Введение: Юнг и постъюнгианцы (Эндрю Самуэлс)

По моим подсчетам я рассказывал о юнгианской и постъюн-гианской психологии и анализе в восемнадцати университетах семи стран мира только за последние пять лет. И обнаружил, что назло более или менее полному отсутствию основных текстов по аналитической психологии в программах и учебных планах неподдельный интерес к ней по-прежнему существует. В программах университетов Юнг упоминается преимущественно как основной раскольник в истории психоанализа, то же самое происходит и в рядах клинически ориентированных психотерапевтов. Хотя в работах большинства психоаналитиков имя Юнга замалчивается, многие терапевты — и не только юнгианские аналитики — «открыли» для себя огромный вклад Юнга в наше понимание клинической работы. Эти важные культурные достижения идут бок о бок со значительно более популярным союзом отдельных аспектов юнгианской психологии с мышлением и деятельностью нью-эйдж. В этой главе я постараюсь ответить на два вопроса, связанных с этой ситуацией. Первый: «Заслуживают ли идеи Юнга современного академического обсуждения?» И второй: «Достойны ли идеи Юнга серьезного обсуждения в клинической подготовке по психотерапии?» Невозможно начать ответ на эти вопросы без предшествую¬щего обзора культурного контекста, в котором они возникают. У меня существуют большие сомнения в том, что Юнг был «полностью изгнан» из академической жизни (заимствуя фразу, использованную известным психологом Лаймом Хадсоном в обзоре Собрания сочинений Юнга). Почему? Во-первых, секретный комитет, основанный Фрейдом и Джонсом в 1912 году, защищая основания «истинного психоанализа», потратил много времени и энергии на унижение Юнга. Радиоактивные осадки этой исторической ситуации испарялись очень долго и затормозили проникновение идей Юнга в психоанализ. Во-вторых, антисемитские высказывания и неправильно толкуемая включенность Юнга в профессиональную политику в психотерапии в Германии в тридцатых годах сделали невозможным для осознающих ужасы Холокоста психологов — как евреев так и не евреев — позитивное отношение к его теориям. При этом некоторые члены Юнгианского сообщества отказы¬вались признать, что это было сутью обвинений против него, и даже скрывали информацию, которая казалась им неудобной для публичного обсуждения. Такая уклончивость только затя¬гивала проблему, требующую открытости и честного отношения. Нынешние юнгианцы обращаются к сути этой проблемы н оценивают ее в контексте времени и соотносясь с его работой как целым1. В-третьих, отношение Юнга к женщинам, черным, так называемым «примитивным» культурам и т. д. теперь устарело и неприемлемо. Он превратил предрассудки в теорию, а свое зосприятие происходящего превратил в нечто, предположительно всегда имеющее силу. Следует отметить, что именно постъюнгианцы ответственны за открытие этих заблуждений и противоречий, а также за попытку исправить некоторые ошибочные и непрофессиональные методы Юнга. Когда такая работа была проделана, мы смогли увидеть, что Юнг был наде¬лен замечательной способностью: предвосхищать темы и области, которыми будет заниматься психология конца XX столетия. Стойкость, возрождение и общественная значимость ре¬лигиозных представлений в очевидно нерелигиозную эпоху, бесконечные поиски смысла — все это стало проблемами, которые сегодня исследует психология. Осознание правильности юнговской интуиции облегчает внимательное, но от этого не менее критичное возвращение к его текстам. Именно это понимается под «постъюнгианством»: коррекция трудов Юнга, а также критическое отделение от них. Когда я начинаю курс лекций для студентов, я обычно прошу присутствующих произвести простой ассоциативный эксперимент со словом «Юнг». Я прошу их записывать первые три вещи, приходящие на ум. Из (теперь уже) более 300 ответов я обнаружил, что наиболее часто цитируемые темы, слова, идеи или образы имеют отношение к Фрейду, психоанализу и расколу между Фрейдом и Юнгом. Следующие наиболее часто цитируемые ассоциации относятся к юнговскому антисемитизму и приписываемым ему симпатиям к нацистам. Другие возникающие темы включают в себя архетипы, мистицизм — философию, религию, а также анимус и аниму. Очевидно, что это не является точным эмпирическим исследованием. Но если мы «ассоциируем» эти ассоциации, то мы увидим, что «проблема