VIII К ВОПРОСУ О БЕССОЗНАТЕЛЬНОМ. ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ О ТЕРАПИИ
Автор: procyon, дата: ср, 09/05/2007 - 19:40
Глубоко ошибается тот, кто полагает, будто бессознательное есть нечто безобидное и может быть предметом игры и развлечения. Разумеется, бессознательное опасно не при всех обстоятельствах; но как только возникает невроз, это значит, что в бессознательном произошло особое накопление энергии, а именно — своего рода заряд, который может взорваться. Здесь необходима осторожность. Когда мы начинаем анализировать сновидения, то сначала не знаем, что мы тем самым вызываем к действию. Возможно, тем самым мы приводим в движение нечто внутреннее и незримое; весьма вероятно, что это нечто такое, что позднее так или иначе вышло бы на свет, а может быть, напротив, оно так никогда бы и не проявилось. Это подобно тому, как если бы мы копали артезианский колодец, рискуя при этом натолкнуться на вулкан. Если налицо невротические симптомы, то нужно действовать с осторожностью. Тем не менее невротические случаи далеко не самые опасные. Дело в том, что порой встречаются по видимости нормальные люди, которые не выказывают никаких особенных невротических симптомов — возможно, это сами же врачи и воспитатели,— которые даже гордятся своей нормальностью, являются образцами хорошего воспитания и к тому же обладают в высшей степени нормальными взглядами и жизненными привычками, нормальность которых, однако, есть не что иное, как искусственная компенсация некоторого латентного (скрытого) психоза. Сами они отнюдь не догадываются о своем состоянии. Их догадка, пожалуй, выражается лишь косвенно в том, что они питают особый интерес к психологии и психиатрии, подобные вещи привлекают их, как бабочек свет. Но так как аналитическая техника активизирует бессознательное и заставляет его проявляться, то она в таких случаях разрушает благотворную компенсацию, и бессознательное прорывается наружу в форме уже не поддающихся сдерживанию фантазий и следующих за ними состояний возбуждения, которые при определенных обстоятельствах прямо ведут к душевному заболеванию или могут еще раньше при случае побудить к самоубийству. Эти латентные психозы, к сожалению, не так уж редки.
Опасность столкнуться с подобными случаями угрожает всякому, кто занимается анализом бессознательного, даже если он с избытком обладает опытом и умением. Неловкостью, ошибочными взглядами, произвольными интерпретациями и т. п. можно испортить дело и в тех случаях, которые не обязательно должны были закончиться плачевно. Это, правда, не является спецификой анализа бессознательного, а характерно для любого врачебного вмешательства, когда оно оказывается неудачным. Утверждение, будто анализ сводит людей с ума, разумеется, столь же нелепо, как и распространенная идея, что врач-психиатр благодаря своим занятиям с душевнобольными необходимым образом должен и сам спятить.
Но даже если оставить в стороне опасности, на которые рискует натолкнуться лечение, то необходимо признать, что бессознательное может быть опасным и само по себе. Одной из самых распространенных форм опасности являются причины, провоцирующие несчастные случаи. Гораздо большее, чем публика могла бы подозревать, число разного рода несчастных случаев вызвано причинами психического порядка, начиная с таких маленьких несчастий, как спотыкание, столкновение, обжигание пальцев и т. д., и вплоть до автомобильных катастроф и несчастных случаев в горах: все это может иметь причину психического порядка и подчас готовится за недели или за месяцы до происшествия. Я изучал многие случаи такого рода и часто отмечал сновидения, которые уже за недели указывали на появление тенденции к нанесению себе вреда. Все те несчастные случаи, которые произошли из-за так называемой невнимательности, следовало бы проверить на предмет такого рода обусловленности. Известно ведь, что, когда человек по какой-либо причине бывает не очень собран, он совершает не только мелкие или более значительные глупости, но с ним происходят также и более опасные вещи, которые в один психологически подходящий момент могут даже привести к смерти. Народная мудрость гласит: «Имярек умер вовремя»,— исходя из верного ощущения тайной психологической каузальности события. Подобным образом могут вызываться или же затягиваться телесные, заболевания. Неправильное функционирование психики может нанести телу значительный вред, равно как и наоборот, телесный недуг может нанести также ущерб и душе; ибо душа и тело не есть нечто раздельное, а скорее одна и та же жизнь. Поэтому редко встречается телесная болезнь, которая не сопровождалась бы душевными осложнениями, даже если она и не обусловлена психически.
