СРАВНИТЕЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ МЕТОДА АНАЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Любую попытку обсуждения метода аналитической психологии в пределах сравнительно ограниченного диапазона вопросов необходимо предварять рядом достаточно важных оговорок. Во-первых, метод аналитической психологии настолько обширен, что будет совершенно невозможно представить о нем исчерпывающую информацию; поэтому мы стремимся лишь дать своего рода общее представление, в котором основной акцент делается на различиях между аналитической психологией и другими школами современной психотерапии, особенно школой Зигмунда Фрейда. Лишь при таком подходе можно выделить основные принципы аналитической терапии. Их необходимо дополнить определенными теоретическими рассуждениями. Но поскольку эта теоретическая дискуссия иллюстрируется материалом, полученным в процессе психотерапевтического лечения, мы надеемся, что принципы этого лечения выделены здесь достаточно четко.
Вторым ограничивающим фактором является то, что аналитическая психология - лишь одна среди многих школ современной психотерапии, каждая из которых ставит концепцию бессознательного в центр своего поля зрения. Поэтому метод аналитической психологии совпадает с методами других школ современной психотерапии, как, например, те, что базируются на теории психоанализа. По многим вопросам их основные воззрения идентичны. Это значит, что на практике методы аналитической психологии иногда очень схожи с другими школами. Третье и самое главное ограничение в том, что одним из основных отличий между аналитической психологией и другими школами является гибкий, недогматичный подход аналитической психологии в каждом конкретном случае. Основная предпосылка, от которой отталкивается аналитическая психология, предполагает, что каждый пациент имеет свою собственную особенную и "персональную" психологию, этот факт обусловливает необходимость варьирования подходов от случая к случаю. Как отмечал Юнг, "поиск истины начинается в каждом конкретном случае заново, потому что всякая живая истина индивидуальна и не должна производиться из какой-либо предварительно установленной формулы. Каждый индивидуум - это опыт вечно меняющейся жизни, проба новых решений или новой адаптации".* ( Jung, Contributions to Analytical Psychology, p.349, CW 17 p.93.).
Такая концепция вызвает существенные ограничения главного метода, ведь сутью всего метода как раз и является в определенной мере обеспечение универсальными правилами. К сожалению, тахая оценка традиционно относится к общим принципам, но с другой стороны, готовность и способность психотерапевта подходить к каждому конкретному случаю без раз и навсегда установленных теорий является краеугольным камнем при определении степени профессиональной пригодности психотерапевта. Как и каждый ученый, проводящий серию экспериментов, должен забыть все изученные прежде теории и сфокусировать свое внимание исключительно на непредвзятом наблюдении за фактами и событиями по мере их получения, так и психологи должны подходить к каждому новому пациенту - каждому новому "опыту жизни" совершенно непредвзято. Теория есть не что иное, как попытка a posteriori привести в порядок определенные естественные события так, что это позволит ученому решить вопрос с чего начать новое исследование. То есть, каждый пациент - это новый знак вопроса психотерапевта, а его теоретическая дедукция - это нечто большее, нежели попытка постфактум, задним числом лучше понять происшедшее.
Более того, в соответствии с конкретной психологической ситуацией, в которой находится данный человек, возникают различные психические потребности. Таким образом, когда мы имеем дело с человеком, достигшем адаптации к внешней реальности и ее потребностям, метод психотерапии может отличаться от подхода к человеку, живущему во внутреннем мире идей, но неприспособленному к внешнему миру. Различные фазы жизни, различные типы личности, различные потребности требуют различных подходов. Гибкость и приспособляемость к конкретной ситуации, является кардинально важным, поскольку любая догматическая концепция, которая пренебрегает этими различными психологическими сочетаниями, может стать причиной самого серьезного ущерба для психологического развития пациента. Исходя из всего этого, возможной представляется только попытка указать генеральную линию лечения, как бы определить его ведущие принципы, которые аналитическая психология приняла по отношению к своим пациентам, не пытаясь уложить в рамки какой-то раз и навсегда принятой методики или системы правил.
Когда пациент обращается за лечением, то совершенно очевидно, что начинать необходимо с выяснения поля деятельности, принимая во внимание определенные и наиболее общие понятия, которые настолько универсальны, что представляют собой заурядную основу знаний психотерапевта к какой бы школе он ни принадлежал. Поскольку они применяются и в методе лечения с помощью аналитической психологии, следует упомянуть о них, чтобы дать наиболее полную картину; однако, ввиду их универсальности, упоминание будет кратким. "Как долго проводится лечение?" - один из первых вопросов, которые новый пациент задает своему психоаналитику. Он настолько же неизбежен, насколько и привычен, его ожидает услышать каждый аналитик, но дать ответ не может никто. Но все же стоит придерживаться следующего правила: не подавайте надежду, что потребуется мало времени.
Чтобы избавиться от этой неразрешимой дилеммы или, по крайней мере, дать частичный ответ, убедите пациента, что сначала нужно провести пробный анализ, длящийся, скажем, четыре недели. Преимущество здесь двойное. Прежде всего, психотерапевт с любым стажем работы сможет составить своего рода картину этого случая и сопутствующих ему сложностей и сделать некоторые догадки о вероятной продолжительности лечения; второе и даже еще более важное то, что психотерапевт сможет установить, пригоден ли пациент для анализа или нет. Таким способом можно уберечь пациента от опасного разочарования при безуспешном анализе. Но даже после такого пробного анализа невозможно точно указать сроки лечения, можно лишь приблизительно указать его продолжительность. Как правило, пациент должен исчислять этот период не неделями, а скорее шестимесячными интервалами. Опыт показывает, что, за исключением случаев с поверхностной симптоматикой, минимальное время, необходимое для сколько-нибудь фундаментального изменения, колеблется от шести месяцев до одного года. Совершенно очевидно, что одно упоминание о таком длительном сроке лечения повергнет пациента в состояние шока, но анализ ставит больному весьма жесткие требования и вынуждает его к жертвам как духовного, так и материального свойства, ведь уже сама по себе готовность предоставить себя такому длительному и дорогостоящему лечению зачастую является краеугольным камнем способности подвергнуться анализу вообще. С самого начала пациенту необходимо объяснить, что анализ - это не какие-то там волшебные чары, которые мгновенно разрешат все его проблемы, а тщательная переориентация, требующая добровольного стремления всей личности в целом. И только если он готов принять этот- факт и согласен на те затраты времени, энергии и денег, которые повлечет за собой лечение, только тог- да он сможет получить всю пользу от настоящего глубинного анализа. Кроме того, в процессе лечения всякая недооценка его длительности будет использована против самого же анализа, так как больной получает великолепную возможность скрывать, как под плащом, свое потаенное сопротивление анализу и аналитику. Более того, поскольку он фактически вводится в заблуждение психотерапевтом, то это дает оправдание его сопротивлению, которое может достичь огромных размеров.
Другой вопрос касается гонораров. К сожалению, психологический анализ является в какой-то степени дорогостоящим делом, и довольно часто для пациента оказывается совершенно невозможным разыскать необходимые финансовые ресурсы. Тем не менее, необходимо настаивать на регулярной оплате. Даже когда пациент имеет ограниченные финансовые возможности, плата, пусть даже самая малая, должна фигурировать, по крайней мере, как символ, поскольку деньги, помимо их весьма конкретного значения, несут в себе совершенно определенную символическую оценку потраченной энергии, и денежная оплата выражает в символическом смысле признание того, что энергия все же расходуется. Независимо от точки зрения психотерапевта, для которого любое безвозмездное лечение нежелательно из-за траты времени и энергии впустую (жертва, которая в крайнем случае должна неблагоприятно отразиться на его собственной способности к работе), подобная ситуация может быть рассмотрена под психологическим углом и со стороны пациента. Для него безвозмездный анализ является полностью ошибочным: уже сам факт, что анализ безвозмезден, вызывает непреодолимые трудности. Например, так как обязанность перед отцом у молодого человека переносится на психоаналитика, то он может решительно сопротивляться и будет отчаянно противодействовать чувству благодарности, которое ему навязывается, если лечение было бесплатным. Также в случае, если психотерапевт - мужчина, то женщине почти невозможно решиться на бесплатное лечение и наоборот. Или могут возникать ситуации, в которых пациенту трудно рассказывать психотерапевту о своих негативных эмоциях потому, что "аналитик был так добр ко мне", это становится прекрасной маскировкой для сопротивления. С другой стороны, даже если пациент вносит небольшую сумму, то эта сумма всегда должна представлять для него материальную ценность, тогда он будет чувствовать себя равным партнером при анализе ситуации. Очевидно, есть случаи, где бесплатное лечение просто неизбежно - не следует принимать это близко к сердцу, но и терять из виду тот факт, что само по себе бесплатное лечение всегда создает дополнительные специфические и серьезные трудности, тоже нельзя. И поскольку это обязательно произойдет, то можно лишь сожалеть об этом. Особенно тщательно мы, как психотерапевты, должны следить за тем, чтобы самим не попасть под влияние собственного комплекса денег и чтобы не отреагировать каким-то бессознательным, а значит неподходящим образом.
Что же касается частоты лечебных сеансов, то начинать нужно обычно с 2-3 часов в неделю. Увеличение числа посещений потребуется лишь в случаях исключительной сложности и тяжести. Но если сделать интервалы между собеседованиями слишком длинными, то пострадает лечебный эффект от анализа. Кроме того, уменьшение числа ожидаемых собеседований не спасает пациента, а просто удлиняет время анализа. С другой стороны, надо ввести в обычай не видеться с пациентом более 2-3 раз в неделю, потому что, как показывает опыт, здесь особо ценно ритмическое чередование аналитического собеседования и периода ассимиляции. Бессознательное находит время отреагировать на аналитическую дискуссию и нормальный ход жизни не нарушается. По сходным причинам рекомендуется приучить пациента к определенному числу еженедельных встреч, поскольку его бессознательное приспособится к некоему определенному ритму. С течением времени, т.е. с нарастанием независимости пациента и приближением конца анализа, эти интервалы увеличиваются до тех пор, пока собеседование не будет происходить раз в неделю или еще реже. Этот момент мы обсудим позже. Одним из фундаментальных положений психотерапии является внешняя связь психотерапевта и пациента. Это затрагивает важные вопросы принципа, отличающего аналитическую психологию от остальных школ в вопросе позы, манеры, принятой в психоанализе. Фрейдистские психоаналитики заставляют своих пациентов лечь, а сами занимают положение позади них и вне их поля зрения. Мы же предпочитаем сидеть напротив пациента лицом к лицу. Бывают случаи, когда я могу разрешить пациентам лечь, например, если они слишком взвинчены, напряжены и я хочу, чтобы они расслабились, но даже тогда я сажусь напротив них и нахожусь полностью в поле их зрения. С технической стороны, главными возражениями против принятия пациентом лежачего положения, в то время как аналитик остается невидимым, являются следующие моменты:
1) переоценка пассивной роли пациента, "которому как бы проводится операция";
2) пациенту облегчается возможность закрыться в искусственном вакууме;
3) в значительной мере усложняется заполнение пустоты, разделяющей его и аналитика, давая ему возможность отсылать весь опыт, который он приобрел во время анализа, в несуществующий мир, полностью отсекая себя от
повседневной жизни.
С другой стороны, сидение непосредственно друг напротив друга порождает более естественную и более человеческую ситуацию. Пациенту тогда сложнее будет использовать психоаналитика как светскую личность, на которую можно сфокусировать свои проекции без проверки той степени их реальности, которой они обладают. Это сводит к минимуму дистанцию между обоими и устанавливает непосредственный человеческий контакт* ( Другим аспектом в этой ситуации являются разные акценты в случае "свободных ассоциаций" и интерпретации сновидений (см. стр.49 и далее). В психоаналитическом методе, в котором главный акцент делается на свободных ассоциациях, т.е. на позиции, при которой пациент является более или менее открытым. Положение лежа при отсутствии в поле зрения аналитика является более подходящим, чем во время интерпретации сновидений, когда живой обмен мнениями между аналитиком и пациентом составляет главный элемент анализа, что полностью соответствует процедуре проведения этого исследования в аналитической психологии.).
В то же время технические различия во внешней позиции выражают и фундаментальные различия во всем подходе к пациенту. Если вы сидите позади пациента и он вас не видит, вы занимаете символически полностью неуязвимую позицию, в которой собственно личность пациента, его ценность превращается в ничтожество, вы загоняете этим пациента в угол, оставляя, его один на один с неврозом. С другой стороны, если вы сидите лицом к лицу, это является символическим признанием того, что пациент действительно в каком-то отношении болен и нуждается в лечении, но все же сам он существует как независимая сущность. Это указывает на то, что в психоанализе концепция человеческой личности как уникального, индивидуального, психического сочетания едва ли играет какую-то роль, что весь акцент делается на фундаментальные, общие для всех людей инстинкты. Но такая точка зрения полностью пренебрегает теми гранями данной личности, которые являются уникальными и творческими. Этот аспект уже выражается в неврозе, хотя в бесформенном и непрямом виде. По нашему мнению, невроз скрывает определенные позитивные и творческие ценности, т.к. каждый невроз - это попытка, хотя и безуспешная, компенсировать ту самую однобокость сознания, которая и привела к этому неврозу, поскольку сознательное мышление никогда не содержит в себе всех возможностей данного индивидуума. В этом смысле каждый невроз - это бессознательная попытка новой адаптации. Если подойти к каждому пациенту, страдающему неврозом, с оторванным от жизни набором определенных догматических концепций, представляющих каждый невроз провалом, неудачей в сексуальной адаптации или безуспешным выражением желания властвовать, повелевать, то действующий таким образом специалист с самого начала обречен на неудачу в своей попытке выявить индивидуальность личности пациента.
Концепция Юнга об индивидуальной и позитивной оценке, присущей каждому неврозу, объясняет различия между концепцией трансфера в аналитической психологии и в психоанализе. Для последнего трансфер должен отражать сексуальные феномены, потому что каждое психическое расстройство понимается как сокрытие инфантильных сексуальных проблем, в то время, как бессознательное просто состоит из подавленных сексуальных стремлений. С позиции аналитической психологии, трансфер представляет собой проекцию на психотерапевта бессознательного самого пациента, которое никоим образом не означает содержание сексуальных желаний. Общим правилом является то, что каждое неизвестное содержимое нашего бессознательного проецируется на другого человека или даже предмет. Это особенно хорошо видно в психологии примитивных народов. В этом случае примитивный человек проецирует свои эмоции на свое окружение. Оно представляется ему наделенным духовной мощью, так называемой маной, которая на самом деле произошла от энергии своего собственного бессознательного. Похожий механизм работает и в ситуации, когда мы не осознаем наше психическое содержимое.
Аналитическая психология, следовательно, смотрит на трансфер, как на механизм, которым пациент проецирует на личность аналитика те аспекты своей жизни, которые запрятаны в его бессознательном. Очевидно, что трансфер довольно часто приобретает определенную эротическую окраску, особенно у пациентов с резко обозначенными аутоэротическими и нарциссическими тенденциями. В таких случаях бессознательное компенсирует прежнюю однобокость пациента выражением его потребностей (и способностей) входить в человеческие взаимоотношения, потребность до сих пор подавляемую или пренебрегаемую. Пациенту необходимо помочь использовать в этом направлении его неразвитые возможности, поставив перед ним проблему его взаимоотношений с психотерапевтом. Если же, с другой стороны, аналитик начинает выполнять роль волшебника, исцелителя в глазах излишне развитого рационалиста, то это никоим образом не означает ни сексуальную, ни даже неизбежную отцовскую проекцию, а выразит именно нерациональную энергию его психе, которую, в конце концов, такой отъявленный рационалист вынужден будет допустить.
Эти примеры показывают, что аналитическая психология не рассматривает трансфер просто с позиции подавленной инфантильной (юношеской) сексуальности, а смотрит на него как на механизм, в корне отличающийся от такового в психоанализе. Психоаналитик считает перенос своим главным терапевтическим воздействующим фактором, поскольку при помощи "побуждения воспроизводства", подавленное содержимое бессознательного переустанавливается на личность аналитика и, тем самым, еще раз вводится в сознание.
С другой же стороны, аналитическая психология усматривает в этом процессе проекцию психического содержимого, которое или потеряно для сознания, например, подавлено, в результате чего оно принадлежит к слою 'личного бессознательного", или, что более важно, сублимировано, и тогда оно носит главным образом архетипический характер. Очень часто встречаются глубоко спрятанные проекции содержимого, принадлежащие к личному бессознательному - более глубокому уровню архетипического содержимого, и анализ открывает предварительный характер личного бессознательного. Проекции почти неизбежны в начале анализа; но сновидения могут выполнять ту же самую функцию, что и трансфер, поскольку они снабжают всем материалом, требуемым для анализа бессознательного. В действительности же и сновидения, и проекции часто сопутствуют друг другу.