Юнга» лаконично определена. Существуют затянувшиеся сомнения относительно этической уместности интереса к Юнгу. Все-таки ощущается, что это больше проблема юнговского и фрейдовского психоанализа, нежели часто повторяющаяся история двух противоборствующих людей. Значительный интерес к Юнгу и его сочинениям существует реально. Юнг и Фрейд Разрыв отношений между Юнгом и Фрейдом обычно представляют как следствие борьбы сына против власти отца и неспособности Юнга придти к соглашению с тем, чем является человеческая психосексуальность. При поверхностном отноше¬нии к мифу об Эдипе отцовский «комплекс сына» не так легко и просто принять, как сыновний «комплекс отца». Это приводит к забвению детоубийственных импульсов Лая. Что касается точки зрения Юнга на сексуальность, то, что основное содержание его поворотной книги 1912 года, Wandlungen und Sumbole der Libido — переведенной как «Психология бессознательного» (CW В) — посвящено интерпретации мотива инцеста и инцестуозной фантазии — обычно либо переоценивается, либо совсем не замечается. Эта книга близко подходит к пониманию семейного процесса и способа, в кото¬ром события внешней семьи сходятся в том, что можно назвать «внутренней семьей». Иными словами, книга, называемая теперь «Символы трансформации» (CW5), не является текстом, далеким от опыта. Она посвящена вопросу: «Как, с психологи¬ческой точки зрения, растут люди?» В частности, они растут через интериоризацию — т. е. «забирание внутрь себя» — качеств, атрибутов и стилей жизни, которыми они еще не управляют как своими собственными. Откуда возникает это новое свойство? От родителей и других воспитателей. Но как это происходит? Здесь можно обнаружить пользу юнговских теорий об инцесте. Это характеристика человеческого сексуального желания, благодаря которой индивиду невозможно быть равнодушным к другому, который соответствует его сексуальным фантазиям или собственному источнику желаний. Определенная степень сексуально окрашенного интереса между родителями и детьми, которая не отреагируется и которая должна быть на уровне инцестуозной фантазии, необходима для двух индивидов в ситуации, когда ни один из них не может избежать второго. Инцестуозное желание заложено в том виде человеческой любви, без которого не может обойтись здоровый семейный процесс. То, что Юнг называл «родственным либидо», необходимо для интериоризации положительного опыта раннего периода жизни. При таком описании идей Юнга встает проблема реальности тех огромных различий между Фрейдом и Юнгом — особенно в области сексуальности, которые склонны видеть студенты. Но не только в ней. Фрейд известен своей теорией сексуальности, тогда как про Юнга говорят, что он избегал этой темы. Все, что я писал выше, направлено на выявление взаимосзязи юнгианских идей о сексуальности с некоторыми критически важными психоаналитическими предположениями, та¬кими как теория Жана Лапланша (1989) о главной роли coблазнения в раннем развитии. Более конкретно можно сказать, что юнгианская точка зрения на сексуальные злоупотребления с детьми возникает, когда эти злоупотребления понимаются как разрушительная дегенерация освобождения от «ннцестуозной фантазии», здорового и необходимого. Определение места сексуальным злоупотреблениям детьми в спектре человеческого поведения, таким образом, помогает снизить понятные моральные опасения, сопровождающие конструктивные размышления на данную тему, и открывает путь взаимодействия с этой проблемой. Нередко отмечается, что все здание современной психотерапии немыслимо без трудов Фрейда. Вероятно, во многих отношениях это так. Однако постфрейдистские психоаналитики занялись пересмотром, переформулировкой и развитием великого множества изначальных идей Фрейда — в результате многие из центральных положений и свойств современного психоанализа напоминают позиции, занимаемые Юнгом в ранний период его творчества. Это не означает, что мы можем приписать Юнгу всю ответственность за все интересные открытия современного психоанализа, или что он проработал современные проблемы столь же детально, как и психоаналитические мыслители. Но, как заметил Паул Розен (1976, с. 272): «Несколько ключевых фигур психоанализа могут сегодня пошатнуться, если аналитик представит взгляды, аналогичные взглядам Юнга в 1913 году». Такую фразу можно произнести после рассмотрения некоторых наиболее важных положений, в которых Юнг выступал в качестве своего рода предшественника современного развития, чаще связываемого с «постфрейдистскими» психоаналитиками. 