Однако было бы несправедливо, если бы мы выделили только неблагоприятную сторону бессознательного. Во всех обычных случаях бессознательное оказывается неблагоприятным и опасным лишь потому, что мы находимся в разладе с ним и потому противопоставляем себя ему. Отрицательная установка по отношению к бессознательному (и соответственно отделение его) вредна постольку, поскольку его динамика тождественна энергии инстинктов(1 См. Instinkt und Unbewufltes, in: Ober psychische Energetik und das Wesen der Tmume, 1948, p. 261 ff. Ges. Werke, Bd. 8. Paragr. 263 ff.). Отсутствие связи с бессознательным равнозначно лишенности инстинктов и корней.
Если удается восстановить ту функцию, которую я назвал трансцендентной, то разъединенность снимается, и тогда можно пользоваться благоприятной стороной бессознательного. Дело в том, что тогда бессознательное оказывает всю поддержку и помощь, которую в переливающейся через край полноте может предоставить человеку милосердная природа. Оно ведь обладает возможностями, которые закрыты для сознания, ибо в его распоряжении находятся все подпороговые (субли-минальные) психические содержания, все забытое и упущенное из виду и к тому же мудрость опыта бесчисленных тысячелетий, которая запечатлена в его ар-хетипических структурах.
Бессознательное находится в постоянной активности и создает комбинации своих содержаний, которые служат определению будущего. Оно продуцирует сублими-нальные, прогнозирующие комбинации столь же успешно, как и наше сознание; только они значительно превосходят сознательные комбинации по своей тонкости и значимости. Бессознательное может поэтому быть для человека не имеющим себе равных вождем, если только человек не дает сбить себя с правильного пути.
Практическое лечение соизмеряется с достигнутым терапевтическим результатом. Результат может наступить, так сказать, на любом этапе лечения, совершенно независимо от тяжести или длительности заболевания. И наоборот, лечение какого-либо тяжелого случая может продолжаться очень долго, хотя при этом и не достигаются более высокие ступени развития или же нет необходимости в таком достижении. Довольно многие даже после того, как терапевтический результат достигнут, в целях своего собственного развития проходят дальнейшие ступени изменения. Дело, таким образом, не обстоит так, что нужно уже быть тяжело больным для того, чтобы пришлось пройти весь путь развития. Но при любых обстоятельствах лишь те люди достигают более высокой степени сознательности, которые с самого начала предназначены и призваны к этому, т. е. обладают способностью и имеют влечение к более высокой дифференциации. В этом отношении люди, как известно, сильно отличаются друг от друга, подобно тому как и среди животных есть консервативные и эволюционирующие виды. Природа аристократична, однако не в том смысле, что сохраняет возможность дифференциации лишь за видами, стоящими на высокой ступени развития. Так же дело обстоит и с возможностью психического развития: она предоставлена отнюдь не только особо одаренным индивидам. Иными словами, для того чтобы пройти значительный путь развития, не требуется ни особого интеллекта, ни каких-либо других талантов; ибо в этом развитии моральные качества могут играть компенсирующую роль в тех случаях, когда интеллект оказывается недостаточным. Ни в коем случае не следует думать, будто лечение состоит в том, чтобы вбивать людям в голову общие формулы и сложные научные положения. Об этом не может быть и речи. Каждый может по-своему и на доступном ему языке овладеть тем, в чем он нуждается. То, что я изложил здесь,— это интеллектуальная формулировка; это, однако, не совсем то, что обсуждается в обычной практической работе. Вплетенные мною в изложение небольшие фрагменты, где приводится описание некоторых клинических случаев, дают уже более точное представление о практике.
