Попытка подойти к религии с психологической точки зрения является ошибочной как со стороны религии, так и со стороны психологии. Религиозный мыслитель и психолог могут в равной мере считать религию и психологию несовместимыми, но доводы их будут диаметрально противоположны. Религиозно настроенному человеку покажется кощунственным подход к высочайшей сути религии - Богу - с "препарирующим ножом" психологии. Но каждому, кто придерживается подобных взглядов, необходимо указать на то, что религия, несомненно, - феномен человеческой психе, и она, тем самым, доступна психологическому исследованию. Психология действительно стала бы святотатствовать, если бы в ходе своего исследования попробовала прямо делать заявления относительно абсолютного существования или не-существования Бога или какой-либо иной реальности религиозного верования. Делать подобное заявление не является задачей для психологии, а если это произойдет, то станет ясно, что психология трансцендировала свою компетенцию и возможности: для психологии реальности веры, как таковые, являются неприемлемыми. Но что представляет для психологии законный интерес, так это - феномен религиозного опыта как активности человеческой психе и как выражение ее внутренних процессов. Таким образом, психология не интересуется вопросом существования Бога, а только психическим опытом, который был понят и сформулирован как Бог. Этот опыт может соответствовать или не соответствовать существованию абсолютного Божества; но все равно, он является психической реальностью величайшей важности. В этом понимании процесса, психология не касается религиозных и теологических концепций, которые основываются на вере в абсолютную реальность Бога. Она интересуется этим явлением поскольку оно занимает человеческие мысли. Другими словами, психология интересуется этими идеями, поскольку они проявляют себя в человеческой психе. "Вот этим" неправильным пониманием является то, что психологическая трактовка и объяснение будто бы редуцируют Бога ни к чему иному, кроме как к психологии. Дело здесь не в Боге, но в идее Бога... Человек сам содержит эти идеи и сам создает для себя образы, а эти вещи принадлежат уже к сфере психологии". (Jung, Zur Psychologie der Trinitatsidee. In: Eranos Jahr-Buch 1940-41, Zurich. 1942. p.50. n.1. CW 11, p.163, n.16). Идеи и образы Бога воспринимаются психологией как психические реальности, но она не вдается в вопросы о существующей за ними абсолютной реальности, поскольку этим занимается уже религия.
С другой стороны, религия, по мнению многих психологов, едва ли заслуживает рассмотрения, поскольку, как считают они, она является всего лишь "эпифеноменом". При этом, они смотрят на нее как сопутствующее некоторым первичным биологическим инстинктам явление, выступающее просто как одна из его возможных сублимаций. К примеру, две другие великие школы "глубинной психологии" Зигмунда Фрейда и Альфреда Адлера стали бы обязательно редуцировать религиозные феномены к чему-нибудь еще. В соответствии с их фундаментальными концепциями это "что-нибудь еще" в первом случае предстало бы бегством от полового инстинкта и его же сублимацией, а в последнем случае - инструментом борьбы за господство, верховенство. Другими словами, религия для них (то же замечание справедливо для их взглядов на искусство) является в лучшем случае не более, чем некая вторичная психическая активность, которая проистекает из подавления некоторых первичных биологических инстинктов. Следовательно, религия - это ничто иное, как заменитель чего-либо и теряет всю важность как феномен в чистом виде, и достойна рассмотрения только как пример механизма подавления инфантильной сексуальности или инфантильного стремления к власти. Тот же психолог, который не приемлет такой оценки (или скорее, такого обесценивания) религии, попадает под подозрение, как человек, вносящий элементы метафизики или мистики в царство психологии. (Конечно, вот такая чисто редуктивная аргументация обращает религиозно мыслящего человека против любых психологических интерпретаций религиозных феноменов.)
Нужно указать, что утверждение, будто религиозный опыт происходит из "только" подавлений полового или иного биологического инстинкта является полностью бездоказательным. Вот главный аргумент против такого взгляда. "Бессознательное - это живой и, следовательно, творческий процесс, и он не нуждается ни в каком подавлении для высвобождения своих творческих функций" (Jung, Contributions to Analitycal Psychology, pp.364. CW 17. p.115.) Духовность - это не производное от некоего иного инстинкта, а напротив - это первичная функция психе, то есть, она является принципом своеобразной обязательной формой для выражения инстинктуальной мощи".
Религиозная действительность - это высшая форма духовности, следовательно, религиозная активность не является сублимацией или бегством от чего-то, а лишь выражением глубинной и подлинной функции человеческой психе, существующей по своим законам. Таким образом, изучение религиозного опыта - это изучение фундаментального психического процесса, который нельзя исследовать больше ни в каких иных проявлениях. Психологическое изучение религии не только интересно психотерапевту само по себе, - оно незаменимо в том случае, если он хочет понять во всей полноте психические процессы.
Это кстати был тот момент, из-за которого произошло расхождение взглядов у Юнга с Фрейдом. В своей "Психологии бессознательного", опубликованной в 1912 г., он показал, что образ действия либидо обладает дихотомностью, с одной стороны -- это инстинктивные процессы (в самом узком смысле биологических инстинктов), с другой -процессы духовные, тогда как Фрейд, придерживаясь своих взглядов, считает, что духовные процессы - простые производные от инстинктивных.
Само собой разумеется, что психологическое изучение религиозных феноменов, имеющихся в человеческой психе, должно подчиняться правилам психологического исследования. Суть этого положения очень точно выражена Юнгом: "Методологическими устоями представленного мною вида психологии являются чисто феноменологический подход к проблеме, то есть, занимается исключительно со случаями, состояниями, ощущениями, одним словом, с фактами. Факты, а не суждения - вот основа правильности этого метода. Говоря, к примеру, о непорочном зачатии, психология интересуется лишь самим существованием такой идеи, и не интересуется ни в какой мере вопросом истинности или ложности этой идеи. Психологически это истинно, поскольку эта идея уже существует... Эта точка зрения совпадает с подходом у естественных наук". (Junq. Psychology and Religion, p.3. CW 11 p.6)
При психологическом исследовании любого духовного феномена, а уж тем более феномена религиозного опыта, в самом начале возникает одна фундаментальная проблема, которую и нужно обсудить первой. Это проблема сознания, которое неотделимо вплетено в каждый духовный опыт. Сам факт, что человек "сознателен", достиг способности рефлексировать. выводит его из замкнутого круга чисто биологической жизни. Появление сознания вместе с его рефлективным отношением - вот характерная черта, отличающая человека 01 животного. Можно даже определить человека как живой организм, обладающий сознанием. Однако, к сожалению, даже имея какое-то представление о том, что такое сознание и как оно работает, мы ничего не можем сказать о его источнике. Различные теории, объясняющие его происхождение, являются только дедукцией из других, недоказанных предпосылок. Поэтому крайние материалисты сказали бы, что возникновение сознания - это просто еще одна вариация биологического развития, как, скажем, следующий шаг от дыхания жабрами к дыханию легкими, или от холоднокровных к теплокровным животным. Но на противоположном конце будет теория религиозно настроенного человека, согласно которой сознание - один из наиболее драгоценных даров из всех, каким Бог наградил человека. Но если мы все же попытаемся остаться на позиции чисто эмпирических фактов, то мы обязаны будет признать, что нам ничего не известно о том, как и почему возникло сознание. В большей степени нам "известно" как и почему зародилась жизнь, чем откуда произошло сознание.
Таким образом, мы принимаем существование сознания как сам собою разумеющийся факт, как необъяснимый и непреодолимый феномен человеческой жизни; но, тем не менее, мы пытаемся оценить его роль и определить связанные с его появлением проблемы. Можно сказать, что сознание подверглось значительному развитию - от неопределенного непрочного состояния к состоянию сравнительной стабильности и прочности; что сознание с самого начала предъявило человеку такую громадную проблему, что даже сегодня он не в состоянии разрешить ее. Быть сознательным - значит жить в состоянии далеком от чистого счастья, напротив, для того, кто испытывает это чувство, это означает проклятие и благословение в равной мере. Это - обоюдоострое оружие; ощущение его противоречивого характера переходит от мифа к мифу. Миф можно рассматривать как спонтанную и нерефлективную формулировку первичного психологического опыта цивилизации, благодаря чему мифология в состоянии научить нас глубокому пониманию раннего психологического опыта человечества. Давайте возьмем только два примера: легенду о Прометее и легенду о Рае.
Легенда о Прометее отражает как в зеркале всю огромную опасность, которая должна сопровождать преподнесение в дар света сознания; потому так огромны муки того, кто принес смертным этот свет, совершив при этом тяжкое преступление, поправ законы богов; потому страдание от вечной раны в центре его инстинктуальной жизни будет для него искуплением. Еще более иллюстративной является история об изгнании человека из Рая, из его тамошнего состояния счастья. "А от дерева познания добра и зла, не ешь от него: ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь". (Бытие, 2:17); потому что не может человек, подобно Богу, быть сознательным и обладать знаниями. Но вновь человек совершает трагическое преступление, требуя сознания для себя, и он удаляется из райского предсознательного пребывания в Боге, из божественной гармонии. Какая великая Кара за шаг, ознаменовавший начало человеческой эры как человека! Но с другой стороны, иудаизм говорит: "Человек создан ради выбора". То есть ради выбора между добром и злом. История об изгнании человека из Рая в глазах психотерапевта предстает скорее как выражение страха перед тем огромным бременем, которое возлагает на человека сознание, правда вместе с в гой же мере огромными выгодами. Психотерапевт снова и снова сталкивается в изложениях снов пациентов с символами Рая. Регрессивный аспект этого символа выражает нашу жажду достижения состояния счастья, когда мы были еще лишенными ответственности детьми, когда родители были ведающими о добре и зле богами, когда можно было слепо доверять их всезнайству, не тревожась собственной дискреминированностью и отсутствием выбора. Никому не хочется быть выведенным из рая детства, а человечество, на младенческом этапе своего развития, ощущало это еще более пронзительно, чем мы, которые уже, можно сказать, научились, хотя бы частично, адаптироваться к состоянию сознательности. Вот почему примитивному человеку так необходимы жестокие, и тем самым еще более впечатляющие ритуалы посвящения в мужчину, то есть в состояние относительной сознательности, сознания. Они помогают воздвигать стену, перемахнуть через которую и оказаться снова в "детстве" будет очень непросто.
