2 СТРУКТУРА ПСИХИКИ

Как уже указывалось, описание процессов умственной деятельности требует троякого подхода к предмету. Хотя психологу неважно, где именно происходит умственная деятельность, ему для удобства изложения оказывается необходимо постулировать наличие некоей организованной системы, которую удобно назвать структурой умственной деятельности. Поступив так, он обязан описать, какие виды энергии приводят в действие эту структуру или аппарат. Взявшись за это дело, ему ничего не остается, как описать механизмы, с помощью которых аппарат умственной деятельности регулирует эту энергию. Такой троякий подход является тем, что Фрейд назвал метапсихологическим подходом к экспериментальным или полученным благодаря интроспекции описательным данным, которые являются сырым материалом для психологической науки.*(Изложение принципов фрейдизма, данное в настоящей работе, основано на трудах Фрейда и тех его последователей, которые применяли эти принципы на практике без искажений. Из него намеренно исключены некоторые недавно появившиеся теории детской психологии, которые получили распространение в узком кругу психоаналитиков, проживающих в Англии. По мнению автора, эта система, созданная М. Клейн, является отступлением от принципов фрейдизма, и в ней сочетаются некоторые ошибки как Ранка, так и Юнга).
Если начать со структуры умственной деятельности, то следует заметить, что само это понятие есть неизбежное следствие совершенного Фрейдом открытия ее бессознательной «составляющей». Если можно продемонстрировать, что идеи и потенциальные аффекты существуют вне сознания, однако их можно осознать, используя приемы, которые помогают преодолеть некоторые моменты «сопротивления», будет оправданным постулировать наличие в психике бессознательной системы (БСС). Именно так и поступил Фрейд, добавив, что наличие сопротивления указывает на существование некоего вытесняющего барьера, чего-то вроде границы внутри психики. Отныне сознание начали считать иной системой умственной деятельности, выполняющей функции восприятия (С-ВС). Между этими двумя системами располагается еще одна, чье содержание хотя и является в каждый данный момент явно бессознательным, однако более или менее подчиняется воле. Эту систему Фрейд назвал предсознательной (ПСС), тем самым избежав применения термина «подсознание», который игнорирует основополагающее различие между сознанием и истинным (динамическим) бессознательным. Описанное выше триединство является первым грубым наброском созданной Фрейдом концепции аппарата умственной деятельности — структуры, чьей функцией является восприятие атак (внутреннего) инстинкта и раздражений, поступающих из внешнего мира с тем, чтобы преодолеть эти атаки и раздражения и обеспечить им удовлетворительную разрядку (адаптацию).
На этом этапе положение эго еще не было точно определено. Оно считалось поверхностным органом психики, включающим всю территорию предсознательной системы и располагающим собственными влечениями (инстинктами) и механизмами, которые приводятся в действие не только внешними потребностями жизни, но и любым вторжением из бессознательной системы (БСС) бессознательных или вытесненных в бессознательное инстинктов, которые угрожали эго опасностью. Однако дальнейшие исследования убедили Фрейда в том, что бессознательное состоит не только из примитивных влечений и их вытесненных производных, а также в том, что значительная часть самого эго, включая его элементы, ответственные за вытеснение, сама является бессознательной как в описательном, так и в динамическом значении этого слова. Именно в это время Фрейд опубликовал свое описание супер-эго — бессознательной структуры, которая выполняет функцию ревизии всех инстинктивных влечений и, в соответствии со своими стандартами, стимулирует бессознательное эго к актам защиты, целью которых является предотвращение прорыва производных от примитивных влечений в системы предсознания или сознания. Не отказываясь от концепции аппарата умственной деятельности и никоим образом не сбрасывая со счетов важность вытеснения, Фрейд решил отказаться от концепции влечений, присущих исключительно эго, и объединить все инстинктивные силы в особую подсистему умственной деятельности, которую он назвал Ид (Оно). Этот термин подчеркивал неличную природу данной системы, то, что она находится вне рамок Эго. Как бы глубоко Эго ни проникло в Ид, сколь бы бессознательным ни были некоторые элементы самого Эго, оно тем не менее представляет собой поверхностный орган, психическую корку Ид, особое подразделение психики, развернутое в сторону внешнего мира — одним словом, психический орган адаптации.
Это новое триединство (Ид, Суперэго и Эго) стало величайшим шагом вперед. Отныне вся энергия Фрейда и его последователей была сосредоточена на поэтапном прослеживании ранних стадий развития структур эго, поскольку природа инстинктов Ид была уже в первом приближении понята, в особенности ранние формы и модификации детского полового инстинкта, а также разновидности ненависти и соперничества, порождаемые этим детским либидо. Теперь сделалось возможным начать параллельные исследования, соотносящие стадии развития влечений у ребенка со стадиями развития эго и суперэго, попутно обнаруживая конкретные бессознательные механизмы, характеризующие психическую защиту на каждой стадии. Это была поистине точка отсчета, исходя из которой, исследователь мог, в зависимости от своих пристрастий, прослеживать историю характера и сознания или открывать этиологические формулы, лежащие в основе психических расстройств — от шизофрении до чувства неполноценности, от мании убийства до тяжелого характера, от инфантильных извращений до «платонической любви». Одним словом, стало возможным отбросить старые неправильные классификации психических явлений, основанные главным образом на описательных критериях, и заменить эти метапсихологические классификации системой, которая по объему и сложности когда-нибудь сравнится с линнеевой.
Такова в самом сжатом изложении та теория, которую Пристли, превозносящий Юнга, брезгливо характеризует как «ограниченное» учение, основанное на тезисе, согласно которому бессознательная система есть не более чем «чулан» сознания. Теперь посмотрим, можно ли сравнить этот фрейдовский чулан с юнговским величественным сооружением, которое, если верить Пристли, заключает в себе «сокровища неимоверной ценности» для тех людей, кто, подобно ему, познал, что такое «жизненные трудности и тупики».
Рассматривая его концепции в порядке убывающей значимости,* (Концепции юнговской психологии в настоящей работе везде изложены на основе сочинений самого Юнга (переведенных и непереведенных). Кроме того, были использованы дефиниции, данные Якоби в книге «Психология Юнга» (1943 г.), а также авторитетные публикации Хинкля, Лонга, Бэйнса, Г. Адлера и других.) мы обнаруживаем, что отправная точка или, может быть, то, что можно назвать конечным психологическим продуктом всей системы Юнга — это «Самость», или субъект. Он включает в себя как личные, так и расовые элементы и охватывает всю психику, как сознательную, так и бессознательную. «Психика» же, в свою очередь, — это совокупность всех психологических процессов, а поскольку любое переживание психологично, психика включает в себя все переживания. Психика включает в себя как часть душу, которая, в свою очередь, есть не что иное, как личностное отношение индивидуума к его бессознательному. Мышление приравнивается к сознательной психической деятельность, сознанию или разуму. Затем психика подразделяется на три системы: Сознание, Личное Бессознательное и расовое или Коллективное Бессознательное. Анализируя эти системы с целью определить положение Эго относительно них, мы обнаруживаем, что внешняя сторона системы сознания состоит из функционального комплекса, называемого «персоной». Она занята исключительно выстраиванием отношений индивидуума к предметному миру, однако ни в коем случае не идентична с этим индивидуумом. Здесь-то, наконец, мы и обнаруживаем Эго. Оно окружено оболочкой Персоны и является средоточием системы сознания;** (Концепция эго, выдвинутая Юнгом, по-видимому, находится в некотором противоречии с концепцией Эго, обрисованной некоторыми его последователями. Юнг настаивает на том, что эго является чисто сознательным, хотя он сам иногда склонен нарушить это правило. Якоби заявляет, что эго не является исключительно сознательным, а представляет собой точку отсчета как сознательного, так и бессознательного компонентов. А поскольку Юнг утверждает, что, во-первых, система сознания формируется на основе ранее возникшей бессознательной психики; во-вторых, что эго родилось в сознательное мышлении и в-третьих, что эго «поворачивается спиной» к бессознательному то вполне возможно, что бессознательное платит той же монетой. Более того Юнг постоянно играет с представлением, будто в бессознательном существует некое другое эго, но не надеется найти его или хотя бы найти в бессознательном структуру, подобную эго-сознанию. Тем не менее, заявляет он, должно же что-то предохранять бессознательное от распада. «Может ли так случиться. — спрашивает он, — что в момент рождения эго бессознательное потеряло свой центр?» Ясно, что Юнгу очень не хочется сделать эго частично бессознательным. Ему желательно иметь два уравновешенных объекта).