Если читатель после всего того, что было описано в предшествующих главах, не будет чувствовать себя способным составить себе ясное представление о теории и практике современной медицинской психологии, то это меня не очень удивит; я скорее отнес бы это на счет несовершенства моих изобразительных способностей, так как мне с трудом удается собрать в единый наглядный образ ту необозримую целостность мыслей и переживаний, которая является предметом врачебной психологии. Истолкование сновидения, возможно, на бумаге выглядит произвольным, неясным и искусственным; но на самом деле это может быть маленькой драмой непревзойденной реалистичности. Пережить сновидение и его истолкование — это нечто совсем иное, нежели получить его жалкое отображение на бумаге. В этой психологии все есть, в сущности, переживание; даже теория — и в тех случаях, когда она выражается в самой абстрактной форме,— непосредственно исходит из пережитого. Если я, например, обвиняю фрейдовскую сексуальную теорию в односторонности, то это не означает, что она базируется на беспочвенной спекуляции; напротив, она тоже представляет собой верное отображение действительных фактов, которые практический опыт не может игнорировать. И если выводы из них перерастают в одностороннюю теорию, то это лишь показывает, какой силой убеждения — как объективно, так и субъективно — обладают эти факты. Едва ли можно требовать от отдельного исследователя, чтобы он возвысился над своими собственными глубочайшими впечатлениями и их абстрактной формулировкой; ибо приобретение впечатлений, равно как и мыслительное овладение ими,— это само по себе уже дело всей жизни. У меня как перед Фрейдом, так и перед Адлером было большое преимущество: мое развитие происходило не в русле психологии неврозов с ее односторонностями; я пришел из психиатрии, будучи с помощью Ницше хорошо подготовлен для восприятия Современной психологии, и помимо фрейдовской концепции имел возможность наблюдать становление взглядов Адлера. Тем самым я был, так сказать, с самого начала вовлечен в конфликт и вынужден не только чужие, но и свои собственные мнения рассматривать как относительные или соответственно как проявления определенного психологического типа. Подобно тому как для Фрейда решающим был упомянутый случай Брейера, так и в основе моих взглядов лежит одно имевшее определяющее значение переживание: будучи студентом, во время клинических семестров я довольно длительное время наблюдал случай сомнамбулизма у одной молодой девушки. Этот случай стал темой моей докторской диссертации(2 Zur Psychologie und Pathologie sogenannter occulter Phanomene, 1902. Ges. Werke, Bd. 1.). Знатоку моей научной продукции будет небезынтересно сравнить эту написанную более 40 лет назад работу с моими более поздними идеями.
