Глава 1. Феноменология стыда и тревоги стыда

Разница между стыдом и виной

Я начну с предположения, что оба эти ощущения — стыд и вина присущи всем людям и архетипически заложены в человеке, но не так то легко отличить одно от другого. Они имеют тенденцию появляться одновременно, и мы определяем по опыту, как интерпретировать возникшее чувство, как чувство стыда или вины. Вот простая и знакомая аналогия, которая поможет нам отличить одно от другого. Чувство вины дает мне ощущение, что я плохой человек, потому что я что-то сделал
— или возможно только задумал сделать — то, что делать нельзя. Но я могу почувствовать подобный дискомфорт, даже когда не сделал что-то, что был обязан сделать. Чувство вины происходит от этических или моральных норм, называемых в философской этике «непреложными законами» (should-laws). Можно проследить, что английский глагол should происходит от среднеанглийских слов scholden, schulde, scholde, shulde и англосаксонских scolde, sceolde, означающих «я обязан» (см. словарь Уэбстера, 1990 г). Таким образом, я остаюсь в долгу перед некоторыми правилами («should»), выполнение которых принято считать «добром». Это поднимает сложный вопрос о добре и зле, решение которого находится на уровне человеческой совести или интрапсихического авторитета, ответственного за соблюдение этих критериев.
Чем это отличается от проявлений стыда? При определенной интенсивности стыд охватывает нас с головы до пят, заставляет чувствовать полную собственную никчемность, иногда даже в тех случаях, когда мы ничего плохого и не делали.
Интересно опять заглянуть в этимологию. Этимологические изыскания обычно представляют огромный психологический интерес, они рождают определенные ассоциации, которые могут быть полезны при психологических интерпретациях. Этимологи связывают современное английское слово «shame» (стыд) с индо-германским корнем kam/kem, означающим «покрывать, прикрывать». Идея прикрывать себя каким-либо одеянием длительное время казалась основной составляющей понятия «стыд» (Wurrnser, 1981:29).
Позже, слово «стыд» (срам) использовалось при обозначении половых органов — «тайных мест». Стыд также был связан с позором и часто использовался в литературе, например, Шекспиром для обозначения бесчестия:
Но беды настигли мой титул, С позором втоптав меня в грязь.
Когда кто-то опозорен, потеряв свою честь, он унижен, отмеченный клеймом позора. Джейн Остин писала, что «позор никогда не стереть», а Шелли о «клейме бесчестья» (the brand of infamy). Определенно, что в некоторые времена слово стыд ассоциировалось с дискредитацией, унижением, потерей общественного положения.
Как я уже сказал, существует много общего между стыдом и виной. Понятие вины дает возможность пристыдить виноватого, засадить его в позорную яму и заклеймить позором. Но что же все-таки особенного в понятии «стыд», который не всегда является реакцией на неэтичное поведение? Ведь кому-то может быть стыдно за свою рыжую шевелюру, кому-то за свой чересчур низкий или высокий рост или за свою тучность. Преступное деяние или бездействие — это еще не все, что может вызывать презрение общества. Например, принадлежность к определенному кругу людей или семье, также может спровоцировать чувство неполноценности. Таким образом, чувство стыда возникает в зависимости от моего оценивания всего своей жизни или самого себя, или, что более точно, насколько они обесцениваются в моих глазах, причем не столько от мнения других, сколько от моего собственного.
Чувство вины появляется, когда я являюсь причиной чьего-либо несчастья или нарушаю какие-то общепринятые нормы. Но в тоже время мне одинаково стыдно за мое неэтичное поведение, за мою тучность или избыточный вес. В любом случае, чувство стыда всегда ведет за собой потерю самоуважения, тогда как кто-то виноватый может все же надеяться на исправление своей ошибки.
При ближайшем рассмотрении можно обнаружить, что чувство стыда часто ранит гораздо глубже, чем чувство вины. Таким образом, чувство вины может служить в качестве своего рода защиты против стыда. Например, когда кто-то брошен своей любимой, то здесь помимо раны, связанной с утратой, присутствует и болезненная потеря самоуважения от нанесенного поражения. Боль можно облегчить, занявшись поиском каких-то глубоких причин, приведших к разрыву. Это сделать проще, чем думать, что ты был просто недостаточно привлекателен или сексуален. Если человек не склонен избегать этой боли, обвиняя в разрыве другую сторону, он предпочтет размышлять над теми случаями, когда был виноват перед любимым человеком (причинил боль, отвергал, был равнодушен). Покаяние в своих проступках поддерживает в нем надежду, что ошибки могут быть исправлены, а в последствии прощены. Но само ощущение, что он может быть недостоин любви, ранит куда сильнее. Это может быть одной из причин того, что мы слышим о вине, гораздо чаще, чем о стыде.
