Универсальные энергии, которые проявляются в поведении человека и его установках, в целом подразделяются на две противоположные категории. Китайцы называют их Инь и Ян, а по другой терминологии, разработанной социологом Парсонсом, это, соответственно, экспрессивность и инструментальность1.
Эмпатия и проявление заботы представляют собой примеры экспрессивной размерности, или измерения Инь. Бережное отношение к внешним семейным связям, нивелируя возникающие стрессы и напряжения, сохранение ровных отношений между членами семьи, эмоциональной поддержки и управления в качестве посредника в отношениях — все это входит в содержание экспрессивной функции. С другой стороны, инструментальная размерность, или измерение Ян, ориентирована на компетентность и цель и связана с. адаптацией и взаимоотношениями с миром, находящимся за рамками семьи. Инструментальная функция включает в себя авторитет, дисциплину и высказанное суждение.
Простой путь, с помощью которого общество дифференцирует экспрессивные и инструментальные функции, проходит вдоль социально-половых линий, нагружающих сильно, но не слишком тяжело мужские роли инструментальными функциями, а женские роли — экспрессивными функциями.
В течение многих лет американское общество считало проявление маскулинности признаком психологически здорового мужчины, а проявление феминности — признаком психологически здоровой женщины. Однако не так давно начались споры о том, что наша современная система разделения социально-половых ролей, по всей вероятности, уже себя изжила и в настоящее время служит лишь для того, чтобы уберечь и мужчин и женщин от развития в целостную человеческую личность. Сторонники этого убеждения настаивают на том, что людям больше не следует социализироваться для подтверждения стандартов социально-половой идентичности, а двигаться в направлении "андрогинности", развивать в себе и маскулинное, и феминное начало, инструментальную и экспрессивную функцию, Инь и Ян.
Человек, который максимально идентифицируется с социально-половой ролью, мотивирован тем, чтобы поддерживать свой собственный образ в качестве мужского или женского, и эта цель достигается задержкой в развитии или подавлении любого поведения, которое могло бы рассматриваться как нежелательное и неприемлемое для соответствующего пола. Таким образом, каждая социально-половая роль является не только подтверждением "соответствующих" ей признаков, но и одновременным отказом от характерных качеств, как правило, ассоциирующихся с противоположной социално-половой ролью.
В противоположность традиционному распределению ролей, андрогинная половая роль предполагает равное присутствие маскулинных и феминных качеств. Андрогинная личность обладает способностью не терять чувствительность к изменяющимся ограничениям в разных ситуациях и предполагает уместным любое поведение, которое в данный момент оказывается наиболее эффективным.
Социально-половые роли не только определяют, как именно женщины и мужчины сознательно идентифицируют свое эго. Наряду с этим они помогают людям выявить присутствующую у них бессознательную составляющую противоположного пола, их аниму и анимус. Некоторые полагают, что типичные психологические черты мужчины, которые проявляются в его аниме, представляют собой некую чисть феминного начала, выполняющую у мужчины некую подчиненную функцию, и, в свою очередь, анимус представляет собой маскулинное начало, которое существует у женщины, но является для нее чужеродным. Я с этим не согласен. Скорее, я рассматриваю их в качестве архетипов, представляющих собой некий неразвитый потенциал человеческой психики, то есть они символизируют огромную потенциальную возможность.
Что же препятствует развитию этого человеческого потенциала, представленного архетипами противоположного пола, не давая ему возможности интегрироваться в сознательную личность? Главная причина заключается в склонности к определенному поведению, чувствам и установкам, которые культура распространила на мужские и женские роли. Более того, качества, традиционно считавшиеся женскими, не развивались у мужчин в соответствии с их жесткой социально-половой ролью; все то же самое, но с точностью до наоборот, происходило у женщин.
Так, например, потребности и их удовлетворение считаются частью экспрессивной функции, Инь. Отношение человека к своим потребностям действительно является очень сложным. Некто может признавать и удовлетворять свои потребности, демонстрируя уверенность в собственных силах или же прося о помощи кого-то еще, то есть попадая к нему в зависимость. С другой стороны, человек вообще может не осознавать свои потребности или ощущать их лишь в качестве смутной, непонятной тоски и неопределенного желания. Мужчины пребывают в таком состоянии довольно часто. Мужская социально-половой роль, выражающая самодостаточность, исключает потребность в ком-то еще. Вследствие этого многие мужчины рассматривают ощущение зависимости как признак своей слабости, не стремясь ее осознать. Пока потребностные аспекты не осознаются и не развиваются, они остаются связанными с анимой. С тех нор как через открытие проективного механизма было доказано существование бессознательного, женщины и дети стали носителями мужских потребностей и зависимости.
Такие мужчины не различают своих потребностей, относятся к ним по-детски: или совершенно их не признавая, или чувствуя огромное унижение при необходимости их признать и просить помощи в их удовлетворении. Подобно ребенку, поведение которого определяется мистической сопричастностью, то есть, бессознательной идентификацией с окружающими, мужчина ожидает от женщины, что она на протяжении целой жизни будут читать все, что приходит ему в голову и удовлетворять его потребности. И если этого не происходит, он чувствует себя ущемленным и обижается, поскольку ему кажется, что такое ее отношение говорит о том, что в действительности женщина его не любит. Это часто вызывает ярость, которую он также не в состоянии признать, ибо это означало бы признание собственной боли и своей зависимости, что совершенно не свойственно настоящему мужчине.
С точки зрения теоретической юнгианской психологии, психологическая андрогинность — это путь к достижению целостности. Однако на практике до сих пор существует тенденция относить одни характерные склонности, стили поведения и чувства к мужскому началу, а другие — к женскому. Пока ведутся многочисленные споры о том, что эти принципы или начала являются архетипическими и не имеющими отношения к социально-половым ролям, фактически они говорят о том, что эти принципы сильно подвержены влиянию культурных предубеждений.
Например, вопреки предположению, что типология должна быть нейтральной по отношению к социально-половой роли, функции мышления и ощущения стали ассоциироваться не только с архетипической маскулинностью, но и с мужским полом, точно так же, как чувственная функция и интуиция стали ассоциироваться с женским полом. Одно из неблагоприятных последствий появления таких стереотипов социально-половых ролей заключается в том, что способность думать стала прерогативой мужчин, а способность чувствовать — прерогативой женщин.
Когда женщина связывает Логос с мужским началом, ее способность к аналитическому мышлению остается неразвитой. Нельзя считать достаточно глубокой и развитой мысль, что женщины не думают, а выражают мнение своего анимуса, или что анимус женщины ведет себя подобно подчиненному мужчине. Часто подобные суждения, предполагающие, что женщины не могут или не должны думать, а способность к мышлению свойственна исключительно мужчинам, а женщина открывает у себя эту способность только в отношениях со своим анимусом, — эти суждения обесценивают и унижают женщину. И если пойти еще дальше, — женщина, которая может думать и наслаждаться мыслительным процессом, обвиняется в том, что она слишком мужеподобна да еще, к тому же, неадекватна как женщина.
С другой стороны, глубокая, хорошо дифференцированная эмоциональная жизнь и соответствующая экспрессивная функция — Инь, ассоциировалась с женской социально-половой ролью и в силу устоявшихся традиций не считалась мужской. Пока мужчина, переживающий топкие и глубокие эмоции, считается женоподобным, его аффект будет существовать лишь в виде неразвитого связанного с анимой потенциала и находить весьма болезненные проявления, например в подверженности поведения своему настроению.
Является ли Логос, самоутверждение и независимость исключительно мужскими качествами? Свойственны ли Эрос, близость и вскармливание исключительно женщинам? Я сомневаюсь в этом. Думаю, это социально-половые предрассудки. Женщина способна развивать свое мышление так, чтобы оно стало эквивалентным мужскому, а мужчина, в свою очередь, может дифференцировать свои потребности и чувства не хуже женщины. Нам не следует спешить с выводом, что биологические и архетипические различия между мужчинами и женщинами являются унаследованными, не осознавая серьезных осложнений, к которым это мнение приводит.
Возьмем в качестве примера агрессию. Гормональные исследования показывают, что у мужчин существует более сильная биологическая предрасположенность к проявлению агрессии, чем у женщин. Например, было проведено исследование, в процессе которого беременных самок приматов лечили мужскими гормонами, что привело к увеличению количества драк, возникавших между их отпрысками женского пола. Что касается людей, то девочки, мамы которых принимали во время беременности мужские гормоны, становились энергичными, активными и демонстрировали по сравнению с другими девочками более мальчишеское поведение2.
Однако у женщин тоже присутствуют мужские гормоны, а у мужчин существуют женские, и спектр такого распределения является достаточно широким. Плюс ко всему, семья и общество сохраняют тенденцию подкреплять агрессивные черты у мужчин, а не у женщин. Например, наше общество создает многочисленные неблаговидные роли, предписывающие мужскую агрессивность. Ярче всего они проявляются в армейской службе, в характере игрушек для мальчиков и девочек, а также в культе насилия, присущего героям-мужчинам в романах, на телевидении и в кино. И наоборот, наша культура поощряет кормящих, зависимых, послушных женщин, сосредоточенных на домашнем хозяйстве, при этом совершенно не одобряя агрессию, которая считается вполне приемлемой у мужчин.