Работа в этой области — это работа первопроходца. Я часто ошибался и не раз должен был переучиваться. Однако я знаю и потому примирился с тем, что подобно тому как лишь из ночи возникает день, так и истина выходит из заблуждения. Я рассматривал как предостережение слова Гийома Ферреро(3 Les his psychologiques du symbolisme, 1895, p. VIII: «C'est done un devoir moral de l'homme de science de s'exposer a kommettre des erreurs et a subir des critiques, pour que la science avance toujours... Ceux qui sont doues d'un esprit assez serieux pour ne pas croire que tout ce qu'ils ecrivent est l'expression de la verite absolue et eternelle, approuveront cette theorie qui place les raisons de la science bien au-dessus de la miserable vanite et du mesquin amour propre du savant» [«Рисковать совершить ошибки и подвергнуться критике, чтобы наука постоянно развивалась,— это же долг человека науки... Те, кто обладает достаточно серьезным умом, чтобы не полагать, будто все то, что они пишут, есть выражение абсолютной и вечной истины, одобряет эту теорию, которая ставит интересы науки гораздо выше жалкого тщеславия и мелкого самолюбия ученого» (фр.)].) о «miserable vanite du savant»(* Жалком тщеславии ученого (фр.).) и поэтому никогда не боялся ошибок и всерьез не раскаивался в них. Ибо научно-исследовательская деятельность никогда не была для меня дойной коровой или средством приобретения престижа, а была вынужденным, нередко горьким разбирательством, необходимость которого диктовалась повседневным психологическим опытом работы с больными. Поэтому не все, что я выражаю, идет от головы, но также кое-что и от сердца, и я надеюсь, что благосклонный читатель не упустит этого из виду, когда, следя за выстраиваемой рассудочной линией, будет замечать некоторые порою недостаточно сглаженные шероховатости. Гармоничное течение изложения возможно лишь тогда, когда автор пишет об уже хорошо известных ему вещах. Когда же, побуждаемый необходимостью оказать помощь и- вылечить, он ищет пути, то ему приходится говорить и о таких вещах, которых он, собственно, еще не знает.
Опасность столкнуться с подобными случаями угрожает всякому, кто занимается анализом бессознательного, даже если он с избытком обладает опытом и умением. Неловкостью, ошибочными взглядами, произвольными интерпретациями и т. п. можно испортить дело и в тех случаях, которые не обязательно должны были закончиться плачевно. Это, правда, не является спецификой анализа бессознательного, а характерно для любого врачебного вмешательства, когда оно оказывается неудачным. Утверждение, будто анализ сводит людей с ума, разумеется, столь же нелепо, как и распространенная идея, что врач-психиатр благодаря своим занятиям с душевнобольными необходимым образом должен и сам спятить.
Но даже если оставить в стороне опасности, на которые рискует натолкнуться лечение, то необходимо признать, что бессознательное может быть опасным и само по себе. Одной из самых распространенных форм опасности являются причины, провоцирующие несчастные случаи. Гораздо большее, чем публика могла бы подозревать, число разного рода несчастных случаев вызвано причинами психического порядка, начиная с таких маленьких несчастий, как спотыкание, столкновение, обжигание пальцев и т. д., и вплоть до автомобильных катастроф и несчастных случаев в горах: все это может иметь причину психического порядка и подчас готовится за недели или за месяцы до происшествия. Я изучал многие случаи такого рода и часто отмечал сновидения, которые уже за недели указывали на появление тенденции к нанесению себе вреда. Все те несчастные случаи, которые произошли из-за так называемой невнимательности, следовало бы проверить на предмет такого рода обусловленности. Известно ведь, что, когда человек по какой-либо причине бывает не очень собран, он совершает не только мелкие или более значительные глупости, но с ним происходят также и более опасные вещи, которые в один психологически подходящий момент могут даже привести к смерти. Народная мудрость гласит: «Имярек умер вовремя»,— исходя из верного ощущения тайной психологической каузальности события. Подобным образом могут вызываться или же затягиваться телесные, заболевания. Неправильное функционирование психики может нанести телу значительный вред, равно как и наоборот, телесный недуг может нанести также ущерб и душе; ибо душа и тело не есть нечто раздельное, а скорее одна и та же жизнь. Поэтому редко встречается телесная болезнь, которая не сопровождалась бы душевными осложнениями, даже если она и не обусловлена психически.
Однако было бы несправедливо, если бы мы выделили только неблагоприятную сторону бессознательного. Во всех обычных случаях бессознательное оказывается неблагоприятным и опасным лишь потому, что мы находимся в разладе с ним и потому противопоставляем себя ему. Отрицательная установка по отношению к бессознательному (и соответственно отделение его) вредна постольку, поскольку его динамика тождественна энергии инстинктов(1 См. Instinkt und Unbewufltes, in: Ober psychische Energetik und das Wesen der Tmume, 1948, p. 261 ff. Ges. Werke, Bd. 8. Paragr. 263 ff.). Отсутствие связи с бессознательным равнозначно лишенности инстинктов и корней.