Таким образом, мы не рассматриваем трансфер как механизм для повторного переживания подавленных юношеских сексуальных импульсов, а как феномен, посредством которого пациент начинает осознавать те психические функции, которые были утрачены в процессе его сознательной жизни. Трансфер в этом отношении может помочь активизировать содержимое бессознательного, столь необходимое для дальнейшего развития психе. Это, в частности, наблюдается при проекции архетипических образов. Поэтому в таких случаях часто скрывается источник энергии, пока еще не обнаруженный пациентом внутри самого себя. Только когда он откроет эту энергию в своем собственном бессознательном и интегрирует это в сознание, тогда трансфер может распасться.
В этом смысле трансфер, кроме констелляции бессознательного содержимого, может пониматься как исполнитель особых функций; он действует как своего рода магический круг, внутри которого пациент и содержится до полного понимания значения психологической ситуации. И прежде, чем наступит интеграция этого особого психического содержимого, этот магический круг не разомкнётся. Самые глубинные и сокровенные потребности пациента становятся зримыми, очевидными для анализа, благодаря этой силе, которая благодаря мощи трансфера и держит его у себя в подчинении.
Трансфер, в действительности, представляет собой лишь один частный случай более широкого явления - проекции, то есть, мы говорим о трансфере, если проекция переносится на личность аналитика. "Позитивный" трансфер - это проекция образа, несущего конструктивное либидо, а "негативный" трансфер - это проекция, несущая деструктивное либидо. (Деструктивное либидо может, однако, превратиться в "конструктивное" при помощи процесса ассимиляции; то есть конструктивный или деструктивный характер психической энергии определяются их функцией в психических процессах.) Проекция - один из наиболее общих психических феноменов как в анализе, так и за его пределами. Как уже упоминалось выше, благодаря проекции человек начинает осознавать внутренние процессы, которые он бы иначе не заметил. Особо важно представлять себе, каким образом проекция на другую личность и ситуацию маскирует чью-то психическую активность. Удаление проекций - акт самопознания и эквивалентен становлению сознания. Архетипные образы частично обладают способностью проецироваться. Пока, например, мальчик проецирует идею "власти" полностью на окружающих его людей, будь то отец или учитель, то он еще не осознал архетип отца, который среди прочего содержимого содержит архетип власти. Этот архетип представляет собой внутреннюю власть, внутреннюю потребность принятия и подчинения имманентному закону вместо повиновения внешней силе. Подобным образом, пока человек проецирует свою "тень", то есть свою примитивную и негативную сторону, на некую постороннюю личность или группу людей, или окружение, до тех пор он не будет иметь представления о своем собственном теневом образе. Если он удалит свою теневую проекцию, он столкнется со своей внутренней проблемой лицом к лицу и только тогда деструктивная энергия проекции сможет трансмутироваться в положительную энергию.
Аналогичные процессы происходят в анализе, когда бессознательное психическое содержимое "переносится", то есть проецируется на личность аналитика или саму ситуацию анализа. По этой причине, для психотерапевта весьма важно не быть вовлеченным в проекцию. Если пациент мечтает о каком-то спасителе, каком-то человеке со сверхчеловеческим могуществом и мудростью и пытается объяснить психотерапевту, что именно тот и является этим спасителем, то было бы совершенно неправильным для аналитика принять эту проекцию внутреннего образа пациента. Например, образа его архетипа мудрого старика. Пациент должен понять с самого начала, что его спаситель не явился ему в образе аналитика, а есть лишь его внутренняя потенциальность. Это означает отказ со стороны аналитика принять ошибочную суггестивную власть над пациентом, которая в любом случае была бы лишь временной* (Необходимо, однако, указать, что может возникнуть ситуация, в которой пациенту, чтобы суметь выдержать бремя анализа, просто необходима проекция на аналитика. Он не в состоянии вынести редукцию трансфера, и аналитик, следовательно, должен принять, по крайней мере, хотя бы на время, эту проекцию. Этот момент показывает, что каждый "метод" может только описать общую процедуру, которая может модифицироваться в соответствии с необходимостью конкретной ситуации.). И уж совершенно не говорю о том факте, что честно и, в конце концов, более конструктивно не принимать то, что тебе не принадлежит, по крайней мере это убережет аналитика от озабоченности об обладании еще одной стадией анализа и несения бремени проекции деструктивного дьявола. Пациент будет гораздо более склонен и гораздо более подготовлен принять эту проекцию дьявола, как выражение своих внутренних деструктивностей, если ему вручат обратно его проекцию спасителя как его драгоценную собственность, В этом смысле аналитическая психология стремится скорее обескуражить, чем подтолкнуть пациента совершить перенос. Воплощение человеческой ограниченности аналитика, его реальность и последующая утрата "могущества", все это является, в крайнем случае, приобретением самого пациента, а все это действительно играет важную роль.
Я хочу предварить изложение главных принципов описанием приблизительного направления аналитической работы; но мне следует еще раз особо подчеркнуть, что это не более чем попытка описать определенные усредненные условия и методы проведения процедуры, которые должно и нужно приспосабливать и модифицировать так, чтобы они подходили для каждого индивидуального случая.
Общее введение в анализ состоит из того, что известно как "анамнестический анализ", т.е. необходимо собрать всеобъемлющий анамнез, заполняя тщательными расспросами любые пробелы в материале, предоставляемом самим пациентом. Пробелы эти, если рассматривать их с позиций аналитической психологии, являются, как правило, весьма характерными, и с их помощью можно при умелом расспросе ввести в поле зрения пациента определенные непонятые связи и ассоциации, если он способен на этой стадии встретиться с ними лицом к лицу. Обсуждение симптомов пациента довольно часто дает аналитику на этой стадии анализа наиболее удобную возможность прояснения определенных, наиболее поверхностных связей. Другими словами, анамнестический анализ представляет собой воссоздание биографии пациента и развитие его невроза. В исключительных случаях и с неосложненными пациентами, у которых способность и желание понять свои внутренние мотивы являются иногда совершенно адекватными, при помощи некоторых немаловажных указаний, направленных на психическую основу их расстройств, уже на ранней стадии может оказаться возможным найти дорогу к решающей переделке их внутренних позиций.
Юнг приводит следующий случай: "Как-то, будучи офицером медицинского корпуса швейцарской армии, я имел частую возможность применять этот вид (анамнестический анализ) аналитического метода. Например, новобранец, девятнадцати лет от роду, пожаловался на боли в спине. Когда я увидел этого молодого человека, то он тут же пожаловался мне, что страдает воспалением почек и что боль эта обусловлена именно этим недугом. Я поинтересовался у него, как ему удалось столь четко поставить диагноз. Вот тогда он и сказал мне, что его дядя страдает той же болезнью и у него те же боли в спине. Но дальнейшее обследование не выявило никакой органической патологии. Это был очевидный невроз. Я пустился в тщательное исследование воспоминаний этого парня. Самым важным было то, что он в довольно раннем возрасте лишился обоих родителей и что он жил с упоминавшимся дядей.
Этот дядя был его горячо любимым приемным отцом. Накануне прихода ко мне он получил письмо, в котором дядя говорил ему, что он опять слег в постель из-за болезни Брайта* (Острый гломерулонефрит - Прим. пер.).Письмо это так неприятно взволновало его, что он отбросил его тут же, без уяснения себе настоящего характера эмоций, которые он таким образом пытался подавить. Этими эмоциями были настоящее беспокойство, тревога, огромный страх перед тем, что его дядя может умереть, они напомнили ему горе потери родителей. Когда этот неизвестный страх был выведен на поверхность, мальчик слезами облегчил свои чувства, а результатом этого стало его возвращение в часть на следующее утро. Это была идентификация с дядей, ставшая очевидной после тщательного сбора анамнеза. Реализация подавленных эмоций возымела терапевтический эффект!"** (Jung, Contributions to Analytical Psychology, p.351f, CW 17 p.95f).
Анамнестический анализ тоже очень показателен в лечении детских неврозов, для которых часто анализ сновидений не рекомендуется, из-за его глубинного исследования области бессознательного. С другой стороны, станет полностью очевидным, что во всех случаях неврозов у взрослых (а также и у детей) анамнестический анализ не может представлять собой настоящее лечение, он лишь введение в настоящий анализ бессознательного. Анамнестический анализ касается только тех вещей, которые пациент уже осознал, либо тех, что лежат на пороге сознания. Тогда интерпретация становится всего лишь своего рода переустройством этого материала и лучшим способом увязывания его с контролем и управлением сознательного. Настоящий анализ бессознательного начинается только тогда, когда содержимое сознательного уже истощится. Это может произойти довольно быстро в случае тяжелого невроза, когда пациент оказывает серьезное сопротивление исследованиям аналитика и необходимо испробовать различные пути для подхода к пациенту. Очевидно, невозможно давать какой-либо стереотипный порядок подходов, поскольку анамнестический анализ и анализ бессознательного, вероятно, должны в чем-то перекрываться. По крайней мере можно смело сказать, что анализ бессознательного возможен только тогда, когда состояние сознания, поскольку это важно в данном случае, исследовано как можно более глубоко. Так как бессознательное компенсирует сознательное поле, то адекватную картину последнего надо установить еще перед тем, как бессознательный материал сможет быть воспринят надлежащим образом. Две главные функции анамнестического анализа - получить эту картину состояния сознательного и установить личный контакт между пациентом и аналитиком, контакт, который имеет решающее значение. И еще помочь пациенту взглянуть на свой невроз под другим углом. Предварительно его внимание направляется целиком на его симптомы; но вот они уже перефокусируются на бессознательную основу и на историю развития симптомов.
Отношения, которые устанавливаются между ними, не должны смешиваться с трансфером в методическом смысле, поскольку они не имеют никакого искусственного и хоть сколько-нибудь патологического оттенка. Это, скорее, нормальные человеческое отношение, которые всегда необходимы двум человеческим существам для того, чтобы они смогли охотно общаться друг с другом. Вмешательство в человеческое бессознательное оказывается такой раскованной и опасной атакой, Что психотерапевт сможет только тогда осмелиться это сделать, когда контакт между ним и его пациентом уже прочно установлен. По этой же причине и еще потому, что сновидения раскрывают свое значение только на фоне определенного сознательного состояния, было бы огромной ошибкой начинать лечение с анализа сновидений. Более того, мы не должны пройти мимо того факта, что манера лечения, которую аналитическая психология вывела на основе своего знания бессознательных процессов, является для большинства людей совершенно новой и незнакомой. Так что пациентам нужна, так сказать, некоторая тренировка перед тем, как мы сможем коснуться его бессознательного материала.
Бессознательные проблемы, которые могут ассимилироваться во время анализа, когда связь пациента с аналитиком станет нитью Ариадны, проводящей его вне опасности через лабиринт, могла бы стать поначалу причиной его слишком бурной реакции и протестом любыми находящимися в его распоряжении средствами, а именно - неявкой на обследование.
В этом смысле типичным случаем является ситуация со священником, который пришел ко мне, так как почувствовал, что не использовал свои творческие силы с максимальной выгодой. Он чувствовал неудовлетворенность от своего общего отношения к жизни и ее развитии. Обсуждение его сознательной ситуации показало, что он - человек, насыщенный идеями и теориями, которые уж очень далеко уводят его от практической жизни и от восприятия его конкретных проблем. Важное место среди них занимала проблема его брака. Он все время пытался отрицать безотлагательность своих проблем. Первым его сновидением было такое: "Я стою в уборной, мои брюки брошены возле меня. Женщина приближается ко мне. Я осознаю, что это очень неловкая ситуация. Я не одеваю брюк, но, к счастью, на мне одето мое церковное облачение".Сексуальный подтекст этого сна был ясен из его ассоциаций, а тот факт, что он использовал свое церковное облачение, то есть свою "личность" - свою социальную адаптацию - означает желание скрыть свою проблему, защитить себя от ее полновесного удара. Это был просто отказ от своей инстинктуальной проблемы, которая и предохраняла его от поиска удовлетворительных ответов на вопросы жизни. Вот почему этот сон явно представлял собой компенсаторную сторону для его слишком высоких и абстрактных идей. Атмосфера этого сновидения показывает, как подавленный инстинкт воздействует на регрессивный и негативный характер, и до тех пор, пока он не столкнулся лицом к лицу с этой непосредственной и конкретной проблемой, никакого удовлетворительного духовного развития не наступало. Мои указания ему совсем не понравились. Он почувствовал, что пришел ко мне не для того, чтобы разобраться в сексуальном конфликте, а из-за того, что испытывает определенную неустроенность, пустоту в своей жизни. Хотя полностью ясно из сна, что тщетность эта была тесно связана с его сексуальной, в самом широком смысле, инстинктивной проблемой, настоящее правдивое изложение фактов в том виде, в каком они показывались во сне, уже было неприемлемым для него. Вскоре он решил прервать анализ, так как считал, что вместо того, чтобы заниматься его духовными проблемами, я вознамерился обсуждать его родственные и сексуальные проблемы.
Этот пример показывает важность для успешного выполнения анализа как знания состояния сознания, так и надежного личного контакта с пациентом.
В этом частном случае не были учтены проблемы сознания и не были заложены основы для личного контакта. Поскольку, с другой стороны, бессознательное пациента настойчиво продуцировало его инстинктивные проблемы так прямо и просто с самого начала, то его способность или неспособность взглянуть им в лицо стала пробным камнем, критерием того, как далеко вообще возможно было для него углубиться в анамнез. В любом случае, этот пример показывает, как сложно бывает переносить воздействие бессознательного.
Иногда бессознательное выбирает более впечатляющие средства, чтобы показать свое сопротивление. Я помню случай с молодым человеком, 28 лет, сыном известных родителей, воспитывавшегося на фоне давно устоявшихся и высоко чтимых традиций. Он для своего первого собеседования пришел ровно на полчаса позже назначенного срока. А случилось вот что. По дороге ко мне он запарковал машину возле колледжа, где он изучал специальный предмет вопреки желаниям его семьи. Для него, выходца из семьи с широкими связями и видами деятельности, весьма отличающимися от той, что он избрал для себя, колледж символизировал его разрыв с семейными традициями. Он довольно беспечно припарковал автомобиль, так что едва ли мог предвидеть, что случится позже. Когда он вышел, чтобы отправиться ко мне, то обнаружил другую большую машину, стоящую перед его маленькой. После напрасно потраченного времени в поисках владельца автомобиля, он должен был оставить свою блокированную машину и приехать на такси. Я указал ему на то, что, очевидно, его индивидуальность заблокирована его инстинктивным чувством традиций, как будто бы она была в действительности его беззаботностью, которая и породила препятствие при помощи другой машины. Он должен был найти иные пути и средства чтобы прийти ко мне, и в этом процессе он разделил время между прошлым и будущим. Удивительно, что он принял эту интерпретацию со сказочной легкостью; казалось, что что-то "щелкнуло" и опасная фаза сопротивления прошла еще до того, как мы по-настоящему начали.
Из-за решающей значимости персональных контактов между аналитиком и пациентом, должное внимание следует уделять малейшим признакам сопротивления. Такое сопротивление принимает порой самые странные и смехотворные формы. Так, я помню случай с молодой женщиной, двадцати одного года, отнявшей у меня три часа для преодоления ее сопротивления при трактовке одного иа ее представлений. Между нами разыгралось ожесточенное сражение, но, в конце концов, она призналась, что не может выносить вида иногда одеваемого мною старого костюма. Это звучит смешно, но подобные бои представляют собой, тем не менее, главную проверку силы взаимосвязи, существующей между пациентом и аналитиком. Всякий аналитик, который пренебрегает малейшим сопротивлением со стороны своего пациента или не придаег ему должного значения, непременно обнаружит, что снежок превратится в снежную лавину.
