Карл Густав Юнг "Психоанализ"

Впервые напечатано в журнале Transactions of the Psycho Medical Society (1913 Aug 5). Пер с англ О.Раевской

     Психоанализ является научным методом, требующим известных технических приемов; благодаря его техническим результатам развивалась новая отрасль науки, которой можно дать название аналитической психологии. Рядовому психологу да и врачу эта отрасль психологии малознакома, ибо технические ее основания им почти неизвестны. Причину этого нужно, может быть, видеть и в том, что новый метод изысканно психологичен и что его поэтому нельзя причислить ни к медицине, ни к экспериментальной психологии. Медик по большей части почти не имеет психологических знаний, психолог же несведущ в медицине. Поэтому нет почвы, пригодной для укоренения самой сути нового метода. Кроме того, и сам он представляется многим столь произвольным, что они не находят возможности согласовать с ним научные взгляды. Фрейд, основатель психоанализа, особенно связывал его с половыми явлениями: это было причиной упорного предубеждения, отталкивавшего многих и многих ученых. Излишне говорить, что подобная антипатия не может быть достаточным логическим основанием для отрицания чего-либо нового. Но ввиду этого ясно, что лектор по психоанализу должен преимущественно заниматься изложением его принципов, оставляя до поры в стороне его результаты, ибо, если самому методу отказывают в научности, ее нельзя допускать и в его результатах. Прежде чем коснуться принципов психоанализа, я должен упомянуть о двух весьма нередко встречающихся предубеждениях против него. Первое из них считает психоанализ чем-то вроде анамнеза, лишь до известной степени углубленного и осложненного. Но ведь известно, что всякий анамнез главным образом основывается на указаниях семьи больного и его собственном сознательном самопознании, разоблачаемом прямыми вопросами. Психоаналитик же, хотя, естественно, и устанавливает данные анамнеза столь же тщательно, как и всякий другой специалист, прекрасно знает, что это лишь внешняя история больного, которую отнюдь не следует смешивать с самим анализом. Анализ есть сведение того актуального содержания, которое обычно остается случайным, к его психологическим детерминантам. Процесс этот не имеет ничего общего с анамнетическим воспроизведением истории болезни.

     Второе предубеждение, большею частью основанное на поверхностном знакомстве с психоаналитической литературой, считает психоанализ способом внушения, посредством которого больному навязываются известная вера или учение о жизни, благодаря чему он излечивается как бы внушением (mental healing) или христианской наукой (christian science). Очень многие психоаналитики, в особенности с давних пор занимающиеся анализом, ранее прибегали к терапевтическому внушению и поэтому прекрасно знакомы с его действием. Они знают, что способ воздействия психоаналитика диаметрально противоположен способу гипнотизера.

     В противоположность теравпевтическому внушению психоаналитик никогда не пытается навязывать больному того, что последний не может признать свободно и чего не найдет разумным благодаря собственным умозаключениям. Постоянному стремлению нервнобольного добиться указаний и советов психоаналитик неуклонно противопоставляет старание отвлечь его от пассивно воспринимающей установки и заставить применять собственный здравый смысл и критику, чтобы, так сказать, вооружиться ими и благодаря этому оказаться в состоянии самостоятельно справляться с жизненными ситуациями. Нас нередко обвиняют в нaвязывании больным совершенно произвольных толкований. Я был бы рад при случае наблюдать за попыткой «навязать» подобное произвольное толкование одному из моих больных (они нередко принадлежат к моим коллегам). Невозможность подобного предприятия обнаружилась бы весьма быстро. Сам анализирующий всегда зависит от больного и его суждений по той причине, что анализ по природе своей именно и состоит в том, чтобы привести к познанию самого себя. По принципу своему психоанализ столь отличается от терапевтического внушения, что эти методы невозможно сравнивать.

     Была также попытка сопоставить анализ с методом убеждения Дюбуа (Dubois), который представляет собой процесс строго рациональный. Но и это сопоставление не выдерживает критики, ибо аналитик должен уклоняться от всякой попытки спора или убеждения больного. Разумеется, он выслушивает и принимает к сведению сознательные его конфликты и задачи, но отнюдь не с целью удовлетворить его стремление добиться поддержки или совета относительно своего поведения. Проблему нервнобольного нельзя разрешить ни советами, ни сознательными рассуждениями. Без сомнения, своевременно данный добрый совет может привести к хорошим результатам, но трудно предполагать, чтобы психоаналитик всегда был в состоянии своевременно дать нужный совет. Конфликты нервнобольных большею частью (лучше сказать, всегда) отличаются таким характером, что не представляется возможным что-либо им посоветовать, — не говоря уже о том, что, как хорошо известно, больной всегда ищет совета лишь с целью снять с себя всякую ответственность, отсылая и других и себя самого к высшему авторитету.

