Мейстер Экхарт (Meister Eckhardt)

CОЧИНЕНИЯ "ДУХОВНЫЕ ПРОПОВЕДИ И РАССУЖДЕНИЯ"

(1260-1328 гг.)

СОДЕРЖАНИЕ

ОБ ИСХОЖДЕНИИ ДУХА И ВОЗВРАЩЕНИИ ЕГО.

О ДЕВСТВЕННОЙ ЖЕНЩИНЕ.

О РАЗУМЕ И О МОЛЧАНИИ ЕГО.

О ГНЕВЕ ДУШИ (отрывок)

О СОЗЕРЦАНИИ БОГА И О БЛАЖЕНСТВЕ

ОБ ОБНОВЛЕНИИ ДУХА.

СИЛЬНА, КАК СМЕРТЬ, ЛЮБОВЬ.

И З Р Е Ч Е Н И Я

     Один учитель говорит: Бог стал человеком; оттого весь человеческий род вознесен и прославлен. Мы можем воистину радоваться тому, что Христос, наш брат, Своей собственной силой возвысился над всеми сонмами ангелов и воссел одесную Отца. Этот учитель сказал хорошо. Но, по правде сказать, я не придаю этому такого значения. Что мне из того, что у меня богатый брат, когда я сам беден? Что мне из того, что у меня мудрый брат, когда я сам -- глупец. Я говорю нечто другое и более убедительное: Бог не только стал человеком, Он принял на себя человеческую природу.

     Обыкновенно мудрецы говорят, что все люди равны по своей человеческой природе. А я утверждаю, что все доброе, чем обладали все святые, и Мария, Матерь Божия, и Христос по своему человечеству, -- мое достояние в этой природе.

     Теперь вы можете спросить меня: если уже в этой природе я обладаю всем тем, что Христос мог бы мне дать по Своему человечеству, отчего же мы так высоко ставим Христа и почитаем Его Господом и Богом? Оттого, что Он был вестником от Бога к нам и принес нам наше блаженство; но блаженство, которое он принес нам, было наше. Там, где Отец рождает в сокровенной глубине Своего Сына, бьет ключом эта природа. Природа же эта проста и едина. И если с ней и связано нечто, что проглядывает через нее, то это "ничто".

     Далее, я говорю о другом и более трудном. Кто пребывает в наготе и чистоте этой природы, тот должен преодолеть личное настолько, чтобы делать то же добро тому человеку, который находится по ту сторону моря и которого он никогда не видал в лицо, как и тому, кто теперь с ним, и кто его заветный друг. Пока ты желаешь добра для себя более, чем для человека, которого ты никогда не видал, ты поистине не прав и ты ни на один маленький миг не заглянул в эту простую глубину. Быть может, ты и видел истину в бледном мысленном отображении ее, как бы в подобии, но ты никогда не обладал наилучшим.

     Для этого ты должен быть чист сердцем. А лишь то сердце чисто, которое все созданное превратило в "ничто". И ты должен, наконец, освободиться от "ничто".

     Спорить о том, что так горит в аду? Все учителя говорят обыкновенно, что это своеволие. Но я утверждаю: в аду горит "ничто". Сравнение: возьми горящий уголь и положи его на мою руку. Если бы я сказал: уголь жжет мою руку, то я был бы несправедлив к нему. Если я должен определить, что собственно меня жжет, то это делает "ничто". Ибо в угле есть нечто, чего нет в моей руке. Если бы рука обладала всем тем, чем обладает и что дает уголь, она была бы вполне огненной природы. И бросили бы тогда на мою руку весь огонь, который когда-либо горел, он не причинил бы мне боли. Поэтому я утверждаю, что Бог и все те, что пребывают в блаженном созерцании Его, имеют нечто, чего не имеют отлученные от Бога. И единственно это "ничто" мучит пребывающие в аду души больше, чем своеволие или какой-либо огонь. Я говорю правду: поскольку ты захвачен этим "ничто", постольку ты несовершен. Поэтому, если вы хотите быть совершенны, вы должны освободиться от всякого "ничто".

     "Бог послал в мир своего Единородного Сына". Вы не должны понимать это по отношению к внешнему миру, поскольку Он с нами ели и пил, -- вы должны понимать это по отношению к внутреннему миру.

     Как истинно, что Отец в Своей простой божественной природе рождает Сына, так истинно и то, что Он рождает Его в сокровеннейшем духе. И это -- внутренний мир. Здесь Божья глубина -- моя глубина. И моя глубина -- Божья глубина. Здесь я пребываю вне моего, как и Бог пребывает вне Своего.

     Для того, кто хоть на мгновенье заглянул в эту глубину, тысяча фунтов червонного золота -- не больше поддельного гроша. Из этой сокровеннейшей глубины должен ты творить все, что творишь без всякого "зачем".

     Я решительно утверждаю, что пока ты делаешь что-нибудь ради царствия небесного, ради Бога, или ради твоего вечного блаженства, то есть ради чего-нибудь извне, ты воистину совсем не прав. Конечно, и это можно тебе предоставить, но это не самое лучшее. Ибо воистину, если ты думаешь, что скоро достигнешь Бога через углубление, благоговение, расплывчатые чувства и особое приноровление, чем в поле у костра или в хлеву, ты не делаешь ничего иного, как если бы ты взял Бога, обернул вокруг Его головы плащ и сунул бы Его под лавку.

     Ибо тот, кто каким-либо образом ищет Бога, схватывает образ, но Бог, сокрытый за этим образом, от него ускользает. Лишь тот, который не ищет Бога в образе, обладает Им, таким, каков Он есть Сам в Себе, и Он -- сама жизнь.

     Если бы кто-нибудь тысячу лет вопрошал жизнь: зачем ты живешь? -- и она бы ему вообще отвечала, она не сказала бы ничего иного, как: я живу затем, чтобы жить. И это оттого, что жизнь живет своей собственной глубиной, бьет из себя самой. Поэтому она живет без всякого "почему" и живит себя самое. И если бы кто-нибудь спросил правдивого человека, такого, который действует из своей собственной глубины: зачем ты делаешь свое дело? если бы он верно отвечал, он не сказал бы ничего иного, кроме того, что: я делаю, потому что делаю.

     Где кончается тварь, там начинается Бог. И Бог не желает от тебя ничего большего, как чтобы ты вышел из себя самого, поскольку ты тварь, и дал бы Богу быть в тебе Богом. Малейший образ твари, который ты создаешь в себе, так же велик, как Бог. Почему? Потому что он отнимает у тебя целого Бога. Ибо в то мгновение, когда этот образ входит в тебя, Бог со всем божеством Своим должен удалиться. Но когда этот образ уходит, входит Бог. Бог так сильно желает, чтобы ты вышел из себя самого (поскольку ты тварь), словно все Его блаженство зависит от этого. Ах, милый человек, какая тебе в том беда, если ты предоставишь Богу быть в тебе Богом?

     Выйди же, ради Бога, из самого себя, чтобы ради тебя Бог сделал то же. Когда выйдут оба -- то, что останется, будет нечто единое и простое. В этом едином Отец рождает Сына в глубочайшем источнике. Там расцветает Святой Дух и там возникает в Боге воля, которая принадлежит душе. До тех пор, пока эта воля пребывает неприкосновенной для твари и всего созданного, -- она свободна. Христос говорит: никто не восходит на небеса, кроме Сошедшего с небес.

     Все вещи созданы из "ничто". Поэтому настоящий источник их -- "ничто".

     Поскольку это благородная воля обращается к твари, постольку она истекает с ней в "ничто".

     И вот вопрос: так ли истекает эта воля, что она никогда не сможет больше возвратиться? Мудрецы говорят обыкновенно, что она никогда не возвращается, поскольку она истекла со временем.

     Но я говорю: если воля эта, на один миг хотя бы, покинув себя и все созданное, обратится к своему первоисточнику, она восстанет в истинной свободе, и будет свободной; и в это одно мгновение все потерянное время возвратится вновь.

     Люди говорят мне часто: "помолись за меня", и я думаю: зачем вы выходите? зачем не останетесь в самих себе и не черпаете из своего собственного сокровища? В вас самих заключена по существу вся правда.

     Дай Бог, чтобы мы поистине оставались внутри, в сущности, и владели бы правдой без различия и посредников, в истинном блаженстве! Аминь.

ОБ ИСХОЖДЕНИИ ДУХА И ВОЗВРАЩЕНИИ ЕГО.

К содержанию

     Не бойтесь тех, что хотят умертвить ваше тело, ибо души не могут они убить. И оттого не могут, что не может убить дух духа; дух духу может дать лишь жизнь. Те, что хотят вас убить, -- это лишь кровь и плоть, и только так умирает человек от другого.

     Благороднейшее, что есть в человеке, это кровь, когда она желает добра. Но и горчайшее, что есть в человеке, -- это кровь, когда в ней воля ко злу.

     Если кровь побеждает плоть, человек терпелив, кроток и целомудрен, и в нем все добродетели. Если же побеждает плоть, человек высокомерен, зол, нечист и в нем все пороки.

     Теперь слушайте: вот я хочу сказать нечто, чего еще никогда не говорил. Когда Бог создал небо, землю и всякую тварь, Он никак не действовал. Ему не с чем было действовать; и в Нем не было действия. Тогда Он сказал: "Мы сотворим Наше подобие". Не мудрено создавать. Это делается когда и где угодно. Когда я что-нибудь делаю, то делаю это сам в себе и из себя самого и отпечатлеваю там свой собственный образ.

     "Мы сотворим подобие": не Ты, Отец, и не Ты, Сын, и не Ты6 Дух Святой, но Мы в совете Святой Троицы, Мы сотворим подобие".

     Итак, когда Бог делал человека, Он творил Свое творческое, Свое вечносущее, присущее Ему дело. Оно было велико. Это была душа.

     Душа была делом Божьим. Природа Бога, Его сущность и Его божество состоит в том, что он должен действовать в душе. И благословен, благословен будь он за это! Оттого, что Сам Он действует в душе, любит Бог это Свое дело. Его дело -- наша любовь. И эта любовь -- Бог. В ней Бог любит Себя Самого и Свою природу и сущностью Свою и Свое божество. Любовью же, которой Бог любит Себя, любит Он все создания. Не как создания любит Он их, но как Бога. Любовью, которой Бог любит Себя, любит Он весь мир.

     Теперь я хочу сказать то, чего еще никогда не говорил. Бог услаждается Самим Собою в этом деле, как услаждается Он всеми созданиями; не как созданиями, но как Богом. С отрадой, с которой Он услаждается Самим Собой, услаждается Он всем миром. "Бог услаждается Собой в вещах". -- И солнце изливает свое светлое сияние на все создания, и то, на что падают его лучи, втягивает оно в себя, и все же не теряет от этого своего света! Я беру сосуд с водой, и кладу в него зеркало, и подставляю его под солнечные лучи. Тогда солнце излучается не только из своего диска, но и со дна сосуда: и все же не убывает от этого. Отражение в зеркале принадлежит солнцу, оно само солнце. И все же оно есть только то, что оно есть. И совершенно так же Бог.

     Своей природой, сущностью и божеством Он в душе, и все же Он не душа. Отражение души принадлежит Богу и Бог: она же оттого не перестает быть тем, что она есть.

     Все творения стремятся к своему высшему совершенству. Все они стремятся от жизни к сущности; все переносятся в мой разум, дабы стать разумными. И я -- единый, возвращаю все создания Богу. Пусть же каждый думает о том, что он делает.

     Внемлите, прошу вас, ради вечной правды и моей души. Я хочу сказать не сказанное никогда доселе. Бог и божество не схожи, как небо и земля. Но, прежде всего: внутренний и внешний человек различны так, как небо и земля. Правда, Бог на тысячу миль выше, но и Бог становится и приходит.

     Но вот я снова возвращаюсь к внутреннему и внешнему человеку. Я вижу лилии в поле, и их светлое сияние, и их цвет, и их листы. Но их запаха я не вижу. Почему? Потому что запах их во мне. Как и то, что я говорю, во мне, и я выговариваю это из себя наружу. Мой внешний человек воспринимает создания, как создания. Но мой внутренний человек воспринимает их не как создания, а как дары Божии. Внутреннейший же мой человек принимает их даже не как дары Божии, но как извечно свое! Ибо даже Бог становится и приходит.