однако это и неразделимая полнота нашей психосоматической индивидуальности. Эго, таким образом, — это островок в море сознания, которое, в свою очередь, есть не более чем островок в безбрежном океане бессознательного.
Анализируя эту структуру далее, мы обнаруживаем, что рядом с системой сознания расположено Личное Бессознательное. В отличие от врожденного Коллективного Бессознательного, Личное Бессознательное является благоприобретенным. Оно состоит из подавленных, забытых или непонятых элементов. Пытаясь соотнести эти понятия с терминами «предсознание» и «подсознание», которые часто, но не всегда точно употребляются в широких кругах психологов, Якоби указывает, что «предсознание» (здесь он подразумевает фрейдовское предсознание) соответствует той части юнговского Личного Бессознательного, которое повернуто лицом к сознанию. Под рубрику «подсознание» (термин, который Фрейд с самого начала недвусмысленно отверг, поскольку он имеет почти то же значение, что и предсознание, однако многие психологи ошибочно считают его идентичным с фрейдовским динамическим «бессознательным»), Якоби относит «невостребованные, непредусмотренные и незамеченные предметы». Это «подсознание», согласно Юнгу, расположено между сознанием и Коллективным Бессознательным. Было бы логичным предположить, что, следовательно, предсознание является той частью юнговского Личного Бессознательного, которая обращена к сознанию, а «подсознание» (определение которого дано выше) — это та часть Личного Бессознательного, которая обращена к Коллективному Бессознательному. Другими словами, «подсознание» можно в большей или меньшей степени отождествить с юнговским Личным Бессознательным, но не с Коллективным Бессознательным.
Обратившись к Коллективному Бессознательному, мы обнаруживаем, что содержание, которое оно включает, не характерно для индивидуума и не приобретается личным опытом, а приобретается благодаря наследственной способности к психической деятельности как таковой — наследию, присущему всему человечеству. Тем не менее Коллективное Бессознательное подразделяется на две области, из которых первая и ближайшая к Личному Бессознательному — это область эмоций, аффектов и примитивных импульсов, до некоторой степени поддающихся рациональному контролю. Сзади или снизу от этой области или, если воспользоваться другим выражением, в темном ядре Коллективного Бессознательного, находится нечто, обладающее стихийной силой, извечно непостижимое и не подлежащее ассимиляции эго. Центр этого ядра невозможно постигнуть разумом, хотя более близкие к поверхности содержание и эмоции могут прорываться в сознание — например, в неврозах и психозах, а также в видениях и галлюцинациях тех, кто одарен творческим духом.
И здесь, оставив на время за скобками такие концепции (структуры, функции или понятия) как тень, анима и анимус, а также архетип, мы можем остановиться и подвести предварительные итоги. Фрейдиста знакомство с некоторыми из теоретических концепций Юнга поначалу приводит в замешательство, сравнимое с тем, что пережила Алиса в Зазеркалье. Термины звучат знакомо — чему не следует удивляться, поскольку многие из них были введены в оборот Фрейдом, — но означают они нечто совершенно новое и непонятное. Часть юнговского Личного Бессознательного, именуемая «предсознанием», является лежащей ниже порога сознательного восприятия областью, чье содержание, что называется, ждет вызова, чтобы войти в сознание. С другой стороны, более глубокое «подсознание», хотя оно также является частью Личного Бессознательного, включает невостребованные, непредусмотренные и незамеченные предметы, лежащие между сознанием и Коллективным Бессознательным. Где именно находится подавленное, не совсем ясно. По-видимому, оно расположено главным образом в «стране детства» (понятие, целиком принадлежащее Юнгу), где, однако, оно смешивается с производными Коллективного Бессознательного. Таким образом, юнговское Личное Бессознательное включает в себя подавленное, но также содержит то, что, по мнению Фрейда, можно осознать (фрейдовское предсознание). Но даже «подсознательный» слой Личного Бессознательного, содержащий подавленное, отличается от более важного Коллективного Бессознательного, которое, по-видимому, обладает каким-то собственным барьером, разделяющим вечно бессознательное ядро от эго-сознания. Однако, судя по тезису о подавлении детских воспоминаний, некоторое смешение происходит в более близких к поверхности слоях. Тем не менее вся юнговская концепция Личного Бессознательного указывает на то, что по его мнению это сравнительно ограниченная система, чье значение меркнет рядом со всемогущим Коллективным Бессознательным. Также следует заметить, что Юнг вновь и вновь пытается идентифицировать свое Личное Бессознательное с «динамическим бессознательным» Фрейда и таким образом лишить фрейдовское бессознательное его динамики.
Однако те сложности, которые преследуют Юнга при выстраивании его концепций, лучше всего рассмотреть на примере его теории эго. Основываясь на неких снах, видениях и опыте общения с мистическими силами, Юнг строит предположение о наличии какого-то сознания в бессознательном. Казалось бы, в таком случае было логично счесть возможным существование эго в бессознательном; и Юнг старательно ищет следы личности в бессознательном, которое считает разумным и служащим определенной цели, подразумевая тем самым, что оно способно к когнитивной деятельности. Неясно, отрицает ли Юнг идею трансцендентного сознания, существующего «над» эго-сознанием, но он утверждает, что если такое сознание действительно существует, его центром не может быть человеческое эго — тем более что, будучи изначально сознательным, эго, если верить Юнгу, неспособно стать центром своего Персонального или Коллективного Бессознательного. Если все изложенное имеет какой-то смысл, он заключается в том, что Юнг не уверен, существуют ли все-таки все три типа динамического эго (или, во всяком случае, следы эго), из которых по меньшей мере два способны к самостоятельной когнитивной деятельности и по крайней мере один, обретающийся в Коллективном Бессознательном, обладает интуицией. Бессознательное, как утверждает Юнг, перевоплощается (персонифицируется).
Хотя я не ставлю перед собой задачи искать выход из лабиринта юнговских структурных концепций, я склонен предположить, что основной источник противоречий заключен в недооценке Юнгом факторов развития, которые неизбежно должны играть роль в построении того, что он называет Личным Бессознательным. В своем нынешнем виде юнговское Личное Бессознательное действительно напоминает описанный Пристли чулан. Также возможно, что причиной трудностей, которые испытывает Юнг, является узость его концепции Эго и его амбивалентное отношение к концепции бессознательного Эго. Из этих двух предположений вытекает третье — а именно, что для Юнга структура детской психики представляет собой terra incognita и он куда лучше ориентируется или в схемах взрослой психики, которые, кстати, очень легко поддаются антропоморфизации, или в силуэтах недоступных компонентов психики, которые имеют либо доисторическую, либо трансцендентную природу. Какова бы ни была научная ценность этих предположений, можно считать очевидным, что распространенное мнение, согласно которому разработанная Юнгом система бессознательного в чем-то шире или глубже системы Фрейда, совершенно беспочвенно. Концепция динамического бессознательного, впервые выдвинутая Фрейдом, подверглась у Юнга расщеплению. Одна из ее частей была помещена в новую упаковку с фирменным ярлыком Юнга — «Коллективное Бессознательное». Другая, разъединенная с первой и лишенная динамической важности, была названа Личным Бессознательным. Однако эту поверхностную и во многом предсознательную юнговскую систему представляют так, будто она включает в себя весь арсенал фрейдовских приемов, и возвращают фрейдизму облепленной ярлыками, рассчитанными на то, чтобы ввести в заблуждение несведущих. Нет нужды объяснять, что вся эта трансформация фрейдизма чрезвычайно затрудняет проведение какого-либо сравнения между концепциями умственной деятельности, выдвинутыми Фрейдом и Юнгом. Нельзя ожидать от организма со смещенными органами, что он будет функционировать согласно первоначальному плану. При данных условиях наибольшее, что можно сделать — это выделить из учения Юнга те элементы, которые выходят за рамки трансформированного фрейдизма, и решить, обладают ли эти тезисы, сформулированные собственно Юнгом, достаточной научной ценностью, которая бы оправдала их введение в научный оборот.
