"Все бессознательное проецируется, то есть проявляется как свойство или действие, приписываемое .внешнему объекту. Только в акте самопознания проецируемые элементы интегрируются субъектом, отъединяются от объекта и распознаются как явления психического ряда"[148]. Проекция — неотъемлемая часть бессознательного; поскольку бессознательное занимает существенное место в любой психической субстанции, проекции постоянно присутствуют в психической жизни. Проекции при любых обстоятельствах — во сне или в состоянии бодрствования, у отдельных людей или у групп людей, в связи с личностями, вещами или условиями — не зависят от осознанной воли. "Проекция никогда не создается (ge-macht); она случается (geschieht)"[149]. Юнг определяет ее как "выброс субъективного содержания на объект" — в противоположность иптроекции, состоящей в "приятии объекта субъектом"[150].
Неспособность провести грань между собой и объектом характерна для первобытных людей, равно как и для детей. У первобытных людей и у детей содержание индивидуальной психической субстанции еще не отделилось от содержания коллективной психической субстанции; индивидуальная и коллективная души в них существуют не раздельно, а в состоянии своеобразного "соучастия" (participation). Как говорит Юнг, "боги и демоны рассматривались не как психические проекции, то есть не как содержательные элементы сферы бессознательного, а как самоочевидные реалии. Только в век Просвещения люди обнаружили, что в действительности богов нет, а вместо них есть простые проекции. Таким образом люди разделались с богами. Но с соответствующей психологической функцией не удалось разделаться с той же легкостью; она ускользнула в бессознательное, в результате люди оказались наделены избытком либидо, некогда находившего выход в культе божественных образов"[151].
Если сознание недостаточно устойчиво, если личностный стержень недостаточно прочен, чтобы ассимилировать, понять и развить содержание бессознательного и порождаемые им проекции, сознанию грозит затопление или даже полное поглощение активированным и разросшимся материалом бессознательного. В таком случае психическое содержание не только приобретает свойства действительности, но и отражает конфликт в грубо-примитивной или мифологически преувеличенной форме; отсюда открывается прямой путь к психозу. Поэтому интерпретация на субъектном уровне становится одним из важнейших инструментов юнговского анализа снов. Она помогает нам понять сложности и конфликты, связанные с отношением индивида к внешнему миру, как отражение процессов, происходящих внутри его психики; в итоге индивид обретает возможность избавиться от проекций и разрешить свои трудности наедине с собственной душой. Если мы дадим себе труд поразмыслить над тем, куда в этом мире ведут устойчивые проекции наших собственных качеств и комплексов, мы сможем по достоинству оценить значимость юнговского метода.
В юнговской интерпретации снов центральную роль играет психический феномен, который принято обозначать термином символ[152]. Поскольку символ выполняет функцию превращения энергии, Юнг считает его аналогом либидо. Под символом он подразумевает такое образное представление, которое может сообщить либидо эквивалентную форму выражения и, следовательно, направить его по новому пути[153]. Психические образы в снах, фантазиях и т. п. являются порождениями и выражениями психической энергии — точно так же, как, скажем, водопад есть порождение и выражение энергии в физическом смысле. Без энергии (хотя физическое понятие энергии есть всего лишь рабочая гипотеза) не было бы водопада; а без таких частных проявлений, как водопад, энергия была бы недоступна наблюдению и верификации. Приведенное рассуждение выглядит парадоксально, но ведь парадокс составляет суть всякой психической жизни.
Символы экспрессивны (то есть обладают свойством выразительности) и одновременно импрессивны (то есть способны "впечатлять"). С одной стороны, они выражают интрапсихические процессы в образах; с другой стороны, "воплотившись" в изобразительной форме, они "впечатляют": их осмысленное содержание воздействует на ход интрапсихического процесса и активизирует поток психической энергии. Так, символ увядшего Древа Жизни, обозначающий сосредоточенную на умствовании, утратившую естественные инстинктивные корни жизнь[154], выражает этот смысл в форме раскрывающегося в сновидении образа; в то же время он оказывает на сновидца определенное впечатление и влияет на направленность его психического процесса. Таким образом, символы служат настоящими преобразователями энергии в психическом процессе.
