Первые три с половиной абзаца этого текста впервые опубликованы как введение к книге Frances G. Wickes, The Inner World of Childhood. New York, 1927. Для немецкого издания этой книги (Analyse der Kindesseele. Stuttgart, 1931) К. Г. Юнг расширил введение до настоящего объема. Сочинение Ф. Дж. Викс было издано впоследствии, в 1969 г., в издательстве Rascher, Zurich в новом переводе. Фрэнсис Дж. Викс в течение многих лет была школьным психологом в Америке. Казуистический материал, собранный ею, предстал самому автору в новом свете на базе теорий К. Г. Юнга и одновременно содействовал подтверждению и расширению этих теорий.
Эта книга стремится сообщить нам не теорию, но опыт. Однако именно в этом заключается ее особая ценность для всякого, кто действительно интересуется детской психологией. Мы не сможем в полной мере понять психологию ни ребенка, ни взрослого, если будем рассматривать ее как исключительно субъективное дело индивида, ибо соотнесенность его с другими едва ли не важнее. Во всяком случае, учитывая ее, мы подступаем к самой доступной и практически важной части духовной жизни ребенка. Душевный мир ребенка столь тесно сопряжен и сращен с психологической установкой родителей, что неудивительно, если в большей части нервная патология детского возраста восходит к нарушениям в душевной атмосфере родителей. В этой книге на целом ряде примечательных примеров показано, сколь роковым может быть влияние родителей на ребенка. Редкая мать или отец прочтут соответствующую главу книги, не признав ее потрясающих истин. Exempla decent* — пример есть лучший наставник! Здесь мы снова убеждаемся в этой хотя и старой, но неумолимой истине. Все дело не в благонамеренных и мудрых речах, а главным образом в поведении, в действительной жизни родителей. Мы не добьемся цели также и в том случае, если будем просто жить в соответствии с признанными моральными ценностями, ибо соблюдение нравов и законов может с одинаковым успехом служить прикрытием для утонченной лжи, слишком хитроумной и потому незаметной для наших ближних. Хотя таким путем мы и сможем увернуться от всякой критики, а может быть, обмануть даже самих себя напускной верой в нашу столь очевидную порядочность, но- из-под скорлупы нашей обыденной совести тихий голос скажет нам: "Что-то не в порядке", сколько бы при этом ни старались общественное мнение или морально-нравственный кодекс укрепить нашу веру в правильность нашего образа жизни. Некоторые из приведенных в этой книге случаев весьма наглядно доказывают, что по ту сторону человеческих нравов и понятий о праве есть внушающий страх закон — закон, обмануть который невозможно.
* Примеры учет (мт.).
Наряду с проблемой влияния среды на психику эта книга особо выделяет те психические факторы, которые связаны скорее с иррациональными душевными ценностями ребенка, нежели с рациональной частью его психики. Эта последняя может стать предметом научных исследований, тогда как духовные ценности, свойства души не поддаются чисто интеллектуальному рассмотрению. Мало толку в скептических выводах по этому поводу — природа не заботится о наших мнениях; имея дело с человеческой душой, нам следовало бы общаться с нею на ее собственной почве, а к этому нас понуждает всякое столкновение с реальными нешуточными проблемами жизни.
Я рад, что автор не побоялась навлечь на себя интеллектуальную критику с разных сторон. Подлинному опыту нет нужды пугаться обоснованных и необоснованных возражений, ибо его позиции — всегда сильнейшие позиции.