1)Эдипова психология Фрейда центрирована на отце и не занимается возрастом младше четырех лет. Юнг же, напротив, развивал психологию, «основанную на матери», где влияние прослеживается часто в значительно более раннем возрасте, даже в пренатальных событиях. Поэтому Юнга можно рассматривать как предшественника работ Мелани Клейн, британской школы теоретиков объектных отношений, таких как Ферберн, Винникотт, Гантрин и Балинт, и как создателя теории архетипов — этологических по своему происхождению — работ Боули о привязанности. 2)С точки зрения Фрейда, бессознательное создано подавлением, и это — личностный процесс, производный от жизненного опыта. С точки зрения Юнга, оно имеет коллективную основу. Это означает, что бессознательное обладает врожденными структурами, которые сильно влияют на его содержание и, возможно, определяют его. Не только постъюнгианцы занимались развитием и модификацией теории архетипов. Если сделать обзор работ таких психоаналитиков, как Клейн, Лакан, Шпиц и Боули, то можно обнаружить такое же внимание к пре-структурации бессознательного. То, что бессознательное структурировано как язык (точка зрения Лакана), мог бы с легкостью утверждать и Юнг. 3)Фрейд видел психологию человека в мрачных тонах, и, учитывая историю столетия, это представляется рациональ¬ной позицией. Однако настойчивость, с которой Юнг утверж¬дал о существовании творческого, целесообразного и неразрушительного аспекта человеческой психики, находит отклик и резонанс в работах таких авторов психоаналитиков, как Милнер и Райкрафт, а также в работах Винникотта об игре. Аналогичные связи можно найти с работами таких великих первопроходцев гуманистической психологии, как Роджерс и Маслоу. Утверждения, что психика знает, что для нее хорошо, что она способна к саморегуляции и даже к самоисцелению, приводит нас к самой сердцевине современных представлений об «истинной Самости», подобных, например, обнаруживаемым в последних работах Болласа. 4)Особенностью отношения Юнга к психопатологическим симптомам было то, что они рассматривались не только с причинно-следственной точки зрения, но также и в терминах скрытых от пациента значений — даже в терминах, «для чего» данный симптом предназначен2. Это предвосхищает школу эк¬зистенциального анализа и работы некоторых британских психоаналитиков, таких как Райкрафт и Хоум. 5)Современный психоанализ постепенно отходит от патриархального и фаллоцентристского подхода, подчеркивающего ведущую роль мужчины. Напротив, в психологии и психотерапии больше внимания уделяется «женственности» (что бы ни понималось под этим понятием). В последние два десятилетия возникли феминистский психоанализ и психотерапия. Не¬смотря на сомнения по поводу того, что «женственность» Юнга остается мужской «женственностью», можно провести параллели между феминистски ориентированным психоанализом и чувствительной к вопросам пола юнгианской и постъюнгианской аналитической психологией. 6)Еще в 1929 году Юнг обосновал клиническую полезность того, что было названо «контрперенос» — т. е. субъективной реакции аналитика на анализируемого. «Вы не можете не ока¬зывать влияния, если Вы являетесь субъектом влияния, —писал он, — и «контрперенос» является важным органом информации» (CW16, с. 70—72). Читатели, искушенные в проблемах психоанализа, знают, что современный психоанализ отказался от высказанной Фрейдом слишком резкой оценки (Фрейд, 1910, с. 139-151) контрпереноса как «собственных комплексов и внутреннего сопротивления аналитика», т. е. того, от чего следует избавиться. Юнга следует рассматривать в качестве одного из первопроходцев клинического использования контрпереноса, в одном ряду с Хейманом, Литтлом, Винникот-том, Сандлером, Ширлсом, Лангсом и Кэйзментом. 7) В процессе развития психоанализа значительно изменился способ восприятия клинического взаимодействия аналитика и анализируемого. Теперь психоанализ часто рассматривается как взаимодействие, трансформирующее обоих его участников. Личность и этическая позиция аналитика участвуют в анализе не в меньшей степени, чем профессиональные методы. Реальные отношения, как и терапевтический альянс, ткутся внутри и вне динамики переноса и контрпереноса. Современное название этого — «интерсубъективность». Юнговская ал¬химическая модель аналитического процесса является, одним словом, интерсубъективной.3 Здесь юнговские идеи базируют¬ся на том же фундаменте, что и взгляды Этвуда и Столороу, Гринсона, Когута, Лома, Митчелла и Алисы Миллер. 