Юнг о Самости

САМОСТЬ. Целью процесса индивидуации является синтез Самости. Самость является вышестоящей по отношению к сознательному «Я» величиной. Она охватывает не только сознательную, но и бессознательную психику. Осознать Самость во всей ее целокупности – превыше нашего воображения, ибо тогда часть должна была понять целое. Надежды на то, что когда-нибудь мы достигнем хотя бы приблизительной осознанности Самости, нет, ибо сколько бы мы ни осознавали себя, всегда останется в наличии неопределенная и неопределимая величина бессознательного, тоже принадлежащая к тотальности Самости. Самость – это искомая «сердцевина» личности, нечто неописуемое, находящееся посередине между противоположностями, нечто объединяющее противоположности. Это результат конфликта, выражение величины энергетического напряжения, становление личности, максимально индивидуальный шаг вперед, следующий уровень. Самость – это сущее и живое нечто, живущее между двух систем мира и их сил, смутно угадываемых, но живо ощущаемых. Это нечто нам чуждо, но в то же время необычайно близко. Оно как будто совсем наше, но все-таки неузнаваемо для нас. Это виртуальное средоточие такого таинственного устройства, что может требовать всего – родства с животными и богами, кристаллами и звездами, не только не повергая нас в изумление, но даже не возбуждая нашего неверия. Это нечто и впрямь требует всего этого, а у нас под руками нет ничего, чем это требование можно было бы достойно встретить, и хорошо уже хотя бы то, что мы можем различить это голос. С интеллектуальной точки зрения, Самость есть не что иное, как психологическое понятие, призванное выражать неразличимую нами сущность, саму по себе для нас непостижимую, так как она превосходит возможности нашего постижения. С равным успехом ее можно назвать «богом в нас». В этой точке, кажется, уму непостижимым образом зарождаются начала всей нашей душевной жизни, и все высшие и последние цели сходятся в ней же. В минуты редкого откровения, когда человек приближается к своему средоточию – к Самости, возникает ощущение бессмертия. Наша жизнь представляет собой то же самое, чем она была извечно. В наших чувствах нет ничего преходящего, так как те же физиологические и психологические процессы, свойственные людям и сотни тысяч лет назад, все еще действуют и дают внутреннему чувству глубинную интуицию «вечно длящейся» непрерывности живущего. Наша Самость содержит не только осадок и сумму всей прожитой человечеством жизни, но и является исходным пунктом, материнской землей, чреватой всей будущей жизнью, предощущение которой так ясно дано внутреннему чувству. Из этих психологических оснований вполне законно вырастает идея бессмертия. Бессмертие означает человеческую психическую деятельность, преодолевающую границы сознания. С научной точки зрения, я должен был бы назвать Самость психическим автономным комплексом, чтобы быть интеллектуально и эмпирически корректным, но я намеренно ввожу в оборот идею «божественного», потому что в противном случае будет смазана нота, звучание которой необходимо психологически. Употребляя понятие «божественное» рядом с Самостью, мы выражаем своеобразную манеру и способ, какими переживаем воздействия этого автономного комплекса. Наделяя действия автономных содержаний атрибутом «божественный», мы признаем их относительный перевес, который во все времена принуждал человека измышлять самое невероятное и даже переносить величайшие страдания, чтобы воздать должное этим воздействиям. Их сила так же реальна, как голод и страх смерти. Самость – это компенсация за конфликт между внутренним и внешним, она обладает характером чего-то, являющегося результатом, достигнутой целью, чего-то, что осуществляется лишь постепенно и становится ощутимым после многих усилий. Таким образом, Самость – это еще и цель жизни, ибо она совершенное выражение того, как складывается судьба. Самость не имеет ничего общего с интеллектуальностью, это витальное событие, вызывающее фундаментальное переустройство личности. Если мы упорно и последовательно идем путем естественного развития, то приходим к опыту Самости. Эта цель в виде этического требования выражена Парацельсом: « Пусть не будет другим тот, кто может быть собой.» Но дорога к этой цели трудна, и не всякому до путешествия. Интеграция Самости является проблемой всей второй половины жизни. В первой половине жизни ее ощущения, как правило, не приводят к актуализации проблему роста внутреннего человека. Одиночные проявления подобного рода могут легко пройти незамеченными. Необходимо, чтобы процесс индивидуации стал предметом сознательного наблюдения. С ощущением Самости как чего-то иррационального, неопределимо сущего, чему «Я» не противостоит и не подчиняется, но привержено и вокруг чего оно в каком-то смысле вращается, как Земля вокруг Солнца, цель индивидуации будет достигнута. Употребив слово «ощущение», я хотел подчеркнуть тем самым перцептивный характер отношений между «Я» и Самостью. В этом отношении нет