В ходе анализа сплошь и рядом обнаруживается, как один изобразительный мотив обусловливает и порождает другой. Поначалу мотивы скрыты в материале субъективного опыта и несут на себе печать детских или более поздних воспоминаний. Но чем глубже проникает анализ, тем яснее проявляется действие архетипов; символ постепенно занимает доминирующую позицию, поскольку включает в себя архетип — смысловое ядро, непредставимое само по себе, но заряженное энергией. Это похоже на печатание гравюры: первый экземпляр весьма отчетлив, на нем различаются все детали, и понимание изображения не представляет трудностей; последующие экземпляры отличаются все меньшей и меньшей отчетливостью, пока, наконец, все контуры и детали не становятся совершенно расплывчатыми — при том, что общая конфигурация продолжает быть вполне различимой. Аналогично, первый сон серии может содержать, скажем, отчетливый образ реальной матери, представленный в той ограниченной роли, в которой она выступает ежедневно; в последующих снах той же серии этот образ будет постепенно расширяться и углубляться и в конце концов трансформируется в символ Женщины — партнера противоположного пола — во всем многообразии ее проявлений; затем, по мере проникновения в еще более глубинный слой, образ обнаружит мифологические признаки, превратится в волшебницу или дракона; наконец, на самом глубинном уровне — то есть там, где хранится совокупность коллективного, общечеловеческого опыта — он приобретет форму темного погреба, подземного мира, океана, и наконец разрастется до масштабов половины творения, хаоса, принимающей и зачинающей тьмы.
Эти символы бессознательного, выявляемые в снах, видениях или фантазиях, воплощают своего рода "индивидуальную мифологию", аналогичную типическим фигурам мифов, легенд, волшебных сказок и т. п. "Поэтому мы должны принять как данность, что они соответствуют некоторым коллективным (не личностным) структурным элементам психической субстанции человека и, подобно морфологическим элементам его соматической субстанции, являются врожденными"[155].
"Символы никогда не измышляются сознательно; они продуцируются бессознательным при посредстве озарений и интуиции"[156]. Символы могут указывать на самое разнообразное содержание. В символические одежды рядятся как естественные, так и интрапсихические процессы. Например, для первобытного человека движение солнца по небу может символизировать вечный природный процесс, тогда как в глазах психологически ориентированного человека нашего времени оно может обозначать столь же закономерный процесс, происходящий во внутреннем мире. Символ "возрождения" всегда — независимо от того, формируется ли он в рамках первобытного обряда инициации, обряда крещения с его раннехристианскими коннотациями или образной структуры сновидения современного человека — обозначает исконную идею психической трансформации. Но пути к возрождению варьируют в зависимости от исторических и личностных обстоятельств, воздействующих на сознание. Поэтому любой символ необходимо оценивать и интерпретировать с точки зрения как коллективного, так и индивидуального содержания; только при этом условии мы достигнем точного знания о том, что именно значит он в каждом отдельном случае. Как писан Кереньи, "изолированных мифологических образов не бывает. Первоначально все такие образы были частью объективного и субъективного контекста — внутреннего контекста самого продукта мифотворческой деятельности в его связи с продуцирующим субъектом". Личностный контекст и психологическая ситуация непременно должны учитываться при любой интерпретации.
Содержание символа невозможно выразить в рациональных терминах. Оно ведет свое происхождение от "той промежуточной сферы неосязаемой действительности (Zwischenreich subtiler Wirklichkeit), которая может быть выражена только через символ"[157]. Аллегория — это знак чего-то известного, способ выражения известного содержания; символ же всегда означает нечто большее, не переводимое на понятийный язык. Поэтому нельзя согласиться с Фрейдом, определяющим символы как "такие содержательные элементы сознания, которые дают ключ к бессознательной основе": в его теории они суть всего лишь "симптомы" процесса, происходящего на уровне бессознательного "заднего плана". С другой стороны, когда Платон "изъясняет теорию познания через аллегорию пещеры или когда Христос в притчах выражает идею Царства Небесного, мы сталкиваемся с настоящими символами, то есть с попытками выразить нечто, пока еще не выразимое в словах"[158]. Немецкий эквивалент понятия "символ" — Sinnbild — сложное слово, одновременно указывающее на обе связанные с символом сферы: смысл — Sinn, — принадлежащий рациональному сознанию, и образ — Bild, — принадлежащий иррациональному бессознательному. Именно благодаря двойному происхождению и двойственной природе символ оказывается самым верным выражением психической целостности и способен не просто воплощать самые противоречивые и сложные психические ситуации, но и оказывать на них действенное влияние.