8)Эго больше не находится в центре как теоретического, так и практического плана психоанализа. Децентрация эго Лаканом разоблачает обманчивость фантазии о господстве и единстве личности, а представления Когута о биполярной са¬мости также уводят далеко за пределы рациональной, упоря¬доченной конструкции Эго. Понимание пределов Эго-сознания и существования иных видов сознания предвосхищалось иде¬ей Юнга о Самости как целостности психических процессов, чего-то «большего», чем Эго, переносчика человеческих спо¬собностей вдохновения и воображения. 9) Смещение Эго освободило место для того, что может быть названо «субличностями». Теория комплексов, которые Юнг считал «осколками психики», расширяет подобную теорию диссоциации (Самуэлс, Шортер и Пло, 1986, с. 33 — 35). Мы можем сравнить стремление Юнга персонифицировать внут¬ренние деления психики с истинным и ложным «я» Винникот-та, а также с изменениями, произведенными Эриком Берном в транзактном анализе, где Эго, Ид, и Суперэго понимаются как относительно автономные образования. Направленное вообра¬жение, гештальтистская работа и визуализация вряд ли мыс¬лимы без вклада Юнга: «активное воображение» описывает зременную остановку контроля со стороны эго, «погружение» в бессознательное, а также внимательное наблюдение за тем, что открывается, либо с помощью рефлексии, либо с помощью определенных видов художественного самовыражения. 10)Многие современные психоаналитики стремятся установить разницу между такими понятиями, как «душевное здоровье», «психическая норма», «генитальность», с одной стороны, и тем, что можно определить как «индивидуацию», с другой. То есть существует, так сказать, разница между нормами адаптации, являющимися микрокосмом общественных ценностей, и поведением, которое высоко ценит индивидуальные отличия от нормы так же (или более) высоко, как и индивидуальную приверженность нормам. Хотя его собственные культурные ценности иногда критиковались как слишком элитарные, Юнг является действительно великим писателем на тему индивидуации. Среди психоаналитических писателей на эту тему можно отметить Винникотта, Милнера и Эриксона. 11)Юнг был психиатром и сохранял интерес к психозам на протяжении всей своей жизни. Еще во время своей работы в больнице Бургхельцли в Цюрихе он начинает утверждать, что явления, наблюдаемые при шизофрении, имеют реальные значения, которые может воспринять чувствительный терапевт. В этом отношении он предвосхитил Лэнга и его коллег-анти- психиатров. Окончательной позицией Юнга в 1958 году было предположение о существовании некоего биохимического «токсина», появляющегося при серьезных психозах, что привносит генетический элемент в такие заболевания. Однако Юнг понимал, что это может лишь создать предрасположенность для индивида, с которой события жизни могут взаимодействовать, приводя либо к удачному, либо неудачному исходу. Здесь мы обнаруживаем предвосхищение современного психобиосоциального подхода к шизофрении. 12)Фрейд мог бы начать отсчет своей психологии из возраста четырех лет; Клейн начинает ее от рождения. Но до самого последнего времени только очень немногие психоаналитики пытались создать психологию всей жизни, которая могла бы включить в себя поворотные события середины жизни и по¬зднего возраста, а также понимание неизбежности смерти. Юнг это сделал. Такие авторы, как Левинсон, а также те, кто, подоб¬но Кюблер-Россу и Парксу, развивают психологию смерти, — все признают в значительной мере провидческий вклад Юнга. 13) Наконец, хотя Юнг полагал, что у детей от рождения есть отдельная личность, его идея о том, что детские проблемы восхо¬дят к «непрожитой психологической жизни родителей» (CW10, с. 25), предвосхищает многие открытия семейной терапии. Позвольте мне еще раз объяснить, зачем нужен такой catalogue raisonnee* (систематический католог с краткими пояснениями) роли Юнга как первопроходца современ¬ной психотерапии. Это нужно, поскольку его открыто называют шарлатаном и мыслителем, значительно