Роберт А. Джонсон.
Мы: Источник и предназначение романтической любви

Глава 4

Повествование о том, как Тристан нашел Белорукую Изольду и о том, как любовь соединилась со смертью

Мы возвращаемся к повествованию о Тристане и находим его там, где с ним расстались, — скитальцем на далекой чужбине. Покинув Изольду и королевство Корнуолл, "Тристан бежал от своего горя через моря и острова и многие страны". Без Изольды его жизнь совсем опустела, она утратила свой смысл и фактически превратилась в живую смерть, поэтому Тристан страстно желал наступления смерти, которая бы избавила его от тоски. Но в то же время юноша, как утопающий за соломинку, цеплялся за свои воспоминания, вскармливая свою печаль, будто она и была всею его жизнью. Ни одна другая женщина не привлекала его внимания. Он воевал, подвергая свою жизнь опасности в рискованных походах, и скитался, никогда не имея крыши над головой.

"Я истомлен и устал, приключения мне надоели, Госпожа моя находится далеко, и я уже никогда ее не увижу. Почему же в течение двух лет она не подала мне знак, не послала искать меня повсюду, где бы я ни странствовал? В Тинтажеле Марк ее почитает, ей служит, а она дарит ему наслаждение... А что же я? Неужели я никогда не забуду той, которая забыла меня? Неужели я не найду никого, кто бы излечил мое горе?"

Тристан пока не знает, что пройдет немного времени, и небо ответит ему на этот вопрос.

Он отправился в Бретань. Там перед ним открылась грустная картина: опустошенные земли, разоренные города, сожженные села. Рыцарь спросил у первого встречного о том, что здесь произошло, и услышал в ответ:

"Славный рыцарь, наш король Гоэль осажден в своем замке Каре своим вассалом, графом Риолем из Нанта. Этот предатель Риоль и опустошил страну". Услышав это, Тристан приблизился к стенам замка и, увидев короля, сказал ему: "Я Тристан, король Лоонца, а Марк Корнуолльский — мой дядя. Твой вассал совершил преступление и великий грех, поэтому я пришел сюда предложить тебе свою помощь".

Король даже не смог пригласить Тристана войти в замок, ибо там кончились запасы пищи. Это лишало осажденных последней надежды, и следовало ожидать, что очень скоро им придется испить всю горечь поражения. Тогда Каэрдин, юный сын короля, обратился к отцу:

"Послушай меня, отец, это славный рыцарь. Позволь ему войти, ибо его доблесть не вызывает сомнений, так как он готов разделить с нами и победу, и поражение".

Каэрдин встретил Тристана с почестями и принял его как друга и брата. Они обошли весь замок и осмотрели его укрепления и подземелья. После этого они вошли, держась за руки, в комнату, где находились мать и сестра Каэрдина. Они сидели вместе и вышивали золотом по английской ткани, тихо напевая грустную песню. Тристан вошел и поклонился дамам. Каэрдин сказал, обратившись к другу:

"Тристан, взгляни, как быстро и ловко руки сестры продевают в ткань золотую нить. По праву, сестра, тебя зовут Белорукой Изольдой".

Услышав имя девушки, Тристан изумился. Улыбка тронула его уста, и взгляд юноши стал нежнее.

Предатель граф Риоль во главе огромной армии встал лагерем в трех милях от Каре. Ночью из замка были видны огни костров в его стане. Он осадил замок, угрожая его жителям голодной смертью. Как только Тристан появился в замке короля, он и Каэрдин во главе небольшой группы верных рыцарей ежедневно делали вылазки. Скрываясь в засаде, рискуя жизнью, они внезапно нападали на вражеские отряды и никогда не возвращались с пустыми руками, всякий раз захватывая богатые трофеи повозки, полные оружия и провианта. В Каре вернулась надежда, а у воинов короля Гоэля появился боевой дух. В войсках графа Риоля поползли слухи о двух непобедимых рыцарях, которые сражались рядом. Эти вести очень обеспокоили предателя.

На сражение Каэрдин всегда ехал бок о бок с Тристаном, да и сражались они всегда вместе. Каждый из них смотрел на другого и при необходимости тут же приходил на помощь другу. После сражений они возвращались счастливые, толкуя о рыцарских подвигах, благородных делах, любви и приключениях. Между ними была такая огромная взаимная привязанность друг к другу, которой не бывает между родными братьями. Они были верны и нежны друг кдругу, — по крайней мере, так говорит предание. Каждый раз, когда Каэрдин ехал рядом с Тристаном, он восхвалял достоинства своей сестры, — Изольды: красоту, доброту и простодушие.

Наступил день, когда граф Риоль, собрав всю огромную армию и подтянув осадные машины, пошел на штурм Каре. Тогда Тристан и Каэрдин вывели свое войско за ворота замка, чтобы встретится с врагом лицом к лицу. Тристан пустил своего коня прямо навстречу графу Риолю. Они схватились один на один, их мечи скрестились. Бой продолжался до тех пор, пока меч Тристана не разрубил пополам шлем Риоля, и предатель не стал умолять рыцаря пощадить его. Риоль сдался на милость победителя и отвел от стен замка свою армию. Затем он приехал в Каре просить у короля Гоэля прощения и поклялся ему в вечной преданности.

Теперь, когда все беды осталось позади, Каэрдин пришел к отцу и сказал ему:

"Сэр, Вам следует удержать Тристана. Позвольте ему жениться на моей сестре и стать Вам сыном, а мне — братом".

Король внял его совету и объявил Тристану свою волю:

"Круг мой, ты заслужил мою любовь. Возьми в жены мою дочь, Белорукую Изольду, которая происходит из рода герцогов, королей и королев. Бери ее, благородный рыцарь, она — твоя".

И Тристан ответил: "Я принимаю ее, сэр". Тристан на какое-то время забыл о своей печали и снова ожил. Он полюбил Белорукую Изольду за доброту и красоту. Он полюбил своего брата Каэрдина. Впереди его ждали славные подвиги, и теперь у него был король, которому он хотел служить. Поэтому он ответил: "Я принимаю ее, сэр".

Рыцарь Тристан женился на Белорукой Изольде, британской принцессе, перед церковными вратами по закону святой церкви. Изольда была счастлива. Сердце Каэрдина было переполнено радостью; все население Каре ликовало.

Ночью, когда слуга помог ему раздеться, перстень из зеленой яшмы соскочил с пальца Тристана и с громким звоном ударился о каменные плиты. Для Тристана этот звон оказался колокольным звоном судьбы. Он посмотрел на кольцо и словно очнулся. Ему вспомнилась Прекрасная Изольда в далеком Корнуолле. В тот же миг все обернулось вспять, им вновь овладела тоска.

"Да, сердце мне говорит, что я поступил дурно. В лесу ты дала мне этот перстень, когда страшно страдала из-за меня. Как же я посмел обвинить тебя в предательстве! Прекрасная Изольда, только что я предал тебя! Я взял в жены другую женщину. И теперь мне невыносимо жалко жену, ибо она доверчива и простодушна. Видно, не в добрый час повстречались мне две Изольды. И у обеих я лишился доверия!"

В супружеской постели Тристан был равнодушен и холоден, как камень; он так и не смог заставить себя притронуться к новой жене. Наконец она спросила его:

"Мой господин, чем я разгневала Вас? Может быть, я сделала что-нибудь не так, не заслужив у своего мужа даже поцелуя?"

Тогда Тристан рассказал ей следующее. Он поведал ей, как однажды, погибая на смертном ложе от нанесенных драконом ран, он поклялся пресвятой Деве Марии священной клятвой: если он останется жить, то, женившись, он ни разу не прикоснется к жене, и будет воздерживаться от объятий с ней весь первый год брака. Он закончил свой рассказ словами: "Я должен сдержать свою клятву, иначе я навлеку на себя гнев Божий". Изольда согласилась с ним, и на следующий день, когда слуги повязали ей на голову платок, который носят замужние женщины, она грустно вздохнула и про себя подумала, как мало она сделала, чтобы по праву носить его. Что касается Тристана, он стал даже более спокойным и скорбным, тоскуя о Прекрасной Изольде, и не сводил глаз со своей руки, на которой носил перстень из зеленой яшмы. Прошло какое-то время. Белорукой Изольде не удалось скрыть от брата эту тайну. Каэрдин узнал правду: Тристан ни разу не прикоснулся к своей жене. И тогда он страшно изумился и даже разгневался. Он встретил Тристана с упреком: "Хотя ты мой любимый друг и брат, я не могу позволить, чтобы ты продолжал оскорблять мою сестру. Ты должен либо стать ей настоящим мужем, либо выйти со мной на поединок, чтобы я с оружием в руках избавил сестру от бесчестья". В ответ Тристан поведал Каэрдину все, что не рассказывал никому, за исключением отшельника Огрина. Он рассказал ему, как искал Прекрасную Изольду, о том, как они выпили в море любовное зелье, о боли и страсти, которые терзали его тело и душу долгие дни и ночи, пока находился в лесу Моруа; он рассказал ему о прокаженных и о костре, о взаимных клятвах и перстне из зеленой яшмы. "Теперь я знаю, что без Прекрасной Изольды я не могу ни жить, ни умереть, и жизнь, которую я веду, — это всего лишь живая смерть".

Пока Каэрдин слушал Тристана, весь гнев у него пропал. Переполненный жалостью к другу он наконец сказал:

"Тристан, друг мой, да избавит Бог всякого от той печали, которая гложет тебя! Я подумаю три дня, а потом выскажу свое суждение".

Когда прошли три дня, Каэрдин пришел к Тристану и сказал:

"Друг, у меня в сердце созрело решение. Да, ты сказал мне правду, и жизнь твоя в этой стране — лишь сумасбродство и безумие, и никакого добра от нее не будет ни тебе, ни моей сестре, Белорукой Изольде. Послушай, что я придумал. Мы вместе отправимся в Тинтажель, ты увидишь королеву и узнаешь, тоскует ли она по тебе, и осталась ли она тебе верна. Если она забыла тебя, тогда ты, может быть, сильнее полюбишь мою простодушную и добросердечную сестру Изольду. Я последую за тобой всюду, разве я тебе не друг и не товарищ?!"

"Брат, — ответил ему Тристан, — кто-то верно сказал: сердце человека стоит золота целой страны".

Переодевшись странниками, Каэрдин и Тристан отправились через море в Корнуолл. Тристан послал Изольде перстень из зеленой яшмы с известием, чтобы она его встречала. Но Прекрасная Изольда оказалась в затруднительном положении: она уже узнала о браке Тристана с Белорукой Изольдой и поверила в то, что Тристан ее предал, предпочтя ей другую женщину. Но все же она дала обещание! Что же делать? Она уже решила встретить Тристана, но потом появилось еще больше слухов о его предательстве. Наконец, когда Тристан оказался перед ней в нищенских лохмотьях, она приказала слугам избить его и вышвырнуть вон. В тоске и печали Тристан вместе с Каэрдином вернулся в Бретань. Однако Изольда, узнав, что Тристан в отчаянии ее покинул, поняла, что поступила с ним несправедливо. Горько рыдая все ночи напролет, она раскаивалась и терзалась угрызениями совести.