     Наперекор всем прежним методам лечения психоанализ стремится преодолеть расстройство психики посредством не сознания, а бессознательного. Это, естественно, требует сознательного содействия больного, ибо до бессознательного можно добраться лишь путем сознания. Данные анамнеза служат исходным пунктом. Подробное его изложение обыкновенно дает ценные указания, благодаря которым психогенное происхождение симптомов становится ясным больному. Подобное разъяснение, разумеется, необходимо, лишь если он приписывает неврозу органическое происхождение. Но и в тех случаях, когда больной с самого начала сознает психическую причину своего состояния, критический разбор истории болезни весьма полезен, дабы указать ему психологическое сцепление идей, которое он обычно не замечает. Таким способом нередко выявляются проблемы, особенно нуждающиеся в обсуждении. На подобную работу иногда уходит несколько сеансов. Но в конце концов разъяснение данных сознания подходит к концу — ни больной, ни врач уже не могут привнести в него ничего нового. При самых благоприятных обстоятельствах это совпадает с формулированием какой-либо проблемы, оказывающейся неразрешимой. Возьмем, например, случай: человек, ранее совершенно здоровый, заболевает неврозом между 35 и 40 годами; положение его обеспечено, он женат, у него дети. Параллельно с неврозом у него развилось сильнейшее противление относительно его профессиональной деятельности. По его словам, первые симптомы невроза обнаружились при преодолении некоторых связанных с этой деятельностью затруднений. Впоследствии невроз обострялся при всякой заминке в делах, улучшение же наблюдалось всякий раз, когда счастье ему улыбалось при исполнении профессиональных обязанностей. Изучение анамнеза приводит к следующему заключению: больной сознает, что, если бы он работал успешнее, полученное удовлетворение сразу привело бы к страстно желаемому улучшению состояния его здоровья. Однако это ему не удается вследствие сильного противления, внушаемого ему самим делом. Путем логических рассуждений эта задача неразрешима.

     Другой случай: 40-летняя женщина, мать четверых детей, четыре года тому назад после смерти одного из них заболела неврозом. Новая беременность и рождение ребенка привели к значительному улучшению ее состояния. Это утвердило ее в мысли, что она бы вполне выздоровела, если бы смогла иметь еще ребенка. Однако она была уверена, что ее желание неисполнимо и потому попыталась отдаться филантропической деятельности. Но это ее не удовлетворяло. Между тем, по собственным ее наблюдениям, всякий раз, как ей удавалось чем-либо заинтересоваться, ей тотчас же становилось лучше, но она была не в состоянии найти что-либо, что могло бы действительно занять и удовлетворить ее: ясно, что и тут рассуждение бессильно.

     Здесь психоаналитику прежде всего надлежит выяснить, что именно мешает больной отдаться более широкому и живому интересу, нежели желание иметь ребенка.

     Так как мы не можем предположить какого-то раз и навсегда установленного решения подобных проблем, то приходится искать его в индивидуальности конкретного лица. Ни сознательный распрос, ни рассудочные советы тут не помогут, ибо причины скрыты от сознания больного; так что не существует проторенного пути, чтобы добраться до этих бессознательных вытеснений. Единственное средство, указываемое для этого психоанализом, — дать больному говорить обо всем, что ему непосредственно приходит в голову. Аналитик же должен тщательно следить за всем высказываемым и все это отмечать, отнюдь не пытаясь навязать больному свое собственное мнение. Тут обнаруживается, что первый больной более всего занят мыслями о своей брачной жизни, которую мы до тех пор считали нормальной. Теперь же оказывается, наоборот, что у него постоянные столкновения с женою, которую он, видимо, не понимает, это и вызывает врача на замечание, что профессиональная работа, очевидно, не есть единственная проблема больного, ибо отношение его к жене также требует рассмотрения. Это становится для него исходным пунктом мыслей о его семейной жизни. За сим являются воспоминания о любовных переживаниях холостяцкого периода его жизни. Из подробного рассказа выясняется, что больной всегда держал себя весьма своеобразно при более интимных отношениях с женщинами, причем своеобразие это принимало форму некоторого детского эгоизма. Подобная точка зрения оказывается для него совершенно новой и неожиданной и объясняет причину многих его любовных неудач.