Раз анамнестический анализ, в дополнение к воспроизведению истории возникновения невроза и ознакомлению аналитика с настоящим положением дел у пациента, уже установил прочный базис для взаимосвязей между аналитиком и пациентом, то следующий шаг должен наладить прямой контакт с бессознательным процессом. Это главное направление осуществляется через сновидения пациента. Отношение аналитической психологии к сновидениям очень отличается от такового в психоанализе. Фрейд сам однажды сказал: "...Сновидение - патологический продукт, самый первый элемент среди прочих, включающих истерические симптомы, навязчивое состояние и бред".* (Freud, New Introductory Lectures on Psychoanalysis, Hdgfrth Press,' London, 1937, p.26). Аналитическая психология, со своей стороны, рассматривает сны как "непроизвольное самоизображение в символической форме актуального состояния бессознательного"** (Jung, Allgemeine Gesichtspunkte zur Psychologie des Traumes, in: Energetic tier Seele, Rascher, Zurich, 1928, p.157, 8, p.263) и сны, тем самым, дают описание "внутренней ситуации того, кто видит сон, истину и реальное положение которой сознательное мышление никогда не допустит, а если и допустит, то только против своей воли"*** (Jung, Die praktichne Verwendbarkeit der Traummanalyse, in Wirklichkeit der Seele, Rascher, Zurich, 1934, p.73, 16, p.142).
Другими словами, Фрейд смотрит на сновидение как на патологический продукт, из которого возможно выделить комплекс пациента, но который не обладает своим собственным значением. Юнг, со своей стороны, рассматривает сон как полностью натуральную и нормальную психическую функцию, которая, следовательно, действует как чрезвычайно позитивная и компенсирующая сила со значительной потенциальной ценностью.
Таким образом, сон не является симптомом патологического комплекса, а, скорее, попыткой психики освободить видящего этот сон от комплексов. Аналитическая психология усматривает в сновидениях не просто более или менее честное желание выполнения или "разрешение комплекса", а отражение до сих пор не признанных возможностей, первоначально пренебрегаемых за счет слишком одностороннего развития личности. Ничто не покажет так ясно и прямо это глубинное различие между отношением психоанализа и аналитической психологии, как их респективная точка зрения на значимость сновидений.
Это различие в отправных точках двух систем анализа приводит к решающему отличию при практическом использовании интерпретации сновидений и всего метода исследования бессознательного.
Главное то, что существует два способа подхода: аналитическая (или причинно-редуктивная) интерпретация ("аналитическая" используется здесь в узком смысле слова) и синтетическая, или конструктивная интерпретация* ( Jung, Contributions to Analytical Psychology, p.360, CW 17 p. 105). Причинный, казуальный аспект аналитической интерпретации пытается объяснить симптом ссылками на какой-то определенный опыт или травму, перенесенный в прошлом. Это касается, в основном, истории развития симптомов и потому приписывает особую значимость впечатлениям детства, вводя их снова в сознание при помощи свободных ассоциаций. Редуктивный аспект аналитической интерпретации не соприкасается в такой большой степени с биографической стороной симптома, но, как видно из его названия, связан с редукцией внутри его элементов. Эта редукция не является обязательно казуальной и исторической (анамнестической). Ее главной целью является устранение болезненных и неподходящих "надстроек" в сознательном мышлении пациента. Эта редукция может иметь связь с самыми насущными проблемами и даже с воздушными замками, построенными в будущем. Основной чертой таких несуразных надстроек является то, что строятся они для сокрытия глубинных невротических мотивов за всякого рода иллюзиями и совершенными идеями; другими словами, они являются механизмами побега, которые должны быть "развенчаны", прежде чем психическую энергию можно будет использовать действительно конструктивным образом (приведенный выше случай со священником).
Очевидно, что во многих случаях нам не обойтись без аналитического метода с его казуальным и редуктивными аспектами. Особенно это важно, когда невроз главным образом вызывается за счет конфликта основных инстинктов, то есть аналитический метод должен использоваться в тех случаях и столь долго, сколько пациент остается опутанным паутиной конфликтов, причина которых может исходить из подростковых желаний сексуальной, властной либо какой-то другой направленности, и когда пациент пытается убежать от своих настоящих проблем с помощью иллюзорных и тщетных "решений". Главная ценность аналитического (казуально-редуктивного) метода проявляется в трех моментах:
1) когда внимание пациента направляется на бессознательную психологическую историю своей болезни;
2) когда пациент способен раскрыть внешние факты, объясняющие наступление его болезни, это помогает ему лишиться чувства неполноценности и вины и, тем самым, успокоить и облегчить перегруженную психе;
3) когда психическая энергия, инвестированная в невротические симптомы самого низкого и разрушительного пошиба, освобождается для будущего созидательного использования.
Но это лишь первый шаг, чем дальше уходит анализ, тем больше внимания должно быть перенесено от внешних событий, пережитых в детстве, на внутренние факты, то есть, обращено на фундаментальное и типичное отношение к жизни', и тем больше встает вопросов о том, какое выражение намерена найти вновь обретенная энергия. Это направленное внутрь движение чрезвычайно важно для всякого настоящего излечения. Другими словами, когда уже все сказано и сделано, важнейший элемент невротического конфликта больше не лежит в прошлом, а находится в настоящем, и, следовательно, вопрос, который следует задать, должен выяснить, от какой же главной задачи в жизни данный пациент пытается ускользнуть. Здесь он сможет найти конструктивное применение для своей ''оттаявшей" энергии. Давайте представим себе, что мы консультируем пациента с нервным срывом. Можно, если хотите, проследить невротические симптомы, например, бессонницу или тревожное состояние в прошлом и дойти чуть ли не до младенчества. То есть, можно попытаться открыть причинные факторы и тем самым извлечь довольно важную информацию. Например то, что пациент в детстве перенес тревожные переживания, которые он переживает и в настоящее время. Но можно и не открыть почему и, как мы говорим, "зачем" эти возможные травмы прорываются на поверхность именно сейчас. Это возможно сделать, только если принять к рассмотрению актуальную теперешнюю ситуацию, в которой находится пациент, и посмотреть в будущее и спросить себя: "Каким эффектом обладает этот симптом? От чего он оберегает, а что вызывает?" -тогда можно обнаружить, что этот симптом является попыткой втиснуть пациента в рамки, адаптирующие к новому отношению к жизни. Например, Юнг упоминает следующий случай: "Мужчина, собравшийся жениться на боготворимой им женщине сомнительных качеств, чьи достоинства он весьма экстравагантно переоценивал, стал страдать спазмами пищевода, заставлявшими его выпивать две чашки молока в день со строгим соблюдением режима трехчасовых интервалов. Все визиты к его невесте были, таким образом, полностью приостановлены, не осталось ему ничего иного, как только заниматься собой и своим питанием.
Этот симптом в этой интерпретации не редуцируется до его первопричины, не трактуется "исторически", а понимается с точки зрения его законченности и ожидаемой оценки.
В интерпретации сновидений синтетический (конструктивный) метод нуждается в подходе, совершенно отличающемся от такового в аналитическом (причинно-редуктивном) методе. С одной стороны, содержание сновидений можно редуцировать до "комплексов воспоминания", привязанных к объективным или конкретным ситуациям или личностям, которые находятся вне видящего сон. Юнг назвал такую интерпретацию интерпретацией на объективном уровне. С другой стороны, образы в сновидении можно рассматривать не как что-то конкретное и находящееся снаружи от видящего сон, а скорее как "рефлексии внутренних психических факторов и внутренних психических ситуаций спящего человека", это интерпретация на субъективном уровне.
Это различие, строго говоря, такое же, самое как и то, о котором упоминалось ранее, когда обсуждалась природа проекций. Это принципиально идентичные вещи, так же как и различие между ситуацией, когда ребенок испытывает понятие власти (т.е. контролирующую его инстинктивные побуждения силу) как нечто навязываемое извне отцом, и когда он уже научился видеть в этом функцию и потребность своей психе. В каждом из этих случаев различие существует либо при проекции содержимого психе, такого как "тень" или "мудрый старец" на других людей, либо же в представлении содержимого психе в виде внутренних образов.
Короткое сновидение поможет проиллюстрировать фундаментальное отличие между двумя интерпретациями. Мужчина сорока пяти лет во сне видел себя едущим в автомобиле вместе с сидевшей за рулем женщиной. Женщина оставила машину, которая тут же начала катиться назад и должна была вот-вот врезаться в стену. Мужчина, не зная как справится с этой ситуацией, ощутил себя в большой опасности, но тут вновь возникла та же женщина и остановила машину. Простая аналитическая интерпретация должна была бы указать, что видящий этот сон слишком зависим от инициативы другого лица, возможно его матери, и что он обязан был взять руль в свои руки. Эта аналитическая интерпретация восприняла бы эту женщину как личность запредельную по отношению к видевшему сон, и, следовательно, она становится интерпретацией на объективном уровне. Это было бы оправдано и действительно необходимо, пока сновидящий еще слишком зависим от внешних влияний и слишком полагается на других людей. Это нормальный случай, если перед нами молодой человек. Но ситуация, однако, принципиально отличается в случае, когда рассматривается зависимость для другого человека В этом случае аналитико-редуктивная интерпретация на объективном уровне пропустила бы решающий момент. На самом деле человек этот незаметно приспособился ко внешней реальности, как может это сделать мужчина в сорок пять лет. Он, однако, достиг той точки, когда перед его лицом витала проблема внутреннего смысла его жизни и жизни вообще. Это послание ему из сна значило, что без направления и помощи со стороны внутренней женщины -anima - его существование будет находиться под угрозой. Он обязан научиться учитывать огромную важность и значение своего бессознательного (символизированного в образе anima) для необходимой переориентации своей жизни.
Переориентация эта может быть совершенно другой природы, чем та, на которую намекало бы сновидение, если, бы эго понималось на объективном уровне. Не адаптация к внешней, конкретной реальности, с которой аналитически-редуктивная интерпретация имеет дело, была проблемой этого мужчины, а его адаптация к его внутренней психической реальности.
Этот пример показывает, как фактическая ситуация видящего сон - а не какая-то предвзятая идея о природе его конфликта, будет ли она ничем иным, а "только"* ( "Nothing but" - от термина "nicht als" (нем), который Юнг использует для сведения чего-либо неизвестного к чему-то явно знакомому и тем самым упростить его, другими словами, к чему-то "только" -Прим. ре д.) проблемой юношеской сексуальности или "только" юношеского стремления к власти, могуществу - всегда должна быть ключом к раскрытию значения сна. Соответственно, оба метода интерпретации, аналитический и синтетический, должны рассматриваться в каждом случае и должен быть принят тот, который наиболее оправдан в данной психологической ситуации. Аналитик не волен выбирать тот или иной метод интерпретации произвольным образом, как это было возможно в данном случае. Все решает сам материал, с которым надо будет работать. Иногда ситуация носит совершенно амбивалентный характер и тогда все, что может сделать аналитик - это указать на обе возможности и пронаблюдать за реакцией как сознательного так и бессознательного. Таким образом, аналитик не "делает" ту или иную интерпретацию; материал сам является либо редуктивным, либо проспективным** (Ожидаемым - Прим.ред.) , либо и тем и другим. Как пациент, так и аналитик оглядывается по сторонам в поисках интерпретации, которая "щелкает"*** (Т.е. ассоциация становится ясной для пациента. - Прим. перев.). Иногда становится видно, какой аспект интерпретации отзовется эхом в пациенте. У некоторых пациентов можно обнаружить, что простая аналитическая интерпретация не действует вообще или не оказывает эффекта продолжительное время. С другой стороны, существуют и такие пациенты, на которых достаточно хорошо влияет редуктивная интерпретация. Правда, одной этой интерпретацией не добьешься полной психологической интеграции и индивидуации, кроме того, с одной стороны некоторые люди не в состоянии достичь этого, а с другой - главной целью лечения является помощь пациенту.
В том случае, когда имеются две интерпретации, то они не являются взаимоисключающими или противоречащими, а скорее взаимодополняющими друг друга. У них существуют точки общего фокуса. Пока пациент накрепко привязан к отцу или матери, то такой точкой является невозможность реализации и интеграции архетипических образов отца и матери. Если же видевший вышеупомянутый сон страдает от "материнской привязанности", он не может достичь творческих взаимосвязей со своим бессознательным, выраженным в образе анимы. Каждая такая привязанность, принадлежащая к слою личного бессознательного, блокирует соответствующее восприятие образа коллективного бессознательного. Таким образом, аналитико-редуктивный и синтетико-конструктивный методы интерпретации представляют собой различные стадии интерпретации в соответствии с различными стадиями развития. Аналитико-редуктивная интерпретация всегда начинается на объективном уровне, тогда как синтетико-конструктивная интерпретация - это интерпретация на субъективном уровне. Первая должна редуцировать психологические факты до их составных элементов, будь то юношеские инстинктивные устремления, либо иные патологические комплексы. Это необходимо до тех пор, пока между видящим сны человеком и сверхличностной, коллективной основой жизни стоят личностные проблемы. Синтетическая интерпретация, со своей стороны, должна применяться во всех случаях, когда либо сознательная позиция более менее нормальна, но способна к дальнейшему развитию и дифференцировке, либо когда способные к развитию бессознательные тенденции* понимаются неправильно или подавляются сознательным мышлением.
Здесь вступают в действие нередуцируемые и первичные психические образы, существующие на своих собственных правах, т.е. архетипы. Ясно, что при конструктивно-синтетическом подходе оценка детских воспоминаний должна стать относительной и ограниченной. С позиции аналитической психологии значимость их была сильно преувеличена. Аналитик и пациент проводят трудоемкие часы, усердно выуживая факты в мутной воде детских воспоминаний. Они очень гордятся, когда им удается подцепить на крючок особо крупную и красивую рыбку, и тем не менее, ситуация не улучшается. Ошибкой является считать более ранний по времени факт более ценным. С точки зрения аналитической психологии настоящая ситуация считается более важной как из-за своей нередуцируемой непосредственной важности, так и из-за своей значимости для будущего.
Различное отношение к оценке свободных ассоциаций тесно связано с различными оценками воспоминаний детства. Все, что могут свободные ассоциации - это редуцировать элементы сновидения до их составляющих глубинных патологических комплексов; но они никогда не помогут раскрыть значение сна как такового. Само собой разумеется, что для прояснения значения сна определенную пользу могут принести ассоциации самого пациента, но под другим углом зрения, чем в психоанализе, использующем тот же метод. Аналитическая психология работает с определенного рода подконтрольными, или "циркулярными" ассоциациями, чтобы усиливать каждый элемент сновидения. Это усиление приводит к обогащению респективных образов в сновидении при помощи всех возможных аналоговых материалов, посредством которых первоначально туманное сновидение становится понятным*.
В качестве замечательного примера метода усиления см. раздел "Изучение сновидений". Вместо цепи ассоциаций, продолжающейся по прямой линии, а, значит, способной к бесконечному удлинению, эти контролируемые ассоциации производят также вращательное движение вокруг различных компонентов сновидения. Таким образом, каждое звено в этой цепи ассоциаций не только предопределено своим предшественником, а также своими радиальными связями с соответственным компонентом самого сновидения. Тем самым, первоначальное сновидение никогда не выпадает из поля зрения.
На этой диаграмме представлены различия между свободными и контролируемыми ассоциациями.
0-0-0-0-0-0-0
свободные ассоциации
….о
о О о
…о
контролируемые ассоциации
Этот вид ассоциаций, как считал Юнг, похож на "прожектор, тщательно и сознательно направленный на те ассоциации, которые группируются вокруг ключевого слова в сновидении". Допуская, что сон содержит образ дерева или двери, мы не вынудим пациента пройти через бесконечную серию ассоциаций, а вместо этого спросим его, что особо значимого для него содержится в образе "дерева" или "двери". Свободные ассоциации, несомненно, не могут точно указать на комплексы пациента, но сны не обязательно служат для этого, потому что, как правильно говорил Фрейд, любая случайная мысль может послужить отправной точкой ассоциаций, которые жестко детерминированы комплексами субъекта. Метод циркулярных ассоциаций, со своей стороны, использует каждый отдельный элемент сна в большей степени не для раскрытия комплекса, а для выяснения, каким точным и индивидуальным значением обладает этот компонент в контексте данного сновидения* ( Пример этой контролируемой ассоциации дан на c.78f.).
Свободные ассоциации необходимы, если при их помощи ожидается обнаружить латентное, скрытое значение, находящихся за маской очевидного значения сна. Но поскольку аналитическая психология не приемлет теории искажения значений сновидений, то это приводит к различным оценкам свободных ассоциаций. Короче говоря, в то время как Фрейд спрашивает: "Чем вызваны сновидения? Симптомами чего они являются?", Юнг задает вопрос: "Каково значение этого сна? Символом чего оно является?"