ничего познаваемого, так как мы не можем высказаться о содержаниях Самости. Единственным нам известным содержанием Самости является «Я». Это индивидуированное «Я» ощущает себя объектом неизвестного вышестоящего субъекта. Идея Самости – уже трасцендентный постулат, который хотя и можно психологически оправдать, но нельзя научно доказать. И если мы не можем выйти здесь за пределы образа, то все же это – нечто могущественно жизненное. Я не сомневаюсь в том, что это такой образ, в котором содержимся мы. Самость - это архетипическая идея, которая отличается от других идей подобного рода тем, что занимает центральное место благодаря значительности своего содержания и своей нуминозности. Душа – это автономный комплекс, некое психологическое содержание, которому должна быть присуща известная самостоятельность в пределах сознания. Не будь это так, люди никогда бы не пришли к мысли приписать душе самостоятельную сущность. Она должна быть содержанием, которому присуще сознание и вместе с тем – частичная бессознательность, как и каждому автономному комплексу. С нашей точки зрения, душа - это и отношение к бессознательному, и олицетворение бессознательных содержаний. У гностиков мы находим, хотя и в незрелой форме, веру в могущество собственного откровения и собственного познания. Эта вера проистекает из гордого чувства своего сродства с божеством, сродства, которое не подчиняется никаким человеческим установлениям, но которое силой познания способно при случае понуждать даже богов. Это божество и есть Самость – целый спектр психических явлений у человека, который выражает единство личности как целого. Психическая целостность состоит из сознательных и бессознательных содержаний, она характеризует некое бытие, которое может быть описано лишь частично, тогда как другая часть остается неузнанной и беспредельной. Эмпирически Самость проявляется в сновидениях, мифах, сказках, являя персонажи сверхординарной личности, такие как король, герой, пророк, спаситель и др., или же в форме целостного символа – круга, квадрата, креста и др. Самость представляет единство противоположностей и часто выступает в виде объединенной дуальности, например, как инь и Ян, или враждующих братьев, или героя и его противника, Фауста и Мефистофеля. Это игра света и тени, хотя и постигается как целостность и союз; это единство, в котором противоположности соединены. Самость утверждает себя как архетипическую идею, отличную от других идей этого рода тем, что занимает центральное место. Понимание бессознательного, в том числе и Самости, возможно лишь там, где душе уделяется более чем обыкновенное внимание; тогда содержания бессознательного извлекаются из своих проекций на объекты и этим содержаниям сообщается достоверная сознательность субъекта. Острота психологического прозрения нашла свое отражение в размышлениях Мейстера Экхарта: « Кто вынужден всегда добывать себе Бога извне, тот отыскивает его неудовлетворительным способом, тот Бога и не имеет, и тогда легко приходит нечто такое, что ему мешает. И тогда человеку мешает не только дурное общество, но и хорошее общество, не только улица, но и церковь, не только злые дела и слова, но точно так же и добрые. Ибо препятствие лежит в нем самом, Бог еще не стал внутри его миром. У кого верно на душе, тому хорошо повсюду и у всех людей. Ибо человек с верной душой имеет Бога всегда при себе.» Из этих рассуждений с достаточной ясностью вытекает, что бог у Экхарта есть психологическое, точнее -психодинамическое состояние. Тому, кто добывает себе ценности извне, мешают объекты, объект имеет чрезмерное влияние на субъекта и держит его в известной рабской зависимости, потому что тогда мир выступает в качестве абсолютно обусловливающей величины. Часть либидо человека всегда направлена на объекты, на внешний мир. Необходимо понять, что наше отношение к объектам есть наша субъективная проекция. Объекты вследствие познания наших проекций утрачивают в своем значении, либидо направляется внутрь, и ее ценность начинает ощущаться за достояние индивида; от этого возникает повышенное чувство жизни, т.е. новый потенциал. Тогда и высшая жизненная интенсивность – Самость - находится в душе. Развитие Самости приобретает значение, полный масштаб которого трудно переоценить, потому что излишняя сосредоточенность на внешнем мире блокирует путь к непосредственному внутреннему ощущению. Начиная с этого момента определяющим оказывается не ценный объект, а бессознательное. Из бессознательного идут обусловленные влияния, и возникает «единство всего существа», возникает отношение между сознательным и бессознательным, причем значение бессознательного перевешивает. Наблюдается снижение в потенциале сознания, Эго почти исчезает. Такое состояние имеет сходство с состоянием ребенка. Это ощущение блаженства, и причиной такого блаженства является восстановление прежнего райского состояния. Это блаженное чувство окрашено чувством струящейся жизни, когда скопившееся и запруженное, как в детстве, могло