Кто-то вообще может отрицать свое чувство вины (или саму вину), сам обвиняя кого-либо во всех смертных грехах или принимая позу «борца за свои права», таким образом защищаясь от обвинений. Однако есть случаи, когда чувство стыда служит защитой от обвинений, особенно когда виноватый может понести наказание. В этом случае, он не берет ответственности за те действия, которые повлекли за собой всплеск чувства вины, он просто вязнет в трясине угрызений совести. Такая «покаянная поза» позволяет ему страдать, но не отвечать за свои поступки, а его оппонент вынужден поумерить свой праведный пыл. Тот же, кто все еще жаждет наказания виновной стороны, сам почувствует себя виноватым, если будет упорствовать в преследовании столь смиренно кающегося грешника. Такое поведение часто бессознательно разыгрывается как невротическая форма защиты. Классическим примером такой политики могут служить демонстративные угрызения совести Насера, после поражения Египта в шестидневной войне. Президент так искренне и долго убивался по поводу своей вины, что сумел вновь полностью завоевать сердца своих сограждан.
Как я уже говорил, чувство стыда возникает, когда наше самоуважение находится под сомнением или атаковано либо снаружи, либо изнутри. У каждого из нас есть внутри так называемый «эго-идеал» — частично сознательный образ того, как мы хотим, чтобы нас воспринимали. Чем выше требования совершенства этого эго-идеала, тем легче стать жертвой чувства неполноценности и стыда.
Это затрагивает проблему, которая будет обсуждаться позднее. Сейчас давайте подведем следующие итоги: в чувстве стыда узнаются до боли знакомые требования нашего эго-идеала, в то время как сигналы чувства вины исходят из нашей совести — так называемого «супер-эго». Стыд связан с фантазией, что я буду подвергнут унижению, что меня осмеют другие или я сам. В основе же чувства вины убеждение, что я совершил что-то неправильное.
В дополнение к этим рассуждениям о стыде и чувстве вины можно привести такое эмоциональное состояние, когда эти две эмоции входят в конфликт друг с другом. Например, я вспоминаю о молодом человеке, все сексуальное поведение которого окрашено темой вины и греха. Его проблема заключалась в неспособности достичь оргазма во время сексуального контакта. В результате он стал избегать всех возможных форм интимных отношений. Выяснилось, что истоки его проблемы были связаны со сложными отношениями с чересчур ханжески настроенной матерью. Однако к психотерапевту его привел симптом покраснения от стыда и смущения. Каждый раз, когда его друзья студенты начинали говорить на темы сексуальных отношений, ему приходилось преодолевать страх, связанный с сильной стыдливостью. Анализ показал, что за этой стыдливостью скрывались два противоречивых, мучительных чувства. Во-первых, он боялся, что все по его разговору будут подозревать, что он сексуально озабоченный человек, хотя на самом деле ему было неудобно обсуждать эту тему, и внутри себя он не одобрял такие разговоры, так же как и его мать. В то же самое время, он боялся, что может открыться его мужское половое бессилие. Затем у него появлялся страх покраснеть от стыда, который и представлял его проблему.
В его симптоме был воплощен следующий конфликт: в соответствии со строгими, религиозными представлениями его матери, половые акты и сексуальные фантазии являлись греховными. Если он нарушал ее священное правило, запрещающее секс, он грешил. Если он подчинялся ее порядкам, он не только подавлял часть своей плотской энергии, ему становилось стыдно, что он хуже других мужчин, находящихся вокруг него. Вюрмсер описывал дилемму «вина-стыд» (1988: 28 , возникающую, когда человек чувствуют вину за отделение от своих родителей и от их частично интернализиро-ванных внутренних заповедей — даже если такое отделение необходимо для дальнейшего развития его личности. Вместо тех ощущений, которые мы обычно связываем с самостоятельностью и отделением от родителей, такой человек чувствует себя слабым, зависимым и бессильным что-либо изменить. Эти ощущения неполноценности, неподготовленности к жизни, являются причиной стыда не только перед другими людьми, но и перед самим собой. Вюрс-мер считал, что вина и стыд прямо противоположные понятия. Вина — это реакция на силу и мощь, стыд — на слабость и бессилие.
Так в вышеприведенном примере, человек, который страдал от приступов покраснения, мучился от вины всякий раз, когда начинал внутренне укрепляться как личность и переставал следовать материнским установкам. Когда подобное чувство вины угрожало стабильности его эго, он снова чувствовал бессилие и стыдился этой слабости.
Этот пример подводит нас к теме эмоциональных нарушений, которую мы будем рассматривать далее. Здесь же я пытался поделиться некоторыми размышлениями на тему различий между чувствами стыда и вины.

Тревога и стыд

Тревога также играет большую роль в связи с чувством стыда, когда речь идет о страхе совершить глупость или попасть в неловкое положение. Хотя Фрейд и не предлагал четко разработанной теории стыда, его глубоко интересовали психологические предпосылки чувства вины, В его понимании, чувство вины было частью морального беспокойства, вызываемого совестью, «супер-эго» (Freud, 1923). Таким образом, чувство тревоги есть основное, главенствующее переживание, а чувства вины и стыда — его производные. Вина и стыд являются аспектами многостороннего феномена тревоги.
Что такое тревога? Насколько мы можем судить, тревога — изобретение природы, цель которого защитить жизнь. Мы не можем определить, знает или нет муха чувство тревоги, но когда мы настигаем надоедливую домашнюю муху, намереваясь прибить ее, она будет предпринимать естественные попытки спастись, ведя себя так, как будто ей ведом страх. У нас может даже появиться сострадание. Вероятно, именно из-за подобной проективной эмпатии и связанной с ней тревоги, некоторые люди не могут обидеть и блоху. Во всяком случае можно утверждать, что муха обладает врожденным инстинктом самосохранения, проявления которого у человека связанны с чувством тревоги. Тревога — это эмоция на пороге между жизнью и смертью. Как часто люди, которые находятся в подавленном состоянии или устали от жизни, говорят, что с удовольствием покончили бы с ней, если бы не так боялись это сделать.
