Иерогамия.

Как тексты, так и иконография алхимической традиции шестнадцатого-семнадцатого веков полны отсылок к «химической свадьбе»1, а некоторые из наиболее красивых и привлекательных иллюстраций в текстах изображают соединение противоположностей, как королевскую свадьбу2. Данные описания и образы встречаются с достаточной частотой, чтобы быть соотнесенными с иерогамии (священным браком), как он понимается в области истории религии.

Данный анализ использует в качестве примеров образы из Rosarium philosophorum, впервые опубликованного в 1550 году3, содержащего коллекцию запоминающихся живописных изображений двух возлюбленных, заключающих друг друга в объятия. Само название данного текста способно направить нас в нужное русло, ибо в свете истории религий слово rosarium(«розарий») немедленно вызывает набор символов, каковые всецело ассоциируются с темой иерогамии — например, запечатанный сад девы Марии и усмирение единорога девственницей4. Благодаря названию данного труда мы сталкиваемся с идеей иерогамии даже прежде, чем приступим к герменевтическому толкованию образов, в нем содержащихся.

Иерогамия в истории религий.

Обычно термин иерогамия использовался для описания союза между двумя божествами, либо между человеческим существом и богом или богиней, либо между двумя людьми (при определенных особых условиях); в частном случае — для изображения ритуализированного, публичного совокупления между царем и иеродулией («священной проституткой») в древней Месопотамии5. Этому союзу сопутствовала вера в то, что смертные партнеры обретают божественность посредством своего в нем участия. Существовало, например, воззрение, что жрица, которая в этом участвовала, становилась богиней Инанной, точно так же, как считалось, что обычные хлеб и вино превращаются в плоть и кровь Иисуса Христа в римокатолическом таинстве евхаристии. Обе ритуальные формы влекут за собой духовное возрождение и трансформацию. В Месопотамии иерогамия воспринималась как гарантия благополучия царя, процветания народа и непрерывного плодородия земли6.

Вера в то, что человеческое существо может разделить онтологический статус с божеством посредством сексуального союза, посредством тела является чрезвычайно древней, но иерогамия является не просто важной составной частью архаической религиозной традиции. Она также крайне устойчива и ее устойчивость, на мой взгляд, представляет нечто большее, нежели просто поверхностное соотношение между ее проявлениями на Ближнем Востоке и на Западе; она стала ассоциироваться с целым спектром символических значений, столь богатых и непреодолимых, что они вновь и вновь продолжают о себе заявлять. Хотя иерогамия и не пробила себе путь в официальную христианскую доктрину, она, тем не мене, присутствует, например, в символизме Марии, как невесты Христовой7.

Основное различие в значении иерогамии в древности на Ближнем Востоке и на христианском Западе заключается в том, что ее выражение в рамках первого было тесно связано с внешней, телесной практикой, которая неизбежно влекла за собой ритуальный сексуальный союз. Это дает почву для некоторых герменевтических сложностей. Изучающие религию порой отрицают, либо игнорируют наличие идеи иерогамии, либо провозглашают ее использование в качестве концептуальной категории неверным8. Даже те, кто признает ее присутствие, могут уступить господствующему мнению и соблазниться заменить часть целым и, таким образом, интерпретировать иерогамию в соответствии с якобы высоким, одухотворенным идеалом, не имеющим никакого отношения к телу9. Аналогичные толкования предлагаются и для темы иерогамии в алхимических текстах. Таким образом, очевидно, многие алхимики испытывали такое комплексное переживание, включавшее взаимодействие между тем, что происходило в лаборатории и внутри себя, которое пробуждает и развивает отпечаток религиозной традиции, сочетающей физический и духовный уровни трансформации10.

