Престранная история о том...
Престранная история о том, как я поселился в Италии.
...
Мне нравится писать о себе. Мне нравится, как это делает, скажем, Салман Рушди. Я с удовольствием прочёл огромный роман, где он просто описывает, как всё идёт, день за днём. И да, я не Салман Рушди, и я вообще никто, городская ворона, но я люблю писать.
Поехали. История будет порядком длинная, так что запаситесь терпением...
...
Началось с того, что на исходе лета 2022-го я, как и многие другие, уехал из России. Уехал бы раньше, но в мае и июне меня ждала пара операций. А потом ещё добыть визу стало сложнее.
Я наметил Австрию, мне хотелось, чтобы было много солнца, и чтобы вокруг был немецкий язык. Это помогло бы мне понять, зачем я учил его предыдущие 3 года. Пока единственный ответ был: потому, что он такой, собака, сложный. Но арабский ведь тоже сложный, а я его не учил.
Но не буду тут про немецкий и про приключения в Австрии в чудесном селе под названием Зелёный Ручей под Белой Горой. В другой раз. Через пару месяцев я оседлал фликсбус, и доехал до Сицилии - это было почти единственное место, где круглый год солнце, и ещё: там в городе из чудесного романса Глинки («Палермо, забыть ли душе благодарной...») живёт-поживает подруга. И ей там хорошо.
Двое суток в автобусе - обожаю этот жанр. Это вам не месяц на телеге, что было бы гораздо лучше, но всё равно хорошо. В Сицилии мне нужна была ферма километрах в 50ти от Катании, где я взялся волонтёрить за крышу и еду. (Видео оттуда). Денег ведь у меня никогда не было, я слишком много свищу с детства. Чтобы получить визу, я занял у друга 300 тысяч и на пару дней положил их на счёт. У меня самого такой кучи денег не было никогда.
Ферма была на склоне Этны, в пяти километрах от дымящихся дыр. И там тоже прошли два чудесных месяца, и про них я тоже не могу тут вам рассказывать, вы ж не собираетесь прочесть всю мою жизнь? Кому интересно, звоните, расскажу. Нам тут важно, что уезжая на зиму в Марокко, я оставил на чердаке фермы Маттео чемодан с вещами, в надежде вернуться за ним.
...
Теперь два слово про Марокко. Я в детстве жил в Алжире три года, с моих пяти лет. И я там за это время сложился и возмужал, полюбил жару, солнце и трёх одноклассниц моей сестры, старшей меня на 7 лет. Это вы тоже найдёте в другом томе, я вам сейчас только объясню, почему Марокко: в Алжире нынче всё изменилось и редким туристам запросто отрезают голову какие-нибудь партизаны. Туристам и партизанам лучше жить в разных странах или книгах, это сочетание не очень. Потому, чтобы подышать воздухом детства, а заодно океаном, я отправился в Марокко.
Ох, сколько я мог бы написать о Марокко! Ведь я жил и волонтёрил в собачьем приюте, и у меня было полсотни закадычных приятелей, самых чудесных сук и сучонков, что я знал за свою короткую жизнь, и невероятно колоритная тётка, хозяйка приюта, собачий фельдмаршал, постоянно как с цепи срывавшаяся на людей, но нежно любившая собак и пытавшаяся вылечить всё, что ещё дышало, как бы оно не выглядело и не пахло. А если не вылечить, то дать хотя бы умереть не в судорогах под забором, а на сухом одеяле и с морфием в крови. Мог бы столько написать, но для нашего рассказа важно только, что за ту зиму у меня окончательно кончились деньги.
...
Мой план был такой - подруга звала меня в Израиль, и дешевый билет туда был. Там на остаток денег я бы купил простенькую колонку с микрофоном и заработал бы денег пением на улице. Это был отличный план, верняк. Гитара у меня всегда с собой, с 13-ти лет я с ней не расстаюсь.
Я в другой раз расскажу, как я проворонил срок пребывания в Марокко на четыре дня, и как меня не пустили на самолёт, как я провёл три дня, бегая по зданию суда Марракеша в попытке наконец-то заговорить по-французски с теми, кто знает только арабский, обойтись без штрафа и успеть на следующий самолёт - я ведь сразу купил новый билет по идиотскому совету офицера, снявшему меня с первого. «Не переживайте, улетите хоть завтра», сказал он.
Я отомстил - я украл из здания суда красивую табличку «не курить» на арабском в подарок моей подруге, собирающей всякие разные таблички. И я успел в аропорт Агадира за час до самолёта и за полгода до землетрясения, так что мне дважды повезло.
...
Про то, как меня не пустили в Израиль, заподозрив в попытке нелегальной трудовой миграции (что отчасти так и было) и заставили сутки сидеть в зале ожидания я вообще не буду говорить, это вот вообще не интересно. Вместе с десятками других русскоязычных из самых разных стран я был обхамлен и затретирован самым пошлым образом. Столько в голос плачущих от неожиданного унижения женщин я увидел только в этот день. Моя израильская подруга перестала после этого со мной общаться - из-за того, что я не стал защищать свою честь и достоинство, а просто лёг спать на мягкий пол за скамейкой, в то время как она обзванивала юристов и журналистов. Был шаббат, ничего не работало.
Мне очень жаль, я не был способен скандалить, даже если бы меня убивали. Я не могу отстаивать свои права, потому что я в них не верю. А прикидываться в этом вопросе тяжело. Я знаю - то, что я не в тюрьме, не на лесоповале - только вопрос везения. А то, что надо мной можно издеваться словом и делом, о том и говорить нечего. Это у меня в крови, я вырос в России. Я не готов с этим бороться. Это страшно. В таких случаях я каменею и становлюсь не здесь. Я готов только бежать, если можно. Я потрёпан жизнью более моих четвероногих марроканских друзей, я могу красиво умереть, с песней, но я не способен оскалиться и залаять. Это к слову.
...
Обратный билет предоставлял Израиль, он должен был быть в то же место, откуда я вылетел. Но офицер ошибся, перепутал мои бумаги с чужими - и следующей ночью я оказался в Милане. После посадки в самолёт вошли трое полицейских с автоматами и меня и ещё двоих депортированных забрали в участок на оформление. Под любопытными взглядами пассажиров я чувствовал себя настоящим ганстером.
И вот в Милане я решил ехать в Сербию. Оставалось только три месяца пребывания в Шенгене по визе и я решил отложить их до лета, когда туристов больше всего и заработать музыкой легче.