     Разумеется, невозможно в каждом конкретном случае достигнуть успешных результатов применением бесхитростного способа — дать больному свободно высказываться, хотя бы уже потому, что лишь в редчайших случаях нужные психические данные лежат столь неглубоко; не говоря уже о том, что у большей части больных налицо прямое противление не обинуясь выражать все свои мгновенные переживания. С одной стороны, переживания эти часто слишком болезненны, чтобы рассказывать о них врачу, которому, быть может, и не вполне доверяют; с другой — может также случиться, что больному представляется, будто никаких особых переживаний и не было, что принуждает его говорить о более или менее безразличных для него предметах. Надо заметить, что обыкновение не высказываться прямо отнюдь не есть доказательство сознательного утаивания неприятных содержаний — разговор не к делу является нередко бессознательной привычкой. Подобным больным иногда помогает совет не насиловать себя, а хвататься за первую попавшуюся мысль, как бы незначительна или даже нелепа она им ни представлялась. Но подчас и это указание оказывается бессильным, и врач принужден бывает прибегнуть к иным мерам. Одной из них является ассоциативный опыт, обычно прекрасно осведомляющий о главнейших склонностях определенного лица в данное время. Второй же способ проникнуть в психику больного — это анализ сновидений, являющийся классическим орудием психоанализа. Анализ сновидений постоянно подвержен столь ожесточенным нападкам, что необходимо хотя бы вкратце изложить принципы, которыми он руководствуется. И толкование сновидений, и сам приписываемый им смысл, как известно, пользуются дурной славой. Недавно еще снотолкование было в большом ходу, и в него твердо верили, но недалеко и то время, когда наиболее просвещенные люди находились под гнетем всяческих суеверий. Поэтому понятен и сохранившийся по сей день живой страх подпасть многим из них, лишь недавно отчасти преодоленным. Подобная робость перед суеверием в сильной мере способствовала возникновению противления анализу сновидений; сам же по себе анализ тут ни при чем. Сновидение избрано нами как объект исследования отнюдь не вследствие какого-либо суеверного восхищения перед ним, но потому, что оно психический продукт, возникающий независимо от сознания сновидца. Когда мы осведомляемся о непосредственных мыслях больного, он почти не в состоянии удовлетворить наше любопытство; в лучшем случае он может предоставить нам лишь малосущественное или имеющее вынужденный характер. Сновидения же суть непосредственные мысли, непосредственные фантазмы, они вынуждены, вместе с тем они неоспоримо психические явления, точно так же, как всякая мысль. Про сновидение можно сказать, что оно входит в сознание в виде сложного построения; связь же его элементов друг с другом бессознательна. Лишь ассоциациями, соотносимыми впоследствии с отдельными его образами, можно доказать возникновение их из воспоминаний ближайшего или отдаленного прошлого. Обращая к самому себе вопрос: «Где я видел или слышал нечто подобное?», благодаря тому же процессу непринужденного ассоциирования возникают воспоминания о действительно пережитых известных отделах данного сновидения, иногда накануне, иногда ранее. Это общеизвестный факт, который, вероятно, подтвердит всякий. Таким образом, сновидение обычно представляет собой непонятное сопоставление известных элементов, вначале чуждых сознанию, но распознаваемых путем непринужденного ассоциирования. Это определение может быть оспариваемо на том основании, что оно является априорным. Надо, однако, заметить, что оно согласуется с единственной общепризнанной и общеприменяемой гипотезой о генезисе сновидения, выводящей его из мыслей и переживаний недавнего прошлого. Итак, мы в этом случае не покидаем знакомой уже нам почвы. Это отнюдь не должно означать, что какие-либо части данного сновидения издавна и во всех подробностях были известны сновидцу, так что им можно было бы приписать сознательный характер; напротив, все они без исключения большей частью, а то и всегда не поддаются признанию. Лишь после мы припоминаем, что сознательно пережили какой-либо эпизод данного сновидения. С этой точки зрения оно продукт бессознательного происхождения. Отыскание бессознательных его источников технически является процедурой, издавна применявшейся инстинктивно: старание просто направлено на то, чтобы припомнить, откуда заимствован означенный эпизод. На этом весьма нехитром принципе и основано психоаналитическое толкование сновидений. Происхождение некоторых их отделов относится к сознательной жизни, нередко к переживаниям, которые благодаря очевидной маловажности подлежали забвению, а потому и готовились окончательно погрузиться в бессознательное. Эти отделы всегда порождены бессознательными представлениями (образами).