     Становится Бог там, где все создания высказывают Его. Когда я был еще в основании, в глубине божества, в течении и в источнике его, никто не спрашивал меня, куда я стремлюсь или что я делаю: там не было никого, кто бы мог меня спросить.

     Лишь когда я изошел, все создания возвестили мне Бога. Если бы меня спросили: брат Экхарт, когда вы вышли из дому? Я был сию минуту в нем. О Боге говорят все создания. А почему они не говорят о божестве?

     Все, что в божестве, -- едино, и о том говорить нельзя. Бог действует так или иначе. Божество не действует. Нет для него действия, и никогда не оглянулось оно на это. Бог и божество различествуют, как дело и неделание. Когда я возвращаюсь в Бога, я ничего не образую из себя; и устье мое прекраснее моего истока. Ибо вот я -- единый, возношу все создания из их разума в мой, дабы и они стали во мне единством.

     И когда я возвращаюсь в глубину и основание божества, в течение и в источник его, никто не спрашивает меня, откуда я и где я был. Никто не ощутил моего отсутствия. И это значит: Бог приходит.

     Благо тому, кто понял эту проповедь! Если бы здесь не было ни одного человека, я должен был бы сказать ее этой церковной кружке.

     Найдутся жалкие люди, которые вернутся домой и скажут: я сяду на свое место, буду есть свой хлеб и служить Богу. Я говорю воистину, эти люди должны оставаться в заблуждении, и они никогда не смогут достичь того, что дается другим, которые следуют за Богом в его нищете и обнаженности! Аминь.

О ДЕВСТВЕННОЙ ЖЕНЩИНЕ.

К содержанию

     Jntravit Iesus in quoddam castellum et mulier quaedam excepit Illum.

     Я произнес сейчас по-латыни слово, оно написано в Евангелии и значит по-немецки: Иисус пришел в одно селение и был принят женщиной, девой, которая была женщина. Обратите внимание на это слово: "был принят женщиной". Поистине она должна была быть девой, та, что приняла Христа. Под девственностью разумеем мы то состояние, когда человек свободен от всякого чуждого образа, так свободен, как он был, когда его не было.

     Естественно, что здесь сейчас же напрашивается возражение: как человек, который родился и достиг разумной жизни, может быть настолько свободным от всяких впечатлений, как тогда, когда его еще вовсе не было? Ведь он же так много знает уже, а это все отображение вещей? И как же может он в то же время быть свободным от них? Я укажу вам, в чем здесь дело!

     Если бы мой разум был настолько всеобъемлющ, что все образы, которые когда-либо воспринимали люди и даже те образы, которые существуют только в самом Боге, находились бы в моем сознании, но без того, однако, чтобы я считал их своей собственностью, так чтобы я в действии и покое не прилеплялся ни к одному из них, ни к его "до", ни к его "после", но теперь, в это настоящее мгновенье, был свободен, готовый отдаться воле Бога и исполнить неудержимо все то, чего Он больше всего желает, -- тогда воистину все множество образов было бы для меня не больше, чем тогда, когда меня не было, и моя душа была бы девственной.

     И я утверждаю, что девственность эта не отняла бы у человека ничего из тех поступков, что были совершены им раньше. Но вот, не обремененный ими, стоит он свободный в своей девственной чистоте. И только так впервые являет он полное осуществление самого себя. Как Иисус свободный в неприкосновенной чистоте.

     И, как говорят учителя, что лишь подобное может слиться воедино, так та душа, которая хочет вместить целомудренного Христа, должна хранить девственное целомудрие.

     Но посмотрите и заметьте себе теперь хорошенько! Ведь, если бы кто-нибудь остался навсегда девою, то никогда не было бы от него плода; если же должен он родить, должно стать ему "женщиной".

     "Женщина" -- вот самое благородное имя, которое можно дать душе, гораздо благороднее, чем "дева". Хорошо, когда человек принимает в себя Бога; в этом принятии является его девственность. Но еще лучше, когда Бог становится в нем плодотворным. Ибо принести плод значит воистину отблагодарить за дар; и когда душа в ответной благодарности рождает в Отчем сердце Бога Иисуса -- это дело женщины.

     Много добрых даров принимает девственное лоно, но не возрождаются они вновь плодородием женщины, не становятся истинной благодарностью Богу. Дары погибают все и уничтожаются, и человек не становится от этого ни блаженнее, ни богаче. Ибо ни к чему душе ее девственность, если при этом она не женщина, со всею женской плодовитостью. Вот в чем вред. Поэтому я и говорю: Иисус был принят девою, которая была женщиной.

     Редко брак приносит людям в год более одного плода. Но я имею здесь в виду людей по иному женатых, -- тех, что связали себя молитвой, постом, бдением, и другим послушанием и самобичеванием. Всякую привязанность к какому-нибудь делу, -- (если она отнимает у тебя свободу ожидать Бога и следовать только за ним каждое мгновение, быть Им просвещенным в том, что тебе делать и чего не делать, -- новым и свободным каждую минуту, как будто бы ты и не имел, не желал и не знал ничего другого), -- всякую связь и поставленную себе задачу, которая отнимает у тебя свободу, -- называю я сейчас "годом брака". Ибо душа твоя не принесет плода, прежде чем не совершишь ты дела, которому с трепетом отдаешься, и не найдешь ты спокойствия ни в Боге, ни в себе, пока не осуществишь в мире этого дела. Иначе нет тебе мира; и не принесешь ты плода целый год. Но и тогда этот плод будет не довольно значительным, ибо рожден из души связанной, прикованной к делу, -- не из свободы!

     Так бывает с теми, кого я называю "женатыми людьми", с теми, что связали себя по своему собственному произволу. Напротив, "дева, которая при том женщина", свободная, никаким произволом не связанная душа, так близка ежечасно Богу, как себе самой, и приносит много плодов, и плодов значительных: она рождает не более и не менее, как Самого Бога.

     Через этот плод и рождение его становится девственная женщина родительницей! Сто, тысячу раз на дню, и даже без числа раз рождает она и приносит плод из благороднейших глубин! И чтобы сказать еще точнее: из той самой глубины, из которой Отец рождает Свое вечное Слово, там же и она становится плодоносной сородительницей.

     Ибо Иисус свет и явление Отчего сердца (и мощно просветляет Он Отчее сердце!) -- сей Иисус стал с ней единым, и она с Ним: она сияет и светит с Ним, как лучистое, ясное сияние в божественном сердце Отца.

     Я уже сказал: в душе есть сила, которая не касается плоти и времени; она истекает из духа, в духе пребывает и вся дух. В ней зеленеет и цветет Бог в полной славе и радости, которую вкушает Сам в Себе. Там радость так сердечна, радость так велика, что она не может быть постигнута умом, не может быть выражена словами.

     Ибо в этой силе вечный Отец беспрерывно рождает Своего вечного Сына и душа сорождает Сына Отцу, и себя самое рождает, как этого Сына, в нераздельной силе Отца.

     Если бы некто обладал целым королевством или всеми сокровищами на земле и все это оставил бы с легким сердцем ради Бога, и стал бы беднейшим из людей, которые когда-либо жили на земле, и Бог дал бы ему столько выстрадать, сколько не давал никогда никому, и он терпеливо переносил бы это до самой смерти: а Бог хоть на одно мгновенье открылся бы ему, таким, каков Он в той силе, -- то радость человека того была бы так безмерна, что все страдание его и лишения показались бы ему слишком ничтожными. Даже если бы затем Бог не дал ему больше ни капельки Царствия Небесного, с него было бы довольно этой радости!

     Ибо Бог в этой силе, как в вечном мгновении. И человек не мог бы стареть, если бы дух его был всегда соединен с Богом в этой силе. Ибо мгновенье, в которое Бог создал первых людей, и мгновенье, в которое исчезнет последний человек, и мгновенье, в которое я сейчас здесь говорю, в Боге равны. Человек, что живет в одном свете с Богом, не знает ни страдания, ни начала, ни продолжения, но одну ровную вечность. У него, заключенного в самой правде, многое отнято, но сущность всех вещей пребывает в нем. Никакой случай, ничто в будущем не может дать ему ничего нового; беспрерывно и вечно вновь зеленеющий, живет он в одном мгновении. Такова божественная власть этой силы.

     Есть еще одна сила, которая бесплотна. Она истекает из духа, в духе пребывает и вся -- дух. В этой силе Бог беспрестанно горит и пламенеет во всем Своем избытке, во всей Своей сладости и отраде. И отрада эта так велика, что никто не может в достаточной мере свидетельствовать и говорить о том по истине. Я только говорю: найдись один единственный человек, которому было бы дано бросить туда на одно мгновенье взгляд, разумный, действительный взгляд в эту радость, в эту отраду, то все, что дано было бы ему выстрадать, и все страдание, которое потребовал бы от него Бог, -- все это было бы для него пустяком, ничтожеством, и даже скажу более того: это было бы для него радостью и благодеянием. Если ты хочешь узнать о страдании: твое ли оно или Божье, вот как ты можешь отличить это.

     Если ты страдаешь за себя, это страдание причиняет тебе всегда боль и его трудно выносить. Если же страдаешь только ради Бога и за Бога, такое страдание не причиняет тебе боли и не тяжело. Ибо тяжесть его несет Бог. И если бы на такого свалилось сразу все страдание, какое когда-либо выстрадали все люди, какое несет целый мир, это не причинило бы ему боли и не было бы ему тяжело. То, что терпит человек ради Бога, легко и сладко ему.

     Я, однажды, сказал, что есть сила в духе, и она одна свободна. Порой я говорил, что есть в душе крепость; иногда -- что это свет, и иногда еще называл я это искоркой. Теперь говорю я, что это не "то" и не "это", и вообще не "что-либо". Это так же далеко от "того" и "этого", как небо от земли. Поэтому я определю это еще более благородным образом, чем раньше. -- И вот оно уже смеется и над "благородным", и над "образом" и превзошло далеко все это! Оно свободно от всех имен и ликов, свободно и чисто, как свободен и чист один Бог. И чисто в самом себе. Оно цельно и замкнуто в самом себе, как целен и замкнут в Себе Самом один лишь Бог. Так что выявить этого никаким образом нельзя.

     Та первая сила, о которой я говорил: в ней зеленеет и цветет Бог во всем Своем божестве, и в Боге -- Дух. В ней рождает Отец Своего Единородного Сына из Себя Самого и как Себя Самого. Ибо в этой силе Его истинная жизнь. Дух рождает вместе с Отцом этого же Сына, и Сам Он в свете этой силы Сын и Истина.

     Если бы вы могли прислушаться вместе с моим сердцем, вы поняли бы, что я говорю, ибо это правда и сама правда говорит это! Смотрите и примечайте! Так цельна и замкнута эта возносящаяся над всем крепость души, о которой я говорю сейчас, что благородная сила души, о которой я только что говорил, недостойна бросить туда ни единого взгляда, а также и та вторая сила, где непрестанно горит и пламенеет Бог. Настолько выше всякого определения, всяких сил, то Одно-Единое, что ни одна душевная сила, и вообще ничто, имеющее какую-либо определенность, не может бросить туда взгляда. Ни, даже, Сам Бог! воистину и как Бог свят: Бог никогда не бросил туда ни малейшего взгляда, поскольку Он -- лицо!

     Это ясно. И потому, если бы надлежало Богу заглянуть туда, то это стоило бы Ему всех Его божественных имен, и свойства быть лицом; все это должен Он оставить. Но поскольку Он Единое без дальнейшего определения: не Отец, не Сын, не Дух Святой, но нечто свободное от всякого "то" и "это" -- постольку проникает Он в то Единое, которое я называю крепостью души. Иначе не может Он войти туда. Но так войдет Он туда, и так -- Он уже там. В этой части душа подобна Богу; и не иначе!

     То, что я сказал вам, правда: призываю правду во свидетели перед вами и даю душу мою залогом. Чтобы были мы такими крепостями, к которым восходил бы Иисус, и был бы нами принят, и остался бы в нас навек, как я об этом сказал, да поможет нам Бог! Аминь.

О РАЗУМЕ И О МОЛЧАНИИ ЕГО.