Балканы рядом, я слышал про то, что у сербов любовь к России, им как-то повезло попасть в её интересы, и они верят, чудаки, что Россия о них по любви позаботилась. Но, во всяком случае, такая простота очень трогательна, и у меня были хорошие ожидания от этих людей.
И правда, в Сербии было тепло, как среди самых лучших русских. И финансы быстро поправились. В первый же вечер дня, когда я купил аппаратуру - это было в Нови Саде - мне везло, как новичку. Сербские деньги мелкие - и вот за час они наполнили чехол от гитары. Что за чёрт?? Это было «всего» 120 денежек в пересчёте на евро, и это был мой первый и самый лучший заработок за час на улице за всё последующее время.
Что я пел? Окуджаву, Утёсова, пел русские песни в перемешку с украинскими. За первый месяц четыре человека подошли познакомиться со мной и организовали для меня четыре платных концерта в Нови Саде и Суботице. Это было очень мило и вдохновляюще...
Так... Я устал писать, но так и не дошёл до того, как я поселился в Италии. Всё, об этом как нибудь в другой вечер. Потому что это всё было как бы пролог, нужный, чтобы задать начальную точку, про переезд в Италию это длинная отдельная история.
....
....
Продолжение "Истории о том, как я поселился в Италии". Ч.2, ещё более длинная.
...
Продолжим. Я мчался в первой части этой истории галопом по европам и африкам, нынче же хочу притормозить, взять другой темп. Поскольку понимаю, больше пяти минут никому не интересны я и мои приключения, кроме родных и близких. Если вы человек вдумчивый, вас интересует то, в чём вы находите себя - время и вещи.
Какие же вещи мне знакомы настолько, что я могу писать о них? Я могу писать об ущербности человека, его иллюзорности (вроде есть человек перед нами, а посмотришь внутрь - это облако. Или змея, например). Вот почему мне всегда была интересна психология. Не та, разумеется, что в учебниках и кабинетах, а та, что не позволяет нам врать о себе, и не позволяет другим врать о себе нам, не оставляет места лукавой простоте. В такой психологии мы искушены по жизни, мы схватываем - себе по росту - самые новые её инструменты из воздуха, из разговоров, из языка. Там уже весь Фрейд, Юнг, Перлз и все-все-все.
Тем не менее, люди очень насторожено относятся к психологии - как к динамиту, поскольку она раздевает. А под покровами мало ли что. Самому страшно, и вот совсем не зря.
А я всегда знал, что всё не то, чем кажется, и норовил под покрывало залезть. Это не значит, что я был зорче других, напротив. Прежде всего - менее практичный, тормоз. Обескураженный, но упрямо сосредоточенный на изнанке вещей.
И все не те, чем кажутся. И если говорить о себе самом, ну пусть назовём меня Y., то и тут, при всей своей героической попытке с ним разобраться, при том, что я знаю о нём тысячи историй, мой дорогой Y., я сам, остаётся для меня загадкой и большим недоумением. Я, скорее, знаком с тем, как надо его загораживать и выгораживать, чтобы было не стыдно, чтобы попасть в ожидания, хотя кому он вообще кроме меня интересен?
Вот, возьмём моего дядю. Он был самых честных правил, разумеется, и умер. Без дневника. И кто вспомнит теперь о нём, кто узнает, зачем была эта жизнь? Он сам не успел поинтересоваться, ни собой, ни мной. Он жил вовсю, курил не переставая своим единственным лёгким. Меня всегда называл «говнюк», и ни я, ни он сам не знали - это ласка или обида. Есть люди, которым вообще не интересно, что есть что на самом деле.
В своём интересе, в своём расследовании я могу рассчитывать только на себя. Что же важнее - жить, или расследовать? В моём случае я не знаю, это как-то сплелось.
Тень говорит с тенями, звезда с звездою. А люди - отдельно, у них только одна частота. Я не хочу эту частоту, я пытаюсь соскользнуть с неё, со здравого смысла, но это сложно.
Внешняя сторона вещей мне неинтересна, она слишком подозрительно легко собирается в целое, мне неинтересно устроиться в жизни или покорять, я хочу узнать, что и как со всем не так. С языком, с миром, с тобой, со мной.
Более интересна мне документальная сторона вещей, чёрно-белая, как в этом галопе во вступлении, когда ничего не приукрасишь, в событиях видно существо, некий смутный образ, как в кино. Или как во сне, сны ведь тоже - документы.
Но видно только на мгновение, мы не способны удерживать обнаженные, голые вещи в руках, как забытую на огне и раскалившуюся кастрюлю. Мы не «киноведы». Какие-то волны опосредования, усреднения смыкаются над ними и гасят огонь, мы улыбнулись какому-то мелькнувшему образу чужой жизни, прикоснулись, понюхали, лизнули разок. Всё, финальные титры. И это уже много. А мне хочется ещё больше. Что бы жизнь - хоп - и как лист перед травой. Бумажный исписанный лист. И чтобы это пробирало чище чистой травы.
...
Мы привыкли следить взглядом за своей привычной стороной, кропотливо в упор не замечать остального, чтобы быть нормальными, собранными, функциональными. Это выглядит самой разумной стратегией. Приятно быть целостным. Опасно быть расколотым.
А мне хочется говорить не о парне с моей аватарки, его парадах и недугах, как если бы он был чем-то обреченным на цельность, наличным, а обо всей внутренней путанице и многоголосии.
...
Хорошо, давайте проще: я сумасшедший. Вы это уже заподозрили и ещё в этом убедитесь. Я позволяю себе это - творить, что вздумается. Идти, куда вздумается. И у меня субличности. (Как будто у вас их нет). Я хочу говорить о своей вороне, о своей собаке, суке, голой и несчастной, а иногда счастливой, о запасливом барсуке, бродяге-койоте, о жизни в её странности, недопечённости, оборванности, явленной в слишком щедром избытке, об её тьме, куда мы не проницаем, о её свете, который мы не замечаем, когда он перед носом.
Мы так привыкаем к своей личности, к своему привычному облику, к этой мозоли на глазу, к своей сто раз отредактированной истории, что, наверно, когда подходит смерть и начинает сдирать одежды, слой за слоем, мы испытываем страшное возмущение. Эй-эй, полегче, кричим мы, это я, и это я. Нет, удивляется смерть, как это тебе в голову пришло?! «Форму ты в школе надел, вот и приросла, перья перед брачными играми, камилавку - когда стал лысеть. Ты мне нужен таким как есть, отпусти тряпки». Понимаете, о чём я? Я боюсь, что когда встречусь со смертью, всё будет хуже, она воскликнет «Господи, что это?!».