     Итак, принципы психоаналитического толкования сновидений чрезвычайно просты и, собственно говоря, давно известны. Дальнейшая процедура логически и настойчиво развивается все тем же порядком. Если посвятить рассмотрению какого-либо сновидения достаточный промежуток времени — чего, конечно, вне психоанализа никогда не бывает, — воскресает все большее количество воспоминаний, относящихся к отдельным его частям, хотя иногда и не ко всем, — такие приходится волей-неволей оставлять на время. Говоря о воспоминаниях, я, конечно, подразумеваю не только те, что имеют своим предметом известные конкретные переживания, а главным образом те, что относятся к внутреннему смыслу последних. Сопоставленные воспоминания мы называем материалами данного сновидения. Рассмотрение этих материалов производится согласно общезначимому научному методу: работа над всякими опытными материалами всегда начинается со сравнения и сопоставления их согласно сходным пунктам. Точно такой способ применяется и к материалам сновидений: общие характерные их черты сопоставляются, касаются ли они внешней формы или внутренней сути. При этом необходимо отказаться от всяких предвзятых мыслей. По моим наблюдениям, начинающий всегда ищет выражение какой-либо определенной склонности, согласно которой и выстраивает свои материалы. Я наблюдал это особенно у некоторых моих коллег, бывших ранее более или менее завзятыми противниками анализа благодаря всяческим предрассудкам и непониманию. Когда судьба приводила их ко мне и они благодаря собственному анализу наконец вникали в его метод, то неизменно оказывалось, что первая ошибка в их собственной практике состояла в том, чтобы подгонять анализируемые материалы под свои предвзятые мнения, другими словами, допускать влияние на предлежащие им материалы прежней их установки к психоанализу (который они были не в состоянии оценить объективно, а лишь сквозь призму субъективных фантазий). Когда решаешься предпринять рассмотрение материалов сновидения, нельзя пугаться каких-либо совпадений или сравнений. В эти материалы всегда входят весьма разноценные образы, из которых порой бывает чрезвычайно трудно выбрать тот, который должен служить для сравнения. К сожалению, я не могу пояснить этого на примере, дабы не затягивать чрезмерно своей лекции.

     Таким образом, бессознательные психические содержания классифицируются совершенно так же, как и всякие иные сравниваемые материалы, из которых нужно вывести какие-либо заключения. Нередко делается следующее возражение: почему надо приписывать сновидению бессознательное содержание? Возражение это я считаю ненаучным. Всякая психологическая данность имеет вполне определенную историю. Всякая произносимая мной фраза, кроме сознательно выражаемого ею смысла, обладает и историческим смыслом, который может расходиться с первым. Тут я намеренно выражаюсь несколько парадоксально, ибо, конечно, не возьмусь объяснить всякую фразу согласно ее индивидуально-историческому смыслу. Это легче сделать для образований более обширных и сложных. Всякий, разумеется, признает, что поэма, например, помимо своего явного содержания всегда особенно характерна для автора по своей форме, выбору сюжета и истории своего возникновения. Поэт искусно выражает в ней мимолетное настроение, историк же литературы открывает в ней и благодаря ей то, о чем сам автор и не подозревает. Анализ данного поэтом сюжета, предпринятый каким-либо литературным критиком, можно по методу сравнить с психоанализом даже до самых заблуждений, в которые нередко впадают: психоаналитический метод успешно приравнивается к историческому анализу и синтезу. Предположим, например, что нам известно значение обряда крещения, в настоящее время совершаемого церковью. По словам священника, крещение есть принятие ребенка в христианскую общину. Но это объяснение неудовлетворительно. Почему дитя окропляется водой и т.п.? Чтобы осмыслить обряд, следует почерпнуть известные сравнительные материалы из его истории, иначе говоря, из относящихся к нему воспоминаний человечества. Для этого нужно исходить из следующих точек зрения.

     Во первых, обряд крещения есть, очевидно, обряд посвящения. Стало быть, надо собрать воспоминания именно о подобных обрядах.

     Во-вторых, для обряда крещения употребляется вода. Эта особенность требует преимущественно цепи воспоминаний о тех обрядах, при которых употребляется вода.

     В-третьих, ребенок окропляется водой при совершении обряда крещения; необходимо пересмотреть те виды обрядов, при которых новообращаемый окропляется водой или погружается в воду и т.д.

     В-четвертых, необходимо отыскать все мифологические воспоминания и суеверные обычаи, в каком-либо отношении схожие с символическим обрядом крещения.