беспрепятственно излиться, когда не надо прибегать к сознательному напряжению, чтобы найти правильный путь, когда не нужно с трудом создавать какие-нибудь условия, сулящие радость и наслаждение. Для этой радости, струящейся изнутри, не взирая на внешнее, и все согревающей, время детства является незабвенным символом. Детство и есть символ необходимого внутреннего условия, при котором наступает блаженство. Быть как дитя – значит иметь в себе скопившийся запас либидо, способный еще излиться. Отвлечение либидо назад и интровертирование его создает известную концентрацию, которая символически характеризуется как «драгоценность», как «зарытое в поле сокровище». Это поле – душа, и Царство Божье – внутри нас. Душе всегда присуще и нечто земное, и нечто духообразное. Душа никогда не теряет своего срединного положения, поэтому к ней следует относиться как к функции, посредничающей между сознательным и глубинами бессознательного. Действующая из этих глубин детерминирующая сила – Самость – отображается душой, т.е. душа создает образы, символы. В этих образах она передает силы бессознательного сознанию., она является сосудом и проводником. Ее образы суть оформленные энергии, силы, имеющие и духовную, и аффективную ценность. Если, как говорит Экхарт, душа находится в Боге, то она еще не блаженна, если же Бог находится в душе, т.е. если душа ухватывает бессознательное и превращает себя в его образ, то такое состояние блаженно. Счастливое состояние есть состояние творческое. «Душа, только сама став тварью, сотворила Бога, так что Его вовсе не было до тех пор, пока душа не стала некою сотворенностью. Что Бог есть Бог, тому я причиной.» ( М.Экхарт) Осознание образов имеет еще и некоторую ценность в приспособлении к действительности, поскольку оно освобождает наше отношение к окружающему нас реальному миру от фанатической примеси. Однако главную ценность эти образы имеют для субъективного счастья независимо от благоприятных или неблагоприятных внешних условий. Первоначально фантазии суть лишь сырой материал сомнительного достоинства. Они должны быть подвергнуты обработке, чтобы приобрести тот облик, который оказал бы максимум содействия Это психологический процесс, бессознательно повторяющийся почти постоянно, но осознаваемый нами лишь в его самых больших колебаниях. В этом акте спасения те функции, которые лежали невозделанные и бесплодные, незанятые, вытесненные, презренные, неполноценные внезапно прорываются наружу и начинают жить. Именно подчиненная функция продолжает ту жизнь, которая в дифференцированной функции грозила угаснуть. Прекращается регрессия либидо в область бессознательного, регрессия превращается в прогрессию, застоявшееся приходит в текучее состояние. Гельдерлин в своем «Патмосе» говорит: «Близок Бог и трудно постигаем, но там, где опасность, восстает и спасающее». Появление спасительного образа теснейшим образом связано с ощущением разрушения и опустошения. Если бы старое не созрело еще для смерти, то не появилось бы ничего нового, и не надо было бы искоренять старое, если бы оно не вредило новому, преграждая ему дорогу. Это ощущение свободы быть таким, каков кто есть, но в то же время – и долг быть таковым. Это высшая возможность нравственной красоты, но только красоты в силу природы, а не в искусственно приготовленной идеальной форме. Эта возможность представляет человека таким, каким он мог бы быть. Но в этом же образе таится и величайшая опасность. Человек, поддаваясь этой зовущей силе, так увлекается ею, что отвергает все прежние ценности. То, что раньше считалось истиной, теперь считается ошибкой. Если человек по воле случая лишь наполовину цивилизован, наполовину же еще варвар, то сила бессознательных образов разбудит в нем все его варварство. Ненависть человека всегда концентрируется на том, что доводит до его сознания его дурные качества. Спасающий акт все снова оказывается тщетным из-за наличия в бессознательном некоторой не спасенной части. Это не спасенная, не укрощенная, не воспитанная варварская часть души, которую все еще надо держать на цепи и никак нельзя отпускать на свободу, проецируется на других, тогда как на самом деле это есть часть нас самих, до сих пор не прошедшая через процесс обуздания. Неуспокоенность есть конкретное выражение неспасенности. Все вытесненные и непризнанные содержания бессознательного раздражают и усиливают в новом ощущении плотскую природу. Чистый небесный дар оборачивается знойными бреднями. С этого и начинается энантиодромия – превращение доселе ценного в неценное, прежнего добра во зло. Сила жизни остается по ту сторону моральных суждений. Сознательные ценности промениваются на чистую инстинктивность и отупение. Шаг к более высокому сознанию уводит прочь от всяких запасных гарантий и страховок. Человек должен полностью пожертвовать собой, ибо может продвигаться дальше, только исходя из своей целостности, и только его целостность может гарантировать ему, что путь не станет для него абсурдной авантюрой.