"Прежде всего от установки созерцающего сознания зависит, считать ли созерцаемое символом или нет"[159]. Речь идет о том, насколько индивид способен или настроен в данный момент воспринять объект — например, дерево — не просто как известное частное явление, но и как символ чего-то более или менее неизвестного и наделенного жизненно важным смыслом, как символ человеческой жизни. Вполне возможно, что один и тот же объект для одного человека будет представлять собой символ, тогда как для другого — всего лишь знак. Но существуют и такие объекты и формы, которые любому наблюдателю изначально являются в качестве символов; одна из таких форм — треугольник с вписанным в него глазом. Впрочем, в основном именно тип личности определяет точку зрения на эмпирические данные: один не увидит в них ничего кроме фактов, тогда как другой сможет подойти к ним с ощущением символического.
Символ — это не аллегория и не знак; это образ содержания, в значительной своей части трансцендентного сознанию. Но символы могут "вырождаться" в знаки и, полностью выявляя таким образом свой скрытый смысл, превращаться в "мертвые символы"; все богатство потенциальных смысловых возможностей при этом теряется. Истинный же символ никогда не может быть объяснен до конца. Его рациональная составляющая может стать открытой для нашего сознания, но его иррациональную составляющую можно разве что "прочувствовать". Символ всегда обращается к психической субстанции в целом, к ее сознательной и бессознательной сферам и ко всем ее функциям сразу. Именно поэтому Юнг настаивает на том, чтобы его пациенты не просто придавали своим "внутренним образам" определенную речевую или письменную форму, но и воспроизводили их именно такими, какими они явились им изначально. Он придает существенное значение не только тому, что представляет тот или иной образ, но и как (имея в виду цвет и рисунок) он это представляет[160]. Юнговский метод позволяет психотерапевту в полной мере оценить значение символов для пациента и использовать их как самый важный фактор в его продвижении по пути "становления сознания" (Bewusstwerdung)
[148] Т. WolfT. Studien, S. 99 f.
[149] Psychologic und Alchemic, S. 338; Collected Works, vol. 12, par. 346.
[150] Psychologische Typen, S. 625 ff.; Collected Works, vol. 6, par. 783.
Психологическая установка немецких романтиков и свойственный им способ
переживания мира может быть охарактеризован как интроекция: они отворачивались
от уродливого внешнего мира, воспринимаемого как ложный — при том. что они
полностью сознавали его реальность, — чтобы обратиться к произвольному,
идеальному миру собственного воображения, через посредство которого они
трансформировали внешний мир или адаптировали его к субъективным чувствам.
Очевидно, при подобной переоценке субъективной точки зрения сознательное "Я"
пребывает под постоянной угрозой затопления изобилием внутренних образов и,
следовательно, утраты объективной точки отсчета.
[151] ('her die Psychologie des Unbewussten, S. 168; Collected Works, vol. 7,
par. 150.
[152] Подробное определение символа дано в моей работе: J. Jacobi. Komplex,
Archetypus, Symbol in der Psychologie von C. G. Jung.
[153] Uber psychische Energetik, S. 84; Collected Works, vol. 8, p. 48.
[154] Ср. примечание 2 на с. 465.
[155] Das gottliche Kind, S. 110; Collected Works, vol. 9,1. p. 155.
[156] Uher psychische Energetik, S. 85: Collected Works, vol. 8, p. 48.
[157] Psychologic und Alchemic, S. 387; Collected Works, vol. 12. par. 400.
[158] Seelenprobleme der Gegenwart, S. 43; Collected Works, vol. 15, par. 105.
[159] Psychologische Typen, S. 644; Collected Works, vol. 6. par. 818.
[160] Корреляции между цветами и психическими функциями варьируют в широких
пределах в зависимости от культурной или групповой принадлежности и т. п. Но,
как правило, для европейца синий — цвет прозрачного воздуха, чистого неба — есть
цвет мысли, тогда как желтый — цвет солнца, освещающего непостижимую тьму и
вновь исчезающего во тьме — есть цвет интуиции, то есть функции, которая словно
по внезапному озарению улавливает истоки вещей и скрытые в них тенденции. Далее,
красный — цвет пульсирующей крови и пламени — является цветом жгучих и волнующих
эмоций, а зеленый — цвет земной, осязаемой, непосредственно воспринимаемой
растительности — представляет функцию ощущения.