Но функция человеческой тревоги состоит не только в том, чтобы обеспечивать наше конкретное, физическое выживание; она также возникает при угрозе для автономии эго и опасности потери самоконтроля. Дикие животные демонстрируют поведение, которое мы истолковываем как ответную реакцию тревоги (т. е. бегство) только в случае угрозы физического уничтожения. В отличие от животных, люди обладают способностью заранее предугадывать широкий спектр неприятных ситуаций, т. к. внутреннее чутье подсказывает нам, как бороться с неопределенностью будущего. Давным-давно, Аристотель определил тревогу как «недовольство или беспокойство, которое возникает от мысли о предстоящей, всеразрушающей неудаче, или о болезни, причиняющей дискомфорт» (процитировано в Blaser and Poeldinger, 1967:12). В конечном счете, тревога связана с осознанием нашей уязвимости перед всеми видами неизвестного и неизбежным в жизни риском. Мы изобрели индивидуальные и коллективные методы самозащиты от такого риска, включающие меры страхования себя от болезни, старости, безработицы и несчастных случаев. Несомненно, прав психиатр Курт Шнайдер, сделавший следующее наблюдение:
«Изучая природу человеческого бытия, мы скорее нуждаемся в объяснении фактов отсутствия тревоги, чем случаев, когда она овладевает людьми». (Schneider, 1959:2
Был бы законным вопрос, не основана ли наша культура, включая обе ее стороны, темную и светлую, по большей части на попытке справиться с тревогой, предпринимая какую-нибудь деятельность.
Чувство стыда может качественно отличаться от тревоги, но его также можно рассматривать как особенную форму тревоги. Заметьте, что тревога присутствует всякий раз, когда мы думаем о какой-нибудь ситуации, порождающей чувство стыда. Например, в случаях тревоги перед экзаменом, волнения перед публикой, тревоги во время встречи с важными персонами, или некоторых формах тревоги по поводу сексуальных отношений. Это беспокойство связано с перспективой попадания в щекотливую ситуацию в ближайшем или отдаленном будущем.
В случае с предэкзаменационной тревогой ясно, что провал на экзамене может повлечь за собой нежелательные последствия для вашей дальнейшей карьеры. Но это только один аспект проблемы. Наряду с этой тревогой, приходит и страх выглядеть полным идиотом в случае неудачи на экзамене. На самом деле именно страх не оправдать собственных ожиданий, так же как и ожиданий своего учителя, очень часто ведет к болезненному очернению себя.
Но в основном, экзамены — это часть условий, которые должны быть обязательно выполнены; мы не рассматриваем их как возможность проявить себя. Куда хуже последствия страха перед публикой, аудиторией, который больно бьет по тем, кто желал бы оказаться в центре внимания. Лидеры групповых обсуждений, тамада за столом, актеры, музыканты, лекторы — все они подвержены убеждению, что заслуживают внимания публики. Когда этих людей постигает неудача, их дискомфорт вызван стыдом за неоправданно высокое мнение о себе, а также за то, что теперь это стало очевидным для всех.
Аналогичным образом тревога, связанная с импотенцией или фригидностью, болезненна не только из-за отсутствия сексуального удовлетворения, но и из-за чувства стыда за то, что партнер обнаружит ваш недостаток, или за то, что вы не чувствуете себя полноценным мужчиной или женщиной.
Дилемма тревоги стыда, таким образом, вращается вокруг вопроса: способен ли я оправдать ожидания других людей и свои собственные? Способен ли я успешно справиться с ролью учителя, начальника, любовника? Или я буду освистан и провалюсь с позором?
Страх стыда может также привести к реактивному образованию в виде чрезмерной застенчивости или за-жатости. За таким робким характером скрывается тенденция стыдиться при всяком проявлении собственной неловкости. По возможности такие люди стараются избегать ситуаций, которые могут поставить их в неудобное положение. Они чувствуют, что лучше промолчать, чем рискнуть ляпнуть что-нибудь неуместное и вызвать тем самым осуждающие взгляды. Знаменитая латинская поговорка, которая гласит: «Если бы вы попридержали свой язык, то сошли бы за философа», — оправдывает такую форму защиты. Они боятся подставляться, выделяться из толпы, брать на себя инициативу, так как этими действиями рискуют обнаружить собственное невежество и потерять как уважение окружающих, так и самоуважение. В то же самое время им может быть неловко давать повод другим считать, что они задавлены как личность, которой нечего сказать, что они зарыли свои таланты в землю. Принимая это во внимание, такому человеку стыдно от своей неприметности, заброшенности, от ощущения себя как пустого места. Таким образом, развивается порочный круг: страх собственной ранимости и постыдной уязвимости порождает робость, а застенчивость и нерешительность порождают стыд.