зависимым от Фрей¬да. Я думаю теперь уместно спросить: «Почему все отмеченные выше параллели в большей или меньшей степени не замечают¬ся и не признаются в истории психоанализа, в обзорах психоаналитической мысли и работах отдельных психоаналитичес¬ких авторов?»4. Настало время для признания профессиональ¬ным сообществом — особенно преподавателями психотерапии и психологии — значительного вклада Юнга во все обозначен¬ные выше сферы. Главная цель данного сборника — определить место его идей внутри основного направления развития современного психоанализа. Постъюнгианцы Несмотря на попытку воздерживаться от психобиографии и попыток найти истоки возникновения предмета в истории жизни его основателя, до настоящего времени в фокусе моего повествования были, однако, собственные труды и тексты Юнга. Тем не менее, как я заметил ранее, со времени смерти Юнга в 1961 году произошел взрыв профессиональной творческой активности в аналитической психологии. В 1985 году (Самуэлс, 1985) я придумал ярлык «постъюнгианец». Меня побудили к этому главным образом мои собственные затруднения в области, казавшейся совершенно хаотической, где без какой-либо вспомогательной схемы различные группы и личности объединялись, расходились, а в некоторых случаях еще и снова сходились. Я намеревался обнаружить связь с Юнгом и традицией теории и практики, выросшей вокруг его имени, а также некоторую дистанцию или различия. Для того чтобы описать постъюнгианскую аналитическую психологию, я приме¬нил плюралистическую методологию, в которой скорее диспут, чем консенсус, допускается для определения области, область определяется дебатами и аргументами, угрожающи¬ми уничтожить ее, а не ядром общепринятых идей. Постъюнгианец — тот, кто может включаться в постъюнгианские дебаты, интересоваться и вдохновляться ими, участвовать в них на основе клинического интереса, либо — интеллектуального исследования, либо — комбинации обоих. На протяжении ряда лет, возможно с 1950 по 1975 годы, можно было просто считать, что существуют «Лондонская» и «Цюрихская» школа аналитической психологии. Первую счи¬тали «клинической», а вторую — «символической» по своим подходам. В середине 1970-х годов произошло два события, которые сделали географическое деление и предположительно взаимоисключающие термины «клинический» и «символический» более неприемлемыми в качестве описания области юнгианского анализа. По мере все более широкого вхождения своих выпускников в клиническую практику по всему миру, цюрихская школа оказывается в центре международного движения профессиональных аналитиков. В то же время работы лондонской школы, поначалу весьма спорные, начинают нахо¬дить признание за пределами Лондона. Другим усложняющим картину фактором стало появление в начале 1970-х годов тре¬тьей группы аналитиков и писателей, которые совершенно не стремились называть себя аналитическими психологами, предпочитая обозначать свою работу термином «архетипическая психология». В настоящее время существует три основных школы анали¬тической психологии: классическая школа, школа развития и архетипическая школа. Классическая школа включает в себя то, что было принято называть «Цюрих», а школа развития содержит то, что было принято называть «Лондон». Классическая школа стремится в целом работать теми спо¬собами, которые соответствуют методам работы самого Юнга, по крайней мере, тому, что про них известно. Но это не следует понимать как признание в том, что данный подход остановился в своем развитии. Возможны изменения и движение внутри, в общем классической традиции, подобную ситуацию можно обнаружить во многих дисциплинах. Школа развития пытается обнаружить взаимосвязь с неко¬торыми понятиями современного психоанализа, такими как акцент на важности раннего жизненного опыта и на деталях переноса и контрпереноса в аналитической сессии. Архетипическая школа, вероятно, больше не представляет собой клиническое сообщество. Ее основные авторы заимствовали у Юнга ключевую концепцию архетипа, используя ее в качестве основы для исследования и постижения глубинных измерений всех видов опыта воображения, будь то сновидение или фантазии во время бодрствования. Эти три школы следует изучать при помощи такой методологии, которая позволила бы обнаружить как их различия, так и нечто общее. Для этого следует