В Каре Тристана одолевала смертельная тоска. Ни жена, ни рискованные приключения, ни охота, ни даже сама жизнь ничуть его не увлекали, потеряв для него всякую прелесть. Наконец он решил:

"Я должен вернуться еще раз и увидеть ее. Пусть лучше я умру, увидев ее еще раз, чем умру здесь, по ней тоскуя. Живущий в тоске похож на мертвеца. Я знаю, что могу умереть, но пусть это случится так, чтобы королева поняла, что это произошло из-за любви к ней. Если бы только я мог быть уверенным в том, что она тоскует по мне так, как я тоскую по ней".

Переодевшись в лохмотья странника и не сказав Каэрдину ни слова, Тристан снова отправился в Тинтажель. Он испачкал лицо грязью, изображая шута, дурака или юродивого скитальца. Представ перед королем Марком, он закричал:

"Отдай мне королеву Изольду, а ее я возьму и буду тебе служить в обмен на ее любовь".

Король от всей души захохотал и поинтересовался:

"Ну и куда же ты возьмешь ее, дурак?"

На это Тристан ему ответил:

"О, мое прекрасное хрустальное жилище находится очень высоко, между небом и облаками. Солнце пронизывает его своими лучами, и ветры не могут причинить ему никакого вреда. Туда понесу я Королеву, в мой хрустальный покой, цветущий розами и сверкающий утром".

Изображая из себя юродивого, Тристан пробрался в покои Королевы и показал ей перстень из зеленой яшмы. Отбросив прочь все подозрения, она наконец узнала его и упала ему в объятия. Обезумев от желания, Тристан три дня возвращался к ней снова и снова, чтобы насладиться ею. Это продолжалось до тех пор, пока стражники не заподозрили неладное, и тогда юноша понял, что наступило время расставания, иначе обман откроется и его схватят.

"Дорогая, мне нужно бежать, ибо скоро меня узнают. Я должен исчезнуть, и теперь уже никогда тебя не увижу. Близка моя смерть, вдалеке от тебя с тоски я умру".

"Мой милый, — ответила она, — обними меня крепко и прижми так сильно, чтобы наши сердца разорвались, а души улетели. Возьми меня в счастливую страну, о которой ты мне когда-то рассказывал. В ту страну, откуда никто не возвращается, где прекрасные певцы поют чудесные песни. Умоляю тебя, возьми меня!"

"Я увезу тебя в Счастливую Страну Живых, Королева! Срок близится. Когда он настанет, я позову тебя, но придешь ли ты, любимая моя?"

"Любимый, — сказала она, — позови, и ты знаешь, что я приду".

Предчувствуя смерть, Тристан бросился прочь, и это был последний раз, когда Изольда видела его живым.

Тристан вернулся в Каре и по-прежнему не прикасался к жене, а его глаза никогда не светились человеческим счастьем, и на его лице никто не видел ни малейших признаков радости. Какое-то время спустя, он поспешил на помощь Каэрдину, который сражался с мятежным бароном. Они попали в засаду. Каэрдин и Тристан убили всех нападавших на них семерых рыцарей, но Тристан был ранен отравленным копьем. Последний раз в жизни Тристан упал, зараженный смертельным ядом, и ни один доктор и ни один знахарь не могли его вылечить. Тристан подозвал к себе Каэрдина и сказал ему:

"Брат, мне уже ничто не поможет. Возьми этот перстень из зеленой яшмы и отправляйся к Прекрасной Изольде. Покажи его королеве и скажи, что если она не приедет, я умру. Скажи ей, что она должна прийти, ибо мы вместе выпили нашу смерть. Пусть она вспомнит мою клятву никого не любить кроме нее. Я сдержал свое слово".

Они договорились об условном сигнале. Если Каэрдин будет возвращаться с Прекрасной Изольдой, он поставит белый парус, а если она откажется, парус будет черным.

"Не плачь, дорогой друг, — молвил Каэрдин, — я выполню твою просьбу".

Белорукая Изольда стояла за дверью и слышала весь разговор. От горя у нее подкосились ноги, и она едва удержалась, чтобы не упасть. В первый раз она поняла, почему муж постояннопренебрегал ею. С этого момента она, полная горечи, тайно мечтала о мести, мести Прекрасной Изольде, которая ее ограбила, отняв у нее и мужа, и земное счастье. Каэрдин снарядил корабль и при первом попутном ветре отправился в Тинтажель. Он явился в королевский замок под видом купца, и, демонстрируя королеве товары, положил перед ней перстень из зеленой яшмы. И когда он прошептал послание Тристана, та немедленно покинула замок и тайно поднялась на корабль. Парусник понесся стрелой по полноводному проливу. Изольда стояла на палубе и смотрела, как нос корабля режет пену морских волн, а ее взгляд был направлен в сторону, где должен был показаться Каре.

Тристан настолько ослаб, что более не мог смотреть на морские утесы Каре. Но каждый день, лежа в постели, он спрашивал жену, не появился ли на горизонте возвращающийся корабль. Наступил день, когда она посмотрела на море и увидела корабль под белым парусом, мчавшийся к гавани. С переполненным горечью сердцем она решилась на месть. Подойдя к мужу, она промолвила:

"Мой господин, на горизонте корабль".

"А парус, — спросил Тристан, — какого цвета у него парус?"

"Не знаю, почему, — ответила она, — но он черный".

Тристан отвернулся к стене.

"Я не в силах больше удерживать в себе жизнь... " — прошептал он.

Затем он медленно произнес: "Изольда, дорогая". Он медленно повторил эти слова, четыре раза. Произнеся их в четвертый раз, он испустил дух.

На море поднялся ветер, сильно надул паруса, и корабль стремглав понесся к берегу. Прекрасная Изольда сошла на берег. Она услышала на улицах громкие рыдания и звон колоколов в церквях и часовнях. Тогда она спросила у горожан, по ком этот заупокойный звон и плач?

Один старик ответил ей:

"Госпожа, у нас великое горе, скончался благородный и доблестный рыцарь Тристан. Это худшее из несчастий, когда-либо постигавших нашу страну".

Пройдя по улицам в растрепавшемся чепце, она поднялась по лестнице, ведущей к замку. Бретонцы дивились, глядя на нее; они никогда не видели женщины такой красоты. Они спрашивали друг у друга:

"Кто она такая? Откуда она?"

Около Тристана, обезумев от зла, которое совершила, плакала Белорукая Изольда. Рыдая, она причитала над бездыханным телом. К ней подошла другая Изольда и молвила:

"Поднимись на ноги и дай мне к нему подойти. Поверь мне, у меня больше прав оплакивать его, чем у тебя".

Произнеся эти слова, она обратила лицо к востоку и помолилась Богу. Потом, немного приоткрыв и слегка подвинув тело, она легла рядом со своим милым Тристаном. Поцеловав его уста и лоб, она крепко к нему прижалась. Вскоре отлетела ее душа, она умерла от горя рядом со своим любимым.

Когда король Марк узнал о случившимся, он переправился через море и привез их тела домой, в Корнуолл, и похоронил в роскошных могилах, находящихся слева и справа от часовни. Ночью из могилы Тристана вырос терновник с сильными, гибкими ветками, свежими зелеными листьями и душистыми цветами. Он быстро взобрался на часовню, и перекинувшись через нее, спустился к могиле Изольды. Проходят годы и целые столетия, а он продолжает жить — сильный, красивый, цветущий.

Загадки и парадоксы

Вместе с Тристаном и Изольдой мы совершили целое путешествие. Находясь с ними совсем рядом, мы видели их радости, страдания и, наконец, — их смерть. Однако наше путешествие пока не закончено, ибо мы должны пройти весь путь дважды: сначала путем переживаний, а потом — осознавая и осмысливая происходящее. Сейчас нам предстоит сделать шаг назад и спросить себя: "Что же все это значит? И какой урок я смогу из этого извлечь?"

В последней, наиболее драматической части легенды существует несколько загадок, вопросов и парадоксов. Сейчас самое время обратить на них внимание с тем, чтобы окончательно их для себя прояснить. Затем, по мере продвижения, расшифровывая новую для нас символику, мы примем к сведению ее смысл, чтобы впоследствии иметь возможность на него опереться.

Первый парадокс, который сразу бросается в глаза, — отвержение Тристаном Белорукой Изольды. С самого начала этой части повествования мы видим Тристана в глубокой тоске и одиночестве. Мы слышим его полный безысходного отчаяния вопрос: "Неужели никто не сможет излечить меня от моего горя?"

Вскоре находится ответ на его вопрос. Он встречает Белорукую Изольду, Каэрдина, находит короля, которому хочет служить, то есть, — вполне подходящие условия жизни. Но проходит какое-то время, и он от всего этого отказывается. Почему?

Потому что для него во всем этом нет никакого смысла. Он не смог жить с Прекрасной Изольдой, как живут все люди, поэтому он вернул ее королю Марку, а теперь Прекрасная Изольда живет своей жизнью. Но в таком случае, почему же он не хочет земных, человеческих отношений с Белорукой Изольдой.

На какую причудливую мораль и какие странные представления об "истинном" и "ложном", "верности" и "предательстве" опирается Тристан, когда "делает заключение", что должен приговорить себя к вечным страданиям и одиночеству? Почему он считает своим долгом отвергнуть женщину, с которой живет, и умереть от неутоленной страсти к идеальной, занимающей все его мысли, богине, которой он не может обладать в реальной жизни?

С точки зрения обычного человека абсолютно неважно иметь полное представление о том, как именно такая установка приводит к разрушению нормальной жизни: фактически она низводит жизнь Тристана до "живой смерти". В то же время, для романтической части нашей личности установка Тристана имеет огромный смысл. Внутренний голос любого мужчины нетерпеливо и настойчиво повторяет, что постоянный поиск совершенной, идеальной женственности является достойным и прекрасным делом, не ограничиваясь выбором земной женщины из плоти и крови, которая служит надежной опорой в реальной жизни.

У любого психолога, как правило, есть пациенты, повторяющих вопрос Тристана: "Неужели никто не сможет излечить меня от моего горя?"- Этот вопрос — самый актуальный в нашем обществе. Большинство мужчин ведут себя подобно Тристану. Когда в жизни мужчины появляется реальная женщина, проявляющая к нему любовь и преданность, он в конце концов отвергает ее, ибо она по своим критериям не соответствует образу идеального совершенства — Прекрасной Изольде, которая может существовать лишь в его воображении.

Вторая серьезная загадка, всплывающая в последней части легенды, такова: что же представляет из себя любовь между Тристаном и Прекрасной Изольдой? Находясь рядом с ними в рамках всего повествования, мы, западные романтики, слишком доверяем происходящему. Но, в конце концов, и мы начинаем поражаться вопиющей эгоцентричности, капризам, которые наши герои демонстрируют друг другу, называя их "любовью".

