Когда мы признаем и ценим в других некие качества, несвойственные нам самим, у нас возникает восхищение. Наше восприятие может завести нас дальше — к чувству подчиненности или зависти, но при этом само восприятие оказывается неточным. С другой стороны, идеализация указывает на нечто исключительное и нереальное. В этом случае наше восприятие других людей оказывается преувеличенным, и тогда мы можем вообразить себя счастливыми, сильными, добрыми и всемогущими.
Идеализация — нормальное явление в детстве. Она проявляется в фантазиях о всемогуществе, которые возникают у детей в отношении своих родителей. В процессе развития человека эти его чувства постепенно замещаются более реалистичным восприятием. Если этого замещения не происходит и ранние формы идеализации продолжаются и после соответствующего им возраста, идеализация становится патологической.
Юнг, как и многие другие пишущие психоаналитики1 , признавал, что в идеализации существуют как нормальный, так и патологический аспекты. Он признавал, что первым объектом для идеализации ребенка оказываются его родители, и считал это нормальным феноменом развития.
Однако Юнг отличался от других авторов-психоаналитиков, рассматривающих идеализированные родительские образы как производные настоящих, хотя и несколько преувеличенных качеств реальных родителей. В отличие от них, Юнг находил источник идеализации не в индивидуальном детском переживании, а в проекциях архетипов.
Для Юнга родители являются носителями архетипических проекций ребенка. Эти проекции придают родителям черты всемогущества. Он говорит, что эти образы "перевешивают влияние сенсорных ощущений и придают им некое сходство с образом, предшествующим психике"1. Именно эта нуминозность архетипов подпитывает преувеличенные качества, а не характерные черты родителей. Мать становится идеальной, прекрасной матерью главным образом из-за спроецированного кормящего аспекта Великой Матери, а не потому, что была преувеличена ее личная заботливость. Если развитие протекает нормально, то, согласно Юнгу, различие между настоящими образами родителей и архетипическими формами начинает возрастать. Архетипические образы и связанная с ними энергия попадают в бессознательное развивающейся личности, и дальнейшее проецирование прекращается.
Несмотря на то, что многие писатели соглашаются с тем, что идеализация является нормальной частью развития ребенка и имеет зрелую форму, соответствующую жизни взрослого человека, они признают и ее патологические формы. Юнг соглашался с этим, утверждая, что "идеализация — это скрытый апотропаизм (Апотропей — отвращающий беду). Человек идеализирует всегда, когда существует тайный страх того, что от него пытаются избавиться"3.
Поскольку Юнг не слишком интересовался клиническими проявлениями идеализации, он не рассматривал подробно ее применение в защитных целях. Когда ему предоставлялся случай упомянуть об идеализации как о клиническом феномене, он делал это, главным образом, для того, чтобы разъяснить ее трансперсональный аспект. Например, он описывал случай с женщиной, которая его переоценивала и приписывала ему сверхчеловеческие качества. Он сделал вывод, что эта переоценка возникла вследствие архетипического импульса "освободить видение Бога от вуали личностных черт, и потому перенос на личность доктора был не более чем непониманием со стороны сознательного разума"4. Клинический подход Юнга в этом случае заключался в объяснении своей идеи пациенту, который, как он писал, имел интеллектуальную способность "оценить теоретические возможности новой гипотезы"5. В результате идеализация пациента привела его к развитию трансперсональной точки отсчета.
Другие авторы, вслед за Юнгом, акцентировали свое внимание на трансперсональном аспекте идеализации6. Вследствие этого патологический аспект идеализации по-прежнему недостаточно раскрыт в юнгианской литературе. Следует добавить, что с появлением работы Кохута возникла тенденция связывать все проявления идеализации с нар-циссическими расстройствами личности. Но идеализация существует и у зрелых здоровых людей, и у людей с проявлениями разных патологических состояний. Следовательно, возникает необходимость в определении того, что есть норма, а что — патологическая идеализация. Идеализация, которая следует беспрепятственному последовательному развитию от примитивной формы к зрелой — нормальна. Патологическая идеализация является защитной и жесткой. В довершение ко всему, каждая форма идеализирующего расстройства имеет свою собственную динамику и свою потребность в терапии.
Цель этой главы заключается в том, чтобы с клинической точки зрения рассмотреть эти расстройства по отдельности, описать разные формы патологической идеализации и связать их с отличающимися друг от друга психологическими состояниями. Я сделаю акцент на переносе и контрпереносе и предложу соответствующие аналитические решения.