...
Ладно, расслабьтесь, не уходите. Я перестану каркать, сделаю морду попроще и вернусь к голым событиям.
...
К концу лета я уже не думал возвращаться в Европу. Зачем? В Сербии всё получается. Я прочёл пять томов юнговских семинаров, извлёк уйму интересного, исписал три тетради снов и их толкований, дошёл до середины моей большой сказки. В Белграде мне предложили работу - один вечер в неделю в очень уютном и старом ресторане. В Белграде уже был первый "приличный" концерт - во Дворце княгини Любицы. В Белграде ни разу за два месяца ко мне на улице не подошли полицейские. Кроме того дня, когда была стрельба в школе в 300х метрах от места, где я пел, и погибли 9 человек.
И я решил снять наконец там квартиру на пару-тройку оставшихся тёплых месяцев, я устал от хостелов. Конец странствиям!
Более того, я поговорил с парой русских риэлторов, выяснил, что на заработанные за лето деньги могу купить неключимую развалюху в какой-нибудь дальней горной деревне, оформить внж по недвижимости и зимовать уже в своём жилье, не заморачиваясь визаранами каждый месяц, когда нужно выехать из страны и тут же въехать назад. На октябрь я наметил покупку велосипеда и тур по горным деревням с палаткой, чтобы найти на краю земли избушку моей мечты.
...
Так мне всё это представлялось - и тут подул сильный кармический ветер. Всё вышло из под контроля, каждый поворот стал непредсказуем.
Сперва полицейским в Белграде наконец-то вздумалось спросить, есть ли у меня разрешение на песни и пляски. (Это такое вежливое «Проваливай!», ни у одного уличного музыканта нет такого чуда). В таких случаях я на какое-то время вообще уезжаю в другой город. Из осторожности.
Эх, квартирка была такой уютной. Чуть в стороне от города, у Дуная, деревянная лестница в спальню наверху, во дворе смешная и приветливая собака-пружина, которая непрерывно подпрыгивает, чтобы смотреть за забор...
...
Ок, я меняю планы, уеду в Черногорию, там тоже получалось неплохо в старом городе Будвы, там есть специальная крошечная «Площадь музыкантов». Но там дорогие хостелы. И я покупаю уже вечером б/у палатку (с москитными сетками на входе и по бокам - идеал) и надувной матрас, итого 17Е. Я знаю почти необитаемый лес на горе над старым городом, где будет вполне уютно в палатке. Мыться можно в хостеле неподалёку, где я бывал.
Собираю вещи на поезд, параллельно пишу знакомому музыканту из Бара, и что же: он отвечает, что его вчера увезли в наручниках с этой площади Будвы, отпустили, но посулили депортацию при следующей встрече.
Ладно, думаю, я давно не был в Суботице. И, раз уж купил палатку, попробую жить в ней. По закону это не положено, грозит штраф. Поэтому важно найти такое место, где до тебя никому нет дела. Рядом с Суботицей для этого есть отличный парк Палич, почти лес. Из вещей беру самое необходимое, остальное кладу в чемодан, и забрасываю его на чердак хостела, с русским менеджером которого я подружился. Сверху накидываю ветошку, чтобы никто не позарился.
...
Через блаблакар нахожу машину, еду в Суботицу. К сожалению, я, растяпа, зачитался в дороге и пропустил Палич.
Чем же я зачитался, спросите вы (из вежливости). И будете правы. События, люди, книги, что мы притягиваем - всё один пасьянс.
Из книг, к которым я давно не возвращался, мне хотелось перечитать Розанова. В нём тот же отсвет «серебряного века», но не в поэзии, а в очень вольном философствовании. Вот эта своевольность, внеконфессиональность очень мне нравилась когда-то. И он тоже мучался соединением двух тем, темы Бога и темы пола, как главной в жизни человека силы, главной тайны.
И да, это было параллельно Фрейду, который обоготворял пол, ощущал себя его апостолом, параллельно Юнгу, который описывал в «Метаморфозах и символах либидо» как энергия пола превращается во всё то, что человек называет собой. Если вы помните первый детский сон Юнга, вы понимаете, что это и его ключевая тема.
В моих снах приключения и инверсии пола тоже задают множество загадок, у меня есть личные причины копать этот материал.
Ну вот, пока я ехал, я читал несколько отдельный материал у Розанова, иллюстрирующий его тезис о том, как христианство (и лично Христос) в своей ненависти к полу и роду (в отличие от иудейского Бога, пол и род благословившего) уничтожает в людях всё живое и буквально вгоняет их в землю, в смерть при жизни. Он разбирает случай самозакапывания в Терновском старообрядческом скиту, когда несколько семей с детьми и стариками добровольно самозакопались в ямах, поддавшись общей панике якобы перед поруганием веры. Сектанские самоубийства - тема не новая, здесь важен национальный колорит, который даёт Розанову возможность проиллюстрировать свой взгляд на Христа на «нашем», родном материале.
Понятно, тут для меня был и личный «крючок» - и я, бездетный, бесподружный, бросивший страну, пренебрёг родом и полом ради книг и умствования. И я самозакопался. Какого Бога ради?
Быть может, в сложный момент «борьбы за выживание», в напряженных нервах, мне не стоило читать такой текст. Но он будто бы случайно возник передо мной и увлёк...
...
Я спохватился, когда мы уже подъехали к ж/д мосту в Суботице. Как раз стемнело. Последний автобус до Палича ушёл час назад. Я стою у масштабной стройки и ищу на карте города зелёных пятен. Самое ближнее пятно - окраины этой стройки. С одного краю - ж/д депо, где всю ночь будут бухтеть и гудеть локомотивы, с другого - разрытый котлован освещённый сотнями фонарей. Между ними зелёный квадрат деревьев. Далеко от идеала, но скоро ночь, а у меня тяжелые вещи. Не считаете же вы, что я должен был переться до хостела, когда в чемодане такая симпатичная палатка?
...
Ночь у депо в итоге была уютной и тёплой. Беруши защитили меня от шума депо и стройки. И заработок на следующий день был неплохим - в удачный день я мог петь и три-четыре часа, зарабатывая на зиму.
А вот вторая ночь была менее успешной. Во-первых, ночью шёл дождь, а палатка была без тента. Стало холодно и мокро. Во-вторых, проснувшись и выйдя из палатки, я столкнулся с пожилым сердитым сербом в каске, как я подумал, прорабом со стройки, и он заявил, что вызвал полицию, добавляя к речи избыточные обороты на русском языке, и вряд ли потому, что он ожидал найти во мне русского. Я отвечал по-английски.