     Подобным способом получается сравнительное описание данного обряда: установив, откуда заимствованы составные его части, мы далее распознаем первоначальный его смысл и тем самым вступаем в мир религиозных мифологем, выясняющих многосторонние значения крещения и их происхождение. Подобным же образом и аналитик подходит к сновидению; сопоставив различные его отделы с историческими их параллелями (хотя бы и весьма отдаленными), он затем приступает к построению психологической истории данного сновидения и выявлению скрытого в нем смысла. Подобная монографическая разработка сновидения, точно так же, как и упомянутый выше анализ обряда крещения, позволяет глубоко заглянуть в деятельность тончайших, переплетающихся точно сеть бессознательных детерминант. Уразумение этой деятельности, как уже сказано, сравнимо лишь с историческим пониманием обряда, на который мы привыкли смотреть весьма поверхностно и односторонне. Тем не менее на практике, особенно в начале анализа, не всегда применяется столь обширный и совершенный способ разбора сновидений; тут мы собираем и сопоставляем ассоциации лишь до тех пор, покуда скрываемая больным проблема не выяснится настолько, что и сам он не может не увидеть ее. Тогда мы подвергаем ее сознательной разработке, т.е. по возможности разъясняем ее, покуда снова не очутимся перед неразрешимым вопросом.

     Теперь вы, вероятно, спросите: что же делать, если больной ничего не видит во сне? Могу вас уверить, что до сих пор подобного примера не было: всех больных, даже утверждавших, что они никогда ничего во сне не видят, анализ приводит к сновидениям. Зато нередко больной, вначале имевший весьма яркие сновидения, внезапно лишается способности их запоминать. До сих пор в моей практике неизменно оправдывалось эмпирически выведенное заключение, что отсутствие сновидений зависит от того, что больной располагает непроанализированными еще сознательными материалами, которые по какой-либо причине им утаиваются. Наиболее обычным является тут следующее рассуждение: «Я нахожусь в распоряжении врача и охотно следую его указаниям, так пусть он и делает свое дело, я же предпочитаю пассивную роль».

     Но противление бывает и более серьезного характера. Некоторые больные, например, не будучи в состоянии признать какие-то известные свои нравственные недостатки, проецируют их на врача, хладнокровно предполагая, что и он, конечно, более или менее несовершенен в нравственном отношении, а потому им и невозможно говорить с ним о некоторых вещах. Итак, если больной с самого начала анализа не имеет сновидений или же если они внезапно прекращаются, он, несомненно, утаивает материалы, подлежащие сознательной разработке. Тут личные отношения врача и больного нужно считать главной помехой, они могут препятствовать им обоим разобраться в данном положении. Не следует забывать, что, подобно тому как врач должен иметь и выказывать принципиальный интерес к психологии своего больного, так и последний, особенно если он обладает острым, хотя бы до некоторой степени, умом, осваивается с психологией пользующего его врача и невольно принимает по отношению к нему соответствующую психическую установку. Таким образом, сам врач слеп по отношению к психической установке больного ровно настолько, насколько он слеп к себе самому и проблемам своего бессознательного. Поэтому-то я и утверждаю, что врачу необходимо самому подвергнуться анализу раньше, нежели применять его. Иначе может случиться, что аналитическая практика принесет ему одни разочарования, ибо при известном стечении обстоятельств он дойдет до такого момента, когда всякий дальнейший успех невозможен, что может заставить его окончательно потерять голову. В таком случае он охотно признает психоанализ праздным времяпрепровождением, дабы не сознаться, что он сам посадил корабль на мель. Если же вы уверены в своем психоанализе, то и больному можете сказать не колеблясь, что отсутствие у него сновидений указывает на еще не использованные им сознательные материалы. Говорю, что в таких случаях необходима известная доля уверенности в самом себе, ибо непринужденное выражение мнений и беспощадная критика, которую тут иногда приходится выдерживать, могут совершенно сбить с толку того, кто к ним не приготовлен. Непосредственным следствием подобной потери равновесия со стороны врача обыкновенно бывает, что он пускается в рассуждения с больным для того, чтобы удержать свое влияние на него, но это, разумеется, делает дальнейший анализ совершенно невозможным.