Пациент с депрессивным неврозом идеализирует аналитика по двум существенным причинам. Изначальная мотивация и главная причина — защититься от чувства агрессии к аналитику. Вторая причина заключается в том, что пациент ассоциирует аналитика со значимым другим, тем самым ослабляя ощущения своей несостоятельности.
Люди, находящиеся в состоянии депрессии, подавляют гнев и другие чувства, связанные с независимостью и инициативой, заменяя их подчиненным поведением . И подавление, и подчинение облегчает ощущение тревоги, связанной с покинутостью, позволяя надеяться на возобновление любви, которую они переживали в раннем возрасте. Когда анализируемый ощущает по отношению к аналитику гнев, чаще всего, из-за его недостаточного внимания или отсутствия достаточной зависимости, пациента одолевает страх, что аналитик лишит его любви. В своих фантазиях депрессивная личность всегда надеется получить как можно больше любви; все, что ему нужно, — это найти правильную форму подчинения. Затем следует реакция, характерная для создания этой формы: неприемлемое чувство превращается в свою противоположность, и эго переживает уже это новое, противоположное чувство. Вместо гнева и презрения пациент переживает идеализирующие чувства, сопутствующие депрессии и подчиненности.
Одна женщина в течение двух месяцев страдала от серьезной депрессии, которая у нее началась после танцкласса, где авторитарный учитель оценивал ее успехи по достоинству и добивался, чтобы она сама давала позитивную оценку своему исполнению. Эта возможность воздавать себе по заслугам и оценивать себя по достоинству констеллиро-вала детский паттерн, характерный при потере любви. Ее мать всегда отвергала дочь, когда та чувстовала себя счастливой, взволнованной, когда стремясь к чему-то, она начинала собой гордиться, не проявляя при этом по отношению к матери соответствующей благодарности. По мере того, как девочка росла, этот паттерн продолжал существовать. Всякий раз, когда пациентка чувствовала ответственность за свои добрые чувства, она впадала в депрессию, поскольку сразу же вслед за ними возникал бессознательный страх потери любви.
Эта пациентка, как и большинство депрессивных людей, была хорошо воспитана. Она всегда вовремя оплачивала свои счета. Однако в текущем месяце она не только просрочила оплату, но и забыла свой чек за следующие две сессии. Вторая сессия после задержки оплаты состоялась лишь потому, что пациентка была в чрезвычайной депрессии и сообщила, что опять забыла чек. Она связала это обстоятельство со следующим сном: "У меня была назначена одна сессия с новым терапевтом. Я пришла заранее, и тогда она попросила меня подождать в находящейся поблизости силосной яме и нарисовать на картинке живущих в ней крыс. Я ей сказала, что у меня на крыс аллергия, и не хотела это делать". Ее ассоциации указывали на то, что новый терапевт стал олицетворением всемогущества, поскольку ему понадобилась всего одна сессия для решения всех ее проблем. В образе крыс проявлялись ее "отвратительные", негативные чувства.
Я предположил, что она злилась на меня, так как я не разрешил связанную с ее депрессией проблему быстрее и решительнее, то есть, демонстрируя больше всемогущества, — и эта забывчивость при оплате могла служить выражением ее гнева. Она это отрицала, но при этом говорила, каким помогающим, располагающим к себе, умным, поддерживающим и щедрым был я для нее в течение многих лет и в особенности в период ее недавнего депрессивного кризиса. Она забыла мне заплатить, потому что была плохой и глупой и всегда и все портила. И продолжала себя упрекать в том же духе.
Реакция контрпереноса на идеализацию, в сочетании с ненавистью пациента к самому себе, часто заставляет аналитика оказывать поддержку и проявлять заботу о пациенте. Аналитик заметил, что ошибки делают все без исключения и пациентке не следует быть столь самокритичной, что у нее существует масса достоинств и т.д., при этом рассуждая, что такая поддержка подпитывает ее садистское суперэго. Но в действительности оказалось, что аналитик способствовал воспроизведению подчиненного поведения своей пациентки. В ее бессознательном возникали интрап-сихические образы наказывающих и отвергающих родителей, которые проецировались на аналитика. Столкнувшись с угрозой потери любви за испытываемый им гнев, пациент его подавляет, бессознательно превращая его в идеализацию, тем самым создавая свои защитные реакции. Угроза межличностным отношениям, возникающая при проецировании родительских образов, снимается вследствие дальнейшей неприкрытой идеализации аналитика и депрессивных упреков в свой адрес, которые вызывают у аналитика жалость.