Возвращаясь к юнговской концепции Коллективного Бессознательного, мы обнаруживаем, что это название имеет несколько дополнительных значений. Термин «Коллективное», которое точнее было бы определить словом «Расовое», также означает для Юнга идеи, присущие всей данной популяции. В одном из своих трудов Юнг пытается провести аналогию между имеющимися у младенца видовыми «знаниями» (о том, как дышать и т. д.) и расовыми «знаниями» (о значении символов и т. д.) Но в общем и целом его Коллективное Бессознательное представляется как природное явление, нейтральное по отношению к моральным, эстетическим и интеллектуальным оценкам. Оно напоминает коллективное существо, в распоряжении которого человеческий опыт миллиона лет, это мощная система психического функционирования, передаваемая людьми из поколения в поколение, филогенетическая субструктура современного мышления. В то время, как сознательные психологические установки управляются Высшей (то есть доминирующей) Функцией, которая подчиняется сознанию данного индивидуума и принадлежит к системе сознания, Коллективное Бессознательное — это хранилище Низших (то есть неиспользуемых) Функций. В их число входят не только совершенно недифференцированные функции, но и функции, которые, будучи забыты или неприменимы, ушли в бессознательное — скорее всего, через Личное Бессознательное. Там они находятся совершенно вне контроля воли индивидуума и, по всей видимости, могут наделать немало бед.
К тому, какова именно природа этих Высших и Низших Функций, в число которых, между прочим, входят мышление, эмоции, интуиция и ощущения, мы еще вернемся. Пока что следует заметить, что Юнг использует термин «низшие» для обозначения наименее достойных одобрения качеств, ассоциируемых с неконтролируемыми эмоциональными проявлениями личности. Существование этих морально и, по всей видимости, также функционально низших качеств привело Юнга к тому, что он сформулировал концепцию тени. О том, какова именно природа этой структуры, Юнг предпочитает умалчивать. Кое-где он указывает — и Якоби разделяет эту точку зрения — что тень может быть в распоряжении и эго-сознания, и Личного Бессознательного, и Коллективного Бессознательного. Однако основные высказывания Юнга по этому предмету ясно свидетельствуют о том, что он считает тень разновидностью личности в бессознательном, более того — средоточием Коллективного Бессознательного.
Порой бывает нелегко отличить юнговскую Тень от той другой личности, которую он обнаруживает в бессознательном, и которую называет «анима», если речь идет о мужчине, и «анимус» — если о женщине. В формировании как тени, так и анимы половой фактор (предрасположенность), по всей видимости, играет решающую роль. Таким образом, тень мужчины маскулинна, в то время как его анима женственна. Первоначально Юнг прямо отождествил аниму с душой, под которой он подразумевал личностную реакцию на бессознательное. Таким образом, анима противопоставляется персоне или личностной реакции на предметный мир. Местоположение анимы, впрочем, довольно неопределенно: она то может являться системой реакций, обращенных к Коллективному Бессознательному, то быть частью Коллективного Бессознательного — более того, его средоточием, чем-то вроде личности внутри него. В последующих сочинениях Юнга неопределенность относительно статуса анимы или анимуса сохраняется. Анимус представляет собой мужские элементы у женщины; анима — женские элементы у мужчины. У женщины имеется несколько анимусов, поскольку женский пол, с точки зрения сознания, моногамен. Согласно той же логике мужчина, будучи полигамным, имеет лишь одну аниму. Тем не менее, как заявляет Юнг, поскольку Коллективное Бессознательное есть нечто надличностное, анима — это не всегда только женское начало у конкретного индивидуума мужского пола. У нее имеется архетипический аспект — вечно женственное — который воплощает женский опыт гораздо полнее, чем его способен постигнуть индивидуум. Анимус и анима, подчеркивает Юнг — это естественные «архетипы», первообразы бессознательного, на основе которых возникли мифологические боги и богини. Само собой разумеется, заявляет Юнг, архетипы живут и функционируют в глубинных слоях психики. Но что именно подразумевает он под архетипами? Согласно Юнгу, это слово обозначает элемент коллективной психики, который не прошел обработку сознанием, а представляет собой непосредственную психическую реальность, подобную снам или видениям, в отличие от мифов, которые являются коллективными образами, берущими свое начало в бессознательном, однако особым образом модифицированными и передающимися из поколения в поколения с помощью эзотерических учений. Архетипы — это модели поведения, присущие всему человечеству, первообразы или образы, запечатленные в нашем мышлении с незапамятных времен. Это, как говорит Якоби от имени Юнга, «аллегорическое изображение инстинктивных — то есть психологически необходимых — реакций на те или иные ситуации, которые, действуя в обход сознания, благодаря своему врожденному потенциалу обусловливают поведение, соответствующее психологической необходимости, хотя при рассмотрении извне с точки зрения рациональности оно не всегда может показаться уместным». Архетипы, заявляет Юнг, состоят не из наследственных идей, но из наследственных предрасположений к той или иной реакции. В то же время архетипы — это органы души. В языке бессознательного, который является языком картин, архетипы появляются в персонифицированной или символической изобразительной форме. Мифы о сотворении мира, о непорочном зачатии, образы змеи, Великой Матери, вечно женственного, рая, четырехчастности или числа 3 суть архетипические фигуры и структуры Коллективного Бессознательного.
Было бы абсурдно предположить, что какую бы то ни было психологическую систему можно изложить в нескольких абзацах, не совершив какого-то насилия над ее основами; такой же, кстати, невыполнимой задачей было бы выразить в нескольких цитатах ту густую пену многословия, в которую упакованы концепции Юнга. Оценивая то, как он излагает свои научные взгляды, в лучшем случае можно сказать, что Юнг пишет весьма путано и что ему явно не под силу, если можно так выразиться, назвать кошку кошкой и продолжать называть ее так и дальше. Трудно определить, что является причиной этих особенностей его стиля — сама природа его теории или особенности его мышления.* (Юнг, безусловно, проявляет неконтролируемую склонность к схематизму; это, по общему мнению, связано с его пристрастием к алхимии, а также, в буквальном смысле этого слова, к освященным традицией числам. Так, Яко-би не без гордости указывает, что число 4 для Юнга — это то же, что сексуальность для Фрейда).
Во многих случаях он со всей откровенностью заявляет, что стремится избежать догматизма; и возможно, причина множества противоречий, непоследовательности и уклончивости, которыми страдает его теория, заключается в том, что он ничего не договаривает до конца. Тем не менее, с учетом возможного недопонимания и необходимости излагать материал достаточно сжато, данное выше резюме можно считать достаточно точным, чтобы на его основе можно было произвести теоретический анализ юнговской концепции Коллективного Бессознательного и взаимоотношений, существующих между его различными частями и эго.
При сравнении различных психологических систем необходимо пользоваться какими-то общими критериями оценки. Наиболее удобный из них основан на предпосылке, согласно которой вся психическая деятельность является результатом количественных или качественных изменений характера психической энергии. Эти изменения зависят от трех главных факторов: а) «конституции», b) «предрасположенности» и с) «ускорения», или «побуждения». Первый является врожденным, второй обусловлен развитием индивидуума, а третий — непосредственно ситуацией. Именно взаимодействие этих трех факторов накладывает на все психические явления, как нормальные, так и аномальные, индивидуальный отпечаток. Само собой разумеется, большинство наблюдателей находят наиболее удобным при объяснении психических явлений принимать во внимание только третью группу, т. е. «непосредственные» или «побудительные» причины, которые обычно считаются обусловленными внешней средой. Если эта попытка не дает результата, следующий шаг, который они делают — это приписывать рассматриваемые явления влиянию «конституционных» (врожденных) факторов. Только после того, как все прочие средства оказались неэффективными, такие исследователи нехотя начинают проявлять интерес к «обу-словленным развитием» факторам, «предрасполагающим» к нормальным или патологическим явлениям. Поэтому, как правило, нетрудно установить точное соотношение между повышенным вниманием к конституционным и ситуативным факторам, с одной стороны, и игнорированием факторов развития (индивидуального) — с другой.