Таким образом, если биология несет ответственность за преобладание агрессии у мужчин, найдет ли она, эта агрессия, свое выражение, и если — да, то образ ее выражения в подавляющем большинстве случаев зависит от личной и истории и культурного контекста. Родители могут общаться с мальчиком так, чтобы подавить его агрессию, а с девочкой так, чтобы ее усилить. В некоторых сообществах, например в племени чамбули (Новая Гвинея), живут агрессивные женщины и пассивные мужчины3.
Означает ли все сказанное выше, что между мужчинами и женщинами нет никакой разницы, кроме заданной культурой социально-половой роли? Я думаю, что дело вовсе не в этом. Поскольку энергии, которые здесь проявляются, являются универсальными, я полагаю, что их переживание различается вследствие того, что между женщинами и мужчинами существуют биологические различия. Так как биология мужчины не обязательно делает его напористым и уверенным в себе, а женщину — восприимчивой, соответствующая анатомия создает им особое переживание агрессивности и восприимчивости. Я не верю, что мужчины когда-нибудь начнут ощущать проникновение в себя так, как ощущают его женщины. И точно так же, то количество андрогина, в котором купается мозг плода мужского пола, даст мужчине качественно иное переживание агрессии, чем женщине. Однако возможность проявления агрессивности, открытия проникновению, установления близости, независимости, пассивности или автономии является общечеловеческой и характерной для обоих.
А теперь я перейду к рассмотрению исключительно мужской психологии.
Несмотря на то, что братья, сестры, товарищи и другие взрослые могут оказывать значительное влияние на развитие социально-половой роли ребенка, самой значимой фигурой для мальчика является его отец. Будет ли мальчик чувствовать себя свободно или использовать свою социально-половую роль в целях защиты, в первую очередь зависит от того, кто его отец и какие отношения существуют между ними. Исключая те случаи, когда в семье отсутствует отец, мать всегда остается для мальчика менее важной, чем отец, когда речь идет о развитии мужской социально-половой роли4.
Идентификация мальчика с. маскулинностью его отца также может быть и развивающей, и защитной.
Основой развивающей идентификации являются заботливые отношения родителя к ребенку, которые мотивируют последнего к воспроизведению частичек любимого родителя. Защитная идентификация, напротив, не основывается на любви и нежности, а в точности напоминает идентификацию с агрессором. Человек может снизить свою тревожность, просто став похожим на того, перед кем он испытывает страх.
Исследования показывают: маскулинное начало мужчины будет основываться на защитной или на развивающей идентификации, и это зависит от воспитания родителя и его участия в определении ограничений и принятии решений5. Отцовское воспитание связано с чуткой, внимательной поддержкой своего ребенка. В таком случае оно приводит к развивающей идентификации. Мальчик хочет быть похожим на своего отца, которого любит он и который любит и поддерживает его. И аналогично восприятие сыном отцовского авторитета при участии отца в решениях семейных проблем и установлении ограничений приводит к развивающей идентификации ребенка с сильной и ценимой им личностью.
По всей вероятности, сам по себе ни один из этих факторов не может гарантировать, что мальчик станет мужественным. Он, например, может иметь мужественного отца, который не слишком вникает в дела семьи или воспитывающий его отец может оказаться для него не слишком вдохновляющим и подходящим примером; или отец может быть очень мужественным и устанавливать необходимые ограничения, но при этом не развивать базовые чуткие отношения с сыном. Необходимо наличие всех трех факторов6.
С другой стороны, мужчины, у которых развивается несвободная или защитная мужественность, как правило, имели в детстве отца, который не занимался, их воспитанием, безотносительно к тому, был ли он пассивным или доминирующим.
В результате одного исследования выяснилось, что не слишком мужественные мальчики-подростки часто вырастают в семьях, где отцу принадлежит традиционная женская роль7. Отцы принимают участие в приготовлении пищи, ведении домашнего хозяйства и, как правило, не участвуют в принятии семейных решений и не устанавливают ограничения. По всей вероятности, задержка в развитии маскулинного начала мальчиков была обусловлена вовсе не тем фактом, что их отцы принимали участие в традиционных женских видах деятельности, а проявлением их общей пассивности в семейных отношениях и в процессе принятия решений.
Дети, лишенные мужского воспитания, чаще всего или занимают защитную позу жесткой приверженности культурным ролевым стандартам, или же избегают поведения, ожидаемого от их социально-половой роли. Исследование мальчиков, лишенных отцовского воспитания, проведенное на проективных тестах, а также интервью с их мамами показывают, что отделение от отца было связано с появлением компенсаторной маскулинности: иногда поведение мальчиков было излишне мужским, а иногда — слишком женским. Очень вероятно, что мальчики, жившие отдельно от отцов, обладая избыточной мужественностью, куда меньше ощущают свою безопасность8.
Однако, из этого вовсе не следует, что найденное маскулинное начало можно считать образцом мужского доминирования. Исследования показывают, что при контролирующем и запрещающем отце, наказывающем сына за то, что тот с ним не соглашается, у мальчика снижается проявление мужского начала9. Чрезмерное подавление отцом сына приводит к полному прекращению развития независимости и компетентности.
Теплые отношения с заботливым и компетентным отцом, построенные на любви, способствуют развитию отцовских мужских качеств, и в той мере, в какой отец представляет свою культуру, у мальчика формируются соответствующее мужское поведение и мужские установки. Он идентифицируется с традиционной маскулинностью и чувствует себя удовлетворенным, ощущая свою принадлежность к мужскому полу. Только в этом состоянии мужской свободы он может открывать в себе возможность андрогинности.
В результате исследований стало известно, что отношения между родителями оказывают огромное влияние на степень открытости мальчика по отношению к проявлению внутренней и внешней женственности и на ценность, которую она для него представляет10. Качество общения, степень взаимного уважения и сотрудничества между отцом и матерью оказывает сильное влияние па развивающиеся установки сына, связанные с отношениями между мужчиной и женщиной и любыми качествами, присущими его деятельности в данной половой роли. Но при том, что феминность матери важна для определения общей установки мальчика в отношении феминности, он может оценить ее главным образом через идентификацию с отцом и через отношение отца к матери.
В семьях, где мужья подавляют и обесценивают своих жен или где мальчик становится свидетелем неблагополучных отношений между родителями, у него развивается искаженный взгляд на отношения между мужчиной и женщиной. Когда обесценивается женственность, развитие мальчика ограничивается экстремистской и слишком жесткой мужской социально-половой ролью.
И наоборот, если у мальчика заботливые и уважающие друг друга мать и отец, у него возникает широкий спектр ценных адаптивных качеств. Он гордится своей базовой сексуально-ролевой ориентацией и, ощущая себя достаточно комфортно, демонстрирует относительно гибкие реакции. Исследования показали, что позитивные отношения между отцом и матерью приводят не только к здоровой мужской ролевой идентификации мальчиков, но и к появлению у большинства из них способности сочетания позитивной маскулинности с общими андрогинными паттернами социального взаимодействия11. Отцы мальчиков, способных к развитию андрогинности, были не только мужественными, но и брали на себя нормальные "женские" роли при уходе за ребенком и демонстрировали своим сыновьям нормальные "женские" черты эмоциональности и выразительности, оказывали своим женам поддержку и ценили их так же, как и отношение матери к сыну.
По сути, путь к нетрадиционному андрогинному мужчине, способному иметь характерные женские черты, лежит не через умаление мужского начали, а через спокойную и свободную уверенность в себе, пребывая в роли, позволяющей мужчине также чувствовать себя комфортно и при этом обладать качествами, которые традиционно ассоциируются с женским началом.
В скобках заметим, что девочки проявляющие позитивную андрогинность в сексуально-ролевом поведении, по всей вероятности, находились под влиянием обоих родителей. Их отцы были теплыми, хорошо относились к женскому полу и постоянно поощряли независимость и успех; их матери с удовольствием работали и также поощряли независимость12. Родительское одобрение этих качеств и уход от жестких ограничений, наверти является очень важным в то время, когда у юных девушек начинает появляться компетентность в достижении интеллектуального и физического развития.
Психологические исследования показывают; что достижение высшего уровня социально-половой роли крайне нежелательно. Например, излишняя женственность женщин постоянно связана с высокой тревожностью, низкой самооценкой и низкой социальной адаптацией. И несмотря на то, что сильное маскулинное начало у мужчин в подростковом возрасте позволяло им лучше психологически адаптироваться, в зрелом возрасте оно коррелирует с высокой тревожностью, высокой степенью невротичности и проблемами в приятии самого себя '. Мужчины и женщины, у которых типичные социально-половые черты выражены сильнее, обладают сниженными интеллектуальными, духовными и творческими способностями14.