Помимо страха перед взрослением, страха перед сознанием существует еще одна причина для такой строгости и жесткости обрядов посвящения: страх потерять только что подаренное непрочное сознание. В самом начале развития этого чрезвычайно нежного ростка даже малейшее противодействие может вырвать его корни из благодатной почвы. Незначительная провокация со стороны бессознательных эмоций может разрушить этот страшный, но, тем не менее, драгоценный дар. На одном из своих семинаров Юнг упоминал случай одного примитивного, дружелюбного, кроткого человека, горячо любившего своего маленького сына. Однажды он вернулся домой после неудачной рыбной ловли. Его сынишка вышел к нему навстречу и спросил, как много он поймал рыбы. Разочарование мужчины повергло его в состояние бесконтрольного гнева, и он убил своего любимого сына. Мгновение спустя он был сокрушен отчаянием, охватившим его после содеянного. Вот как работают бессознательные эмоции в тех случаях, когда сознание еще слишком слабо и очень ненадежно. Вот почему табу и коллективные ритуалы столь строги и ригидны: только страх, и притом сильный, перед последствиями является той преградой, которая удержит под контролем бессознательные эмоции, даст сознанию хоть слабую возможность устоять перед подавляющим превосходством своего противника.
Я уже упоминал, что существуют весьма сильные тенденции сбросить с себя иго сознания и скрыться в младенческом состоянии счастья. Для этих стремлений имеются веские причины. Важнейшая из них та, что сознание эквивалентно рефлексии и умению разбираться в деталях, а значит, неизбежно заставит нас спросить "Зачем?" и "Почему?" Этим же объясняется, к примеру, то, почему люди предпочитают придерживаться так называемых общего мнения и общих идей без какого-либо исследования или проверки их правомочности. Да и в наше время мы имеем достаточно подобных ошеломляющих примеров, поскольку каждая коллективная ситуация, такая как война, имеет тенденцию усиливать преобладание коллективных оценок, мнений и увеличивать их привлекательность перед личными. И нет ничего такого, чего обычный человек (надо понять, что этот простой человек составляет большую часть каждого из нас) боялся бы, а значит, и ненавидел бы больше, чем необходимости различения и познавания деталей. То же самое по-другому можно объяснить так: для коллективного мышления познание добра и зла синонимично изгнанию из Рая.
Именно этот момент понимается слишком туманно и не выделяется достаточно четко: сознание и способность различать детали для обычного человека, "человека с улицы" являются его заклятыми врагами. При любом удобном случае мы стараемся ускользнуть от него, сбросить его ярмо со своей шеи. Все же сознание, как бы сильно мы не боялись его, является нашей отличительной чертой как людей, той силой, которая правит нами. Можно представить себе доводящую до ужаса беспомощность, возникшую у рыбы от мысли, что какая-то мрачная, но непреодолимая сила вытягивает ее из родной воды и выбрасывает на жесткую, неизвестную и ненавистную земную поверхность, по которой ей придется ползать с большим трудом, вместо того, чтобы легко и гладко скользить в такой привычной среде обитания. То же происходит с человеком. Он как животное, пробуждающееся от своего нерефлективного состояния, сохранявшего его в мрачной утробе гармоничной бессознательности, которое столкнулось с проблемами существования. Романтическая сентиментальность часто рисует нам примитивного человека как прототип идеального счастья. Но как же это далеко от истины! Ведь вместо безмятежного состояния полной гармонии животных, примитивный человек гоним психическими страхами. Вся его жизнь, в той мере, насколько она человеческая жизнь, а не просто физиологическое существование - постоянно повторяемая попытка приспособиться к важности сознания, которое обрушилось на него как демоническая хищная птица, а демон должен получить свою умилостивительную жертву!
Такими постоянными призывами ко все еще неустойчивому сознанию в борьбе против бессознательного являются табу и магия. Примитивный человек уже не воспринимает бессознательные силы как часть себя. Он должен проецировать их (как мы сами проецируем все, что не можем интегрировать) на богов, демонов и привидения. Сознание - та зачаточная сила, которая отрывает человека от его животного состояния. Эта потеря предсознательной инстинктивной безопасности способна разрушить сами устои его жизни в том случае, если он не сможет использовать свое сознание, которое создает расщепление, предохраняющего его от бессознательных сил, которые он только начал осознавать при помощи своих же проекций. Его сознание еще столь молодо и неразвито, что не представляет из себя того орудия, пользоваться которым надо без колебаний и сложностей, оно должно побуждаться еще особыми приемами и ритуалами. (Знахарь является воплощением и носителем коллективного сознания, а, значит, он знает, как надо справляться с ним так, чтобы не быть наказанным темными силами бессознательного - привидениями и демонами.)
Как только достигается какая-то степень сознания, то его обладателю больше не принадлежит безраздельно единство жизни. Это единство жизни расщепляется на множество различных частей. Этот процесс можно проследить на примере развития ребенка. Поначалу ребенок более-менее идентичен родительской психе, как бы содержится в ней. Потом медленно из первозданного океана нетронутого однообразия мало-помалу начинают проступать крошечные островки сознания, пока, в конце концов, не образуется маленькая индивидуальность. Важнейшим моментом в жизни является миг, когда ребенок скажет "я", вместо того, чтобы называть себя гак, как это делают другие. Но это маленькое "я", эго-личность, предвещает конфликт. Одно эго подразумевает наличие другого, множество других, и одно эго больше не схоже с другими. "Я" испытывает противоречие по отношению к "Ты". С этого спора начинается опасное путешествие "я" длиною в жизнь. Какими же еще могут быть конфликты в подростковом периоде, если не попытками его пока хрупкого эго утвердить себя в кругу иных, превозмочь эго родителей, учителей; попыткой как бы заново идентифицировать себя с окружающим миром?
Каждый, кто имел хоть какие-либо контакты с детьми, знает, как тесно связано пробуждение индивидуальности, эго, с вечно сущим и ненасытным словом "Почему?" Уже ничего не воспринимается само собой, все должно быть объяснено, всему найдена причина. Кажется, что взрослые никогда не понимали, вернее, всегда забывали, какую огромную неуверенность и неопределенность означает для ребенка внешний мир. То, что является правдой в отношении развития индивидуальности ребенка, который внезапно и неожиданно сталкивается с загадками мира и своего собственного существования, тоже в равной мере справедливо и в отношении развития человечества в целом. Легенда об изгнании из Рая выразила в себе страшное смущение и недоумение от огромных "Зачем?" и "Почему?"
Но недоумение требует ответов. Существует один главный принцип, который лежит в основе нашей жизни, жизни вообще. Это - принцип адаптации. Каждому организму, будь то растение, животное или человек, присуще стремление к адаптации к тем обстоятельствам, в которые он попадает. Эта адаптационная тенденция выражается наиболее сильно тогда, когда организм попадает в совершенно новые и неизвестные условия. И организм либо сможет адаптироваться и восстановить баланс между силами действия и противодействия, либо он должен погибнуть.
В чисто психологическом смысле, это ситуация, в которой должен был оказаться примитивный человек, когда его впервые озарило сознание. Факт отрыва от предсознательной гармонии рая соответствует любому изменению обстоятельств, которые вырывают организм из определенного набора условий, для которых он уже отыскал удовлетворительный ответ. Психология не может ничего сказать насчет той силы, которая вызывает изменение состояния от предсознательного инстинктивного к сознательному состоянию. Оно в состоянии работать только с психологическими эффектами и реакциями организма, вызванными воздействием этой силы.
Психологический эффект появления сознания - это разрушение равновесия, связывавшего предсознательный организм и его чисто биологическое окружение. В этом смысле превратиться в сознательного значит внести противоречие в систему между организмом уже адаптировавшегося к чисто биологическому предсознательному состоянию жизни и новыми условиями, которые создало сознание. Стать сознательным значит научиться различать детали, а такое различение означает умение разделять и выбирать. И вместо пребывания внутри биологических процессов природы, человек вдруг в одно мгновение обнаруживает себя стоящим над этим простым биологическим процессом из-за возникновения сознания, и появляется необходимость новой адаптации.
Мир несомненной гармонии, где он жил ранее - вот чего лишается человек, когда приходит сознание. Этот эффект сознания, насколько мы можем видеть, уникален. В то время как любые биологические изменения оставляют организм по-прежнему вовлеченным в цикл природы: чьим главным интересом, кажется, есть только размножение и продолжение жизни, то появление сознания выталкивает человека из этого замкнутого круга. Предсознательное единство биологического организма и природы распадается на две половины: на объект и субъект. Это состояние dubium, сомнения, двойственности, которая является, выражаясь психологически, основой религии.
Уникальность этой ситуации составляет то, что человек обнаружил себя лишенным предсознательной гармонии и единства с природой. Вот как зазвучало теперь старое схоластическое изречение: Нужда - причина творчества. Аристотель понял это по-своему: начало всех философий возникает тогда, когда человек начинает удивляться и познавать мир. Удивляться означает задавать два фундаментальных вопроса, которые содержат в себе все остальное: "Что есть причина и что есть цель?", "Зачем?" и "Почему?" Этими двумя вопросами относительно места человека в мироздании и занимается религия. Это вопросы относительно творческой силы и о смысле человеческой жизни.