Это различие выражает еще раз глубинное расхождение концепций Юнга и Фрейда о природе бессознательного. Если, по Фрейду, считать все сны патологией, то можно ограничить свои интересы беспорядочными, т.е. патологическими комплексами, содержащимися в этих снах; Юнг смотрит на сновидения как на нормальное и творческое самовыражение бессознательного, концентрируясь на значении самого сна. Творческая природа бессознательного очевидна в неврозах и в их симптомах. Как указывалось выше, они представляют собой попытку, хотя и безуспешную, отрегулировать нарушенный баланс психе.
Задачей аналитического лечения (и задачей интерпретации снов как его части) является, следовательно, помощь пациенту в поиске позитивных и прогрессивных устремлений, скрывающихся за неприспособленными и поэтому безуспешными попытками к компенсации. Все это можно проиллюстрировать следующим характерным примером. "Мужчина пятидесяти одного года пожаловался, что уже некоторое время при любом путешествии поездом или самолетом, если скорость их движения достигает определенного предела, он начинает испытывать приступы головокружения и становится жертвой неприятного чувства тревоги. Можно, если захотеть, сделать главный акцент на предшествующую историю, то есть можно попытаться удостовериться, что болезненный подростковый опыт или перенесенная в детстве пациентом травма, подавляется сейчас самим пациентом. С другой стороны, можно вывести совершенно иную линию: а именно, начиная с настоящей острой ситуации, в которой эти симптомы дают о себе знать. Другими словами: можно использовать либо редуктивный либо синтетический подход. Разрешите мне начать сейчас рассмотрение данного случая под вторым углом зрения. Этот человек удачно и счастливо женат, бизнесмен, в самом начале шестого десятка жизни был совершенно неспособным даже заподозрить хоть какую-то причину своих симптомов. Единственное, что он мог предположить, было то, что эти абсурдные "истероидные" приступы, как он пренебрежительно их называл, особенно стали досаждать ему с тех пор, когда по делам службы возникла необходимость частых и длительных путешествий, он даже вынужден был отправить одного из своих подчиненных на важное совещание потому, что сам был слишком напуган предстоящей поездкой в поезде.
Если начать расспрос с позиции раскрытия причинного фактора в его прошедшей жизни* (Anamnesis vitae - Прим. пер.), то можно, вероятно, обнаружить, что этот пациент, будучи ребенком, испытал шок, который был связан с головокружением; но это, конечно же, не объяснит, почему эта травма напомнила о себе именно в этот момент. Таким образом, в действительности мы едва ли продвинемся дальше, действуя подобным образом. Ведь это же случилось именно в настоящий момент. Но если стать на результирующую позицию и рассмотреть теперешнюю острую ситуацию с точки зрения будущих возможностей, то немедленно поймешь, что симптомы имеют одно определенное и непосредственное воздействие, поскольку очевидно, что ощущение пациентом головокружения и сопутствующего страха лишает его деловой активности. Не говоря уже о естественно неприятных симптомах, именно понижение работоспособности заставило пациента обратиться за помощью к психотерапевту. Хотя, если мы воспримем его очевидное бессилие в безуспешной попытке адаптироваться, то симптомы укажут на что-то совершенно иное - на страстное тайное желание избежать деловой встречи.
В этом месте необходимо предостеречь от возможного неправильного истолкования. Сходные объяснения могут даваться представителями школы индивидуальной психологии Альфреда Адлера, а именно, что этот симптом - попытка освободиться от своих обязанностей как бизнесмена, но индивидуальная психология интерпретировала бы это в отрицательном смысле как попытку к бегству. Аналитическая психология, со своей стороны, принимает в расчет особые обстоятельства пациента, его возраст, который надо интерпретировать позитивно, как важный знак, указывающий на какую-то внутреннюю потребность, имеющуюся в его жизни. То есть, в результате дальнейших бесед с пациентом, я, откорректировав или пересмотрев выводы, могу объяснить симптомы следующим образом. Этот человек стал серьезно идентифицировать себя со своей деловой жизнью и общественными обязанностями, чем существенно нарушил баланс своей психики. Его симптомы были бессознательной попыткой заставить ограничить до разумных пределов совершенно избыточное увлечение своей деловой и общественной жизнью. Поскольку ему уже за пятьдесят, то есть определенно он находится во второй половине своей жизни, его внешняя активность будет постепенно затихать. С практической точки зрения мы бы были должны не пытаться исследовать его воспоминания детства или травмы, а, основываясь на очень простых и прямых объяснениях его главных симптомов, должны были попытаться выяснить и указать на слабые места в его теперешней ситуации.
Мне бы хотелось описать более позднее сновидение пациента, иллюстрирующее те же симптомы, но с другой точки зрения: "Время уборки урожая, я сижу на огромной заваленной сеном телеге и направляю ее к сараю, но груз сена столь высок, что перемычка двери сарая бьет меня по голове так, что я падаю и просыпаюсь в ужасе от самого акта падения". Значение этого сна становится ясным при подходе к нему с проспективной позиции; четко видно, что пациент перегрузил телегу с таким избытком, что превысил свои способности, и как следствие этого, его сознательные намерения получили удар. Задача анализа состоит, поэтому, в том, чтобы сновидящий начал осознавать послание своего бессознательного, и осведомленность эта помогает ему установить правильные взаимоотношения между внешним успехом и внутренней необходимостью. Другими словами, этот сон должен пониматься как попытка его психе компенсировать одностороннюю экстравертированную позицию, которая, учитывая его пребывание уже во второй половине жизни, вошла в противоречие с настоящим психологическим ритмом и поэтому нарушила его равновесие. Одна из центральных концепций аналитической психологии ясно иллюстрируется этим случаем: понимание психики как саморегулирующейся системы. Когда бы ни стала разбалансированной психологическая ситуация индивидуума из-за чрезмерной или односторонней позиции, или когда он пренебрегает своими основными потребностями, его бессознательное немедленно стремится произвести такой материал, который обязательно восстановит баланс и целостность ситуации. В этом смысле бессознательное имеет постоянное влияние на сознательное мышление и взаимосвязь с ним. На это можно не обратить внимание или недооценить из-за преувеличенной оценки сознательной позиции. Именно тогда "симптомы" происходят, и их энергетическая функция, правильно понятая, является признаком сигнала опасности. Бессознательная психе в ее глубоко безличных слоях имеет, иначе говоря, суждение о ситуации, которая не искажена страхом, амбициями, желаниями, привязанностями или чем-либо еще, что бывает в различных случаях, но заинтересована в восстановлении сбалансированного паттерна личности. Вот почему Юнг назвал бессознательное "объективной психе", так как она играет ведущую и независимую роль в отношении возможных искажений сознательного мышления его субъективными предрассудками. Необходимо обратить внимание на трудности, с которыми большое число пациентов переживает принятие правды при подобной интерпретации их срывов. Вместо поиска в их воспоминаниях детства козла отпущения, посредством которого они могут избавиться от ответственности за свои симптомы, аналитик предъявляет им требования самооценки и переориентации их собственной жизни. Но мы можем не позволить себе избавляться от симптомов с помощью любого вида сопротивления. Ведь часто происходит, что пациент с самого начала анализа ожидает от психотерапевта какого-то волшебного средства, которое просто избавит его от симптомов без сколь-нибудь значительного вторжения в остальную структуру его жизни, которая его совершенно устраивает. От аналитика слишком часто ожидают ипостаси "целителя", который заставит симптомы исчезнуть без вмешательства в нутро пациента. Действительность же такова, что никто не сможет вылечиться, если не готов принять необходимость более-менее полной переориентации своей жизни. В двух словах: исцеленная личность не первоначальная личность, лишенная симптома, а заново переориентированная личность, в которой, благодаря этой новой ориентации, потребность в симптомах и, следовательно, сами симптомы исчезли. Иногда может случиться, что лечение означает не исчезновение симптома, а исчезновение страдания, вызванного этим симптомом, потому что первоначальное страдание достигло своей цели.
Это можно прояснить, исследуя приведенный выше сон с телегой сена, с точки зрения Фрейда и Адлера, т.е. под исключительно редуктивным и аналитическим углом зрения. В первом случае, сарай должен был восприниматься как символ женских гениталий, а сам сон должен был интерпретироваться как стремление возврата в материнскую утробу, тенденция, которая, из-за скрытого в ней инцестуозного желания, повлекла бы за собой наказание (кастрацию). Интересным и важным моментом является то, что на определенном уровне это объяснение совершенно оправдано, поскольку подавление возможностей бессознательного у человека возникает достаточно часто, особенно в случае с мужчинами из-за нерешенной фиксации к матери. Такая фиксация, в которой мать применяет бессознательные чары, угрожает задержать нормальное развитие эго. В этом случае одним возможным ответом здесь может быть только полное отвержение матери и перенесение акцента на свое эго и вместе с ним на рациональное "сознательное" и (в социологическом смысле) на коллективные ценности. За образом персональной матери прячется, однако, архетип матери, который является символом бессознательного, т.е. не-эго. Это не-эго за счет страха перед своей, "личной" матерью и бессознательного ее доминирования воспринимается враждебно. Другими словами, персональная мать (персонифицированная мать) и мать-архетип все еще не отделимы друг от друга и без страха перед личностью матери теряется самое глубокое и конструктивное значение архетипа- матери. Повышенная акцентуация на эго-позиции и отвержение бессознательного непременно заведет в тупик.
Просто редуктивная позиция занимается только фиксацией к личности матери и она нуждается в конструктивной и синтетической позиции, чтобы установить контакт с творческим потенциалом бессознательного, т.е. образами коллективного бессознательного. Привязанность и страх перед матерью может замаскировать более глубокую проблему взаимосвязи с архетипом матери. Это архетип матери является первой формой восприятия анимы, и проблема пациента заключается в достижении позитивной взаимосвязи с анимой, т.е. с его бессознательным. Это хорошо показывает, как чисто редуктивная интерпретация без дополнения ее конструктивной интерпретацией остается лишь неполноценным фрагментом.
С другой стороны, если рассматривать этот сон" с позиции индивидуальной психологии, то он должен интерпретироваться как демонстрация преувеличенного желания власти с целью компенсации присущего комплекса неполноценности. Это объяснение также содержит определенный элемент истины, поскольку всякая незавершенность личности как таковая является обязательным следствием юношеской фиксации и формирует определенные комплексы, но этой позиции не хватает конструктивной и прогрессивной оценок, из-за того, что и фрейдистское, и адлеровское объяснение не принимает во внимание компенсационные и позитивные элементы в этом сновидении. Пример сновидения интересен тем, что показывает, как различные объяснения могут быть относительно правдивы, находясь при этом на различных уровнях и под различным углом зрения. Но вся суть в том, чтобы найти интерпретацию, которая попала бы в цель, включала бы в себя многое и имела бы максимальный смысл и значение для пациента, и, тем самым, предоставляла гарантии для конструктивной работы в будущем.
Этот метод интерпретации сновидений дает право, а иногда прямо требует от аналитика судить об ассоциациях на основе своих собственных познаний. Это особенно верно в тех случаях, когда сновидения содержат архетипные образы, значение которых неизбежно должно находится вне досягаемости сознательного знания сновидящего. Но само собой разумеется, что наше содействие законно и полезно только тогда, когда сновидящий находится в полном согласии с содействием. Фактически же, интерпретация сновидения правомочна только тогда, когда она что-то "значит" для него. Более того, существует только единственный путь, чтобы избежать сознательного внушения; нам следует рассматривать любую интерпретацию сновидений как неправомочную и недостаточную пока не найдем формулу, с которой пациент выразит свое полное согласие. Едва ли стоит говорить о том, что это не означает, что пациенту следует позволять сопротивляться и уклонятся от лечения. Все же существует разница между попыткой увильнуть от предмета сновидения и невозможностью принять интерпретацию, даже если она будет совершенно оправдана и корректна с точки зрения аналитика или, скорее всего, с точки зрения его теории.
Таким образом, может случиться (и случается весьма часто), что аналитик дает "правильную" интерпретацию, ее правильность доказана на последней стадии анализа, но. тем не менее, надо признать, что на ранней стадии эта интерпретация была психологически неверной. Практическая важность сновидения состоит в том, что при его понимании и интеграции, какая-то часть энергии бессознательного придается сознательному мышлению и, тем самым, возрастет потенциал сознания. По этой причине Юнг назвал символ преобразователем энергии: неассимилируемая в форме невротических симптомов энергия бессознательного трансформируется в сознательную позицию посредством символа, будь он в форме сна или другой форме, в которой выражает себя бессознательное. Следовательно, эго должно ассимилировать энергию, выведенную сновидением в область сознания, если только его приготовить для процесса интеграции, а иначе этого не произойдет.
Так, например, сновидения ребенка или человека, страдающего психозом, хотя и полны конструктивных потенциалов, не могут выполнять свою роль, потому что интегративная сила эго недостаточна, или существует провал между эго и бессознательным. Один из моих пациентов, шизофреник, выдавал сон за сном, в которых он почти достигал интегративной ступени, но постоянно чего-то не хватало. Два типичных сна были такими: "Я обнаружил себя в компании с другими в кратере обширного угасшего вулкана, содержавшего много других, очень похожих потухших вулканов, но один был еще действующий. Пейзаж вокруг меня был серым и безлюдным, уже долгое время здесь не существовало ничего живого. Я подошел к краю кратера и, глядя через него, увидел улицу, похожую на Регент-стрит. У некоторых из моих попутчиков были с собой чемоданы и они могли легко спуститься. Через некоторое время я смог крикнуть, но не мог спуститься вниз на улицу". Второй сон: "На меня напал грабитель, я находился в большой опасности - он мог убить меня. В то же время я мог видеть приближающуюся из другой части города идущую мне на помощь высокую фигуру, одетую в белое... Грабитель толкнул меня к стене и прижал к ней. А белая фигура так и не пришла на помощь".
Оба сна показывают мучительную близость спасения, которое, тем не менее, так и не "приходит". Достижение интеграции возможно, но на практике перебросить мост между опасностью и спасением невозможно. Бессознательные образы как бы совершенно отсоединены от сознательной личности пациента; он настолько чужд себе, что больше в себе не заинтересован. Провал между его бессознательным и его сознательным мышлением становится слишком широким и, тем самым, бессознательные образы не могут более ассимилироваться его эго.
Этот крайний случай подчеркивает необходимость сохранения в сознании аналитика особенностей ситуации пациента. В случае с этим невротиком интеграция возможна, а сновидения могут приблизить возможное разрешение, которое в теперешней ситуации находится вне досягаемости пациента. Интерпретация каждого сновидения должна быть адаптированной для конкретной ситуации и к возможностям пациента, и не существует правильных теоретических интерпретаций, где можно пренебречь этим фактом. Таким образом, честное согласие или отвержение интерпретации пациентом, то есть его указание на то, как глубоко на этой стадии он может ассимилировать свое бессознательное, является наиболее ценной корректировкой для психотерапевта.
Необходимо еще раз сделать акцент на том, что в этой книге рассматривается только генеральный план обычной процедуры в аналитической психологии, что только анамнестический анализ и анализ бессознательного способны постепенно переходить один в другой при помощи аналитико-редуктивной и синтетико-конструктивной интерпретаций и только так. Могут возникнуть ситуации, когда обстоятельства заставляют использовать конструктивную интерпретацию перед редуктивной, или может случиться, что определяемые особенности пациента, к которому применялась аналитическая психология, потребуют для редуктивной интерпретации большую часть времени. Это положение напоминает ситуацию в геологии. Абсолютно четкая дефиниция геологического слоя возможна лишь в определенном ландшафте, но из-за перемещений и изломов слоев может случиться, что геолог, проникнув глубоко в землю обнаружит, что различные слои находятся в другом и гораздо более сложном порядке. Четкие определения и логические категории - это характеристики сознательного мышления, а не бессознательного, которое спонтанно и нерационально, как природа.
Вот потому-то аналитическая психология предпринимает попытку синтезировать аналитико-редуктивную и синтетико-конструктивную интерпретации, являющимися, с точки зрения аналитической психологии, аспектами-близнецами одного целого, и сложно здесь предложить какие бы то ни было раз и навсегда установленные правила к любому случаю. И не только в психотерапии на практике нужно менять общие правила в соответствии с каждой частной ситуацией, когда, в последующем, окончательная "метода" должна измениться под влиянием опыта и интуиции личности психотерапевта. По причинам, которые объяснялись выше, аналитическая психология обычно рассматривает аналитико-редуктивную интерпретацию как более поверхностную, а синтетико-конструктивную интерпретацию как более глубоко проникающую в сердцевину проблемы. Хотя они и дополняют друг друга взаимно, но не являются взаимно исключающими. Опасность, присущая часто аналитико-редуктивной концепции, состоит в ее пренебрежении прогрессивными тенденциями в бессознательном, так как они пробиваются на поверхность самим конфликтом, а это пренебрежение вызывает обесценивание и разрушение жизненных ценностей. С другой стороны, опасность концентрации внимания аналитика на конструктивной стороне дела состоит в том, что можно пренебречь элементарным конфликтом инстинктов и побудить пациента продуцировать обилие фантазий, которые он сам не сможет перевести в реальность. В крайнем случае, правильное суждение о пользе этих методов можно получить лишь тогда, когда аналитик сам должен испытать их динамику на себе. Это делает абсолютно обязательным для аналитика анализировать себя (конечно при необходимом условии того, что аналитик сам должен быть, насколько это в человеческих силах, "сознательным" и интегрированным, то есть, осведомленным относительно своих собственных проблем и неподдающимся опасности проецирования их на своего пациента).