Эта книга не претендует на роль научного труда; тем не менее она научна в высшем смысле слова, ибо дает подлинную картину трудностей, реально встречающихся в деле воспитания. Она заслуживает серьезного внимания всех тех, кому по призванию или по долгу службы приходится иметь дело с детьми. Она, однако, заинтересует и тех, кто не по долгу и не по склонности воспитывать, а из страсти к познанию захочет стать более компетентным в началах человеческого сознания. Если для врача и психолога-воспитателя многие представленные в этой книге взгляды и данные опыта и не содержат ничего принципиально нового, то любопытный читатель обнаружит в ней немало случаев удивительных и побуждающих к критическому размышлению; случаи и факты, которые автор при своей главным образом практической ориентации не пытается проследить во всех их предпосылках и теоретических следствиях. Как, например, отнестись мыслящему читателю к неясному, но неоспоримому факту тождества душевного состояния ребенка с бессознательным его родителей? Здесь предчувствуется целая необозримая область возможностей, многоголовое чудище проблем, в равной мере касающихся как биолога и психолога, так и философа. Для знатока психологии первобытных народов очевидна связь этого тождества с понятием participation mystique* у Леви-Брюля. Удивительно, что немалое число этнологов все еще противится принятию этой гениальной теории, и, вероятно, виной тому не в последнюю очередь несчастный термин mystique** . Слово "мистический" в самом деле представляется обиталищем всех нечистых духов, хотя оно вовсе не подразумевало такого смысла изначально, а, скорее, было унижено до такого смысла в нечистом обывательском словоупотреблении. В упомянутом тождестве столь же мало "мистического", как и в том факте, что мать и плод имеют одну систему обмена веществ. Тождество это возникает, в сущности, вследствие той общеизвестной бессознательности, которая свойственна маленьким детям. Это также роднит ребенка с первобытным человеком, который так же, как и ребенок, бессознателен. Бессознательность обусловливает неразличенность. Здесь нет еще отчетливо обособленного Я, а есть только события, которые могут относиться ко мне, а могут и к другому. Довольно того, что на этого другого они оказывают воздействие. Чрезвычайная заразительность эмоциональных реакций вполне достаточна, чтобы все находящиеся поблизости невольно попали под их влияние. Чем слабее сознание ребенка, тем меньше имеет значение, кто именно аффицирован, и тем меньше возможностей защититься от аффицирования. В самом деле, эффективная защита была бы возможна лишь в случае, если бы я мог сказать: "Ты возбужден, ты неистовствуешь, а я нет, потому что я не ты". Именно таково положение ребенка в семье. Все затрагивает его в той же мере и таким же образом, как и всю семейную группу.
* Мистическая сопричастность (фр.).
** Мистическое (фр.).
Для всякого любителя теоретического познания существенно здесь то, что самые сильные воздействия на детей исходят, как правило, не от сознательных состояний родителей, а от их бессознательного фона. А это для нравственного человека, который в то же время и сам отец или мать, означает серьезную проблему. Ведь понятно: то, что более или менее в наших руках — сознание со всеми его содержаниями,- невзирая на все наши потуги оказывается менее влиятельным, чем эти неконтролируемые фоновые эффекты. Если мы со всей серьезностью осознаем и представим себе этот факт бессознательных воздействий, нас может охватить чувство крайней моральной неуверенности. Как же защитить детей от нас самих, если сознательная воля и сознательное усилие оказываются бессильными? Несомненно, для родителей было бы чрезвычайно полезно рассматривать симптомы ребенка в свете их собственных проблем и конфликтов. Делать это требует долг родителей. Их ответственность в этом отношении велика в той же мере, в какой в их власти устроить собственную жизнь так, чтобы она не причиняла ущерба их детям. В общем, мы еще далеко не достаточно подчеркиваем важность для психики ребенка образа жизни его родителей — ведь на ребенка действуют факты, а не слова. Поэтому родителям всегда следовало бы помнить о том, что в случае беды они же сами служат первым и главным источником неврозов своих детей.
Впрочем, мы не вправе и переоценивать значение этого факта бессознательных воздействий, хотя он может опасно усыпить потребность нашего духа в причинных объяснениях. Мы вообще не имеем права преувеличивать значение причин. Причины, конечно же, есть, но душа — не механизм, который необходимо и строго закономерно реагирует на специфические стимулы. Здесь, как и в других областях практической психологии, мы вновь и вновь на опыте убеждаемся в том, что в многодетной семье только один какой-нибудь ребенок реагирует выраженным тождеством на бессознательное родителей, другие же не реагируют вовсе. Практически решающую роль играют здесь специфические задатки индивидуума. А потому биологически ориентированный психолог указывает на факт органической наследственности и в качестве объясняющего фактора склонен учитывать скорее совокупный генофонд родословной индивида, нежели сиюминутную психическую причинность.