Пожалуй, лучше всего подобное положение вещей можно рассмотреть на примере дофрейдовских взглядов на сексуальность. В дофрейдовскую эпоху считалось, что сексуальность возникает в период полового созревания; различия в сексуальной ориентации и поведении считались чисто конституционными. Когда Фрейд установил, что сексуальность достигает первого пика своего развития в возрасте пяти лет, стало ясно, что на явления полового созревания накладывает серьезный отпечаток индивидуальные факторы (предрасположенность), и конституционные элементы были отодвинуты на задний план, уступив место индивидуальным элементам. Аналогичным образом обстоит дело и с другими психическими явлениями. По мере того, как увеличивался объем знаний о детской фазе психического развития, важность конституционных факторов и тщательность, с которой они описывались, стали быстро сходить на нет, пока, наконец, конституционные элементы не начали описывать в самых общих чертах как наследственные склонности или предрасположенности, считая при этом, что они имманентно обусловлены генами.
Итак, поскольку Юнг уверен в необычайной важности Коллективного Бессознательного (а следует помнить, что, хотя внешне он в этом абсолютно уверен, в качестве доказательства он приводит такие соображения, которые в случае их правильности должны свести Коллективное Бессознательное до совокупности чисто сознательных сил и факторов), он, по всей видимости, является горячим приверженцем конституционного фактора. То, что в вопросе об индивидуальных факторах развития он является чистой воды ретроградом — весьма красноречивый факт. Помимо того, что юнговское Коллективное Бессознательное — система, не отличающаяся глубиной, все его клинические наблюдения и афоризмы связаны с сознательными или почти сознательными реакциями взрослых. Тот факт, что последовательность психического развития младенцев и детей можно проследить и разбить на периоды, а также то, что из месяца в месяц и из года в год структура как сознательных, так и бессознательных элементов их психики все более усложняется, тот факт, что на примитивные функции младенческого возраста постепенно накладываются более сложные функции, которые, хотя и достаточно примитивны, все же больше напоминают взрослые, чем младенческие — все это, по-видимому, нимало не заботит Юнга. Более того, всякому фрейдисту, который возьмет на себя труд всерьез проштудировать учение Юнга, будет трудно избавиться от ужасного подозрения, что Юнг — это просто-напросто психолог дофрейдовского периода, который, попав поначалу в бурный водоворот фрейдистской мысли, с тех пор делал все от него зависящее, чтобы примириться с психологией сознательного.
С отступниками фрейдизма такое случается сплошь и рядом. Так, Брейер, откровенно испугавшись глубины вод, в которых он оказался, выбрался на берег и зарекся впредь интересоваться динамической психологией. В той откровенности, с какой Брейер выразил свое профессиональное и социальное смятение, есть даже некоторое обаяние. Другие отступники действовали по-другому. Ранк отрекся от своих фрейдистских убеждений и создал «реактивную психологию», в которой все развитие психики, как нормальное, так и патологическое, связывалось с вариациями пережитой «родовой травмы». Недавно разработанная Клейн система детской психологии утверждает, что психическим развитием управляют системы, появляющиеся в первые шесть месяцев жизни. Хотя Адлер развил бурную деятельность вокруг факторов воздействия внешней среды, его «воля к власти» — это, в конечном счете, реакция на конституционные факторы. Хорни, с другой стороны, отказавшись от динамической психологии, занялся дотошным изучением поверхностных шероховатостей характера. Можно сказать, что все попытки открытого или скрытого отрицания фрейдовских взглядов на функционирование бессознательного сводятся к трем типам: во-первых, можно ограничиваться средствами психологии сознания или поверхностного предсознания, во-вторых, преувеличивать важность конституционных или непосредственно постнатальных факторов и в-третьих, вообще перестать заниматься психологией.
Из этих трех методов наименее уязвим для научных аргументов метод преувеличения значения преструктурных элементов психического развития. Дело в том, что в исследовании психологии ребенка имеется момент, ранее которого проверить теорию непосредственным научным исследованием материала невозможно. Этот момент наступает тогда, когда у ребенка появляется способность понимать значение мыслей, выраженных в словесной форме. Другими словами, нет возможности исследовать психику детей, а значит — составить полноценное представление об их бессознательном в тот период, когда они еще не в силах понять объяснений исследователя. Единственный критерий, который можно применить для анализа теорий — это правдоподобие, а такой критерий чрезвычайно шаток. В этом, как я полагаю, и заключена основная привлекательность юнговской концепции Коллективного Бессознательного. Правдоподобие — фактор субъективный. Понять, что происходит в голове двухлетнего ребенка, достаточно трудно. Ученому, которому приходится анализировать индивидуальность грудных младенцев, трудно устоять перед соблазном избежать столь неблагодарного труда, заявив: все, что нам неизвестно или непонятно в этой области, обусловлено конституционными факторами — тем более если «содержание», которое приписывается этим конституционным факторам, служит цели представить в аллегорической форме предысторию расы. Весьма романтичный ход, и к тому же избавляющий от необходимости вести скучные, неудобные и запутанные исследования в детской.
Однако было бы вопиющей несправедливостью предположить, будто Юнг — не более чем романтик от психологии. Идея, согласно которой онтогенез как в психической, так и в соматической сфере повторяет в смазанной форме историю филогенеза, была полезна для многих психологов.*(Онтогенез — развитие индивидуума, филогенез — развитие расы). Ее приложение к психической сфере, однако, требует строжайшей дисциплины; и, при прочих равных условиях, предпочтение сле-лует отдавать объяснениям в рамках индивидуального развития. Нужно признать, что строить какие-либо догадки о природе бессознательных процессов мы можем только на основе непосредственных интроспекции или рассказов о них; что психофизиология требует допустить возможность существования конституционных отклонений; и, как минимум, мы должны исследовать эмбриональные стадии индивидуального развития, чтобы проверить, не предоставляют ли они убедительного объяснения тех психических явлений, которые послужили Юнгу основой для его теории расового или коллективного бессознательного. Таким образом, оценивая значение юнговских архетипов, мы должны исследовать примитивные мыслительные процессы ребенка, в особенности тот архаический процесс, который именуется формированием символов.
Недостаток места не позволяет мне дать подробное описание факторов, которые влияют на мыслительные процессы маленького ребенка; среди наиболее важных — конкретная и главным образом визуальная природа умственных представлений в раннем возрасте; особая природа тех психических склонностей или механизмов (первичных процессов), которые регулируют бессознательные функции, в особенности механизмов сгущения, вытеснения и идентификации; рудиментарная природа реакций на объект в раннем возрасте; доминирующее влияние ранних инстинктивных целей, которое, будучи усилено фрустрацией, ведет к постоянной проекции на предметный мир характеристик, присущих субъекту; и, наконец, влияние вытеснения на сохранение резкого различия между первичными процессами системы бессознательного и вторичными процессами, характерными для системы предсознания, фактически неспособной к расширению до развития способности к словесному изложению, которая следует за обучением речи и стимулирует интеллектуальную деятельность. Хотя продукты мышления первых лет жизни неясны и зачастую непонятны, они представляют собой вполне заслуживающие уважения успехи на поприще конкретного мышления; более того, в подавляющем большинстве случаев было бы совершенно неестественно, если бы ребенок мыслил по-другому.