Психологические исследования показывают, что в основании такой тревоги и бессилия часто лежит потребность быть замеченным, любимым, даже желанным. В этом могут особенно остро нуждаться все, кто в детстве сталкивался с разочарованием, отвержением, и насмешками. Таким образом, эта потребность может быть связана со старыми психическими травмами в той же степени, как и с постоянно наносимыми новыми. В то же самое время, эго может бояться подобных потребностей, отвергать их, отрицая само их право на существование. Это означает, что эго берет на себя роль родительских фигур, которые первыми очернили эти потребности. Я говорю здесь о душевных страданиях, которые сегодня относят к категории «нарциссических расстройств». В следующей главе мы вернемся к этой теме.

Как стыд влияет на нас

До сих пор мы говорили о тревоге, связанной со стыдом, страхе оказаться в неудобном положении и о последствиях стыда. Главным образом само тревожное предчувствие провоцирует симптомы стыда в виде покраснения, дрожи, запинающейся речи, слабости и т. д.
Тревоги ограничивают нашу свободу и ослабляют нашу способность настраиваться в зависимости от требований той или иной ситуации. Они побуждают нас все время быть на стороже. Например, тревожные мысли об импотенции или фригидности отвлекают внимание от партнера. Итогом же будет дальнейшее ослабление сексуального влечения. Та же картина наблюдается, когда человек обеспокоен своим дурацким поведением, дрожащим голосом, трясущимися руками, хотя все это происходит непроизвольно. Ему становится неловко, он чувствует себя растерянным и скованным. Это может привести к острому чувству стыда, которое сродни падению в пропасть, а все окружающие, мнимые или реальные, как ему кажется, будут смотреть на его отчаяние и злорадно смеяться.
Большинство травматических событий, связанных с переживанием стыда, обычно случается в детстве, и часто привкус горечи от таких эмоциональных ран преследует человека всю его оставшуюся жизнь. Например, пятидесятипятилетнему мужчине очень не нравилась вишня. Это было связано с неприятным воспоминанием о несчастье, которое произошло с ним в десятилетнем возрасте, когда он ездил в школу, находившуюся далеко от дома. Его мама, не задумываясь, положила ему в дорогу вишенки, хотя было общеизвестно, что вишня в сочетании с водой из питьевого фонтанчика часто приводит к поносу. На обратном пути в поезде, эта комбинация неожиданно дала о себе знать. Все имевшиеся в наличии туалеты были заняты в этот критический момент, и когда он метался от отчаяния в середине вагонного прохода, раздался характерный звук — произошло непоправимое. В ужасе он удалился в маленькую кабинку, освободившуюся в это время, и даже по прибытии поезда на конечную остановку ничто не могло заставить его выйти оттуда, ни злобный стук учителя в дверь, ни угрозы, ни просьбы, ни обещания. Наконец, его вытащил оттуда железнодорожный рабочий, который пришел с ключом и открыл туалет. И здесь ни у кого не нашлось ни сострадания к маленькому мальчику, ни какого-либо способа уберечь его от жуткого унижения. Целый класс ждал его выхода из поезда, и как только он появился, все набросились на него с криками «засранец» (вонючие портки, сраные портки). Когда он пришел в свой родной дом в действительно вонявших штанах, его мать немедленно разразилась оскорбительной, обвинительной речью, упирая на то, что он опозорил их семью и лишь затем, с презрением держа его за шкирку, швырнула в ванную. На следующий день он отказался идти в школу. Хотя учитель запретил всем одноклассникам произносить кличку «засранец», когда в классе раздавался смех, несчастному казалось, что одноклассники потешаются над его бедой. Вскоре он перешел в другую школу и смог подавить в себе эти грустные воспоминания. Но в глубине себя, он продолжал бояться, что кто-нибудь из новых одноклассников будет посвящен в тайну его позора, кем-то из прежнего класса. И по прошествии многих лет он продолжал считать себя «засранцем», нанося непоправимый ущерб своему чувству собственного достоинства. До настоящего момента эти воспоминания все еще вызывают в нем чувства унижения и стыда.
Другой сорокапятилетний мужчина не может забыть следующий позорный эпизод, который произошел с ним, когда ему было четырнадцать. Как сын «представителей высшего общества» он посещал школу танцев, но неловкость на танцевальной площадке, привела к тому, что от него отказались все партнерши. В школе с ним училась светловолосая девушка, объект его мыслей и желаний. Однако у него недоставало храбрости взять и прямо заговорить с ней. Вместо этого он решил послать ей страстное любовное послание. Он долго не решался на этот шаг, не в силах преодолеть свою стеснительность, представляя себе, как она может громко рассмеяться, прочитав его. Мучений от таких переживаний было достаточно, чтобы погасить огонь его любви. Когда же, как и ожидалось, он не получил никакого ответа, он стал избегать любых контактов с ней. С этих пор все, что ему могло представиться о ней в фантазиях — была только ее насмешка. Тем не менее, он не прекратил своих периодических визитов к ее соседям в надежде мимолетом поймать ее взгляд. Но когда он издалека увидел ее, смеющейся со своими подругами, он был абсолютно уверен, что они смеются над его письмом.
Оба, описанные мною, случая относятся к области, в которой человек наиболее чувствителен к стыду.