Эта точка зрения, сколь бы удовлетворительной в общем и целом она ни казалась, оказывается, к сожалению, бесполезной в отдельных случаях, так как не дает практически никаких методик психологической помощи в частном случае. Однако верно также и то, что родителей и детей связывает цепь психической причинности, несмотря на все законы наследственности вместе взятые; более того, при всей бесспорности правомерности генетической точки зрения она все же чрезвычайно вредна тем, что уводит внимание воспитателя или терапевта от практического факта родительского влияния к общему, более или менее фаталистическому анализу генофонда, последствий которого никто не может избежать.
Серьезным упущением для родителей и воспитателей была бы, с одной стороны, попытка игнорировать психическую причинность, точно так же, как, с другой стороны, было бы роковым заблуждением списывать всю меру вины только на один этот факт. Известную роль играют в каждом случае оба фактора, хотя один не исключает другого.
Сильнее всего, как правило, воздействует на ребенка жизнь, которую не прожили его родители (и предки родителей, ибо речь идет здесь о психологическом прафеномене первородного греха). Эта констатация была бы слишком общей и поверхностной, если бы мы не попытались ее конкретизировать: тот отрезок жизни, который, возможно, мог бы быть прожит, если бы некие более или менее сомнительные предлоги не помешали тому. Речь идет о таком отрезке жизни, от которого — скажем ясно — родители увильнули и при возможности воспользовались для этого неким подобием святой лжи. Вот где источник самой опасной заразы.
Поэтому совершенно уместен призыв нашего автора к незамутненному ясному самопознанию. И тогда, разумеется, уже природа каждого отдельного случая определит ту меру вины, которую мы действительно вправе будем вменить родителям. Никогда не надо забывать, что речь идет о "первородном грехе", правда грехе перед жизнью, а не о нарушении норм созданной людьми морали, и что поэтому сами родители должны, в свою очередь, рассматриваться как дети бабок и дедов. Проклятие Атридов — не пустая фраза.
Не следует также впадать в иного рода заблуждение и думать, будто характер или интенсивность реакции ребенка ео ipso* зависят от своеобразия проблематики родителей. Часто эта последняя действует просто как катализатор, вызывающий такие эффекты, которые легче бывает объяснить с помощью генофонда, нежели психической причинностью.
* Уже тем самым (лат.).
Мы неверно поняли бы причинное значение проблематики родителей для душевной жизни ребенка, если бы захотели трактовать это значение всегда в слишком личном смысле — как сугубо моральный вопрос. Чаще речь идет скорее о некоем судьбоносном этносе, лежащем по ту сторону сознательной человеческой компетенции. Пролетарские наклонности у потомков древних, благородных родов, преступные поползновения у детей добропорядочных и даже чересчур хороших людей, параличная или хроническая леность у потомков энергичных и пробивных родителей- все это не только моменты сознательного выбора непрожитой жизни, но и данные судьбой компенсации, функция природного этоса, который унижает возвысившееся и возвышает униженное. Против этого не поможет ни воспитание, ни психотерапия. То и другое, даже при самом разумном применении, может в лучшем случае лишь содействовать верному выполнению жизненной задачи, поставленной естественным этосом. Мы сталкиваемся здесь с безличной виной родителей, за которую ребенок должен будет расплачиваться столь же безлично.
Но родительское влияние действительно становится моральной проблемой, если речь идет об условиях, которые родители хотя фактически и могли изменить, но из-за грубой небрежности, невротической боязливости или бездумного соблюдения условностей изменить не решились. Здесь на родителей зачастую ложится тяжкое бремя ответственности. А отговорки, что ты-де ничего не знал, перед лицом природы силы не имеют.
Неведение действует так же, как и вина.
Другая проблема, которую книга Вике ставит перед мыслящим читателем, состоит в следующем. Психология состояния тождества, предшествующего Я-сознанию, показывает, чем является ребенок благодаря влиянию родителей. Однако причинной связью с родителями едва ли можно объяснить, чем является ребенок как отличная от родителей индивидуальность. Можно даже рискнуть предположить, что не родители, а скорее генеалогии родителей (деды и прадеды, бабки и прабабки) являются подлинными породителями детей и больше объясняют их индивидуальность, чем сами непосредственные и, так сказать, случайные родители. Так же и подлинная душевная индивидуальность ребенка есть новое в сравнении с психикой родителей явление, невыводимое из ее особенностей. Она образует комбинацию коллективных факторов, присутствующих в психике родителей лишь потенциально и весьма часто совершенно невидимых. Не только тело ребенка, но и его душа происходит из ряда предков, поскольку этот ряд индивидуально отличен от коллективной души человечества.