Выше уже было сказано, что единственной, обнаруженной у живого организма, силой, является сила адаптации. В этом смысле возможным ответом человека на эти два вопроса является его адаптация к той загадочной ситуации, когда он обнаружит себя заряженным сознанием, когда он, таким образом, станет субъектом для объекта. Каждая религия представляет, на самом деле, систему адаптации к появлению сознания и встающих в этой связи проблем. Но если мы хотим оставаться на чисто эмпирической и психологической основе взглядов, то мы должны признаться, что нам ничего не известно о так называемой объективной истине человеческого ответа. Если человеку необходимо будет ответить на вопрос "Почему?", то есть, на вопрос, что же есть prima causa, ответ, что "Бог есть prima causa", очевидно не содержит никакого научного свидетельства, подтверждающего существование Бога. Религия - это человеческая адаптация к этому вопросу, ответом на который является наличие определенного смысла в его существовании в рамках божьего мироздания. Но снова же, мы не знаем правомочен ли такой наш ответ в объективном научном отношении. Можно сказать и по-другому: шанс ответить верно на вопрос, является ли обнаруживаемый нами смысл в нашей жизни выражением так называемой объективной истины, лежит за рамками наших эмпирических возможностей.
Вместе с тем, мы можем четко сказать, что даваемые через религию ответы являются свидетельством наиболее фундаментального и решающего опыта человека, свидетельством абсолютной необходимости такого опыта. Это показывает как несостоятельна и неудовлетворительна позиция психоанализа (то есть школа Фрейда) в феномене религии и религиозных явлениях. Как указывалось выше, для психоанализа религия - сублимация инстинктивных побуждений, которые не могут реализоваться; другими словами, она - заместитель чего-то. В действительности же религия не является заместителем чего бы то ни было, поскольку она возникла с самого начала существования человека, как человека и явилась первоочередным побуждением в его особой человеческой ситуации. Если же мы попытаемся оправдать основополагающую необходимость религии и ее законное место в человеческой психологии, то тогда мы уничтожим человека, как человека, редуцировав его к простому биологическому явлению.
Если с этой точки зрения суммировать результаты нашего психологического анализа не данный момент, то получим следующее: судьба Человека в основе своей неразрывно связана и выражена в сознании, а сознание неотделимо связано и выражено в религии. Религия - человеческая адаптация к явлению сознания, религия - ответ человека на свое существование как человека, и в религии человек находит свое полнейшее и наиболее живое выражение.
В этом месте нужно быть особенно внимательным, чтобы не допустить возможного неправильного понимания. Если мы заявим, что каждая религия - это система адаптации к факту существования человеческого сознания и к тем проблемам, которые она порождает, то, возможно, это прозвучит так, будто религия, являясь ответом человека на вопрос о месте человека в мироздании, была логическим и почти произвольным ответом на этот вызов. Но это вовсе не так, поскольку этот ответ возник спонтанно в дологической и до-интеллектуальной, то есть в символической форме. Кроме того мы встречаем параллели этому психическому механизму в сознании ребенка. Дитя постигает все дологическим путем (дологическим не значит алогическим), то есть путем, при котором образы выходят будто бы из первозданного океана бессознательного. Логический и интеллектуальный человек, столкнувшись с проблемой, решает ее при помощи своего сознательного мышления, используя свою волю, которая, в свою очередь является энергетическим выражением его сознательного мышления. У детей и у примитивных людей дело обстоит иначе. У них решение проблемы выходит без всякого детального обдумывания прямо из глубин их бессознательного. В частности в случае примитивного человека более, чем вероятно, что большая часть его символов, а также решения его фундаментальных проблем выходят прямо из снов. (Jung, Contributions to Analytical Psychology, p.54, CW 8, p.48)
Корни религии находятся в бессознательном, изначальном уровне каждого из нас. И именно из этой изначальной части нашей психе исходят религиозные образы и символы. Это однако, не означает, что эти образы и символы "примитивны", в смысле неполноценны, или что они должны быть отброшены как грубое приближение, а совсем наоборот, это значит, что они полны символической энергии, то есть, что они выражают собой сущность богатую смыслом, хотя и не достигшую еще отчетливых формулировок. На этом глубоком уровне нашей психе находятся корни, питающие настоящее религиозное чувство и настоящее искусство. Там же где она становится логически определенной и сформулированной, там находятся уже царство догмы или царство философии. На этой стадии она уже стала дифференцированной и рационально постижимой, но теперь уже эта сущность потеряла по крайней мере часть своего символического и таинственного запаса, а вместе с тем и свою силу трансформации. Это значит, что каждый раз, когда нам нужен ответ более, чем логический и глубже, чем рациональный, будь то вопрос из области религии, искусства или из какой бы то ни было иной ситуации, возникшей в процессе жизни, то эта наша дологическая примитивная матрица со всей своей инстинктивной мудростью способна выдать более значительный и правомочный ответ, чем сознательное мышление с его более ясным, но обязательно более ограниченным полем зрения. Поскольку бессознательное более тускло и менее дифференцировано, то оно также и более обширно и обладает большей элементальной мощью.
Между сознанием и бессознательным возникает созидательная полярность, и это фундаментальное положение мы обязаны понимать. От этой полярности возникает напряжение, приводящее в движение процесс, которой лучше всего понять, если сравнить его с нашими снами. Сны не производятся ни нашим сознательным мышлением, ни нашим эго, ни нашей активной волей. Они выходят из бессознательного. Но регистрирует и наблюдает возникшие образы именно наше сознательное мышление. Мы знаем как сумрачно и тускло наше сознание во время сна. Вот так мы и должны воспринимать состояние сознания у примитивных людей и у детей. В этом смысле примитивные люди и дети живут в постоянном состоянии сна. (См замечание ребенка, процитированное выше ('Эго и цикл жизни"). Это не сон в моей голове, а я во сне".)
Совершенно вероятно, что подобный процесс происходит и у животных, но. поскольку у них отсутствует сознание, то есть нет партнера, который мог бы наблюдать за тем, что происходит, то этот процесс никогда не будет идентифицирован.
Что я имел в виду, когда говорил об ответе человека на вопрос о его месте в мироздании и о его адаптации к этому вопросу при помощи религии? Я имел в виду вот что: человек может и должен предаться созерцанию этого внутренне-то потока выходящих на поверхность образов. Примитивный человек и дитя заключены "внутри своих снов", то есть внутри всеохватывающей первобытной утробы жизни с таким небольшим количеством света, чтобы можно было смутно следить за тем, что происходит. Именно мрак первобытной утробы и свет порожденного ею сознания производят полярность. из которой исходит драма человека. (См. Приложение в конце главы, где дан пример формулирования этого процесса в мистическом опыте) Это трагическое искушение, восстающее прямо из этой ситуации, будет придавать все больше и больше важности нашему сознательному мышлению, пока мы не обманемся, поверив, что именно сознательное мышление и есть эта созидательная сила. Этот соблазн создает специфический трагический конфликт человеческой драмы. Позже мы обсудим эту проблему.
Выше уже упоминалось, что с точки зрения психологии мы не можем ничего сказать об объективном существовании Бога. Но то. что только что было сказано в отношении выходящих из глубин бессознательного образов, проливает на данную проблему новый свет и дает возможность рассмотреть ее в настоящей перспективе. Ведь если на этот вопрос ответ дает не обдуманная воля самого человека, ответ, который в этом случае мог быть произвольной попыткой самообмана, то откуда же он тогда взялся? И снова необходимо сделать акцент на том, что мы как психологи обязаны избегать любых метафизических или религиозных объяснений. Все, что мы можем сказать по этому поводу, есть то, что мы не знаем, какая сила заставляет эти ответы выходить на поверхность из мрачного царства чистых образов. Но при всем этом мы может прояснить определенные факты относительно динамики процесса создания образов.
Одним таким фактом является тот, что человечество на каждой стадии своего развития и при широко варьирующих обстоятельствах всегда создавало образы созидающей силы, Божества, хотя и отличающиеся в деталях, но показывающие удивительное и убедительное сходство в принципе. Эта особая черта объединяет их с другими элементальными образами божественного характера, к примеру, с образами "Великой Матери" или "ночного путешествия по дну моря". Приняв во внимание факт, что человек сам специально не придумывает такие образы, мы можем предположить, что они выходят из общей структуры человеческой психе. А поскольку они не являются сознательными формулировками, а скорее образами, влияющими несознательное человеческое представление, мы вправе сказать, что они выходят из человеческого бессознательного. Юнг назвал эту общую структуру человеческой психе коллективным или супраперсональным бессознательным, а те образы, которые выходят из него, он определил термином архетипы. Таким образом, архетипы - это "изначальные образы бессознательного".
Поскольку они принадлежат слою коллективного бессознательного, то они являются психическим содержанием, на которое не могут влиять сознательные трактовки, и тем самым отражают "непосредственную, психическую действительность". Выше уже говорилось, что мы можем понимать психологический процесс, как и любой другой биологический процесс, с точки зрения адаптации. Вооружившись теперь идеей об архетипах как о непосредственной психической реальности в мышлении, мы теперь можем понять, как сознательная и бессознательная психе действуют вместе, осуществляя специфическую, свойственную только человеку адаптацию. Сознательное мышление отделяется от своей предсознательной матрицы. Таким образом возникает внутреннее напряжение, которое действует, как стимул для поиска ответа. Бессознательное отвечает на эти стимулы и посылает образы в качестве характеристики неудовлетворительной ситуации внутреннего напряжения. Этот ответ является не заранее обдуманной попыткой сознательного мышления, а реакцией бессознательного, и может, поэтому, восприниматься как инстинктивная реакция. Архетипы, точно как и инстинкты, являются типичными способами действия и противодействия. Они являются "живой системой реакций и способностей, предопределяющей индивидуальную, то есть сознательную, жизнь".