Собрал вещи и палатку за 5 минут. Серб пытался помешать забрать палатку, но ему не удалось, я не шёл на прямое столкновение, но странными прыжками и танцами вокруг сбивал его с толку. Он не мог понять, насколько я вменяем и что ещё от меня можно ожидать, он был прям мужик-мужик, я же был явно из иной реальности.
Выскочив из опасной зоны, я отправился напрямик к городской площади, бывшей в 10 минутах ходьбы. Кто знает, вызвал он там чего-то или пугал - я не собирался терять день, я шёл на площадь. Чемодан с палаткой и прочим я запихну поодаль от себя, под скамейки вокруг клумбы на краю площади - если что, никакой палатки нет, я свалился в этот город с неба.
Нужно было торопиться, чтобы занять площадь до прихода моей основной конкурентки - безумной старухи с седыми косами, которая бормотала всегда весь день одну и ту же строку якобы песни, в которой мне слышалось что-то вроде «Я полюбила министра, мама», стуча негнущейся рукой по сломанной домре без струн и виртуозно долго держа при этом пластиковую бутылку с водой на голове. Местная сумасшедшая, родная душа.
Надо сказать, в Суботице меня многие знали в лицо и, быть может, любили, и русские и сербы - просили повторить ту или иную песню, ставили на чехол гитары горячий кофе с плюшкой, звали в гости, оставляли визитки, одна прекрасная испанка, глядя влюблённо, сняла с груди и повесила на микрофон хрустальный католический крестик, будто я икона. Я чувствовал себя не худшей деталью пейзажа и в непомерной своей гордыне считал, что у меня больше прав на площадь, чем у старухи.
И вот я иду боковой улочкой и на главной улице в просвет переулка вижу полицейскую машину. Это странно, никогда до сих пор там не было полицейских машин. Более того, мне показалось, один из сидящих в машине указал на меня второму. Меня можно было узнать издалека, я катил за собой чемодан, на мне висела гитара, в руках микрофонная стойка. Я не был уверен, это было только мгновение, после которого я сразу свернул в другой переулок, в третий, зашёл в открытый подъезд и закрыл за собой дверь. Настроение было окончательно испорчено. Желания проверять мои подозрения ещё раз не было.
Через час я направился к хостелу у автовокзала. Не самый дешёвый, зато можно с хозяином поиграть в пинг-понг, и вокзал - рядом. К сожалению, дорога шла опять мимо стройки, и я опять таки издалека увидел там неподвижную патрульную машину. Она стояла как раз возле кафе, где я собирался наконец позавтракать. Это по-прежнему могло быть жирным совпадением. Кому нужен переехавший Байкал бродяга, с его палаткой и заплаткой на худой рубашонке? Но я провёл во дворе ближайшего дома ещё пару часов. Читать было слишком нервно. В таких случаях лучше писать.
...
В хостеле, где я мог перевести дух и провести вечер за теннисным столом, я решил отправиться в Венгрию, тут всего 20 километров до границы - у меня же есть ещё три-четыре недели шенгенской, именно венгерской визы, а я там ещё не был. Но поиск по блогам музыкантов опять таки посулил сложности с полицией. Там рекомендовали Словакию из ближних стран.
Так был сделан первый шаг в сторону Италии.
...
Окончание будет.
Алексей, очень интересно пишете. Хотелось бы узнать, как дальше развернулась ваша история....
Ну что ж, коли интересно, то ещё кусочек...
...
Милан не хочет больше говорить о психологии и семье - ему бы забыть всё это. И он возвращает к снам, спрашивает: И что это даёт? Вот, ты запомнил сон про булочника, про Дон-Кихота, и что? В голосе слышится тот же скепсис, что отделяет людей, знающих о душе от тех, для кого она - абстракция.
Если бы вместо Милана за рулём сидели вы, я бы ответил, что сны - самоценны, как цветы. И они вышли из рук того же художника, что слепил нас, природу и те миры, о которых мы не знаем .
Я привёл самые «прозрачные» в контексте отьезда образы снов. А сколько там «взрывающих мозг»?
Вот, следующий сон в типичной для меня во сне театральной обстановке. Я всегда даю снам название, чтобы лучше их запомнить, это распостраненная практика. Так вот, сон называется «Мои сиськи».
В начале сна я с гитарой и партнёршей под руку проделываю круг по освещенной софитами сцене.
Затем я смотрюсь в зеркало за кулисами. На мне легкое концертное платье, при этом я во сне с внушительной женской фигурой и грудью. Ищу поворот головы, при котором моя фигура обретает достаточную выразительность. Воинственно скалю зеркалу зубы и ору импровизированную "серенаду".
"Сиськи нараспашку,
вот мои замашки."
Партнёрша косится на меня: не слишком ли эксцентрично? Не переигрываю ли? По мне, так в самый раз. Образ должен быть ярким.
...
Мне жаль тех людей, которые думают, что сны - остатки дневных впечатлений. Я не был в театре больше года, я не драг квин, ничего приблизительно похожего не было среди моих впечатлений: это о театре, который я ношу в себе, это о ядре моего характера. Я считаю, что приличия и чувства верующих надо непременно оскорблять - обязательно красиво, стильно и по-детски весело, чтобы они не стали догмой, не стали основанием для насилия в адрес тех, кто строит свою жизнь иначе. Город без карнавала, где все рады обнаженным - не идеальный город, в нём нет красного перца.
Почему художник сна именно перед отьездом поднял эту тему? Может быть, из-за тяжких «духовных скреп», которыми, как кистенями, так часто стали размахивать в России. Во мне тут же просыпается бунтарь. Если что-то запрещают, надо немедленно это сделать.
Хотя тут ещё несомненна тема сочетания мужского и женского, андрогиности или выбора определённой конфигурации мужского и женского в себе. В дневной реальности скажут, например: «Она стала более непримиримой, жесткой, в ней появилось что-то мужское», или «он стал мягче, эмпатичнее».
Эта тема очень сложна и уводит в глубину, в психологию и историю. Многие люди ярко проживают её в дневной реальности, меняя пол или предпочтения в сексе, или внешний вид, или характер. Юнг утверждает, что во второй половине жизни в традиционных обществах мужчины развивают женские черты и наоборот. Всю эту динамику можно загнать в бессознательное репрессивными законами и получить вместо богатства социальных форм пополнение в армию невротиков.