Мой собственный клинический опыт подтверждает результаты этих психологических исследований и указывает на то, что множество мужских конфликтов, связанных с аспектом мужской идентификации, возникает вследствие несоответствующей социально-половой идентификации. Далее я остановлюсь на следующих четырех аспектах:
Защитная маскулинная идентификация, возникшая вследствие отсутствия отца и навязчивой матери.
Развивающая сверхидентификация с мужской ролью, которая приводит к потере индивидуальности и недостаточному конфликту поколений.
Соперничающий отец, кастрирующий маскулинность своего сына.
Сверхидентификация с маскулинностью в сочетании с обесцениванием феминности.
Cуществует широко pаспространенный архетипический мотив, связанный с борьбой героя за отделение от Великой Матери. Этой теме Юнг дал психологическую интерпретацию в виде парадигмы отделения эго от бессознательного. Конкретно эта парадигма проявляется в попытках отделения человеческой индивидуальности от различных идентификаций.
Самая ранняя идентификация возникает ребенка с первым человеком, который о нем заботится. Обычно это бывает мать. Как отмечалось в главе 4 при обсуждении тревожности ребенка, которая появляется при его отделении от матери, - это отделение создает тревожность, связанную с осознанием ребенком состояния своей беспомощности. В этом процессе жизненно важную роль играет отец. Если он принимает и поддерживает отделение ребенка от матери, то у ребенка возникает альтернативное желание идентифицироваться с ним. Роль отца заключается в том, чтобы вовлечь ребенка в реальный мир людей и вещей. Он помогает ребенку отличить себя от матери, раскрывая перед ним более широкий мир, в который входит ребенок.
С точки зрения социально-половой идентичности, функция отца в качестве главного представителя внешнего мира определяет приемлемые социально-полевые роли дочерей точно так же, как и сыновей. Неумение отца выполнить эту роль для мальчика и девочки приводит к разным последствиям. Если девушка остается идентичной со своей матерью, она страдает от потери индивидуальности в смысле своего женского развития. Она обладает женской идентичностью, которая является всего лишь копией ее матери. С другой стороны, мальчик должен сменить свою первичную идентификацию с женской на мужскую. В противном случае он потеряет социально-ролевую идентичность.
Важная функция отца, состоящая в том, чтобы помочь мальчику отделиться от его ранней идентификации с матерью и придать ему мужскую идентичность, лежит в основе пубертатного ритуала инициации в так называемых примитивных обществах. В этом ритуале, как правило, происходит отделение подростков от их мам, которые ритуально оплакивают сына. Как будто он умер. Мальчик изолируется от женщин, проводя в обществе мужчин месяцы, а иногда и годы, пока не постигнет правила, которые необходимо знать мужчине, и все это время он проходит различные тяжелые испытания. В этот период он учится выполнять роль взрослого мужчины. После возвращения в племя мальчик считается мужчиной и обычно живет вместе с остальными мужчинами.
Ритуалы инициации подчеркивают для мальчика важность разрыва связи с матерью в процессе своего становления как мужчины. Мужчина приобретает маскулинную идентификацию в обществе других мужчин, а не в отношениях с женщинами. Когда мать является навязчивой и контролирующей, а отец, вследствие своего отсутствия, безразличия или слабости, не выполняет инициирующей функции, помогая сыну отделиться, у мальчика нарушается развитие мужского начала. У него не только не развивается свободно мужская социально-половая роль, но и его внутренний образ феминности, его анима, не может как следует отделиться от образа матери, и мужчина не вырастает достаточно свободным, чтобы переживать женщину как нечто другое, отличное от доминирующей женственности матери.
Общая проблема, которая возникает в таких случаях, связана с бессознательным страхом быть женщиной, гиперкомпенсированным защитной мужской ролью, как если бы чрезмерной склонностью к принятию мужской роли мальчик старался подавить пугающий его женский контроль. Доказать окружающим, что они вовсе не маменькины сынки - главная забота таких мальчиков, лишенных общения с отцом. Они настойчиво отвергают все, что, согласно их восприятию, имеет отношение к женственности. Их страх перед идентификацией с женским началом вызывает потребность контролировать любую феминность, у себя внутри и вовне. Такие мужчины, защищающие свою маскулинность, часто демонстрируют поведенческий паттерн Дон-Жуана, изыскивая в себе и выставляя напоказ свою мужественность в отношениях с женщинами: например, с каким количеством разных женщин они могут вступать в сексуальный контакт.
Для таких мужчин обычной является фантазия, которую психоаналитик Этель Персон называет фантазией о "все-доступной женщине". Для этой фантазии характерны представления о женщине, которая всегда сексуально доступна, всегда влажная, всегда готова к соитию и всегда полна желания. Здесь предполагается обилие женщин, единственный интерес и главная (функция которых заключается в сексуальности, что придает мужчине уверенность в том, что он никогда не будет оскорблен и унижен. Что женщина находится в полной его власти, что она всегда его хочет и никогда ему не откажет. Что она автоматически получит удовлетворение, так как ей для этого не нужны специальные стимулы. Поскольку таким женщинам легко доставлять удовольствие мужчинам, они, испытывая это великое удовольствие, сводят на нет или убирают прочь все мужские сомнения в собственной несостоятельности.
Мужчина, которого я условно назову Роберт, пришел на анализ, так как испытывал потребность в том, чтобы властвовать над женщиной. В дополнение к навязчивым, связанным с мастурбацией, фантазиям о "все-доступной" женщине, он увлекался садомазохистским сексом. Любое самоутверждение женщины угрожало его представлению о себе как о мужчине, и он отвечал на него яростью и установлением контроля. Однако его первое и главное намерение заключалось не в том, чтобы причинить женщине боль, а только заставить ее признать его силу и мужество.
Вскоре после рождения Роберта его отец оставил семью, уйдя на вторую мировую войну. Его будущие родители решили вступить в брак и иметь ребенка, после того как жених и будущий отец Роберта узнал, что будет призван в армию. Ребенок должен был стать напоминанием жене об отсутствующем муже, пока тот отсутствовал. Мать, надеявшаяся, что у нее будет спокойная дочка, которая разделит с ней ее одиночество, настойчиво называла родившегося сына Робертой.
Отец Роберта вернулся с войны целым и невредимым, когда сыну было четыре года. Будучи пассивным мужчиной, над которым жена легко брала верх, отец мальчика старался проводить дома как можно меньше времени. Брак отца и матери нельзя было назвать успешным, и когда Роберту исполнилось восемь лет, родители развелись. Мама Роберта искала спасение от ощущения покинутости и одиночества в своем сыне. Она постоянно пресекала любую попытку, направленную на отделение Роберта и развитие в нем мужского начала, не позволяя ему играть в мяч или бегать с мальчишками по улице. Вместо этого она требовала, чтобы он тихо играл в доме или помогал ей по хозяйству.
Учась в 5-ом классе, Роберт пропустил "по болезни" так много занятий, что школьная администрация попросила маму вместе с сыном встретиться со школьным психологом. Стало ясно, что Роберт отсутствовал в школе, когда у него начиналось легкое недомогание, значение которого мама преувеличивала. Под предлогом выздоровления Роберт должен был оставаться дома. Постепенно у мальчика развилось убеждение, что он является чужим в грубом мире школы и нуждается в постоянной заботе матери. Он обвинял вредных учителей, задиристых хулиганов и хроническое нездоровье, будто это были сказочные злодеи.
Достигнув подросткового возраста, Роберт восстал против попыток матери доминировать над ним. Несмотря на ее старания развить в нем чувствительность и интроверсию, вследствие гиперкомпенсации он заставлял себя становиться экстравертированным и атлетичным. Им овладела одна страсть: стать настоящим мужчиной. У него случались переломы конечностей, он приобрел многочисленные шрамы во время занятий спортом, но так и не добился достаточного мастерства. Уже будучи взрослым он испортил свое здоровье, рискнув отправиться в экспедицию в бразильские джунгли; он научился прыгать с парашютом и занимался дельтапланеризмом. Он снискал себе славу покорителя женщин, которых покидал без малейшего сожаления. Любое проявление эмоций быстро подавлялось в страхе перед потерей неустойчивой мужской идентичности. Защищаясь от подавляющего воздействия матери, он превратился в карикатуру на мужчину.
Терапия Роберта началась с того, что он стал с гордостью перечислять свои сексуальные победы, ожидая вызвать мое восхищение. Ситуации, в которые он попадал, были особенно острыми, если он не чувствовал себя в безопасности, сталкиваясь с самоутверждением женщины, или же переживая "женские" чувства нежности и близости. В фантазии Роберта я восхищался его доминирующим положением и ценил и уважал его жесткую маскулинность и в чем-то завидовал одержанным им победам и той властью над женщинами, которую он имел.
В этот период у меня на Роберта возникали разные реакции контрпереноса. Я чувствовал в себе желание научить его правильному отношению к женщине, а также образовать его в области отношений между мужчиной и женщиной. Однажды я действительно высказался на эту тему и предложил ему на равных пообщаться с какой-нибудь конкретной женщиной. На мое замечание он ответил тирадой, что такое отношение является проявлением слабости и что женщины совершают нечто наподобие кастрации над слабыми мужчинами. В другой раз я идентифицировался с проекцией его отца и чувствовал, что потерял свое мужество, однажды мне даже пришло в голову, а не следует ли мне завести какую-нибудь связь для доказательства своей мужественности.