Если удается восстановить ту функцию, которую я назвал трансцендентной, то разъединенность снимается, и тогда можно пользоваться благоприятной стороной бессознательного. Дело в том, что тогда бессознательное оказывает всю поддержку и помощь, которую в переливающейся через край полноте может предоставить человеку милосердная природа. Оно ведь обладает возможностями, которые закрыты для сознания, ибо в его распоряжении находятся все подпороговые (субли-минальные) психические содержания, все забытое и упущенное из виду и к тому же мудрость опыта бесчисленных тысячелетий, которая запечатлена в его ар-хетипических структурах.
Бессознательное находится в постоянной активности и создает комбинации своих содержаний, которые служат определению будущего. Оно продуцирует сублими-нальные, прогнозирующие комбинации столь же успешно, как и наше сознание; только они значительно превосходят сознательные комбинации по своей тонкости и значимости. Бессознательное может поэтому быть для человека не имеющим себе равных вождем, если только человек не дает сбить себя с правильного пути.
Практическое лечение соизмеряется с достигнутым терапевтическим результатом. Результат может наступить, так сказать, на любом этапе лечения, совершенно независимо от тяжести или длительности заболевания. И наоборот, лечение какого-либо тяжелого случая может продолжаться очень долго, хотя при этом и не достигаются более высокие ступени развития или же нет необходимости в таком достижении. Довольно многие даже после того, как терапевтический результат достигнут, в целях своего собственного развития проходят дальнейшие ступени изменения. Дело, таким образом, не обстоит так, что нужно уже быть тяжело больным для того, чтобы пришлось пройти весь путь развития. Но при любых обстоятельствах лишь те люди достигают более высокой степени сознательности, которые с самого начала предназначены и призваны к этому, т. е. обладают способностью и имеют влечение к более высокой дифференциации. В этом отношении люди, как известно, сильно отличаются друг от друга, подобно тому как и среди животных есть консервативные и эволюционирующие виды. Природа аристократична, однако не в том смысле, что сохраняет возможность дифференциации лишь за видами, стоящими на высокой ступени развития. Так же дело обстоит и с возможностью психического развития: она предоставлена отнюдь не только особо одаренным индивидам. Иными словами, для того чтобы пройти значительный путь развития, не требуется ни особого интеллекта, ни каких-либо других талантов; ибо в этом развитии моральные качества могут играть компенсирующую роль в тех случаях, когда интеллект оказывается недостаточным. Ни в коем случае не следует думать, будто лечение состоит в том, чтобы вбивать людям в голову общие формулы и сложные научные положения. Об этом не может быть и речи. Каждый может по-своему и на доступном ему языке овладеть тем, в чем он нуждается. То, что я изложил здесь,— это интеллектуальная формулировка; это, однако, не совсем то, что обсуждается в обычной практической работе. Вплетенные мною в изложение небольшие фрагменты, где приводится описание некоторых клинических случаев, дают уже более точное представление о практике.