Тристан обижается на Изольду, так как "Марк ее почитает, а она дарит ему наслаждение". Но если Тристан так любит ее, почему он не хочет, чтобы она была счастлива с мужем? Этот вопрос может показаться наивным, но поскольку Тристан считает, что им движет "любовь", мы имеем право поставить такой вопрос. Позже он скажет: "Я знаю, что могу умереть, но пусть это случится так, чтобы королева поняла, что это произошло из-за любви к ней. Если бы только я мог быть уверенным в том, что она тоскует по мне так, как я тоскую по ней!"

Что это за "любовь", при которой Тристан желает для возлюбленной несчастья и страданий? Если он поверил, что Изольда перечеркнула прошлое и обрела счастье с королем Марком, то зачем ему возвращаться, понимая, что его появление лишь подольет масло в огонь ее страсти? Зачем он стремится оживить и усугубить страдание, отравив ей жизнь с королем Марком?

Теперь об Изольде. Что за "любовь", которая заставляет ее презирать Тристана за то, что он женился на другой? Изольда замужем за королем Марком и с ним живет. Что за странные правила, по которым Тристан не может жениться на другой женщине и не может ее любить и даже, более того — не может быть счастлив. Совершив нормальный человеческий поступок, он предаст Прекрасную Изольду! Что за любовь, которая заставляет Прекрасную Изольду желать одиночества и ничтожества Тристана и все делать для того, чтобы у него не было жены, дома и детей?

Это не любовь. Любовь — это чувство, направленное на другого человека, существо, а вовсе не собственная страсть. Любовь желает добра и счастья тому, кого любят. Даже несколько странно, что Тристан и Изольда называют "любовью" то, что происходит между ними.

По человеческим меркам, — все происходит наоборот. Тристан и Изольда "любят" друг друга, а при этом один заставляет страдать другого и делает его несчастным. Они говорят о "предательстве", но их путь к взаимной "верности" проходит через предательство Изольдой — мужа, а Тристаном — жены. Они отказались от своего дома и земной, человеческой жизни, и при этом ни один не позволяет другому устроить нормальную жизнь с кем-нибудь другим.

В этом нет никакого откровения. Мы часто бывали свидетелями подобного поведения "влюбленных". Многие из нас сами пережили похожие противоречивые порывы. Иногда мы пытаемся себя убедить постараться быть менее подверженными таким порывам, но, тем не менее, этот парадокс в мифе выражен очень явно, ибо корни его находятся в бессознательном.

Научившись разбираться в символах, мы начинаем ясно себе представлять, что романтическая любовь сама по себе является величайшим парадоксом. Выступая в качестве системы установок, она порождает множество курьезных противоречий. Романтическая любовь — это греховная смесь двух воплощений святой любви. Одна из них — "божественная" любовь, о которой шла речь раньше: это естественное желание человека к постижению внутреннего мира, страстное устремление души к Богу или Богам. Другая — это "земная" любовь, которая свойственна людям — обычным человеческим созданиям из плоти и крови. Обе эти любви — истинны, обе необходимы. Но в результате эволюции человеческой психики культура сыграла над нами злую шутку, смешав две любви и превратив их в романтическое зелье, что привело к едва ли не полной потери каждой из них в отдельности.

В лучшем случае романтизм и романтическая любовь могут рассматриваться в качестве искренней попытки восстановления утерянного западного сознания. Романтизм стремится восстановить неземное, божественное ощущение жизни, ощущение внутреннего мира, силы воображения, мифа, сна, видения. Трагедия последней части повествования свидетельствует о том, что мы погубили идеал романтизма, не найдя места божественной любви и разрушив земные отношения. Мы называем "любовью" то, что не является любовью. Мы перевернули понятие "верность" и устремились в погоню за эфемерным, идеальным образом анимы, вместо того, чтобы любить реального человека из плоти и крови.

Мы обязаны услышать это предостережение. Глядя на ужасные события трагедии "Тристан и Изольда", не следует забывать, что романтическая любовь — это необходимый шаг в психической эволюции. Несмотря на все наши возражения и попытки прояснить наше к ней отношение, это был и остается наш путь — западный путь развития двух видов любви, которые смешались в любовное зелье. Романтическая любовь подобна "любовному тупику": чтобы не заблудиться в темноте, нам следует войти с другой стороны, чтобы разрешить парадокс. Но житель Запада не видит другого пути, кроме как войти прямо в туннель. Единственный доступный нам путь к живому чувству, путь, который приближает нас к каждой великой любви, означает "влюбиться", чтобы вскоре быть распятым на парадоксе и познать истину.

По мере нашего продвижения вперед, когда раскрываются иллюзии и проявляются противоречия, имеет смысл вспомнить, что главный вопрос заключается совсем не в том, чтобы превознести или опорочить романтическую любовь, оставить ее жить или от нее отказаться. Наша задача в том, чтобы найти путь, ведущий к созиданию, честно отнестись к парадоксам, научиться принимать оба мира, сливающихся в романтической любви: Божественный мир Прекрасной Изольды, в который Тристан стремится, и земной мир Белорукой Изольды, который он отвергает.

Изольда земная

Тристан никогда не хотел обычных человеческих отношений с Прекрасной Изольдой. Он совсем не стремился к упорядоченной, стабильной, предсказуемой жизни, сохраняющей человеческое тепло и ощущение близости, в котором они так нуждались. Мы изумляемся, сознавая это и вспоминая многочисленные драмы и приключения, которые они испытали. Влюбленные устраивают тайные свидания, подвергая себя огромному риску; их волокут на костер, они спасаются бегством; затем драма продолжается в лесу Моруа; они сражаются с природой и многочисленными противниками. И вся эта интенсивная жизнь и деятельность не способствует развитию простых человеческих отношений.

Один из величайших парадоксов романтической любви заключается в том, что она никак не связана с земными отношениями, а сохраняет романтический экстаз. Она порождает драмы, рискованные приключения, мистерии, страстную любовь, ревность и предательство. Таким образом, человеку не удается войти в реальные отношения с другими людьми, состоящими из плоти и крови до тех пор, пока не закончится экстаз романтической любви, то есть пока не пройдет "влюбленность" и не наступит любовь.

Теперь нам становится понятнее, почему происходит именно так. Прекрасная Изольда — это анима. Она — та самая божественная любовь, которую ищет Тристан; бессознательно он ищет путь в свой внутренний мир. Тристан не может относиться к Прекрасной Изольде по-человечески, ибо она является анимой, которую следует переживать внутри, как символ. Когда, покидая Корнуолл и оставляя Изольду с королем Марком, Тристан впадает в отчаяние, он считает, что покидает аниму, воплощенную в смертной женщине; точно так же поступают все "влюбленные". С их точки зрения жизнь потеряет всякий смысл, ибо смысл жизни, по их мнению, можно найти только в Прекрасной Изольде.

Друг без друга влюбленные не могли ни жить, ни умереть, ибо жизнь смешалась со смертью. Тристан бежал от своего горя через моря и острова и многие страны.

Снова и снова напоминает о себе жизненно важный для Тристана вопрос: "Неужели никто не сможет излечить меня от моего горя?"

Эго героя видит близкую смерть, а судьба поворачивает его лицом к воплощению жизни! К спокойной, безмятежной женщине, которая ждет его в замке Каре и олицетворяет собой земную человеческую жизнь. Эта женщина — Белорукая Изольда, Изольда Земная.

Подобно Тристану, мы встречаемся с этой Изольдой, обремененные всевозможными предрассудками и прошлыми романами. Нам не нравится все "простое". "Простой" для нас значит "пустой", "убогий" или "грубый". Мы забыли, что простота — первая потребность человеческой жизни. Искусство жизни заключается в том, чтобы найти смысл и радость в маленьких, естественных и не слишком драматичных событиях. Высочайшая степень такого искусства — обладать сознанием, способным распознать сквозь изобретенную нами путаницу, бесхитростную реальность жизни. Но сегодня мы находимся под властью коллективного предрассудка, направленного против Белорукой Изольды. Если прямые, бесхитростные, простые отношения обещают нам счастье, мы их отвергаем. Для нас это "слишком просто", "слишком глупо". Мы научились уважать лишь внутренне пустое, сверхинтенсивное, подавляющее, большое и сложное.

Истинная трагедия Тристана и Изольды скрыта в тихом укромном месте, где, по всей вероятности, мы ее не искали. Это не смерть Тристана, ибо все умирают. Трагедия Тристана в том, что он отказывался жить, пока был жив, поэтому у него не было человеческой жизни и человеческой любви. Именно поэтому его жизнь превратилась в "живую смерть". Реальная трагедия происходит в тот самый момент, когда Тристан отвергает Белорукую Изольду. Поступая таким образом, он отказывается от всей земной жизни и того, что она дает: любви, преданности, любых земных радостей.

Для нас, жителей Запада, впитавших вместе с молоком матери романтический ликер, Белорукая Изольда кажется фигурой второстепенной. Мы запрограммированы на другую драму: с тайными свиданиями и расставаниями, интригами, неземной страстью, подобно той, которая бушует между Тристаном и Прекрасной Изольдой. Но, сделав шаг назад и оглянувшись на Белорукую Изольду, мы можем убедиться в справедливости слов Каэрдина: "Тогда, быть может, ты сильнее полюбишь мою сестру простодушную и добросердечную Изольду".

Эта Изольда воплощает другую сторону внутренней женственности, которая не встречалась нам до сих пор. Ее "белые руки" несут в себе множество символических коннотаций. Они нежные и прекрасные, искусные и умудренные реальным жизненным опытом. Эта Изольда наслаждается обыденной, земной жизнью. Впервые мы встречаем ее в женской комнате замка, где она вышивает золотом по английской ткани. В ее жилах течет королевская кровь, но мы можем вообразить ее вынашивающей и нянчащей детей, готовящей, живущей простыми повседневными заботами, в которых проходит человеческая жизнь.

Мы будем называть эту сторону женственности "земной", ибо именно она связывает мужчину с земной природой, человеческим бытием, повседневной жизнью, с тем, что является неотъемлемой частью жизни: олицетворением в сфере отношений между людьми необходимости, преданности, долга, времени и пространства. Земная женственность — это внутренняя часть личности, стимулирующая ее к любви на земном уровне, к развитию простых человеческих отношений.

Она олицетворяет способность любого мужчины ощущать красоту, ценность и святость физического мира, реальной жизни и обычной человечности. Именно она определяет его отношения с людьми во внешнем мире. Анима же, наоборот, определяет отношение к личности во внутреннем мире. Земная женственность воплощает такую любовь, которой не знает ни романтический идеализм, ни проекции внутренних богов на простых смертных. Ее любовь содержит человеческое начало, которое связывает нас с реальными мужчинами и женщинами, возвращает нам ощущение человечности и приземленности.