К содержанию

     Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему! (от Луки 2, 49). Это слово пришлось нам очень кстати, ибо речь идет о вечном рождении, которое совершилось во времени, и также совершается ежедневно в недрах души, в ее глубине, вдали от всего извне происходящего. Кто хочет пережить в себе это рождение, тот должен быть, прежде всего, "в том, что принадлежит Отцу его". Что, собственно, принадлежит Отцу? По сравнению с другими двумя Лицами приписывается Ему сила, мощь.

     Итак, никакой человек не может пережить этого рождения или приблизиться к нему, если не будет при этом большого усилия. Ибо не может человек достичь этого рождения, не оторвавшись всеми своими чувствами от вещей; и только благодаря большому усилию может это произойти, когда все силы души отозваны назад и освобождены от своей деятельности. Над ними должно быть совершено насилие. Иначе нельзя! Поэтому сказал Христос: Царство Божие берется усилием, и сильные захватят его себе! Тут поднимается вопрос: совершается ли это рождение беспрерывно, или иногда, когда человек готов к нему и употребляет все свои силы, чтобы забыть вещи, а сознавать себя только в этом? Я отвечаю следующее: Человек обладает действительным, страдательным и возможным разумом. Первый всегда готов как-нибудь действовать в Боге или в творении, в честь и славу Бога; это его область и называется он действительным. -- Там же, где напротив того действующим является Бог, должен пребывать дух в страдательном состоянии. --"Возможный" же разум обращен и на то, и на другое, так что действие Бога и страдательность духа являются здесь возможными. В одном дух является как действующий: когда его действие обращено на него самого; в другом -- страдательным: когда действие принадлежит Богу. Ибо тут должен дух затихнуть и предоставить действие Богу. И, прежде чем это будет предпринято духом и исполнено Богом, провидит и познает дух, что возможно этому совершиться; и это называется "возможным" разумом. Хотя часто это и не удается и не созревает! Когда же усердствует дух в истинной верности, тогда заботится Бог о нем и о делах его, и видит тогда дух Бога, приемлет Его страдательно.

     Но так как страдательность в Боге и долгое созерцание Его становится духу невыносимо, особенно в этом теле, то ускользает иногда Бог от духа. Это разумеет Он, говоря: "еще немного вы увидите Меня, и еще немного вы не увидите Меня".

     Когда взял Господь с собой трех учеников на гору и дал им узреть преображение тела Своего, преображение, которое Он познал через соединение Свое с блаженством и которое познаем мы в первооснове тела, -- когда узрел это Св. Петр, он захотел остаться там навсегда. Ибо воистину неохотно покидает человек то, в чем он находит добро, поскольку сам он добро.

     Любовь, и память, и вся душа должна следовать за тем, что разум нашел добром. И оттого, что Господь хорошо это знает, должен Он, по временам, скрываться. Ибо душа есть облик тела; куда обращается она, туда должна обращаться всецело.

     Итак, если бы то благо, которое есть Бог, являлось бы совсем беспрепятственно и беспрерывно, то не могла бы она оторваться от Него никогда, и перестала бы ведать тело. Так было с Павлом: если бы оставался он сто лет там, где познал в сокровенном вечное Благо, не возвращался бы он тем временем к телу и совсем забыл бы его! Оттого, что несовместимо это с земной жизнью, и не годится для нее, скрывает это Бог, и когда хочет, снова открывает, как хороший врач, который знает, что полезнее и лучше всего для тебя. -- Это исчезновение не зависит от тебя, а от Того, Кому принадлежит дело; в Его власти явить тебе это благо или отнять его, когда Он знает, что тебе это вредно. Ибо Бог -- не разрушитель природы, Он ведет ее к совершенству! И делает Он это в той мере, в какой ты тому поддаешься.

     Теперь ты мог бы спросить: "Ах, сударь, если необходима для этого душа, свободная от всяких образов и дел, -- которые все же заложены в ней от природы, -- как же быть с внешними делами, с необходимыми делами любви, учения, утешения, которые надо же, иногда, совершать; неужели и они мешают? Если даже ученики Господни так часто оставляли праздность, если Павел нес такую заботу о людях, как будто он был им всем родной отец?".

     Я отвечаю следующее: одно -- очень высоко; другое -- очень благословенно. Если Мария получила похвалу за то, что избрала она лучшее, то и жизнь Марфы была полна благословения, ибо она служила Христу и Его ученикам. Святой Фома говорит, будто бы лучше созерцательной жизни -- деятельная, когда то, что приобретено в созерцании, изливается в любви и поступках. Только так достигается впервые истинная цель созерцания. Делание в Боге одно лишь состояние созерцания. Одно находит в другом свой покой и завершение. Созерцание должно стать плодотворным в делании, делание -- в созерцании.

     В созерцании ты служишь только себе самому, в делании служишь многим. К этому призывает нас Христос Своей жизнью и жизнью всех Своих святых, которых посылал учить многих. Святой Павел сказал Тимофею: "Милый друг, ты должен проповедовать Слово!" Разумел ли он внешнее слово, которое сотрясает воздух? Нет, конечно нет! Он разумел внутри рожденное и все же тайное Слово, которое сокрыто в душе; Его велел он ему проповедовать, дабы просвещало Оно душевные силы и было им пищей; и дабы человек отдавался этой внешней жизни так, чтобы всегда могли найти его готовым и, по возможности, испытанным там, где он нужен своему ближнему. Оно должно быть в тебе: в твоей мысли, в твоем разуме, в твоей воле -- а излучаться должно оно в твоих делах. "Свет ваш должен светить людям!" -- сказал Христос. Это говорит Он людям, которые всецело обращены на созерцание, а не на деятельность среди людей, и которые утверждают, что им не нужно этого, что они уже выше этого!

     Не их разумел Христос, когда говорил: "Зерно упало на добрую почву и принесло стократный плод"; но их разумел, когда говорил: "дерево, не приносящее плода, должно быть срублено".

     Теперь ты скажешь: "Ах, сударь, как же быть с молчанием, о котором вы так много с нами говорили? Невозможно обойтись без внутренних образов: каждое действие должно быть исполнено по особому образу, будь то внутренее или внешнее дело: утешаю ли я этого, поучаю ли того, или исполняю то или другое; как же могу я при этом хранить молчание? Ибо если разум что-либо познает и представляет себе, и воля волит, и память помнит, разве не суть все это образы?"

     Поймите! Раньше мы говорили о действительном и страдательном разуме. Действительный разум освобождает, так сказать, образы от внешних вещей, совлекает с них вещество и все случайное, и такими приносит их в страдательный разум: он рождает в последнем одухотворенные образы. И когда страдательный разум становится беременным от действительного, познает он в себе вещи. Но постоянно сознавать эти вещи в себе может он только, если действительный разум вновь и вновь излучает их ему.

     Видите! Все, что дает действительный разум первобытному человеку, все это и гораздо более того дает Господь отрешенному человеку. Он изгоняет действительный разум, и Сам становится на его место, и Сам исполняет все, что делал этот последний. Поистине, если человек добровольно становится всецело праздным и принуждает к молчанию свой действительный разум, Бог берет на себя исполнение дела, Он должен стать здесь мастером Сам, и родить Себя Самого в страдательному разуме.

     Рассудите сами, так ли это!

     Действительный разум не может дать того, чего он не имеет; не может он также иметь два образа сразу, но всегда лишь один за другим. Когда же на его месте Бог, то Бог рождает в страдательном разуме одновременно все многообразие ликов сразу в одно мгновение. Если Бог побуждает тебя к хорошему делу, тотчас же готовы ко всем добрым делам все душевные силы твои; твоя душа направлена сейчас же на все доброе. Все добро, на какое ты способен, является готовым в сознании твоем в одно мгновение и сразу. Из этого же явствует, что не разума это дело, ибо вовсе не обладает разум ни этим даром, ни этой властью; но это дело и порождение Того, Кто заключает в Себе все образы. "Я владею всеми вещами в Том, Кто делает меня сильным; и в Нем я нераздельное!" -- говорит св. Павел.

     Знай одно: что все эти образы для всех этих дел твоих, они принадлежат великому Мастеру твоей природы, который погружает в нее дело и образ, свойственный ему. Не бери его себе, ибо он Его, не твой. И если примешь ты его, как нечто временное, все же будет он дан и рожден Богом вне времени в вечности, по ту сторону всякого образа.

     Ты мог бы спросить теперь: если мой естественный разум лишен своей природной деятельности и не имеет больше ни своих образов, ни своего действия, на что же он опирается? Ибо ведь в чем-нибудь должен иметь он опору; силы души: память, разум или воля всегда хотят на что-нибудь опереться и в этом действовать! Вот как разрешается это затруднение.

     Предметом и содержанием разума бывает сущность, а не что-либо случайное, но чистая сущность! Только, когда разум действительно постигает сущность, он погружается в нее, и находит покой, и может иметь суждение о том предмете, которым занят. До тех пор, пока он, действительно, не найдет и не постигнет основы, так что сможет сказать: "это так и не иначе", до тех пор весь он в искании и в ожидании, и не останавливается и не успокаивается ни на чем.

     В продолжении всего этого времени у него нет точки опоры; он и не судит о вещах, пока не найдет их основы и сущности в истинном познании. Поэтому никогда в этой жизни разум не находил покоя; никогда в этой жизни не открывается Бог настолько, чтобы это не было "ничто" по сравнению с тем, что Он есть в действительности. Только в основе заключена истина, для разума же она закрыта и сокровенна. И не находит он, на что ему опереться, как на непреложное, на чем мог бы успокоиться; нет, не успокаивается он! Но ждет и готовится к чему-то, что должно еще быть познано, но что еще сокрыто.

     Итак не может вообще человек познать, что есть Бог. Одно знает он хорошо: что не есть Бог; и тогда разумный человек это отбрасывает. И все время не останавливается разум ни на одном предмете. Он ждет, как вещество ждет лика. Как не успокаивается вещество, пока не исполнится всех образов, так не успокаивается разум ни в чем, кроме сущей истины, которая заключает в себе все вещи. Только сущность удовлетворяет его; а ее отдаляет от него Бог шаг за шагом, чтобы сохранял разум свое рвение, и чтобы был увлечен далее в стремлении обладать бесконечным благом; чтобы не успокоился он на какой-либо вещи, но ощущал все глубже томление о высшем и последнем Благе!

     Теперь ты скажешь: "Ах, сударь! вы так часто говорили нам, что все силы должны молчать, а теперь из этого молчания выходит одно томление и жажда! Это был бы сильный крик и сумятица, стремление к тому, чего не имеешь; это нарушило бы ту тишину и тот покой; это было бы желанием или жаждой, хвалой или благодарностью, смотря по представлениям, которые при этом возникают, но только не было бы это просветленным покоем и полной тишиной". Послушайте мое возражение!

     Когда ты вполне и во всяком отношении отрешишься от себя самого, от всякой вещи и от всего собственного и с полным доверием и цельной любовью предашь себя Богу и соединишься с Ним, то что бы ни встретилось тебе или ни родилось в тебе -- будь то внешнее или внутреннее, милое или горестное, кислое или сладкое, это уже больше не твое, но принадлежит всецело твоему Богу, которому ты отдал себя.

     Скажи мне, кому принадлежит слово, которое высказывается; тому, кто говорит его, или тому, кто его слышит? Хотя и дается оно тому, кто слышит его, но принадлежит тому, кто говорит! Вот пример: солнце излучает сияние в воздух, воздух же принимает его и отдает земле, дает его и нам, дабы мы ощущали различие цветов. Если свет, как явление, в воздухе, то сущность его, все же, в солнце: в действительности, сияние идет от солнца и возникает в нем, а не в воздухе. Воздухом же оно лишь воспринято и передано всему воспринимающему свет. Точно так же и душа: Бог совершает в душе Свое рождение, рождает в ней Свое Слово; а душа воспринимает Его и передает дальше силам в многообразных видах: то в виде желания, то в виде доброго намерения, дела любви или чувства благодарности или еще иным образом, в котором Оно явилось бы тебе. И все это, что творит Бог, -- Его, а не Твое; ты и принимай это, как принадлежащее Ему( Как написано: "Святой дух взывает немолчными, неизреченными воздыханиями. Он молится за нас, не мы". "Никто, -- так говорит Апостол Павел, -- не может говорить иначе: Господи Иисусе Христе! как только в Духе Святом". Главное: не бери себе ничего! Оставь себя совершенно и предоставь Богу действовать в тебе и за тебя, как Ему угодно: Его -- это дело, Его -- это Слово, Его -- это рождение и все остальное, что только ни есть в тебе -- Его! Ибо отдал ты себя самого и покинул себя, и все душевные силы свои и действия их и все, чем владело твое существо. Бог должен войти в твои силы всецело, оттого, что ты лишил себя всего своего, оттого, что ты опустошил себя -- как написано: "Голос взывает в пустыне". Дай взывать в себе этому вечному Голосу, сколько угодно Ему, и будь для себя самого и для всякой вещи -- пустыней!