Очевидно, что здесь и кроется сердцевина тех смыслов, которые связаны с иерогамией и которые встречаются в различных культурах с заметным постоянством. Христианские доктрины, особенно учение о Воплощении, означающее союз человеческого и божественного, пожалуй, обогатили этот символизм. Хочу также отметить, что многие подобные Розарию алхимические тексты настойчиво утверждают взаимоотнесенность души и тела. Должно быть, следовательно, ясно, что в устремлении к «соединению противоположностей» алхимики пытались низвергнуть традиционную концептуальную дихотомизацию духа и плоти, а на ее место возвести модели, что отражали их интуиции касательно полноты бытия. Таким образом, приступая к интерпретации темы иерогамии в контексте алхимической традиции, мы должны иметь ввиду, что, в общем, она касается в равной степени и тела; что значит не только idealiter, но также и realiter 11. Адекватное истолкование алхимической иконографии может полностью выявить мультивалентность образов иерогамии в текстах, подобных Розарию, лишь через стремление охватить тотальность их символических значений.

Rosarium Philosophorum содержит двадцать одну иллюстрацию, пятнадцать из которых более или менее явно имеют отношение к иерогамии, еще три касаются ее косвенным образом12. Я бы хотела прокомментировать те образы, что являются в равной степени и показательными, и важными13.

Рисунок 1 демонстрирует фонтан, снабженный тремя кранами. Воды есть ключ, раскрывающий значение этого образа, ибо текст разъясняет, что воды, вытекающие из каждого, есть на самом деле одна вода — «с коей и посредством коей свершается наш магистерий». Три воды отсылают к иерогамии, описанной в «Энума Элиш», месопотамском космогоническом мифе (ок.1900 г. до н.э.), где повествуется, как изначальные воды Тиамат, «той, что породила их всех», и Апсу, «их отца… слились в единое тело», став, таким образом, единственной матрицей, давшей всему начало14. Сопровождающие изображение стихи подчеркивают связь между алхимическим фонтаном и иерогамией, порождающей всякую жизнь: «Мы (воды) суть изначальная природа металла и единственный его источник; чрез нас добывается превосходнейшая тинктура Искусства».

Рисунок 2 являет нам короля и королеву, облаченных в изысканные одежды. Они держат по стеблю, оканчивающемуся двумя цветками. Он стоит на солнце, она — на полумесяце. И хотя их разделение подчеркнуто, соприкосновение их рук будто бы предвосхищает «химическую свадьбу». Голубка (она выступает как символ-посредник, а также указывает на дальнейшую связь с иерогамией, поскольку она ассоциировалась как с Эросом, так и с могущественными женскими божествами древнего Ближнего Востока15), показанная парящей над ними, держит собственный стебель, который в точности пересекает крест, образованный теми, что держат король и королева.

На третьей картине пара обнажена; но, все еще нося отдельные короны, они предлагают друг другу цветок на длинном стебле. Надпись над головой короля гласит: «О, Луна, позволь мне быть твоим супругом»; а та, что над головой королевы: «О, Солнце, я должна тебе покорится». Вновь между ними появляется голубка с цветком в клюве.

Рисунок 5, на нём мы видим короля и королеву в любовных объятиях.

Рисунки 6—9 являют короля и королеву в виде гермафродита, обозначающем последовательно углубляющиеся уровни соединения, и изображают их в гробнице. Их тела слиты; у них две головы, однако теперь они носят одну корону.

Рисунок 11 откровенно сексуален. Король и королева, оба крылатые, имеют две короны и погружены в воду. Их конечности сплетены, ее рука сжимает его фаллос, его левая рука ласкает сосок ее груди, правая поддерживает ее за шею.

Рисунок 17 в виде Герметического андрогина16 представлен продукт единения двух алхимических противоположностей. Этот плод есть не просто конечный результат брака антитез.

Рисунок 18 демонстрирует льва, поедающего солнце. Он сам представляет скрытую иерогамию, поскольку не дифференцирован полностью от своих родителей и продолжает по прежнему сопричастен их иерогамическим истокам.