Все, что ни делает Белорукая Изольда, свидетельствует о ее привязанности к человеческому. В этом состоит ее принцип, ее фундаментальная энергетическая система. Тристан говорит о Прекрасной Изольде: "Мы вместе выпили нашу смерть". Но другую Изольду смерть совсем не интересует. Ее интересует жизнь, обычная человеческая жизнь, на грешной земле с человеком, который будет любить ее такой, какова она есть, заботиться о ней; с человеком, которого она будет кормить. Земная Изольда не стремится в "сад наслаждений", который существует только в стране смерти. Вместо этого, она просит Тристана любить ее и жить с ней в Каре, пока они живы, здесь и теперь.

Сопоставляя характерные черты Прекрасной и Белорукой Изольды, мы сможем получить более детальное представление о земной женственности. Невозможно себе представить Прекрасную Изольду домашней хозяйкой, воспитывающей детей, моющей посуду, штопающей одеяла, стареющей вместе с мужем у домашнего очага. У нас возникает желание вообразить ее участницей великой драмы, опасных свиданий, страстных встреч, душераздирающих прощаний, или королевой, восседающей на тронев прекрасном замке. Она — волшебница, дочь королевы — колдуньи, родившаяся неизвестно где, на необитаемом острове. Она полубогиня-полуженщина. Она воплощает ту сторону женственности, которая всегда неуловима, недостижима; она — "недосягаемая принцесса", которую можно ощущать только в символах или образах. Анима способна жить внутри или экстравертироваться в драму: в костер, к прокаженным, в лес Моруа. Но она не может существовать в простых отношениях между людьми при наличии обязательств и вполне определенных ограничений.

Что же на этот счет можно сказать о Белорукой Изольде? Она не родилась волшебницей и полубогиней на границе "внешнего мира". Она появилась на свет в хорошо нам известном мире от смертных родителей, воспитывалась в окружении обычных людей, готовилась к нормальной человеческой жизни, к тому, чтобы иметь личную жизни. Она воплощает ту сторону женственности, которая свойственна повседневной жизни и личному благополучию.

Анима постоянно стремится нас увлечь во внутренний мир, в безграничный и бесконечный простор бессознательного, где нет никаких пределов, обязанностей и отсутствует необходимость себя сдерживать во имя долга и принятых обязательств. Земная женственность, напротив, открывает нам ограниченный мир личных отношений, где существуют правила, долг, обязанности, симпатия и преданность по отношению к человеку.

С тех пор, когда заходит речь о смерти, и та уже тащится за ним по пятам, Тристан оживает один единственный раз. Он тянется к Белорукой Изольде: ему хочется жить, любить, вернуться к человеческой жизни. Он забывает о заключенном со смертью договоре. Каэрдин открывает ворота Каре и тем самым открывает Тристану свое сердце. Тристан находит в замке симпатию, дружбу, любовь и славные подвиги, которые ждут его здесь.

"Неужели я не найду никого, кто бы излечил мое горе?" Но рядом находится женщина, которая его любит и может стать ему другом, подарить нежность, преданность, эротическую любовь, человеческую связь с семьей и домом. Вместе с ней у Тристана появляются брат, отец и родина. Почему же он все это отвергает?

Позже он сам скажет, почему... Находясь на смертном ложе, он отдает Каэрдину перстень из зеленой яшмы и в последний раз посылает его за Прекрасной Изольдой. "Скажи ей, что она должна прийти, ибо мы вместе выпили нашу смерть. Пусть она вспомнит мою клятву не любить никого, кроме нее. Я сдержал свое слово".

Вот он, мнимый идеал, — клятва, которая лежит в основе целой трагедии романтической любви. Тристан поклялся не любить никого, кроме нее. Эта единственная любовь является божественной любовью, о которой мы говорили раньше; она увлекает нас в пространство внутреннего мира. Но когда Тристан клянется служить лишь божественной любви анимы, он клянется отмести прочь земную любовь и человеческие отношения между людьми. Есть две великие любви, два мира, в которых должен жить человек; две Изольды, которым он должен служить. Слабое место романтической любви в том, что Тристан, занятый поисками одной любви забывает о другой. В этом заключается подлинный смысл отвержения Тристаном Белорукой Изольды.

Отказываясь от Белорукой Изольды, Тристан демонстрирует установку, характерную для западного мужчины. Западный мужчина бессознательно верит в то, что поступает абсолютно правильно, пытаясь использовать свой брак для соединения с анимой, рассматривая женщину в качестве экрана для проекции своей души и считая, что у него нет никакой необходимости воспринимать женщину всерьез в ее собственном праве, присущем каждой индивидуальности, живому существу, обладающему собственной уникальной структурой сознания.

Мужчина убежден в том, что он должен постоянно искать Прекрасную Изольду и отвергать Белорукую Изольду, что существует божественный образ, который он проецирует на женщину, никогда не относясь к ней, как к уникальной личности.

Романтическая любовь, следуя своей парадоксальной природе, постоянно нас дурачит: она проявляется так, что человек начинает верить в перспективу нормальных близких отношений. В результате он не идет молиться в храм, а "влюбляется" в другого человека. Неужели такое произошло только с одним Тристаном? Нам бывает очень сложно распознать огромное различие между реальным отношением к человеку и бессознательной его заменой на экран для своих проекций.

В клятве Тристана и его отказе от брака мы можем усмотреть ахиллесову пяту романтизма, а именно — его неполноту. Романтизм является попыткой устранить дисбаланс западной психики, оживить религиозные переживания, открыть внутренний мир, мистерию и божественную любовь. Но все коллективные явления обладают одним и тем же свойством: при восстановлении баланса обязательно возникает перекос в противоположную сторону. Романтизм обнимает полярные противоположности, он идеализирует божественный и экстатический мир, не оставляя места для обычной человечности. Обычная жизнь, с присущими ей отношениями обязательства, преданности, соблюдения правил, исполнения долга и концентрацией на повседневном человеческомбытии для наших романтических предрассудков слишком приземлена, глупа и грустна.

Брак Тристана символизирует его инстинктивное желание вернуться к человеческой жизни и человеческим отношениям. Его инстинкты вопиют в страстном желании земных, физических, любовных, партнерских отношений с обыкновенной смертной женщиной. Король Гоэль предлагает ему свою дочь. Тристан отвечает чисто рефлекторно, следуя инстинктивной воле к жизни: "Я принимаю ее, сэр". Белорукая Изольда — не его душа, не совершенство, не посланница небес. Но она по-человечески прекрасна, она перед ним открыта и, самое главное, она реальна. Это не фантазия, которая заслоняет от него весь внешний мир.

Но Тристан, женившись на Изольде формально, фактически отказался от нее. Отказываясь от супружеских отношений, он отвергает отношения простых смертных, предпочитая им страстные мечты и фантазии, которые переживаются только внутри. Такое воздействие романтический эпос оказывает на современные браки и отношения между мужчиной и женщиной в подавляющем большинстве случаев.

Заключая брак, мы говорим правильные слова, но внутренне не связываем себя никакими обязательствами. Однако этот этап в большинстве случаев оказывается предварительным; каждый участник в это время подспудно вписывает в брачный договор отказ от принятия на себя каких-либо обязательств. Каждый из нас оставляет за собой право отказаться от взятых обязательств по отношению к партнеру, если по воле судьбы страсть перенесет его проекцию на другого.

Именно такой характер отношений предсказывает миф для современной западной культуры, именно такой тип отношений мы считаем нормальным. Формально люди вступают в брак, но содержательно от него отказываются. Они предпочитают отказ от реальных обязательств по отношению к другому человеку в силу того, что поглощены лишь своим внутренним видением, внутренними идеалами, своими поисками совершенства в проявлениях анимы и анимуса, испытывая жажду неземной любви. Не осознавая, что такое стремление исходит изнутри, они уверены в том, что все возможности перед ними постоянно открыты, и за ними всегда сохраняется право повсеместно следовать за проекцией внутреннего идеала. Блуждая в романтическом тумане, мы считаем такое отношение исключительно "благородным" и в высшей степени "свободным", но фактически оно означает всего лишь неприятие реальности. Таков наш способ вычеркивания из уравнения части, имеющей отношение к человеческому бытию, который отражается в отказе от принятия на себя каких-либо обязательств перед Белорукой Изольдой.

Трагедия состоит в том, что, попав в среду с искренними отношениями между людьми и окруженный человеческим теплом, Тристан отказывается от того, чтобы этим наслаждаться или даже просто принять все, что его окружает. Любопытно, что все это ему ровным счетом ничего не стоит. Ему бы только открыть глаза, чтобы очнуться и посмотреть на окружающее его богатство жизни. Но туман романтического идеализма скрывает от него ту любовь, которой он так страстно жаждет. Отвергая Белорукую Изольду, он восстанавливает свой договор со смертью.

Такой сценарий романтической любви постоянно проигрывается в современной жизни. Мужчина ощущает скрытую неудовлетворенность браком или отношениями с женщиной. Жизнь теряет смысл, проходит ощущение восторга, а ему на смену приходит ощущение сумбура. Вместо того, чтобы осознать страстное желание неземной любви и внутренних переживаний анимы, за которые отвечает только он один, он перекладывает свои неудачи на женщину. Она не может его осчастливить, не так уж хороша, она не вполне соответствует его грезам. Хотя она дает ему все, что только может дать смертная женщина, он ее отвергает и отправляется на поиски Прекрасной Изольды. Он абсолютно убежден в том, что в какой-то женщине и при определенном стечении обстоятельств он отыщет Прекрасную Изольду и сможет реально и навсегда заполучить ее, и найдя в ней смысл жизни и реализовав свой потенциал. Тем самым мы очерняем земную любовь, отвергаем Белорукую Изольду и обновляем коллективную клятву "служить единственной любви".

Земная любовь, которую символизирует Белорукая Изольда, кардинально отличается от феномена, который мы называем "влюбленностью". С точки зрения мужчины, "любить" значит соединить свою жизнь с человеком, а не идеальным образом, своей проекцией. Это означает иметь отношения с конкретным человеком, ценить его, идентифицироваться с ним, подтверждать его ценность и святость именно такого, каким он является со всей его сложностью, включая теневую сторону и все остальное, что делает его простым смертным. Быть "влюбленным" значит совершенно иное: "влюбленность" направлена не на женщину, а на аниму, на мужской идеал: мужскую мечту, фантазию, надежду, ожидание, страсть к внутреннему образу, который он принимает за реальную женщину.

Это может объяснить, почему в "любви" между Тристаном и Прекрасной Изольдой так много недвусмысленного эгоцентризма. Тристан стремится заставить страдать Изольду, ибо его любовь направлена вовсе нена смертную женщину Изольду, а на самого себя! Он увлечен лишь своей проекцией, направленной на нее, своей страстью — той самой страстью, в которой он винит любовное зелье, в то же время регулярно подпитывая ее частыми посещениями Изольды.