На второй год терапии, ожидая в приемной начала сессии, Роберт увидел, как женщина-аналитик из смежного офиса заменила картину, висящую на стене в приемной, на новую. Во время сессии Роберт бушевал, бормоча про себя что-то про "самоуправных сук, которые только и думают, что все до единого находятся в их власти". Под "всеми до единого" в данном случае он имел в виду мое пассивное отношение. "Как вы можете позволить этой суке, которая работает рядом, делать с вами все, что захочет?" - восклицал он. Какое она имеет право менять вашу картину на свою, даже не спросив разрешения? Ее личность вас подавляет, а вы являетесь слишком слабым, чтобы обращать на это внимание. Держу пари, что вы находитесь у своей жены под каблуком".
После такой тирады я предположил, что приемная напоминала Роберту его личность в молодости, в которую вторгалась и которой управляла его мать, и тогда он страшно разозлился, поскольку ощущал меня похожим на своего отца, не способного к самоутверждению и к тому, чтобы постоять перед матерью за свое мужское достоинство. Эта сессия закончилась молчанием.
На следующей неделе Роберту приснились три сна, которые помогли ему понять, чего он так боялся и с чем боролся.
Леди ведет собаку ведет на тугом поводке. Я чувствую, что собака - это я. Я зол, что так привязан к матери. И я не могу точно сказать, является эта собака кобелем или сукой.
Я собираюсь в отпуск на Карибские острова. Толстая, мясистая, мужеподобная женщина, наделенная какой-то властью, не даст мне сесть в самолет, хотя я стою первым в очереди и в самолете есть пустые места. Меня переполняет ярость, но в то же время я чувствую себя слабым и беспомощным. Я одет. За загородкой находится какое-то чудовищное животное. Какие-то женщины, находящиеся за забором, натравливают на меня другую тварь. Они это делают ради своего развлечения. Я бегаю вокруг и говорю: "Неужели я должен это сделать? Пожалуйста, не заставляйте меня так поступать!" Я повернулся и стал драться с этой тварью, а потом прибежал обратно и сказал: "Пожалуйста, больше не надо!" На это одна из женщин ответила: "В этом твоя награда. Ты можешь играть со своей маленькой жестяной банкой". И я стал с ней играть, как маленький щенок, а потом они заставили меня вернуться и опять начать драться. Так эта тварь заставляла меня их развлекать.
В процессе анализа мне стало ясно, что через фантазии Роберта о "все-доступной" женщине, как и через его садомазохистское сексуальное превосходство, реализовался некий способ магического восстановления его уязвленной маскулинности и страх перед феминностью. Пока он отыгрывал свои фантазии, полные стремления иметь соответствующие физические данные, твердость, выдержку, выносливость, умение и желание женщин, его страхи были типичными для субтильной мужественности мужчины, испытывающего страх перед ситуацией, находящейся под контролем женщины: наличия импотенции, недостаточного умения, отвержения и страха перед гомосексуальностью. Он пытался устранить сомнения в своей мужественности при помощи широко распространенных мужских фантазий о настоящем мужчине, которые добиваются власти над женщиной, вгоняя ее в страх и сексуально подчиняя себе.
Я указал Роберту на то, что в его снах отсутствовал сильный мужчина. В них были только сам Роберт и некая сильная женщина. Здесь не было мужского персонажа, который мог бы его воспитывать, защищать и как-то им руководить.
Мое наблюдение позволило Роберту осознать, что вместо того, чтобы унижать своего отца, в действительности он хотел его идеализировать. Точно так же, вместо того, чтобы унизить меня, Роберт хотел, чтобы я был тем сильным мужчиной, который бы стимулировал его мужество и защищал его от страха превратиться в девочку, которую всегда хотела его мама. Мне удалось проникнуть в то, чего он хотел реально: близких отношений со мной, вызванных новым уровнем тревожности. Желание интимности и близости подразумевало его гомосексуальность, а также, что его мать в свое время действительно преуспела в том, чтобы превратить его в женщину. Кроме того, он считал, что его тяга ко мне будет меня от него отталкивать, и тогда я стану его оскорблять. В течение всего этого времени Роберт глубоко переживал отсутствие своей мужской безопасности, и глубина этого переживания оказалась ниже его доминирующей маскулинной роли. Однажды Роберту приснился такой сон:
Я играю в мяч с мужчиной. Это игра очень азартная, но не грубая. Он играет лучше меня. Я надеюсь, что этот мужчина станет моим другом. Я хочу с ним общаться и жду от него помощи. Возможно, он меня чему-то научит.
После этого сна у него возникла новая фантазия, связанная с тем, что мы, я и Роберт, занимаемся какой-то совместной деятельностью. Роберт начал представлять, что мы занимаемся столярным делом или играем в гольф, то есть, в его воображении мы занимались таким делом, в котором я был искусным, опытным и способствовал его развитию.
Когда чувства Роберта, выражающие стремление к близости, появились впервые, мой контрперенос совпадал с его ожиданиями, вызывавшими у него страх. Я был расстроен своими враждебными чувствами и мыслями, связанными с его слабостью и зависимостью. Но это произошло лишь после того, как у меня пропала идентификация с его проекцией образа настоящего мужчины и я смог войти в контакт со своим собственным ощущением заботливого отца, которое я смог в себе принять и с любовью отнестись к его стремлению попасть под мужское влияние.
Я уже упоминал о том, что мифологическая борьба героя с Великой Матерью - это символическая борьба личности за освобождение от множества самых разнообразных идентификаций, и в первую очередь от идентификации со своей собственной матерью. Однако для развития личности человеку необходимо не только отделиться от матери. Должна иметь место и героическая борьба с отцом.
В мифологии отец часто символизирует старый порядок, тогда как юный герой является представителем нового. Отец воплощает и поддерживает религиозные, политические и социальные коллективные ценности. Внешний отец и его внутренний образ определяются культурным контекстом, передающим эти ценности. Здесь уже упоминалось о результатных исследований, свидетельствующих о том, что отец оказывает гораздо большее влияние, по сравнению с матерью, в формировании социально-половой роли как сыновей так и дочерей. Матери склонны относиться к своим детям одинаково, независимо от пола ребенка. Отцы, напротив, в соответствии с социальными нормами, имеют склонность делать акцент на инструментальной функции у мальчиков и экспрессивной - у девочек.
Опасность заключается в том, что у отца может существовать неверная и достаточно жесткая сознательная установка на удержание старой системы ценностей.
Отцы внедряют ценности своего поколения в новое. Те, кто идентифицируется с их ценностями, становятся взрослыми. Несмотря на то, что таким образом разрушается бессознательная идентификация с матерью, она заменяется бессознательной идентификацией с традиционными мужскими ценностями. Это приводит к стабильной тождественности культурного стереотипа, родителя и ребенка, позволяющей избежать конфликта между поколениями. Люди, которые полностью идентифицировались с конвенциями и коллективными нормами через идентификацию с отцом, оказываются кастрированными. Они не могут развиваться в целостную личность. Они просто проживают жизнь, как это было всегда. Я приведу два примера патриархальной кастрации, рассматривая этот термин с. точки зрения мужской психологии.
В Ветхом Завете, в Книге Бытия, есть история об Аврааме и Исааке. Старому Аврааму было около ста лет, когда его жена Сара забеременела Исааком. Старик Авраам любил свое дитя. Желая проверить веру Авраама, Бог велел ему принести Исаака в жертву. Авраам пришел в горы, куда направил его Бог, построил жертвенник, соорудил огромный костер и возложил на него Исаака. В тот самый момент, когда он потянулся за ножом, чтобы зарезать сына, вмешался Бог, приказав Аврааму остановиться, ибо тот уже доказал свое благоговение перед Ним. Тогда Авраам поймал в кустах барана и принес его в жертву вместо своего сына. Вследствие того, что Авраам доказал свое послушание, ему было обещано, что все его потомки должны стать могущественными людьми.
Эту историю обычно рассказывают в качестве примера истинной веры Авраама в Бога. Мне нравится рассматривать ее с точки зрения Исаака в качестве примера, демонстрирующего кастрацию индивидуальности сына через развивающуюся сверхидентификацию с отцом. Пример Исаака показывает, что он целиком и полностью полагается на своего отца. Прежде всего, Бог велит убить самого себя не Исааку. Нет, он приказывает Аврааму принести Исаака в жертву. Таким образом, Исаак оказался субъектом в отношениях своего отца с Богом и духовных ценностей своего отца, а вовсе не своих собственных.
Во многих отношениях положение Исаака достаточно естественно. Для сына вполне нормально желание быть похожим на своего отца. Он испытывает гордость, что взрослые мужчины могут считать его мужчиной, таким же, как отец. Преимущество такой развивающей идентификации состоит в передаче коллективных культурных ценностей, в общественном принятии, в свободной идентификации и включенности в общество взрослых. Неудачная идентификация приносит ощущение неполноценности, стыда и предательства.