...
Или вот другой сон рядом: это прямо небольшой фильм, кино для одного зрителя, но, несмотря на это, продюсеры не пожалели бюджета - роскошные декорации, костюмы, актёры.
Называется «Возничий-интриган».
Мы в древней Греции: некий хитрец убедил вельможу, что его возница, правя, слишком быстро стремит колесницу. Якобы всем известна из мифа история о том, что такой возница и сам погиб, и сгубил своего господина.
Вельможа прислушался к этим словам, и как только возница вновь разогнался, вельможа крикнул ему что-то, тот страхе повернул к нему факел, тут вельможа и нанёс удар ему в голову и скинул его с повозки.
Похоже, мы переносимся в другое время...
Хитрец стал новым возничим вельможи, и вот они идут вдвоём по городскому рынку, и он говорит: «Мой принц, я знаю, отчего вы не замышляете ничего против королевы-матери.»
Я во сне знаю, что имеется ввиду Екатерина Медичи, значит продолжается цепочка снов про герцога де Гиза, начавшаяся в то время и регулярно дарящая мне новые сюжетные повороты до сих пор.
«Не оттого ли, что вы не считаете себя достаточно сильным для такого противника?»
Принц смеётся: «Не спрашивай об этом, а то у меня будет комплекс неполноценности».
Здесь, дорогой друг, ваша реплика. Мы ведь договорились - сейчас вы за рулём вместо Милана. И вот, как раз теперь вы спрашиваете - глубоко заинтересованно: «А что за цепочка снов про герцога де Гиза?»
Спасибо за вопрос. Я приведу только первый из них.
«Её герцог де Гиз»
Как ей вернуть возлюбленного? Прежде всего, ей хотелось понять, почему у всех, кто идёт против совести - кривой левый глаз. Так и у её возлюбленного, герцога де Гиза.
Она видит на водах Сены горящий корабль. Так вот что, он же тоже горел с кораблём!
(Видимо, у меня отложилось в голове, что в книге Дюма у де Гиза было увечье на лице, его эпитет «меченый». Но сон для своей цели придумывает другое увечье, отсылающее к «дьявольской» левой стороне).
Её размышления прерывает магическое зрелище: в каменной стене разгорается огонь и из него с помощью колдовства появляется вестник от де Гиза. Он говорит: "Герцог даёт вам два дня на то, чтобы покориться и явиться с покаянием к его ногам."
«Так передай ему - отвечает она - я даю ему два часа на то, чтобы он всё бросил и пришёл ко мне...»
Я во сне удивляюсь: как это она верит в такое, неужели он может так поступить?».
...
Я упоминал уже о том, что отьезд был также завершением долгих отношений с подругой. Как бывает, к этому долго всё шло, но много лет мы не делали последнего шага. И, конечно, расставание не могло не быть тяжелым и драматичным. Образ горящего корабля (построенной, реализованной, но сгоревшей в итоге мечты) и сквозящий за ним образ Варфоломеевской ночи, ночи убийств, обнажают чувства, прячущиеся глубоко внутри, куда не проникает свет. Мы расстались даже не как друзья, но как соседи по гостинице (какой горький итог!).
У Милана по крайней мере было его озеро гнева, он ощущал и выговаривал его. Я же о своём озере узнаю из снов, и в его зеркале всё очень запутано.
...
Эта удивительная сложность прежде всего вынуждает нас снова и снова признавать собственную внутреннюю множественность - вот что не знает о себе человек, пренебрегающий психологией. Да, душа - монада, целостна, но то трансцендентная душа, идея души. Эмпирическая же душа, моя и твоя - это хор, это хоррор. Мы привыкаем слышать только один голос, голос «я», нашей социально ориентированной части. Остальные не в луче сознания, они появляются там, как удивляющие нас самих истории, которые мы рассказываем о себе другим, не в силах разобраться - как это, ну почему так? - или в этих ночных историях, которые нам рассказывает художник снов.
...
Всё странное, сложное, неудобное в себе легче переложить на других, или на случай и судьбу, и верить, что я - цельный, прочный, очевидный, просто люди вокруг странные, и ещё творится вокруг чёрти что.
Но нет, во мне самом война, давно, со дня появления на свет, а может быть и раньше, под самым моим носом, в мыслях и чувствах, по крайней мере, десять - двадцать значимых фигур кроят моё королевство, обьединяются в союзы, рушат крепости.
...
А я ходил днём каждый день тем же маршрутом на работу и с работы, и вроде бы знал всё в своём королевстве, и досадовал, что жизнь скучна. Читал «Сорок пять» и, небось, думал невольно: вот люди жили! Шпаги, верёвочные лестницы, яды. Если бы я только мог заглянуть в свой водоворот, если бы мне дали волшебный экран, который отображает всю мою войну!
Только сны мне помогают, но они - тёмное и нешлифованное зеркало. Любая жизнь красочнее и драматичнее Шекспира. Его мир может захватить на час, на день, на месяц, жизнь же держит нас в напряжении долгие годы, в ней тысячи протагонистов, сменяющих друг друга. И всё это прошито рифмами и размерами в уникальное целое - у которого нет зрителя, то есть, он есть, но он обычно мертвецки пьян. Пьян собой. Сидит в своей ростовой кукле, и видит роскошный спектакль через дырочку в ткани.
О двойном дне жизни я недавно встретил близкие чувства в интервью Д.Линча: «У меня было очень много детских страхов. Только мучительных, а не просто каких-то испугов. По-настоящему мучительных. Я думал: "Это не то, чем оно кажется" — и мучился.
В какой-то момент я понял, что прямо под оболочкой внешнего мира существует другой мир, а если копнуть глубже, там будут проявляться всё новые миры. Я знал это ещё ребенком, но не мог доказать. Это были просто ощущения. В голубом небе и цветах заключена благодать, но иная сила — дикая боль и разложение — в равной мере содержится повсюду.»
...
И вот уже -дцать лет я, как вдова Монсоро с верным Рене (ещё пара героев из той же книги), запершись в тёмном замкнутом склепе, раскладываю Таро, общаюсь с ящерицами и крысиными лапками, чтобы... чтобы что? Чтобы сдержать какую-то клятву, данную - себе? - на грани жизни и смерти.
Я говорю образами - потому что я не знаю, но только чувствую. Эти литературные истории, вызывающие в нас сильные резонанс, коль скоро они проникают даже в сны спустя долгие годы после прочтения - они - как ни странно - про нас самым непосредственным образом.