Что касается Изольды, она совсем не кажется озабоченной тем, насколько Тристан счастлив и доволен жизнью. Она обеспокоена лишь тем, чтобы он не оставил ее первым, оставался верным ей одной, участвовал вместе с ней в драме, чтобы в ее финале очутиться в "саду наслаждений". Никто не обращает внимания на счастье, благополучие и выживание другого, но озабочен лишь переживанием и разжиганием собственной страсти, устремляясь в волшебную страну и пользуясь другим для поддержания накала страсти происходящей драмы. В заключительной части повествования они стремятся использовать друг друга, чтобы оторваться от обыденной земной жизни и улететь в воображаемый волшебный мир, где "прекрасные певцы постоянно поют чудесные песни". По настоящему они не любят друг друга, а пользуются друг другом как средством для интенсивных, страстных переживаний, которыми никак не могут насытиться.

Вот что представляет из себя романтическая любовь, согласны мы с этим или нет. Она заключена в эгоизме Тристана и Изольды, в использовании партнера для разжигания своей страсти, для собственного удовольствия. Это настолько очевидно, так наивно и так инфантильно, что ошибиться просто невозможно. С другой стороны, и наши версии на эту тему вряд ли можно считать более точными. До нашего романического сознания просто не доходит, что существует нечто странное в поисках так называемой "любви", цель которой состоит в исполнении только своих желаний, переживании только своей страсти, своей фантазии, своей "потребности в любви", своей безопасности, своей радости.

Если мы по-настоящему любим другого человека, мы являемся участниками спонтанного акта человеческого бытия, мы идентифицируемся с иным человеком, вызывающим у нас желание уважать, ценить и почитать его, желать ему счастья и благополучия. В те редкие моменты любви, когда мы не сосредоточены на собственном эго, мы прекращаем себя спрашивать, какому нашему ожиданию отвечает любимый человек и какие бурные и удивительные приключения принесет общение с ним.

Тристану следует вступить в два брака. Один из них — внутренний, со своей душой, Прекрасной Изольдой. Этот брак совершается при погружении во внутренний мир, в религиозных переживаниях и во время внутренней работы, в божественном окружении внутреннего мира. Второй брак — с Белорукой Изольдой. Этот брак означает союз с другим человеком, и смысл его в принятии ее как человеческого существа. Это также подразумевает иные отношения,например, дружеские. Когда люди становятся друзьями, они видят друг в друге обычные человеческие создания.

Мы можем понять суть этих браков, отражающих две сущности, соединенные в человеческом бытии: земную и божественную. Предпоследним символом синтеза этих двух ипостасей на Западе является Христос, а масштаб существующей реальности изумительно передается символикой христианского учения о воплощении. В нем говорится, что Бог явился в реальный мир, и становится человеком, чтобы искупить его грехи. Символический смысл этого события трудно переоценить. Оно означает, что физический мир, физическое тело и светская жизнь на земле тоже священны. Это говорит о том, что наша причастность к человеческому бытию обладает собственной внутренней ценностью. Предназначение бытия не в том, чтобы отражать наши фантазии о более совершенном мире, содержать наши идеалы, или приобщать нас к обыгрыванию аллегорий из иного мира. Физический светский мир обладает собственной красотой, своей достоверностью и существует по своим законами, которые следует знать.

Дзен-буддизм нас учит: "Все земное — это путь труда". Путь к просветлению, к душе, не проходит через облака, через отрицание земного. Он существует в рамках жизни, в решении насущных, земных проблем и в отношении к обыкновенным людям. Эта простая формула выражена в символической реальности Воплощения.

Воплощение олицетворяет парадоксальное соединение двух сущностей: божественной и человеческой любви, смешанных в одном сосуд. Оно свидетельствует о том, как Бог стал человеком, и Христос, Воплощение Бога, содержит в себе и человеческую, и божественную сущность.

В образе Христа отражена двойственная природа всякого человека, совместились две любви, по праву требующие от нас преданности, и главная проблема заключена в их синтезе. Воплощение свидетельствует о совместном существовании внутри единой личности божественного и индивидуального мира. Это происходит при таком сознательном синтезе этих сущностей, когда личность осознает свое "Я".

Каковы бы ни были идеи относительно конкретного исторического события, связанного с воплощением, имеет смысл со всей серьезностью отнестись к феномену Богочеловека как к символу и архетипической модели, находящейся в глубине бессознательного современного человека. Это психологическая реальность, унифицированный закон, воздействующий на человека изнутри, сознает он это или нет. Мы живем в соответствии с нашей двойной природой, проявляя то одну сторону этой сущности, то другую, понимая, что происходит или нет.

Воплощение символизирует синтез, любовное зелье — смесь. Попытавшись осознать нашу двойную природу, мы придем к трансцендентному синтезу; относясь к ней бессознательно и действуя наудачу, мы получим любовное зелье. Психология западной истории такова: если у нас не достает мудрости, чтобы принять воплощение всерьез, хотя бы в символической реальности, наша истинная двойная природа скроется в бессознательном. Бессознательная неземная любовь и противоречие между божественной и человеческой любовью символизирует любовном зелье. В таком виде оно существует и по сей день, варясь в котле проекций, смешанное в похлебке романтической любви.

Мы узнали, что одним корнем романтической любви является манихейский дуализм, существовавший в западной Европе в двенадцатом столетии под видом альбигойской ереси. Смысл этого религиозного течения заключался в том, что божественная часть реальности представляет собой абсолютное добро, а человеческая сторона — абсолютное зло. Для альбигойцев добро существовало лишь в духовной "плоскости", его можно было найти лишь на небесах. А физическое бытие человека, обыкновенная земная жизнь с ее сексуальной, эротической любовью и другими человеческими потребностями считалась "злом", грешной, зловонной и мрачной ямой. Именно такую теологическую идею доносит до нас Тристан на языке романтической любви: "Пусть она вспомнит мою клятву не любить никого, кроме нее". Альбигойский, христианский и романтический дуализм учат нас тому, чтобы служить лишь божественной любви, что обычное человеческое бытие совсем не вяжется с такой любовью, что мы должны любить людей только как отражения нашего идеала, нашей проекции неземной страсти: сверхчеловеческой, космической и Божественной.

Культ романтизма ведет нас к тому, что нам не хватает общения с обычными людьми, и заставляет искать бога или богиню, голливудскую звезду, "женщину или мужчину моей мечты", королеву красоты, то есть — воплощения анимы или анимуса. До тех пор, пока мужчина будет находиться под властью этой фантазии, его не интересует ничего, кроме своей анимы. Он будет стремиться к отношениям только с женщиной, отражающей его мечту о Прекрасной Изольде.

Легенда о Белорукой Изольде — это легенда об упущенной возможности Тристана. Тристан не использовал свой шанс узнать о том, что существуют две любви, два отношения: одно — с анимой, находящейся внутри, другое — с земной женщиной в реальном мире. Эти отношения в корне различны, и каждое из них по-своему истинно. Но если бы Тристан имел второй шанс, которым обладаем мы, он бы научился жить с Белорукой Изольдой, а не отверг ее. Он смог бы научиться тому, что смысл жизни состоит не только в поиске внутреннего идеала. В не меньшей степени он сосредоточен в земной женщине из плоти и крови, с которой Тристан живет в замке Каре.

Страдания и смерть

 

Моя болезнь не такая, как другие;
Она радует меня.
Я наслаждаюсь ею; Моя болезнь — то,
Чего я так стражду
И моя боль — мое исцеление!
Здесь нет места жалости:
Моя болезнь явилась ко мне, ибо я ее жаждал.
Это надежда,
Ставшая моей болезнью.
Но я так наслаждаюсь,
Лелея свою надежду,
Что готов страдать бесконечно.
И в моей боли столько радости,
Что я изнываю от наслаждения

Кретьен де Труа

Это слова одного из величайших поэтов, жившего во времена трубадуров, это голос того, кто впервые записал один из величайших "романов" эпохи раннего романтизма. Как блистательно ухватил он странную, неуловимую связь между романом и страданием! Кажется, что страдание является неотделимой частью романа; об этом знают все мужчины и женщины, которые когда-либо были влюблены. Мы можем пытаться этого избежать, и даже иногда воображаем, что избежали, но всякий раз страдание подстерегает нас там, где мы меньше всего ожидали с ним столкнуться. Оригинальной коннотацией хорошо известного слова "страсть" является "страдание".

Страдание внесли в роман наши предки, которые, в отличие от нас, действительно находили в романе духовную дисциплину. Научившись искать в женщине или мужчине идеал совершенства, который невозможно воплотить в грешном теле, ониприговорили нас к бесконечному циклу неоправданных ожиданий, возникающих вслед за горькими разочарованиями.

Более того: абсолютная правда заключена в том, что мы ищем свои страдания! Подобно Тристану, мы бессознательно отходим от своего пути, чтобы попадать в неразрешимые ситуации, вступать в отношения с чуждыми нам людьми, смешивать отношения с ожиданиями, которые чаще всего оказываются тщетными. Мы держимся за страдание, как если бы оно являлось неотъемлемой частью романтических переживаний, и мы не могли без них существовать. Получается так, что мы бессознательно наслаждаемся страданием. "Оно радует меня, я наслаждаюсь им". Если мои надежды тщетны, если они приносят мне больше боли, чем восторга, все равно: "Я так наслаждаюсь, лелея свою надежду, что готов страдать бесконечно, и в моей боли столько радости, что я изнываю от наслаждения".

Читая старинную поэзию и романы наших предков, можно многому научиться, ибо наши предки имели необыкновенный дар выражать неоспоримую и очевидную истину, которую мы не желаем признавать. Если мы сумеем повернуться к этой истине лицом и научиться у наших предшественников говорить о том, что видим, то начнем осознавать силы, действующие внутри нас. Далеко не случайно вся романтическая литература от "Тристана и Изольды" до "Ромео и Джульетты", включая современные романы, наполнена страданием и смертью. Кажется, что сама сущность романа требует для его развития особых условий: невероятных и странных событий, непреодолимых препятствий и нечеловеческой вражды.

Столкнувшись с невозможностью существования романтической любви в реальном мире, многие архетипические любовники, подобно Ромео и Джульетте, предпочитают одновременную смерть.

Что же из себя представляет идеализм, который настолько могуч, что заставляет предпочесть смерть и надежду на иной мир принятию совершенной жизни в этом мире? Что так сильно привлекает нас в страданиях, если мы постоянно попадаем в то самое пламя, в котором уже столько раз горели? Этот вопрос стоит себе задать, видя страдания Тристана и Изольды.

В первую брачную ночь перстень из зеленой яшмы соскальзывает с пальца Тристана и падает на каменный пол. Этот момент — поворотный пункт в судьбе Тристана.

Сохраняя верность своему внутреннему идеалу, олицетворяемому Прекрасной Изольдой, он отвергает жену.

"Мне невыносимо жалко жену, ибо она доверчива и простодушна. Видно, не в добрый час повстречались мне две Изольды. И у обеих я лишился доверия!"