В западном обществе существует ряд полных огромного смысла ритуалов, способствующих переходу к взрослой мужской идентичности. Однако инициация представляет собой архетипический динамический процесс, который заставляет человека бессознательно заниматься ее поисками везде, где только возможно, лишь бы этот переход произошел должным образом.
Один мой коллега рассказывал, что когда он был подростком, то очень гордился тем, что работал вместе со своим отцом крестьянином, эмигрировавшим из России, - на грузовике, на котором они перевозили мебель. Они трудились по 16 часов в день, 6 дней в неделю. Им было совершенно безразлично, до какого изнеможения они доходили, какую сильную боль испытывали в своем теле, и ни один из них никогда ни на что не жаловался. Он вспоминал, как будучи мальчиком, восхитительно себя чувствовал, осознавая, что похож на своего отца. Только спустя несколько лет он понял, что это была его инициация в российского мужика-крестьянина. Он бессознательно идентифицировался с коллективным образом крестьянина, живущего физическим трудом, когда в свои неполные тридцать лет. Отправился жить в горы и провел там несметное число часов за рубкой дров. Тогда он осознал, испытывая жуткое ощущение предательства по отношению к своему отцу, что ненавидит такую жизнь. Он действительно не хотел быть вьючным животным. Он ценил сознание и психологическое развитие, а не выросшую из физической деятельности мужественность своего отца.
Когда-то у меня был знакомый по имени Фрэнк, прекрасно развитый физически. Он так замечательно играл в бейсбол, что команда Нью-Йорк Мете, которая пользовалась поддержкой фермеров, предложила ему заключить контракт. Фрэнк, считавший идеальным своего отца-плотника, спросил у него, стоит ли ему принимать это предложение. Отец ответил, что для него, Фрэнка, всегда найдется место среди членов плотницкого союза, хотя это случается крайне редко, и что он мог бы замолвить за него словечко. Отец посоветовал сыну выбрать безопасную работу в плотницком союзе вместо того, чтобы делать рискованную и карьеру в бейсболе, которая не сулит ничего определенного.
Фрэнк последовал совету отца. Много лет спустя, когда Фрэнку было уже тридцать лет, он был женат, имел детей и играл в мяч за любительские команды, я спросил его о том, что он сейчас думает по поводу принятого им в те годы решения. Фрэнк ответил, что он его принял, исходя из любви к отцу, ибо отец был его идолом, и Фрэнк хотел быть точно таким же, как он. Кроме того, поступив наперекор отцу, он бы чувствовал себя предателем. По мнению отца, карьера бейсбольного игрока была не слишком хороша для сына. В продолжении жизни, которую вел отец, Фрэнк видел способ избежать вины за предательство. Однако при этом Фрэнк добавил, что сейчас он не уверен, что тогда сделал правильный выбор.
Другой формой патриархальной кастрации, реакцией на комплекс Исаака, является перманентная революция. Хотя мужчины такого типа выступают в качестве героев, постоянно убивающих драконов, низвергающих авторитеты и ломающих традиции, в действительности их героизм оказывается мнимым. Герой восстает против авторитета лишь потому, что этот авторитет ассоциируется у него с отцом, а вовсе не потому, что он стремится к индивидуальности. Мужчины такого сорта никогда не принимают на себя власть, никогда не становятся отцами. Они привязаны к старым ценностям так, что всегда против них восстают. Они никогда не могут найти свою истинную жизненную позицию.
Наряду с предательством и виной, страх отклоняющегося поведения, с сопутствующим ему ощущением неадекватности и стыда, предотвращает мужчину от определения своей мужской идентичности, которая отличается от отцовской и коллективной.
Страх отклоняющегося поведения - это страх человека привыкнуть к такой скорме поведения, которая противоречит общеизвестным культурным нормам и потому представляет собой угрозу сексуально-ролевой идентичности. Страх девиантного поведения основан на реальном опыте негативных последствий. Реальные последствия отклоняющегося поведения могут быть связаны со страхом и вызывать потребность в конформизме. Страх девиантного поведения может оказаться причиной того, что мужчина стремится избежать определенной цели эмоционального и психологического развития, которое он, в частности, не связывает с мужским развитием.
Один анализируемый, которого я буду называть Стэн, отказывался проявлять по отношению к семье и друзьям любые чувства, кроме гнева. Жена угрожала Стэну разводом, ибо считала, что отношения между ними в браке являются эмоционально поверхностными. Обращение за терапевтической помощью было последней и отчаянной попыткой Стэна измениться, которая вызывала у него чувство стыда. Вместе с тем, в отношениях со мной он проявлял и обсуждал свои чувства не больше, чем с остальными.
На третьем месяце терапии, ожидая в приемной начала сессии, Стэн испытал приступ тревожности. Ему в голову пришла мысль сбежать, оставив записку, что он больше не вернется на анализ. Однако он дождался начала сессии и стал выступать в своей обычной враждебной манере, критикуя меня со всех сторон, начиная с одежды и заканчивая профессиональной компетентностью. В завершение он подошел к рассказу о переживании тревоги, возникшем у него в приемной. Он понял, что за последние несколько месяцев стал мне доверять и что я стал ему нравиться. Тогда у него появился страх того, что он будет во мне нуждаться, ощущать свою зависимость и проявлять чувства.
"Почему это вас так пугает?" - спросил я. Стэн покраснел, и в его голосе послышались дрожащие нотки. "Я могу заплакать, - ответил он. - И вы станете надо мной смеяться".
Потом Стэн рассказал мне о своем болезненном детском переживании, когда его отец и старший брат зло над ним насмехались, называя "маменькиным сынком" и "фантазером", чем доводили мальчика до слез. По их мнению, настоящие мужчины всегда умеют держать себя в руках и никогда не проявляют слабости. Вполне естественно, Стэн принял их точку зрения и развил в себе ненависть к своей чувствительной и эмоциональной натуре. Любое поведение, которое не отвечало мужскому стереотипу, становилось для него женским. Вместо того, чтобы изучать искусство, он выбрал слесарное ремесло, которое, с точки зрения его отца. Куда больше соответствовало мужчине.
Когда Стэн подрос, его опасения, что в нем не хватает мужества, переросли в страх гомосексуальности. В терапии его пугали две вещи. Первая - если он будет проявлять свои чувства, я приму его за гомосексуалиста, стану его оскорблять и в конце концов отвергну. Второй страх, который пугал его еще больше, был связан с тем, что он действительно гомосексуален, а я пытаюсь его соблазнить. Испытывая ужасный стыд, он часто мне говорил, что хотел бы узнать что-нибудь о моей сексуальной ориентации. Наверное, я ему казался теплым, чувствительным человеком. Я с одобрением относился к тому, как он выражал свои чувства, и не отвечал на его, похожее на клещи, рукопожатие более сильным сжатием его руки. Такие характерные черты его поведения, если только он развил их в себе сам, приводили его к потере ощущения собственного маскулинного начала.
Некоторые мужчины, признающие в себе ограничения, связанные с узкой мужской ролью, которую они получили в детстве, беспокоятся о том, что, избавившись от нее, они будут постоянно чувствовать на себе отвержение со стороны женщин. Поскольку зачастую эта тревожность обусловлена проекцией их собственных страхов, существует множество примеров, где такое восприятие отношения к ним женщин получает подтверждение. Но у многих женщин возникает внутренний конфликт с желанием близости с неординарным мужчиной, несмотря на то, что внешне они его отрицают. С одной стороны, у них возникает желание сблизиться с мужчиной, который открыт, чувствителен, контактен и полностью им равен, а с другой стороны, - вследствие их идентификации с собственным отцом, они хотят видеть в мужчине воплощение традиционных мужских ценностей силы, независимости и неуязвимости.
Одна женщина, с которой я занимался психотерапией, привела пример, как такой конфликт может повлиять на отношения между мужчиной и женщиной.
Моя пациентка вышла замуж за человека, который, подобно ее отцу, унаследовавшему традиционные маскулинные ценности и роли, был холоден, всегда отстранен и не верил в проявления слабости. Она постоянно жаловалась на отсутствие у мужа желания делиться своими заботами и неприятностями. В процессе терапии муж стал медленно изменяться. Он признал, что не чувствует себя в безопасности и видит свою уязвимость, и стал говорить на эту тему с женой. Стала ли она от этого счастливой? На первый взгляд - да. Однако у нее была привычка вставлять своему мужу колкие замечания каждый раз, как только он перед ней раскрывался. Когда муж обратил внимание жены на эту ее привычку, та заявила, что он слишком чувствителен и таким образом от нее защищается, и это привело к их дальнейшему отчуждению и заставило его вернуться к холодному, и отстраненному поведению.
Тем временем, в результате анализа сновидений моей пациентки вскрылся ее собственный внутренний. Конфликт, связанный с переменами, происходящими с ее мужем. Его ощущение возможной угрозы подняло на поверхность конфликты, связанные с зависимостью, которые скрывались за традиционными ролями, свойственными обоим супругам. Если муж в чем-то проявлял слабость, значит, жене следовало принять на себя больше ответственности и позволить ему положиться на нее.