В данном случае я оказался в состоянии сдержать свою вину и сожаление, которые ощущал в контрпереносе, и продолжать вежливо, но твердо указывать пациентке на то, что у нее проявлялись все характерные признаки гнева, но в страхе она подавляла свой гнев и вела себя униженно. В конце концов ее чувство гнева нашло свое проявление. Она месяцами была в депрессии; если бы я был достаточно компетентен, то уже к этому времени вывел ее из этого состояния. Таким образом, ее обременяла не только оплата моего гонорара, но и оплата моей некомпетентности! Другой аспект заключался в том, что я позволил другому пациенту нападать на нее в процессе групповой терапии. Эти нападки вызвали у нее фантазию, что я отдаю предпочтение тому, другому пациенту точно так же, как мать пациентки отдавала предпочтение ее братьям и сестрам. За это она меня ненавидела. После выражения этих чувств она стала совсем испуганной и даже впала в еще более глубокую депрессию.
Очень важно заметить, что проявление ее агрессивных чувств облегчало ее депрессию лишь на какое-то время. В конце концов ей помогло реальное осознание того, что выражаемые ею агрессивные чувства вызвали у нее страх потерять мое одобрение, что потеря, существующая у нее в фантазии, вгоняла ее в депрессию, которая была своеобразной формой подчинения, чтобы получить меня обратно.
Однако, осознав это, она лишь ушла в еще более глубокую депрессию. В течение нескольких последующих недель мы обнаружили, что эта депрессия имела отношение к жертве ее отношения со своей Самостью в стремлении обрести любовь. Затем появился такой материал:
Несколькими неделями раньше, получив незначительную травму, я являлся на групповую терапию с повязкой на руке. В течение этой сессии пациентка фантазировала, что я злился на себя за полученную травму. В фантазии пациентки моя злость говорила о признании своей ошибки и являлась отражением слабости. Я перестал быть идеалом.
Поскольку я был идеализирован, моя любовь и расположение к ней помогли смягчить ее ощущение, что она нелюбима. Она развивала со мной справедливые отношения точно так же, как развивала их с матерью. Следуя своим ранним паттернам, она пыталась узнать мое идеальное представление о ней и затем подогнать себя под этот идеал, чтобы заслужить мое одобрение. В данный момент она впала в депрессию именно потому, что я больше не обладал теми идеальными качествами, ради которых она перенесла столько боли и принесла столько жертв. Если я перестал быть идеалом, то попытки приобрести мое одобрение больше не могли смягчить ее ненависть к самой себе. Ее жертва своей души оказалась напрасной. Ее депрессия относилась к глубинному ощущению потерянной связи со своей Самостью.
В книге "Истоки и история сознания" Эрих Нойманн пишет, что на ранней стадии своего развития эго еще не встроилось в связанную психологическую структуру8 • Точно так же не соединился с этой структурой и образ Великой
Матери. Вместо этого последовательно переживаются кормящая и пожирающая полярности этого образа. Нормальный процесс развития эго предполагает встраивание в связанную структуру, в которой оба полюса архетипа Великой Матери переживаются как части единого архетипического образа.
Архетипический процесс, вне зависимости от того, когда происходит интеграция эго и объективных образов, проявляется в развитии личности, когда интроекция и идентификация синтезируются в стабильную психическую структуру. Сначала интроекция и идентификация возникают порознь и переживаются как хорошее или плохое, в зависимости от того, ассоциируются ли они с любовью или с. агрессией. В процессе развития идеализированные абсолютно хорошие образы объекта интегрируются с его абсолютно плохими образами, и точно такая же интеграция происходит с хорошими и плохими образами "я". Интеграция ведет к реальному взгляду на объект и на образ самого себя.
Если вследствие чрезмерной тревожности и других травм этот процесс терпит неудачу, у человека развиваются пограничные состояния. С точки зрения архетипической терминологии это означает, что кормящий, абсолютно хороший аспект Великой Матери насильственно отделяется от ее пожирающего, абсолютно плохого аспекта. В таких случаях эго также не встраивается в единую структуру.
Так как разделение на хорошее и плохое изначально происходит вследствие потери способности эго к интеграции, человек, находящийся в пограничном состоянии, позже его использует, чтобы уберечь себя от тревожности и защитить ядро эго, созданное в результате позитивной ин-троекции. Защитное деление эго происходит через механизм расщепления.
Расщепление представляет собой активный процесс разделения интроекций и идентичностей с характерными противоположными качествами, например, такими, которые определяются любовью или агрессией. В таких патологических условиях происходит альтернативное возбуждение противоположных состояний эго; пока они расщеплены, существует защита от тревожности. Обычно расщепление возникает в комплексе с. другими примитивными защитными механизмами, например, такими как проективная идентификация, отрицание и идеализация.