В этот момент половина Тристана остается за железной дверью. Тристан решает отвергнуть жену и тем самым отвергает саму жизнь. Начиная с этого момента и вплоть до последнего дня, кажется, что он только и ждет смерти, которая, наконец, соединит его с идеалом, мечтой и внутренним воплощением совершенства — Прекрасной Изольдой.

Он отвергает земную любовь к Белорукой Изольде. Он жаждет служить лишь божественной любви, поэтому ищет в королеве свою душу. Но и Тристан, и Изольда не находят души друг в друге. В конце концов они находят друг в друге вызывающее страдания отражение божественного мира, который они надеются обрести после смерти. Лишившись обеих Изольд, Тристан становится несчастлив вдвойне. Отвергнув жену, он отказался от наслаждения земной жизнью. Отказавшись от духовной связи с Прекрасной Изольдой, он сразу же утерял эту связь. Он не может обладать ей так, как ему хочется. Он потерял путь в свой внутренний мир и отчаялся когда-либо обрести его. Ему остается только умереть, чтобы встретить Прекрасную Изольду на небесах.

Присмотревшись внимательнее, мы смогли бы гораздо раньше заметить приближение смерти. Любовники уже звали ее, стоя под высокой сосной и мечтая о прекрасном месте, где они могли бы жить согласно своим романтическим представлениям. Мы можем услышать это страстное желание в голосе Тристана, рассказывающего о "другом мире":

"Любимая, настанет день, когда вместе с тобой мы пойдем в счастливую страну, откуда никто не возвращается. Там высится замок из белого мрамора, в каждом из тысячи его окошек горит свеча, и у каждого окна менестрель играет и поет бесконечную мелодию..."'

Снова послушаем Тристана, который стоит перед королем Марком, изображая юродивого, и отвечает на вопрос короля, куда он собирается взять королеву:

"О, мое прекрасное хрустальное жилище находится очень высоко, между небом и облаками. Солнце пронизывает его своими лучами, и ветра не могут причинить ему никакого вреда. Туда понесу я королеву, в мой хрустальный покой, цветущий розами и сверкающий утром".

Но где же находится эта прекрасная страна? Как туда добраться? Тристан мечтает отправиться туда по черной тропе смерти. Расставаясь с королевой в последний раз, он приглашает еена свидание со смертью. Он произносит пророческую фразу, раскрывающую его намерение: "Близка моя смерть, вдалеке от тебя с тоски я умру".

Изольда отвечает ему:

"Мой милый, обними меня крепко и прижми так сильно, чтобы наши сердца разорвались, а души улетели. Возьми меня в счастливую страну, о которой ты мне когда-то рассказывал. В ту страну, откуда никто не возвращается, где прекрасные певцы поют чудесные песни..."

"Я увезу тебя в счастливую Страну Живых, — говорит Тристан, — срок близится, и когда он настанет, — я позову тебя. Придешь ли ты, любимая моя?" 

Когда Тристан лежит на смертном ложе, раненый отравленным копьем, он отдает Каэрдину перстень из зеленой яшмы и посылает его к Изольде с вестью:

"Скажи ей, что она должна прийти, ибо мы вместе выпили нашу смерть".

Действительно, они вместе выпили свою смерть. И в соответствием с логикой смерть остается единственной целью, к которой они страстно стремятся. Такое глубокое отчаяние в этом земном мире можно переносить только ради совершенства, красоты и счастья, которые они обретут потом, в ином мире. Но что же из себя представляет эта славная земля с дворцами из белого мрамора и покоями, полными цветущих роз? Где же находится эта счастливая страна живых?

Таким совершенством и красотой может обладать только внутренний мир. Мы инстинктивно узнаем его, ибо что-то внутри нас откликается на слова влюбленных; их страстное желание вызывает какую-то дрожь в нашей душе.

В этой сказочной стране и воображаемом мире душа сокровенно общается с богами. Но почему символом чудесного душевного мира является смерть? Почему Тристан и Изольда убеждены в том, что могут, только ступив на тропу смерти, его обрести?

С незапамятных времен считалось, что смерть "освобождает" душу от ограничений физического пространства и времени, перенося ее в безграничное пространство духа и вечности. Это освобождение от бренного земного мира для бессознательного является символом чего-то очень значительного и утонченного: символом выхода эго за рамки условностей крохотного мирка и суженого мироощущения ради огромного и безграничного внутреннего психического универсума. В свободном от условностей представлении смерть — это не конец, а символ глубинных изменений и превращений.

"Страна смерти" — это мир души. Глубочайший смысл смерти, переживаемой в недрах бессознательного, заключается в символической трансформации эго, проникающего в пространство души и сливающегося с ней, чтобы покинуть свою крошечную империю ради великой беспредельной вселенной.

Понимание этого смысла открывает перед нами огромную перспективу, и нам необходима именно трансформация, но не смерть! Такая символика постоянно встречается в великих романтических легендах, в которых "смерть" глубоко символична. Такова единственная возможность разрешения конфликтов, возникающих, когда отношения преданности и долга перепутаны с ужасными романтическими страданиями. Единственное истинное разрешение конфликта заключается в изменении сознания и переоценке ценностей. Однако, даже если все сказанное — чистая правда, в ходе трансформационного процесса нас ждет реальная "смерть" — смерть эго. "Смерть эго" не означает его исчезновения. Она означает, что эго приносит в жертву старый мир, старое мировоззрение и старые, прочно укоренившиеся установи. Когда в жизни возникает новая система ценностей и становится возможным новый синтез, старое мировоззрение разрушается. Это разрушение ощущается как смерть.

Если эго видит смертельную угрозу, оно начинает сопротивляться и бороться с переменами. Каждый из нас поступает так в период романтической любви; даже осознавая реальную необходимость в переоценке ценностей с тем, чтобы испытать настоящие откровения в романтической любви, мы все равно ощущаем угрозу. Цепляясь за старые установки, мы предъявляем все те же претензии к другим в бесплотных попытках по-прежнему прожить романтические фантазии. Усомниться в истинности своего мнения с тем, чтобы изменить его и тип поведения, для нас эквивалентно ощущению наступающей беды. Вот в чем заключается "смерть эго", которая нас ожидает в процессе трансформации.

Во времена Тристана люди понимали символы буквально. Они вернули, что, умирая и расставаясь с физическим телом, они обретают мир души и духа. Однако в каком-то смысле они определенно были нас мудрее. Наши предки лучше осознавали и были куда более конкретны в отношениях, которые считали романтической любовью. Катары и трубадуры открыто заявляли, что стремятся к трансформации, находя ее в страстной любви и смерти. В смерти — ибо она освобождает от телесных оков. В страсти — ибо в ее огромном накале, ее восторге и страдании они предвкушали ощущение божественного мира. Для них романтическая любовь играла роль инициации. Считалось, что любовная страсть одухотворяла избранных, ожидающих приближения истинной,конечной страсти. Она сжигала жизнь, отделявшую человека от "страны, из которой никто не возвращается".

Мы не так прямолинейны, и не осознаем, что ищем. Но, унаследовав те же верования, мы живем, стремясь к трансформации, желая озарения, придающего жизни смысл и целостность. Мы занимаемся поисками утерянной когда-то души, пытаясь проникнуть в божественный мир. Но мы не имеем понятия, что из себя представляет внутреннее переживание богов, происходящее на символическом уровне. Как одержимые, бессознательно и импульсивно, мы ищем таких переживаний в страстной влюбленности, высвобождая энергию, которая нас порабощает и овладевает нами. Это восторг вперемешку со страданием, это нечто, напоминающее смерть, но в первую очередь — это состояние, которое возникает после смерти и называется трансформацией. Это смерть и возрождение одновременно. Человек умирает в одном мире и остается жить во вселенной, которая больше, чем сама жизнь. Пока не кончилась страсть и сохраняются проекции, человек переполнен переживаниями. Больше того, только их он и ищет.

Тристан верит, что существует два способа войти в контакт с внутренним миром. Первый — через экстаз и страстные страдания по Прекрасной Изольде. Второй — через физическую смерть и уход из реального мира. Мы, современные жители Запада, сузили возможность выбора: большинство ищет внутренний мир только в накале романтической страсти. Почему?

Частично из-за нашей косности и жесткого дуализма, разделяющего жизнь на физическую — на земле и духовную — на небесах. И катары, и средневековое христианство учили Тристана тому, что земная жизнь — это ничто, по сравнению с духовной, которая существует на "небесах", но лишь после смерти.

Наше сознание превратило эту веру в бессознательную идею о том, что духовная сторона жизни существует "где-то там" и представляет собой нечто "запредельное". Она всегда находится там, где отсутствует "я". Где угодно, только не в "моей жизни". Мы, люди Запада, не можем окончательно поверить, что обладаем способностью чувствовать в себе божественное начало и ощущать духовную жизнь как внутреннее переживание, находясь в потоке событий повседневности. Нам чрезвычайно трудно думать о внешнем и внутреннем мирах, одновременно существующих в человеке. Именно поэтому мы пытаемся найти воплощение божественного начала в чем-то или ком-то в физическом мире. Другая причина непрекращающихся поисков души в романтической любви связана с тем, что человек западной культуры просто-напросто не верит в реальность внутреннего мира. Отсюда неизбежно следует, что непрожитая жизнь должна быть спроецирована на внешний, физический мир, чтобы оставаться бессознательной. Существование, отличного от физического, внутреннего мира житель Запада осознает с большим трудом. Мы рассуждаем о внутренней реальности, о "душе" и "духе", но на деле в них не верим.

В течение прошлых столетий мы постепенно утрачивали контакт с внутренним миром и его символами, по мере того как наша культура становилась все более конкретной и материалистичной. В этой области произошла обратная эволюция.

Во времена Тристана подавляющее большинство населения Запада рассуждало о "душе" и "духе" как о квазиматериальных сущностях, чуть более субтильных, чем физическое тело. Им полагалось находиться либо в теле человека, либо "на месте", либо "в тюрьме", либо "на небесах". Люди считали небеса реальным физическим миром, а не особым отношением к бытию. Целые века они размышляли о том, каково место небес в физическом! По прошествии нескольких столетий после Тристана, во времена Галилея, было весьма опасно называться астрономом, ибо большинство населения было убеждено, что божественный мир располагается "где-то там", среди звезд и планет. Галилея обвинили в ереси, ибо в телескоп он увидел то, что противоречило этой идее.

Мы с тех пор ушли не слишком далеко. До сих пор романтизм остается настоящей религией: мы по-прежнему привносим божественный мир в мир земных людей, в которых влюбляемся. И очень может быть, что любой психолог, утверждающий (после наблюдения в телескоп), что божественному миру нет места в романтизме, вызовет раздражение и будет обвинен, если не в ереси, то уж наверняка в том, что портит людям настроение.

Теперь, когда мы узнали секрет, раскрывающий смысл "страдания и смерти", нам становится понятно, что "смерть", которая сопутствует романтической любви, — это трансформация, конец старого мира, опаляющее прикосновение к пламени, которое уничтожает прошлое, одновременно давая толчок новой жизни. По большому счету, романтические страдания ничем не отличаются от мистических и религиозных страданий. Они несут боль, которую испытывают все смертные в условиях ограниченной земной жизни, когда происходит рождение нового мира.