     Как уже сказано, сновидениями вначале следует пользоваться лишь как источниками материалов для анализа. В начале анализа не только излишне, но и неосторожно подвергать их так называемой окончательной разработке, ибо полное и действительно исчерпывающее истолкование их более чем трудно. Истолкования сновидений, встречающиеся в психоаналитической литературе, нередко односторонни и весьма спорны, как, например, известное сведение их Венской школой к половым стремлениям. Ввиду обширности и разносторонности материалов сновидений необходимо остерегаться односторонних формулировок. Тут главным образом ценно, особенно в начале лечения, именно многообразие значений, а никак не исключительность их. Так, например, больная видит во сне, вскоре после первых сеансов, что находится в гостинице в незнакомом городе. Внезапно начинается пожар, ее муж и отец, находящиеся тут же, помогают ей спасать тех, кому угрожает пламя. Надо заметить, что больная обладает развитым умом, но чрезвычайно скептически настроена и непоколебимо уверена в том, что анализ сновидений — вздор. Я с трудом убедил ее испытать его хоть раз. При этом я немедленно понял, что объяснить ей действительное значение данного сновидения совершенно невозможно, ибо противления ее слишком сильны.

     Я выбрал пожар как наиболее выдающееся происшествие сновидения исходным пунктом для непринужденного ассоциирования. Она начала с того, что недавно прочла в газете о пожаре большого отеля в Ν; она помнила этот отель, ибо однажды провела в нем некоторое время. Там она познакомилась с одним господином, с которым у нее завязался довольно сомнительного свойства роман. Оказалось, что у нее уже было не одно подобного рода приключение и все они носили столь же легкомысленный характер. Эта весьма важная черта ее прошлого была обнаружена первым же непринужденным ассоциированием при частичном анализе сновидения. В этом случае не было возможности объяснить больной его неоспоримое значение. Поскольку и скептицизм ее носил характер легкомысленный, постольку она никогда не признала бы подобного значения. Но после того как легкомыслие ее было разоблачено и доказано даваемыми ею самою материалами, появилась возможность гораздо подробнее анализировать позднейшие ее сновидения. Поэтому вначале весьма полезно пользоваться сновидениями для обнаружения важнейших бессознательных материалов посредством непринужденных ассоциаций самого больного. Это лучший и наиболее осторожный метод, особенно для начинающих. На произвольное толкование сновидений я смотрю весьма отрицательно: это суеверный образ действий, основанный на принятии установленных раз и навсегда символических значений. Между тем определенных значений не существует вовсе. Некоторые символы повторяются чаще других, но и тут возможны лишь общие положения. Так, например, совершенно неправильно считать, что змея в сновидениях всегда имеет исключительно фаллическое значение; так же неправильно отрицать a priori возможность, что она может обладать подобным значением в известных случаях. Всякий символ имеет несколько различных значений. Потому я не могу согласиться с правильностью исключительно половых толкований, какие попадаются в некоторых психоаналитических изданиях, ибо на опыте обнаружил их односторонность, а стало быть, и неосновательность. Как пример приведу следующее несложное сновидение одного молодого больного: Я поднимался по лестнице с матерью и сестрой. Когда мы дошли до верхней площадки, мне сказали, что сестра вскоре ожидает ребенка.

     Теперь я покажу вам, каким образом на основании общепризнанной до сих пор точки зрения это сновидение истолковывается в половом смысле. Известно, что фантазмы о кровосмешении играют значительную роль в психике нервнобольных. Поэтому образы матери и сестры можно считать соответствующими намеками

     Лестница, как полагают, обладает твердо установленным половым значением (ритмическое движение при подъеме на ступеньки — совокупление). Из этих предпосылок логически вытекает ожидание ребенка. Сновидение это при подобном толковании несомненно является исполнением инфантильных желаний, которым, как мы знаем, фрейдовская теория сновидений отводит широкое место.

     Я же в данном случае рассуждал следующим образом: если считать лестницу символом совокупления, по какому праву брать мать, сестру и ребенка как действительных (т.е. символических) лиц? Другими словами, если на основании признания символизма образов сновидения некоторые из них принимаются как символы, почему делать исключение для других? Если уж приписывать символический смысл подъему по лестнице, такой же смысл нужно приписать и образу матери, сестры и ребенка. Поэтому я и не истолковал произвольно этого сновидения, а анализировал его. Результат получился изумительный. Привожу слово в слово ассоциации к отдельным образам с целью дать вам возможность составить о них самостоятельное понятие.

     (Предварительно надо упомянуть, что сновидец — молодой человек, лишь несколько месяцев тому назад окончивший университет; не будучи в состоянии принять какого-либо решения, когда ему пришлось избрать профессию, он заболел нервным расстройством. Вследствие этого он бросил всякие занятия; невроз его принял, кроме других симптомов, и гомосексуальную форму.)