Как было сформулировано выше, аналитико-редуктивная интерпретация выступает первой, но в заключительной стадии появляется синтетико-конструктивная интерпретация. В этой связи необходимо сказать и об общем отношении аналитика к пациенту в начале и в течение всего анализа. Само собой разумеется, что поскольку аналитик предшествует и доминирует над всем до самого конца анализа, то делаются попытки ослабить зависимость пациента от аналитика. И делается это, в основном, за счет переноса акцента на независимость поступков, действий пациента. Теоретически это означает, что вначале аналитик принимает на себя полную ответственность и действует, так сказать, как экстернализированное сознание пациента, т.е. он должен нести на себе проекцию зрелой личности пациента, но на поздних этапах анализа пациента еще раз подводят к тому, чтобы он взял на себя эти отличительные функции. На практике же возрастающий акцент возлагается на только учащегося анализировать самого себя и управлять своим собственным бессознательным материалом пациента. Делается это частично с использованием метода активного воображения, который будет более полно объяснен позже, и частично заставляя пациента тщательно разрабатывать свои ассоциации к своим снам перед собеседованием. Он, таким образом, принесет аналитику сновидение и его контекст, так что все, что остается сделать пациенту вместе с аналитиком - это прояснить и интегрировать результаты. В еще более поздней стадии для пациента может быть даже весьма желательно научиться анализировать, по крайней мере, наиболее простое и наиболее ясное из своих снов, а также свои симптоматические действия. Увеличить уверенность пациента в себе и свою независимость можно и другим способом - удлиняя интервалы между собеседованиями при подходе к завершению анализа, уменьшая их число, скажем с трех до двух, а потом и до одного раза в неделю. Со временем допустимо вводить еще более длинные интервалы в лечении. Более того, введение таких интервалов перед окончанием анализа обеспечит пациента своего рода мостиком, чтобы в случае случайного рецидива его уверенность в лечении осталась непоколебимой. Лучше всего разгрузить пациента во время, так сказать, испытательного срока и установить для него режим посещений. На практике это может означать просто удлинение посттерапевтического периода, но только при больших интервалах, которые могут приспосабливаться к индивидуальным нуждам пациента. Ценность обучения пациента в том, что его способность к самоанализу на этой стадии практически становится очевидной.
Важной частью анализа, особенно на его поздних стадиях, является метод активного воображения. Этот "метод" играет весьма характерную и специфическую роль в методе аналитической психологии и поэтому будет рассмотрен детально, несмотря на огромные трудности при попытке описать его вполне адекватно при небольшом объеме изложения, особенно для тех, кто не имеет никакого понятия об этом. Строго говоря, слово "метод" - неправильно в связи с самими процессами активного воображения, так же как едва ли можно говорить о "методе сновидения". Сны - естественное событие, как и образы в активном воображении. Если слово "метод" и используется в этой связи, то надо понимать его только как ссылку на метод восприятия этих образов, точно также, как мы можем давать некоторым людям методические советы о том, как запоминать и наблюдать за своими снами, показывая и помогая им выяснить, что же является лучшим по отношению к подобным психическим фактам.
Под "активным воображением" мы понимаем определенную позицию по отношению к содержимому бессознательного, посредством чего мы и стремимся выделить и, тем самым, пронаблюдать за его автономным развитием. Мы можем сказать, что "заставляем его оживать", но это некорректно, поскольку мы просто наблюдаем за тем, что происходит. Правильная позиция, вероятно, может быть лучше всего охарактеризована, как позиция "активной пассивности". То есть, оставаться полностью пассивным и воспринимать то, что выделяется из своего бессознательного, но в то же самое время активно сфокусироваться на том, что собирается произойти. И это, в отличие от просмотра фильма и прослушивания музыки, не сидение и "восприятие" того, что мы не делаем, но что происходит, с сосредоточенностью, которая тоже является определенным видом активности- Главное же отличие в том, что при активном воображении "фильм" прокручивается внутри.
Давайте возьмем в качестве примера сон, в котором пациент подвергается определенным тревожным переживаниям, таким, как, к примеру, кораблекрушение, после которого он оказался плавающим посреди океана в совершенном одиночестве. Или мы представим себе фантастический образ. когда пациент чувствует угрозу со стороны скрывающейся за темной вуалью фигуры. Мы можем предложить пациенту сосредоточиться на той или иной ситуации. Большинство людей, потратив немного времени и труда над этими ситуациями или, как более удачно можно их назвать, над этими ментальными образами, покажут нам определенную автономность жизни и движения, они развивают ситуации и те приобретают дополнительные свойства. Короче, если мы концентрируемся на них, то они формируют ядра для группы остального содержимого бессознательного, собирающегося вокруг них. К примеру, в первом случае с кораблекрушением внезапное появление острова может повлечь за собой спасение, безопасность или, с другой стороны, ситуация станет еще хуже при возникновении новой опасности. Во втором примере угрожающая фигура может приобретать распознаваемые черты. Эти новые детали предоставляют ценнейшую информацию о происхождении и значении первоначального источника.
Будет легче понять, что происходит в такой ситуации, если держать в мыслях то, что неявно можно определить как "диссоциация личности из-за существования комплексов".
Комплекс - это психическое содержимое, заряженное эмоциональной энергией. Важно помнить, что психическое содержимое не всегда идентично с подавленным или бессознательным содержимым. В одном случае можно говорить о центре сознательного, мышления, эго, как о психическом комплексе, поскольку он представляет собой эмоциональную энергию, находящуюся вокруг некоего ядра, которое действует как центр притяжения. В другом случае говорят о существовании комплексов, которые, хотя и бессознательны, но не подавляются, а просто не осознаются, т.е. представляют собой будущие потенциалы данной личности, еще не достигшие порога сознания.
Таким образом, "иметь комплексы" - не обязательно означает, что вы больны. Комплексы есть у каждого, поскольку иметь его - это не более, чем владеть некими динамичными и эмоционально заряженными психическими центрами притяжения, которые из-за своей эмоциональной силы притягивают и действуют как фокусирующие для остального психического опыта. Мы только тогда начинаем говорить о неврозе, когда некоторые из этих эмоционально заряженных психических факторов или комплексов не являются или не кажутся сопоставимыми, совместимыми с генеральной направленностью личности, следовательно, вызывают более или менее глубокую расщелину, или диссоциацию, в.цельности личности. Основной чертой каждого комплекса является впитывание психической энергии. Если комплекс помещен в бессознательное, то он притягивает энергию, которую должна иметь в своем распоряжении сознательная личность. Это приводит к недостаточной адаптации, а в последующем - к появлению невротических расстройств, будь то симптомы психологического или физического свойства. Задача аналитика состоит в том, чтобы перебросить через эту диссоциацию мост, т.е. в интеграции или в реинтеграции различных частей личности.
Если комплекс не подавляется, скорее, если он еще как бы подсознателен, то за невротическими проявлениями можно будет обнаружить скрытые прогрессивные потенциалы личности. Это значит, как уже было указано, что невроз -это пока только безуспешная попытка ее переориентации. Поэтому абсолютно необходимой задачей первостепенной важности является поиск позитивного значения, скрытого за симптомом или комплексом. Комплекс похож на фрагментированную личность; самого пациента тоже необходимо научить видеть это в нужном свете. Идея, что комплекс - это что-то похожее на отдельную личность, может вначале показаться странной, но удостовериться в этом вам поможет приведенный ниже пример. Активное воображение - это средство для установления контакта с этими "личностями", и интегрирования их скрытой прогрессивной энергии. Небольшой эпизод, отражающий, как в капле воды, все значение комплекса и его реинтеграцию при помощи активного воображения, поможет это проиллюстрировать. Молодая двадцатитрехлетняя девушка страдала бессонницей. Она полностью находилась под влиянием своей матери, так что о ней с полным правом можно было говорить как о психологически еще не рожденной. Конечно, девушка это осознавала, ее мать -тоже. На ранней стадии лечения я спросил у моей пациентки, назовем ее Джоанной, может ли она предположить хоть какую-то причину своей бессонницы. После длительных препирательств, она, наконец, созналась, что боится засыпать, потому что как только она закрывает глаза, то возле ее кровати всегда появляется серая фигура.
Это типичный случай бессонницы, вызванной страхом подчинения бессознательному состоянию, потому что пациент боится бессознательных образов, которые появятся тотчас, как ослабевает сознательный контроль. Тем самым он предпочитает состояние относительной бессонницы "опасной" утрате контроля во сне. Во всяком случае, на этой стадии моя пациентка узнала одну вещь точно: что она боится засыпать. Это в совокупности с фактом, что она была глубоко невротическим типом, толкнуло меня на риск лобовой атаки. Я попросил ее описать как можно подробно эту серую фигуру. Я не спросил о ее свободных ассоциациях, которые можно провести от этой фигуры скорее, чем пытаться вскрыть ее истинную природу. Ее сопротивление в ответ на мое требование было столь решительным, что поначалу в этом направлении не было достигнуто никакого продвижения. Однако мы все же установили, что это была фигура женщины, и что лицо ее было полностью скрытым. Чтобы продвигаться дальше, я спросил у моей пациентки, как зовут женщину. Этот вопрос был совершенно неожиданным и она оказалась в полном ооцепенении. Она сказала мне, что конечно не знает имени и это вообще невозможно и тому подобное. Я упорствовал и напомнил ей, что некоторые люди играются, давая имена людям, идущим по улице, и предложил ей сделать тоже самое с этой серой женщиной, но тут она внезапно впала в страшный гнев и без секунды промедления выпалила: "Черт возьми, ее зовут Джоанна!" Надо напомнить, что это ее собственное имя. Результат был ошеломляющим: после ее внезапного "гневного" выпада, который в действительности был приливом либидо из бессознательного в сознательное мышление, она впала в затяжной приступ рыданий. Внезапная атака разрушила барьер между ее бессознательным комплексом и ее сознательным мышлением. Вдруг пациентка представила себе, что она пребывает в конфронтации со своей собственной дремлющей индивидуальностью, которая требует распознания, а в последующем ей понадобиться переориентация и перестройка ее жизни. Индивидуальность девушки была, глубоко спрятана под ее идентификацией с матерью. Она боялась ответственности за свою независимую и взрослую жизнь, и, поэтому, смогла так долго не замечать требований своей индивидуальности. Ее бессонница с этого момента прошла, хотя достижение независимости от матери забрало еще уйму времени.
Этот довольно обычный пример содержит все элементы активного воображения. Более того, он показывает специфическое различие в подходах аналитической психологии и остальных психотерапевтических методов. Коренной концепцией, определяющий специфический характер аналитической психологии, лежащей в ее основании, является абсолютная прямота и серьезность, с какой воспринимается реальность бессознательного, которое является существенной частью целой личности.
Поскольку бессознательное, как часто указывал Юнг, не просто "только", то есть, не что иное как подавленная сексуальность или желание властвовать, а матрица сознательного мышления, оно является самым настоящим могущественным и творческим слоем нашей психе. Бессознательное содержит все факторы, необходимые для интеграции личности. Оно как бы обладает верховным знанием наших реальных потребностей в отношении интеграции и путей их достижения.
Только когда бессознательное понимается как "объективная психе", содержащая все регулирующие и компенсирующие факторы, которые трудятся над созданием единства личности, только тогда имеет смысл посоветовать пациенту взглянуть в лицо бессознательному таким прямым и убедительным образом. Сходная "техника" может использоваться теми, кто придерживается совершенно отличных взглядов, но в этом случае это будет лишь техникой, а не живым выражением синтетической и конструктивной психологии, как противопоставление просто аналитической и редуктивной психологии. Например, эффект, полученный В случае бессонницы (приведен выше), не был обязан тому факту, что фигура, которую пациентка видела, была внезапно одарена ее собственным именем, а наоборот, уже одно это могло погрузить пациентку в еще более глубокий невроз. Ее освобождение произошло благодаря тому, что назвав фигуру именно так, она осязаемо представила право этого, все еще полностью скрытого за покровами, призрака - символа ее взрослой личности - права на познание и на свою собственную жизнь.
Более того, ее поведение во время называния имени также установило контакт между ее сознательным мышлением и "автономным комплексом". Казалось бы, давать имя - безделица, но ведь имя - это символ вещества и субстанции вещи или личности, но именно поэтому оно обладает "магическими" качествами. Все это хорошо известно из сказок и легенд, а Оскар Уйльд, выразив одну из их особенностей, сказал: "Когда я очень сильно люблю людей, то никогда и никому не называю их имен. Это похоже на утрату какой-то их части".
Собственный "комплекс" девушки, таким образом, открыл для нее ее настоящую природу и, вместо панического, запуганного состояния, вызывавшего бессонницу, образовалось состояние признания и связности.
Этот эпизод, тщательно рассмотренный, несет в себе зачатки всего того, что мы понимаем под термином "активное воображение". Следующим шагом, который, по определенным причинам, я не предпринял в этом случае, мог бы стать совет начать регулярные беседы с этой серой женщиной в форме вопросов и ответов. Но этот метод беседы с персонифицированным содержанием своего бессознательного предполагает значительную психологическую зрелость. Он одновременно требует способности к отрешению и подчинению, а добиться этого нелегко, не затронув в такой беседе вещей, которые одна из беседующий сторон, то есть наше эго, найдет трудным для усвоения, что может стать причиной опасного шока. Поэтому, этой методикой можно пользоваться лишь в самом конце анализа.
Очень часто нам, людям с западным менталитетом, так сильно гордящимся верховенством нашей сознательной воли, трудно признать процессы, которые можно увидеть в развитии и которые имеют место, если внимательно присмотреться, в нашем бессознательном, а не верить, что они - просто искусственные продукты специально придуманные и созданные нашим сознательным "я". Как трудно поверить в то, что сны или оговорки - это не просто бессмысленный случайный продукт, а выражение умышленного психического процесса.
Одним из главных возражений, выдвигаемых против результатов активного воображения, является то, что мы нарочно добавляем, скорее при помощи самообмана, к оригинальному образу последующие образы и события, заставляем их возникать, но что они не являются спонтанным саморазвитием самого оригинального образа. Единственным ответом на это возражение может послужить убедительное чувство очевидной реальности, которое активным воображением передается тому, кто его испытывает. Другой ответ дает тот факт, что процессы активного воображения обладают автономностью - это убедительнее всего. Довольно часто обнаруживают, что подобные явления происходят вопреки всем ожиданиям, иногда люди охвачены внезапной паникой перед лицом развития образа и перед тем, что они вынуждены воспринять происходящее под тяжестью и динамикой силы внутренних процессов. Более того, человек чувствует, что он хотел бы увидеть некоторые вещи, к примеру, лицо, более четко, но просто не может заставить бессознательное открыть, показать это лицо.
Это дает абсолютно убедительное ощущение этих процессов как совершенно независимых от желаний, страхов и от ожидаемых явлений собственного эго. Фактом решающей важности является здесь то, что эти внутренние образы не являются нашим собственным созданием, а что они открывают нам внутреннюю психическую жизнь. Таким образом, активное воображение должно восприниматься как процесс созерцания или медитации над бессознательными образами. Все, что мы должны делать - это обеспечить концентрацию внимания и подчиниться благочестивому наблюдению за внутренними образами. Перенацеливать либидо - вот что мы должны активно делать именно во время каждого сосредоточенного и отрешенного наблюдения за фактами.
Когда, описывая метод использования активного воображения, я упомянул, что если личность концентрируется на образах, появившихся на фоне психических предпосылок, то эти образы начинают оживать. Помимо всего выше перечисленного, существуют и другие пути использования техники активного воображения. Всегда найдутся пациенты, выкрикивающие во время пересказа своего сновидения: "Я видел все так четко, что я мог бы просто это нарисовать!". Очевидно, такие люди считают, что простых слов совершенно недостаточно, чтобы выразить живость переживаний, которые им пришлось испытывать во время сна или фантазий. Они ощущают потребность в выражении своего внутреннего переживания при помощи различных средств символической природы. Внутренние переживания были настолько мощными и впечатляющими, что их содержание превосходит слова 8 такой степени, что надо отыскать другое, более адекватное средство выражения.