"Почему получается так, что мы получаем огромное наслаждение, читая повествования о несчастной любви? Наверное, потому, что мы стремимся лучше понять, что происходит у нас внутри. Между страданием и пониманием существуетглубокая связь. Смерть и самоосознание составляют единоецелое. Европейский романтизм можно сравнить с человеком, для которого страдания, особенно любовные страдания, являются наилучшей формой понимания".

(Де Рижмон. Любовь в замкнутом мире. С. 51-52)

Страдание — неизбежная часть пути, которую следует пройти, чтобы прийти к осознанию; это неизбежная цена, которую следует заплатить за столь желанную трансформацию. Мы никак не можем его обойти, ни одна попытка не будет успешной, и в результате мы станем вдвойне несчастными, ибо уже заплатили необходимую цену, но не достигли трансформации. Здесь в полной мере проявляется следствие сурового, но непреложного закона: трансформация происходит лишь при наличии готовности страдать сознательно. Уклониться от этой судьбы — значит втянуться в бесконечный путь кармы. Вот в чем главная причина наших страданий и бессознательной жажды боли. Мы стремимся к тому, чтобы она врезалась нам в память, ибо мы хотим лучше осознать все, что "пылает у нас внутри".

Однако существует свобода выбора, как именно страдать. Большинство совершает этот выбор бессознательно. Поэтому нам кажется, что страдания бессмысленны и только причиняют боль, а романтические отношения замыкаются в заколдованный круг: мы влюбляемся, находим идеальное совершенство, но приходит время, и наступает горькое разочарование. Тогда мы страдаем. Мы следуем за своими проекциями в постоянном поиске того, кто заменил бы несуществующий идеал и совершил волшебную трансформацию. Не обнаружив божественного мира там, где искали — в земной жизни — мы страдаем и впадаем в отчаяние.

Но сознательно и добровольно принимая страдание, мы приобретаем нечто взамен, а именно — подлинную трансценденцию. Сознательное страдание — это переход границы "смерти эго", добровольный отказ от проекций на других людей, прекращение поисков "божественного мира" в жизни и вместо них — обретение внутренней жизни, наполненной психологическим и религиозным смыслом. Это принятие на себя ответственности за открытие в себе гармонии, новых возможностей, а также принятие ответственности за исследование своих психических структур, которые хочется изменить. Этот болезненный и сложный процесс не проходит без конфликтов, поисков ответа на собственные вопросы, раскрытия двойных смыслов, которые не могли выявиться иначе.

Однако страдание приводит к гармонии, возвышая романтизм и направляя его в божественный мир. Мы совершаем открытие: чтобы обрести этот мир, мы должны умереть не физически, а символически. Наше страдание — это символическая смерть.

Мы изумляемся, обнаружив, что можем пребывать в божественном мире, не покидая телесной оболочки и находясь на грешно земле. Тогда у нас в глубине души возвышается "дворец из белого мрамора, в каждом из тысячи окон которого играет менестрель". Мы можем найти этот чудесный дворец не в другом человеке и не по другую сторону могилы, а в своем внутреннем мире.

Если мы правильно переживем эту смерть (как ни парадоксально это звучит), она для нас обернется путешествием навстречу новой жизни. Смерть нам откроется как другая, не известная доселе, сторона жизни. И "смерть" в кульминационной точке романа означает не распад жизни, а расцвет внутреннего мира.

Изольда — Майя: танец иллюзии

Самое лучшее, что приносит нам романтическая любовь, — это высший смысл двойного откровения: на какое-то время мы расстаемся с прагматизмом и практичностью западного мышления и поворачиваемся лицом к символической реальности, которая позволяет распознать суть земной любви. Самое неприятное, с чем мы неизбежно сталкиваемся, заключается в том, что романтическая любовь превращается в серию иллюзий, которые опустошают жизнь и искажают любовь, вместо того, чтобы ее поддерживать.

Эти две противоположные грани романтической любви, которые способствуют нашему развитию, если мы "правильно" проживаем роман, и разрушающие нашу личность в ином случае, являются отражением двух ипостасей анимы. Мы можем увидеть в ней Изольду, королеву внутреннего мира, зовущую в глубинные слои бессознательного; но она может оказаться и майей, богиней иллюзии. Выступая в одной роли, она служит жизни, придавая ей смысл, но другое ее лицо ужасно: разрывая в клочья ткань земной жизни, она уводит нас прочь от реальности и превращает желание любви в нескончаемый танец иллюзий. Мы наблюдали Тристана и Изольду в танце анимы, в котором нам все, до тонкостей, понятно.

Наступило время вспомнить слова Юнга по поводу двух ипостасей Изольды:

"Устранение проекций превращает аниму в то, чем она реально является, — в архетипический образ, который, находясь на соответствующем месте, служит во благо. Находясь между эго и внешним миром, она поступает, как изменяющая все и вся Шакти, ткущая вуаль Майи в танце иллюзии бытия. Но, помещаясь между эго и бессознательным, анима становится обителью божественных и полубожественных образов — от языческих богинь, до Пресвятой Девы Марии, от соискателя Чаши Грааля до святого".

( Юнг. Психология переноса. С. 504)

Находясь между эго и бессознательным, душа открывает путь к богу, создавая возможности духовной жизни. Вмешиваясь в личные отношения с людьми, она превращает их в иллюзию, налагая заклятье майи.

В мифах индуизма Майя — богиня, исполняющая танец иллюзии, ткущая паутину вуали, натянутую между человеком и внешним миром, искажающая восприятие реальности. Считается, что практическая цель йоги заключается в том, чтобы "смотреть сквозь паутину майи".

По мере приближения к концу мифа, эта вуаль опускается на глаза Тристана. Майя налагает на него заклятие. С этого момента не Изольда вдохновляет его, а Майя держит в объятиях вечного сна. Ноги Тристана теряют связь с землей; он вздыхает, томится и мечется между Каре и Корнуоллом в полубреду и состоянии временного помешательства. Его ничто не трогает, не интересует, за исключением существующего в его воображении образа Изольды. Ее образ им овладел, но уже не служит жизненным интересам и ведет в никуда. Тристан запутался в своей фантазии, которая не привела его во внутренний мир, отрезав от мира внешнего, а также от его друзей и земной жизни. Свои последние дни он, глухой ко всему происходящему, погружается в сны Майи, танцуя под разрушающую музыку, которую только он один и слышит, в пространстве, которое открывается только ему.

Майя — это иллюзия, искаженная реальность и даже ее потеря. Легенда о Тристане и Изольде — это история о том, как романтическая любовь погибла от иллюзии. Пробуждаясь от когда-то овладевшей им иллюзии, мужчина вдруг осознает, что женщина, которую он любил, не может и не будет решать его проблемы и делать жизнь счастливой без его усилий. В свою очередь, его жена пробуждается от собственной иллюзии, видя перед собой человека, который совсем не похож на того, за кого она выходила замуж. Хуже того — он такой же бесчувственный и безумный, как и другие мужчины. Но она видела не мужчину, а только свою иллюзию. Но откуда взялась эта иллюзия?

Многие индуисты, как и некоторые христиане, верят в иллюзорность окружающего нас физического мира и подлинную реальность мира духовного. Многие жители Запада, наоборот, верят в иллюзорность внутреннего мира и реальность мира физического. Однако ни внутренний мир психики, ни внешний физический мир не иллюзорны. Иллюзия — это искаженное отношение внутреннего и внешнего миров. Мы порождаем иллюзию, накладывая внутренний мир образов — постоянный поток фантазий — на внешний мир и существующих в нем людей. Мы видим физический мир через пелену внутренних образов раскрашенным и искаженным. Апостол Павел сказал: "Теперь мы видим гадательно, как бы сквозь тусклое стекло..."

Физический мир — истинный и реальный; внутренний мир — тоже. Только смешивая их, не имея возможности жить в символическом внутреннем мире и стараясь увидеть символы в конкретных людях, возникает мир иллюзий. Иллюзорный мир — это царство проекций, которые так искажают внутренний и внешний мир, что мы не способны отнестись объективно ни к тому, ни к другому.

Переживая фантазию наступления умиротворения и достижения целостности, мужчина стремится утвердить эту фантазию в качестве собственного успеха в организации внутреннего мира. Но, как правило, он проецирует на женщину образ рая, желая бессознательно, чтобы она отвечала этому образу, воплощая его в повседневной деятельности, и поступала так исключительно ради него. В это время у него рождается иллюзия. Он смотрит "сквозь мутное стекло" и больше не видит реальную жизнь такой, какова она есть, принимая за существующую реальность свое внутреннее. При этом оба мира искажаются и обесцениваются.

Анима превращается в Майю не потому, что с ней что-то не так, а в результате человеческой деятельности. Вспомним, что анимой мы назвали душу мужчины. Моя душа — это не аморфная, сентиментальная субстанция, пригодная лишь на то, чтобы сочинять любовные письма. Моя душа — это моя совершенная часть, обладающая уникальной особенностью: она является психическим органом, придающим жизни блестящую совокупность психических и физических компонентов, составляющих человеческую личность.

Человеческая душа устроена так, что позволяет видеть и ощущать другую сторону космоса, жить в его многомерности и многообразии. Душа может себя вести лишь так, как ей предопределено и лишь тем, что составляет ее сущность: она может увлекать к бесконечному. Наложив ограничения на мир души, мы ничего не добьемся: она по-прежнему будет увлекать нас к бесконечному. Мы вовлекаем душу в личные отношения, а она продолжает нас тащить к безличному и трансперсональному. Таким образом, Изольда превращается в Майю — не из-за изъянов, существующих в душе, ибо она абсолютно чиста, постоянно увлекая нас на свою сторону жизни, которая перекликается с бесконечностью.

Когда человек вкладывает душу в личные отношения, она продолжает себя вести, как ей полагается: она увлекает личные отношения к архетипическим. Она превращает конечную ситуацию в бесконечную, находя в ней аллегорию великих архетипических тем, вечные вопросы, святые пророчества и крестовые походы. Мы становимся свидетелями того, как мужчина вкладывает душу в самые разные конечные ситуации и отношения. Тогда мы говорим, что он "придает чему-то слишком много значения, или "делает из мухи слона", или "превращает пустяк в событие вселенского масштаба". Вот так, обыденно и приземлено, мы рассуждаем об "инфляции", то есть о придании конечной ситуации слишком большого смысла, ибо мужчина вкладывает в нее душу, и та, соответствуя своей природе, превращает эту ситуацию в бесконечную. Так Изольда превращается в Майю, и анима становится невольным творцом иллюзий.