представлять всю совокупность теоретических концепций и клинических практик. Каждая школа понимается как использующая всю эту совокуп¬ность, но выделяющая определенные элементы больше, чем другие. Преимуществом такого подхода является то, что он оставляет место для частичных совпадений между школами, допус¬кает существование огромных различий и вариаций между индивидуальными участниками (многие из которых не принадлежат всецело какой-то одной школе) внутри каждой школы, а также обеспечивает относительно быстрое и легкое принятие «горячих» проблем аналитической психологии для новичков-профессионалов или любознательных студентов и практиков, кото¬рые не собираются становиться целиком «юнгианцами». Я полагаю, что существует шесть основных понятий, которые, вместе взятые, определяют область постъюнгианской ана¬литической психологии. Первые три — теоретические: 1.Архетип. 2.Самость. 3.Развитие личности от детства до старости. Следующие три — производные от клинической практики: 1.Анализ переноса и контрпереноса. 2.Символический опыт Самости при анализе. 3.Приверженность всевозможным образам в том виде, в каком они сами себя презентируют. Полезным представляется сделать отступление, чтобы определить понятия «архетип» и «самость». Архетип, согласно Юнгу, это врожденный, наследуемый паттерн психологического представления, связанный с инстинктом. При активации архетипа, он проявляет себя в поведении и переживании (например, человек, который часто видит сон о «поглощающей матери» по всей вероятности имеет черты характера, относящиеся к такому архетипу). Теория архетипов прошла три стадии своего развития. В 1912 году Юнг написал о неких первичных образах, которые он обнаружил и в бессознательной жизни своих пациентов, и при самоанализе. Эти образы совпадали с основными темами различных культур, представленными всюду на протяжении истории человечества. Их основными качествами являются власть, глубина и автономность. Первичная образность обеспечила Юнгу эмпирическое содержание его теории коллективного бессознательного. Примерно в 1917 году он пишет о доминантных, ключевых точках психики, которые привлекают энергию и, таким образом, влияют на функционирование личности. Именно в 1919 году он впервые использовал термин «архетип», и сделал это, чтобы избежать утверждения, что он имеет содержание и не является не представимой, фундаментальной структурой, которая наследуется. Упор делался на архетип-сам-по-себе, совершенно отличный от архе-типических образов, тем, мотивов и паттернов. Архетип — это психосоматическая связь инстинкта и образа. Юнг не рассматривал психологию и воображение в качестве коррелятов или отражений биологических побуждений. Его утверждение, что образы вызывают цель инстинктов, подразумевает, что они заслуживают такого места. Любые образы являются до определенной степени архетипическими. В сочинениях Юнга слово «самость» (которое часто пишут с большой буквы) используется с 1916 года в нескольких различных значениях: 1. Целостность психического. 2. Тенденция психики функционировать как упорядоченный паттерн, приводящая к указаниям на цель и порядок. 3. Тенденция психики создавать образы и символы чего-то «запредельного»: эго — образы Бога или героических персонажей, играющих эту роль, открывающие нам потребность и возможность роста и развития. 4. Психологическое единство человеческого младенца при рождении. Это единство постепенно нарушается по мере того, как возрастает жизненный опыт, но служит как бы образцом для более позднего переживания целостности и интеграции. Иногда мать рассматривают в качестве «переносчика» детской самости. Это родственно процессу, который в психоанализе называется «отражением» («mirroring»). Возвращаясь к этим трем школам, я хочу охарактеризовать их в отношении этих трех теоретических и практических позиций. С точки зрения теории, я полагаю, что классической шко¬ле присущ следующий порядок приоритетных понятий: а) Самость; б) архетип; в) развитие личности. С точки зрения практики, я полагаю, что классической шко¬ле присущ такой порядок приоритетных понятий: а) символи¬ческое переживание самости; б) приверженность образам; в) анализ переноса и контрпереноса — хотя я допускаю, что некоторые аналитики могут поменять местами последние два пункта. Для школы развития порядок теоретических понятий