Это можно легко понять, если мы задумаемся об использовании символов, например, в религии. Само существование таких символов означает, что переживания возникают у людей, избегающих рациональных определений. Символ не является знаком чего-то, что можно выразить рациональными словами. Вот почему, в действительности, Фрейд использовал термин "символ" неправильно. Палка, например, это не символ полового органа, а просто знак или шифр. "Символ" Фрейда никоим образом не выражает ничего большего, чем это можно было бы выразить рациональным образом. Однако, настоящий символ, как например, крест в христианстве, выражает значительно больше, чем рациональный и известный факт. Он не является, как считает Фрейд, статическим знаком, он - динамический опыт. Там, где необходим, как средство выражения переживаний, символ - там любой другой способ выражения был бы неадекватным. Архетипное содержание, которое прорывается в сознательную психе, является все же слишком мощным, слишком наполнено иррациональным значением для сознательного мышления, для того, чтобы в целом ухватить его значение и поэтому, не может быть определено адекватно. Энергия символа, таким образом, является именно из события, которое он выражает в образе, ощущения, которое за счет своей сложности и уникальности ускользает от интеллектуальных формулировок. Это, конечно, не значит, что сознательное мышление не может подвергаться воздействию этим содержимым в конструктивном смысле; это значит только то, что сознательное мышление не может формулировать его в достаточном объеме. В тот момент, когда символы полностью проанализированы и сформулированы, они тотчас же теряют свою оригинальную значимость как символы. Символ - это своего рода энергетические феномены и они оказывают столь сильное влияние на сознательную психе, что просто невозможно им дать определение. Они - выразители архетипических событий, предшествовавших дифференциации или рационализации, переводящие энергию архетипа в сознательное мышление. По этой причине символы обладают способностью контроля за недифференцированным и примитивным либидо. Они являются "неоценимым средством, которым мы можем пользоваться для эффективной оценки чисто инстинктивного течения энергетического процесса".
Это объясняет великое значение символов в каждой религии, где они служат выражением, каналами и преобразователями опыта переживаний высшего (нуменального) архетипа божества. Выражаясь психологическим языком, непосредственный опыт архетипа божества несет такой огромный приток энергии, что сознательное в личности оказывается под угрозой взрыва". Символ, поэтому, является попыткой передать архетипический опыт настолько адекватно, насколько это возможно для использования сознательным мышлением (определение, снова показывающее огромную пропасть, которая разделяет психоанализ и аналитическую психологию). Как говорил Юнг: "Мифологический образ, неопределенный и все же определенный, вместе с радужным символом, выражают психический процесс более удачно, более полно и потому бесконечно более ясно, чем самая четкая концепция, поскольку символ дает нам не только представление о процессах, но также - и это, возможно, важно в той же мере -дает шанс поучаствовать или посуществовать в ретроспективе опыта этого процесса. Таковым процессом является неясное явление, которое мы можем понять только благодаря сочувственному участию, а не при помощи грубого вмешательства, которое хочет сделать все ясным и понятным".
Если пациент испытывает настойчивую потребность нарисовать (или хочет как-то по-другому представить сновидение или фантазию), то пусть так и делает, потому что опыт сна или фантазии, с одной стороны, превосходит силу его рационального формулирования и, с другой стороны, он чувствует, в меру своих возможностей, необходимость соединения этого опыта со своим сознательным мышлением. Это объясняет еще и то, почему символ, как и сновидения, меняет с годами свое значение, ведь оно вскрывает вечно обновляющиеся грани для сознательного мышления. Символическое представление оригинального бессознательного опыта может находиться за рамками понимания пациента; но добытый им факт окажет интегрирующее влияние, потому что, как объяснялось выше, был создан канал для постепенной интеграции энергии и содержания бессознательного. Символы, таким образом созданные и оформленные, обладают сильным рефлективным воздействием на пациента, так как размышление и созерцание, направленные на них, несут в себе интегративный эффект.
Эффект этот показан в следующем случае, который имеет несколько интересных особенностей. Во-первых он иллюстрирует, какими автономными являются эти бессознательные процессы, и отвечает на возражения, касающиеся того, что они являются в большей или меньшей степени произвольными продуктами с низкой ценностью. Во-вторых, показывает, как символическая тема используется для отражения внутреннего развития, имеющего место в период анализа. И, наконец, объясняет, как символическое представление, выросшее из психологического процесса, может существенно повысить способности сознательного мышления.
Это случай с двадцативосьмилетней девушкой, пришедшей ко мне по поводу тяжелейшей депрессии и диссоциации, сопровождавшихся суицидальными тенденциями. Лечение продолжалось около двух лет, в дополнение к интенсивной работе над сновидениями, ее рисунки приобретали все возрастающую значимость. Она выполнила около шестидесяти этих рисунков, четыре из которых я представляют на ваше рассмотрение. Первые два рисунка являются первыми в жизни рисунками пациентки, тогда как третий был сделан двумя месяцами позже, а четвертый - почти под конец анализа. Анализ продолжался около пяти месяцев и большая часть персонального анамнеза относилась, в значительной степени, к ее взаимоотношениям с отцом. Он, судя по всему, был весьма неприятной личностью и ее отношение к нему было соответственно плохим. Мать умерла, когда пациентке было около десяти лет, а отец - год спустя. После смерти ее матери она воспитывалась гувернанткой, которая была тиранична и педантична, а моя пациентка, девушка тонко чувствующая и имеющая глубокую интуицию, была весьма сильно травмирована этими неблагоприятными обстоятельствами. Ее индивидуальное развитие было серьезно нарушено, и она начала страдать от сильного чувства ничтожности и неполноценности. Первые месяцы анализа во многом походили на сражения за взаимоотношения со мной - в которых она страшно нуждалась, как противовесе ее плохих взаимоотношениях с ее отцом, в частности, и ее неверию в человеческие взаимоотношения вообще - и борьбой с чувством полной безнадежности в отношении ее собственного будущего и ее собственных возможностей. Затем она внезапно, без всяких наущений с моей стороны, спустя почти пять месяцев, принесла свой первый рисунок (см. рис.1).
Он представляет собой некое кладбище с тремя могилами, из которых центральная особо выделяется своим надгробным камнем. Атмосфера всего рисунка в целом очень зловеща и мрачна, а в воздухе витают лики привидений, пистолетов, бутылочки с ядом и прочие неприятные объекты. Я хочу приступить к рассмотрению важнейшей проблемы, запечатленной на этом рисунке, что выражено в образе центральной могилы. На надгробном камне написано большое количество слов: "Отец-дядя-мать-грех-дитя-ведьма-безумие-профессия-анализ-газ-мужчина-смерть-яд-страх-револьвер-недуг-доктор-грубый-замужество(брак)-слишком поздно".
Слово "страх" повторяется трижды. Вокруг надгробного камня помещены слова "грех-страх-смерть-безумие-конец". Все эти слова указывают на комплексы пациентки и поэтому подают важные намеки и отправные точки для обсуждения интерпретации. Например, можно догадываться по этой композиции и особой окраске слова "отец", что взаимоотношения пациентки с ее отцом играли крайне важную роль. Фактически это и была та сильная негативная фиксация к отцу, которая во многом стала причиной ее невротических проблем. Очевидно, что рисунок, как целое, является выражением депрессивного негативиского состояния сознания; и пациентка нарисовала картинку для того, чтобы убедить меня в без надежности ожидания излечения. На самом деле такие рисунки могут также породить сомнения относительно деструктивных сил пациента, которые уже не кажутся столь сильными. Но достаточно странно и весьма удачно то, что само бессознательное пациентки обманывает ее и дает прямое доказательство на рисунке тому, что все это не так.
Если вглядеться внимательнее в центральную могилу, то можно увидеть очень замечательный признак жизни, который вовсе не подходит по духу с остальным в этой картине, а именно - красно-желто-зеленый круг. Он похож на зародыш жизни, который и дает нам, вопреки всему негативному на этом рисунке, некоторое доказательство того, что можно назвать способностью пациентки к психическому росту. На самом деле этот круг - первое фрагментарное проявление мандалы. Характерно, что этот зачаток жизни был запрятан в глубине гроба, прямо под землей, символизируя бессознательное, из которого будущее развитие и дает свои ростки. Этот рисунок мне представляется особенно важным и интересным, потому что он дает открытое свидетельство, опровергающее теорию, говорящую, что такие рисунки создаются искусственно, или получились, как случайный продукт. Ведь тот компонент, который имел решающую важность, создавался не только без каких-либо сознательных намерений со стороны пациентки, но даже в противоречии со всеми ее сознательными ожиданиями.
Этот мотив первого рисунка усилен во втором, нарисованном недели через две (см. рис.2). Этот рисунок делится на две половины черной поперечной балкой. На ней написано: "Внимание - опасность смерти", смысл которых повторяется и интенсифицируется большим замком и словами: "Вход воспрещен". Над черной балкой находится какой-то штормовой пейзаж, с высокими волнами, молниями, черными лучами и несколькими сигналами SOS; корабль отдан на милость бушующего моря. Но внизу, под двумя предупреждениями, становится видимым совершенно прекрасный ландшафт. Например, там можно обнаружить изображение цветущего дерева, определенное количество других символов, в большинстве положительного характера, таких как аист с ребенком в клюве, сердце и т.п. Справа внизу находится что-то по типу психологической родословной, указывающей на левую сторону словами: "Мать-бабушка-дедушка", а справа "Отец-бабушка-дедушка". Важно и то, что материнская левая сторона характеризуется как позитивная светлыми тонами, тогда как отцовская правая сторона выполнена, в основном, в мрачных, негативных цветах. Это объясняет также некоторые из символов на правой стороне, которые явно принадлежат отцу. Имеется квадрат, заполненный значками параграфа, символизирующий определенно несимпатичное мнение об отце, или шахматная доска со словами "шах королеве"* ( В настоящих шахматах такого выражения нет. - Прим. пер). С другой стороны, слева, на материнской стороне, содержатся только положительные символы. Звезда (щит) Давида со змеей - эмблемой Эскулапа, что символизирует аналитика, и поэтому, сам анализ, и очевидно, что змея эта делает все, что в ее силах, чтобы проникнуть через барьер и на который брызжет огнем (либидо).
Очевидно, что эти символы (также как и значимые слова в первом рисунке) образуют отправную точку для обсуждения этого рисунка. Главный смысл второго рисунка можно сформулировать так: пейзаж над балкой представляет собой сознательную ситуацию пациентки: барахтанье сверху и, почти полное предоставление себе на милость ужасающей судьбы. Эта ситуация и заставила ее посылать сигналы SOS, моля о помощи. "Уран" на правой стороне сверху символизирует для пациентки что-то похожее на личного проводника или на какой-то луч надежды посреди отчаяния. Нижняя часть рисунка, однако представляет собой ее бессознательную ситуацию, которая выглядит гораздо более обнадеживающей. Возможно даже, что зародыш из первой картинки снова возник в символе цветущего дерева уже в гораздо более развитом состоянии, во всяком случае, зародыш и дерево имеют абсолютно те же цвета. Доску объявлений и жуткие лица можно увидеть между двумя сценами сопротивления пациентки принятию позитивных и прогрессивных тенденций ее же бессознательного. Достаточно ясно видно, что самой первой задачей лечения с помощью аналитического метода является прорыв сквозь это сопротивление, и это очень удачно символизирует змея на левой стороне.
Интересные совпадения на этих рисунках подтверждаются сном, который приснился пациентке следующей ночью. В нем пациентка чувствовала себя такой слабой, как будто она пробуждалась после наркоза. Затем она ожидала в приемной встречи с доктором Юнгом. Она вошла в комнату, там некая женщина исполняла прекрасный танец, преодолевая все попытки вмешаться. Затем ей предлагали уйти и спокойно заснуть, так как она будет освобождена на следующее утро.
Этот сон резюмирует все случившееся. Она пробудилась от своего бессознательного состояния и теперь готовится ко встрече с "мудрым старцем" в себе же. Попытки вмешательства со стороны ее собственного феминистского самовыражения теперь могут быть успешно преодолены, а ее свобода кажется обеспеченной уже в недалеком будущем.
Этот процесс освобождения и интеграции, который привел ее к соприкосновению с исцеляющими силами ее собственного бессознательного, пациентка выразила очень ясно в своих поздних рисунках. Это вытекает из предлагаемого третьего рисунка (где-то двадцатый по счету), нарисованного двумя месяцами позже и ясно показывающего определенный прогресс, вызванный анализом (см. рис 3). Его пациентка озаглавила как "Поющее дерево", он полностью отличается по характеру от двух предыдущих. Давящая, угрожающая, негативная атмосфера сменилась ярким и веселым и открыто позитивным настроением. Дерево, которое во втором рисунке указывает экспериментальным и довольно загадочным способом на область бессознательного, теперь определенно входит в область сознания.
Цвета этой картины выражают ощущение счастья и добровольного принятия эмоциональной жизни. Если сравнивать этот рисунок с первыми двумя, то можно получить некоторое представление о том, что же они значат для пациентки в такой ситуации и как они могут помочь ей представить мощь ее собственной позитивной силы. Весьма интересно отметить, как возросли технические возможности пациентки, бывшие поначалу весьма убогими.
Я хочу обсудить еще один рисунок этой пациентки, сделанный уже в числе последних (см. рис.4). Почвой для него послужил сон, приснившийся ей спустя ровно два года после начала ее анализа, и который обозначил его конец. Сон был таким: "Я была весьма долгое время пассажиром океанского судна и начала бояться выходить снова на землю. На последнем судне, которое должно было отбуксировать нас в порт, я встретила астролога и захотела проконсультироваться у него относительно своего гороскопа. Он развернул его передо мной, а похож он был на витраж в церви, сквозь который просвечивало солнце". Этот сон оказал животворящее впечатление на мою пациентку. Понятно, что это свидетельствует об окончании анализа, который символизируется путешествием через океан - через глубину бессознательного. Она чувствует, что сейчас должна "выгружаться на берег" и приниматься за "сухопутное существование", еще раз за свою обыденную жизнь . Совершенно понятно, что это критическая точка, так как она означает, с одной стороны, лишение путеводного анализа и аналитика, а с другой стороны, означает, что все, чему она научилась и в чем приобрела опыт, теперь должно подвергнуться, выражаясь языком химиков, пробе на кислую реакцию. Пока что ее сон -это своего рода rite dе sortie* Ритуал выхода (фр.). А вот последняя часть, кажется, напротив - rite d'entree** Ритуал входа (фр.) - попытка ее бессознательного определить уже достигнутую позицию и обеспечить ее своего рода картой на будущее. Фигура астролога должна была представлять собой архетип "мудрого старца", сущность, наделенную высшим эзотерическим знанием. "Гороскоп" должен представлять собой символ роковой комбинации ее врожденного характера и ее проблем. Окно церкви, в форме которого предстал перед ней гороскоп, стремится показать, что диссоциации в ее прежней жизни, которые заставили ее прибегнуть к анализу, полностью увязаны теперь в одно гармоническое единство. Солнце светит сквозь него, что можно воспринимать как освященный высшим сознанием паттерн ее жизни. Не удивительно, что рассказывая мне сон, она чувствовала, что слова ее дают только неполное его описание, это чувство было настолько велико, что она испытала необходимость подачи более адекватного выражения таких выдающихся моментов сна, как гороскоп или окно церкви. Нарисованный ею рисунок носит четко выраженный характер мандалы, который Юнг описал в "Тайне Золотого Цветка", где в главе "Интеграция личности" приводится огромное количество примеров
Она является символом индивидуации так как представляет психическую реальность или целостность, рисунок является типичной мандалой сущности, так как она показывает центральный квадрат и окружающий его круг. Квадрат, с его ссылкой на число четыре, возникает во всех восточных мандалах как "монастырский дворик", с четырьмя образами действий сознания - это единство четырех психических функций круг - это temenos", или алхимический "кратер", внутри которого имеет место трансмутация, алхимическое делание, то есть процесс индивидуации.