С одной стороны, эта женщина хотела быть более сильной и независимой. С другой - она чувствовала себя очень комфортно в положении ординарной женщины, традиционно пассивной, имеющей рядом "сильного" мужчину, готового о ней позаботиться. Кроме того, она бессознательно идентифицировалась со своим отцом. Рассуждая о равенстве между мужчиной и женщиной, она в действительности имела такое же понятие о мужественности, как ее отец: мужественность должна проявляться, прежде всего, в молчаливом, уверенном поведении и умении контролировать ситуацию. Проявление женского начала считалось признаком слабости и готовности подчиниться. Когда муж рассказывал ей о своих страхах, он, в ее представлении превращался в слабую, неполноценную женщину. В это время она становилась агрессивным суперменом, получая невероятное бессознательное удовлетворение от своих тонких садистских комментариев.
В мифологии истинные герои вступают в борьбу с отцом, чтобы обрести свою собственную судьбу и реальную сущность, а не ради борьбы как таковой. Они следуют своему внутреннему голосу, который указывает им новый жизненный путь. Слушая свой внутренний голос и желая изменить мир, они ломают старые законы и становятся врагами господствующей системы правления. Тем самым они входят в конфликт со своими "отцами" и выразителями их идей. Они слушают только внутренний голос своей собственной сущности. Их сознание расширяется благодаря новым идеям и новым концепциям того, какой может быть жизнь, и они, будучи героями, обладают мужеством, позволяющим им следовать своему пониманию. Пока они слушают себя и воздают должное своей индивидуальности, они находятся в психологическом конфликте с миром отцов.
Это борьба, которую каждый из нас должен пройти в процессе своего личностного развития. Мужчина должен отделить свою сознательную личность от пути, которым становился мужчиной его отец. В свою очередь, женщинам следует отделить свое восприятие мужественности от бессознательной идентификации с отцом. Не отделить его - значит ограничить свою жизнь.
Существует такая форма кастрации, которая является неумышленным, нечаянным результатом любящей развивающей идентификации сына с отцом. В намерение отца не входит причинение боли своему сыну. Его желание заключается лишь в том, чтобы сделать сына мужчиной, подобным себе. А желание мальчика состоит в том чтобы поделиться с отцом своей любовью и восхищением.
С другой стороны, в мифе о Хроносе говорится о кастрации, которая явилась результатом соперничества между отцом и сыном. В этом повествовании Уран, переполненный завистью по отношению к своим сыновьям, сбросил их в глубокую пропасть. Разозленная этим поступком мужа, Гея, жена Урана, передала им стальной серп, которым один из ее сыновей, Кронос, оскопил своего отца. И теперь уже Кронос, совершивший это деяние, стал бояться своих детей и глотал каждого из них сразу после появления на свет. Сестра Кроноса и мать его детей. Рея, обманула своего брата и мужа, заменив камнем младшего сына, Зевса, который, став взрослым, сверг своего отца.
Важной чертой социально-половой мужской роли является успешность во внешней деятельности. Однако для этого требуется способность выдерживать конкуренцию и обладать определенной гибкостью в проявлении самоутверждения и агрессии - то есть именно тех качеств, которые ассоциируются с мужской ролью. Все, что мешает развитию этих черт у мужчины и женщины, будет снижать их шансы в достижении успеха во внешнем мире.
Существенным недостатком в адаптации мужчин, испытывающих страх в достижении успеха, является низкая способность к конкуренции и проявлению агрессии. Главная причина такого ослабления конкурентоспособности заключается в раннем и преждевременном соперничестве ребенка со своим отцом или братьями и сестрами. Если отец находится в состоянии соперничества со своими детьми, то нормальное соперничество становится для ребенка обременительным. Одни отцы унижают своих сыновей, когда те пытаются в чем-то с ними соревноваться. Другие вызывают у ребенка чувство вины или угрожают уходом. При возникновении сильного чувства страха подкрепляется связь между агрессией и насилием. Ребенок начинает сдерживать агрессию, опасаясь насильственной мести. Неверная концепция о том, что любое проявление агрессии обязательно должно быть насильственным, распространяется на всякую попытку самоутверждения. Став взрослым с нормальными здоровыми амбициями и сохраняя подавленную агрессивность, человек утрачивает способность к совершению эффективных действий. Конкурентные отношения ассоциируются у него с изначальным соперничеством с отцом в детском возрасте. Установку в отношении отца он начинает переносить на других мужчин. Для таких мужчин открытое признание заинтересованности в успехе несет в себе потенциальный риск мести со стороны конкурентного родителя.
Двумя основными формами мужских бессознательных фантазий о мести являются кастрация и гомосексуальное подчинение. Так как в современном обществе маскулинность ассоциируется с проявлениями силы и превосходства, не вызывает ни малейшего удивления то обстоятельство, что люди, страдающие от внутренних конфликтов, обусловленных агрессией и конкуренцией, часто связывают успех и решительность действий с фаллической потенцией, которая, в свою очередь, ассоциируется конкретно с пенисом. Успешность для них, в первую очередь, означает наличие большого, "взрослого" пениса. А при таком "взрослом", пенисе v них появляется бессознательная конкуренция с отцом. Возникающая при этом тревожность и страх кастрации защищают их от самокастрации. Они переживают и представляют себе, что не имеют "взрослого" пениса. Иногда это переживание и представление проявляются в фантазии о том, что их пенис слишком мал для того, чтобы удовлетворить женщину. Когда-то они могут переключиться на гомосексуальные фантазии. Н те, и другие фантазии вызывают симптомы тревоги, которые после успешного действия часто становятся ярко выраженными.
Один мой пациент, работавший терапевтом, имел все перечисленные выше симптомы. Он боялся достижения прогресса в терапии и стеснялся проявлять свой профессиональный интерес. У него существовали фантазии, что меня волнуют его амбиции стать терапевтом-экспертом, и что эти мои переживания вызваны конкурентной борьбой за достижение мужского превосходства и, следовательно, я буду стремиться причинить ему боль. Это заставляло его скрывать свой профессиональный и психологический рост. Он раскрывал мне одни внутренние конфликты и слабые стороны.
Кроме того, этот мужчина фантазировал, что у меня существуют с пациентками отношения вне анализа. В итоге он сам вступил в связь с пациенткой, проходящей терапию у другого аналитика. Рассказывая мне об этом, он испытывал огромную тревогу, считая, что я на него злюсь. Его ассоциации говорили о том, что бессознательно он считал, что, вступив в любовную связь, он меня победил, и связывал свой успех со своим "взрослым" пенисом. У него проявилась склонность вступить со мной в конкуренцию. Он хотел стать экспертом, чтобы оказаться лучшим. Чем я, аналитиком. Его фантазия заключалась в том, что спустя какое-то время все мои пациенты, и в первую очередь женщины, перейдут к нему. Затем он стал воображать, как мы оба будем демонстрировать свои пенисы и тогда женщины увидят, что его пенис гораздо больше и куда более привлекателен. Согласно его фантазии я впадал в ярость и угрожал ему мясным тесаком. Он ощущал себя беззащитным. Наличие у него "взрослого" пениса заставляло его конкурировать со мной, аналитиком/отцом, и констеллировало страх кастрации. Он от меня защищался так, будто был кастрированным, скрывая свою потенцию.
Вслед за последовательными интерпретациями страха этого мужчины перед достижением успеха, объяснявшими его страхом конкуренции с отцом, последовал следующий сон:
Я нашел украденные у меня ботинки в обувном магазине для гомосексуалистов. После того как я взял свои туфли обратно, ко мне пристал какой-то нахальный желтоволосый тип, который ударил меня по ягодицам каким-то инструментом.
Исходя из его ассоциаций, ботинки, увиденные им во сне, соответствовали его склонности к утверждению фаллического начала, а желтые волосы ассоциировались сначала со львом, а далее - с его отцом, который был Львом по гороскопу. Пациент переживал этот сон в качестве подтверждения своего страха оказаться мужчиной, имеющим сильную потенцию. В последующие недели у него возник иррациональный гнев по отношению к мужчинам, которые встречались ему на улице. Постепенно этот гнев нашел конкретную цель и стал направлен против подавлявшего его директора клиники психического здоровья, где работал пациент. И, наконец, наступило время, когда он стал способен к переживанию своих собственных амбиций отдельно от своих конкурентных чувств по отношению к окружающим, освободившись от тревожности, не связанной с конкретной причиной.
Уверенность в своей конкурентоспособности и в возможности самоутверждения не только вызывает страх возмездия, но после символической идентификации с воображаемым убийцей своего отца возникает ощущение вины. Постоянная потребность в том, чтобы чинить себе препятствия в самоутверждении, может, в свою очередь, привести к фобическому поведению. Если все же удается достичь успеха, эта потребность через покаяние превращается в потребность расплаты за свою вину, которая толкает человека к самонаказанию или мазохистской адаптации.