Переживание человека, находящегося в пограничном состоянии, отличается от переживания депрессивной личности тем, что в первом случае агрессия не воспринимается человеком как своя собственная, а порождает фантазию, что агрессором является другой человек. И точно так же в переносе на аналитика разделяются агрессивные и любовные чувства человека, находящегося в пограничном состоянии. Они не переживаются так, будто направлены на одного человека и соседствуют рядом, не оказывая друг на друга никакого воздействия.
Отщепленное чувство агрессии изначально рождается при фрустрации и начинает превышать норму при обычных всплесках детской эмоциональности. Затем само чувство агрессии порождает у человека страх своего исчезновения и моментально вытесняется из психической системы через проекцию на аналитика. Последним шагом человека, , находящегося в пограничном состоянии, является отрицание собственных страхов и враждебности аналитика через его идеализацию. Превращая аналитика в абсолютно хорошего, тем самым пациент защищает себя от восприятия, какой он "плохой".
Люди, находящиеся в пограничном состоянии, подразделяют всех на абсолютно хороших и абсолютно плохих и при этом могут дополнять это разделение и бросаться из одной крайности в другую, делая свой перенос запутанным и противоречивым. В свою бытнось начинающим психотерапевтом, я часто испытывал недоумение и разочарование, когда после достижения, казалось бы, близких отношении с пациентом, — позже я понял, что это недоумение было связано с моим неумением отличать близость от идеализации, — я обнаруживал на своем автоответчике сообщение, что пациент бросает лечение.
Если бы я лично позвонил пациенту, чтобы либо обсудить этот вопрос, либо, по крайней мере, договориться об окончании анализа, я наткнулся бы на отказ вступать в разговор или на холодное объяснение в бесполезности анализа. Имея в виду, что еще на этой неделе этот человек отмечал ценность, которую представляет для него лечение, такую реакцию следовало бы считать либо жестким отказом, либо смутным воспоминанием о чем-то таком, что не имело никакой эмоциональной связи со сложившейся ситуацией.
В дополнение к противоречивым реакциям переноса происходят внезапные сдвиги от позитивной реакции контрпереноса к негативной, в особенности в тех случаях, когда задевается самооценка аналитика. Один мужчина, находящийся в пограничном состоянии, начал сессию с. сообщения о том, что в последнее время стал чувствовать себя ближе в отношениях со мной и в его отношениях с женой появилась интимность. Он сказал, что уменьшился его навязчивый страх, будто его жена изменяет ему с соседом. По его мнению, эти позитивные изменения произошли благодаря мне и терапии, и пациент поблагодарил счастливую судьбу за то, что она предоставила ему возможность работать с таким, с его точки зрения, искусным специалистом как я. Я был чрезвычайно горд тем, что помог справиться человеку с довольно сложными и долговременными проблемами, особенно после столь большого числа предшествующих неудачных попыток терапии.
Пока я его слушал, меня удивила эмоциональная пустота тона его голоса. Я обратил на это его внимание, не делая, однако, никаких комментариев. Наступило молчание, в процессе которого я стал чувствовать преследующий меня страх, который стал проявляться в фантазии, что теперь пациент бросит анализ, не сказав мне ни слова. Я поразился внезапному изменению собственной самооценки; в одно мгновение я перешел от исключительной гордости и уверенности в себе к ощущению своей некомпетентности. Я осознал, что мои наблюдения должны разозлить пациента и привести его к тому, чтобы переместить меня из области абсолютно хороших объектов в область абсолютно плохих. Я переживал это перемещение в своей фантазии контрпереноса. У меня появилась мысль, что его молчание свидетельствует о том, что он с гневом меня отвергает.
Потом мой пациент выразил свой гнев и боль. Переживание интимности в отношениях было для него новым и очень тонким, и мое указание на неадекватность выражения этого переживания привело его к сомнению в своем достижении. Вместо гордости за самого себя он внезапно стал ощущать безнадежность и отчаяние. Одновременно он стал воспринимать меня как угрожающую и опасную личность, которая ищет возможность на него напасть. Он совершенно забыл, что начал сессию с уверения в том, что чувствует ко мне близость и доверие.
Одной из сложностей в достижении прогресса анализа людьми, находящимися в пограничном состоянии, являются их защиты, оставляющие их в бессознательной тревоге. Таким образом, отсутствует одна из первичных мотиваций в работе аналитика — снятие тревожности. Предварительная цель работы с анализируемым такого типа — сделать все возможное, чтобы дать им возможность осознать свою тревожность. Другая сложность заключается в том, что когда человек разделяет все на хорошее и плохое, то он не в состоянии переживать амбивалентность. Поэтому главная цель в терапии таких пациентов заключается в том, чтобы соединить расщепленные части их эго и внутренних образов так, чтобы человек мог переживать амбивалентность.