Вот ещё пушкинский образ, так меня волновавший - история про Финна и Наину из Руслана и Людмилы. Это тоже рассказ про «пламенную» романтическую любовь. В таких сюжетах стихия огня подчёркнута так явно, что ни один научный ум не сможет отрицать: воистину, в психологии учение о стихиях до сих пор актуально. Помните - Финн совершал подвиги, чтобы положить все добытые ценности к ногам Наины. И она каждый раз пренебрегала им и его даром. И последний его подвиг - он на многие годы ушёл в затвор, в «чёрные» книги, как Рене с любовницей Бюсси. Финн искал любви, пусть приворотной. А Диана Монсоро из любви искала мести, с помощью Рене - формулу такого яда, который сможет отравить принца Анжуйского, убийцу её любовника, даже на расстоянии.
...
Вот и у меня какой-то схожий миф внутри. Я тоже ищу алхимическую формулу. И знаю, что мой путь замешан на романтической любви (потому так трудно было в жизни строить отношения - из-за путаницы земного и небесного, реальности и вспыхнушего внутреннего огня, не относящегося к девушке, но только к богине - Юноне, скажем. Несколько раз я сгорал до пепла, даже не открыв своих чувств).
...
С опытом множественности себя и другого мы сталкиваемся в попытках строить отношения. Чем сложнее структуры личности в паре, чем больше в них сильных и противоречивых фигур, тем сложнее добиться согласия. И ярко видно, что мы с начала имеем дело с одним лицом, с одной инстанцией, потом с другим, потом с третьим. Человек изменился? Он божится - нет, я тот же. Просто другая его фигура заняла пост посла в ваш мир.
...
Де Гиз - это ещё про кровавую вражду. Про Варфоломеевскую ночь, когда якобы во имя духовной цели, а на деле, как всегда под Солнцем - в рамках политического проекта, но Христа ради, убивали, предавали друзей и родственников, женщин и детей, выпускали демонов на свободу. Образы снов суммируют все актуальные смыслы.
Именно в Ту ночь он заработал шрам во всё лицо. Как будто Сатана его пометил, как верного слугу.
...
Что же в итоге ответить Милану - что мне даёт моя работа со снами? Милан не поэт, и чтобы не выглядеть фриком, страдающим тяжелой формой нарциссизма, мне нужно сказать что-то практичное. И я говорю - я учусь на психолога, я должен раз в неделю разбирать сны со специалистом.
Это сразу делает меня правильным, защищённым, а жаль, гораздо честнее быть чёрти чем, странным парнем, таким, как есть.
Ведь на самом деле сны по большей части ничего не помогают сделать яснее, они каждый день задают всё новые вопросы, на которые нет и не будет ответа, они последовательно делают мир вокруг и внутри всё более сложным.
...
Чем я зарабатываю деньги, спрашивает Милан.
Вот нормальный вопрос, волнующий нормального человека.
Но я опять не смогу ответить просто, надо всё обьяснять.
И опять же Милану я отвечал очень осторожно, чтобы не выдавать меру своей асоциальности. Вам напишу немного откровеннее и уже исходя из немного иной, сегодняшней моей сицилийской реальности.
Я говорил, что моя жизнь кончена. Остался бонус, чтобы закончить самое важное. Потому я не могу больше тратить время на работу.
Волонтёрство, что я пробовал сперва, не подходит. Четыре часа работы в день - слишком много. Даже три. Слишком много лучших сил уходит. Готовить себе весь день еду, убирать за собой, справляться с собой самим - уже приличная нагрузка. Люди, у которых есть ресурс на работу, вряд ли тут меня поймут, даже осудят, но вороны согласятся.
При таком раскладе два часа петь на площади - оказалось отличным компромиссом. Конечно, это несколько асоциально. Мои коллеги, с которыми видишься на площади ежедневно и начинаешь со временем здороваться - цыгане, карманники, продавцы каштанов, красотки, нищие и сумасшедшие, и никто из них не платит налогов.
Если считать деньги, то мне нужно немного - 20 евро в день на всё необходимое, я трачу деньги исключительно на оплату комнаты и продукты в самом экономичном супермаркете. Никакого транспорта - Господь не даром придумал велосипед.
Зимой я не работаю, поскольку туристов нет на улицах, и я занят своими делами, потому за лето я должен отложить запас денег на зиму.
...
Когда стемнело, я понял, что содержательный разговор выдохся, и ещё понял, что мы будем говорить до самого конца, если я хочу выжить. У Милана были стеклянные красные глаза, и если на минуту возникала пауза, он или я обязательно начинали новую историю. Логика исчезла, это стало похоже на так называемый взаимный психоанализ методом свободных ассоциаций. Или, говоря словами поэта: "А у нас в подвале газ, а у вас?".
Автор изменил свой комментарий 28/01/2024 - 17:20
...
На нетбуке не работает клавиша «э». Если б не это, я никогда бы не задумался, как я люблю указательное местоимение...
Моё повествование легко попадает в универсальные сюжеты Борхеса. Конечно же, это долгая дорога к дому, Одиссея. Тем более, что именно на Сицилии пещера Полифема, а на гербе Сицилии три ноги, собранные в колесо - что это, как не метафора бесконечных странствий.
В этой главе я расскажу главным образом про один длинный сложный день и ночь за ним, про переезд Суботица - Марибор (Словакия), блаблакаром. Судьба явно неспроста свела нас вместе с водителем-сербом, мы оба были в «лиминальной воронке», или, наоборот, на гребне кризиса, оставалось только сжать зубы и идти вперёд. За день, проведённый в дороге мы успели обо всём на английском подробно поговорить - и о моих и о его планах на жизнь, о политике, о психологии. И это очень кстати, потому что ураган наблюдается во всех трёх областях, и по сумме данных можно увидеть его обьём.
Начнём с того, что Милан - у водителя было самое итальянское из сербских имён - выехал гораздо позже назначенного времени, несколько раз перенося его на позже. Других машин до Словакии всё равно не было, я подождал пару часов, ещё пару часов, ещё пару часов - и так сидел на скамейке у перекрёстка и читал себе спокойно почти 8 часов. Полако, господа.