     Теперь ты спросишь: как же быть человеку, которому надо стать пустому и пустынному для себя самого и всякой вещи? Должен ли он всегда пребывать в состоянии ожидания божьего действия и ничего не делать сам, или должен он, между тем, все же, что-нибудь делать и сам, например, молиться или читать, или делать что-нибудь другое полезное: слушать проповеди или заниматься Писанием? Ибо, ведь, в сущности, не должен он ничего принимать извне, но все изнутри от Господа своего? Не упускает ли он чего-нибудь, когда, таким образом оставляет эти дела?

     Я отвечаю так: Все подобные внешние дела установлены и устроены для того, чтобы направить внешнего человека к Богу и привести его к духовной жизни и добру, чтобы он не потерял самого себя в непомерной суете; но чтобы этим надеть на него узду, которая помешала бы ему уйти от самого себя в чуждые вещи, или, говоря иначе: чтобы нашел его Бог готовым, когда захочет Он совершить в нем Свое дело, и чтобы не должен был Он отрывать его еще от далеких и грубых вещей; ибо, чем сильнее пристрастие ко внешним вещам, тем труднее оторваться от них. Чем больше любовь, тем тяжелее страдание, если приходится разлучаться. Итак, всякое благочестивое делание, будь то молитва, чтение, пение, бдение, пост, покаяние и все прочее -- все это для того, чтобы укрепить человека и воздержать его от чуждых и не божественных вещей:

     Поэтому, когда человек чувствует, что не действует в нем дух Божий, но оставлен Богом его внутренний человек, то более, чем необходимо, чтобы усердствовал он в благочестивых деланиях, особенно в тех, которые наиболее плодотворны и полезны для него, но не ради себя, а ради истины. Дабы не был он введен в заблуждение и отвлечен очевидным, но держался бы настолько близко к Богу, чтобы Тот нашел его близко, когда захотел бы вернуться в душу, чтобы творить в ней Свое дело, и чтобы не пришлось Ему сперва искать его вдали.

     Когда же человек находит себя готовым к истинному внутреннему делу, то пусть оставляет смело все внешнее, хотя бы то было делание, возложенное тобой на себя обещанием, которого не могли бы снять с тебя ни епископ, ни Папа! Ибо обеты, данные Богу, не могут быть никем взяты обратно, они являются таким же обязательством перед Богом. Что бы ни обещал человек: молитву, пост, паломничество, свободен он от обета своего, если поступит в братство, ибо в братстве получит он все полезное и будет связан с Богом.

     То же говорю я вам и тут: как бы ни связал себя человек, он от всего свободен, когда приходит к истинным внутренним переживаниям! Пока внутренее переживание действительно, длится ли оно неделю, месяц или год, не пропускает человек или монахиня никаких сроков. Бог, который пленил их, ответит за них. Когда же человек возвратится к себе самому, то исполнит свои обеты для времени, в котором он сейчас находится. Но о прошедшем времени, о том, как наверстать то, что кажется тебе там потерянным, не думай; Бог сделает это за то время, когда ты был одержим и полонен Им. Ты даже не должен желать, чтобы это было сделано усилием других творений, ибо малейшее дело, выполненное Богом, лучше всех дел творений!

     Это относится, прежде всего, к ученым и просвещенным людям, которые наставлены Богом и Св. Писанием: но как же быть бедному мирянину, который знает и понимает лишь внешние обычаи и который возложил на себя какой-либо обет, как молитву или что-либо подобное? Я говорю: если он находит, что это мешает ему и что, если он свободен от этого, он ближе к Богу, то освобождайся смело; ибо лучшее, что есть, это делать всегда только то, что приближает тебя к Богу! Это разумел Павел, когда говорил: "когда приходит полное, исчезает то, что отчасти". Различны бывают обещания, которые даются людьми священнику, как брак и другие обязанности: такие обещание означают, что Самому Богу обещают нечто по отношению к Нему. Это похвальное намерение, так обязать себя перед Богом; и пока это лучшее, для человека. Но если открывается ему еще лучшее -- и если он, действительно, сознает и чувствует, что это есть наилучшее, -- пусть считается тогда первое исполненным и конченным. Это легко доказать. Ибо надо больше смотреть на плод и внутреннюю правду, чем на внешнее дело. Как говорит Павел: "Буква (т.е. внешнее дело) мертвит, а дух (т.е. внутренняя жизнь правды) животворит". Ты должен ревностно и тонко угадывать то, что приводит тебя к этому скорее, и, прежде всего, держаться этого. Возвышенную/ душу должен ты иметь, не поникающую к земле; пламенную душу -- в которой все же царила бы неомраченная молчащая тишина. Нечего тебе говорить Богу, в чем ты нуждаешься и чего желаешь: Он знает это вперед. "Если же вы молитесь, -- говорит Христос Своим ученикам, -- не говорите много слов в нашей молитве, как фарисеи, которые думают быть услышанными, оттого, что много говорят".

     Чтобы пребывали мы в этом покое, в этой внутренней тишине, и чтобы было изречено в нас вечное Слово и воспринято нами, и стали бы мы с Ним одно, да поможет нам Отец и это самое Слово, и общий им Обоим Дух! Аминь.

О ГНЕВЕ ДУШИ (отрывок)

К содержанию

     <...> Говорит душа, подобно невесте в Песне Песней: "Вот я обошла вокруг света и все же не дошла до его конца. Тогда устремилась я к самому средоточию его, ибо пленило оно меня видом своим!".

     Круг, пройденный любящей душой, это честная святая Троица, и все, что Она сотворила во времени и в вечности. Все это вместе справедливо называется кругом. Ибо во всех созданиях, особенно в душе, одаренной разумом и речью, запечатлели божественные Лица Собственный Свой Лик. Так что святая Троица есть первоисточник всех вещей; и все вещи домогаются вернуться вновь к своему первоисточнику. Это и есть круг, и пройдет его мысленно душа, когда прозреет: вот весь этот сотворенный мир в тысячу раз больше мог бы сотворить Бог, если б Он захотел! А все же не может она дойти до конца: в самом малом, что Он когда-либо сотворил, и в этом не может она дойти до конца, ни понять всего величия Его!

     Когда она таким образом ревностно пробегает круг в мысли своей и, все же, не может его смокнуть, тогда устремляется она к средоточию его. Средоточие это есть творческая сила святой Троицы, благодаря которой Трое, оставаясь неподвижны в Себе, совершили все дела Свои. В этом средоточии приобщается душа творческому всемогуществу.

     Ибо Троица вместе с тем и мир, так как в ней заложены все создания. И правда, все Трое -- одна и единственная творческая сила. Это -- неподвижная точка, это -- единство в Троице. Взятые изнутри в Божестве, творящее и творение равно неизменны. В этой точке проходит Бог через изменение без перемены и в ней сливается с единством сущности. Если же и душа, отдавшись, станет одно с этой неподвижной точкой, тогда вместит она возможность миротворения!

     Но не своими силами, а, как сказано, -- тем, что подобно в ней святой Троице, -- может душа постичь единство Сущего. Создание святой Троицы смутило не одного учителя высшей школы, так что они запутались и не могли достичь цельности. А, между тем, это средоточие равно близко ото всех концов, как "теперь" близко для всякого места, безразлично, здесь или в Риме.

     "Ибо он ранил меня единым взглядом глаз своих!" Это есть единящая сила, изливающаяся из этой точки: она отделяет душу от всего созданного и от всех преходящих вещей; этим взглядом отбрасывает она душу назад к одной единой точке, с которой она теперь соединена и в которой укреплена на веки. Но сознательно воспримем мы этот взгляд только тогда, когда душа лишена всякой определенности до такой степени, что нет в ней больше устремления ни к добродетели, ни к пороку.

     Только о том, что получила она в подобном состоянии, имеет она высшее познание. Поэтому именно тогда и погружает Он в нее Свой взор, чтоб и она Его узнала, как узнал ее Он и полюбил раньше, чем она была. Это должно быть настоятельным увещанием душе изойти из своей самости и из всех вещей. Кого этот взгляд не ранит, тот никогда не был и не будет ранен любовью. Об этом говорит Святой Бернард: чей дух ощутил этот взгляд, тот не может его выразить, а кто его не ощутил, тот не может этому поверить. Ибо там пущена стрела без гнева, и чувствуют ее без боли. Тогда открывается чистый ясный источник милосердного врачевания, просвещающий внутренее око, так что в блаженном созерцании ощущает оно отраду божественного посещения, когда достаются нам нечаянные духовные блага, о которых никогда не было слыхано, ни проведано, ни написано ни в одной книге.

     Молвит душа: "Господи, Ты Сам говоришь, что сотворил во мне подобие Свое. Это превосходит человеческое разумение. Ибо ни один мастер не мудр настолько, чтобы создать образ, который был бы его подобием. Если же меня Ты так сотворил, и если я, действительно, подобна тебе, т дай мне узреть Тебя во всемогуществе Творца, в котором Ты сотворил меня, дабы познала я Тебя в мудрости, в которой ты познал меня, чтобы мне постичь Тебя как Ты постиг меня! Дай мне милостью Твоей, о Господи, соединиться с Тобой в божественности Твоей: милость Твоя да будет природой моей, в ней же станем мы едино, Ты со мной, и я с Тобой!"

     Если ты меня верно понял, два смысла заключены в этих словах. Во-первых, душа знает, что создана из ничего, потому и желает видеть Того, Кто создал ее. Но ее выражение: "и чтобы мне увидеть Тебя так, как Ты увидел меня, когда сотворил!", указывает, на то, что ей хорошо известно, с каким доверием и какою целью Он сотворил ее.

     Итак, взирает она на Бога, и все же не может узреть Его; дано ей познавать Его, но не дано, познавая, проникнуть в глубину Его; постигать Его дано ей, как постигал ее Он: но никогда не может она, действительно, вместить Его в себе всецело! Это та ступень, о которой говорит св. Павел: "Тогда познаем мы Его, как Он нас познал!".

     Лишь когда душа лишится собственной сущности, и сущностью ее станет Бог, увидит, познает, постигнет она Бога Самим Богом. Мы должны, -- так говорит великий мудрец, -- познавать и постигать Бога собственным Его существом, и так постичь, чтобы это постигал действительно Он. Тогда душа -- равно и познающее, и познаваемое! Но как душа одновременно поймет и будет понята, этого никто не может понять здесь, во времени, и собственным умом, ибо для этого он должен быть весь погружен в себя, в чистое созерцание природы Бога, куда сотворенный ум не проникал никогда. -- Ибо говорит душа: "Тому нужен мой почин, кто никогда не был любим, и сам не любил никогда".

     Вот что под этим разумеется. Когда душа изо всех сил старается подняться сама над собой, чтоб любя приблизиться к высшему благу, тогда должна она испытать, что не в состоянии достичь божественного "Нечто", как бы ни старалась. Тогда опять спускается она и погружается в себя самое. Таким образом, недосягаемое божественное Нечто остается нелюбимым ею, как и всем, что не есть это "Нечто". "Тот сам никогда не любил" -- это значит: Он любит только Себя или Свое подобие. Но так как Он не обладает ни любовью, ни каким-либо другим подобным качеством, то и любит Он, в сущности, так же мало, как мало любим. Это имел в виду св. Дионисий, когда говорил: "Он живет в тишине, она же вне всякого образа".

     Говорит же душа, как невеста из Песни Песней: "Через все горные вершины перешла я, одолела и собственное немощное Я, дошла вплоть до силы вечного Отца: там не слышно звука, там не видно света, там обоняла я, где не веяло никаким духом, там вкушала я, где ничего не было, там осязала я, где не было сопротивления! Тогда стало сердце мое бездонным, душа моя бесчувственной, дух мой утратил образ и природа моя лишилась сущности".