Говоря о технической стороне работы с пациентами, находящимися в пограничном состоянии, следует отметить, что здесь интерпретации колеблются между редукцией и синтезом. Например, при наличии идеализации идеализирующая защита сначала интерпретируется редуктивно. Такая интерпретация привносит в сознание пациента страх перед враждебностью аналитика. Только после конфронтации с этим страхом можно сделать так, чтобы пациент узнал, что существующая в его фантазии враждебность в действительности выражает его собственную агрессивность. Подобные интерпретации будут способствовать возникновению у пациента параноидной тревожности. Затем агрессию и идеализацию можно связать в синтетическую интерпретацию, показав, что они принадлежат пациенту. Проиллюстрируем эту точку зрения на примере.
Однажды, по недоразумению, я начинал и заканчивал несколько сессий на несколько минут раньше положенного времени. Осознав свою ошибку, я объяснил ее взволнованным пациентам и предложил возместить потерянное время. Один пациент, находящийся в пограничном состоянии, был чрезвычайно расстроен. Его реакция была обусловлена не тем, что пренебрегли лично им, а тем, что я допустил ошибку. Это обстоятельство разрушило его идеализирующую фантазию, где я выступал в роли всемогущего родителя, который превосходно о нем заботится. Он чувствовал сильную тревогу и давал параноидные ассоциации. Я перестал быть абсолютно хорошим. Он чувствовал исходящую от меня опасность. Согласно его фантазиям, я злонамеренно пытался сделать его зависимым и уязвимым и обрушить на него свой садизм. Я предположил, что он поддерживает свои параноидные чувства, проецируя на меня идеализирующие качества. Моя ошибка на какое-то время разрушила его идеализирующую защиту и дала возможность ослабить поток его параноидных чувств. Мое признание позволило ему соединить в своем представлении мой расщепленный образ, и вместо того, чтобы видеть меня абсолютно хорошим или абсолютно плохим, он мог узнать во мне человека с положительными и отрицательными качествами, а значит, развить по отношению ко мне амбивалентные чувства. Осознание этого факта снизило его тревожность.
Много лет спустя после этого случая, когда пациент стал ощущать свою собственную враждебность, наступило заметное снижение его тенденции к идеализирующей защите и сопровождающей ее паранойе.
В противоположность гневу, сожалению и вине, которые возникали в работе с депрессивными пациентами, идеализация пациентов, находящихся в пограничном состоянии, вызывала у аналитика интенсивные и навязчивые приступы агрессии. Агрессия в контрпереносе часто появляется вследствие идентификации с отщепленной яростью пациента или же с его агрессивным поведением, провоцирующим аналитика на желание отплатить тем же. Я иногда это ощущаю так, как если бы такие пациенты вдавливали в меня свои агрессивные чувства, и в моем контрпереносе из моей собственной психики появлялись эти части пациентов. Часто мне едва удавалось обнаружить, что я защищался от этих сложных реакций, когда осознавал, что оказался в диссоциированном состоянии и упустил из виду большую часть сессии. Я понял, что, когда я "витал в облаках" и мне было сложно концентрировать свое внимание, то я либо защищался от интроецированной мной ярости пациента, либо я идентифицировался с его страхом проецируемой на меня ярости.
Куда более опасной ответной реакцией аналитика оказываются отреагирование расшевеленного в нем садизма и вербальные нападки на пациента. Аналитику необходимо знать, что переживаемый им садизм — это идентификация в контрпереносе с проецированной враждебностью пациента. Страх аналитика перед своими садистскими порывами по отношению к пациенту коррелирует со страхом пациента оказаться уничтоженным. Только если аналитик осознает свой садизм и свой страх, можно начать интерпретацию страха пациента, связанную с враждебностью аналитика.
У людей, страдающих нарциссическими расстройствами, идеализация служит в качестве защиты от враждебных чувств, связанных с завистью, а также с задежкой в развитии. Натан Шварц-Салант справедливо отмечает, что адекватные интерпретации защитных форм идеализации ведут к появлению ее установившихся форм, соответствующих определенной стадии развития9. Об изменении формы идеализации от защитной до постоянно развивающейся свидетельствует появление стабильного идеализирующего переноса.
В качестве защиты от зависти идеализация проявляется различными способами. Бывают случаи, когда анализируемый может действительно идеализировать аналитика, чтобы защититься от его зависти. Разница заключается в том, что, как прааило, зависть пациента проецируется на аналитика, и тогда анализируемый его идеализирует, чтобы защититься от его зависти. В других случаях пациент сопротивляется идеализации аналитика, чтобы избежать переживания зависти, которое возникает в соответствии с содержанием бессознательного пациента. Во всех этих примерах скрытой мотивацией для защиты является болезненное ощущение сильного стыда, пустоты, ярости и фрагментации очень непрочного "я".