Бессознательная потребность в наказании может не иметь связи с реальным проступком, а существовать в желаниях и фантазиях, которые кажутся аморальными. Мы можем встретить их у людей, которые наносят себе травмы, не находящие рационального объяснения, проваливая свою карьеру почти на вершине успеха или же лишая себя возможности чему-либо радоваться. Отец этого пациента умер, когда сыну исполнилось четыре года. Пациент фантазировал, что его сексуальное влечение к матери и агрессивные устремления по отношению к отцу стали причиной болезни II смерти отца. Пациент чувствовал, что отнял свою мать, по при этом оказался виновен в убийстве отца. Поэтов он переживал ужасную вину всякий раз при ощущении своей успешности. Имея внутреннее ощущение, что не достоин жить. Совершив такое отвратительное и ужасное преступление, он полагал, что вся его последующая жизнь должна стать искуплением этой вины через страдание.
Аналитики оказываются уязвимыми по отношению к специфическим реакциям контрпереноса на анализируемого при работе с конфликтами, связанными с конкуренцией и самоутверждением. Аналитик может идентифицироваться с кастрирующей агрессией или спроецированным на него образом отца и давать навязывающие интерпретации. В таких случаях анализируемый может бояться утверждать свою потенцию, наперекор переживанию, вызванному требованием подчиниться своему отцу/ аналитику. Тогда он сопротивляется аналитику и одновременно конкурирует с ним, добиваясь неудачи в анализе. Если аналитик остается в неведении в отношении существующей динамики, его фрустрация, вызванная отсутствием прогресса в анализе, может привести к еще более навязчивым интерпретациям.
Мужчина, проходивший у меня терапию, чувствовал постоянное унижение и был кастрирован интеллектом своего отца-профессора. Его отец, например, все время заставлял сына отдавать ему на проверку школьные задания и считал своей заслугой отличные оценки, которые получал сын. Вследствие идентификации с пациентом, я стал ощущать себя импотентом. Я попытался вернуть контроль над ситуацией, стараясь взять верх над своим пациентом, настаивая на абсолютной правильности своих интерпретаций (которые в действительности были, как я позже понял, абстрактными и теоретическими). На мою агрессивную конкуренцию пациент отвечал мне точно так же, как своему отцу. Он видел во мне агрессора и старался удовлетворить мои потребности в проявлении власти, приписывая мне свои успехи. Он избегал страха кастрации тем, что переживал успех не как свой собственный, а считал его моим достижением, благодаря моим достоинствам, существовавшим в его воображении.
Так как самоутверждение в нашей культуре ассоциируется с мужской социально-половой ролью, у женщин отношение к достижению успеха часто осложняется, ибо часто концентрируется на символе маскулинности, пенисе, и имеет неопределенную связь с феминностыо.
В семьях с патриархальным укладом, в которых мальчикам демонстративно оказывается предпочтение, отец является весьма авторитарным, а мать и женственность вообще обесцениваются, у девушек развивается вполне естественное желание стать мужчиной. Это желание возводит в абсолют сам пенис как таковой, не потому, что девушка действительно хочет иметь такой физический орган, а так как он представляет собой совершенно иную сущность, которая, по ее разумению, должна ей помочь понять, почему к ней относятся иначе, чем к мальчикам. Именно символический эквивалент пениса - в особенности сила, агрессивность, владение ситуацией, власть и успех - представляет собой ценность вследствие неправильного ценностного отношения к мужественности. Поскольку отец и братья имеют пенис, который девушка символически очень желает, она может приобрести его только путем их кастрации. В таких случаях у женщины может развиться страх ожидания мужского возмездия всякий раз, когда она стремится достичь успеха.
Анализируемая была третьим ребенком в патриархальной семье. У нее было два старших брата. Ее страх перед достижением успеха проявлялся, когда она работала рядовым клерком, бросив колледж на третьем году обучения, хотя ее успеваемость была выше среднего уровня. Оба брата этой девушки, никогда не учившиеся в колледже, работали слесарями-сборщиками, так же как их отец. Пациентка постоянно чувствовала, что ее не любят и не ценят. В ней жило ощущение какой-то ущербности, и если бы она могла обрести то, чего ей так недоставало, с ней было бы все в порядке.
В детстве она пыталась писать стоя и злилась, когда мама пыталась заставить ее принять соответствующую девочке позу. У нее случались запоры; она была девочкой, которая любила грубые и шумные игры и била всех мальчишек в округе, но никогда не дралась с девочками. Однажды один из мальчишек выставил свой пенис и стал на нее писать. Это так ее огорошило, что она впала в глубокую депрессию. Воспоминание об этом детском переживании привело ее к следующим ассоциациям.
Писать стоя - это удел мальчиков. Ее фекалии имели форму пениса. Удержание в себе экскрементов оказалось для нее способом обладания пенисом и становиться мальчиком. Победы в драках с мальчиками были символом мужского становления, поскольку агрессия и доминирование ассоциировались у нее с фаллической силой. Она не била девочек, потому что мальчики не должны драться с девочками. Ее подавил написавший на нее мальчик, так как она, со своей стороны, не могла вынуть пенис и отплатить ему той же монетой, то есть такой же агрессией. Кроме того, и это ощущение было самым болезненным, они чувствовала, что если бы она родилась мальчиком, то родители бы ее любили н ценили так же, как ее братьев.
В тот период, когда мы с ней все это обсуждали она принесла такой сон:
Я вижу огромный лимузин и восхищаюсь его длиной и мощностью. Я чувствую зависть к его владельцу, респектабельному мужчине. Потом я вдруг понимаю, что машина принадлежит мне, и начинаю нервничать. Она представляет для меня слишком большую ценность. Кто-то может попытаться украсть такой автомобиль, особенно если оставить его на улице. Кроме того, он слишком огромный, и я не думаю, что смогу его водить как следует. За лимузином стоит "жучок-фольксваген". Наверное, с ним я сумею лучше справиться. Эту машину мне иметь гораздо безопаснее. Ее легче водить, и никто на нее не позарится. Этот сон подтверждал символическое уравнение, выведенное ею бессознательно по отношению к проблеме успешности: "Если я успешна, значит, у меня обязательно должен быть пенис. Если у меня есть пенис, то, наверное, я украла его у одного из моих братьев, который захочет за это отомстить. Для меня будет более безопасно стать маленькой и менее заметной".
Вместе с тем она осознала, что вследствие ошибочной связи между самоутверждением, достижением цели и маскулинностью, достижение успеха вызывает у нее ощущение стыда и неполноценности, обусловленной отторжением своей женственности, свойственной ее матери. Бессознательно, она считала, что ее отец не ожидает от нее успехов в какой-то иной сфере, отличной от домашнего хозяйства и материнства. Как только эта талантливая женщина приближалась к достижению цели, у нее начинались подобные фантазии. Они возбуждали страх и приводили к ощущению стыда и неадекватности.
В предыдущем разделе мы обсуждали "эффект кастрации", проявляющийся у женщины, выросшей в окружении, где переоценивались традиционные мужские качества. Недооценивались женские и существовало их резкое различие в социально-половой роли. Далее будут описаны возможные последствия воздействия такого окружения на мужчину.
За многолетнюю клиническую практику я встречал достаточно мужчин, страдающих тревожностью, которую я называю гомоэротической. Это не гомосексуалисты. Гомосексуалистами считаются мужчины, предпочитающие устанавливать романтические и сексуальные отношения исключительно с мужчинами. Даже если они ведут гетеросексуальную жизнь, они полностью отдают себе отчет, что испытывают влечение преимущественно к мужчинам. В противоположность гомосексуалистам, мужчины, испытывающие гомоэротическую тревожность, получают удовольствие от сексуальных отношений с женщинами, никогда или очень редко вступают в сексуальный контакт с мужчинами, но вместе с тем чувствуют тревогу, связанную со своей гомосексуальностью.
Традиционное юнгианское отношение к вопросу мужской гомосексуальности заключается в том, что нормальные архетипические отношения в семье искажаются вследствие преобладающего влияния женщины. Если такое влияние приводит к патологической зависимости от женщины, то можно говорить о развивающейся идентификации эго и анимы. Тоска по мужскому руководству приводит к гиперкомпенсации, и юноша начинает общаться исключительно с мужчинами, стараясь усилить мужское начало, когда реальный перевес находится на стороне женского начала. Тогда, по своей сути, гомосексуальность представляет собой компенсаторную попытку преодоления матриархальной психологии, в которой бессознательно господствует Великая Мать. Эту точку зрения подкрепляет то обстоятельство, что попытки преодолеть верховенство женского начала существуют лишь в мужских сообществах, возникших в условиях матриархата.
При объяснении некоторых форм проявления гомосексуальности, паттерн, характеризующийся наличием слабого, немаскулинного отца и слишком интенсивными отношениями "мать-сын", не имеет отношения к гомоэротической тревожности. Выводы, сделанные из анализа большого объема клинического материала, полученного при обследовании пациентов мужского пола, говорят о том, что гомоэротическая тревожность возникает в результате односторонней идентификации с ограниченной мужской установкой и соответствующего отрицания женской. Все такие мужчины выросли в окружении, в котором женщины были очень слабыми, зависимыми, заботливыми, прислуживали властным, физически сильным, жестким мужчинам, лишенным чувств, творческих способностей и спонтанности. У пациентов возникала сильная идентификация с таким ограниченным образом мужского начала. Однако, дело заключается вовсе не во внутренней женственности или сексуальности, присущей противоположному полу. Скорее здесь идет речь об искажении нормальных архетипических семейных отношений, чем о проявлении гомосексуальности.