Следует признать, что наблюдать эти первые продукты бессознательного мышления в чистом виде не представляется возможным. Даже в сновидениях и мышлении шизофреников влияние системы предсознания на окончательное формирование идей и представлений совершенно очевидно. Латентное содержание сновидения можно распознать только после того, как его распутают из клубка сознательных и/или предсознательных ассоциаций. Можно даже сказать, что бессвязность и нелогичность сновидений в большой мере вызвана происходящим во время сна вторжением первичных процессов в сферу предсознания. Аналогичное смешение (сгущение) первичных и вторичных процессов можно наблюдать и у шизофреников. Во время глубокой психической регрессии, сопровождающей их заболевание, они теряют контакт с внешними объектами своих влечений и взамен устанавливают с жизнью некий иллюзорный контакт. Отсюда их бредовые идеи и галлюцинации, которые неподготовленному наблюдателю кажутся столь нелепыми. Однако шизофреники никогда не теряют контакта с своей предсознательной системой. Следует заметить: начиная постепенно восстанавливать связь с жизнью, на первых порах они играют со словами, а не с натуральными объектами. Результаты этой игры в течение длительного времени могут показаться такими же абсурдными, как и бред и галлюцинации в период регрессии. Только в течение первых нескольких месяцев жизни нашей психикой управляют исключительно первичные процессы, но увы, мы не в состоянии наблюдать их непосредственно.
Возвращаясь к юнговским архетипам, следует заметить: главная и самая поразительная черта этих образований — высокая степень предсознательной обработки этих в большой мере изобразительных представлений. Когда Юнг утверждал, что мифологические образы проходят «обработку», он невольно сделал свою теорию коллективного архетипа уязвимой для серьезной критики. Дело в том, что после предварительного периода, когда наиболее насущные потребности ребенка удовлетворяют его родители, а целенаправленная деятельность с его стороны при этом минимальна, трудно представить себе какую-то инстинктивную потребность, которая не будет истолкована ребенком исходя из его опыта, то есть исходя из его личного мировоззрения в данный момент, характерными чертами которого у двухлетних детей являются домыслы об окружающем мире и частое принятие желаемого за действительное. Также следует помнить, что на зачаточных стадиях психического развития в системе предсознания отсутствует точное чувство времени (бессознательное вообще существует вне времени). До того момента, когда его рудиментарное чувство времени установится, ребенок проживает не одну вечность; и в течение этих бесконечно долгих эпох его психическая деятельность то усиливается, то слабеет в зависимости от потребностей. Следовательно, не стоит удивляться, что ранние, предсознательные системы мышления носят отпечаток бессознательности; например, то, что взрослый считает особой формой символики, для ребенка — реальная действительность.
Выражаясь конкретнее, хотя существование «коллективных архетипов» в первые два года жизни невозможно ни доказать, ни опровергнуть, мы вправе оценить достоверность таких предположений, исследуя те формы индивидуального мышления, как сознательного, так и бессознательного, которые появляются по прошествии второго года жизни. Так, например, вполне возможно, что реакции двухлетнего ребенка на объекты его влечений определяются прежде всего коллективным архетипом, вечным женственным или же такими «вечными» факторами, как инстинктивная потребность и ее удовлетворение, удовольствие и боль, а также корреляцией этих ощущений с восприятием и постепенным узнаванием «объектов» — в основном связанных с матерью — которые обеспечивают и поэтому представляются ответственными за физическое и психическое благополучие или неблагополучие ребенка. Вполне может быть, что числа 2, 3 или 4 или, если уж на то пошло, 5, 6, или 7 имеют архетипическое значение, обусловленное воздействием наследственной психической предрасположенности на сознание и/или предсознание; но почему не может быть, что распознавание чисел в раннем возрасте (которое, во всяком случае, не может появиться у ребенка до начала переходного периода от преимущественно зрительного к преимущественно слуховому образному мышлению, а к этому времени предсознательная и/или сознательная системы уже вполне сформировались) обусловлено влиянием системы «индивидуального» бессознательного на раннее предсознательное мышление? По вопросам подобного рода собран солидный фактический материал. Так, нам известно, что к тому времени, когда ребенок листает свою первую азбуку и узнает, что «а» замещает «арбуз», он уже наделил буквы алфавита символическим значением, что для него, например, «а» может символизировать мать, а «н» — отца; и множество фактов свидетельствует о том, что за этой символикой стоит гигантский опыт общения как с матерью, так и с отцом — опыт примитивных отношений между субъектом и объектом, которые подверглись серьезнейшему, хотя, с точки зрения взрослого, и своеобразному осмыслению.
К этим индивидуальным факторам мы вернемся ниже. Пока что можно лишь сказать, что многие юнговские архетипы можно вполне удовлетворительно объяснить в рамках чисто индивидуального мышления, а также что до тех пор, пока ранние стадии развития индивидуального мышления не изучены до конца, обоснованность и универсальность теории коллективных архетипов остаются под сильным подозрением. Пока что, разумеется, вполне можно утверждать, что наследственные психические предрасположенности выражаются в любых развившихся к данному моменту структурных формах индивидуальности; однако это далеко не то же самое, что коллективный архетип, как его понимает Юнг. Так или иначе, принцип «бритвы Оккама» требует, чтобы этот термин применялся только к таким явлениям, которые не могут получить удовлетворительного объяснения в рамках индивидуального развития.
Интересно заметить, что именно применение этого критерия в свое время поставило Фрейда перед необходимостью сформулировать несколько гипотез, касающихся наследования некоторых расовых психических предрасположенностей и, в частности, наследования расовой памяти; на основании этих гипотез многие психологи заключили, что в конце жизни Фрейд приблизился к юнговской концепции Коллективного Бессознательного. Это предположение далеко от истины. Фрейда всегда интересовали примитивные факторы, которые играют роль в индуцировании и регулировании психической деятельности. Это был естественный вывод из его открытия системы бессознательного, а также примитивных влечений и механизмов, которые, соответственно, активируют эту систему и управляют ею. Из этих концепций он сделал закономерный вывод об «инстинктивной склонности», которая способна порождать характерные психические стереотипы, либо позитивные (результат внутренних инстинктивных склонностей или целей), либо реактивные (результат влияния этих склонностей на характерные социальные ограничения), И, между прочим, следует заметить, что он не увидел большой пользы в том, чтобы именовать эти конституционные предрасположенности «коллективными», поскольку, как он отметил, «содержание бессознательного всегда коллективно и является общим достоянием человечества». Другими словами, добавление к термину определения не меняет содержания этого термина.
Фрейд также испытывал неподдельный интерес к некоторым клиническим типам, которые особенно часто встречаются среди страдающих истерическими и навязчивыми неврозами, и предполагающим существование архаических предрасположений и даже возможность существования наследственных психических черт. Наиболее ярким примером, подтверждающим это, по его мнению, является примитивный тип характера, для которого характерна очень сильная амбивалентность.* (Сосуществование или смешение противоположных типов отношений, например, любви и ненависти, обычно направленных на объекты влечений). Это Фрейд сначала считал свидетельством стойких предрасположенностей, т. е. типов реакции, которые некогда были присущи первобытному человеку. Развивая эту идею, он соотнес невротические симптомы с сохранением реакций, которые в первобытные времена были общепринятыми. В «Тотеме и табу» (1912 г.) он впервые привлек внимание к взаимосвязи между невротическими (навязчивыми) ритуалами и тотемическими обрядами, существующими у первобытных племен. Начиная с этого момента, Фрейд утверждал, что религиозные явления следует истолковывать по образцу невротических симптомов как отголоски давно позабытых важных сцен первобытной истории человеческой семьи. Этот взгляд он обосновывал данными наблюдений, свидетельствовавшими, что бессознательные сексуальные страхи у детей сопровождаются реакциями, которые для данного индивидуума кажутся иррациональными (например, дети боятся, что их съедят или кастрируют, а в их фантазиях появляется «основная сцена» садистского коитуса между родителями, во время которого ребенок чувствует, что его жизнь и половые органы подвергаются опасности). При отсутствии в анамнезе травмирующих переживаний подобное, утверждал Фрейд, можно понять только исходя из филогенеза. В работе «Моисей и монотеизм» (1939) он вернулся к этой теме. Изучая историю массовых движений, Фрейд опять-таки заключил, что в развитии религиозных явлений существует феномен, соответствующий «возвращению подавленного», наблюдаемому при индивидуальных неврозах; и он утверждал, что «архаическое наследие человечества включает не только архаические настроения, но также идеаторное содержание, следы опыта предыдущих поколений, запечатленные в памяти». Фрейд отлично осознавал, что на нынешнем этапе своего развития биологическая наука отрицает возможность передачи потомству приобретенных качеств. Однако это его не испугало: он продолжал утверждать, что не в состоянии составить целостную картину биологического развития, не приняв этого во внимание.