Число шесть, присутствующее в этой мандале, также типично для восточных ритуальных мандал, связанное с идеей гороскопа, выраженного во сне. Весь рисунок в символической форме указывает на единство и интеграцию личности и ясно, как много это представление психологической целостности должно значить, не говоря уже об общей значимости, для пациента, чьими первоначальными проблемами были проблемы сильнейшего раздвоения личности. Это наводит на мысль о том, почему и как люди вообще начинают думать о рисовании и какую форму символического выражения принять для передачи содержания сновидения.
Последний рисунок и сон, ему предшествовавший - хороший пример случая, в котором мы можем и даже должны расширить ассоциации видевшего сон при помощи своих собственных познаний. Юнг называет этот метод интерпретаций "амплификацией". Благодаря этому оригинальный материал, будь то рисунок или сновидение, обогащается посредством аналогичных образов из мифологии, фольклора и т.п.
Очевидно, что архетипический. символизм, который содержит наиболее обширный материал, должен неизбежно быть вне досягаемости видящего сон, а потому она не могла понять значение своих рисунков. Само собой разумеется, что в подобных случаях аналитик очень часто не дает пациенту подробного объяснения всех намеков и ассоциаций, показанных в его рисунке, а предоставляет лишь то объяснение, которого будет достаточно для понимания пациентом его основного значения. Нет необходимости обсуждать весь теоретический материал, а лишь ту его часть, которая незаменима для понимания фактического и острого положения пациента. На поздней стадии аналитического процесса, когда невротический материал уступил место выплывшим неискаженным образам коллективного бессознательного, общие обсуждения такого рода становятся все более и более целесообразными и дают все больше пользы. Что касается вопроса о технике исполнения рисунка, то он не совсем уместен. А то, что реально имеет значение - так это действие либидо, а также психологическое и символическое значение, которое оказывает на своего автора рисунок. Эти рисунки оказывают чрезвычайно сильное воздействие на сновидящего, влияние настолько мощное, что кажется магическим. Взгляните на эти картинки с рациональной позиции обыденной жизни и они покажутся вам более или менее абсурдными; но опыт показывает, что они обладают весьма конструктивным влиянием. Уже сам факт, что они зародились в бессознательном, дает им силу заставить бессознательное отказаться от своей очаровывающей и принудительной власти над пациентом, а вместо этого выпустить на волю его скрытую прогрессивную энергию.
Иллюстрацией этого (при том, что этот тип рисунков не требует наличия каких-либо художественных способностей у пациента) служат рисунки тридцативосьмилетней женщины, консультировавшейся у меня по поводу выраженной агорафобии*(Патологическая боязнь открытых пространств). В течении анализа она начала совершенно спонтанно создавать воображаемые картины ее состояния и чуть позже приступила к выражению этого на бумаге. На рис. 5 помещены в хронологической последовательности несколько примеров рисунков, сделанных ею в течение нескольких недель. Кроме одной картины (которая здесь не приводится), все они демонстрируют освобождение подвешенной женской фигуры от окружающих ее пут. Поначалу эта фигурка висит совершенно безвольно и неподвижно; затем она начинает двигаться и бороться, до тех пор, пока она, наконец, вырвавшись на свободу, не садится в кресло.
Здесь представлены только два первых и два последних рисунка, показывающих постепенное развитие (Перед двумя последними - на пороге свободы - она нарисовала дверь, ведущую в цветущий сад). Полное восстановление здоровья потребовало, конечно, гораздо более длительного времени, но важным фактом считается то, что такие рисунки чрезвычайно способствуют освобождению целительных сил, находящихся в бессознательном данного пациента. Они не только четко сформулировали ее ситуацию, что помогло ей представить более осознанно, чем до выполнения рисунков, положение, в котором она оказалась, но также помогли объединить творческие аспекты бессознательного. В этом случае для женщины, страдавшей агорафобией, так долго бывшей беспомощной жертвой жестоких приступов тревоги и беспокойства, эти рисунки значили надежду и новую жизнь и, тем самым, помогли разорвать порочный круг ее невроза.
Для того, чтобы полностью оценить значение и функцию подобных рисунков, необходимо пронаблюдать поистине взрывной эффект, который они зачастую оказывают на самих пациентов. Они производят этот эффект за счет их функционирования как преобразователя энергии (точно то же делает и любой другой настоящий символ). Уровень символического представления в мандале у первой женщины, и на рисунках в случае с агорафобией у другой, совершенно различен. В первом случае мы имели дело с истинно символической формулировкой опыта, который не мог быть выражен в равной мере адекватно каким-либо другим образом, тогда как во втором случае, чисто внешне, опыт передан даже лучше, чем можно было сказать словами. Иначе говоря, мандала - символическое выражение на архетипическом уровне, но вторая серия рисунков - это просто предчувствие освобождения от невротических симптомов. Тем не менее, вторая серия рисунков несет символическую ценность, потому что она помогает констеллировать энергию, которая не смогла бы осуществить это по-другому. В этом смысле такие рисунки - мандала, как и рисунки в случае с агорафобией - действуют как инструмент для рассмотрения и изучения. Это то, что индийские психологи назвали бы "янтра, средства активации, концентрации и удержания энергии из бессознательного.
Другой практической причиной, из-за которой мы поддерживаем желание наших пациентов рисовать, является то, что все мы слишком склонны преуменьшать реальность нашей внутренней жизни, поскольку встречаем сопротивление нашего внешнего жизненного опыта. Иными словами, когда пациент описывает идеи, восстающие из его бессознательного, которые очень часто не укладываются в его обычную сознательную схему устройства вещей, он слишком быстро склоняется к рассмотрению таких идей, как "нечто не более, чем праздные мечты", и делает все от него зависящее, чтобы забыть их как можно быстрее. Действительно, поскольку невроз заключается в диссоциации составляющих частей личности, то те же негативные силы, что препятствуют синтезу этих разобщенных элементов, ищут также пути преуменьшить компенсаторное усилие, производимое бессознательным, чтобы ликвидировать этот разрыв. То есть, критические и скептические способности нашего противящегося сознательного мышления пытаются затмить реальность нашего внутреннего опыта до тех пор, пока она не станет почти совсем неощутимой. Но содержимое ума, заключенное в видимую форму, пусть даже форму рисунка, не может быть отрицаемой реальностью. Ему приданы конкретные формы и нашему сознанию нельзя больше его полностью игнорировать. Даже когда эти стремления к преуменьшению бессознательных образов будут преодолены, эти рисунки по-прежнему помогут удержать при себе внутреннее ощущение, которое так легко смазывается под воздействием силы внешних фактов. Они дают много информации, которая иначе могла бы ускользнуть от нашего восприятия, "испариться" из-за своей странности и удаленности от будничной жизни.
Вот еще один пример, показывающий, как могут совместно использоваться различные способы активного воображения. Это случай тридцатипятилетнего мужчины, ученого с огромным интеллектуальным потенциалом. Он - односторонний экстраверт, весьма образованный, с тонкой интуицией, хотя его интеллект и интуиция отражали главную и дополнительную функции, в подчинении у которых находилась вся чувственная сфера, то есть его интровертированная сторона.
Ко мне он пришел в состоянии глубокой депрессии, которая, по его мнению, была вызвана полной неспособностью концентрироваться на выполнении какой-либо работы. У него появилось характерное ощущение, что вся его энергия просто тает в руках и исчезает в каких-то мрачных и неведомых местах. Такое состояние дел грозило подорвать основы всей его жизни. Из характерных фрагментов его снов станет вполне очевидно, что его бессознательное впитало неоправданно большое количество энергии, а его сознательное не могло уже больше использовать ее в повседневной жизни.
Первым его сном был вот какой: "Моя жена купила себе шляпу и пальто за сто фунтов стерлингов" и тут же добавил с видимым неудовольствием, что его жена никогда не сделала бы ничего подобного, поскольку в реальной жизни она была очень непритязательной женщиной. Такой сон, конечно, мог бы стать отправной точкой для длинной цепи свободных ассоциаций, а любой материал, добытый таким образом, мог бы нести ту или иную ценность. Если бы мы поставили себе целью открывать комплексы пациента при помощи этого сновидения, мы могли бы без колебаний продолжать идти по этой дороге. Однако, если наши главные интересы сосредоточены на содержании сна как такового, то наши интерпретации пойдут в другом направлении. Тогда мы постараемся выяснить, какое значение для пациента представляют составные части и сновидения. Тем самым, мы сможем открыть значение сновидения, и выяснить, что же пытается передать ему бессознательное посредством этого сна в виде компенсации за ту фактическую ситуацию, в которой он очутился. Его ассоциации, соответствующие тому, что выше называлось 'контролируемыми" или "циркулярными" ассоциациями, дают следующую картину ситуации. Его жена была действительно, как он выразился, "очень непритязательной женщиной". Он чувствовал себя настолько зависимым от нее, что он "не знал, что бы без нее делал". Он был так "поглощен событиями вокруг", что она создала существенный противовес, "так как ее внутренняя жизнь была весьма развитой". Это значит, что он проецировал на свою жену свою собственную худшую интроверсию, иначе говоря, она должна была нести его анима-проекцию. Ему казалось, что шляпа символизирует индивидуальную позицию, поскольку выбор шляпы отражает индивидуальность личности. Пальто он понимал как "защиту и внешнее покрытие".
Если мы рассмотрим сон как целое, то мы сможем теперь понять его значение: "Моя анима израсходовала куда больше либидо, чем я хотел (или, на самом деле, осознавал) для того, чтобы выработать новую индивидуальную и коллективную позицию". Таким образом, мы подобрались не к "комплексам" видевшего сон, а к значению сновидения, которое говорит, что его старая преувеличенно экстравертированная позиция довела его бессознательное до бунта, и оно израсходовало слишком много его либидо, что он признал и согласился: его нервное состояние нужно привести в порядок. Этот момент важен по многим причинам. С точки зрения пациента покажется, что его недуг должен исправляться при помощи упражнений по концентрации внимания, суггестии и т.п. Но это значило бы еще болшую стимуляцию ,его экстра-вертированной стороны и, в конце концов, несомненно довело бы его напряжение до совершенно невыносимого состояния. С точки зрения аналитической психологии, верным путем для него является стремление к выработке лучше %рав-новесия, уступая тенденции к интроверсии, уже давно навязываемой его бессознательным. Совершенно очевидно, что этот человек позволил своей эксраверсии дойти до уровня невроза, в ответ на что его бессознательное начало реагировать весьма действенным способом против такой однобокости. Этот случай еще раз показывает важность рассмотрения симптомов со стороны их позитивных тенденций.
Не может быть двух мнений о необходимости для этого человека установления конструктивного контакта со своим бессознательным. И хотя интеллектуальным и экстравертиро-ванным личностям, несомненно, сложно добровольно сфокусировать свое внимание на своих бессознательных процессах и образах, все равно нам нужно искать и находить для этого пути. Мой пациент упомянул, что он очень любит рисовать, а это весьма характерно для интеллектуалов и является благоприятной формой выражения бессознательного.
Я, разумеется, рекомендовал ему дальше развивать эту способность в том же направлении: он должен сесть однажды вечером дома и совершенно определенно и осознанно позволить ей разыграться. Результат был совершенно поразительным и подтвердил, как велика была потребность пациента в канале, через который его бессознательное смогло бы найти себе выход.
На следующее собеседование он пришел с четырьмя листами, исписанными каракулями, из которых для обсуждения я выбрал два, тем более что и сам пациент считал их особо значимыми. Если взглянуть на эти рисунки с рациональной позиции, то они покажутся довольно абсурдными. На первом (см. рис. 6.1) - две фигуры, олицетворяющие пациента и его жену, которые взбираются на холм, под ними находится пещера с замечательными символами. Штриховка внизу слева представляет собой, как считает пациент, какую-то недифференцированную первичную материю, образовавшую матрицу, из которой произошли остальные предметы в пещере. Эта "недифференцированная первичная материя", очевидно, является тем, что алхимики назвали бы materia prima - первичное вещество, в котором потенциально содержится драгоценная материя в виде перемешанной массы - massa confusa". К тому же, пещера содержит какой-то фрагмент гербового щита, крест и кристалл. Неполный гербовой щит указывает на то, что процесс развития личности еще незавершен, и что сформировалась только половина его личности - это совершенно естественно в его годы. (Две точки представляют собой, в частности, половину от полного числа четырех функций и, в общем, половину от четверки, как символа интеграции вообще). В подобных случаях в рисунках пациентов часто встречаются кристаллические структуры. Этим я хочу указать на некие процессы кристаллизации и централизации в его бессознательном. Они направлены на конечный результат - кристалл, или философский камень, символизирующий его интегрированную личность. Но изображение креста и наиболее глубоко взволновало моего пациента. Он кажется ему ясным указанием на какие-то религиозные и иррациональные процессы, имеющие место в его бессознательном, тревожные отголоски которых доходят и до его сознательного мышления. На самом деле, этот пациент восстал против самой сути своего невроза. Хорошо известно, что возраст порядка тридцати пяти лет считается критическим в смысле психологического развития. Это как бы срединная точка нашей жизни, когда мы становимся готовыми предпринять решающий поворот в своей судьбе, который будет оправдан, бели мы не будем впадать при этом в бесплодную однобокость. Что и было полностью очевидно в приведенном случае.
Дремлющее стремление к интроверсии и потребность более полной интеграции своей личности, существовавшей в его бессознательном и требовавшей распознания, были ответственными, в основном, за его настоящий конфликт, выраженный в этих рисунках. На то же самое намекает и лунный ландшафт на ночном пейзаже, подразумевающий, что рисунок символизирует экскурс в область бессознательного. В целом рисунок представляет собой следующее: пациент находит себя в обществе своей анимы (жены), которая выступает посредником между ним и глубокими слоями психе при путешествии по лунному ландшафту коллективного бессознательного. Путешествуя, он пришел к пещере - сокровищнице, таящей в себе множество загадочных символов. И его задачей, по-видимому, будет раскрыть смысл этих символов, которые указывали на определенные нерациональные и интегративные, т.е. в широком смысле "религиозные", тенденции в нем самом, о существовании которых он до сих пор и не подозревал. (Интересна в этой связи причудливая форма посоха в руке одной из фигур. Она несет в себе некоторое сходство с crux ansata, древнеегипетским символом вечной жизни). Этот рисунок четко объясняет почему пациент не в состоянии сосредоточиться и теряет свою энергию. Его либидо, очевидно, заключено в символах сокровищницы-пещеры, где оно должно быть увидено, заново открыто и заново завоевано.
Следующий рисунок (см. рис. 6.2) показывает, как пациент продолжает свое путешествие в этом направлении. Здесь изображена подводная пещера, т.е. говоря психологическим языком, действие происходит в глубинах коллективного бессознательного и весьма активно, судя по пару, поднимающемуся над чем-то вроде очага, отражая довольно забавное понимание пациента, с полной уверенностью и без капли колебания утверждавшего, что это - Тайная Вечеря, тогда как фигура справа, в соответствии с его же представлениями, означала божественное существо, сидящее на троне.
Пациент настаивает на символе Тайной Вечери, поскольку у него имеются для этого веские причины. Действуя со всеми нашими полностью дифференцированным функциями и возможностями, мы самоуверенны и самодовольны до той поры, пока можем поддерживать нашу жизнь на этом уровне и нам не нужна ничья помощь. Но как только мы будем вынуждены взглянуть в лицо нашей неразвитой и худшей стороне нашей тени - мы становимся беспомощными из-за своей ограниченности. Тогда мы чувствуем себя зависимыми и забытыми, и впервые узнаем на собственном опыте, что значит быть одиноким. Только тогда мы становимся настоящими людьми и вступаем в контакт с настоящим таинством существования - бытия. Этим кризисом неразвитой худшей стороны нашей натуры зачастую сопровождается решающий поворотный момент в середине нашей жизни. То, что поначалу было важным, теперь становится неважным и наоборот. Вот почему мой пациент, как только осознал свою уязвимую точку, представил себе символ Тайной' Вечери с глубинным смыслом смерти и воскресения и, более того, архетипом духовного союза и братства. С этой отправной точки он может достичь и воплотить совершенно новый план существования. Эта потребность, порожденная односторонним развитием пациента и заведшая его в глухой тупик, вызвала совершенно неожиданную помощь со стороны до сих пор неведомых уровней. То же иллюстрируется и символом сердца, содержащим крест. Обряд Тайной Вечери, общения между Богом и человеком, выпустил на волю энергию, испаряющуюся из того слоя коллективного бессознательного в его личной жизни, который способствовал возникновению духовных ощущений. Это еще одно доказательство того, что человек испытывает потребность ассимилировать противоположный полюс своей сознательной личности, и именно это потребовалось от пациента в критический момент его жизни. Здесь и нигде больше он вновь приобрел доступ к своей "утерянной энергии".