В терапевтических целях идеализирующую защиту следует интерпретировать. Интерпретация должна относиться к защищаемой зависти и болезненных аффектов, мешающих ее принять. Несмотря на то, что полное восстановление достигается крайне редко, часто становится полезным упоминание об ожидаемой потере эмпатического принятия пациента аналитиком и воспоминание анализируемого о своих прошлых неудачных отношениях с родителями. Если эти интерпретации были последовательными и эмпа-тичными, то в переносе произойдет изменение формы идеализации от защитной к постоянно развивающейся. Эта разница будет ощущаться аналитиком через изменение реакции контрпереноса. При защитной форме идеализации аналитик почувствует противоречие, существующее между открытой идеализацией и враждебной завистью, которая за ней скрывается. Если анализируемый сопротивляется идеализации для того, чтобы защититься от собственной зависти, это указывает на существование скрытой идеализации. В любом случае у аналитика не возникнет ощущение слишком высокой самооценки.
Существует огромное разнообразие реакций контрпереноса, появляющихся в ответ на устоявшийся идеализированный перенос. Аналитик почувствует себя на подъеме, совершенно естественно гордясь собой, если хорошо делает свою работу. Однако, у него могут возникнуть фантазии, что он является лучшим аналитиком, да и к тому же единственным, кто может помочь этому конкретному пациенту.
Иногда у него может даже возникнуть ощущение полета на высоте нескольких дюймов над землей.
Интенсивность таких фантазий и их появление на ранних стадиях анализа часто указывает на возможность серьезного нарциссического расстройства личности.
При депрессивных неврозах и в пограничных состояниях наличие идеализации в реакции переноса оказывается временным. Но при нарциссических расстройствах личности идеализации принадлежит ведущая роль, поскольку она реанимирует блокированное нарциссическое развитие в тот момент, когда состояние приобретает устойчивость. Пациент поддерживает свою самооценку через слияние с идеализированным аналитиком. Отказ или неспособность аналитика принять на себя идеальный образ угрожает анализируемому серьезными потерями. Последний часто отвечает на такие провалы в эмпатии проявлением гнева, настаивая на том, что аналитик в действительности является таким же всемогущим, каким он появляется в фантазиях пациента.
Претензии к аналитику могут быть довольно путаными, и тогда тот не может сделать ничего другого, кроме как разочаровать анализируемого. В приведенном ниже примере ясно просматривается сложность тех требований, которые в процессе идеализации предъявляет к аналитику пациент.
Когда на одной сессии в моем офисе стало жарко и душно, я открыл окна. Анализируемый на это разозлился и сказал, что я в мои планы входило вызвать у него такую реакцию. Затем он стал утверждать, что я пытался вывести его из себя, намеренно не обращая на него внимания. Я ответил, что мое поведение не было заранее продуманным, и что я открыл окно с одной лишь целью — проветрить помещение. Это объяснение его разозлило пациента еще сильнее. Он сказал, что несмотря на приступ злости, в действительности ему был приятно, как контролировал ситуацию и мог заранее планировать его фрустрацию и ярость. Если ж мои действия не были настолько продуманными, то его альное представление обо мне сильно пошатнется. Даже несмотря на свою злость, связанную с. ощущением, что им манипулируют, он гордился тем, что встретился с человеком, который мог манипулировать им так хорошо.
В отличие от того, что требуется при защитной идеализации, редуктивный подход и постоянное интерпретирование являются совершенно неприемлемыми ответами аналитика на развитие устойчивой идеализации. Кохут считает, что правильной реакцией аналитика на его идеализацию личностью, страдающей нарциссическим расстройством, является ее принятие без интерпретаций10. Интерпретации ведут лишь к сопротивлению и сохранению идеализации. После установления идеализации интерпретации приведут к ее распаду вследствие недостаточной эмпатии аналитика.
Самая общая причина возникновения затруднений в принятии идеализации пациента заключается в неадекватности переживания. Аналитика не обучали отличать социальный отклик от отклика аналитического. Прямой комплимент или просто открытое обожание пациента часто создают у аналитика внутреннее напряжение, которое сглаживается скромным поведением или ответным комплиментом. Однако в аналитических отношениях такая реакция оказывается неверной, в особенности если речь идет о нарцис-сических расстройствах личности. В процессе анализа идеализацию следует либо спокойно принимать, либо интерпретировать способом, который соответствует клиническим обстоятельствам.