Душа ребенка до стадии сознательного Я вовсе не представляет собой нечто пустое или бессодержательное. Едва только появляется членораздельная речь, как уже наличествует сознание, интенсивно подавляющее своими актуальными содержаниями и воспоминаниями коллективное содержание предшествующего времени. Наличие таких содержаний сознания у ребенка, еще не сознающего своего Я, вполне доказанный факт. Самое существенное значение в этом отношении имеют сновидения трех- и четырехлетних детей, среди которых встречаются сны, столь насыщенные мифологией и столь нагруженные содержанием, что мы без колебаний объявили бы их принадлежащими взрослым, если бы не знали, кто действительно видит эти сны. Сновидения эти — последние остатки исчезающей коллективной души, в своих снах повторяющей вечные фундаментальные содержания души человечества. Из этой фазы развития берут начало многие детские страхи и смутные недетские предчувствия, которые, обнаруживаясь вновь на позднейших стадиях жизни, образуют основу веры человечества в перевоплощение. Но из этой же сферы брезжат и те ясные прозрения, которые дали повод утверждать: "Устами младенцев и шутов глаголет истина".
Коллективная душа, еще столь близкая маленькому ребенку, благодаря своей вездесущности использует не только фоновые условия психического мира родителей, но в еще большей мере бездны добра и зла, таящиеся в человеческой душе. У бессознательной души ребенка прямо-таки необозримый объем, столь же необозримо велик и ее возраст. Отцу и матери подобает всяческое почтение -но и за томительным желанием снова стать ребенком, за детскими страшными снами скрывается нечто большее, чем только нега колыбели или дурное воспитание.
У первобытных народов широко распространена вера в то, что душа ребенка есть воплощенный дух предков, и потому у них считается прямо-таки опасным наказывать детей, так как это означает оскорбление духа предков. Эта вера есть не что иное, как несколько более наглядное выражение изложенной мною выше концепции.
Бесконечность досознательной души ребенка сохраняется или исчезает с нею вместе. Поэтому остатки детской души у взрослого человека заключают в себе то лучшее и то худшее, что в нем есть, но во всяком случае именно они формируют тайный spiritus rector* наших самых значительных деяний и судеб, сознаем мы это или нет. Именно они придают неприметным людским фигурам на шахматной доске нашей жизни достоинство пешек или королей, именно они превращают случайного бедолагу-отца в тирана, распоряжающегося всей нашей жизнью, а глупую гусыню, не по своей воле ставшую некогда нашей матерью, делают богиней нашей судьбы. Ибо за всяким, кто однажды стал комунибудь отцом, незримо стоит вечный образ Отца, как и за преходящим явлением чьей-то матери незримо стоит магическая фигура Матери вообще. Эти архетипы коллективной души, могущество которых проявляется в бессмертных творениях искусства и в пламенных формулах вероисповедных символов религий, суть также те силы, которые властвуют над досознательной душой ребенка и своей проекцией зачастую придают реальным человеческим родителям его почти невероятную притягательную силу. Отсюда возникает и та ложная этиология неврозов, которая у Фрейда оформилась в систему: эдипов комплекс. А потому, хотя в последующей жизни невротика образы родителей и могут подвергаться критике и низводиться до обычных человеческих масштабов, они, похоже, и далее действуют в его душе подобно божественным силам. Если бы отец по плоти действительно обладал этим невероятным могуществом, то сыновья непременно убивали бы своих отцов или, еще вероятнее, сами отказывались бы впоследствии становиться отцами. Ибо какой же нравственный человек способен нести такую непомерную ответственность? И все же насколько лучше было бы нам оставить этот перевес в силах божественному, которое и владело им от века, пока не произошло "просвещение".
* Правящий дух, дух-направигель (лат.).