Рисунок 19 представляет собой превосходный пример периодически встречающегося соединения алхимической и христианской символики. В центре — Мария, по сторонам от нее Сын и Отец, которые намереваются ее короновать. Над ними — в виде голубя — парит Святой Дух. На заднем плане видны слова Tria и Unum. Без сомнения, этот образ содержит массу разнообразных мотивов, имеющих отношение к иерогамии. Во-первых, символическое сходство между Троицей и наблюдаемыми нами на рисунке 1 тремя водами, лежащими в основании алхимического процесса. Во-вторых, через иерогамию Марии и третьей ипостаси Троицы сделалось возможным Воплощение Бога-Сына. В-третьих, последнее подразумевает синхронное пребывание в таком онтологическом статусе, где одновременно совмещается человеческое и божественное, что представляет собой абсолютного проявление иерогамии17. Подобно браку между алхимическими противоположностями все названные союзы нуждаются в посредничестве. В алхимической свадьбе эту функцию исполняет Меркурий, которого Юнг называет «символом-посредником par excellence»18; однако, в Розарии в роли посредника мы уже видим голубя. На этом рисунке он предстает в той же роли, паря над короной, которую Отец и Сын намереваются возложить на голову Марии; в данном случае он ассоциируется с третьей ипостасью Троицы. Тот факт, что в древности на Ближнем востоке голубь был символическим признаком женских божеств, подтверждает заключение относительно того, что рисунок 19 также является изображением иерогамии, пусть и в христианизированной форме.

Рисунок 20, последний в ряду, изображает воскресшего Христа. В своей левой руке он держит знамя с крестом, правой указывает на пустую ныне гробницу. Эта гробница безошибочно указывает на то, что завершившийся алхимический процесс повлек за собой трансформацию, но не трансценденцию, тела. Ибо если бы алхимическое делание приводило к трансценденции тела, не следовало бы ожидать найти гробницу пустой, в ней были бы разлагающиеся останки короля и королевы. Мы же видим воскресшего Христа, воплощение иерогамического союза человеческого и божественного. С точки зрения алхимика, написавшего Rosarium Philosophorum, христианская доктрина воскрешения во плоти не означает ни подавления, ни, в равной степени, трансценденции, физического тела, но его глорификацию и обретение им совершенства19.

Образы иерогамии в алхимии: метафора и символ

В том, что автор Rosarium Philosophorum избрал образы иерогамии, дабы с их помощью выразить некое необычайно тонкое взаимодействие, происходящее в результате алхимического coniunctio, нет ничего удивительного. Образы иерогамии в алхимии есть чрезвычайно красноречивое выражение опыта истинных адептов, прошедших через последние стадии делания. Для этих алхимиков все элементы обыденного опыта имеют сакральных характер. Философский камень может быть найден где угодно; его «выбрасывают, дети играют с ним», он близок всем людям, молодым и старым; его можно обнаружить на поле, в селе и в городе20.

Мы, вероятно, все еще способны научиться у алхимиков тому, что трансформации общей субстанции, той, что близка всему, есть не более — и не менее — чем глубокое понимание значимости герметического девиза: «То, что вверху, подобно тому, что внизу». Этот девиз, столь часто цитируемый и столь же часто понимаемый неверно, требует от нас усвоения радикального смысла «целого, из коего ничего не исключается»20.http://cadavercyan.com/post/40163088566