Сущность анимы проявляется в сотворении иллюзии жизни. Когда эта иллюзия переживается сознательно на символическом уровне, она воссоздает мир великолепия и красоты, открывая новое видение современного универсума, возвышающее нас над ограничениями личной жизни и приобщающее нас к единому и вечному. Мы начинаем видеть себя и свою жизнь в разной перспективе, ощущать себя в потоке времени и представлять свою жизнь в качестве как индивидуального проявления вечного, которое всегда было, есть и будет.

Душа — это часть нас, которая постоянно стремится обновить нагие сознание, сделать его универсальным, привнести в него великие мотивы жизни, существующие за границами личного, трансцендентные всякой индивидуальности, и одновременно — единые для всех. Душа каждого из нас обращена к Богу, подобно цветку подсолнуха, который постоянно поворачивается навстречу лучам солнца. Она общается только с архетипами, богами внутреннего мира, распознавая великие лейтмотивы индивидуальных переживаний. По этой причине анима вносит огромное напряжение в личную жизнь. Аниму не интересует идиосинкразия повседневной личной жизни: текущий счет в банке, удовлетворенность отношениями с окружающими, как скошена трава на газоне возле дома. Ее взгляд обращен на космическую перспективу, сосредоточен и сфокусирован в масштабе Вселенной, где в качестве единственной точки отсчета выступает внутренняя целостность. Ценности анимы не человеческие, они — космические. Ее единственный интерес заключается в том, жив ли человек, переживает ли он каждую великую тему общечеловеческого бытия, которая потенциально содержится внутри его индивидуального бытия.

Душа любого человека требует, чтобы он "был" и жил в каждой великой роли, содержащейся в коллективном бессознательном: предателя и предавшего, влюбленного и возлюбленного, агрессора и жертвы, благородного и никчемного, победителя и побежденного, воина и пастора, человека страдающего и человека возрождающегося.

Если мужчина пытается решить проблему души в условиях брака, его душа разрушается, искажая его представление о семье и браке. Его душа будет увлекать его с женщиной в бессознательное, превращая их в аллегорию любви, смерти и потерянного рая, сделав из брака драму архетипического масштаба с полным смятением чувств. Так или иначе, эта драма постоянно разыгрывается у него внутри, но в последнем случае — на уровне фантазий. Если он научится относиться к ней на том же уровне, переживая символически, то сможет жить в ладу со своей душой. Он может устремиться за душой в бесконечность, сохранив определенные нормы в отношениях с женой.

Работая со сновидениями, с активным воображением и в медитации, он последует за душой во времена Камелота и примет участие в рыцарских турнирах. Он отправится на поиски Чаши Грааля, сразится с драконами и Морольдами, будет отстаивать честь прекрасных дам, исцелять недуги и залечивать свои раны. Он будет предавать и будут предавать его, он станет грешить, каяться и мстить. Он проживет жизнь всех архетипов коллективного бессознательного, но сделает это в символической форме. Он сохранит содержащийся в символе смысл, ибо символ является единственным сосудом, который может существовать, не треснув и не разрушив личную жизнь.

В результате символического путешествия в бесконечность, в сновидении или активном воображении, следуя за своей душой, человек может найти обратную дорогу в конечный земной мир, где он найдет в целости и сохранности свой дом, жену и отношения с окружающими. Здесь он может сосредоточиться на решении конкретных вопросов, связанных с ограничениями повседневной жизни. Он может научиться не ссориться с женой, ибо гнев его связан с чем-то внутри него или вызван стремлением души к схватке с внутренними врагами. Он приобретет опыт распознавать в своей фантазии внутренний феномен и переживать ее на соответствующем уровне.

Мужчина, который допускает в брак аниму, фактически вселяет в него фантазию, воспроизводя ее в серии архетипических сцен и превращая ее в место действия безличных сил бессознательного. Если жена не присоединилась к его фантазиям, она постепенно начинает осознавать, что является не столько женой, сколько вспомогательной декорацией в постановке гигантской драмы, которая постоянно разыгрывается во внутреннем мире мужа.

В качестве функции, определяющей характер отношений, анима весьма далека от того, чтобы служить объективным индикатором их чистоты. Представляется очень странным, что анима вообще когда-либо может стать полезной в установлении и развитии отношений.

В любой классической форме она представляет собой нечеловеческое или получеловеческое творение, поэтому ее влияние и воздействие уводит человека прочь от конкретной жизненной ситуации. Она создает настроения, искажения, иллюзии, которые влияют на отношения между людьми лишь там, где они готовы разделить соответствующее настроение или фантазию. Если мы хотим реальных "отношений", необходимо исключить аниму! Ничто не может больше помешать истинному, адекватному, возникающему в человеке чувству, чем анима...

Отношения Джорджа и Марии зависят от личностных качеств Джорджа и Марии. Их отношения отражают их чувственную жизнь и являются для них уникальными. Если на их отношения влияет анима, они не столько отражают особенности их личности, сколько игру живущих в них архетипических фантазий. Люди превращаются в актеров, играющих коллективные роли в бессознательных фантазиях, в том числе роли любовников, скандалистов, воинов.

Анима не вводит человека в пространство чувств; а наоборот — выводит из него. Выполняя функцию связи сознания с бессознательным, она препятствует осознанию чувства, вытесняя его в бессознательное и превращая человеческое в бесчеловечное. Она привносит в сознание иные образы и суждения, не имеющие отношения к миру, в котором живут люди.

(Хиллман. Анима. С. 111-112)

Когда человек "влюбляется", он выходит из пространства любви в жажде поклонения своей женщине-душе. Анима немедленно приступает к вытеснению земных отношений из человеческого измерения. Любовь — теперь уже не просто любовь, а божественный экстаз. Присутствие рядом любимого приносит не покой и счастье, а неземное блаженство. Но как только душа устремится к иной, "несчастливой" стороне архетипа, каждый раз плохое настроение становится причиной ссоры или разрыва, недостаток внимания превращается в предательство, а любой взгляд на другого мужчину или женщину является самым подходящим поводом для взрыва ревности. Каждое рядовое событие неизбежно становится частью драмы. Анима может только отвлечь человека от повседневной жизни, превратив его в участника вселенской драмы.

Весьма удивительно, что в этот момент человек особенно остро чувствует свою уникальность и индивидуальность, несмотря на то, что с окружающими людьми, за исключением его возлюбленной, ничего не происходит. Фактически именно тогда он расстается со своей индивидуальностью. Любовники теряют свою идентичность, превращаясь в Тристана и Изольду или Ромео и Джульетту, то есть в актеров коллективного спектакля, сценарий которого давно предопределен, а все сцены — известны заранее. Это — сущая правда, ибо человек прекращает быть самим собой и становится действующими лицом всемирной драмы, где испытывает такой накал чувств, который так отличается от повседневных ощущений, что в первый момент наступает экстаз.

Но, подобно Семеле, настоявшей, чтобы Зевс появился перед ней в божественном облике, человеческие отношения просто сгорают, — "выгорая", подверженные воздействию безликой божественной энергии, сосредоточенной в проекциях анимы и анимуса. Часто говорят, что люди "перегорели". Это абсолютная правда. Они так истощены испепеляющим накалом романтической любви, пытаясь в ее присутствии жить среди восторгов, баталий, расставаний и встреч, что, в конце концов, им становится абсолютно нечего терять, ибо не осталось ни жизненных сил, ни доброй воли, ни эмоциональной связи — всего, что свойственно любви и преданности в обычной человеческой жизни.

Нет ничего удивительного, что многие из нас, чувствуют горечь, оказавшись вовлеченными в танец иллюзий. Тогда они обвиняют романтическую любовь в однообразии, считая ее бессмысленной симуляцией, и отказываются от любви вообще. Однако существует иной, более благоприятный, выход из этого танца. У человека возникает потребность закончить танец, узнав скрытую под иллюзией правду. Если мы основательно поищем скрытую правду, то, замкнув круг, мы вновь окажемся на корабле вместе с Тристаном, Изольдой и любовным зельем. Мы снова зададимся вопросом, почему божественное озарение к нам пришло не в религиозном переживании, а через любовь, проекции и иллюзии. Ответ нас изумляет. Это произошло из-за отсутствия религиозной жизни, а пространство духа притягивает и захватывает нас, где придется. У нас существуют церкви, верования, догмы, мы имеем право на собственное мнение и массу возможностей для встреч и общения. При этом у нас отсутствует религиозная жизнь, ибо мы обращаем слишком мало внимания на душу, то есть на внутренний мир.

Тристан дает нам возможность посмотреть на себя со стороны, ибо он никогда сознательно не ищет Прекрасную Изольду с тем, чтобы вместе жить духовной жизнью. Ему никогда не приходит в голову уделять побольше внимания душе. Но душа овладевает им против воли, в дурмане любовного зелья, а затем — в танце иллюзии. Подобно Тристану мы игнорируем свою душу. Мы никогда не ищем ее и своих богов сознательно и добровольно, зато душа находит и овладевает нами через проекции и иллюзии. Мужчина, который выпил зелья и смотрит на Изольду, увидит не Изольду, а Майю, не почувствовав и не поняв разницы, и тогда его ноги приходят в движение и он включается в танец.

Если мужчина способен отделить и очистить любовь от иллюзии, то, чтобы этого достичь, ему необходимо приложить усилие воли. Одного героического решения избавится от проекций недостаточно. Мужчина может избавиться от влияния анимы на брак, отношения к окружающим и личную жизнь, лишь освободив для нее подходящее место на ином уровне бытия.

Западный человек испытывает потребность в утверждении своего религиозного начала. Чтобы этого достичь, следует в первую очередь отнестись серьезно к тому, что образы и чувства в его снах, фантазиях и воображении — это божественные образы, существующие отдельно от реалий земной жизни, но от этого никогда не теряющие ни истинности, ни важности. Ему следует отнестись к ним как можно серьезней, и даже какое-то время в них вживаться. Тогда он может увидеть в них носителей громадной энергии, жителей духовного мира, которые дают о себе знать человеческой душе через те или иные символы.

К этому можно прийти, совершая традиционные религиозные ритуалы, через созерцательную медитацию йоги, работу с фантазиями и сновидениями, или при помощи открытого Юнгом метода работы с активным воображением. Но для этого необходим определенный опыт внутренней работы и укрепление душевной жизни, которое достигается реальной ежедневной практикой.

Поступая так, человек постепенно начинает отличать внутреннее от внешнего, символические переживания от физической жизни. Он проецирует, но одновременно учится правильному отношению к своим проекциям. Он страдает, но его страдания приводят к определенным результатам: эволюции и переменам, а не к нескончаемому повторению одного и того же танца. Его душа, которой он, наконец, позволит жить, беспредельно развиваясь, в естественном элементе, символе, все реже и реже будет вторгаться в его земную жизнь. У нее пропадет всякая необходимость овладевать им, опустошая его земную любовь, отношения с людьми и брак.

Такой способности видеть различия, такого развития и понимания достигает человек, заплативший полную цену. Постепенно его танец замедляется, превращаясь в символическую реальность. Майя поднимает свою вуаль, и человек прозревает. Он узнает, что значит быть смертным и при этом обладать бессмертной душой.