Другой причиной для непринятия идеализации пациента является реакция контрпереноса аналитика. Идеализация может несколько смягчить нарциссическое напряжение, существующее у аналитика в психической структуре. Аналитика одолевают фантазии своего величия, и он чувствует эксгибиционистское желание получать как можно больше восхищения со стороны пациента. Если аналитик боится того, что это произойдет, он может попытаться воспрепятствовать попыткам пациента его идеализировать.
Однажды во время супервизорской сессии женщина-стажер рассказывала случай, в котором пациент проявлял явные попытки ее идеализировать. Какие бы идеализирующие фантазии ни возникали в голове у пациента, она отвечала на них комментариями, возвращающими его к реальности. Такое поведение аналитика объяснялось тем, что тонкий механизм удержания пациента в реальности требовал постоянной дифференциации бессознательных фантазий от объективной реальности. Вместе с тем она неохотно призналась, что в таких случаях чувствовала враждебность по отношению к пациенту, но при этом считала его слабым и нуждающимся в помощи.
Даже после того, как стало ясно, что пациент страдал нарциссическим расстройством личности, для излечения которого требовалась идеализация, аналитик все еще не могла себе ее позволить. Обсуждая ассоциации пациента, в которых он ее идеализировал, она вспомнила о том, что ее мать была великой женщиной. Страдала от перенесеннно-го инфаркта, но ощущая себя всемогущей, она, вопреки рекомендациям врача, вернулась на работу раньше положенного времени. Потом мать перенесла повторный обширный инфаркт и умерла. В бессознательном аналитика жил страх, что идеализация ее пациентом послужит причиной того, что она станет похожей на свою мать, вследствие чего потеряет ощущение реальности и начнет себя разрушать. Осознав это обстоятельство, она обрела способность принять идеализацию.
Существуют и другие примеры, когда-терапевты отказываются анализировать защитную идеализацию. Аналитик может оказаться не в состоянии отличить защитную идеализацию, которая нуждается в анализе, от идеализации, которая по существу является интегральной в процессе развития. Помешать аналитику видеть это отличие могут аспекты, связанные с контрпереносом.
Кроме того, аналитик может избегать анализа идеа-лизации, ибо она удовлетворяет его личным нарциссичеким потребностям. Ему необходимо, чтобы в нем видели ценного, мудрого, доброго и значимого человека. Часто аналитик может принимать защитную идеализацию за идеализацию, свойственную развитию, которую не следует интерпретировать. Возникает более серьезная ситуация, если аналитик идентифицируется с. фантазиями пациента и при этом верит в то, что в них его оценивают по достоинству. Юнг предупреждал о наличии такой опасности, говоря: "Эмоции пациента оказываются очень заразительными, если содержание, проецируемое на аналитика пациентом, тождественно содержанию собственного бессознательного аналитика"11.
Страх перед негативным переносом — другая широко распространенная причина неудачи аналитика в определении и интерпретации защитной идеализации. В большинстве случаев в процессе индивидуации требуется глубокое переживание теневой стороны Самости. На практике в ситуации анализа это переживание происходит в отношении негативного переноса. Боль, ярость и ненависть представляют собой ту часть негативного переноса, которая является критическим развивающим переживанием анализируемого, однако в восприятии сильных отрицательных эмоций можно найти мало приятного. Это становится особенно ощутимым, если эти эмоции попадают в слабое место аналитика. Даже, если признается, что враждебность существует только в переносе, у аналитика может констеллировать-ся болезненное ощущение неадекватности.
Аналитик, у которого существует затруднение в том, чтобы принять свою собственную неадекватность, или же у него есть склонность к депрессии и ненависти к самому себе, может ощутить угрожающую ему враждебность пациента и пытаться ее избежать, просто отказавшись от интерпретации защитной идеализации. Аналитик может даже поддерживать или усиливать идеализацию, бессознательно взаимодействуя с. пациентом, чья агрессия кажется ему слишком страшной и опасной. Тем самым он ведет анализируемого к расщеплению. В таком случае позитивные чувства сохраняются для аналитика, а негативные испытывает на себе окружение пациента. В результате мир, а не анализ становится коварным и враждебным.
Кроме того, аналитики могут бояться враждебности, которую у них вызывает негативный перенос. Если пациент унижает аналитика либо ведет себя по отношению к нему недостойно, так что даже его поддерживающие реплики отвергаются с презрительными замечаниями, то у аналитика фрустрируется потребность в ощущении своей компетентности. Эти нарциссические травмы могут вызывать у аналитика раздражение или гнев. Испугавшись своих собственных садистских фантазий, аналитик окажется не в состоянии проследить за своим гневом или понять его появление с точки зрения динамики переноса-контрпереноса. В таких случаях избегание негативного переноса приводит к неудачной интерпретации защитной идеализации.
