Нож и мак

Этот сон я не могу забыть уже очень долгое время, как-то не дает он мне покоя... Вторая школа. Дети, учителя, директор начальной школы, но я думаю, что второй. Охранник, мой сосед по общежитию. Я знаю, что меня после школы должен забрать на машине мой брат, Вадик. Но я подхожу к охраннику и умоляю его не пускать в школу брата, сделать все, чтобы он только не забрал меня домой. Сначала охранник скептически относится к моей просьбе, но видя мое перепуганное состояние, а я действительно эмоционально возбужденна и со слезами на глазах, в истерике прошу только об одном, уступает и обещает, что поможет. Мне кажется, что охранник испытывает симпатию, я чувствую, что нравлюсь ему, а то с чего бы ему не пускать моего же брата забрать меня из школы домой. Не смотря на то, что мое поведение с охранником было очень эмоциональным, я с холодной головой, в здравом уме и ясной памяти, понимала, что у меня нет никаких реальных причин, просить его об этом. Мой брат, никогда не причинял мне вреда, наоборот, мы с мамой всегда считали за радость и большую удачу его возможность подвезти нас до дома, мы же живем в Гумарово, а добраться до дома пешком задача не из легких. В принципе я понимала, что брат будет зол, а также, что у меня на самом деле нет никакого внутреннего страха перед ним, нет никаких причин, не подпускать его к себе, но во вне я истерила, вела себя противоположно своему уравновешенному внутреннему состоянию. Следующая сцена – это шум, крики, какая-то возня. Я подбегаю к источнику всего этого гвалта через толпу учеников. Первое, что я вижу – мой брат и охранник, которые очень громко спорят, брат, с присущей ему неуемностью, доходящей до бешенства и брызганья слюной, выясняет какое право имеют его не пропускать в школу, чтобы забрать сестру домой. Охранник жестко возражает ему и пресекает любые попытки проникнуть в школу, а они находятся почти в дверях, на пороге. Начинается драка. Затем я вижу директора школы, который спрашивает о том, что же здесь происходит и «наезжает» на охранника, говоря, что у того нет никаких полномочий препятствовать брату. Здесь я подаю голос – выскакиваю из толпы зрителей и начинаю объяснять директору, что охранник не виноват, что это я сама просила его не пускать брата в школу, при этом пытаясь хоть как-то привести в чувство избитого до полусмерти охранника. Тут происходит странное охранник, голову которого я положила на колени и старалась «реанимировать», превращается в яркий алый мак с зелеными листьями и стеблем, покрытыми белым пушком ворсинок, растущий прямо из бетонного пола школы. Я удивлена, почти в шоке. Но долго пребывать в этом чувстве не вышло. Не помню кто, кажется брат, пытается растоптать, измять, испепелить этот цветок. Я же закрываю его собой, пытаясь защитить, шепчу какие-то нежные слова, вроде: «Потерпи, хороший. Я не дам тебя в обиду. Все обойдется. Все будет хорошо». Я понимаю, что цветку-охраннику очень больно, при этом перед моим внутренним взором всплывает разбитое лицо охранника-парня. Вдруг неожиданно для меня самой из бутона мака начинают стремительно выбираться муравьи в очень большом количестве. На секунду я отпрянула от цветка, но затем снова припала к нему, несмотря на то, что муравьи больно жалят своей кислотой и их становится все больше и больше. Внезапно я ощущаю чудовищную боль в своде стопы, как будто бы кто-то вырывает оттуда небольшие кусочки мяса и сухожилий, но делает это с такой неумолимой силой и неотвратимостью, что… Здесь я замечаю, что мак весь ссыхается, чернеет и скукоживается от муравьиной кислоты, внимание мое целиком приковано к нему, можно сказать, я заворожена картиной его смерти, я в бессилии перед ней… Когда я возвращаюсь сознанием к происходящему, то оказывается, что я уже не в школе, а в Гумарово. Я нахожусь перед дверями родного дома, сижу или лежу не то на траве, не то еще на чем. Поле зрения охватывает лишь зелень окружающую нас и огромное светло синее небо (небесно голубое) с ярким, бьющим через край, полуденным солнцем. Я вижу склоняющуюся надо мной, очень озабоченную маму, как всегда кипишащую в экстренных ситуациях. Только по ее поведению я понимаю, что ситуация скорее всего именно эта, и начинаю догадываться, что причиной ей я. Мама обеспокоенно осматривает мою стопу и я вижу, что в ее своде находится огромная, уже подсохшая рана с розовым мясом и слегка стянутыми краями. Она напоминает мне те первые отверстия, которые я проделываю в арбузах не очень больших размеров, которые ем просто ложкой, потому что нет смысла их разрезать. Тут мы замечаем, что в глубине раны что-то есть, что-то чернеет на ее дне. Мама как всегда начинает предлагать различные варианты решений для извлечения этого нечто, по-моему, она остановилась на «сбегать к дяде Малику за пинцетом». Не помню уже, чем и как мы вытаскивали это, кажется руками, так как особой боли я не испытывала, было лишь некоторое неприятно нестандартное чувство – как если бы я ощущала стенкой желудка, поверхностью кишечника или стороной мышц, повернутой к костям, прикосновение собственных же пальцев. К общему изумлению на свет мы извлекли, вместо занозы или прочей дряни, которая случайно могла попасть в рану, древний серебряный кинжал. Его ножны, кажется из червленого серебра (я не знаток), были украшены богатым растительным узором, очень выпуклом, осязаемом, витиеватом. Помню, что в детстве у нас в семье были ножницы, внешняя поверхность которых была оформлена подобным образом, но утверждать не стану. На этом сон мой заканчивается.