Также как инстинкты являются бессознательными, биологически необходимыми ответами на определенные стимулы, так и архетипы бессознательного являются психологически необходимыми ответами на некие иные стимулы. Кант назвал инстинкты "внутренней необходимостью", в равной мере и архетипы являются внутренней необходимостью человеческой психе. Они являются как бы "органами психе",
Конечно, архетипы являются не точно сформулированными идеями, которые воспроизводят под воздействием стимулов, а, скорее, бессознательной врожденной предрасположенностью к определенным реакциям. Юнг сравнивал архетипы с осевой системой кристалла. Он говорил: "Порядок этих архетипов, возможно, сравним с аксиальной системой кристаллов, которая как бы предопределяет кристаллообразование в насыщенном растворе, но сама же материально как бы не существует. Впервые это существование проявляется в том, как ионы, а затем и молекулы, самоупорядочиваются... Аксиальная система, соответственно, определяет просто стереометрическую структуру, но не конкретную форму каждого отдельного кристалла... Точно также и архетипы обладают...инвариантным ядром значений, которое и определяет их способ возникновения всегда только в принципе и никогда конкретно". (Jung. Die psychologischen Aspekte des Mutterarcheiypus. In: Eranos Jahr-Buch 1938. Zurich, 1939, p.410. CW8. p.79)
В этом смысле архетипы предсуществуют, они имманенты, как потенциальная аксиальная система. В коллективном бессознательном образы существует in potentia, а при воздействии человеческого сознания они превращаются из потенциальных образов в актуальные, то есть в переживание архетипа. Архетипы, следовательно, "вечно присутствуют", (Jung, The Integration of the Personality, p.200, CW12, p.211) но реализоваться им или нет зависит от того, осознает ли их человек или нет.
Наиболее мощным архетипным опытом человека является опыт "Божества". Это утверждение, на самом деле должно быть пересмотрено, если мы твердо стоим на позиции психологии. Можно сказать, что человек назвал наиболее мощное свое переживание "Богом". Он представляет собой переживание супраиндивидуального центра существования, силу, которая дает и отнимает жизнь, место, откуда начинается и к чему стремится жизнь, и в котором значение и цель мироздания и место человека в нем становятся полностью, ясными. В этом архетипном переживании "Божества" исчезает существующая между бессознательной и сознательной психе полярность, а напряжение, бывшее между ними, переходит в полное единство противоположностей. Это непосредственное и прямое переживание абсолютно убедительного характера несет в себе ощущение самоочевидности. Он не создан человеком, а возник для него из глубин его психического существования. Другими словами, это - спонтанное событие, чью психическую реальность отрицать нельзя.
Юнг назвал это психическое явление самостью чтобы избежать любых догматических ограничений, и поскольку неопределенный термин лучше всего выражает неопределенный характер этого переживание. Каждое переживание Божества, назовем ли мы его Яхве, Христос, Будда или как-то по другому, представляет собой, говоря психологически, опыт самости как психической целостности, единства противоположностей - coincidentia oppositorum. Он не несет в себе никакого заявления о существования или не существовании Бога. Юнг указывал, что значением слова "архетип" является "печать в психе", происходит от "тилос", то есть отпечаток или впечатление, а следовательно, "само слово архетип постулирует нечто запечатлевающее". (Jung Psychologie und Alchemic, p.28. CW 12, p. 14) Как бы то ни было, но психология не может сказать, "из чего же конкретно произошли архетипы, и уж тем более мы не знаем, откуда произошла психе". (Там же)
Таким образом, "религиозный подход естественным образом акцентирует внимание на том, что делает эти впечатления и типы. Научный же подход, с другой стороны, воспринимает эго как символ, содержание которого науке не известно и лежит вне пределов ее досягаемости". (Там же, с,33, CW 12, с, 17)
Воспринятая с психологических позиций "самость" может быть сформулирована как переживание "Бога внутри нас", тогда как для религии самость могла бы стать проявлением "Бога в себе самом".
Этот факт существования - психе архетипа, которую человек назвал термином "Бог", а актуализация этого архетипа при помощи воздействия сознательного мышления положит конец нашим эмпирическим и психологическим утверждениям. Все, что мы строго говоря можем сказать: религия - это фундаментальная активность человеческого ума и действительно существующие архетипные образы Божества, глубоко и нерушимо запечатленные в нашей психе. Психология не может доказать или опровергнуть существование Бога, что она действительно может доказать - это существование архетипного образа Бога, "самости". В этом вопросе психология и религия встречаются и расходятся, становясь по разные стороны границы. Все что законно может сделать психология -- это учесть позицию религии и принять возможность того, что "Бог внутри нас" соответствует трансцендентальной реальности.
Гете выразил эту мысль прекрасными стихами:
Если бы у глаза не было солнцеподобной природы,
То никогда не увидел бы он солнца;
Если бы могущество самого Божества не лежало бы в нас,
То как бы смогли мы восхищаться Божественным?
В ходе предыдущей дискуссии была выявлена особая роль, которую играет сознание в феномене религии, особенно проблема полярности, существующей между сознанием и бессознательной матрицей, которая его порождает. Эта полярность исключительно легко превращается в конфликт, если возникает отчуждение между бессознательной и сознательной психе, когда между ними пролегает пропасть.
Этот конфликт присущ природе как бессознательной, так сознательной психе, каждая из которых обладает как конструктивным, так и деструктивным аспектом. Если начнет преобладать деструктивная сторона, то расщепления уже не избежать. В творческом аспекте бессознательного содержатся все инстинкты, и здесь зарождается все творческое. Будучи "Суммой всех архетипов", бессознательное является хранилищем всего человеческого опыта, восходящего к самым началам". (Jung, Contributions to Analytical Psychology, p.116, CW8, p. 157")
Оно предшествует сознательному мышлению, это его мать и вечная кормилица. В то же время бессознательное нуждается в своем чаде для того, чтобы быть реализованным; без отражающего сознательного мышления тоже не будет осознания бессознательного. Вот основное различие между животным и человеком. Хотя сознательное мышление и бессознательное нуждаются друг в друге - сознательное мышление является условием реализации бессознательного, в то время как бессознательное - это постоянно творящая матрица сознательного мышления - все же они могут оборачиваться и друг против друга, проявляя тем самым свои деструктивные аспекты. Сознательное мышление может забыть свой источник и условие своей жизни, заключающееся в постоянной привязанности к бессознательному как к вместилищу инстинктов и супраиндивидуальному опыту. Но тогда такое мышление отсекает себя от собственных питающих корней. Бессознательное, с другой стороны, из-за своего превосходства и из-за своей безличной натуры, может повернуться против своего чада и разрушить его, В этом случае мать открывает свой губительный аспект, не интересуясь отдельной особью, она заботиться о слепом продолжении рода как такового. С другой стороны, сознательное мышление может так сильно очароваться мощью своей матери, что пожертвует своим смыслом существования, своей способностью к отражению и различению и втягивается назад в мрачную утробу бессознательной ночи. Только взаимная связь между ними, связь, в которой каждый партнер выполняет свою прирожденную задачу, может раскрыть их созидательный смысл. Далее будут обсуждаться некоторые аспекты этой проблемы.
Выше уже говорилось, что сознание является специфическим достижением человека и показывалось, как существование человека фундаментально и нерушимо связано и выражено в факте становления сознательного. Тогда что же удивительного в том, что человек обязан испытать и понять, что только его особый дар и есть именно то, что имеет реальное значение? Человек ведет себя так, словно дитя, впервые почувствовавшее свою собственную индивидуальную силу и отвергающее помощь и советы со стороны превосходящих его знаниями родителей. Юнг говорил: "Наше сознание, будучи еще очень нежным и хрупким, обладает способностью преуменьшать значение бессознательного. Это вполне понятно, поскольку на мальчика не будет слишком сильно оказывать влияние величие его родителей, если ему захотелось сделать что-то по своему усмотрению". (Jung. The Integration of the Prsonality. p. 12. CW 9. 1 р28)
Это вполне понятно, если помнить, какие огромные усилия прилагает человек и какому риску он подвергается, чтобы стать сознательным. Постоянный страх примитивного человека состоит в боязни потерять этот надежный тусклый свет первого осознания и как же еще можно уберечь от угасания этот слабый свет, если не постоянной заботой и вниманием, которые сосредоточены именно на нем? Вот почему человек столь очарован этим новым подарком, обладание которым вызывает у него состояние потрясения.
С самого своего начала история человека была историей развития и постоянной дифференциации сознания. На ранних стадиях человек был очень близок к бессознательной матрице, этому великому созидающему мраку, из которого взяло свое начало сознание: но по мере увеличения дистанции между ним и мучительным моментом своего рождения, сознание постепенно забывает свой источник и стремится стать все более и более аутократичным. То, что этот процесс гипертрофированного избыточного развития сознательного эго присущ взаимоотношениям между сознательной и бессознательной психе, и что конфликты возникают уже на ранних этапах развития, совершенно ясно показано в легенде о Вавилонском столпотворении. И то же самое гипертрофированное развитие сознательного мышления можно найти в платоновской легенде о разделении полов, то есть как целостный человек был разделен на две половинки. Это была кара божья за то, что человек перерос самого себя и почувствовал себя одним из богов, "познавшим добро и зло". По мере развития сознания этот конфликт становился все более и более критическим.