мог бы быть следующим: а) развитие личности; б) Самость; в) архетип. Порядок клинических понятий для данной школы может быть таким: а) анализ переноса и контрпереноса; б) символическое переживание самости; в) приверженность образам — хотя, воз¬можно, некоторые аналитики школы развития могут поменять местами последние два. Для архетипической школы, с точки зрения теории, прио¬ритеты можно расставить так: а) архетип; б) Самость; в) развитие личности — однако архетипической школой не уделяется много внимания последним двум предметам. В клиническом контексте архетипическая школа обнару¬живает следующий порядок понятий: а) приверженность образам; б) символическое переживание самости; в) анализ переноса и контрпереноса. В мои намерения входило избежать упрощающей поляризации, подобной утверждению, что школа развития не интересуется приверженностью образам или что классическая школа не проявляет интереса к переносу и контрпереносу. То, что происходит при анализе, проводимом приверженцом одной школы, конечно, отличается от того, что происходит при ана¬лизе, проводимом представителем другой школы, но не до та¬кой степени, что можно утверждать о наличии двух разных видов деятельности или что можно противопоставить один другому. Установленный мной порядок в этих шести группах происходит из детального изучения утверждений и статей, написанных постъюнгианцами с целью полемики и самоопределе¬ния. Такие полемические статьи выявляют более отчетливо то, что определяет несогласия внутри юнгианского и постъюнги-анского сообщества, и я уже где-то заметил, что это обычно для психоанализа и глубинной психологии. Литература полемична и состязательна и может показаться приводящей в отчаяние оппонента, чьи новые идеи агрессивно отвергаются.5 Довольно отчетливо эту тенденцию обнаруживает история психоанализа, в частности, новая, ревизионистская история, которая начинает появляться. Вот несколько примеров полемики, на которую я ссылаюсь. Следующий отрывок взят из Джеральда Адлера, которого я склонен рассматривать как представителя классической школы: Мы делаем основное ударение на символической трансформации. Я хотел бы процитировать то, что Юнг сказал в письме к П.В. Мартину (20/8/45): «...основной интерес моей работы имеет отношение к нуминозному ...но дело в том, что нуминозное — это Следующий отрывок — из редакторского введения к вы¬шедшему в Лондоне сборнику публикаций последователей школы развития: Понимание переноса является первым и основным предметом клинической практики... Затем, когда тревога по этому поводу начинает уменьшаться по мере приобретения клинического опыта и навыков, основным предметом становится контрперенос. Наконец... взаимодействие наиболее уместно определить как перенос- контрперенос. (Фордхам и др., 1974, с. X) Джеймс Хиллман, говорящий от имени архетипической школы, которого мы можем с полным правом назвать основателем этого направления, утверждает: Наиболее фундаментальный уровень реальности занимают образы фантазии. Эти образы являются изначальной активностью сознания... Образы — это единственная реальность, которую мы постигаем непосредственно.(Хиллман, 1975, с. 174) В той же работе Хиллман развивает идею «первичности образов». Возможно ли метафоризировать эти школы и, таким обра¬зом, обнаружить, что они сосуществуют в уме любого постъюнгианского аналитика? Мы могли бы использовать схожую методологию, в которой расстановка приоритетов возникает в процессе соревнования и заключения сделок. Более того, мы должны помнить, что в настоящее время существует более чем две тысячи юнгианских аналитиков в двадцати восьми странах мира, и еще, вероятно, около десяти тысяч психотерапевтов и консультантов, юнгианцев по ориентации или находящихся под сильным влиянием аналитической психологии. Явно дебаты продолжаются на протяжении примерно сорока лет, а неявно — вероятно, лет шестьдесят. Многие практики теперь смогут интериоризировать такие дебаты и почувствовать возможность функционировать как представители классической школы, школы развития или архетипической школы, в зависимости от потребностей конкретного пациента. Либо анали¬тик может рассматривать свою ориентацию как, например, преимущественно классическую, но с явным присутствием компонента школы развития, или любой иной комбинации. Я надеюсь, что читатели также