Когда мы впервые обсуждали эти рисунки, реакция моего пациента была удивительной. Мы вместе смотрели на рисунок и вдруг его лицо залила алая краска и он стал тихо плакать. Бессознательное пациента определенно прореагировало: при взгляде на свою же картину он, по крайней мере в первый раз, проник сквозь слой земли, покрывавший пещеру. В этом случае казалось желательным усиление его контакта с бессознательным, и я предложил ему сделать это при помощи активного воображения в рамках конкретной ситуации, что благоприятствовало его соединению с внутренним миром символов. Я предложил ему также этим вечером провести некоторое время совершенно спокойно и расслабившись, с закрытыми глазами, чтобы посмотреть, предстанут ли какие-нибудь картины перед его внутренним взором. Мой пациент очень быстро научился владеть своими внутренними процессами и испытывать от них облегчение и расслабление, как компенсацию за внешние тревоги и хлопоты. Мне хотелось бы упомянуть один пример из серии фантазий, полученных таким путем, которые продемонстрируют, как тесно здесь соприкасаются рисунки с воображением.
Религиозный символизм с поразительным упорством занимает центральное место в его картинах, и эти фантазии подтверждали тот факт, что его невроз во многом был обусловлен угнетением таких глубокорасположенных нерациональных потребностей натуры, которым никогда прежде не было позволено существовать. Дав волю своему творческому воображению, мой пациент обнаружил себя блуждающим по какому-то ландшафту. На некотором расстоянии он заметил хибарку и направился к ней. Подойдя поближе, он увидел, что это землянка, а внутри - загадочная старуха. Поскольку природа таких картин бессознательного абсолютно автономна, то замечательно, что пациент не смог распознать лицо женщины, несмотря на величайшие усилия.* (Этот факт важен как ответ на возражения, что эти фантазии создаются по нашему сознательному желанию. Но все, для чего мы можем использовать нашу сознательную волю - это сфокусироваться на психическом фоне, который полностью бессознателен. Т.о. мы не производим эти картины, а даем им возможность выйти наружу и повлиять на нас).
В хижине пылал яркий огонь и приятно пахло пищей. Старуха спросила его, не хочет ли он немного супа, и поскольку он был очень голоден, то принял предложение с удовольствием. Пациент сел за стол, сделанный из шиферной плиты с подставленными камнями. Внезапно в его руках оказался кусок мела и он понял, что должен рисовать на столе. Пока он сидел, удивляясь и выбирая, что же ему нарисовать, вдруг перед ним в воздухе возникло видение (т.е. видение в видении, указывающее на то, что был задействован еще более глубокий слой бессознательного) - красочное шествие "святых". Первым шел Христос в белых одеждах, затем - Магомет, за ним следовала "группа людей такого же типа". И тут он мгновенно понял, что же ему надо рисовать или (как он очень четко охарактеризовал это в своей фантазии) "что мне предлагалось нарисовать", а именно "волны интерференции, которые получаются, если бросить камень в воду -волны расходятся концентрическими кругами и уходят в бесконечность," Заканчивалось видение так: "Прекрасный цветок был передо мной - зеленые листья и свежие оранжево-розовые лепестки расходились концентрическими кругами".
Суть фантазии достаточно очевидна. Она более-менее аналогична символизму двух рисунков, только еще и воплощает ответ на его психологические проблемы в более определенный символ. Женщина из воображения - это опять образ анимы, но теперь уже отделенный от его жены, т.е. проекция на нее отсутствует. Она "мудрая старуха", женская противоположность "мудрого старца", которая приглашает его в свой магический круг и питает его. Видение религиозных образов подводит его лицом к лицу к его пренебрегаемой внутренней реальности, а окончательно резюмируется в прекрасном символе волн интерференции. Здесь его бессознательное дает ему личный религиозный аспект вселенского символа. Он отражает движение из центра, срединной точки, символ, который в действительности представляет собой прямую противоположность его образу жизни, где центр утрачен, последствием чего и стала его идентификация со всем, что вне его. Этот образ интерференции указывает на символ мандалы, который, в конце концов, приобретает форму прекрасного цветка. В то же время это интересный и поучительный пример того, как действие может трансформироваться в символический образ: процессия религиозных фигур, символическое выражение нового порядка в его жизни, проявляется трансформированным символом мандалы.
Эффект от такого внутреннего процесса очень значителен. Одно дело, если бы я старался объяснить моему пациенту психологический факт, но совсем другое, если бы он предстает перед идентичным фактом, идущим изнутри как переживание в его собственном воображении. Ибо это - слой его собственной психе, "внутренний голос", который и говорит сейчас с ним. Это его опыт и, следовательно, он гораздо более подлинный и действенный, чем идея другого человека. Важнейшей чертой является, конечно, активация собственных исцеляющих тенденций. Поэтому нашей задачей было помочь пациенту удержать эти образы и символы и объяснить ему их значения, тем самым осознанно извлечь из них пользу в той реальной и острой ситуации, в которой он оказался.
Только что я описал два главных метода, используемых в технике применения активного воображения, но ради полноты изложения я должен добавить, что существует целая серия и других возможностей. Например, можно предложить пациенту использовать лепку (моделирование) вместо рисования; а иногда наши пациенты сами изобретают причудливейшие средства выражения содержимого своего бессознательного, и в подобных случаях лучше всего дать им возможность идти своим собственным путем. Другой возможностью может быть, например, уже упоминавшийся диалог с образами сновидения или фантазии, т.е. с персонифицированным содержимым бессознательного.
В заключение хотелось бы обратить внимание на тот факт, что метод активного воображения может и должен использоваться только теми психотерапевтами, которые познали его на своем собственном опыте, и это sine qua поп* Непременное условие (лат) для каждого аналитика, методом какой бы школы он не анализировал самого себя. Более того, этот метод приемлем и может использоваться в полной мере, когда он основан на определенном отношении со стороны аналитика, а именно - когда он сам абсолютно убежден в творческой правомочности содержимого бессознательного. Так как бессознательное - не мусорный ящик, в котором можно найти все негодное и непереваренное содержимое сознания, а наоборот, оно - матрица сознания, мышления. Только на этой основе можно понять метод активного воображения. Только тогда невроз воспринимается как ultima ratio** Последний довод (лат) психе, делающей крайне важное и храброе усилие, чтобы заставить пациента реализовать подавленные, но потенциально конструктивные элементы своего собственного сознания; тогда мы сможем взять на себя большую ответственность за поощрение попыток пациента полностью отдать себя во власть образов бессознательного. В действительности же, использование этих методов просто как поверхностной методики может привести к серьезному травмированию пациента, поскольку очевидно существование опасности, что бессознательное начнет господствовать при отсутствии строжайшего контроля со стороны аналитика, который должен временами фактически запрещать дальнейшее использование воображения и фантазирование.
Именно потому, что примеры активного воображения, обсуждавшиеся до сих пор, показали все положительные возможности, необходимо упомянуть и об опасности, скрывающейся при столь близкой встрече человека со своим бессознательным. Во время описания случая с тридцатипятилетним мужчиной и обсуждением его рисунка с пещерой - сокровищницей, я сказал, что пациент при помощи своей фантазии проник внутрь сквозь тонкий слой земли, покрывавший пещеру. Но этот процесс проникновения через тонкий слой земли иногда может привести к внезапному падению в пропасть и такой прорыв может вызвать либо оцепенение, либо взрыв, действительно, в крайних случаях сила удара может разорвать тоненькую перепонку, ранее скрывавшую латентный психоз. Такая ситуация призывает аналитика к величайшей осторожности и опытности. В любом случае, необходимо точная синхронность, поскольку содержимое бессознательного может ассимилироваться сознательным мышлением, если это успешно осуществляется аналитическим процессом и если связь с аналитиком достаточно крепка, но может оказать наиболее деструктивный эффект в случае отсутствия строгих показаний. Мы всегда должны помнить о включении в наши расчеты относительного фактора стабильности сознательного мышления, поскольку, как последнее средство, всегда существует эго - центр сознательной личности, которое должно выполнить задачу по ее интеграции. Так, например, я помню случай, когда мне напомнили об этом факторе довольно неприятным образом. Я посоветовал пациентке продолжать рисовать дома ее фантазии. Через несколько часов она позвонила в состоянии совершенного отчаяния: рисунок за рисунком выходил из-под ее кисти и она почувствовала себя бессильной, чтобы противостоять мощи образов, всплывавших из ее бессознательного. Мне пришлось тотчас же навестить ее, чтобы оборвать этот, так сказать, искусственный психоз. В подобных ситуациях жизненно важная связь аналитика и пациента становится особенно очевидной. Ведь без этой сильной и спасительной связи ситуация могла бы стать безвыходной.
Мне бы хотелось проиллюстрировать этот случай еще одним рисунком (см. рис. 7). Он был сделан сорокалетней женщиной: шар вот-вот свалится в пропасть. Эта ситуация заставляет нас воздержаться на некоторое время от любых попыток анализа. Единственное, что мы можем сделать - это лишь быть источником возможной помощи, пока процессы более-менее неуклонно развиваются в своем направлении. И тем не менее, даже такие случаи совсем не обязательно выходят за пределы нашей досягаемости. Даже такие откровенно катастрофические по сути рисунки могут скрывать в себе определенные положительные черты. Ведь если пациент в состоянии представить себе свое положение, что собственно и выражается в самом рисунке, то такая ситуация обратима. В данном случае пациентка уже почти сброшена в пропасть, но только глубокой потребности ее психологической ситуации могло соответствовать движение вниз в бессознательное. Очевидно, она находится "слишком высоко" и потому должна "спуститься". Если она сможет принять такое движение вниз, то это падение в пропасть может превратиться в katabasis eis antron* "погружение в пещеру" бессознательного, становясь компенсацией для слишком возвышенного положения сознательного. (Пациентка, действительно, была высокоинтеллектуальной женщиной а чувствительная сторона ее натуры была в полном подчинении рассудка). Вопрос в какой степени возможно интегрировать бессознательные проблемы возникает всегда, и в нем решающим фактором является прочность установившегося эго.
В двух нарисованных позже картинах наша пациентка подает больше надежды на то, что ее состояние страшной депрессии уже подошло к концу (см. рис. 8).
На первом рисунке показан цветущий тюльпан, росту которого сильно мешает черное кольцо. Цветок не может распуститься и только после смерти избавляется от этого кольца. Очевидно, что это отражение фатального вмешательства невротической депрессии в эмоциональную жизнь пациентки. Тем более важен второй рисунок, где уже нет кольца, а вместо умирающего виден широко раскрывшийся цветок, выглядящий почти как масляная лампа с золотым пламенем или как вместилище света.
Тип психологического устройства пациента в значительной мере может ограничивать активацию бессознательного, поэтому для экстраверта гораздо труднее принять значение рисунков бессознательного. чем для интроверта и уж совсем тяжело, когда экстраверсия сочетается с сильно чувствующим типом. (В уже упоминавшемся случае с крайне экстравертированным мужчиной ощутимой помощью для активного воображения стала его интуиция). При адаптации интроверта к потребностям внешнего мира мы должны быть предельно внимательны, но не меньшая осторожность требуется и для адаптации экстраверта к потребностям внутреннего мира.
Мне вспомнился случай, когда у моей пациентки, экстраверта сенсативного типа, возникли серьезные проблемы из-за экспансивного характера эмоциональной жизни. Она уже несколько месяцев проходила анализ, когда рассказанный ею фрагмент сна побудил ее развивать ситуацию сновидения с помощью активного воображения. Ей приснилась комната с закрытыми занавесом полками, скрывавшими заднюю стену. Я попросил женщину закрыть глаза и вспомнить, что еще находилось в этой комнате. Я и раньше просил ее делать подобное: моя пациентка терпеливо на протяжении всех этих месяцев обсуждала достаточно трудные вещи, но теперь не хотела даже на десять секунд закрыть глаза. Постоянно их открывая, она протестовала против моего жесткого к ней отношения и была права: жизнь экстраверта настолько привязана к внешнему миру, что, заглядывая внутрь, он как будто сталкивается с хаосом.
Но все-таки она справилась с этой задачей и впоследствии обнаружила, что занавес отдернут, а за ним на полках стоят тысячи книг. В комнату вошел человек, взобрался на лестницу и стал рыться в них, но так грубо, что целая груда книг свалилась с полок и сбила его с лестницы. Снова и снова он залезал наверх, шарил на полках, но снова книги его сбивали. Это поразительная иллюстрация необдуманного образа жизни, из-за которого у пациентки, у ее негативного анимуса, возникли неприятности и неудачи, которые и привели ее ко мне. С точки зрения терапии эта фантазия была полезна. Когда я прекратил эту довольно жестокую процедуру (длившуюся не более пяти минут), моя пациентка выглядела раздраженной и очень уставшей. Этот обычный пример показывает, насколько психологические типы отличаются реакцией на подобные обстоятельства и как важно учитывать эти факторы, во всяком случае при определении продолжительности, темпа и частоты сеансов.
Подводя итог, хочу подчеркнуть, что метод активного воображения нельзя рассматривать как панацею. Существуют случаи, когда его использовать опасно.
Большой ошибкой является применив любого метода, связанного с бессознательным к тем пациентам, кто неадекватно к этому относятся. Более того, на поздних этапах анализа,, когда фантазии (подобные только что приведенным) замещают сновидения из-за своей большей ясности, сконцентрированности и интенсивности, использование этого метода следует ограничить.
Ну и, наконец, с течением времени в таких фантазиях и рисунках возрастает количество образов, эманированных из коллективного бессознательного (т.е. архетипов), что требует специальных знаний по этнологии, мифологии и психологии религии.
Завершая обсуждение данного метода аналитической психологии, необходимо подчеркнуть, что ни один метод не может и не должен обладать правами истины в последней инстанции, поскольку каждый обобщающий метод игнорирует не только индивидуальность пациента, но еще более важный в данной ситуации фактор - индивидуальность аналитика. Мы все начинаем с общих правил, но в течение работы каждый из нас развивает свои индивидуальные приемы и "методы". Каждый изберет себе метод, наиболее отвечающий его индивидуальности. И едва ли имеет смысл говорить, как тщательно мы должны избегать влияния на пациентов наших собственных предпочтений или склонностей.
Это совсем не означает, что аналитики не должны полагаться на свой опыт и способности, рекомендуя пациенту тот или иной метод. Нелепо предполагать, что кто-то может полностью отрешится от своей личности.
Совсем наоборот: мы просто обязаны использовать все, что есть у нас индивидуального, чтобы помочь другому человеку. А это означает, что вначале мы должны познать наше "персональное равновесие", подчеркивая этим еще раз необходимость анализа самого психотерапевта.
Это вынуждает меня указать еще на один важный аспект в выборе метода. Во время каждого анализа неизбежно наступает момент, когда сам термин "метод" теряет смысл. Такой момент наступает, когда мы общаемся с пациентом не как с больной, а как с индивидуальной личностью. Тогда слова "аналитик" и "пациент" утрачивают свое значение и анализ превращается в живой спор между двумя равными собеседниками. В это время на первый план выходит истинная личность аналитика и любая методика здесь бессильна. Аналитик превращается из "психотерапевта" в один из полюсов взаимного психологического процесса и, соответственно, принимает в себя ровно столько же, сколько и отдает. Вызов брошен уже всей его человеческой личности, поскольку проблемы "пациента" больше не являются отражением "патологических феноменов", а требуют ответов и решений на человеческом уровне, общем для обоих партнеров, находящихся в аналитической связи.
Теперь анализ приобретает черты "рецепторного взаимодействия двух психических систем".
В этой диалектической взаимосвязи, как отмечал Юнг, "врач должен выйти из своей анонимности и стать на свои личные позиции, точно также как требовал этого от пациента".
Тогда все изъяны в целостности личности аналитика будут безжалостно изобличены и никакой аналитик никогда не сможет по-настоящему помочь пациенту, не превзойдя уровень своего собственного сознания, что, в свою очередь, потребует глубочайшего саморазвития личности самого пациента. Диалектическая взаимосвязь "требует не только трансформации пациента, но также и применение врачом к самому себе того метода, который он использует в данном случае. И, занимаясь собой, врач должен проявить столько же непреклонности, последовательности и упорства, как и в занятиях с пациентом".
В конечном счете, личность аналитика, его целостность, играет куда большую роль, чем его "метод".
"Метод" - лишь необходимое начало, но чем глубже заходит аналитический процесс, тем больше он расширяется, погружаясь в реальную и непредсказуемую жизнь.