     Узнайте, что разумеет под этим душа, что через все горные вершины перешла она. Под этим разумеет она, что вышла за пределы познания разумом, которое могла она достичь собственными силами и вплоть до темной силы Отца, где кончаются все различения разума.

     Что она там слышит, то "без звука", -- ибо это есть внутреннее постижение и происходит в изначальном чувствовании. Там "видела она без света", ибо это "видение" беспредметное, темное созерцание в "Ничто". И обоняла она там, где не веяло никаким духом, ибо обоняла она дыхание единства, где ничего не было", ибо надо всем, что можно воспринять, парит одно и то же темное единство. "И там осязала я, где не было сопротивления", тут было непомраченное сотворенным, чистое единообразие сущности, всякой сущности сущность. "Тогда стало сердце мое бездонным", ибо перед всепокоряющим сверхчудом меркнет всякая попытка любви; "душа моя бесчувственна", ибо все ее чувства и способности обессилели; "мой дух утратил образ", ибо переливается он в форму, которая не имеет ни образа, ни лика, -- в Самого Бога.

     "И природа моя утратила сущность свою", ибо собственная ее сущность настолько исчезает, что не остается ничего, как только одно единое "Есть". Но это "Есть" держится как единство, которое есть само бытие, бытие Его и всех.

     О нем говорит Дионисий: одное единое есть жизнь всего живущего, бытие всего сущего, разум всего разумеющего, естество всех естеств, свет всех светом. И все же не свет, не жизнь, не естество! Первое, говорит Дионисий, превыше всякого наименования: оно не поддается ни любви, ни разумению, ни ощущению. Оно выше "сущности", выше "естества". Оно не свет и не тьма! Поистине, как чуждо это основание всему им основанному! -- Поэтому и говорит душа: "нет для меня ничего, кроме Бога! И как нет больше для меня ничего определенного и единичного, так и я никому не душа".

     Этим она хочет сказать, что у Бога нет имени, и все, поддающееся определению или какому-либо наименованию, для нее не есть Бог. И "ни для кого я больше не душа", это значит: она теперь настолько отрешена от всякого определения, равно и от собственного "я", что ничего больше в себе не содержит, дабы быть чем бы то ни было для кого бы то ни было. И это истинное состояние, в котором должна быть душа: быть вне всякой предназначенности.

     Правда, в упомянутой книге невеста говорит: "Он -- мой, и я -- Его!". Но лучше бы сказала она: "нет Его для меня, и меня нет для Него!" Ибо там Бог -- лишь для Себя Самого, так как Он, ведь, во всем. Потому и не берет она себе ничего, что все отпало от нее, чем кто-нибудь мог быть для нее, или чем она могла быть для кого-нибудь. Таким образом, никто для нее не Бог и она ни для кого не душа.

     Поэтому и восклицает дальше невеста: "отойди от меня, возлюбленный мой, отойди от меня": "все, что поддается изображению, не считаю я Богом. И, таким образом, бегу я от Бога, Бога ради!" -- "Ах, но где же тогда пребывает душа? -- На крыльях ветра!"

     Под этими крыльями ветра надо разуметь сонмы Серафимов, когда они парят, отдавшись самому чистому Богопознанию. И еще выше того парит душа. Но дано это будет ей не раньше, чем оставит она позади себя все, что имеет образ и лик, так оставит, что не найдет их уже в себе и при этом не будет искать покоя.

     Уйти сперва должна она и отрешиться от всякой собственной деятельности. И, прежде всего, должна она отказаться от всего сотворенного и не знать больше никакой опоры: тогда она погрузится в чистое "Ничто".

     В нем она сокрыта от всяких творений. В это "Ничто" не может проникнуть Серафим со всем своим познанием; в нем душа превыше Серафима, превыше всякого познания.

     *

     "Ничто" не имеет начала; поэтому Бог, чтобы сделать нас Своим подобием, не мог сделать нас ни из чего лучшего, как из "Ничто". Ибо, хоть и создала душу творческая сила Бога, в ней, как и в Нем, нет вещества. Поэтому нет у души более близкого доступа к божественной природе, как "Ничто", ибо нет ничего, чтобы единило так, как однородность естества. По этому поводу, Иоанн Златоуст замечает: этого никому не понять, как он всеми внешними и внутренними чувствами достиг чистого созерцания божественной природы. -- "Ничто", которым мы были раньше, чем стали самими собою, не нуждалось ни в чем; оно противостояло всем сотворенным существам. Только божественная сила сильнее всего. И она привела "Ничто" в движение, когда Бог из "Ничто" сотворил все вещи. А теперь мы должны стать неподвижней, чем "ничто"! -- "Как так?" -- Ну, слушай!

     Бог поставил душу в свободное самоопределение, так что, помимо свободной воли, не хочет ни в чем ее насиловать или приписывать ей чего-либо, чего она не волит. Стало быть, то, что она изберет в этом теле свободной волей, того и должна держаться. Если же хочет она достичь того, чтобы ни в чем не нуждаться и стать неизменней, чем "Ничто", она должна, по своей свободной воле, собрать все свои силы, чтоб никакие вещи не могли ее ввести в заблуждение.

     И, таким образом, должна она соединиться с вечным неизменным Богом, Он же никогда ни одним из творений святой Троицы не был вовлечен в их страсти. Так всецело должна она погрузиться в этот бездонный колодезь божественного "Ничто", дабы ничто не могло ее оттуда извлечь; чтобы не обратилась она снова к вещам, а пребывала бы там. Как Небесный Отец никогда не колеблется и не удаляется от Своего Богоестества, так чтобы и душа никогда не колебалась и не удалялась оттуда, поскольку это возможно для твари.

     "Но скажи, дорогой, как могло бы это быть для нее невозможным, когда она сотворена для этого?" -- Вот видишь! это бывает, когда она обращается к тому, что ниже ее, и позволяет себе этим довольствоваться; тогда становится ей недостижимо то, что выше ее. И все же у Бога во всем существе Его нет ничего столь сокровенного, что было бы недостижимо для души; все благородство ее в том именно, что она может это искать!

     Восстань же, благородная душа! Выди вон из себя и иди так далеко, чтоб не возвратиться совсем, и войди в Бога так далеко, чтоб никогда из него не выйти, только там пребывай, чтобы никогда вновь не быть тебе в положении, в котором ты бы имела дело с творениями. И всем, что откроется тебе, не обременяй себя, и всем, что перед глазами у тебя, не вводись в заблуждение. И не помешай себе самой каким-либо деланием, которое ты возьмешь на себя; лишь за чистой природой своей следуй, за "Ничто", которое ни в чем не нуждается, и не ищи другой обители: Бог, сотворивший тебя из "Ничто", Он будет, как это ни в чем не нуждающееся "Ничто", твоей обителью, и в Его неизменности станешь ты неизменней, чем "Ничто".

     Не хотят того признать некоторые умные люди и говорят: это не годится. "Ничто" неизменяемо, как же может душа стать еще более неизменяемой? Душа есть нечто сотворенное, и подверженная изменению, она меняется легко. Только "Ничто" неизменяемо". Ну, так слушайте же! Во всяком случае, душа проходит через изменения, от одной ступени просветления к другой; но это лишь пока она не достигнет высшей правды, где все вещи имеют конец. И там подлежит душа изменению! У нее все еще есть ощущение чего-то другого, чем она сама. Но "Ничто" не имеет ощущения. Поэтому душа изменчивее, нежели "Ничто". Таково возражение против нашего положения.

     Ну, хорошо, обратимся к указанию, что душа должна стать неизменней, чем "Ничто". Высшее добро, Бог, ведь, неизменней, чем "Ничто"? Так и то, что заключает в себе полное подобие высшего неизменного добра, обладает также высшей степенью, неизменяемостью. Вы могли бы возразить: "Ничто" и Бог суть одно, раз оба они суть "Ничто". Нет, это не так! "Ничто" не существует ни для себя, ни для творений. Бог же, напротив, Сам для себя бытие, и лишь в понятии тварей Он есть "Ничто". Твари же тем, что существует, утверждают бытие Божие более, чем свое собственное. Божие бытие есть разум. И это разумное бытие, или Бог даровал Свое подобие разумной душе, -- так говорит достойный Дионисий. Если же Бог еще неизменней, чем "Ничто", и душа внидет в неизменность Того, Кто есть ее бытие, в Бога, станет и она неизменней, чем "Ничто".

     Ах, как свято должен жить человек, которому надлежит достичь этого! Как должен он умереть для всякой суеты, прежде чем это с ним случится! Истинно говорит св. Иоанн: "Блаженны мертвые, которые умирают в Боге!"

     Так должен и ты, о человек, отрешиться от всякого попечения и устремления к "тому" или "другому", в особенности от всякой чувственности; как Бог чист от всего этого, так и ты, душа стремящаяся, должна быть чиста, если хочешь понять сокровенность божественной тайны. Для этого должна ты отрешиться от всех чувств. Об этом так выразился Дионисий, говоря с одним из своих учеников, Тимофеем, когда был убит св. Павел и зашла о нем речь: "Ах, сердечный друг, неужто не услышим мы больше никогда сладкогласного учителя нашего?" Тогда отвечал ему святой и сказал: "Друг мой Тимофей, мой совет оставить все телесное и идти к Богу. Этого мы не можем сделать иначе, как со слепыми глазами и отрешенным чувством". Это не значит, что мы должны иметь обманчивые чувства, должны мы войти в Его сокровенное единство.

     В этом смысле увещевает нас Христос, говоря, что мы должны быть совершенны, как совершен Отец Его небесный в божественной Своей природе: Бог, -- так говорит Он, -- ближе вам, нежели вы сами себе. А Августин говорит: душа имеет близкий доступ к божественной природе, где уничтожаются для нее все вещи. Там станет она из вещей -- неведущей, из волящей -- безвольной, из просветленной -- темной. Если бы знала она там еще о себе, то чувствовала бы это как несовершенство; если б знала еще о Боге, то чувствовала бы это как несовершенство. Непостижимую сущность должна она вобрать в себя, по ту сторону всякого познания, через благодать, как Отец -- через природу Свою. Сущность же, выявленная в Ликах, должна быть ее предметом лишь поскольку таковая заключена в Отце. Из себя самой должна она выйти, крадучись, и так проникнут в чистую сущность, заботясь там так же мало обо всех вещах, как мало заботилась, когда изошла из Бога. Так всецело должна она уничтожить свое Я, чтоб не оставалось ничего, кроме Бога, чтоб светила она еще больше, чем Бог, как солнце светит больше луны, и стою же всепроникновенностью, как вливается Он во всевечность Божества, где вечным потоком Бог изливается в Бога. Аминь.

     О СОЗЕРЦАНИИ БОГА И О БЛАЖЕНСТВЕ

     Во свете твоем, Господи, мы узрим свет!" -- говорит царь Давид.

     Много толкуют учителя о том, каким образом человек должен созерцать Бога. Обыкновенно говорят, что это должно происходить "в сиянии Славы. Мне же такое понимание кажется спорным и неустойчивым. Мне уже приходилось раньше говорить, что человек носит "свет" в себе самом, это его действенный разум: он должен быть светом, в котором человек, переживая блаженство, созерцает Бога.

     И вот каким образом они хотят это доказать: как существо сотворенное, каков он и есть, человек находится в состоянии несовершенства, так что он, по природе своей, может познавать Бога, как может познавать Его творение, а именно в образах и ликах, что я доказывал раньше; выйти же из себя самой при помощи лишь одной природной способности душа не может; это должно, скорей, случиться в условиях сверхъестественных, именно в "сиянии Славы"!

     Этому противоречит понятие, о котором я теперь хочу говорить. Святой Павел сказал однажды: "благодатию Божьею я есмь то, что есмь"! (Он говорит "благодатию", а не то, что он сам благодать; это не одно и то же!). Но всем известно, что всегда лик дает веществу его сущность. Что такое благодать, это определяется учителями различно; я говорю, что она есть ничто иное, чем просто "свет, непосредственно изливающийся в душу из природы Бога": она есть сверхестественный облик души, через который Он дал ей сверхестественную сущность.