Далее в подтверждение тезиса о наследовании древних представлений, содержащих фрагменты «филогенеза», Фрейд указал на символизацию. Ее он считал архаическим наследием тех времен, когда первобытный человек мучительно овладевал искусством речи. Тем не менее Фрейд признавал, что появление символизации можно объяснить и по другому, а именно: символы, возможно, являются мысленными связками между идеями, сформировавшимися в исторический период развития речи, который должен повторяться всякий раз, когда индивидуум переживает фазу детского развития, причем подразумевается, что лишь мышление является наследственным. Однако в том, что касается массовой психологии, Фрейд твердо придерживался того мнения, что психические рудименты, оставшиеся от первобытных времен, требуется лишь пробудить, а не приобрести заново.
В данный момент мы не будем подробно анализировать, насколько верны эти взгляды и насколько они обоснованы. Как уже указывалось, пока ребенок не обретет способность выражать свои мысли (т. е. до двухлетнего возраста) мы не располагаем средствами для проверки логическими средствами точности любой теории, касающейся природы содержания бессознательного. Мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть факт наследования психической памяти. Все, что мы можем сказать — по мере накопления информации (полученной, естественно, из косвенных источников) о функционировании психики двухлетних детей, мы, по всей видимости, обнаружим, что многие внешне иррациональные детские реакции вполне можно объяснить на основе одной лишь гипотезы о наследовании инстинктивных склонностей, чувственности психических реакций и ментальных предрасположенностей. В настоящий момент перед нами стоит совсем другой вопрос — значат ли эти суждения Фрейда, что он согласен с юнговской концепцией Коллективного Бессознательного, ее содержанием, смыслом и функциями, поскольку, само собой разумеется, существование конституционных (врожденных) факторов признавали отнюдь не только Фрейд или Юнг.
Самый простой ответ на этот вопрос таков: аналогия, проведенная Фрейдом между природой индивидуальных невротических симптомов, с одной стороны, и массовых религиозных явлений, с другой стороны, и указанные им корреляции между этими видами явлений и травмирующими событиями первобытной истории человечества вполне созвучна с разработанными Фрейдом теориями развития и функционирования психики индивидуума — теориями, которые Юнг ясно и недвусмысленно отрицал и которые продолжает отрицать даже тогда, когда, используя фрейдовскую терминологию, в которую он вкладывает другой смысл, нежели Фрейд, и время от времени намекая, что в некоторых случаях и для некоторых людей взгляды Фрейда могут быть и правильными, он снисходительно дает понять, что не во всем против фрейдовских концепций. Основываясь на выявленной им связи невротических реакций с психотравмами в раннем возрасте, наложившимися на чувствительную конституцию, Фрейд утверждал, что наследственные филогенетические элементы имеют отношение только к событиям катастрофического (травматического) характера, происходившим в первобытные времена, и связаны не с аллегорическими абстракциями, а с конкретным развитием рода человеческого. Данные события — например, убийство первобытного отца или введение табу на инцест, — представляют собой комбинацию сексуальных и агрессивных элементов, которые так или иначе были связаны с серьезными угрозами выживанию человечества. Степень воздействия этих травм была различной и зависела от стрессов среды, а также от кумулятивного фактора (фактора сложения), т. к. за столетия существования человечества травмирующие ситуации многократно повторялись. Практически Фрейд провел точную параллель между условиями существования первобытных людей, индуцирующими расовые травмы, и психическими условиями, которые вкупе с воздействием внешней среды вызывают детские неврозы.
Аналогичным образом условия, благоприятствующие возникновению символов, были строго ограничены. Хотя символов насчитываются тысячи, бессознательные идеи, выражаемые символами, ограничены небольшим количеством примитивных интересов, касающихся тела самого субъекта, членов его семьи и явлений рождения, сексуальности и смерти. Несомненно, большинство символов имеет сексуальный характер. Они построены на примитивной идентификации, воплощают компромисс между подавляющими и подавляемыми склонностями, всегда конкретны и представляют собой возврат к более простым формам восприятия. Кроме того, путь развития настоящей символики — это необратимый путь от бессознательного к предсознанию. Так, символом фаллоса является змея, но фаллос никогда не бывает символом змеи. Если у Юнга символ рассматривается как конкретное изображение абстрактной идеи, то здесь символ считается конкретным изображением недоступной более идеи — например, змея изображает фаллос, а не просто власть, мужественность или сексуальность.*(Несомненно, наиболее веский и авторитетный анализ символики дан Эрнстом Джонсом в его статье «Теория символики» (Papers on Psycho-analysis, 1949).
Также, по мнению Фрейда, в символике не заложено никаких «высших» идей; наоборот, производные от бессознательного, сохраняющиеся в акте создания символа, являются препятствием к разработке более реалистических представлений. Независимо оттого, прав ли был Фрейд, считая, что символы суть отпечатки филогенеза, или правы многие фрейдисты, предпочитающие считать, что символы воссоздаются заново в ходе развития каждого индивидуума, одно можно считать фактом: эти теории не имеют ничего общего с мистическими образами Коллективного Бессознательного, которые Юнг именовал архетипами. Однако наиболее убедительным свидетельством того, что сближения позиций не произошло и пропасть между фрейдовской и юнговской системой остается непреодолимой, можно считать тот факт, что несмотря на очевидный интерес Фрейда к психофизиологическим аспектам конституционного фактора, этот интерес всегда был подчинен его вниманию к бессознательным аспектам развития индивидуума. Экскурс Фрейда в область исследований филогенеза не затронул целостную структуру его метапсихологии. Совершенно не соответствует истине и утверждение, согласно которому, сформулировав концепцию Ид, Фрейд заложил фундамент сближения с системами Юнга. Напротив, концепция Ид в огромной степени укрепила фрейдовскую теорию строения психического аппарата и привела к разработке эго-психологии, в рамках которой могли быть адекватно представлены осложнения психического развития раннего периода жизни. Все первичные инстинкты берут свое начало в Ид, из которого развивается само эго. В результате усилий эго часть Ид может подняться на уровень предсознания. Другие его части туда не поднимаются, и из них формируется собственно бессознательное. Если то, что заложено в Ид, начинает угрожать безопасности эго, даже то, что надежно представлено в предсознании, может быть снова опущено на уровень Ид подавлением. Травмы, как правило, остаются на уровне бессознательного и в случае их реактивации подавляются. Наконец, конституционный фактор действует на эго через ид. Разработав концепцию Ид, Фрейд сумел сохранить и укрепить тот ряд детально разработанных открытий, касающихся развития бессознательного у индивидуума, которые являются его неоспоримым вкладом в прогресс психологической науки.
Здесь, как мне кажется, можно добавить к указанным ранее критериям практической оценки психологических систем еще один. Удовлетворительная психологическая система должна не только быть способной объяснять осложнения в развитии психики; она должна быть целостной. Чтобы не превратиться в не стоящую внимания серию импровизаций, ей необходимо быть систематичной. Если не считать случаев, когда данные наблюдения указывают на существование противоречий в функционировании самой психики, психологическая система не должна содержать чересчур много противоречий. И наконец, она должна быть в состоянии описывать иерархию функций в соответствии с признанными стадиями психофизиологического развития человека. Суммируя структурные аспекты психологических систем Юнга, мы, следовательно, вправе задать вопрос: сходятся ли в них концы с концами, не слишком ли много в них противоречий и вообще имеют ли они, собственно, какое-либо психофизиологическое значение.