Юнг полагал, что идеализация отвечает религиозной потребности психики и несет в себе телеологическое значение индивидуационного процесса. Через проективный механизм она создает возможности для интеграции архетипических образов и энергии, которая с ними связана.
Вопрос, который поднимают гипотезы Юнга, является комплексным. Например, он свидетельствует о том, что идеализация хорошо проявляется в патологиях, связанных с разными аспектами развития. Какое отношение может иметь к идее Юнга то, что идеализация отражает необходимость проявления в сознании Самости или образа Бога? Объяснение идеализации проекцией архетипических образов или энергий не является адекватным. Теория развития прежде всего рассчитана как на нормальную трансформацию идеализирующего процесса, так и на его патол гические проявления. Далее я приведу ряд теоретическ суждений.
Процесс индивидуации можно понимать как постепенное развитие человека в направлении уникальной сущности Самости, которое происходит, когда значение содержащихся в ней энергий воплощается в жизни человека. Это приводит к феноменологическому воплощению Самости.
Идеализация представляет собой процесс, в котором выражается ее нуминозный аспект. Вследствие слияния ребенка и Самости возникает проекция Самости на родителей. Позже ребенок снова соединяется с Самостью — через идеализацию родителей. По мере своего развития ребенок ощущает родителей более реально, и чаще всего, после множества разочарований. Постепенно идеализация с присущей ей нуминозностью исчезает, и тогда заканчивается соединение Самости с. родителями. Фактически происходит двойное отделение. Самость отделяется от родителей, и одновременно с этим эго теряет ту связь, которую поддерживало в прошлом с Самостью вследствие ее слияния с родителями. Нуминозная энергия отпавшей идеализации интерна-лизируется и способствует созданию психических структур, которые являются функциональным воплощением Самости.
Говоря о нарциссических расстройствах личности, Калсхед приходит к сходным теоретическим выводам12. По его мнению, терапевт в идеализирующем переносе пациента является для него воплощением психологических функций, в частности регулирующейся самооценки. Кроме того, он полагал, что в процессе идеализации Самость превращается в человеческую психику. Обсуждая особенности нарциссических расстройств личности, Шварц-Салант также соглашается с тем, что Самость раскрывается в процессе развития психических структур13. К сожалению, оба автора приходят к этому выводу, анализируя мифологию. Ни один из них не дает своим гипотезам существенного практического подкрепления.
Когда развитие задерживается, то либо из-за фиксации, либо вследствие защиты — личность прекращает свое развитие по отношению к Самости. В результате этого нуминозная архетипическая энергия не воплощается в качестве психической структуры и, как следствие, возникает множество патологических идеализации. С юнгианской точки зрения, психопатология рассматривается символически в той же степени, как и симптоматически. В качестве симптома идеализация придает характерные черты чудесной всемогущей силы другому лицу. С символической точки зрения, богоподобные качества, приписываемые другим, могут быть поняты как собственное выражение, воплощаемое в развитии психической фрустрированной структуры. Симптом становится неверно понятым символом. Форма, которую принимает симптом/символ, теперь зависит от той стадии развития, на которой задержался процесс индивидуации.
Идеи, высказанные в этой главе, позволяют выстроить клиническую теорию. Что касается депрессивных пациентов, здесь я полагаю следующее.
Идеализация интерпретировалась как защита от враждебности или смягчение ощущения никчемности. В таком случае она является редуктивной, однако в редуктив-ных интерпретациях часто возникает необходимость вмешиваться в патологический защитный процесс депрессивного пациента. Редуктивные интерпретации позволяют энергии и содержанию, на котором основывается защита, — например, подавленной агрессии или всевозможной психодинамике, приводящей к защите от идеализации, — стать доступным сознанию. Не имея потребности в защите от этой агрессии, более здоровые, то есть менее конфликтные отношения будут как интрапсихическими, так и интерпси-хическими. Индивидуация происходит через интеграцию теневой стороны Самости.
Кроме того, редуктивная интерпретация высвобождает особую энергию идеализации от ее патологических проявлений. Дальше эта энергия может направляться на Нормальное развитие. По наблюдениям Кохута, если идеализации предоставляется возможность нормального развития, она включается в развитие регулирующих самооценку психических структур, приводит к стабильному ощущению своего "я" и интернализации идеалов и ценностей. Если такие психические структуры могут себя проявлять в качестве функционального воплощения Самости, то может быть сделан шаг в интеграции идей Юнга с современной клинической информацией.