Гипертрофированное развитие сознательного мышления присуще самой его природе. Быть сознательным — означает умение различать, а такое различение означает концентрацию на некотором малом содержимом, которое уже при помощи самого этого процесса концентрации получает новый свет ясности Сознательное мышление работает обязательно с исключением всего того содержимого, которое не находится в фокусе в данный момент, и потому оно обречено быть всегда более менее односторонним. Чем больше сознательное мышление и представляющее его эго становятся дифференцированными, тем с большей легкостью они могут стать инструментами для использования произвольным образом силы воли. Примитивный человек не может использовать свое, находящееся еще в зародыше сознание как готовое орудие. Для того, чтобы сделать что-то по своему желанию, его воля должна быть вначале простимулирована всевозможными ритуалами посвящения, так называемыми rites d'entree, которые помогут направить бессознательную энергию на сознательные цели. Если примитивный человек захочет отправиться, к примеру, на войну или на охоту, то он не может просто сказать "Я пойду", а сначала он должен то ли при помощи боевого танца, то ли при помощи подобного ему ритуала, пробудить сумеречную и дремлющую волю и поднять ее до уровня намеренного действия. Теперь понятно, насколько выше сознание и дифференцированная воля цивилизованного человека, поскольку они обеспечивают его адекватным орудием для выполнения своих намерений. Примитивному человеку никогда не удастся пробудить свою волю более, чем это необходимо для выполнения намерений и желаний, выражающих его естественные инстинкты, а цивилизованный человек может справиться и справляется именно с этим. Воля - инструмент сознательного мышления, является в одно и то же время и величайшей возможностью, и величайшей опасностью. Возможностью, потому что она выражает неиссякаемый источник человеческой свободы и независимости, а опасности, потому что она является постоянной причиной однобокости, недостатка, потери связанности, утратой инстинктивных корней. (Jung, Das Gottliche Kind, p. 100, CW9, 1, p. 162)
Постоянно существующей проблемой является использование конструктивной силы сознательного мышления без применения ее против своего незаменимого партнера, питающего его корни - бессознательного. Однако, вскоре человек начинает понимать опасность, присущую сознательному мышлению, а именно - возможность отсечь себя от дающих жизнь корней: поэтому человек предпринимает меры безопасности. Он старается постоянно напоминать себе о существовании силы превосходящей его эго, то есть "не-эго", пребывающую позади его сознательной деятельности. Формула, подобная Deo volente - "Если Богу угодно" - добавляется человеком для всех его планов и намерений, и является для него же еще и конкретным предупреждением, что чем бы он ни пытался заняться по своей воле, ему надо помнить, что все-таки существуют факторы, не им созданные, которые имеют право голоса и принятия решения. Таким образом, эта формула воспринимается как постоянное напоминание, как своего рода ублажающий жест в сторону неведомой и не поддающейся просчету силе, действующей за нашей волей; это своеобразные колдовские чары, обязанные отвести гнев этой силы, пробужденный аутократическим поведением человека.
У этой проблемы долгая история. Я пытался показать, что религия не является продуктом сознательного обдумывания и интеллектуального различения деталей, а спонтанно возникает из предсознательных глубин человеческой психе. Это загадочные образы коллективного бессознательного, архетипы, ставшие впервые видимыми только благодаря человеческому сознанию. Среди них главнейшим является архетип Божества, посредством которого человек постигает силу или силы, управляющие и направляющие его жизнь и судьбу. Религиозная практика, говоря словами Юнга, это "тщательное рассмотрение и наблюдение за определенными динамическими факторами, понятыми как силы"', назовем ли мы их духами, богами, идеями или как-то еще. Примитивный человек еще не утратил знание того, что эти силы лежат вне досягаемости воли человека, что они управляют человеком, что человек не творец их. а скорее, жертва. В этом смысле numinosum как охарактеризовал эту силу Рудольф Отто, "является непроизвольным условием субъекта"
Все. что человек может сделать, это наблюдать за чудесным поведением numinosun и научится его использовать, или, скорее, адаптироваться к нему, по крайней мере хоть в какой-то степени. Это изначальная идея лежит за всеми религиозными и ритуальными действиями. Религиозная практика нацелена на постоянную связь человека с этой силой или силами и, таким образом, на поддержание живой связи между сознательным мышлением человека и источником этого мышления.
Необходимость выполнения этих действий объясняет гибель множества примитивных племен под воздействием белого человека. Для этих племен мифология - это их живая и органически развивающаяся религия. Она является особой системой архетипов и констелляцией путеводных сил. Превосходящий интеллект белого человека разрушает этот образец живой религии, племена теряют, тем самым свою душу, а вместе с ней и свою мораль, и сплоченность. Ведь эти мифы, как и мифы вообще, не были плодом сознательного и обдуманного изобретения, а являлись подлинным откровением супраперсональной и предсознательной психе, коллективного бессознательного. Религия в самом начале представляет связный и органический образец мифов, а этот образец выражает собой динамическую и живую связанность с вечными образами в бессознательном. И там, где нарушается эта связь, уничтожается весь организм целиком.
То, что справедливо для примитивного человека, то справедливо и для современного человека тоже. Наша творческая позиция, ребяческая оригинальность нашего опыта numinosum, находится в постоянной опасности разрушения и расстройства под воздействием гораздо более высоко дифференцированной, но фатально односторонней и лишенной корней воли. Эти результаты покажутся еще более очевидными, если мы взглянем на статистику самоубийств и психоневрозов, не упоминая уже о совсем адских последствиях потери человеком инстинктивной связанности.
Все же мы не в состоянии избежать своей судьбы и сбросить с себя иго сознания. Стать сознательным - прерогатива человека, а в процессе рефлексии он делает шаг наружу из замкнутого круга природы. Это означает, что придерживаться чисто инстинктивной стороны существования в полной мере является для человека опасным. Сознательное мышление и воля всегда хотят развития, в результате чего человек попадает в опасную ситуацию, когда могут быть отсечены его естествественные корни и он окажется в окружении абстрактных и неестественных идей. Но этот риск присущ любому развитию, и если бы с этим нельзя было примириться, то не было бы ни прогресса, ни будущего. На противоположном конце оси располагается идеальная привязанность к инстинктам и верность корням. Хотя эта идея и удерживает человека в здравом уме и стабильности, все же, с другой стороны, она приговаривает его к инерции и суеверному консерватизму. Истина, как водится, не лежит ни на одном из концов оси, а заключается в синтезе крайних идей. Однажды Юнг полушутя заметил: "Моя психология - это не психология "или-или", моя психология - это психология "или-и-или". Если человек оказывается подвешенным между двух полюсов сознательного эго и его активной воли с одной стороны, и между супраперсональным и не ведающим времени бессознательным с другой, и если в этом прокрустовом ложе он обнаружит себя либо слишком большим либо слишком маленьким, то возможно ли в этом положении отыскать ответ, охвативший бы все "или" и "и"?
Надо четко уяснить себе, это не просто какая-то идеализированная проблема, а по-настоящему главная проблема нашего времени. В каждой сфере жизни мы вплотную сталкиваемся с одной и той же проблемой: проблемой разорванности между навечно неизменным прошлым со всей его привлекательной стабильностью и надежностью, а также опасностью бесплодности и окаменелости, и постоянно движущимся будущим с его возможностью развития и роста вместе с его опасностью изоляции от инстинктивных корней и потери сцепленности с ними. Этот бессознательный конфликт между парой фундаментальных противоположностей гораздо легче воспринимается на примере конфликта между политическим консерватизмом и коммунизмом. Две политические позиции могут быть поняты как пример архетипного конфликта прошлого и будущего. Этот конфликт является во многом неотъемлемой частью нашей внутренней жизни, на которую мы обречены проецировать собственные внутренние проблемы, теряя тем самым всю отстраненность и объективность. Что правильно для политика, правильно и для каждого небольшого участка жизни, в котором может выражаться человеческая активность. Похоже, что конфликт между прошлым и будущим существует везде, и везде, где он наблюдается, требуется сознательное решение и новая реализация.
Удивительно ли теперь, что с этой же самой проблемой мы встретились и в религии, которая, в конце концов, занимаясь разработкой вопроса о внутреннем смысле нашей жизни, играет такую решающую роль'' В сфере религии эта проблема предстает в виде проблемы связи между коллективным религиозным ритуалом и индивидуальным религиозным опытом. В определенном смысле эту проблему можно описать как проблему взаимоотношений и часто столкновений между священником и пророком. Уходить вглубь исторического аспекта проблемы не является моей задачей, поэтому я ограничусь только психологическим значением внутреннего напряжения в религиозном опыте человека.
Поэтому давайте сначала рассмотрим подоплеку этих двух позиций или опытов. Религия интересуется поиском ответа на вопрос о смысле и значении нашей жизни. Ответ на этот вопрос не является произвольным интеллектуальным процессом, а возникает спонтанно из глубин человеческой психе. Это и есть именно тот первичный опыт numinosum, который и проявляет себя вместе со страшным влиянием своей супраиндивидуальной силы. Рудольф Отто описал этот аспект numinosum как "ужасное", или "чарующее"*. Это опыт живого бога. У нас есть множество примеров, описывающих сокрушающую силу этого опыта с древнейших времен до экспериментов современных мистиков. Эта мощь подавляет человека, отрывает его с непреодолимой силой от его привычного образа жизни, это тяжкая и бескомпромиссная и неотвратимая десница, зов, от которой не найти убежища, буря, схватившая и несущая его и трясущая ею как осиновый листок. Огонь, который жжет и очищает его до 'ох пор. пока все. что от него осталось, не станет неуязвимыми и устрашающими устами Бога. "Сердце мое разрывается; все мое тело дрожит; я похож на пьяного, которого победило вино, из-за Господина и из-за слова Его святейшества" - говорит Иеремия.
Говоря психологически, случилось то, что индивидуум оказался повержен архетипом Божества, что он оказался лицом к лицу, без всякой защитной вуали, с ослепительным светом символа центра жизни. Но этот центр жизни в то же время является еще и центром смерти для того, кто оказался не вполне подготовленным к этому, что и должны были обнаружить Корей и его последователи, также как и филистимляне. Каждая настоящая стычка с силой, которую люди называют термином Бог, с архетипом судьбоносной силы, дающей и отнимающей жизнь, означает потенциальную смерть. Каждый возврат из такого чрезвычайно важного опыта должен стать рождением из мрака полного уничтожения. Существует две легенды о хасидских раввинах, прекрасно иллюстрирующие этот момент.
Вот первая из них. "Некто попросил раввина Соломона из Карлина придти и увидеться с ним на следующий день. Раввин ответил ему: "Как ты можешь просить меня о таком обещании. Сегодня вечером я должен помолиться и сказать: "Слушай, Израиль", и душа моя удалится на край жизни. Затем наступит мрак сна. Утром произнесу я великую утреннюю молитву, ту что пройдет сквозь все миры, и паду я ниц, а душа моя наклонится через край жизни. Возможно, что я не умру в это время, но как я могу обещать что-то после моей молитвы? А вот вторая легенда: "Прежде чем пойти читать свои обычные утренние молитвы, раввин Ури каждое утро приводил в порядок свой дом и прощался с женой и детьми". Вот почему мистики говорили о "пустоте" или о "ничто" как о сути своего переживания. Оно представляет собой падение и угасание индивидуального эго настолько, насколько это возможно без полного и окончательного угасания, и как часто оно может оказаться там. откуда уже нет возврата? "Кто из живущих во плоти слышал, как мы, голос живого Бога, говорящего изнутри огня, и остался жить?" Существует еще множество историй о художниках (в этом отношении и настоящее искусство, и религиозный опыт говорят об одних и тех же динамических силах), которые полностью отдались очарованию изначальных образов и оказались в плену их роковой силы, что привело к разрушению их индивидуальности.