Можно сказать, что последний из этих критериев — наиболее фундаментальный. Независимо от того, понимают они это или нет, сторонники динамической психологии взвалили на себя огромную ответственность. Они могут признавать это или не признавать, но они связали себя с теорией, согласно которой структура психики возникает на основе психофизиологической потребности в регуляции психических сил, а это свидетельствует, что главенствующий фактор психической деятельности динамичен. В этом отношении задача, стоящая перед сторонниками динамической психологии, та же, что стоит перед всем человечеством, а именно: отыскать методы и средства, с помощью которых можно регулировать первобытные силы психики без ущерба для способности человека адаптироваться к своей естественной среде или к социальному окружению, созданному им в ходе его групповой деятельности. Какие бы теории развития и функционирования психики ни выдвинули приверженцы динамической психологии, эти теории не должны противоречить основной посылке этой психологии, согласно которой наиболее мощная из систем психики — это та, в которой заключены инстинктивные силы человека. Очевидно, что утверждать при этом, будто бы поверхностные образования, психические орудия или функции могут спонтанно вызывать принципиальные изменения в глубинах систем бессознательного, было бы несовместимо с этой гипотезой. Приверженцам динамической психологии нельзя утверждать и то, и другое одновременно.
Будет справедливо напомнить, что в начале своей карьеры психолога Юнг был горячим приверженцем динамической психологии. В сущности, первые шаги в психологии он сделал приблизительно через двенадцать лет после того, как Фрейд открыл бессознательное и сформулировал свою теорию неврозов и происхождения сновидений. Юнг, который тогда работал в институте Бухгольца в качестве старшего ассистента Блейлера, был членом руководимой Блейлером исследовательской группы, назначением которой была проверка теорий Фрейда, в особенности решение вопроса о существовании детской сексуальности. Покойный доктор Брилл из Нью-Йорка, пользовавшийся среди психиатров большим авторитетом за свою научную честность и последовательность, описывает, как в 1907 году, прибыв в Цюрих, он обнаружил, что персонал института с энтузиазмом занимался этой работой уже более года.* (Psycho-analytic Psychiatry, 1948). В свете произошедшего впоследствии отступничества Юнга то, что сообщает Брилл, немаловажно: «Юнг был старшим ассистентом и в то же время очень пылким и воинственным фрейдистом..., (Он — Э. Г.) производил впечатление человека, полностью убежденного во всем (фрейдистском — Э. Г.), ...высказать какие-либо сомнения во взглядах Фрейда значило обрушить на себя его гнев».
Для психиатра совсем неудивительно узнать, что несколько лет спустя Юнг отрекся от своих фрейдистских убеждений и посвятил свою профессиональную жизнь пропаганде теорий и систем, которые, если бы они соответствовали истине, не оставили бы от фрейдизма камня на камне. Хотя время от времени Юнг снисходительно признает «ограниченную» применимость фрейдовских теорий, его собственная система упорно, хотя и не всегда логически последовательно противостоит фрейдизму. Вообще для отступников фрейдизма характерно страстное желание произвести на свет какое-нибудь теоретическое построение, которое, отрицая ценность самых фундаментальных открытий Фрейда, в то же время использует фрейдовскую терминологию таким образом, чтобы извратить ее первоначальное значение и таким образом сбить с толку неискушенного читателя. Способов опровержения фрейдовских теорий, как известно, два. Менее распространенный — это разрабатывать психологические системы, согласно которым Фрейд был поверхностным исследователем; другой и более распространенный прием — укреплять авторитет тех течений в психологии сознательного, чье господство Фрейд так беспощадно подорвал. Юнг счел нужным следовать обоими этими путями.
Фактически претензии Юнга на звание приверженца динамической психологии основаны на культе Коллективного Бессознательного. Это он считает важнейшим из своих психологических построений; неконтролируемые проявления Коллективного Бессознательного, по Юнгу, могут вызвать тяжелейшие психические расстройства; его конкретное содержание неизменно; Коллективное Бессознательное — это хранилище мудрости прошлых веков, которая несомненно мудрее всего, что может самостоятельно произвести на свет эго-сознание, это «сновидец, снам которого века», «несравненный провидец», которого «можно персонифицировать как почти (sic!) бессмертное человеческое существо, обладающее характеристиками обоих полов, не ограниченное рамками юности и старости, рождения и смерти...» Выражаясь в такой манере, Юнг провозглашает себя не только приверженцем динамической психологии, но автором течения в динамической психологии, обладающего уникальным пониманием «темных» и «глубинных» сил, влияющих на человеческие дела. Однако именно отсутствие языковой дисциплины у Юнга позволяет увидеть фундаментальный порок его рассуждений. Тот, кто очеловечивает динамическое бессознательное, — тот не видит разницы между первичными и вторичными психическими процессами и тем самым стирает грань между бессознательной и предсознательной системами. Однако Юнг этим не ограничился: он проложил путь для введения в бессознательную систему концепций, которые действительны только для эго-сознания. Таким образом, в тот самый момент, когда Юнг провозглашает себя первооткрывателем уникального динамического бессознательного, он обнаруживает свою истинную сущность: это обычный, почти классический сторонник психологии сознательного. После того, как он обрисовал нам Коллективное Бессознательное и постулировал его неодолимую силу, его главная забота — установить, что между этой могучей системой и системой сознания имеется связь, благодаря которой эти две системы совершенствуют друг друга. Коллективное Бессознательное, по всей видимости, набирается (хотя и медленно) опыта; между сознанием и бессознательным существует компенсаторная связь; наличие ряда социальных установок в системе сознания требует наличия установок противоположного характера или уравновешивается ими в Коллективном Бессознательном; функции низшего порядка, которые игнорирует эго-сознание, опускаются в бессознательное, где, усилив функции, которые ранее не были развиты, оказывают на систему сознания влияние, которое воля не способна контролировать. «Комплементарные или компенсаторные функции одного по отношению к другому, — заявляет Якоби, — это закон, заложенный в структуре психики». И далее: «Если сознание экстравертировано, бессознательное интровертировано (sic!), и наоборот». Хотя на словах Юнг отдает обильную дань обобщениям вроде того, что система сознания строится по матрице бессознательного, вся обрисованная им схема развития индивидуума заменяет эволюционный переход от бессознательного к сознательному и резкую грань между первоначально динамическим бессознательным и позднейшими структурными образованиями — замкнутой системой взаимоотношений, компенсаций, равновесий и антитез, которые выбивают у этого фундаментального различия почву из-под ног. В поисках юнговской концепции, которая бы одновременно иллюстрировала сглаживание различий между системами бессознательного и сознания, демонстрировала противоречия, присущие его психологическому мышлению и фокусировала внимание на его главном пороке, нельзя найти ничего более подходящего, чем концепция анимы и анимуса. Дело в том, что, откровенно говоря, невозможно оперировать с такими туманными метапсихологическими концепциями, как «тень» и вообще с любой концепцией, которую необходимо разъяснять с помощью таких терминов, как «свет» и «тьма», «светлая сторона» и «темная сторона», «эта сторона» и «другая сторона», «теневая сторона» и тому подобное. Концепция анимы (анимуса) — это, в конечном счете, не только средоточие юнговского коллективного бессознательного, это важнейшая часть всей его системы; эту концепцию весьма подробно излагал сам Юнг и его последователи; и, если отвлечься от трудностей, возникающих из-за использования Юнгом термина «анима» как синоним понятия «душа», эту концепцию можно хотя бы отчасти проанализировать.