     Ассоциация к матери: «Я страшно давно ее не видал; право, я упрекаю себя в этом; грешно выказывать ей подобное невнимание». Мать, таким образом, есть что-то непозволительно запущенное им.

     «Что это?» — спросил я его.

     Он смущенно ответил:

     «Мои занятия».

     Ассоциация к сестре: «С нашего последнего свидания прошли годы. Как мне хочется увидеть ее! Вспоминая о ней, я всегда думаю о нашем прощании. Я поцеловал ее с искренней любовью! В ту минуту я первый раз понял, что значит любить женщину». Он сам тотчас же понял, что сестра его — олицетворение любви к женщине.

     Ассоциация к лестнице: «Подниматься вверх, достигнуть вершины, успевать в жизни, вырасти, стать великим человеком». К ребенку: «Родиться вновь, воскресение, возрождение, стать новым человеком».

     При первом же взгляде на эти ассоциации становится ясным, что смыслом данного сновидения является не столько осуществление инфантильных желаний, сколько стремление исполнить известные биологические обязанности, до тех пор упущенные благодаря инфантилизму. Неумолимая биологическая справедливость иногда принуждает человека искупать в сновидениях пробелы в выполнении обязанностей, запущенных им в действительной жизни.

     Данное сновидение — весьма типичный пример предвосхищающей (проспективной) телеологической функции сновидений, выдвинутой моим коллегой Мэдером (Maeder). Если придерживаться одностороннего полового толкования, действительное значение сновидения ускользает. Сексуальность в сновидениях является лишь средством выражения, но отнюдь не всегда смыслом или целью их. Указание на проспективный или предвосхищающий смысл сновидения получает особое значение, когда анализ настолько продвинут, что больной интересуется будущим, а не одной лишь внутренней жизнью или своим прошлым.

     Относительно же применения символизма только что разобранное нами сновидение лишний раз доказывает, что твердо установленных и не изменяющихся символов не существует; в лучшем случае наблюдаются частые повторения приблизительно общих значений. Что же касается так называемого полового значения, то опыт привел меня к установлению следующих практических правил.

     Если в начале аналитического лечения обнаруживается несомненно половой смысл какого-либо сновидения, смысл этот нужно признать реальным, т.е. указывающим на необходимость подвергнуть половой вопрос тщательному рассмотрению. Так, например, если кровосмесительная фантазия несомненно составляет скрытое содержание какого-либо сновидения, следует подвергнуть инфантильные отношения больного к его родителям, братьям и сестрам, а также к другим лицам, могущим играть для него роль отца или матери, особенно внимательному рассмотрению с этой точки зрения. Если же в позднейший период анализа какое-либо сновидение содержит кровосмесительную фантазию, которую мы имеем основание считать уже разрешенной, то ей не нужно приписывать безусловно полового значения, ее следует считать символической. В этом случае половая фантазия имеет значение символа, а не конкретности. Если же мы не пойдем далее конкретного значения, то тем самым сведем психику больного исключительно к сексуальности, благодаря чему происходит задержка развития его личности. Выздоровлению больного не может способствовать возвращение его к первобытной сексуальности, это лишь остановит его на низшем уровне развития, с которого ему невозможно достигнуть освобождения или полного восстановления здоровья. Возвращение к состоянию варварства не может быть полезным для цивилизованного человека.

     Приведенное выше правило, а именно что половое значение сновидения есть лишь аналогия или символ, разумеется, остается в силе и в сновидениях, имеющих место в начале анализа. Практические же причины, заставляющие нас не придавать символического значения подобным половым фантазиям, таковы: неподдельную реальную ценность следует признавать за ненормальными половыми фантазиями нервнобольного, лишь поскольку образ действий его поддается их влиянию. Мы убеждаемся на опыте, что эти фантазии не только препятствуют его приспособлению к своему положению, но и приводят его к действительным половым актам, не исключая даже кровосмешения. При подобных обстоятельствах нет смысла останавливаться исключительно на символическом содержании сновидения, но сначала нужно разобрать конкретное его содержание.