В первом случае тема контроля анальной зоны сделала стыд более острым благодаря воспитанию, придающему такое внимание чистоте как важному показателю социализации. Владение сфинктерными мускулами указывает на то, что ребенок достиг определенной степени самостоятельности; это повод для гордости. Потеря контроля, особенно на глазах у своих сверстников, означает регресс и невыносимое унижение. Можно сказать, что тот человек скатился не только до уровня младенца, но и превратился в «грязную свинью», в «засранца». Во втором случае, присутствуют первые юношеские эротические переживания и признание в своих любовных фантазиях. Как оказалось, для мальчика этого возраста описывать свои чувства в письме было слишком рискованным. Эротическая тема, в конце концов, обязательно провоцирует буквальное снятие покровов, «разоблачение» — что усиливает ощущение своей ранимости.
Следующим из неотвязных воспоминаний о переживании стыда, будет случай, связанный с вопросом этики. Когда мальчику было 13 лет, он взял лежавшую на столе пятифранковую монету, принадлежавшую его матери. Наказание за это воровство понесла служанка, не смотря на заверения в своей невиновности. У мальчика не хватило мужества признаться в своем проступке, а проступок был столь серьезен, что служанке пришлось уволиться. Спустя тридцать лет он все еще вспоминал ее взгляд, полный мольбы, который она обратила на него, когда ее попросили уйти из дома. Тот взгляд запечатлелся как образ вины и стыда за свою трусость и подлость.
Такие острые переживания стыда часто оставляют болезненные следы в психике человека. Как писал английский поэт Джон Ките: «Самые горькие часы нашей жизни — это те, когда мы вспоминаем о происшедшем позоре. Если мы бессмертны — это наш ад» (цитата из Hultberg, 1988:115).
Многим из нас слишком хорошо знакомы те бессонные ночи, в которых память бичует нас, делая нас ничтожествами в собственных глазах. Как же мы могли допустить такое: так полностью потерять контроль над собой? «Как же мы могли»? — повторяем мы снова и снова. Конечно, каждый испытывает угрызения совести по-разному. Как быстро начинаем мы чувствовать стыд, и как сильно, в конечном счете, зависит от пределов допустимого, которые мы можем определить для темных сторон своей личности. Но здесь мы вторгаемся в определение границ стыда, что мы обязательно сделаем позже.

Стыд обнаженного тела

Библейская история о рае говорит нам, что Адаму и Еве стало стыдно друг перед другом, как только они начали стесняться своей наготы. Яблоко с Древа познания раскрыло им глаза на их наготу, которая стала прообразом первородного чувства стыда. Стыд также побудил Адама и Еву использовать фиговые листья, чтобы прикрыть свою наготу.
Этот древний образ поднимает вопрос, не стоит ли за стремлением прятать свои половые органы — называемые на многих языках «срамными местами»— с помощью некого подобия фартука или набедренной повязки, архетипический аспект человеческой природы. Является ли такая тенденция стыдиться парадоксальным образом естественной или даже врожденной для рода человеческого? Или таков результат воспитания и морали ханжеского общества?
Биолог Ж. Илье пишет в своей книге «Зоология человека» (1971), что использование фигового листка в качестве набедренной повязки и другие способы скрывать свои половые органы обнаружены среди почти всех сообществ, даже у «первобытных». Он считает, что это укрывание мотивированно, прежде всего, чувством стыда. Он также обратил внимание, что в соответствии с современной детской психологией, считается нормальной стадией созревания тот момент, когда распознавание половых различий сопровождается желанием скрывать свою наготу. По его мнению стыд перед откровенной, прямой физической демонстрацией своего пола является признаком завершения Эдиповой фазы (примерно в возрасте пяти лет). Хотя вполне возможно подавить этот стыд посредством воспитания, в целом справедливо то, что нагота больше не воспринимается как нечто естественное и невинное после достижении пятилетнего возрастного рубежа. Отсутствие возбуждения при взгляде на обнаженных взрослых людей противоположного пола, согласно Илье, не гарантирует, что сексуальные влечения уже освобождены. Это скорее верный знак того, что они заблокированы посредством замораживания или отрицания. По его словам:
«Если отправить группу детей на необитаемый остров и дать им возможность расти в соответствии с их собственной природой, свободными от репрессивною влияния общества, то они должны были бы вновь придумать набедренные повязки в возрасте пяти лет, потому что стали бы нуждаться в них для здорового эмоционального развития и такой защиты в юношестве, чтобы суметь избавиться от этих прикрытий при интимном общении, отрекаясь от хранившей их безопасность одержимости стыдом и отдаваясь партнеру». (Illies,1971:134)
Слова Илье, который был биологом и этологом, тем не менее, звучат в этом пассаже несколько морализатор-ски и нереалистично. Как бы ни было желанно «близкое общение», когда вы освобождаетесь от стыда в интимных отношениях, оно не всегда так легко дается. Процессы развития, которые помогают интегрировать сексуальность со способностью любить, являются гораздо более сложными и подверженными всяким нарушениям.
В общем-то, ясно, как смогли бы дети, свободные от всякого влияния общественных установок, вырасти на необитаемом острове. Вопрос состоит в том, какие аспекты поведения являются внутренне присущими человечеству как виду, то есть вопрос о природе человеческого бытия и его архетипических предпосылках.