Однако, нигде больше человек не подходит так близко к "огню", означающим или смерть или повторное рождение, как в религиозном опыте. "Страшно впасть в руки Бога живого" (гл.10, стих 31), и "Бог ваш есть огонь поедающий" (гл. 12, стих 29), говорит в Послании к Евреям апостол Павел. Это наиболее сконцентрированный опыт numinosum - не-эго - который вообще может получить человек, и в котором становится очевидным огромное превосходство не-эго над эго. Так не достойно ли удивления то, что человек, чьим глубочайшим стремлением было познание этой силы, в то же самое время боится не стать ее жертвой? Вот причина, по которой люди с самого начала строили защитную стену и старались отводить от себя ужасающую энергию первоначального опыта. В этом и состоит функция ритуалов.
Очевидно, что оригинальный, неритуализированный опыт божественного должен был существовать еще до появления ритуала. Это опыт индивидуального эго, возникший в момент столкновения его с мощью сверхперсонального образа. Сила этого воздействия на человека была такова, что он почувствовал необходимость умилостивить эту силу, чтобы она не разрушила его. Чтобы Бесконечность стала доступной пониманию, она должна быть выраженной в Символах, а их система уже окончательно сформирует принимаемое человеком вероучение. Таким образом, символы действуют теперь как "трансформаторы энергии", при помощи которых сознательному мышлению становится доступна первоначальная энергия бессознательного. Существуют весьма значительные и глубокие причины такой сущности этих ритуалов и символов, потому что изначально неограниченный опыт архетипа Божества создает жуткую опасность для согласованности личности. Поскольку сознательное мышление не является и не может быть достаточно сильным для того, чтобы действовать как равный партнер поднимающейся из бессознательного божественной силе. Эта опасность существует для коллективного общества, в котором только немногочисленные индивидуумы, именуемые знахарями, жрецами, пророками, святыми и так далее, интегрированы в достаточной степени, чтобы устоять и ассимилировать воздействие божественного. Эта опасность существует в равной мере и для индивидуумов, способных действовать в такой интегрированной манере лишь в течение относительно короткого времени напряженной концентрации. Если ритуал действует как защита, то он также действует и как инструмент. Благодаря его символической оформленности, божественное может восприниматься даже наименее интегрированным индивидуумом во всей полноте крайнего переживания. Это дает возможность такому индивидууму в большей или меньшей степени участвовать в подлинном переживании в соответствии со своими способностями. В этом заключается созидательная творческая функция ритуала, поэтому он и является необходимым элементом коллективной личности, как внешней так и внутренней. Во время совершения ритуала, воспроизводящего первоначальный божественный опыт наиболее интегрированных индивидуумов, эго постоянно напоминают о существовании не-эго, оно постоянно приводится в контакт с не-эго, сверхперсональной и предсознательной силе, проявляющейся для сознательного мышления через архетипные образы. Используя слова Юнга, можно сказать: "В ритуальном действе человек сам предоставляется в распоряжение обособленного "Вечного", то есть, в распоряжение причины, существующей вне всех категорий сознательного мышления"."
Вот почему каждый настоящий ритуал законно требует основываться на откровениях. "Откровение" всегда является, говоря психологическим языком, выходом на поверхность божественного не-эго в виде архетипного образа в рамках сознательного мышления, и поскольку эти архетипные образы "вечны", то они содержат "истину" и мудрость, которые бесконечно трансцендируют познания данного эго. Таким образом, эти образы обладают характером "откровений", то есть фактов, явлений, непостижимых по-другому, поданных для реализации данному эго. Ритуалы, такие как христианская Пасха или еврейский День Исхода являются каналами, посредством которых явления, события, принадлежащие к вечным законам человеческой психе вновь оживают в процессе направленной медитации так, как будто окна и двери были открыты настежь в беспространственное, безвременное*.
Внутри ритуального круга лежит гарантия возможной связи и соединения с опытом Божества, правда в том случае, если сознательное мышление сможет заставить раскрыть его первоначальное значение и смысл. В этом отношении ритуал является посредником между над-индивидуальным не-эго и индивидуальным эго. В сравнении с коллективным, надиндивидуальным бессознательным, сознательное мышление - вещь очень неопределенная, эфемерная. Каждый индивидуальный опыт рядом с бессознательным можно сравнить с пузырями на поверхности океана. Сознательное мышление находится в состоянии постоянного изменения и развития. Бессознательное же находится вне времени, оно вечно. Общим в верованиях и примитивных людей (в Библии также встречаются отчетливые следы этой идеи) является то, что человек был бессмертен изначально, но потерял по ошибке или случайно свое бессмертие. Этот несчастный случай, ошибка - это ничто иное, как только момент возникновения сознания. Став сознательным, человек действительно сделал себя "смертным". Эта идея выражается в библейской легенде о Рае и о самом первом грехе. Вот почему философ Прокл говорил: 'Там, где существует мироздание, существует время". Бессознательное, с одной стороны, - лишенная времени вечность, бесконечное бессмертие. И тут уж ясно, почему короткоживущее сознательное эго так склонно к трагическим ошибкам и неправильным суждениям. А имеет ли вообще какое-либо право это эфемерное, мимолетное эго выступать против безвременной вечности предсознательной матрицы? Является ли жажда обретения индивидуального опыта больше, чем ребяческое желание превратить свою собственную незначительность в центр вселенной, которая только рассмеется от ее ничтожности и стряхнет ее с пренебрежительным и нетерпеливым жестом?
Но такой вопрос является заблуждением по своей сути. Поскольку бессознательное приобретает субстанцию в человеке лишь через свою реализацию при помощи его сознательного мышления. Сознательная и бессознательная психе образуют два незаменимых друг для друга полюса. Если бессознательное обладает явным превосходством и истинной созидательной силой, то индивидуальное эго вместе со своим сознанием - это инструмент, при помощи которого и выражается та творческая сила без которого она никогда не смогла бы стать актуализированной на доступном человеку языке. Психологически говоря, реализация субъекта в том виде, как он выражен в индивидуальном сознании, является абсолютно незаменимой копией для вечного мироздания, как оно выражено в бессознательном. Без этого субъекта мироздание не существовало бы для человека
James Sully, в своей книге Studies of Childhood (London, 1895. с.118) рассказывает такой интересный случай: "Пятилетнему мальчику очень часто удавалось говорить "мудрые" вещи. Однажды гостившая в его семье дама решила упрекнуть его за излишнее самомнение и спросила у него: " Как же вообще могла вертеться земля до твоего рождения. М.?" Но М. ответил.: "Как? Она не вертелась. Она начала вертеться всего лишь пять лет назад".