То, насколько значимой проблема любви считается бессознательным, может также быть проиллюстрировано следующим сном. Он приснился женщине средних лет, испытывавшей сильнейшую любовь к женатому мужчине, на которую он ответил взаимностью; однако она продолжала бороться с этой любовью из соображений приличия и по рациональным причинам. Вот этот сон.Я слышу мощный, глубокий звук бронзового колокола, экстраординарный звон, подобного которому я никогда не слышала и не представляла, звук свыше, невероятной красоты, неотразимый! Очарованная, я встала, так как я каким-то образом должна была добраться до источника звука, который мог быть только божественной природы. Так как звук показался мне сакральным, я подумала, что он идёт из церкви, и внезапно я оказалась в церкви чистейшего готического стиля, из белого камня, и я была готова подняться на колокольню, чтобы найти колокол, источник этого серьёзного ритмичного перезвона, который я всё ещё могла слышать. Но всё изменилось. Церковь превратилась в широкое подземелье, подобное нефу собора, сделанному из прозрачного живого красно-оранжевого материала, погружённого в красноватый свет и поддерживаемого лесом колон, которые напомнили мне сталактиты в пещере, которую я однажды видела в Испании. На мгновение я увидела себя крошечной и одинокой, стоящей в этом грандиозном зале, подавленная ощущением, что у меня есть целый мир, чтобы его исследовать. Это было моё сердце. Я стояла внутри моего собственного сердца, и в этот момент я осознала, что восхитительный колокольный звон, который я всё ещё слышала, был ничем иным, как биением моего собственного сердца, или же что этот внешний звук и моё сердцебиение были одним и тем же. Они звучали в одном и том же ритме. Макрокосм и микрокосм были синхронизированы; ритмы мирового сердца и моего сердца были одинаковы.Я думаю, что этот сон не требует интерпретации. Он говорит сам за себя и показывает, как Эрос и индивид неразрывно связаны друг с другом.

Я бы хотела в этот момент сослаться ещё раз на сон женатого мужчины, который я вкратце обсуждала в другой лекции.[96] Он был влюблён в замужнюю женщину, Альберту, и имел с ней сексуальные отношения. В момент сна они оба думали о разводе.

Я был с моим учителем, присутствующим незримо, на краю сферы, которую он описал как «высшую реальность», нечто лишённое времени и пространства, неописуемое. Только те, кто видел это, могут понять этот опыт как «всё-ничего», «везде-нигде», «все-никого», как «Cлово, которое ещё не было произнесено». Каким-то образом учитель помог мне выхватить два существа или чего-то подобного из этой высшей реальности. Я их не видел, но я знал о них. Чтобы сделать их видимыми, учитель помог мне извлечь серебристо-серую подобную туману субстанцию из пространства, в котором мы парили, и ею мы покрыли этих двух существ и что-то третье, что разделяло двоих. Когда я увидел их оформленными, я был сильно поражён. «Они ангелы», — крикнул я. «Да», — ответил он, — «этот — ты». Я видел серую завесу, которая разделяла двух ангелов, и учитель объяснил: «Это пелена иллюзий.» В ней было много отверстий. Я был глубоко тронут и закричал: «О, она падает, она падает», и у меня было чувство, что тысячи лет, которые были прожиты в полубессознатлеьной надежде, что она будет разорвана, наконец-то оправдались. Я подошёл к ангелу, который был «мной», и увидел серебряную нить, идущую от него к очень крошечному созданию, которое также было «мной» в сфере иллюзий. Другая нить тянулась прямо туда к женщине. Это была Альберта. Два ангела казались одинаковыми и бесполыми, и они могли «думать вместе» в своей некой «одинаковости» (что иногда происходило со мной и Альбертой в реальности «прямо там»). И мы думали: «Такая маленькая часть нашего сознания живёт в этих маленьких существах, и они волнуются о столь незначительных вещах. Бедные маленькие существа!» И мы увидели, что их союз не может состояться должным образом, если эти два маленьких существа не выполнят свои обязательства по отношению к тем, кто рядом с ними, прежде своих эгоистичных желаний. И в то же самое время нам было ясно, что будет грехом против «высшей реальности» (грехом против Духа Святого?), если мы не будем заниматься процессом взаимного стремления к осознанности.