Однако пример с необитаемым островом не помогает нам полностью ответить на поставленный вопрос, поскольку дети не могут расти сами по себе, свободными от общественного влияния. Особенность нашей человеческой природы — нуждаться в заботе и руководстве со стороны старших. А это всегда предполагает уже заданные общественные стереотипы. Такова наша природа — быть социальными животными, которые создают свою культуру и живут в ней.
До какой степени стыд наготы является архетипическим аспектом человеческой природы? А в какой мере он является продуктом социальных норм, интериоризированных индивидом? Для ответа на эти вопросы мы будем использовать рекомендованный Юнгом метод «амплификации». Юнг первый использовал этот метод обогащения и углубления воображения в качестве доказательства своих гипотез об архетипах коллективного бессознательного.
Посредством открытия параллельных мотивов и символов, присущих разным эпохам и обществам, полностью свободных от взаимного влияния друг на друга, он сумел найти доказательства того, что имеет дело с общечеловеческими психическими предрасположенностями. Таким образом, хотя этот метод не дает окончательного ответа на вопрос, является ли данный аспект человеческого поведения общим для всех членов человеческого вида, он, тем не менее, может расширить горизонты нашего восприятия, создавая интерпретативные связи.
Таким образом, я хотел бы подчеркнуть некоторые идеи, которые на протяжении всей истории существования рода человеческого вращаются вокруг вопроса наготы тела и органов воспроизводства. Возможно, позже мы придем к более близкому пониманию стыда перед наготой.
Хорошо известно, что нам часто снятся обнаженные тела. В большинстве таких снов спящий воспринимает наготу с неловкостью и смущением — особенно когда сон не содержит ярко выраженного сексуального подтекста, но довольно очевидно выставляет наготу на всеобщее обозрение. Заслуживает внимания то, что общественное мнение по поводу этой наготы и неприкрытых гениталий не придает особого значения сексуальной сфере, т. е. не ставит ее во главу угла, по крайней мере, не афиширует. Однако гениталиям всегда придавали особенное значение — они стали основой фантазий о чем-то экстраординарном. Нигде в истории культуры мы не сможем найти как таковой естественности в отношении сексуальной сферы. Если бы такой «натурализм» был определяющей характеристикой нецивилизованных сообществ, то мы должны были бы прийти к выводу, что никогда не было диких или «природных» людей, примитивных или нецивилизованных, по крайней мере, в течение последних сорока тысяч лет (Duerr, 1988:12). Другими словами, для человеческих существ оказывается совершенно неестественно вести себя «естественно» в отношении своего физического «естества».
Для расширения иллюстраций этого отношения к наготе тела, я приведу несколько источников, включая: «Словарь немецких предрассудков» (Handworterbuch des Deutschen Aberglaubens, Bachtold-Staubli, 1927), в котором параграф под названием «Нагота» занимает объем в 50 страниц. Я также сошлюсь на «Краткий словарь по античности Паули» (Der Kleirie Pauly. Lexikon der Antike, 1979), который также, как и вышеупомянутый труд Дуэрра «Стыд и нагота» дает множество различной информации. Конечно, в рамках этой главы у меня есть возможность привести лишь несколько примеров.
Во многих обществах показ наготы использовался как инструмент наказания. В России крестьяне привязывали неверных жен нагими к плугу, вспахивающему землю. Как писал Бехтольд-Штойбли:
«Наказание за неверность посредством позорного показа ее «aidoia», основывалось на древней традиции позора и унижения оппонента посредством раздевания и выставления напоказ». (Bachtold-Staubli, 1927)
На то, что автор сам чувствует подобный стыд, указывает то, что он использует незнакомое греческое слово «aidoia» для обозначения половых органов. Литературный перевод этого слова означает «срамные места», (от «айдос» — стыд). В Вавилоне и Египте многие древние скульптуры изображают врагов обнаженными. Древние евреи считали прилюдное обнажение «срама» гнуснейшим преступлением перед лицом Яхве, и та же самая тема ясно просматривается в жизнеописании Магомета. (До сих пор запрещено входить в синагогу с непокрытой головой. В то же время Бог христиан, особенно католиков, не обращает особого внимания на то, как одеты посетители в его храме, например, туристы могут зайти в шортах или в рубашке с короткими рукавами.) В то время как в одних культах нагота была знаком позора, в христианской культуре полную наготу в паломничестве заменили голые ступни ног и не подвязанные волосы.
В античной культуре в отличие от других весенние праздники включали в себя добрую порцию эротики и сопровождались оргиями во славу богов. Определенные боги были ответственны за эротическую сферу жизни в Древней Греции — достаточно вспомнить об Афродите, Дионисе, Гермесе и Приапе, причем последний изображался в виде фаллоса. Но и во времена Гомера явно существовал стыд перед наготой — даже атлеты носили одежду на своих состязаниях и тренировках. Позже, в постгомеровские времена, мужчины и женщины, которые купались вместе, носили специальные купальные костюмы. Потом опять, судя по истории Спарты и Крита, нагота продолжала присутствовать в те древние времена среди мужчин, занимающихся спортом. Такая нагота, очевидно, выражала гордость и радость за свое совершенное тело. Восхищение красотой человеческого тела привело к расцвету греческого искусства — вспомним, например, о Праксителе, жившем в пятом веке до нашей эры. Но это было только мужское обнаженное тело. Женское тело изображалось обычно в связи с религиозными, культовыми потребностями.