То же самое остается в силе и при оценке взаимосвязей между архетипным опытом, выраженном в ритуалах, и индивидуальным опытом. Чтобы использовать этот образец диалектического развития в качестве примера, коллективное бессознательное должно стать тезой, а сознательное мышление - антитезой. В любом случае, сознательное мышление - противоположный полюс для бессознательного. Бессознательное - статично и вне времени, а сознательное мышление находится во времени и в динамическом движение. Бессознательное пассивно, а сознательное мышление - активно. Оно хочет отделять, различать детали, тогда как бессознательное пребывает в полном единении со всей жизнью. В состоянии преддифференциации бессознательное коллективно. Сознательное мышление постоянно стремится к дифференцированию. Это в действительности есть внутренний закон сознательного мышления; без отделения его от матрицы, без его дифференциации и индивидуализации, потерялся бы незаменимый противоположный полюс. Сознательное мышление как бы актуализирует сам факт существования бессознательного; поскольку последнее было бы бессмысленным без реализации эго В этом смысле стать сознательным означать стать "частью божественного процесса жизни, или другими словами, Бог начинает проявляться в акте рефлексии у человека". (Jung, Zur Psychologie der Trinitatsidee, p.47, CW 11, p.161)
В некотором отношении эта полярность между бессознательным и сознательным мышлением снова выдвигает старую метафизическую проблему целесообразности создания мира Богом: раз он так совершенен в себе, то зачем ему необходимо еще что-то вне его собственного существования. Дать ответ на эту проблему логическим путем нельзя. Однако, следуя по пути метафизических аргументов, можно сказать, что человек должен быть в имманентном качестве божественной личности, без которой Бог и его мироздание было бы неполным. Человек был для Бога его имманентным партнером в мироздании - противоположным полюсом, при помощи которого Бог стал реализованным и сознательным фактом. Психологически говоря, это проблема взаимосвязи между самостью и эго. Человек является носителем сознания и то, что в этом сознании происходит следует понимать как "спонтанное проявление вечно существующей самости" и как откровение о существовании, которого предсуществовало эго, и даже как его отец или создатель и его целостность"
Это объясняет, почему человек, несмотря на свой страх перед сознанием, не может избежать потребности стать сознательным. Хотя сознание и означает жертвование вечным союзом и гармонией с самостью, но сама же эта самость не требует иной жертвы, как жертвования собственной трансцендентностью. В рамках сознания самость признает фактор времени и смертности только для того, чтобы быть для индивидуума актуальным событием. Выражая эту психологическую ситуацию в сравнении, мы могли бы сказать, что "первородный грех" является не только падением первого человека, но в то же время признанием потребности Бога в завершенности посредством человеческого сознания, таким образом, самость нуждается в эго для того, чтобы стать проявимой. Изначально взаимоотношения между человеком и Богом замышлялись как вечная гармония, но грехопадение человека вскрыло изъян в Божьем мироздании и, если можно так выразиться, необъяснимое несовершенство божественной личности. Это божественное несовершенство персонифицировано в образе Дьявола. Дьявол - это как бы Божье неудовлетворение собой, проекция своего собственного сомнения. (В персидской легенде начало Ахриман - злое начало - объясняется как сомнение в мыслях Ахурамазды - доброго начала. (Цитируется Jung, Psychologie der Trinitatsidee, p.56), CW 11, p)
Это - Люцифер - аспект Дьявола, он действует в качестве постоянного напоминания об изъяне в Божьем мироздании и, тем самым, как постоянный стимул для сознательной реализации и, следовательно, в направлении более полного совершенства. Книга Иова прекрасно иллюстрирует эту роль Дьявола. Собственное сомнение Бога в правильности Своего же творения привело Его к эксперименту с Иовом, в котором это творение должно было оправдать себя. В этом смысле Люцифер играет сходную с платоновым Эросом роль, являющимся великим разжигателем беспокойства, тяги к завершенности, "жажды целостности". Так же как Эрос имел свой деструктивный аспект - одержимость чисто чувственными похотями, так и Сатана является деструктивным аспектом Дьявола. Сатана буквально обозначает "тот, кто вмешивается, служит препятствием", "кто предотвращает". Это не Люцифер, кто делает события игрой случая, потому что он обязательно является выражением несовершенства мира. Он - Дьявол, отрезавший себя от Бога. Это напоминает в точности ситуацию сознательного мышления, когда оно отсекло все связи с бессознательным. Но когда сознательное мышление гипертрофируется, когда оно пытается взять на себя всю ответственность, идти своей дорогой, то оно обречено на долгий путь в качестве "Сатаны", вмешиваясь и предотвращая, вместо того, чтобы побуждать и стимулировать. С другой стороны, ритуалам присущи соответствующая доля опасности. Как было сказано выше, ритуалы - это коллективизированная формулировка изначального индивидуального опыта над-индивидуальной силы. Это попытка упорядочить, "отрегулировать" опыт божественного, стать доступным каждому человеку в соответствии с его способностями. Хотя изначальный смысл ритуала аналогичен медитации, т.е. каналу между над-индивидуальной силой - не-эго, и индивидуальным сознательным мышлением - эго, существует опасность, что ритуал может стать в большей или меньшей степени заформализованным. Каждый обряд старается воздвигнуть как можно более высокую ограду вокруг божественного, но, в конце концов, он удушает то, что должен был оберегать. Вместо того, чтобы служить инструментом постоянного обновления, ритуал может стать такой эффективной "защитой" против энергии непосредственного опыта, что непосредственный опыт потеряется за этими защитными стенами. Он превращается в оружие против индивидуального опыта, вместо того, чтобы быть законной защиты от дезинтеграции при помощи непосредственного опыта "живого Бога", и в то же самое время служить гарантом участия в этом эксперименте. Ритуал неизбежно превращается в функцию коллективности, а каждая коллективность в конце концов начинает чувствовать угрозу в свой адрес со стороны индивидуального опыта. (Классический пример этого конфликта был дан Достоевским в сцене столкновения между Великим Инквизитором и Христом в "Братьях Карамазовых".)
Никакая совокупность и коллективность не могут быть консервативнее, чем примитивное общество, потому что примитивный человек до смерти боится потерять свое хрупкое и еще неустоявшееся, фрагментарное эго в стычке с превосходящей силой бессознательных образов. Ведь новый и неизвестный опыт может открыть двери еще и новым и неизвестным опасностям, силе которых могут полностью подчиниться еще неразвитые эго и воля. Примитивный человек и примитивная часть каждого из нас носит в себе horror novi (ужас перемен) и действует соответственно. Это момент, когда ритуал может стать бесплодным. Он теряет свое оригинальное значение как посредник между эго и не-эго и становится вместо этого инструментом отрицания и отвержения божественного как живительной струи в жизни индивидуума.
Здесь надо подчеркнуть, что это отражает только проявление присущей ритуалам опасности но не необходимого развития. Конечно, всегда существуют большое количество индивидуумов, которые не утеряли первоначальный смысл ритуалов. Они составляют костяк истинных последователей веры. Окаменелось, неподвижность ритуалов является, однако, достаточно очевидной в качестве важности развития и в качестве негативного влияния на его (обряда) роль в религиозной практике.
Этот конфликт становится еще более очевидным по мере роста сознательного мышления. Эго, этот представитель сознательного мышления, еще такое маленькое и непрочное у примитивного человека становится значительно более цепким, увеличивает свою интегрированность в процессе своего развития. Во время этого процесса эго все больше и больше отчуждается от живительной силы не-эго. Тогда либо не-эго закрывается в заформализованных, безжизненных, не выполняющих своей подлинной функции ритуалах, либо эго отвергает полностью не-эго, уверовав в свое полное всемогущество. В первом случае ритуал уже не действует как инструмент актуализации божественного, как "окно в Вечное", а отражает собой просто какой-то вид магического умилостивления, при помощи которого не-эго удерживается на расстоянии. Во втором случае, добытая в процессе развития эго энергия не используется для создания более сильной и продолжительной сознательной реализации взаимосвязей между эго и не-эго (то есть, процесса взаимного оплодотворения), а только для аутократического управления мощью своей воли. Поскольку открытие в архетипных образах над-индивидуальной силы, как и сформулированные в ритуалах, нуждаются в сознании как противополюсе для того, чтобы стать проявленными и действительными, то сознательное может обмануться и поверить в то, что именно оно есть создателем откровений и начать приписывать себе божественную силу мироздания. Если упустить из виду зависимость эго от его источника - не-эго, то в результате возникнет все более нарастающая нехватка инстинктивной связанности и утрата знаний естественных ограничений и условий эго. Таким образом взаимно необходимые для продуктивного сотрудничества два полюса - эго и не-эго разорваны на части и обращены друг против друга. Этот конфликт лежит в основе нашего культурного кризиса, достигшего теперь таких огромных размеров. Но также, как индивидуальный невроз, несмотря на все его неприятные и даже катастрофические последствия, является, тем не менее, последней попыткой психе заставить индивидуума лучше и по-новому адаптироваться к среде, так и наш культурный невроз можно считать таковым же по сути. Первым несомненным признаком попытки достигнуть нового синтеза является возникающее у многих людей чувство настоятельной необходимости достижения чего-то. Любое разрешение этого конфликта человеком, находящимся в согласии с символизмом и ритуалами, которые выражают его самые глубокие потребности, заключенные в его вере, обязательно будут отличаться от решения человека не имеющего ни веры, ни каких-либо ритуалов, выразивших бы его внутренние потребности, что впрочем, характерно для большинства людей. Тем не менее, попытки синтеза, в общем имеют черты открытой заново реализации взаимозависимых и вечных над-индивидуальных образов и индивидуального сознательного мышления. С этой позиции становится возможным новое оживление ритуалов. Если ритуалы неправильно поняты как фиксированный способ церемониального поведения, как своего рода коллективная гарантия нахождения на "верном пути", то ради приспособления к всеобщему стандарту в жертву приносится индивидуальное сознание. Опасность возникновения общественной заскорузлости, присущая ритуалам, проявляется только в период дегенерации ритуалов. Но для тех индивидуумов, которые подходят к ритуальным действиям с внутренней подготовленностью для встречи с божественным, первоначальный архетипный опыт Божества и его проявления снова приобретают свою значимость. С этой позиции хранящее свое достоинство эго воспринимает свою роль как противоположный полюс для надиндивидуальных, вечных образов. При таком подходе вновь воссоздается связь между божественными символами ритуалов и индивидуальным сознанием. Совершенно отдельно от тех случаев, которые благополучно пребывают в связанном состоянии с ритуалами и догмами и помимо случаев, когда в процессе обычной жизни вдруг открываются такие связи, существуют известные каждому психологу случаи, когда обратившиеся за аналитическим лечением люди заново обнаруживали свою подлинную приверженность к вере. И для них очевидным решением проблемы становилось следование за их внутренним опытом и принятие того, что они уже посчитали утраченным. Но что же делать всем остальным, составляющим значительную часть, страдающим от чувства собственной духовной изоляции и одиночества, не желающим для себя ничего лучшего, как только найти свой путь обратно в устоявшуюся веру, но для которых этот путь остается закрытым? Неужели они потеряны для содержащегося в ритуалах "таинства" и, тем самым, для "спасения"? Как ответить на такой вопрос, зависит от точки зрения на роль этой устоявшейся, общепринятой веры. Психология не призывает судить о том, какой ответ правилен, а просто описывает то, что происходит. Известно, что для многих людей оценка общепринятого вероисповедания заблокирована по той или иной причине. Одни считают, что за столь долгий путь своего развития вера уже достигла такой высокой степени дифференциации, что естественная бессознательная энергия уже испарилась из ее ритуалов и обрядов. Этим объясняется тот факт, почему так много людей, занятых поиском смысла жизни, становятся очарованными так называемыми эзотерическими доктринами, формулируемыми как теософией, так и йогой, оккультизмом, и другими течениями. Кажется, что они содержат в себе "божественные" ценности только потому, что наш интеллект еще не "испортил" их. Будучи столь "неизвестными", а 'потому "совершенно иными", они представляют собой наиболее подходящий объект для проецирования бессознательной энергии, чем известные и интеллектуализированные символы нашей родной цивилизации. Именно поэтому они превращаются часто в опасные суррогаты подлинного переживания, тем самым в механизмы ухода от реальности и от потребности разрешения наших врожденных проблем.
Они чувствуют, что накопленная многими верными последователями догм и ритуалов сила "предотвращает от глубинного проникновения в душу внешних объектов поклонения именно из-за благоговения перед этими предметами... Божественный медиатор (посредник) остается только образом извне, а человек остается фрагментированным, поскольку медиатор так и не коснулся его глубинной натуры. (Jung, Psychologie und Alchemie, p 19. CW 12, p.7.)