     И хотя я высказал мнение и придерживаюсь его, что душа одним своим природным действием не может выйти из себя, все же она может это силой благодати, через которую даруется ей сверхестественная сущность. Но при этом вы не должны забывать, что благодать сама не действует. Также возносит она и душу превыше всякого действия. Но хотя даруется благодать лишь сущности, воспринимается она также и силами души. Ибо, если вообще надлежит душе что-либо тут делать, она нуждается в благодати, чтобы силою ее выйти из собственного действия (как познание и любовь).

     Когда таким образом душа готова взлететь сама над собой и войти в ничто, где нет ни ее самой, ни ее действия, тогда она "в благодати". Напротив, быть самому "благодатью", означает то состояние, когда душа действительно себя опередила, себя одолела, когда она пребывает в своей чистой беспредельности и сознает одну лишь себя -- как Бог! Знайте -- и это также верно, как то, что жив Бог! -- покуда душа будет еще в состоянии сознавать себя, как нечто сотворенное и природное, и действовать сообразно этому, до тех пор не стать ей самой "благодатью", -- но она может быть "в благодати". Ибо для этого надобно, чтобы душа была свободна от всякого действия, как внутреннего, так и внешнего, как свободна от него "благодать", незнающая никакого делания, -- это то самое, о чем святой Иоанн говорит так: "и от полноты Его все мы приняли и благодать на благодати", именно надо сначала быть в благодати, чтобы потом стать самой благодатью. Высшее действие благодати -- привести душу к тому, что есть она сама!

     Благодать похищает у уши ее собственное действие и также похищает у нее ее собственное существо! В этом самоопережении душа поднимается над "естественным светом", свойственным только творению, и вступает в непосредственное сношение с Богом.

     *

     Я хочу, чтобы вы хорошо меня поняли; я приступлю теперь к мысли, о которой никогда еще не говорил. Достойный Дионисий замечает: "как только для духа перестает существовать Бог, так нет для него и первообраза, представляющего его вечную первопричину".

     Я утверждаю и теперь утверждаю: только одно дело совершал Бог извечно. В этом деле -- для Себя Самого -- положил он и начало души, но душа, ради излишества, утратила, таким образом, тождество с Богом и стала чуждой своему собственному подобию.

     А, между тем, это она, в своем бытии твари, создала "Бога", -- Его не было прежде, чем душа не стала творением. Раньше я говорил: "Я причина тому, что Бог есть "Бог", Бог существует благодаря душе, но божество -- Он Сам через Себя. Пока не было творений и Бог не был Богом; но, несомненно, был Он божеством, так как это имеет Он не через душу. Когда же найдет Бог уничтожившуюся душу, такую, которая стала (силой благодати) ничто, поскольку она самость и своеволие, тогда творит в ней Бог (без всякой благодати) Свое вечное дело и тем6 вознося ее, извлекает ее из ее тварного бытия. Но этим уничтожает в душе Бог Себя Самого и таким образом не остается больше ни "Бога", ни "души". Будьте уверены, это -- самое существенное свойство Бога! Если достигла душа того состояния, что стала способна страдательно воспринимать действие Бога, тогда ей и не надо иметь больше Бога! Тогда она вновь вечный прообраз, в котором вечно созерцал, ее Бог, тогда она вновь Его вечное Слово! -- Итак, когда Дионисий говорит: "нет больше Бога для духа", под этим разумеет он то, то я только что изложил.

     Теперь можно спросить: в том состоянии, когда душа стала вновь своим вечным прообразом, -- есть ли она -- тот "свет", о котором говорит Давид: "в нем должна она узреть свет вечный!" Мы отвечаем: нет! не в этом свете должна узреть душа тот вечный свет, что сделает ее блаженной. Ибо -- так сказал достойный Дионисий -- "и его вечный прообраз уничтожится для духа". Я хочу это пояснить, чтобы вы это лучше поняли.

     Лишь только дух совершит свой полет из себя, при чем уничтожится он, как образ творения, и через то (как я уже сказал) освободится от Бога, так тотчас и душа, став вновь своим вечным прообразом, прорвется через этот свой прообраз в сущность -- поскольку она обнаруживается в Отце. Таков смысл изречения. И так протекают через душу все вещи, возвращаясь к отцу, Который, как начало Своего вечного Слова, есть также и начало всех творений.

     Теперь вы могли бы спросить, есть ли этот "свет", то есть Отец, тот самый свет, в котором дух созерцает вечный свет? Я отвечаю: нет! А теперь слушайте хорошенько!

     Только Бог творит и создает дела; Божество не действует и не знает творческой деятельности. Что же касается моего вечного образа, то для него Бог не есть "Бог", ибо тут Он не является творцом; тут душа моя приравнивается "Отцу". Ибо мой вечный прообраз (по отношению к Божеству - "Сын") во всем равен Отцу. -- Но в Священном Писании сказано: "ничто не равно Богу"! Таким образом, чтоб стать равной Богу, не должна ли душа обратиться в Н и ч т о? Это предположение совершенно верно! И все же мы должны заметить: где есть равенство, там нет единства, ибо равенство "посягает" на единство, и где есть единство, там нет равенства, ибо равенство пребывает в разделении и многообразии. Где есть равносущность, там нет единосущности! Я не равен самому себе, я -- един, это одно и то же, что я есмь. Так и Сын в Божестве: поскольку Он Сын, Он равен Отцу, но не одно с Ним. Где отец и Сын одно в единстве божественного существа, там нет больше равенства. В этом единстве Отец никогда не знал о Сыне6 ни Сын об Отце, ибо там нет ни Сына, ни Отца, ни Духа Святого. Когда же душа достигла Сына -- вечного своего прообраза, в котором она равна "Отцу", -- тогда пробивается она через вечный прообраз и устремляется вместе с Сыном за пределы всякого равенства, овладевая, вместе с лицами божества, единством сущности. "В свете Твоем, Господи, мы узрим свет!", -- сказал Давид. -- Это значит: в свете божественной единосущности должны мы созерцать божественное существо и все его совершенство, как открывается оно в выявлении Лиц и в единстве сущности. Святой Павел говорит: "мы должны быть перенесены из сияния в сияние, и стать равными Ему". Это значит: "из света сотворенного перенесены мы будем в сияние не сотворенное божественной сущности"; и "пребудем, как Он".

     "В нем живы все творения", -- говорит святой Иоанн: в то время как Отец созерцает Сына Своего, все творения отображаются в Сыне, живые. Это и есть истинная жизнь творений. Но в другом месте Иоанн говорит: "блаженны мертвые, умершие в Боге". Кажется великим чудом, что в Том умирание, Кто Сам сказал про Себя, что Он есть жизнь. Но вникните глубже! Душа пробивается сквозь свой вечный образ и впадает в чистое н и ч т о своего вечного образа, это называется "умиранием" духа!

     Умирание есть не что иное, как "лишения жизни". Когда душа увидит, что всякая определенность так или иначе приводит к многообразию и разобщению вечного образа с Единством, тогда Дух переживает смерть своего "я", ради своего вечного прообраза; и разбивает свой вечный прообраз и остается лишь в единстве своей божественной сущности. Это -- "блаженные мертвые, в Боге умершие". Никто не может быть погребен и блажен в божестве, если раньше не умрет для Бога, возвратившись к своему вечному прообразу, как я уже сказал. Наша вера говорит: "Христос воскрес из мертвых: -- Христос воскрес из Бога в Божество, в единство божественной сущности. Так и христианская душа, так и все разумные души. Когда умрут они и для своего вечного прообраза, тогда воскреснут они из этой смерти в Божество и насладятся на этой высоте всеми благами, всею полнотою божественной сущности, где дух пребывает блаженным!

     Теперь слушайте о переживании блаженства! Блажен только Бог в Себе Самом. И все творения, которых Он хочет сделать блаженными, должны быть блаженны тем же блаженством и так же, как Бог. Да будет вам известно, что в этом единстве дух возносится над всеми существами, даже над своим собственным вечным существом, над всем мирозданием и над всяким равенством, которое он сохраняет ее Отцом в своем вечном образе, и вместе с Отцом возносится в единство божественной сущности, где Бог постигается, как одно целое.

     В этом переживании дух перестает быть творением, ибо он сам тогда "блаженство": он одно существо, одно естество с Божеством, и в то же время свое собственное блаженство и всех творений. Да, я утверждаю: если и допустить, что Бог сделал бы то, чего сделать не может, и дал бы испытать безусловную полноту блаженства духу, покуда он был бы еще творением, тогда невозможно, чтобы Бог оставался для него "Богом", и чтоб дух был при этом блажен и таковым оставался. Если бы кто-нибудь был на небе и увидал всех святых, каждого в его блаженстве, тот ничего бы не нашел сказать о святых, а только о Боге. Блаженство, это всегда Бог; и каждый, кто блажен, тот в переживании блаженства -- Бог и божественное естество, и существо Божье. У святого Павла сказано: "кто говорит, что он есть нечто, когда он ничто, тот самого себя обманывает": в переживании блаженства человек становится н и ч т о и все сотворенное становится для него н и ч т о! Относительно этого достойный Дионисий говорит: "Господи, приведи меня туда, где Ты -- ничто!" Это значит: "приведи меня, Господи, туда, где Ты превышаешь всякий сотворенный разум". Бог, говорит святой Павел, живет в свете, которого никому не достичь. Это значит: нельзя познать Бога ни в каком сотворенном свете.

     Бог есть Ничто, говорил Дионисий. Под этим можно разуметь то, что у Августина выражено так: Бог есть все. Это значит: в Нем нет ничего! А когда Дионисий говорит, "Бог есть Ничто" -- это значит: никаких "вещей" нет у Него! Поэтому должен дух подняться над вещами и всякой вещественностью, над всяким ликом и образом, даже над сущностью и над подобием сущности. Тогда проявится в нем полная действительность блаженства, обладать которым дается существу как творящему разуму!

     Как я сказал, человек созерцает Бога уже в этой жизни с той же полнотой и бывает блажен совершенно в той же мере, как и после этой жизни. Это многим людям покажется удивительным. Поэтому приложите все старание, чтобы понять меня! Творящий разум проистекает из вечной правды и заключает в себе по-своему все, что Бог в себе заключает. И также постигает этот благородный, божественный, этот "творящий разум" самого себя лишь самим же собою, подобно Богу. По своему происхождению и по сущности бытия он есть, безусловно, Бог; "творением же, напротив, становится он после того, как выделится для обособления". Этот разум теперь в нас, несомненно, так же прекрасен, как и по окончании этой жизни. Но можно спросить или сказать: какое же тогда различие между этой жизнью и той, что должна наступить после этой? Я отвечаю так: этому разуму присуще равное блаженство, как и Богу, но теперь этот разум пребывает в нас сокрытым.

     Наша жизнь здесь, на земле, устроена всецело так, что Бог и все вещи познаются нами лишь как возможность. По окончании же этой жизни, когда мы освободимся от тела, эта возможность преобразится в полную действительность блаженства, как то присуще творящему разуму. Но это "преображение" не сделает переживание блаженства более совершенным, нежели оно теперь. Ибо творящий разум не может никоим образом увеличиться в нас; ему невозможно получить более того, что уже заключено в нем по природе его. Поэтому, когда мы станем блаженны, возможность станет в нас действительностью, и мы будем вкушать только истинное блаженство, как оно свойственно божественной сущности. И так это разумел Давид, говоря: Господи, в свете Твоем узрим свет. Вместе с божественной сущностью должно также стать нашим и совершенство божественной сущности, а в этом одном -- все наше блаженство, -- здесь, как благодать, -- там, как полное обладание сущности.

ОБ ОБНОВЛЕНИИ ДУХА.

К содержанию

     Renovamini spiritu mentis vestrae.

     Должно вам обновиться в духе ума вашего, поскольку он называется mens, "ум". Так говорит святой Павел. И Августин прибавляет: одновременно и как принадлежность этой наивысшей душевной области ума -- mens, -- Бог создал вместе с сущностью души способность, которую учителя называют ларцом или хранилищем духовных обликов и обличенных образов. Эта сила уподобляет душу Богу-Отцу. В излиянии Своей божественности, через выявление Лиц Божества, излил Он всю полноту Своей Божественной сущности в Сына и Духа Святого, подобно тому, как в душе изливается память сокровище своих образов в другие способности. Но пока душа, благодаря этой способности видит лик, видит ангела или себя самое, как некое отличие: до тех пор это несовершенство ее.