Здесь алхимическая королевская чета заменяется двумя ангелами, посланниками Господними. Однако они представляют тот же самый трансцендирующий сознание более глубокий аспект любовных отношений, который на этой стадии развития соскользнул слишком сильно на конкретный сексуальный уровень. Как указывает Юнг, он может быть неверно понят и как способ достижения более высокого уровня духовности, и как способ уклонения от конкретных обязательств, чтобы позволить отношениям деградировать до атавистично-примитивного уровня. Эти две возможности представляют собой Сциллу и Харибду, между которыми человек должен найти свой путь. На текущем этапе была констеллирована вторая опасность, поэтому сон так сильно подчеркнул духовную сторону. Ранее, однако, тот же сновидец видел сон, в котором он должен был принять опасный, очень важный круглый медный объект, вокруг которого свернулись волнистыми линиями змеи. В той стадии своей жизни он неправомерно хотел отойти от физической стороны проблемы любви. Этот круглый объект напомнил ему во сне о терновом венце Христа, и он знал, что это означает «кровь и слёзы». И действительно, перенос всегда ведёт к распятию, другими словами, к смерти природного — иначе говоря, бессознательного, — человека, которым он до сих пор был. [97] Мы — точка пересечения конфликтующих сил, во-первых, проявлений нашей собственной тени в форме ревности, территориальности, сексуальных страстей и т.д.; во-вторых, того факта, что мы не обладаем партнёром, и, в третьих, содержаний коллективного бессознательного, которые при помощи переноса выходят на поверхность и начинают оказывать всё большее влияние на нашу судьбу. Всё это ведёт к смерти эго, и, если всё идёт правильно, к рождению Самости. На этой стадии принципиальной является задача, насколько мы знаем, примириться с анимусом и анимой.-------------------------------Юнг в приведённой в начале цитате указывал, что в случае иерогамии не два эго сталкиваются лицом к лицу, но скорее «все, чьё сердце мы затрагиваем». Эту странную множественность очень трудно понять. Это как если бы свыше существовала только одна божественная пара, Шива и Шакти, которые находятся в вечном объятии, и земные человеческие существа принимали бы участие в их coniunctio только как «гости на пиру», как Андреэ изобразил это в своей книге «Химическая Свадьба». Это множественное единство может быть проиллюстрировано следующим сном, который приснился молодой девушке. Она по трагической случайности потеряла своего любимого жениха. После примерно двух лет другой молодой человек, который сейчас является её мужем и которого она достаточно любила, проявил к ней интерес; но что-то в ней сопротивлялось его принятию, потому что она рассматривала это как измену по отношению к своему первому жениху. Однако она обручилась с этим вторым человеком, и он подарил ей красивое кольцо. Однако затем она снова начала сомневаться. Во сне, который она увидела в этот момент, появился её мёртвый жених и сказал: «Но этоя дал тебе это кольцо» (и показал кольцо, которое подарил второй жених). Это сделало возможным для неё принять новые отношения.

Я не претендую на полное понимание этого сна, но мне кажется, что он указывает на тайну пары в потустороннем мире, в чьё единство включено множество людей, «чьи сердца мы затронули». В символике алхимии это представлено так называемым образом multiplicatio. Когда философский камень найден, он преумножает себя сторицей, как бы сам собой, превращая все близлежащие камни и металлы в золото. Когда это событие выделяется на фоне человеческой встречи, тогда присутствуют бог и богиня, затем возникает чувство вечности, как если бы момент более ранней встречи был сейчас и всегда в одно и тоже время, как это выразил Юнг, — «непосредственное присутствие». Таким образом Юнг писал в своих мемуарах, что «привязанности <…> значат очень много, но в них всегда заключена проекция, некое субъективное смещение угла зрения, которое необходимо устранить, чтобы достичь объективности и самодостаточности. <…> Суть в том, что объективное знание в большинстве своём скрыто за эмоциональным отношением. И только объективное знание открывает путь к истинному духовному единению.»[98] И в другом месте: «и в наших отношениях с другими людьми важно то же самое: присутствует ли в них некая безграничность».[99] Эта безграничность кажется мне мотивом проявления в фоне бога и богини.Проблема множественного единства также, как мне кажется, есть в китайском даосском взгляде на жизнь после смерти. Согласно этой концепции душа умершего распадается и превращается в мужскую, духовную часть, которая ускользает вверх, и феминную, земную часть, которая опускается на землю. Затем они двигаются, в первую очередь на восток, потом на запад, и оттуда к таинственному космическому центру, «жёлтому источнику». Там эти две части празднуют свою свадьбу, «тёмное единение», как Лорд Востока и Леди Запада, как любая божественная пара, которую всегда воплощает каждый мёртвый человек.