Потому наш разговор начался с его истории: у него были проблемы с оформлением какой-то бумажки в полиции (опять полиция), его не пустили на границе в Хорватию без этой бумажки - задержали как какого-то бандита - возмущался он, а в Словакии его ждали больные, температурные дочь и жена. И он ночью не спал, а ехал обратно до полицейского участка и с шести утра до обеда ждал, пока бумажку оформят. Иногда взрывался, взывал к человеческим чувствам бездушных сучонков, которые иначе и не думали торопиться, но постоянно находили время для отдыха и еды, которых Милан был лишён.
Пожалуй, он был не в лучшем состоянии для дальней дороги. Говорить с ним было важно уже для того, чтобы он не заснул за рулём.
Он попросил, чтобы я рассказал ему об отьезде из России, задал сразу несколько вопросов - как я отношусь к текущей ситуации, надолго ли я уехал, как это случилось, похоже, предполагался развёрнутый ответ. Я не буду делать вид, что помню, как я отвечал. Порассуждаю заново.
...
Уж две пары башмаков износил, четыре тетради исписал. Зачем белеет мой парус и что искал я в краю чужом? Что творилось в моей голове, когда я отправился в путь?
Я понял, что уеду, за день до войны. Никогда раньше у меня не было такой идеи, а теперь это было готовое решение. Многие «сюжетные линии» закончились. Закончены, увы, отношения. Не вышло. Трагедия? Да. Закончен мой проект с камерной вокальной музыкой. Чего там, я хотел психологией заняться? Вот и прекрасно.
Как у Щербакова мрачное дозволение Люцифера: «Так что где нибудь в Лаосе потанцуй ещё на тросе// или где-нибудь в Майами помаши ещё руками, может всё-таки взлетишь».
...
И кстати, мне исполнилось 50. Красивая цифра. Я вспомнил, как мне кто-то сказал в детстве про соседнего мальчика - «ему 15». И я удивился: так много? Как это вообще возможно? Как он этого добился?
Дети удивляются, как индейцы в старых фильмах - пучат глаза, округляют рот и застывают, глядя в одну внутреннюю точку - там где в их голове укладывается среди прочих новое знание. Могут даже воздух всосать с шумом, чтобы драматизировать момент и сочетать познание и удовольствие.
50 - отличный возраст, чтобы умереть. Постыдный даже: а как же «... Байрон и Рембо»?
И я решил отныне считать себя в некотором смысле мёртвым, а всё последующее - как бонус, как 10ю жизнь, по ошибке данную драной кошке. Южин - мой псевдоним с 2010го - умер. Я взял себе новое имя, «Ворона». Было бы время, и в паспорте бы поправил.
Почему Ворона? Ответ увёл бы меня в долгий экскурс в мои сны, где фигуры мыши и вороны играют очень важную и таинственную роль. Скажем, это мой тотем. Один из двух. И так я подписываюсь теперь.
Как же живёт ворона? Впроголодь. Меняя города. Расклёвывая драных кошек и глубокомысленно наблюдая за происходящим. И конечно, любая ворона время от времени от всей души поёт. Если кому-то не нравится, есть беруши в аптеке. И потом - у любого карканья есть свои фанаты.
...
То, что я теперь Ворона (врана по-сербски) почему-то очень насмешило Милана. Сам он был честный работяга, дальнобойщик, при семье, дочки уже вырослые. Изьездил всю Европу, однажды проехал через Россию. Как и очень многие сербы, хочет погулять хоть раз в жизни по Красной площади, такая у них коллективная грёза.
И, разумеется, у нас был длинный эскурс в политическую историю России, Украины, Сербии и долбаных американцев, ради сербских урановых рудников в Косово готовых начать войну на другом конце земли.
...
Милан описал ситуацию в Сербии: Вучич всё больше подминает страну под себя. В каждом городе его партия занимается зачисткой - всех, кто «не в строю», не сотрудничает, вытесняют из бизнеса, из медиа, с работы. Появился институт осведомителей. «Но мы ещё боремся, хотя я вот в итоге забрал семью и уехал в Марибор - 5 лет назад. И с каждым годом убеждаюсь, что правильно сделал».
...
Милана зацепили мои чудачества про ворону, и то, что в снах у меня особые отношения с воронами, и вообще то, что я всё время записываю сны и размышляю над ними. И он родил великолепный вопрос, он спросил - что же я видел во сне перед отьездом? (! - так маркируют удачный ход в шахматах). Похоже, он искал, чем «завести» меня, чтобы я трещал до утра.
Ван минит, попросил я, открывая рюкзак. У меня все ходы записаны. (И как мне самому это не приходило в голову?)
Я смотрю день отьезда. Первая запись - про дежавю при виде станции Можайск. «Привет, Можайск! История повторяется через почти 40 лет, я снова бегу из дома, чтобы принять новую форму».
Пожалуй, расскажу тут - не для Милана, только для вас.
...
Всё детство пару месяцев лета я проводил в пионерском лагере от Московского университета недалеко от Можайска, то был мой рай, также как школа весь год была адом. В ней я был придурком, мебелью, мальчиком для битья, а в лагере с детьми научных сотрудников, как и когда-то в Алжире - свободным человеком не без харизмы. И там у меня был реальный друг, с которым я ощущал глубокую связь.
1985й, мне 13, отец ушел из МГУ на стройку. Путёвки в лагерь не будет. Я заявляю, что всё равно поеду туда, наймусь помощником в столовую или ещё куда. Пытаюсь убедить себя и родителей, что это возможно. Мать смотрит на меня, не отрываясь, круглыми глазами, её силы исчерпаны, пытается подключить отца: «Ну, скажи ему». Отец глядится в сумашедший блеск в моих глазах. «Я уже сказал. Если ты уедешь, мы с тобой больше не разговариваем».
В 4 утра я просыпаюсь без будильника, бесшумно открываю и закрываю за собой двери. «Quietly turning the backdoor key, Stepping outside, she is free...» В кармане полтора рубля, в рюкзаке книжка, в сердце птицы.
45 копеек следующим утром мне придётся потратить на звонок домой с территории санатория возле лагеря - разговор дважды срывается, автомат глотает 15копеешные. Мне надо донести до матери очевидную ложь, что меня якобы взяли на работу - чтобы она выдержала моё отсутствие. Неустойчивый сигнал тут даже в помощь. Никаких деталей не требуется.
Во-первых, моего друга в лагере не оказалось. В-вторых, мне удалось только в первый вечер добраться до пионерских харчей в столовой, дальше хорошо знавшие меня сотрудники предупредили, что они не пропустят меня в столовую - и в спальные корпуса не имеем права.
Я понял, что вопрос ресурсов критический. На остаток денег я купил килограмовую банку консервированного зелёного горошка. Знакомый парень принес кусочки чёрного хлеба из столовой. Одна девочка поделилась одеялом.