     Сделанные выводы основаны на ином понимании сновидения, нежели у Фрейда, ибо я на практике разошелся с его взглядами. По Фрейду, всякое сновидение в сущности своей есть символическая завеса вытесненных желаний, противоречащих личным идеалам. Мoя точка зрения иная: сновидение всегда содержит прежде всего сублиминальное отображение психологических обстоятельств данного лица в бодрствующем состоянии; оно подводит итоги сублиминальным ассоциативным материалам, возникающим благодаря настоящему психологическому положению. Волевой смысл сновидения, называемый у Фрейда вытесненным желанием, для меня есть способ выражения. Действие сознания с биологической точки зрения есть психологическое усилие данного лица, направленное к тому, чтобы приспособиться к окружающим условиям. Сознание его ищет приспособления к требованиям всякой данной минуты, или же, другими словами, перед ним стоят задачи, которые он должен разрешить. Во многих случаях способ разрешения ему неизвестен, поэтому сознание всегда стремится отыскать его путем аналогии. Ибо мы всегда стараемся схватить все находящееся в будущем, а потому нам неизвестное соответственно нашему внутреннему пониманию предшествовавшего. Нет основания предполагать, что бессознательное следует иным законам, нежели те, которым повинуется сознательное мышление. Бессознательное, подобно сознанию, ищет способы охватить биологические проблемы, дабы разрешить их согласно предшествующему опыту. Точно так же поступает и сознание. Неизвестное ассимилируется нами путем сравнения.

     Несложным примером этого является хорошо известный факт, что при открытии Америки испанцами индейцы приняли незнакомых им до тех пор лошадей за больших свиней, потому что свиньи были у них домашними животными. К этому процессу мышления мы всегда прибегаем для опознания незнакомых предметов: это и есть причина, давшая начало символизму. Символизм есть не что иное, как процесс понимания путем аналогии. Кажущиеся вытесненными желания, составляющие содержание сновидения, суть волевые стремления, служащие средством выражения для бессознательного. Этот мой взгляд совпадает со взглядом Адлера, другого сторонника фрейдовской школы.

     Благодаря этому различию в понимании сновидения, дальнейший анализ также получает иной характер, нежели до сих пор. Символическое значение, придаваемое половым фантазиям в позднейший период анализа, необходимо ведет не к сведению личности больного к первобытным стремлениям, а к расширению и дальнейшему развитию его психической установки, другими словами, оно обогащает и углубляет его мышление, что в итоге дает могущественнейшее орудие в борьбе человека за приспособление к жизни. Логически развивая новый ход анализа, я пришел к убеждению, что аналитик должен в положительном смысле считаться с религиозными и философскими побуждениями, т. е. с так называемыми метафизическими потребностями человека. Он не должен ни в коем случае истреблять скрытые за ними движущие силы путем сведения их к первобытным половым источникам, но должен подчинять биологической цели эти психологически ценные факты. Таким образом, инстинктам возвращаются функции, от века им предназначенные.

     Тем же путем, каким первобытный человек благодаря религиозным и философским символам высвободился из первобытного своего состояния, и нервнобольной может справиться со своей болезнью. Едва ли нужно говорить, что этим я вовсе не навязываю больному веру в религиозные или философские догматы — речь идет лишь о необходимости принять ту психологическую установку, которая в раннюю эпоху цивилизации характеризовалась живой верой в подобные догматы. Но эта религиозно-философская установка отнюдь не соответствует признанию догмата, ибо всякий догмат есть лишь преходящая формулировка мышления, являющаяся плодом религиозно-философской установки, и зависит от эпохи и обстоятельств, при которых он возникает. Установка же есть результат цивилизации; эта функция чрезвычайно важная биологически, ибо она способствует возникновению побуждений, вынуждающих человека к творческой работе на пользу будущим векам, а если нужно — и к жертве на пользу рода человеческого.

     Таким образом, человек сознательно достигает того единства и целостности, того же доверия и той же способности к жертве, которые суть бессознательные и инстинктивные свойства диких животных. Всякое отклонение от хода развития цивилизации, всякое сведение ее к более примитивной стадии лишь превращает человека в изуродованное животное, но никогда не возвращает его к так называемой естественной человеческой норме. Многочисленные успехи и неудачи на протяжении моей аналитической практики убедили меня в несомненной правильности подобной психологической ориентации. Помощь наша нервнобольному отнюдь не состоит в освобождении его от требований цивилизации, а лишь в том, что мы побуждаем его принять деятельное участие в тяжелей работе ее развития. Страдания, которым он при этом неизбежно подвергается, заменяют невротические страдания. Но тогда как невроз и сопутствующие ему болезненные явления никогда не сопровождаются несравненным чувством успешного выполнения работы на пользу других или бесстрашного исполнения долга, страдания, вытекающие из трудной, но полезной работы, из преодоления действительных затруднений, приносят с собой мир и удовлетворение, даваемое осознанием, что жизнь прожита с пользой.