Если читатель после всего того, что было описано в предшествующих главах, не будет чувствовать себя способным составить себе ясное представление о теории и практике современной медицинской психологии, то это меня не очень удивит; я скорее отнес бы это на счет несовершенства моих изобразительных способностей, так как мне с трудом удается собрать в единый наглядный образ ту необозримую целостность мыслей и переживаний, которая является предметом врачебной психологии. Истолкование сновидения, возможно, на бумаге выглядит произвольным, неясным и искусственным; но на самом деле это может быть маленькой драмой непревзойденной реалистичности. Пережить сновидение и его истолкование — это нечто совсем иное, нежели получить его жалкое отображение на бумаге. В этой психологии все есть, в сущности, переживание; даже теория — и в тех случаях, когда она выражается в самой абстрактной форме,— непосредственно исходит из пережитого. Если я, например, обвиняю фрейдовскую сексуальную теорию в односторонности, то это не означает, что она базируется на беспочвенной спекуляции; напротив, она тоже представляет собой верное отображение действительных фактов, которые практический опыт не может игнорировать. И если выводы из них перерастают в одностороннюю теорию, то это лишь показывает, какой силой убеждения — как объективно, так и субъективно — обладают эти факты. Едва ли можно требовать от отдельного исследователя, чтобы он возвысился над своими собственными глубочайшими впечатлениями и их абстрактной формулировкой; ибо приобретение впечатлений, равно как и мыслительное овладение ими,— это само по себе уже дело всей жизни. У меня как перед Фрейдом, так и перед Адлером было большое преимущество: мое развитие происходило не в русле психологии неврозов с ее односторонностями; я пришел из психиатрии, будучи с помощью Ницше хорошо подготовлен для восприятия Современной психологии, и помимо фрейдовской концепции имел возможность наблюдать становление взглядов Адлера. Тем самым я был, так сказать, с самого начала вовлечен в конфликт и вынужден не только чужие, но и свои собственные мнения рассматривать как относительные или соответственно как проявления определенного психологического типа. Подобно тому как для Фрейда решающим был упомянутый случай Брейера, так и в основе моих взглядов лежит одно имевшее определяющее значение переживание: будучи студентом, во время клинических семестров я довольно длительное время наблюдал случай сомнамбулизма у одной молодой девушки. Этот случай стал темой моей докторской диссертации(2 Zur Psychologie und Pathologie sogenannter occulter Phanomene, 1902. Ges. Werke, Bd. 1.). Знатоку моей научной продукции будет небезынтересно сравнить эту написанную более 40 лет назад работу с моими более поздними идеями.
Работа в этой области — это работа первопроходца. Я часто ошибался и не раз должен был переучиваться. Однако я знаю и потому примирился с тем, что подобно тому как лишь из ночи возникает день, так и истина выходит из заблуждения. Я рассматривал как предостережение слова Гийома Ферреро(3 Les his psychologiques du symbolisme, 1895, p. VIII: «C'est done un devoir moral de l'homme de science de s'exposer a kommettre des erreurs et a subir des critiques, pour que la science avance toujours... Ceux qui sont doues d'un esprit assez serieux pour ne pas croire que tout ce qu'ils ecrivent est l'expression de la verite absolue et eternelle, approuveront cette theorie qui place les raisons de la science bien au-dessus de la miserable vanite et du mesquin amour propre du savant» [«Рисковать совершить ошибки и подвергнуться критике, чтобы наука постоянно развивалась,— это же долг человека науки... Те, кто обладает достаточно серьезным умом, чтобы не полагать, будто все то, что они пишут, есть выражение абсолютной и вечной истины, одобряет эту теорию, которая ставит интересы науки гораздо выше жалкого тщеславия и мелкого самолюбия ученого» (фр.)].) о «miserable vanite du savant»(* Жалком тщеславии ученого (фр.).) и поэтому никогда не боялся ошибок и всерьез не раскаивался в них. Ибо научно-исследовательская деятельность никогда не была для меня дойной коровой или средством приобретения престижа, а была вынужденным, нередко горьким разбирательством, необходимость которого диктовалась повседневным психологическим опытом работы с больными. Поэтому не все, что я выражаю, идет от головы, но также кое-что и от сердца, и я надеюсь, что благосклонный читатель не упустит этого из виду, когда, следя за выстраиваемой рассудочной линией, будет замечать некоторые порою недостаточно сглаженные шероховатости. Гармоничное течение изложения возможно лишь тогда, когда автор пишет об уже хорошо известных ему вещах. Когда же, побуждаемый необходимостью оказать помощь и- вылечить, он ищет пути, то ему приходится говорить и о таких вещах, которых он, собственно, еще не знает.