Я спал на территории санатория в домике для шахмат - фигуры в половину моего роста я дерзко выставлял под моросящий дождик, часом раньше затушивший мой костёр в соседней роще, возле которого я думал было спать. Было ужасно холодно перед рассветом. Ложиться было нельзя, даже сидя на ладье я мог засыпать максимум на полчаса, после чего надо было ходить, чтобы согреться.
...
Из той поездки я привёз вагон счастья, веру в себя и телефон девочки, добытый после дискотеки. Что и зачем я ей плёл про моё бандитское настоящее? Я забыл - настолько это было глупо. Но вдохновенно. Красивые девочки не дают кому попало номер своего телефона.
Я вернулся через три дня, два из которых я ел зелёный горошек, и по крайней мере один из которых вообще ничего не ел. Родители действительно со мной не разговаривали, тоже дня три, и это было очень кстати.
Как вы догадываетесь, и с девочкой потом ничего не вышло. Она пришла здорово накрасившись, с густым слоем тональника, совсем другая, и я как-то заробел и заткнулся. Я очень мучался в то время своей немотой, я не умел связать двух слов, и с барышнями это превращалось в жуткую пытку. Вобщем, я просто сбежал при первой возможности.
Я рассказываю об этом так подробно, потому что всё это состояние неприкаянной свободы не оставляло меня и в этот бродячий год, и эта детская история так похожа на то, что будет дальше, всего через 12 часов после момента, где мы с вами остановились.
...
А мы остановились на вопросе Милана о снах, связанных с отьездом. И вот я открываю дневник на ночи, которую я провёл в Смоленске в палатке. Я ехал в Европу поездом и автобусами - Москва-Смоленск-Минск-Вильнюс-Варшава-Вена, итого 3 дня и 7.000 р, чем дальше, тем дешевле из-за фликсбусов. Палатка в чемодане. Уезжая на зиму в Марокко, я оставил её на ферме в Сицилии, так что в Сербии пришлось купить новую.
Итак, в Смоленске я доехал до края леса за чертой города (15 минут на маршрутке), там уютнейшим образом заночевал, и записал сон. Большой, на две страницы, несколько хаотичный, но есть там несколько ярких образов, и даже упомянут отьезд. Это редкость, когда сны реагируют на реальность «в режиме онлайн», сразу.
Книжный магазин, двое работников, я руковожу выкладыванием товара. Моё внимание привлекает обложка журнала: по горизонтали она разделена на три части, где изображены три части собаки. Шкура, кишки, кости-мускулы.
Это очень яркий образ, который сны ещё долго развивали от сна к сну, но его толкование требует слишком глубокого ухода в психологию, я не стал его разворачивать с Миланом, не стану и здесь. Скажу только, что я ясно слышу, глядя на эту картинку, незабываемую интонацию Хвостенко: «Внутри собаки жуть и мрак...»
А вот дальше понятно и без толкования.
Другое фото в журнале, белый лист и на нём маленькое размытое пятно: это реальная фотография булочника, мобилизованного в какую-то карательную армию (Вермахт?). Я во сне понимаю, что это фото - рассказ о том, что зло вершится руками простых людей.
Я чувствую свою вину и думаю: «и что, я бы им проповедовал бросить оружие? Глупости...»
Очень реалистичный момент, без комментариев.
...
Дальше статья в журнале - о спортивном состязании - там бегуны должны первыми найти под снегом цветок. Но март был такой снежный и холодный, что не нашлось ни одного цветка, тщетно спортсмены перерывали все сугробы на поле.
Тоже без комментариев. Не часто сны выражаются так понятно. Снег, холод, зима - образ замораживания чувств, суровой среды. Сугроб - слово-родственник гробу, погребению. И весны в этот раз не будет.
Потом мы идём втроём с парнем и девушкой, я говорю им, что уезжаю завтра в Австрию, поскольку не люблю снег и зиму. Парень начинает изображать Дон Кихота со встречными.
Что ж, у каждого из нас своя поза. Я, видно, чувствую себя стариком, у которого усох мозг от неуёмного чтения и он превратил свою жизнь в странствия во имя идеи, печальной и прекрасной: что книги не врут, что человек способен противостоять злу, что есть любовь. Где? Я не знаю, но непременно где-то должна быть.
Вот в том, как Милан без сна второй день мчит к больной жене и дочке. Когда он говорил с ней по громкой связи, у неё был такой глубокий (температурный) и любящий голос, ей было важно одно: когда он приедет. Когда? Када - по сербски, без ударения. Она повторяла вопрос и молчала, и это было ужасно трогательно.
Но Милан человек из плоти и крови, а не из романа. Последние годы он старается брать рейсы подальше, что бы быть дома реже. Отношения с женой стали такими тяжелыми, что он не может их выносить, даже между рейсами он не может теперь ночевать в одной с ней доме, спит в машине. Если бы не дочки, с которыми очень хорошие отношения, он бы давно сбежал. Вместо этого он покупает новый дом - как же парадоксальны люди! Потому что - какова бы не была реальность - он будет хорошим мужем, он должен всё сделать для семьи. Он должен.
Когда он говорит об том, в нём колышется озеро гнева, мне даже становится на минуту страшно - что будет, если он не сможет его контролировать, если его болты, как он ни крепок, сорвёт к чертям - чем может кончиться эта семейная история? И какой бес тут сидит - в нём, или в этой женщине, чей голос звучал так обезоруживающе мягко.
Я обсуждаю с Миланом, что у меня, пожалуй, осталось только полторы-две пары знакомых, которые с треском не разлетелись после трёх, пяти, максимум семи лет вместе, или не находятся в таком же состоянии хрупкого перемирия на максимальной дистанции. Очень многих именно это побудило начать встречи с психологами разных направлений и почти каждый считает, что это было спасительное решение. Мало кому это помогло «спасти брак», но, по-крайней мере, помогло многое понять о себе и в итоге отделить себя от партнёра, освободиться. Принять боль сепарации и одиночества.
Это, пожалуй, новая культура, новый язык, психология меняет «техники себя», мало что настолько изменило западную культуру за последние сто лет.
...
Милан не доверяет психологам. Значит, ещё надеется на чудо.
Я уже не волнуюсь за дорогу - он ведёт машину, как дышит, он профи. И почти всю дорогу мы мчимся - под облаками, потом в сумраке, в темноте - по пустым трассам и безлюдным улицам.
...