Итак, следует заметить: хотя Юнг стремится соотнести понятия анимы и анимуса с генетическими закономерностями, а следовательно — с проблемой бисексуальности, эти биологические соображения применяются непоследовательно и порой вместо них начинаются путаные рассуждения, например, о так называемых «контрасексуальных» отношениях. Основываясь на предположении, что бессознательные и сознательные отношения управляются противоположными началами, Юнг весьма хитроумно представляет аниму (анимус) как «контрасексуальное положение» индивидуума, нечто вроде «представительства меньшинства»: у мужчины — женского начала, а у женщины — мужского начала или склонностей. Однако это также продукт всего человеческого опыта, относящегося к «другому» полу. Следует заметить, что здесь, как и вообще в сочинениях Юнга, сексуальный фактор ни в коем случае нельзя назвать чем-то отталкивающим. Анима (анимус) представляет собой не грубые сексуальные элементы, а то, что можно назвать третичными половыми признаками, рафинированными и поднятыми на уровень архетипа, откуда они, тем не менее, могут порой оказывать достаточно мощное влияние на психику, чтобы вызвать ее расстройство. В общем, анима рисуется как таинственная, закутанная в покрывало женская фигура, некая идеализированная, иногда предостерегающая фигура — как предполагает Юнг, нечто вроде дантовской Беатриче или «Ее» у Райдера Хаггарда. Порой это бедная слабая женщина, которая во сне может принимать образ жены, а наяву ее образ может переноситься на женщину реальную с печальными результатами. Анимусы женщин — ибо, как мы уже упоминали, женщины, будучи моногамными, обладают множеством анимусов, — имеют сильное сходство с образами отца или Мудрыми Старцами. Таким образом, мы погрузились в невообразимый хаос: если все это множество фигур представляет собой «объекты», как должно следовать из их полигамной функции, почему они не женщины, а «отцовские фигуры»? Коль скоро, согласно рафинированным категориям Юнга, мужская сторона женщины представляет собой только ее «высшие» потенции — например, способность к продвижению по службе или к «внутреннему» развитию, то возникает вопрос: почему эта бессознательная мужская сторона не гомосексуальна? Это бы как нельзя лучше отвечало отношениям компенсации, существующим между анимусом и сознательной личностью.* (Интересно поразмыслить о дальнейшей судьбе концепции анимы (анимуса), поскольку, как и многие другие концепции Юнга, она, по всей видимости, находится в состоянии непрерывного изменения. Порой создается впечатление, что эта концепция — любимая игрушка, которую потом, возможно, выбросят; порой она решительно порывает со своими зыбкими научными основаниями, согласно которым это концепция «психической подсистемы», персонифицирующей, в зависимости от действующего в данный момент толкования, либо аффективные впечатления, либо «контрасексуальное», либо бессознательное вообще. Постепенный переход Юнга к оккультному мышлению отлично виден на примере его комментария к «Тайне золотого цветка» Лу Цзу. Юнг соглашается с Вильгельмом, переведшим слово «хун» как «анимус», а «n'о» — как «анима». Анимус, согласно Лу Цзу, «днем обитает в глазах, а ночью пребывает в печени. Обитая в глазах, он видит; пребывая в печени, он видит сны». Здесь Юнг дает следующий комментарий: «Тем не менее у меня имелись очень веские причины выбрать для обозначения разумной сущности человека, его ясного сознания и рассудка слово «логос»». Относительно «п'о» он замечает: «Тщательные исследования показали, что аффективный характер у мужчины обладает женственными чертами. На этом психологическом факте построено китайское учение о «п'о» — душе, а также моя концепция анимы»).
Но на этом путаница не кончается. Согласно Юнгу, чье мнение поддержано авторитетом доктора Г Адлера, бессознательное женственно, а сознательное мужественно независимо от пола индивидуума. «... мужские и женские психические способности, бессознательный и сознательный полюса личности, — говорит Адлер, — объединены в психическое целое, которое мы могли бы, пользуясь языком алхимии, обозначить символом гермафродита». Далее, мышление мужественно, а чувство женственно. Низшая Функция, будучи бессознательной, должна быть женственной, Высшая Функция — мужественной, «Эрос» (sic!) женственен, «Логос» мужественен. Душа, чья бы она ни была — женственна. Тем не менее «тень» мужчины, а это главным образом его бессознательная личность, мужественна; «тень» женщины женственна. Игра настолько увлекательна, что так и тянет к ней присоединиться. Будучи более древним и всеобъемлющим, нежели Сознание, Бессознательное должно превосходить его и следовательно, казалось бы, оно должно быть мужественным. Анима может являться отражением бессознательной женственности у мужчины. Однако и сознание каждого мужчины, несомненно, носит некий отпечаток его женственной стороны; в таком случае, в бессознательном все должно быть наоборот. Если сознание мужественно, а бессознательное женственно, то, по юнговскому закону противоположностей, анима должна противостоять сознанию. Однако она всего лишь представляет «половое меньшинство», а поэтому должна иметь вид мужской фигуры внутри бессознательного, которое в остальном женственно. Или предположим, что Низшая Функция мужчины — это Мыслительная Функция; будучи низшей и бессознательной, она, исходя из гипотезы Юнга, женственна. Однако мышление, как мы помним, мужественно. 1де же происходит эта метаморфоза?
Легче всего было бы объяснить эти противоречия, сказав, что они возникли отчасти вследствие трепетного отношения Юнга к алхимии и восточному оккультизму, отчасти — вследствие желания представить мистические идеи в «современном» научном обличьи; об этом свидетельствуют его ссылки на гены. Несомненно, в какой-то мере появление подобных нелепостей вызвано неупорядоченностью мышления. Однако более знаменательны некоторые специфические тенденции, которые заложены в структуре юнговской системы. Особо следует указать на две из них. Заявив о наличии ряда глубинных, стихийно развивающихся и взаимных связей между структурами бессознательного и сознания, Юнг фактически уничтожает динамическое различие между этими двумя системами; а подчеркивая архетипические аспекты Коллективного Бессознательного, он намеренно оставляет в стороне такую важнейшую проблему, как детская сексуальность с ее глубоким влиянии на развитие психики. Это слишком дорогая цена за сомнительные преимущества, которые дает появление чинной и благопристойной теории психического развития.
Все это, наконец, приводит нас к следующим соображениям психофизиологического характера. Знакомясь с архетипическими аспектами анимы, нельзя не спросить: почему структуру, обладающую такими поражающими воображение потенциальными возможностями, нам представляют в духе Теннисона — как нечто гладенькое, вежливенькое и платоническое. Далее, мы можем задать резонный вопрос: почему все содержание Коллективного Бессознательного в целом столь мудро, драгоценно и удивительно. Почему «старое» обязательно должно вызывать глубокое почтение, а главное — откуда у него такой обширный опыт? Череп доисторического человека, выставленный в музее, без сомнения, чрезвычайно стар. Он даже может быть чрезвычайно интересен. Однако он не внушает нам особого почтения. На самом деле то, что раньше находилось в этом черепе, или, выражаясь психологическими терминами, психика этого доисторического человека, наверное, была неизмеримо моложе психики современного человека, ведь у нее было меньше расового бессознательного, которое бы снабжало ее «мудростью». Расовое бессознательное не более старо, чем новорожденный младенец. Едва ли можно предположить, что его якобы «передаваемые по наследству» склонности вообще способны к росту. Как может наследуемая склонность набираться мудрости и опыта? О мудрости можно говорить лишь тогда, когда инстинктивные потребности и бессознательное содержание будут преломлены в реальных слоях сознания и/или предсознания. Мудрость растет по мере развития форм абстрактного мышления, которые, в свою очередь, зависят от словообразования и дара речи — способностей, которые связаны в первую очередь с функционированием предсознания. Архетипы отнюдь не отличаются особой мудростью, наоборот — они по сути своей преимущественно суеверны и анимистичны. Формы символики также архаичны, наивны и с точки зрения реальности их можно считать откровенно обскурантистскими. И в самом деле: мы до сих пор боремся с наследием страха, жестокости и трусости, оставленным нам нашими первобытными предками. Не подлежит сомнению, что мы потеряли способность метко кидать с пальм кокосовые орехи, однако тем не менее наш опыт несравнимо богаче, нежели у наших предков-приматов.
По-видимому, правда заключается в том, что Юнг, вольно или невольно следуя своему курсу на сглаживание различий между бессознательным и сознанием, путает архетипы с традициями. Вся его система структурных понятий демонстрирует, как опасно мыслить о психике в символических терминах. Так, можно утверждать, что понятие мудрого и почтенного Коллективного Бессознательного обязано своим рождением стойко стимифа. Хотя было бы не совсем точно сказать, что данное Юнгом описание его великих достоинств и могущества свидетельствует о его вере в миф о Золотом Веке Человечества, есть некоторые основания думать, что концепция Коллективного Бессознательного воскрешает сентиментальную разновидность поклонения предкам, известную нам как Миф о Благородном Дикаре.