Когда отношения достигают настоящей глубины, тогда этоconiunctio mysterium каким-то образом возникает из вневременного царства и просвечивает через все желания, сопротивления, проекции и идеи, появляясь на поверхности. По большей части это происходит только в определённые моменты и исчезает в следующий период времени. Мы никогда не будем способны ухватить это, но мне кажется важным как минимум иметь подозрение о существовании этой тайны, так что каждый не должен на основе рациональных предрассудков закрывать дверь перед богом и богиней, когда они хотят войти.

Мотив иерогамии, как Юнг это выразил в другой момент, — это тайна взаимной индивидуации, «ибо ничто не может быть завершено без любви, ибо любовь приводит нас в состояние ума, в котором мы готовы рисковать всем без оглядки»[100]. Только таким образом возможна встреча с Самостью. Поэтому Юнг назвал фигуру Самости, которую он нарисовал в Боллингене, Филемоном, «любящим».

Стремление стать целостным является наиболее сильным импульсом у человека, и именно оно на самом деле скрывается за более глубокой страстью в переносе. В конце своей жизни Юнг признавал:

Тщетно я старался бы найти язык, который был бы в состоянии адекватно выразить неисчислимые странности любви. Эрос есть космогония, он — творец сознания. <…> Здесь скрыто самое великое и самое малое, самое далёкое и самое близкое, самое высокое и самое низменное. И одно не живёт без другого. <…> И, если у него есть хоть капля мудрости, ему придётся смириться, обозначив ignotum per ignotus — то есть назвав любовь именем бога.[101]

И однажды в разговоре он сказал: «Проблема любви так трудна, что человек должен быть счастлив, если в конце своей жизни он может сказать, что никто не был уничтожен по его вине.»http://www.rulit.me/books/psihoterapiya-read-432904-44.html

 Примерно 4,4 миллиарда лет Земля столкнулась с протопланетой размером с современный Меркурий. Это привело к тому, что на поверхность первой оказался занесен углерод, ранее исчезнувший с нее.

К таким выводам ученые пришли, смоделировав эволюцию небесного тела, происходящую при высоких давлениях и температурах. На начальных этапах развития планеты углерод при таких условиях должен был испариться в космос либо проникнуть в ядро. 

Вновь обогатиться химическим элементом Земля могла в результате столкновения с небесным телом наподобие Меркурия, образованным практически полностью из своего ядра. Это привело к перемешиванию мантий двух объектов и обогащению поверхности Земли углеродом. 

а если не может так сказать, что тогда делать? Но в то же время полной уверенности в своей вине нет
Возможно, не совсем точный перевод. По смыслу просится не уничтожен, а разрушен. Юнг оказывал достаточно сильное влияние на женщин, с которыми соприкасался близко. Эмма Юнг, Сабина Шпильрейн, Тони Вульф, Фон-Франц стали психологами и работали в русле аналитической психологии. Дочь Юнга-астролог.Это как поддаться энергетическому потоку или влиянию, которому трудно сопротивляться.Вторгаемся и меняем и да, иногда разрушаем. Но за этим не личностная, а архетипическая энергия. Как на карте, где пара обращена к небу и пара обращена к земле.Мы лишь проводники некой энергии пары (Шивы и Шакти). То, о чем пишет фон-Франц.Отсюда и дилемма любовь духовная, любовь физическая и трудность их совмещения. Ревность, собственничество-это для земной пары, для духовной пары несколько другое измерение и вечность в распоряжении.И где-то каждая история любви и каждый плач, когда она не состоялась-это плач о приближении и удалении от небесной пары.

Иерогамия. Близость к небесной паре переживается регулярно (), и всегда это большое событие с огромным выходом энергии.

Увы. -ОПЫТ -  не для реализации в земных отношениях.

Он для переживания трансперсонального.

Другой - выступает мостом - к божественному

А не наоборот..

когда божественное - мост к другому 

 «Мой учитель - Время»

• Потому что планида такая.