Что же касается самого главного, свободы от стыда, обнаженные греческие атлеты занимались в специально отведенном месте — в «гимназии» (от греческого «гимнос»: голый). Из этого Дуэрр заключил, что даже там, чувство стыда регулировалось общими правилами. Считалось в высшей степени неприличным, если головка твоего пениса будет видна, она должна была быть все время закрыта крайней плотью. Человек, занимающийся атлетикой, натягивал крайнюю плоть на головку и подвязывал ее специальной струной. Для греков короткий слой крайней плоти был неопровержимым доказательством распутной половой жизни. Поэтому, когда евреи начали тоже участвовать в подобных атлетических состязаниях, их обрезанные пенисы стали источником глубокого всеобщего возмущения и стыда. В результате условие, которое было выдвинуто евреям для участия на Олимпийских играх в Тиросе, заключалось в восстановлении крайней плоти. Были проведены специальные для такого случая операции, как сообщает Гален (Duerr, 1988:19). Необходимо также помнить, что женщинам было запрещено смотреть на голых атлетов; когда этрусские женщины однажды позволили себе это, то произошел скандал (Duerr, 1988:1 . Судя по нравам афинян, так называемая «нагота» юных спартанок также была скандальной. На самом деле, они не были полностью нагими, но носили короткие хитоны, которые оскорбляли атлетов, поскольку не прикрывали их бедер и грудей. Исключением можно считать «ритуальное раздевание» Арктей, юных девочек-медведиц. Это были маленькие девочки и почти взрослые девушки, которые скидывали свои хитоны на пол во время ритуала. Однако ничего не известно по поводу присутствия мужчин при таком раздевании (Duerr, 1988: 21). Дуэрр пришел к заключению, что «классическая Греция вовсе не была Аркадией в плане свободы от стыда мужской наготы, как идеалистически представлялось нам со времен эпохи Возрождения». А римляне считали наготу атлетов явно оскорбительной для общественной морали. Согласно Плутарху, Ромул считал, что каждого появившегося на публике голым следует карать смертной казнью.
Как указывает Дуэрр, в прошлом веке не считалось постыдным расслабляться в голом виде в японских банях и финских саунах. В этой и подобных ситуациях, чтобы сохранить все приличия достаточно было держать свой взгляд подальше от половых органов других посетителей. Похожая практика наблюдалась в племенах так называемых «диких сообществ», чья общественная жизнь полностью проходила нагишом. В племени Квома, обитающем в горах Пейлунгуа севернее Депика, обитатели которого обходятся без одежды и ходят нагишом, даже маленькие мальчики подвергаются наказанию, если пойманы за разглядыванием женских гениталий. На языке племени название вульвы полностью совпадает с английским выражением «укромные места» (private parts). Если же взрослый мужчина откровенно смотрит на женские гениталии, то это считается попыткой соблазнить женщину, и он наказывается ее родственниками. (Duerr, 1988:135).
Эти несколько примеров подтверждают гипотезу, что практика нудизма вряд ли подразумевает отсутствие стыда. В некоторых старинных сонниках обнаженное тело во снах толкуется как угроза, возможно даже угроза смерти. В соответствии с индуистским учением, сны, в которых человек предстает без одежды так, что «срам» виден всем, предвещают разоблачение некой тайны, которое закончится позором или поражением. В соответствии с персидскими и египетскими учениями женщина, которая увидела себя во сне полностью обнаженной, изменит своему мужу и будет поймана (Bachtold-Staubli, 1927).
Виклер описал другую идею по поводу мужского полового органа. Этот этолог обратил внимание на то, что некоторые человекообразные обезьяны пытаются поразить своего противника агрессивной демонстрацией своего пениса и мошонки. Это означает демонстрацию их места в иерархии, а также служит угрожающим жестом. Среди бабуинов, например, некоторые мужские особи занимают место наблюдателей. Пока племя ест, наблюдатели сидят по краям, раскинув ноги, спиной к своим сородичам. Если же приближаются особи другого обезьяньего племени, они показывают свои эрегированные пенисы с намерением прогнать пришельцев и защитить своих. Виклер считал, что такое поведение имеет отношение к фаллическим символам, найденных в Греции и Индонезии, которые не только символизировали плодовитость, но также служили защитой против злых духов.
«Военный нудизм» был обнаружен в основном в Спарте и в Коринфе. Очевидно, подобные явления встречались даже среди армий Александра Великого. Солдаты из других районов также воевали голыми или, по крайней мере, раздевались до пояса. Согласно Дуэрру некоторые древние изображения всадников дают повод предполагать, что античные воины иногда прибегали к обнажению пениса для устрашения противника.
По Дуэрру «военный нудизм» проявляли люди, не принадлежавшие какой-либо касте и поэтому жившие вне рамок цивилизации. Они считались дикарями, и им простительно было запятнать себя пролитием крови. Но можно также объяснить это явление паттерном демонстрации полового органа. В их воображении пенис был наделен магической силой, такой, что могла вселять ужас в их врагов. Здесь мы можем сослаться на обычай некоторых первобытных людей, которые хотя и не выставляли свои члены на всеобщее обозрение, прикрывали их таким образом, чтобы они казались очень большими, заметными и устрашающими. Точно также носили свои шпаги и европейские солдаты — предмет свой гордости и символ военной храбрости — шпаги были также похожи на эрегированные пенисы.