     Даже если и Бога видит она, поскольку Он Бог, поскольку Он образ, поскольку Он -- Троица, -- это не совершенство ее! Когда же отойдет от души все образное, когда она будет видеть одно лишь Единое, тогда воспримет чистая сущность души чистую близкую сущность божественного Единства, даже сверхсущность. -- Сама же она, пребывая страдательной, покоится в себе. О, чудо из чудес! Какая это благородная страдательность, когда Сущность души не может принять ничего меньшего, чем чистое Единство Божие!

     "Вы должны обновиться в духе!" -- говорит святой Павел. Обновляться могут все творения, которые ниже Бога. Но для Бога нет обновления, а только вечность. Что есть вечность? Свойство вечности то, что в ней бытие и юность одно и то же. Ибо вечность не была бы вечной, если б должна была вновь становиться, а не была бы всегда. Но только, утверждаю я, обновление дано ангелу лишь постольку, поскольку существует для него будущее; ангел знает о грядущих вещах лишь в той мере, в какой Бог открывает ему их.

     Также может быть обновлена и душа. Прежде всего, когда она в собственном смысле зовется душою, а так именуется она, поскольку дает телу жизнь и образ. Но также может быть обновлена она, когда называют ее духом. Постольку зовется она духом, поскольку свободна она от "здесь" и "теперь", от всего природного. И поскольку она -- подобие Божие и безымянна, как Бог, не касается ее обновление, а лишь вечность одна, как и Бога. Заметьте себе хорошенько! Бог не имеет наименования, ибо никто о Нем ничего не может сказать или знать. В этом смысле говорит один языческий мудрец: то, что мы знаем и высказываем оп первопричине, это больше мы сами, нежели первопричина; ибо она выше всякого выражения и познания! Итак, если я скажу: "Бог добр, то это неправда: я добр, Бог не добр. Я скажу больше: я лучше Бога! Ибо лишь то, что хорошо, может стать лучше, а лучшее -- наилучшим. Бог не хорош, а потому не может быть лучше, а не может быть лучше, не может стать и наилучшим. Далеки от Бога эти три определения: "доброе", "лучшее", "наилучшее"; Он выше всего этого! Если я скажу еще: Бог мудр, это -- неправда, я мудрее Его. Скажу ли: Бог есть нечто сущее, это -- неправда, Он есть нечто преизбыточное, Он сверхсущее Небытие.

     Об этом говорит святой Августин: наилучшее, что может человек сказать о Боге, это уметь молчать от полноты премудрости внутреннего богатства. Поэтому молчи и не болтай о Боге. Ибо, когда ты болтаешь о Нем, то ты лжешь, творишь грех. Если хочешь быть без греха и совершенен, то не болтай о Боге!

     И познать о Боге ты ничего не можешь, ибо Он превыше всякого познания. Один мудрец говорит: будь у меня Бог, которого я бы мог познать, не захотел бы я больше считать Его за Бога! Если познал ты что-либо о Нем, то знай, это -- не Он. Но когда ты мнишь, все же, что-либо знать о Нем, ты впадаешь в состояние бессознания, а это значит -- в состояние скота! Ибо твари, лишенные познания, подобны скотам. Таким образом, если не хочешь опуститься до состояния скота, не ищи познать Бога, во веки Неисповедимого! "Ах, как же мне быть тогда?" Отрешись всецело от твоего, излейся в тишину Его Сущности; как было раньше. Он -- там6 ты -- Здесь, сомкнется тогда в единое мы, где ты -- отныне Он. Вечным разумом познаешь Его, неизреченное ничто, как предвечное "Есмь!"

     "Вы должны обновлены быть в духе!", -- говорит святой Павел. Если же мы хотим обновиться в духе, тогда все шесть сил души, как высшие, так и низшие, должны каждая надеть золотое кольцо: позолоченное золотом Божьей любви.

     Послушайте сначала о низших силах; их три: первая именуется даром различения (rationale); на ней золотое кольцо "Просвещение", что значит: понимание твое, вне времени, во все времена просвещается светом Господним.

     Вторая сила именуется: гневная (irascibile); на ней кольцо "Твой -- мир!" Почему? -- Поскольку в мире, постольку в Боге, поскольку вне мира, постольку вне Бога!

     Третья сила именуется "желанием" (concupicibile), ей надень кольцо "Довольно!", что значит: с тебя должно быть довольно всяких тварей Господних. Но Бога не должно быть тебе довольно никогда! Бога не может быть тебе никогда довольно: чем полнее имеешь ты Бога, тем больше хочешь Его. Если бы могло стать тебе довольно Бога, если бы "довольно!" могло когда-либо быть отнесено к Богу, то Бог не был бы Богом.

     И на высшие силы должен ты на каждую надеть золотое кольцо. Высших сил также три. Первая именуется возможностью сохраняющей (memoria). Эту силу уподобляют Отцу в Троице. На ней должен ты носить золотое кольцо "Сохранение", чтоб все вечные вещи сохранялись в тебе.

     Вторая именуется разумом (intellectus). Эту силу уподобляют Сыну. На ней также должен ты носить золотое кольцо "Познание". Дабы вне времени, во все времена, познавать тебе Бога. -- "Как так?" Ты должен познавать Его без помощи образа, без посредства, без уподобления. -- "Но если я познаю Его без посредства, я стану вполне Он, а Он -- я!" Это именно я и разумел. Бог должен стать "я", а "я" -- Богом, так всецело одним, чтоб этот Он и это "я" стали Одно и так пребыли, -- как чистое бытие, -- чтоб и творить в вечности единое дело! Ибо покуда этот Он и это "я", или что то же -- Бог и душа, не станут единым "Здесь!" и единым "Теперь!", -- до тех пор "я" и Он никогда не смогут действовать вместе или стать всецело единым.

     Третья сила именуется волей (voluntas). Эту силу уподобляют Духу Святому. На ней должен ты носить золотое кольцо "Любовь", чтобы любить тебе Бога! Любить же Бога ты должен, не соображаясь с Его благосклонностью или с чем другим; не потому, что Он милостив! Бог совсем не благосклонен; Он выше всякой любви, всякой милости. "Как же должен я Его любить?" Ты должен любить Бога вне духовности. Это значит: твоя душа должна быть недуховной, лишенной всякого лика духовности. Ибо пока душа твоя сохраняет образ духа, до тех пор держится она образного. Пока она такова, она не обладает единством, и также единородностью. А раз она не обладает ими, не может она никогда по-настоящему любить Бога, потому что истинная любовь покоится на рождении в Боге. Поэтому должна твоя душа стать свободной от всякого духа, стать вне духа. Ибо если ты еще любишь Бога, как духа, как Лицо, как нечто имеющее образ, то отринь все это! -- "Но как же должен я тогда любить Его?" -- Ты должен любить Его, таким, каков Он есть: не-Бог, не-Дух, не-Лицо, не-Образ, но одно чистое, светлое единство, далекое от всякой двойственности. И в это единое "Ничто" должны мы вечно погружаться из бытия. В этом да поможет нам Бог! Аминь.

СИЛЬНА, КАК СМЕРТЬ, ЛЮБОВЬ.

К содержанию

     Fortis est ut mors dilectio.

     Я сказал по-латыни изречение, написанное в Песни Песней; по-немецки гласит оно так: любовь сильна, как смерть.

     Это изречение как раз подходит для восхваления возлюбившей Христа великой любовью святой Марии Магдалины, о которой столько писали святые евангелисты, что слава о ней распространилась по всему христианскому миру, и так далеко, как это редко бывает. И хотя многие достоинства и добродетели ее заслуживают прославления, но горячая и превеликая любовь ее ко Христу горела в ней с такой неизреченной силой и так в ней действовала, что именно эту любовь и действие ее по всей справедливости можно сравнить с непреклонной смертью. Оттого и может быть сказано о ней: "Сильна, как смерть, любовь".

     Три вещи, которые производит в человеке смерть тела, совершает любовь в человеческом духе. Во-первых: смерть похищает и отнимает у человека все преходящие вещи, так что не может он уже как раньше, ни обладать, ни пользоваться ими. Во-вторых: проститься нужно ему и со всеми духовными благами, радовавшими тело и душу: с молитвой, с созерцанием и добродетелью, со святым паломничеством, словом, со всеми хорошими вещами, которые дают утешение, усладу и радость духовному человеку; ничего этого не может он больше делать подобно тому, кто мертв на земле. В-третьих: смерть лишает человека всякой награды и достоинства, которые он мог бы еще заслужить. Ибо после смерти не может он уже больше ни на волос двинуться в Царствие Божием: он остается с тем, что уже здесь приобрел. Эти три вещи должны мы принять от смерти, ибо она -- расставание тела с душой. Но если любовь к Господу нашему "сильна как смерть", она также убивает человека в духовном смысле и по-своему разлучает душу с телом. Но происходит это тогда, когда человек всецело отказывается от себя, освобождается от своего "я", и, таким образом, разлучается сам с собой. Происходит же это силой безмерно высокой любви, которая умеет убивать так любовно. Называют же ее недугом сладким и смертью оживляющей. Ибо такое умирание есть излияние жизни вечной, смерть телесной жизни, в которой человек всегда стремится жить для собственного своего блага.

     Но эта сладкая, отрадная смерть производит в человеке все это лишь тогда, когда она настолько сильна, чтоб действительно убить его, а не сделать его только хилым, как случается это со многими людьми, которые долго хиреют, прежде чем умереть. Другие хиреют не долго. А еще другие умирают смертью скоропостижной. Также бывает часто, что люди долго колеблются и рассуждают прежде, нежели преодолеют себя настолько, чтоб для Бога всецело отказаться от себя. Ибо часто поступают они так, словно хотят положить свою душу и умереть: но опять возвращаются к прежнему и жадно ищут еще хоть какой-либо малой для себя выгоды; так что делают они не исключительно ради Бога, а кое что оставляют и для себя. И до тех пор они все еще не мертвы по-настоящему, но, умирая, чахнуть против воли своей; покуда, наконец, благодать Божия, то есть любовь не одолеет и они не умрут вполне для себялюбия. Ибо ничто не может умертвить себялюбия и корысти, которые суть жизнь и природа человека, кроме любви сильной, как смерть, иначе никак не могут быть умерщвлены эти свойства. Поэтому и терпят такую муку те, что в аду. Ибо они алчут только своего, алчут, как бы освободиться им от муки! И никогда не может им быть дано это. Потому и умирают они вечною смертью, что жажда своекорыстия не умерла в них и никогда умереть не может. И ничто в мире не может им помочь, крое одной любви, которой они совсем непричастны.

     Таким образом, любовь не только сильна, как телесная смерть, она гораздо сильнее адской смерти, которая не может помочь осужденным, как та любовная смерть, что она действительно убивает жизнь желания и своекорыстия. И происходит это на трех ступенях.

     На первой разлучает эта смерть, то есть любовь человека с преходящим, с друзьями, имуществом и почестями, и всеми творениями, так что ничем он больше не владеет и не пользуется ради себя, и предумышленно не двинет ни одним членом по собственной воле и ради собственной пользы. Раз это достигнуто, душа тотчас начинает искать благ духовных и обращается к ним, к молитве, благоговению, добродетели, восхищению, к Богу. О них научается она радеть и ими научается наслаждаться с упоением, оно же выше всех наслаждений, которыми утешалась она раньше. Ибо эти духовные блага, по самой природе своей, более свойственны ей, нежели блага вещественные. И оттого, что Бог так создал душу, что она не может быть без утешения, а от вещественных радостей она оказалась, чтобы обратиться к духовным, они дают ей такую отраду, что гораздо труднее ей расстаться с ними, нежели было ей раньше расставаться с вещественными. Ибо тот, кто сам это испытал, хорошо знает, что часто бывает гораздо легче отказаться от всего мира, нежели от одного какого-нибудь утешения, одного задушевного чувства, какое иногда дается в молитве или другом каком духовном подвиге.