Другим кажется неприемлемым и даже отвратительным принятие извне готовых решений, представляемых как обязательное коллективное правило. Многие испытывают противоречия между догмами и содержимым принятого вероисповедания и того способа, каким от его обязательных правил и их применения уклоняются в реальной жизни. Они по тем или иным причинам не в состоянии отыскать обратный путь в устоявшуюся веру и ее символы, но тем не менее, они могут иметь сильное религиозное переживание в виде ощущения того, что есть некая сила в их жизни, трансцендирующая их индивидуальное эго. Все эго не является вопросом преднамеренного выбора, а спонтанным психическим событием. Наиболее убедительно это доказывает тот факт, что существуют не только те люди, которые хотят найти обратный путь к общепринятому вероисповеданию, но, будучи честными по отношению к своему внутреннему опыту, считают невозможным принять для себя такое решение, а и люди, которые испытывают сильнейшее возможное сопротивление против принятия любого "религиозного" решения своих проблем, но тем не менее обнаруживают, что он воздействует на них со стороны их внутреннего опыта. Они считают себя "рациональными" людьми, пришедшими только для "удаления" некоторых "дурацких" невротических симптомов, но к вящему их ужасу, открывших, что их исцеление лежит в принятии каких-то "иррациональных" процессов в психе, о которой они не имели ровным счетом никакого понятия.
Все эти люди имели одну общую для них важнейшую точку зрения: правомочным и обязательным для них является только их непосредственный личный опыт. Таким образом, они должны заглянуть внутрь психологической проблемы для ее разрешения, но никак не вовне. При этом неважно как проявляет себя эта проблема, то ли возникает непосредственно в виде проблемы духовной изоляции, и нехватки внутренней согласованности, то ли таковой она окажется в последствии. Таким образом, к трем великим добродетелям - вере, надежде, любви, добавляется четвертая, являющаяся производной от потребностей ситуации и непременным условием любого удовлетворительного ответа - добродетель индивидуальной реализации. Достигаться такая реализация может только путем индивидуального исследования устоев жизни, не доверяя историческим или традиционным мнениям и утверждениям. Такое исследование - дерзкий и смелый поступок, поскольку он выводит человека из гарантированной безопасности. Но все же это не "безрассудная авантюра, а вдохновенная глубокой духовной нуждой попытка еще раз породить, придать смысл, основанный на свежем и лишенном предрассудков опыте". (Jung, Modern Man in Search of a Soul, p.276 CW 11, p.343)
Предпринимая эту попытку, все эти люди, побуждаемые самой своей внутренней ситуацией искать ответ на вопрос о смысле своей жизни, олицетворяют проблему современного человека. К этому их принудило не преднамеренное решение, а их внутренний конфликт, развивающийся на протяжении веков, необходимость искать пути для повторного примирения двух противоположностей не-эго и эго. Возникший в эпоху Возрождения, этот конфликт неуклонно набирает силу*. Его начало ознаменовало открытие важности личности и индивидуального опыта. Этот процесс шел рука об руку с постоянно растущим удалением проекций от внешнего мира и соответствующих реализаций внутренних состояний человека. Совершенно ясно видно, как это удаление проекций превратилось в отрицание всего, что не было создано эго; это создает опасное отождествление внутреннего состояния человека со сферой его сознательного мышления. Но сейчас мы все больше и больше начали понимать, что внутреннее состояние человека включает в себя предознательные и над-индивидуальные корни и теперь мы ищем их откровения, не извне, а внутри себя. Какими бы ни были опасными последствия утверждения о важности эго и индивидуального опыта, мы обязаны четко представлять себе, что сила эго и сознательного мышления, со всеми их сомнениями и надоедливым любопытством, потерей связанности и врожденной любознательностью, возникла и выросла как выражения процесса индивидуации человека. С одной стороны, ритуал как повторное воспроизведение первоначального столкновения с вечным божественным является, по крайней мере потенциально, бесконечно большим и более мощным, чем сможет стать индивидуальное сознание. Но с другой стороны - это hie et nunc, то есть здесь и сейчас энергия над-индивидуальных и вечных образов стала очевидной. Вечность, безвременье не интересуется настоящим: это - круг, в котором прошлое и будущее перетекают друг в друга без видимого разрыва. Именно индивидуальное сознание прекращает на ничтожно малую долю секунды это вечное течение и становится единственной реальностью, которой является актуализация вечных образов. Наше индивидуальное настоящее лежит между вечным прошлым и вечным будущим и эта вечность должна быть как бы заново интерпретирована каждым индивидуумом, если ему необходимо выработка творческой, созидательной энергии. Каждый человек в процессе повторной интерпретации должен найти в соответствии со своими способностями свою собственную связь с этими вечными законами. Это налагает совершенно новую и уникальную ответственность на каждого индивидуума, кто, понукаемый своим собственным опытом, обнаруживает себя интерпретатором этих вечных образов, архетипов. Если ему не удается отдать должное значимой сущности архетипов, то в таком случае будет утрачена не только их творческая энергия, но и творческая энергия человека. Если же, с другой стороны, интерпретация окажется правильной, адекватной, то наше сознательное мышление, наше эго, снова создаст новые связи с нашими корнями в не-эго, наше настоящее связано с прошлым именно таким образом, и цепочка существования не прерывается. Индивидуум больше не чувствует себя изолированным, его существование получает новое значение как частичная актуализация вечного и над-индивидуального процесса жизни. Если психоневроз должен пониматься как недуг человека, не открывшего, что значит для него жизнь, (Jung, Modern Man in Search of a Soul, p.260, CW 11, p.330) то тогда открытие вечных образов значения и смысла, наиболее полно выраженных в опыте "самости" в качестве архетипа Божества, действительно означает исцеление. "Для пациента прямо таки настоящее откровение узнать, что что-то поднимается из потаенных глубин его психе и сталкивается с ним, что-то странное, что не является "я" и, следовательно, недостижимо для его личных капризов. Он получает доступ к источникам психической жизни, а это означает начало исцеления". (Там же, c.280, CW 11, p.345)
Один мой пациент охарактеризовал этот опыт такими словами: "Настоящим открытием психологии является для меня то. что существуют чувства, которые мы сами не создаем". И можно еще добавить, что это ощущение люди находят внутри себя, что оно возникает как результат критической и безотлагательной важности их состояний. В их "неврозах" проявляется психологический кризис нашего века, в находимых ими решениях в то же время обнаруживается более, чем индивидуально правомочный ответ. Кризис заключается в трещине между жизнью и ее смыслом и в вызываемой ею духовной изоляции. Ответ - а в нем новый синтез - это ответ на повторное открытие индивидуумом божественных и над-индивидуальных образов как вечно присутствующей части в нашей психе и как ее вечной основы. (Интересно заметить, что открытие примитивного искусства (а также и искусства детей) совпадает с этой формулировкой современной психологии. Как часто случается, внутренние процессы вначале становятся видимыми в проекции: ''примитивное" искусство оказывает чарующее воздействие как проекция "примитивного" творчества в нас самих. то есть как выражение предсознательных и изначальных образов в нашей психе.)
Этот ответ "основан на восприятии символов бессознательного процесса индивидуации, который всегда начинается в момент, когда начинают распадаться управляющие человеческой жизнью коллективные концепции". (Jung, Psychologie und Alchemie. p.60. CW 12, p.35,) Убедительный индивидуальный опыт над-индивидуальных образов означает новую связанность и новую обязанность по отношению к "религиозному" процессу в нас самих. Он отражает синтез между эго и не-эго, между активностью сознательной и бессознательной психе. Этот синтез создает новую осознанность, выступающую как посредник между двумя полюсами и создает мост между лишенной времени вечности и ограниченным во времени индивидуальным существованием. Если бессознательное пассивно, а сознательная психе активна, то такая осознанность является "активной пассивностью", то есть осторожным обращением к непроизвольному возникновению вечных образов. Тогда как бессознательное стоит на стороне бездумной традиции и веры, а сознательное мышление -на стороне сомневающегося отрицания традиции и безверия, то эта осознанность является осмысленным принятием и познающей верой, возникших из силы непосредственного внутреннего опыта. Он может быть определен как растущая "проницаемость" для вечных идей и символов, он является прогрессивным очищением орудий внутреннего восприятия (начиная с освобождения эго от патологических комплексов и идентификаций) до такой степени, что человек становится способным воспринимать внутреннюю судьбу и смысл, пока в конце процесса интеграции он не станет незапятнанным проводником, беспрепятственным каналом между бесконечным и конечным.
Используя метафору или, скорее, символ, можно понять бессознательную и сознательную психе как два полюса или два фокуса эллипса, которые вместе и определяют форму кривой. Когда дистанция между двумя полюсами становится бесконечной, то есть когда два полюса полностью оторваны друг от друга, то возникает незаполнимая трещина, превращающая объем эллипса в ничто. Но когда два полюса сливаются в один, то есть, когда наступает полная гармонизация, то в результате образуется круг, представляющий собой максимально возможный для эллипса объем. Это соответствует концепции Юнга о "самости", которую он определил как новый центр притяжения, то есть синтез между сознательной и бессознательной психе. Эта самость - высочайшая реализация индивидуума, и в то же время она полностью трансцендирует индивидуума. Это - синтез между внешней и внутренней реальностью. Оно во мне, а я - в нем. Это - наша цель, но в то же время оно - источник, из которого мы вышли и который постоянно нас питает. Невозможно говорить об этом иначе, чем в парадоксальных терминах, потому что это больше, чем логическое заключение или теоретическая абстракция; это живая реальность и опыт. Это"Бог в нас" (Jung, Two Essays on Analytical Psychology, p.265. CW 7, p.236).
На религиозном языке можно было бы назвать это знание наивысшей важностью человеческого индивидуума, как особенное и решающее требование бога; или можно было бы сказать, что именно божество становится проявимым в человеке, а человек становится актуализацией божества. Это -знание человеческой значимости и ответственности за исполнение судьбы созданного мироздания, оно сформулировано в ответе хасидского раввина своему ученику: У раввина Илии один ученик спросил: "Рабби, кого ожидает Мессия?" Раввин ответил: "Тебя".