В наше с вами время, протестующие иногда появляются в голом виде, чтобы пробудить общественный интерес к своей персоне. Даже в патриархальном Цюрихе молодые демонстранты несколько лет назад прошли голыми на Банхоффштрассе. Нагота протестующих была прежде всего символом вызывающего неуважения — жестом, как правило, связанным с разнообразными словесными эпитетами, относящимися к анальной зоне или «заднице».
В общем, я могу сказать, что повсюду в человеческой культуре наготе придаются различные особые смыслы, которые могут противоречить друг другу. Обнаженность связана с одной стороны со стыдом и унижением из-за лишения одежды, а с другой может выражать силу и стремление доминировать. В иудео-христианской культуре полное раздевание перед лицом Бога есть грех бесстыдства. Однако предстать «раздетым и обнаженным перед лицом Бога» в смысле наказания себя или епитимьи может означать лишь глубокое смирение и покорность. Культовая нагота являлась требованием древнего обряда инициации, который обычно означал второе рождение. В мистических культах, посвященных древнегреческим богам, важным моментом было то, что их участники были полностью обнажены. Аналогично верующие в индийского бога Шиву желали, чтобы посвященные ему танцы исполнялись без одежды (Bachtold-Staubli, 1927).
Нагота тела не всегда связана исключительно с сексуальностью, с вуеристскими и эксгибиционистскими влечениями — по крайней мере, не так явно. Однако очевидно, что сексуальная привлекательность физической наготы одна из важнейших причин чувства стыда. Для любого общества очень важно держать инстинкты под контролем и направлять сексуальность в цивилизованное русло. В то же самое время границы стыда определенны различными моральными нормами и обычаями, которые выражают коллективное (общественное) отношение к сексуальности. 11ресечение этих границ является бесстыдством и влечет за собой позор.
Моральные нормы и традиции, регулирующие сексуальное поведение, часто связаны с культовой сферой. Отсюда следует понимание того, что перед тем, как дать волю своей природной страсти, необходимо заручиться разрешением богов. Но такое понимание является неудовлетворительным, т.к. сексуальный союз может также переживаться как таинство, например, как космический союз противоположностей. Примером может служить существовавшая на Древнем Востоке «священная проституция», когда любой мог провести ночь в храме, празднуя таким образом «сакральный союз» (Qualls-Corbett, 198 . Храмовые проститутки отличались от обыкновенных проституток, которые продавали свое тело и были объектом позора и дискриминации у всех слоев общества (Qualls-Corbett, 1988:37ff.; Duerr, 1988:300). В иудео-христианской традиции свадьба должна быть благословлена перед лицом Бога, чтобы жить дозволенной сексуальной жизнью, а не в «срамном грехе». В католицизме это даже приравнивается к обету причастия перед Богом. У древних греков сами боги поощряли любовь и сексуальность. Однако каждый бог управлял внутри своей сферы деятельности, которая была лишь одной из многих, и мог таким образом пребывать в конфликте с другими. Это относилось также к Фемиде — богини доброй морали и правосудия. Не было всемогущего единого бога. Возможно, у всех людей существует архетипический порог, выход за который вызывает реакцию стыда. Способ, с помощью которого поддерживается этот порог — наказание, связанное с его преступлением, может быть строгим или мягким, жестко обозначенным или гибким, и в каждом случае зависит от коллективных и индивидуальных установок и уровня терпимости в тот или иной период времени. Например, нудистская культура более или менее допустима в наши дни на Западе. Но это не значит, что в некоторых местах на нудистов не смотрят с подозрением и неприязнью; нудисты даже порой становятся жертвами физических нападок. Первоначальные нудисты были солнцепоклонниками, членами культа «назад к естеству». Они придерживались точки зрения, что «от грубых чувственных влечений можно избавиться созерцанием чистого и невинного обнаженного человеческого тела» (Duerr, 1988:150). Конечно, на самом деле нудисты культивировали строгую дисциплину, чтобы избежать возможного сексуального возбуждения (Duerr, 1988:150), что в свою очередь поднимает вопрос: действительно ли они практиковали «естественный» образ жизни. Сегодня их позиции по этому вопросу существенно ослабли. Принципиальное твердое разделение обнаженности и эротизма делается все реже. Таким образом, некоторые нудистские пляжи стали теперь прибежищем людей с эксгибиционистскими и вуеристскими наклонностями.
Но обнаженность при свете дня и на жарком солнце обычно куда как менее эротична чем, например, стриптиз-шоу в полумраке. В последнем главную роль играет не столько демонстрация тела, как постепенное, дразнящее и завлекательное стягивание с себя одежды. В этом случае происходит заигрывание с порогом стыда и его преступлением и, таким образом вызывается некоторое приятное возбуждение.
Этих рассуждений достаточно, чтобы установить связь архетипического чувства стыда с открытием физической наготы. Конечно, я считаю, важно подчеркнуть, что когда я рассуждаю об архетипических предрасположенностях, я не имею в виду какую-либо предопределенность сознательных установок и поведения индивида. Наоборот, именно столкновение с архетипическими предрасположенностями, а также с нормами социума составляет суть созревания и процесса индивидуации.