     Но все это лишь начало по сравнению с тем, что следует дальше, и для чего любовь действует в человеке. Если любовь действительно сильна, как смерть, то она действует и иначе: она заставляет человека отказаться и расстаться также со всяким духовным утешением и подобными благами, о коих уже сказано выше; чтобы человек свободно и вольно согласился покинуть для Бога все, что до сих пор радовало его душу, чтобы отказался наслаждаться этим или желать этого.

     Боже! кто и не смог бы этого достичь, того принудила бы к тому любовь к Тебе: откажется он от Тебя, Тебя ради, и отрешится от Тебя, ради Тебя. Какую же лучшую и более драгоценную жертву, ради Него, могли бы принести Богу, как не Его Самого! Но не дивно ли этого, что Ему в дар приносишь Его же и платишь за Него Им же Самим!

     К сожалению, таких людей немного, которые согласны отказаться от преходящих вещественных благ, ибо, отказавшись, часто все же чувствуют влечение к вещам внешним. Но насколько реже встречаются такие люди, которые охотно оставляют духовные блага, в сравнении с чем все вещественные блага -- ничто. Ибо Тобою обладать, Господи (говорит один учитель), это -- лучшее, что когда-либо мог даровать мир, что когда-либо дарует, от начала веков и до Страшного Суда!

     Но как ни безмерно высока и редка такая отрешенность, есть еще одна степень, поднимающая человека на более гордую высоту совершенства в достижении его конечной цели. Это совершает любовь, которая тогда сильна, как разбивающая наше сердце смерть! И это бывает, когда человек отрекается и от вечной жизни, и от сокровищ вечности -- от всего, что он мог бы иметь от Бога и Его даров; так что вечную жизнь для себя и ради себя он ясно и сознательно никогда уже не принимает за цель и не радеет о ней; когда надежда на вечную жизнь его больше не волнует и не радует, и не облегчает ему бремени. Лишь это -- истинная степень подлинного и совершенного отрешения. И только любовь дает нам такое отрешение, любовь, которая сильна как смерть: и она убивает в человеке его "я", и разлучает душу с телом, так что душа, ради пользы своей, не хочет иметь ничего общего с телом и ни с чем ему подобным. А потому расстается она вообще и с этим миром, и отходит туда, где ее место по заслугам ее. А что же иное заслужила она, как не уйти в Тебя, о Бог Предвечный, если ради этой смерти через любовь ты будешь ее жизнью.

     Чтобы совершилось это с нами, в том да поможет нам Бог! Аминь.

И З Р Е Ч Е Н И Я

К содержанию

     I. Мейстер Экхарт сказал: "есть люди на земле, они рождают Господа духовно, как родила Его телесно Мать Его". Его спросили: "что это за люди?" Он сказал: "это те, что свободны от вещей и созерцают образ правды, и пришли к тому в неведении; они на земле, но обитель их на небе, и они погружены в покой. Они проходят здесь, как маленькие дети".

     2. Мейстер Экхарт говорит: смерть, которой умирают в любви и в познании, благороднее и ценнее всех дел, что сначала и до сей поры в любви и желании совершало святое христианство и совершать будет до конца мира. Все эти дела служат лишь этой смерти, ибо из этой смерти рождается вечная жизнь.

     3. Кто хочет стать тем, чем он должен быть, тот должен перестать быть тем6 что он есть. Когда Бог создал ангелов, они узрели существо Отца; это было первое дело их. И они узрели Сына, растущего из сердца Отца, точь-в-точь, как растет зеленая ветка на дереве. Более шести тысяч лет созерцают они это радостное зрелище, а как это происходит, об этом знают они так же мало сегодня, как тогда, когда были созданы впервые. И это от того, что так велико то познание: чем больше познаешь, тем меньше понимаешь.

     4. Мейстер Экхарт говорит: кто вожделеет высокого, тот высок. Кто вожделеет видеть Бога, тот должен быть человеком высокого вожделения. Я говорю, что Бог может все, лишь в этом не может Он отказать человеку великого смирения и вожделения, и если человек не находит Бога, ему не достает или смирения, или вожделения.

     5. Мейстер Экхарт сказал: кто делает доброе дело, но не делает его исключительно ради Бога, а имеет при этом еще другие помыслы, кроме Бога, тот унижает достоинство Бога. Ибо все добрые дела -- Божьи дела. Когда же человек в добром деле имеет в виду что-либо иное, кроме Бога, то честь дела приписывает он это иному, и отымает тем самым у Бога Его честь, и все такие дела неплодотворны и ненужны.

     6. Мейстер Экхарт сказал: то, что зажигает сердце человека благоговением и скорее всего приводит его к Богу, то для человека самое лучшее во времени. Но, говорит он: кто хочет стать сыном Отца, тот должен стать чужим всем людям и себе самому, и быть чистым внутри и иметь просветленную душу. Человек, оставь самого себя и твори добро без усилия, и приди к наилучшему; или сохрани себя самого, твори с усилием добро и не приходи к наилучшему никогда.

     7. Мейстер Экхарт говорит: Священное Писание всегда призывает человека к тому, чтобы он освободился от самого себя. Поскольку ты свободен от себя, постольку ты властен над собой, а поскольку ты властен над собой, постольку ты принадлежишь себе, а поскольку ты принадлежишь себе, постольку принадлежит тебе Бог и все, что Он когда-либо создал. Поистине, говорю тебе: как Бог -- Бог, а я -- человек, если бы ты был так же мало занят самим собой, как мало ты сейчас занят верховным Ангелом, то верховный Ангел принадлежал бы тебе, как ты сам -- себе.

     8. То, что Бог недвижим, делает все вещи бегущими. Есть нечто до того резвое, что оно-то и делает все вещи бегущими, так что он возвращается туда, откуда изошли, и все же -- в себе самом оно неподвижно. И чем благороднее какая-нибудь вещь, тем быстрее она бежит.

     9 . Что есть глагол Божий? Отец взирает на себя самого в простом познании и взирает в простую ясность Своего существа; там видит Он создание всех тварей. Там высказывает Он Себя Самого. Слово это ясно, вразумительно и это -- Сын.

     10. Я говорю: Христос первый человек. Как так? Первое в мысли есть последнее в деле. Как крыша последнее при постройке дома.

     11. Мейстер Экхарт говорит: если какой-нибудь человек предпочитает одну вещь другой, и если ему милее Бог в одном, чем в другом, то такой человек груб и незрел, он еще ребенок. Лишь тот стал мужем, для которого Бог равен во всех вещах. Благо тому человеку, для которого все творения -- скорбь и падение. Его спросили еще: если кто-нибудь хочет забыть себя, должен ли он заботиться о том, что естественно. Он сказал: бремя Господне легко и иго Его сладко: Он не хочет ничего, что не было бы добровольным; то, что тяжело первобытному человеку, умудренному -- сердечная радость. Только тому принадлежит Царствие Небесное, кто мертв до конца. Мейстер Экхарт говорил: Благодать приходит лишь с Духом Святым. Благодать не есть нечто застывшее, она -- вечно становящееся. Истекает она только из самого сердца Отца без всякого посредства. Благодать свершает преображение и возвращение в Бога. Она делает душу подобной Богу. Бог, основа души, и Благодать -- едины.

     12. Говорит Мейстер Экхарт: один человек, умудренный в жизни, лучше ста книжных мудрецов. А жить и читать в Боге -- этого достичь никто не может. Если бы я должен был найти умудренного в Писании, я искал бы его в Париже и высоких школах высокого искусства. Но если бы я захотел спросить его о совершенной жизни, то он не мог бы мне ничего об этом сказать. Куда же мне идти? Только в чистую, свободную от всего природу; она могла бы сказать мне то, о чем я стрепетом спросил бы ее. Люди, что ищете вы Живого среди мертвых останков? Отчего не ищете вы живого спасения, которое может дать вас вечную жизнь? Ибо мертвому нечего ни дать, ни взять. И если бы Ангел искал Бога в Боге, он не искал бы Его в другом месте, как в свободном, чистом, отрешенном от всего творения. Совершенство заключается в том, чтобы всякое бедствие, нищету, страдание, злосчастие и позор, всей тяжестью свалившиеся на тебя, переносить добровольно, радостно, свободно, как желанное, сознательно и спокойно, и так оставаться до смерти без всякого "почему".

     13. Бог -- нигде. Самым малым Его полно все творение7 Самая сущность Его -- нигде.

     14. Если бы Бог не был во всех вещах, природа не действовала бы и не вожделела бы ни в какой вещи. Ибо любо тебе это или нет, желаешь ли ты это знать или нет: природа в своем сокровеннейшем ищет и мыслит Бога. Никогда человек не жаждал бы пития, если бы в этом питии не было бы чего-нибудь от Бога. Природа не предполагала бы ни питья, ни еды, ни отдыха, ни удобства и ничего иного, если бы не было в этом Бога. И она все больше гонится и стремится найти в этом Бога.

     15. Когда душа приходит в безымянную обитель, там отдыхает она; где все вещи -- Бог в Боге, там покоится она. Обитель души, которая есть Бог -- безымянна. Я говорю, что Бог неизречен. Одному из древнейших учителей, нашедшему истину задолго до рождения Бога, до того, как стала христианская вера такой, какова она теперь, -- казалось, что все, что он ни сказал бы о вещах, будет заключать в себе нечто чуждое и ложное: поэтому он хотел молчать. Он не хотел говорить: дай мне хлеба или дай мне пить. Потому не хотел он говорить о вещах, что не мог говорить о них в той чистоте, в которой он впервые возникли из первопричины. Оттого предпочитал он молчать и выражал просьбу знаками пальцев. И если он не мог даже говорить о вещах, то нам подобает хранить полное молчание о Том, Кто первопричина всех вещей. Мы говорим Бог -- Дух. Но это не так; если бы Бог был Духом, то Он был бы изречен. Св. Григорий говорит: "В сущности мы не можем говорить о Боге. То, что мы говорим о Нем, должны мы лепетать.

     16. Один великий проповедник рассказал в высоком собрании следующую историю: был однажды человек (о нем можно прочесть в писаниях святых), целых восемь лет просивший у Бога послать ему человека, который мог бы указать ему путь к правде. Однажды, когда его охватило особенно сильное желание найти такого человека, был ему голос от Бога, который сказал: "ступай к церкви, там найдешь человека, который укажет тебе путь к правде". И он пошел; и увидал бедного человека с ногами израненными и покрытыми грязью, вся одежда его не стоила трех грошей. Он поклонился ему и сказал: "Да полет тебе Бог доброе утро", а тот возразил: "У меня никогда не было худого утра!" Он сказал: "Да пошлет тебе Бог счастья! Почему ты так отвечаешь мне?" Тот возразил: "Никогда не было у меня несчастья". И опять он сказал: "Ради блаженства твоего скажи, почему ты мне так отвечаешь?" Тот возразил: "Я никогда не был не блаженным". Тогда он сказал: "Да пошлет тебе Бог спасенье! Разъясни мне свои слова, потому что я не могу этого понять". Тот молвил: "Хорошо. Ты мне сказал: да пошлет мне Бог доброе утро, а я возразил: у меня никогда не было плохого утра. Случится мне голодать, я хвалю Бога; терплю ли скорбь или позор, я хвалю Бога, и потому у меня никогда не было плохого утра. Когда ты сказал: да пошлет мне Бог счастья, я возразил, что у меня никогда не было несчастья. Ибо, что бы ни послал или ни назначил мне Бог, будь то радость или страданье, кислое или сладкое, я все принимал от Бога как наилучшее, -- поэтому никогда не было у меня несчастья. Ты сказал: "ради блаженства моего", тогда я заметил: я никогда не был не блаженным, потому что всецело отдал свою волю воле Божьей. Чего хочет Бог, того хочу и я, потому никогда я не был не блаженным, ибо только и хотел одного -- Божьей воли". -- "Ну, милый человек, а если б Бог захотел бросить тебя в ад, что бы тогда сказал?" Тот отвечал: "Меня! бросить в ад? Посмотрел бы я, как бы Он это сделал! Но даже и тогда, даже если б Он и бросил меня в ад, у меня нашлись бы две руки, которыми я бы ухватился за Него. Одна, это -- истинное смирение, и им я обвился бы вокруг Него; моя другая рука -- любовь, и ею я обхватил бы Его". Потом он сказал еще: "Я хочу лучше быт в аду с Богом, чем в Царствии Небесном без Него".