Маша вообще-то девочка не черствая, просто сейчас она втюрилась в Петю и ни о ком, кроме него, думать не может и не хочет. Так-то она девушка самостоятельная и нынче привязанность более разыгрывает, чем переживает, но Петька для нее действительно находка, и она крутится вокруг него, получая настоящее удовольствие.

• У нее настолько искренне дающее отношение, что можете назвать это даже Машиной любовью.

Пете нравится ухаживание Машеньки, и он его не пресекает, а даже поддерживает, но душа его уже давно занята Настей. Настя для него — свет в окошке, и то, что Настя его все-таки не любит, волнует его мало. У Пети легкая и добрая душа, его радует сама его любовь и то, что, спасая от длящегося безделья, эта любовь дает ему возможность писать прекрасные стихи и песни.

• На которые он, собственно, и живет.

Нельзя сказать, что Настя к нему совершено равнодушна: Петину внимательную помощь она ценит, а его любовь ей, как женщине, безусловно льстит. Временами она Петей бывает даже очарована, но — но живет она с Костей. Наверное, Настя Костю любит, хотя их связывают вещи гораздо более серьезные. Они живут уже не первый год, и более слаженной пары найти трудно: притом что больше всего на свете Костя любит свои паровозы, это дело его жизни и, возможно, единственная привязанность, он исключительный муж в полной комплектации: надежный, порядочный и заботливый. Да, Настя ему в первую очередь удобна, но он заботится о ней так же, как и об остальном домашнем имуществе, а недостаток любви вполне компенсирует толстой благодарностью. Настя это ценит.

А самое главное, у Настя и Кости есть их Чудо — с совершенно ясными глазками, которое бегает маленькими ножками и само как маленькое солнышко. Настя просто нашла себя в этом славном существе, она теперь живет вся в светлом празднике любви, хотя ей бывает обидно: когда Костя приходит домой, Чудо всегда сразу бежит ему навстречу.

 От нее.

Конечно, Костя свое Чудо, свое Солнышко тоже любит, но любит он ее по-своему: спокойно и рассудительно, как-то очень легко, и часто подсмеивается над Настиной немного тревожной привязанностью.

 Которую Настя не отрицает.

Вот так и происходит круговорот любви в природе: бабушка кормит Машеньку, Машенька — Петю, Петя подкармливает Настю, которая кормится совместно с Костей и вместе с ним питает любовью их маленькое Чудо…

А кого кормит Чудо? Странный вопрос. Чудо, если кормит, то только свою куклу Мусю, а больше никого. Чудо просто бегает и сияет своими глазенками — вместе с солнышком, с которым оно дружит.

 И, похоже, вместе с ним кормит радостью всех, ничего для этого специально не делая.

В этой картинке понятно все, кроме самого первого пункта: а кто кормит бабушку? Здесь выходит, что никто. Может быть, светло прожитая жизнь?http://www.e-reading.club/chapter.php/87430/48/Kozlov_-_Kniga_dlya_teh,_komu_nravitsya_zhit',_ili_Psihologiya_lichnostnogo_rosta.html

Мне кажется, что любовь и справедливость вообще недостижимые практически явления, т. е. даже само стремление легко может к обратным результатам привести. Кроме зачарованности собственным анимусом и представить трудно что еще может быть специфически прекрасного, разве что чудесное совпадение с анимусом. 

Часто физическая сторона любви делает другого в целом неинтересным, как бы прошедшим и какая уж тут духовность(( И что в этом случае происходит с самостью, откат в животное царство?

Вот доброжелательность более практичная штука, ясная и однозначная, важная и нужная, но почему-то как ценность особо не фигурирует в списках. Наверное потому, что эмоциями не наполняется и архетипами не затопляется)

Какая ж это любовь??? Это быт, договорные обязательства между налогоплательщиками

Любовь - это типа как у Данте к Беатриче или в литературе тьма примеров, но не в жизни. Где это видано, чтобы в жизни было так, как в "Не могу сказать Прощай"?

====

  У вас какой то горно-степной акцент.

У нас за не стиранные носки жен убивают на месте. Без "заек.")