смогут принять данную модель в качестве отправной точки для рассмотрения многих проблем, поднимаемых в этом издании. Я возвращаюсь к первому из двух вопросов, с которых на¬чал: есть ли место для Юнга в академической науке? Как я уже сказал, в университетах многих западных стран снова возни¬кает значительный интерес к изучению Юнга. Главным основанием для этого является основанная на истории переоценка источников идей и практических методов Юнга, а так¬же его разрыва с Фрейдом. Начинают процветать литературная и художественная критика, испытывающие влияние аналити¬ческой психологии — хотя, следует сказать, они часто продол¬жают базироваться на чем-то механистическом и устаревшем в приложении юнгианской теории. Развиваются также антропологические, социальные и политические исследования, основанные не только на выводах Юнга, сколько на его интуиции относительно направлений изучения. Длительное время существует влияние Юнга на изучение религий. В качестве академической дисциплины психоаналитические исследования имеют более развитую организационную структуру, нежели юнгианские исследования, которые, действительно, только начинают развиваться. Поэтому для аналитических психологов может стать вероятным — следует сделать акцент на «может стать» — поиск мостиков между теми огромными пропастями, которые грозят разделить клиницистов и различного рода теоретиков внутри психоанализа. Если разделения — этого явно нездорового явления — удастся избежать в юнгианских исследованиях, то и академический, и клинический лагеря смогут лучше взаимодействовать друг с другом. Битва между конкурирующими группами за «присвоение» аналитической психологии не является ни желательной, ни необходимой. Каждая сторона может учиться у другой. На протяжении последних тридцати лет аналитическая психология сформировалась как здоровая, плюралистичная дисциплина. Пришло время для нее стать более осознанно междисциплинарной, а также активно утвердить собственное место в социокультурных дебатах на соответствующем уровне. ПРИМЕЧАНИЯ 1.См. Самуэлс, 1993 для более полного обсуждения моих взглядов на антисемитизм Юнга, его предполагаемое сотрудничество с на¬ цистами, а также на ответ юнгианского сообщества на подобные предположения. 2.См. Введение к Самуэлс (ред.), 1989, с. 1 — 22 для более полного рассмотрения идей Юнга о «телеологии» симптомов и психотера¬ пии в целом. 3.См. Самуэлс, 1989, с. 175 — 193 для более полного рассмотрения юнговой алхимической метафоры аналитического процесса.' 4.Изложение этой проблемы в «стандартной» истории см. Гей, 1988. 5.О моей теории о плюрализме в глубинной психологии см. Самуэлс, 1989. 6.Джеральд Адлер, неопубликованное публичное утверждение вре¬ мен наибольшего институционального раскола в юнгианском мире Лондона. БИБЛИОГРАФИЯ Fordham, Michael, et al. (eds.) (1974). Technique in Jungian Analysis. London: Heinemann. Freud, Sigmund (1910). «The Future Prospects of Psycho-analytic Thera¬py.» In The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud, 24 vols., ed. J. Strachey. London: The Hogarth Press, 1953 - 74, vol. II. Gay, Peter (1988). Freud: A Life for Our Time. London: Dent. Hillman, James (1975). Loose Ends. Dallas: Spring Publications. Hudson, Liam (1983). Review of Storr (ed.), 1983. Sunday Times, London, 13 March 1983. Jung, C. G. (1912). Psychology of the Unconscious: A Study of the Transformations and Symbolisms of the Libido, trans. Beatrice Hinkle. CW B. Ed. W. McGuire, 1984. 1918). «The Role of the Unconscious,» CW1Q. 1946). The Psychology of the Transference, CW16. lapianche, Jean (1989). New Foundations for Psychoanalysis, trans. David Macey. Oxford: Blackwell. P.oazen, Paul (1976). Freud and His Followers. London: Penguin. Samuels, Andrew (1985). Jung and the Post-J ungians* London and Boston: Routledge & Kegan Paul. 1989). The Plural Psyche: Personality, Morality and the Father. London and New York: Routledge. 1993). The Political Psyche. London and New York: Routledge. Si.iiuels, Andrew (ed.) (1989). Psychopathology: Contemporary Jungian Perspectives. London: Karnac; New York: Guildford Press, 1990. Samuels, Andrew, Shorter, Bani, and Plaut, Fred (1986). A Critical Dictionary of Jungian Analysis. London and Boston: Routledge & Kegan Paul. Anthony (ed.) (1983). Jung: Selected Writings. London: Fontana.