Весьма симптоматично, что гомоэротическая тревожность вторгается в сознательную жизнь этих мужчин в виде навязчивых повторений. Как правило, у них возникает навязчивое желание смотреть на гениталии других мужчин, чтобы сравнить величину своего пениса с величиной пениса других мужчин. Так, например, один из моих пациентов отказывался ходить в гимнастический зал, так как боялся, что не сможет удержаться от того, чтобы не рассматривать в раздевалке пенисы других мужчин.
Все эти мужчины боялись проявлять нежность к другим мужчинам, видя в ней признак своей гомосексуальности. И защищались от этих страхов параноидными мыслями о том, что другие мужчины пытаются их соблазнить. Совершенно естественно, что эти страхи и мысли переносятся на отношения с мужчинами-психоаналитиками.
Двадцатипятилетний пациент, которого я буду называть Сэм. Испытывал иррациональный страх, что на улице на него нападут незнакомые люди. На сессии он враждебно реагировал на ряд моих интервенций, которые я считал полезными и корректными. Когда я указал на его гнев, Сэм ответил, что считает мои интерпретации продиктованными моим враждебным отношением к нему и потому не хочет, чтобы они оказывали на него какое-то влияние. Вскоре он увидел во сне черного человека, который всаживал ему в спину кинжал. Я высказал предположение, что он, очевидно, опасался нападения и агрессивного проникновения сзади и поэтому видел в моих интервенциях не помощь, а некую форму гомосексуального насилия.
Сэм неохотно признал, что после моих объяснений он испытывал по отношению ко мне теплые чувства и благодарность. Но вместе с тем он расстроился, когда я наклонился вперед, давая свои комментарии. Его чувства и мои движения подпитывали его гомоэротический комплекс. Свои теплые чувства Сэм считал гомосексуальной реакцией. Мой наклон вперед он превратно истолковал как приглашение к более тесному, интимному физическому контакту. От этих эротических ощущений и фантазий он защищался гневом.
Параноидная защита Сэма всегда держала его наготове, не позволяя раскрывать свои секреты. На одной сессии он в смущении рассказал о фантазии, возникшей у него накануне вечером, когда он услышал звук открывающейся двери лифта на своем этаже в доме. Где он жил. Сэм вообразил, что это я прокрался к его двери, намереваясь его подслушать и подкараулить, чтобы застать за каким-то запрещенным занятием. Тогда он тихо подкрался и открыл дверь, дабы уличить меня в слежке. Когда я прокомментировал, что содержание его фантазии имело отношение к раскрытию какой-то запрещенной деятельности, он сразу связал его с проявлением гомоэротических чувств.
Гневные мысли о женщинах также усиливают тревожность этих мужчин, связанную с возможностью их гомосексуальности. В их представлении обесценивание женщин означает ненависть к женщинам вообще, что, как они считают, доказывает существующее у них истинное желание находиться исключительно в мужском обществе. Например, Сэм относился к своему предыдущему аналитику-женщине с тем сдержанным пренебрежением, которое он испытывал по отношению к унижаемым им в прошлом женщинам. По словам Сэма, аналитик приходила в бешенство от такого его поведения, которое ее унижало, и насмехалась над его мужественностью, уверяя, что в действительности его поведение свидетельствует о защите от гомосексуального влечения. Ее мстительная агрессия привела Сэма в ужас и вызвала его гомоэротическую тревожность, которая появилась не только из-за раздраженных реплик аналитика по поводу его страха гомосексуальности, но и потому, что страх перед ней Сэма для него означал, что он не имеет над женщинами такой власти, какую имел его авторитарный отец, и поэтому он должен быть гомосексуалистом.
Я попытаюсь объяснить замеченную мной связь между жесткой мужской социально-половой ролью, обесцениванием женственности и гомоэротической тревожностью.
Юнг полагал, что основная мотивация психики заключается в стремлении к целостности и соединению противоположностей. Одним из проявлений этого стремления является потребность в соединении мужских и женских элементов личности. Юнг считал, что мужчина может реально достичь символической цели такого соединения только в случае, если все характерные элементы, существующие в бессознательном потенциале анимы, будут интегрированы с эго. Но как это возможно, если все, что ассоциируется с женским началом, было обесценено и отвергнуто вследствие жесткого и одностороннего взгляда на мужское начало?
До этого момента в своем обсуждении я рассматривал аниму в качестве символа существующего в мужчине неразвившегося потенциала, сохраняющего все аспекты целостной личности, которую мужчина не может признать или развивать вследствие ограничений, налагаемых на него социально-половой идентичностью. Но в качестве архетипа анима представляет собой гораздо больше, чем просто структуру, сохраняющую неразвившееся содержание. Она несет в себе телеологически ориентированную динамику, что означает наличие у анимы инстинктивной цели. Юнг идет еще дальше, советуя признать аниму автономной личностью, обладающей своей собственной волей.
Если мы предположим, что цель анимы заключается в сохранении стремления психики к целостности, то следует ожидать, что все связанные с анимой неразвившиеся качества будут стремиться к соединению с мужским эго-сознанием. В идеале человеку следует хотеть, чтобы эта целостность стала интрапсихическим феноменом, переживанием, в котором мужское эго приходит к осознанию всех символизируемых анимой качеств, вбирает их в себя и развивает их.
Так или иначе, если ограничения, навязанные жесткой социально-половой идентификацией, фрустрируют стремление анимы к достижению единения, вполне вероятно, анима может найти удовлетворение своих потребностей в соединении с маскулинностью где угодно, не исключая возможной привлекательности для нее другого мужчины.
Поскольку констеллированным комплексам и архетипам свойственны особые телесные и чувственные ощущения. Человек должен переживать и физическое, и психологическое притяжение. Психологически наивный человек воспринимает только само взаимодействие мужчина-мужчина, но в действительности психологическая динамика будет опосредована внутренней феминностью и внешней маскулинностью - телеологическим стремлением к целостности, символизируемым единением мужского и женского начала.
Я проиллюстрирую это на примере. На третий год терапии Сэму приснился сон, в котором появился полуузнаваемый образ молодой женщины, отвергаемой Сэмом в предыдущих снах, которая проявляла заинтересованность в другом мужчине. Сэм проснулся, полный тревоги в отношении своей гомосексуальности.
На следующей терапевтической сессии Сэм сказал, что другой мужчина в сновидении был его другом, по отношению к которому у него появились эротические чувства. Сэм отметил изнеженность этого мужчины, означавшую, что Сэм был уязвим, открыт в своих чувствах и с уважением относился к своей подруге. Затем Сэм вызвал в активном воображении этот женский образ из своего сна, и вместо того, чтобы его отвергать, как это происходило в сновидении, вступил с ним в контакт. Между ними возник диалог, суть которого заключалась в том, что женщина сказала Сэму, что им обоим нужно расти, а они могут это сделать, только сохранив между собой отношения. Если Сэм отказывается с ней сблизиться, тогда она найдет другого мужчину, поскольку ей необходимо развиваться.
Спокойно поразмышляв над тем, что узнал, Сэм понял, что влечение к своему другу было вовсе не его, а ее. По сути дела, Сэм просто идентифицировался с аффектом, который существовал в общем физиологическом и психологическом доме, который он делил со своей анимой.
Спустя некоторое время у Сэма возникло некое фантастическое видение, в котором у него возникло переживание несущегося вихрем, кружащегося сгустка энергии, которая, - он это точно знал, - представляла из себя сущность женственности. Эта энергия наполнила его такой глубокой и опустошающей болью, что он отчаялся когда-нибудь ее исчерпать. Она стала неотъемлемой частью его бытия. Другой вихрь энергии последовал за первым, целиком заполняя Сэма. Сэм знал, что в нем заключена сущность мужского начала. Затем пришло интуитивное осознание, что движущей силой его гомоэротических страхов является потребность в том, чтобы женское начало было наполнено и дополнено мужским, и эта потребность ранее игнорировалась односторонней идентификацией с ограниченной и жесткой маскулинной точкой зрения, обесценивающей феминность.
Нуминозное переживание являлось проекцией того, что Юнг называл божественным syzygy (расположение планет, при котором Солнце, Луна и Земля находятся на одной линии), то есть тенденцией к совместному существованию мужских и женских образов. Оно давало исцеляющий эффект и привело Сэма к успешным попыткам изменить свою установку к женщинам в межличностных отношениях, а также в отношениях со своей внутренней женщиной. Шаг за шагом, вместе с ослаблением жесткой социально-половой идентичности и дифференциацией и интеграцией с анимой Сэм ощутил снижение своей гомоэротической тревожности.