Такое положение в двадцатом по христианскому летосчислению веке заставляет западный мир оглянуться на свое наследие. Римское право, сокровищница метафизически обоснованной иудео-христианской этики, идеал вечных человеческих прав безмолвно ставят перед ним пугающий вопрос: как бы остановить подобное развитие или даже повернуть его вспять? Мало толку от того, что социальную диктатуру клеймят как утопию и объявляют ее экономические принципы неразумными. Во-первых, тут Запад разговаривает сам с собой, его аргументы слышны лишь по эту сторону железного занавеса, а во-вторых, любые экономические принципы могут применяться, если только примириться с вытекающими из них жертвами. Любая социально-экономическая реформа осуществима, стоит согласиться с голодной смертью трех миллионов крестьян, да еще при наличии миллионной армии бесплатной рабочей силы. Такое государство не боится никаких социальных или экономических кризисов.
Пока власть государства неприкосновенна, т.е. пока в распоряжении есть хорошо откормленная и дисциплинированная полицейская машина, такое государство может существовать неограниченно долгое время и даже приумножать свою власть. Несмотря на мировой рынок, состояние которого в значительной мере зависит от уровня оплаты труда, оно может увеличивать число своей неоплачиваемой рабочей силы. т.е. считаясь лишь с естественным ее приростом, а тем самым оставаться конкурентоспособной. Настоящая опасность грозит ему только извне, от военного нападения. Но риск год от года уменьшается, поскольку и военный потенциал диктаторских государств непрерывно растет, и Запад не может позволить себе нападения, которое тут же пробудило бы русский или китайский национализм и шовинизм, - это целиком исказило бы благое намерение.
Остается лишь одна возможность, а именно распад этого государства изнутри, предоставив его своему внутреннему развитию. Поддержка извне здесь иллюзорна, если учесть имеющийся аппарат контрразведки и опасность националистической реакции. К тому же в распоряжении абсолютного государства за его пределами находится целая армия фанатичных миссионеров. Приходится считаться с "пятой колонной", которой предоставляет убежище правовой порядок западных государств. В ряде стран многочисленные общины тех, кто держится подобной веры, означают и слабость государственной воли. Сходное воздействие Запада по другую сторону остается невидимым и неощутимым, хотя нельзя исключить существования известной оппозиции в народных массах на Востоке. Всегда были и есть мужественные и честные люди, ненавидящие ложь и тиранию, но не нам судить, могут ли они воздействовать на массы при господствующем полицейском режиме.
В этих условиях перед Западом вновь и вновь встает вопрос: что мы можем сделать против такой угрозы? Хотя Запад располагает значительной экономической мощью и заметным оборонным потенциалом, это не приносит успокоения. Ведь хорошо известно, что даже лучшие пушки и сильнейшая промышленность, относительно высокий уровень жизни недостаточны для того, чтобы сдержать психическое заражение религиозным фанатизмом. Люди всегда недовольны, и даже если у каждого рабочего будет по автомобилю, он ведь все равно на всю жизнь обречен быть пролетарием, а у других есть два автомобиля и на одну ванную в квартире больше.
К сожалению, на Западе по-прежнему не замечают того, что все наши призывы к идеализму и разуму, ко всем прочим почтенным добродетелям повисают в воздухе, даже если призывы без обмана и полны энтузиазма. Это лишь легкий ветерок против шторма веры, какой бы чудовищной она нам ни казалась. Мы имеем дело с ситуацией, которую не одолеть аргументами разума и морали. На вызванное духом времени высвобождение сил почти не действуют разумные доводы и моральные сентенции. Иной раз слышишь слова, с которыми нельзя не согласиться: в таком случае целебным эликсиром, противоядием должна быть сильная вера (иная, не материалистическая). Основывающаяся на такой вере религия будет единственной эффективной защитой против психической заразы. В высказываниях такого рода почти всегда присутствует сослагательное наклонение ("должна бы быть"), что свидетельствует о слабости или даже отсутствии убежденности. Западу недостает не только такой объединяющей веры, способной встать на пути фанатичной идеологии; сам Запад, породивший марксистскую философию, опирается на те же самые духовные предпосылки, на сходные цели и аргументы. Церкви на Западе пользуются полнейшей свободой, но они не более полны (или пусты), чем на Востоке. У них нет заметного влияния на политику. Недостатком вероисповеданий как общественных институтов является как раз то, что они служат двум хозяевам. Они выводят самих себя из связи человека с Богом, но они же несут государственную службу, имеют обязанности перед миром, ссылаются на "Богу Богово, кесарю кесарево" и другие новозаветные притчи.
Вплоть до сравнительно недавнего времени еще говорили о "Богом данной власти", но сегодня это устарело. Церкви держатся традиционных коллективных убеждений, которые у очень многих верующих не имеют фундамента собственного внутреннего опыта. Они держатся на вере без размышления —слишком уж легко потерять то, о чем начинаешь размышлять. Содержание веры сталкивается в таком случае со знанием и выясняется, что иррациональность первой недорастает до разумности второго. Вера не является достаточной заменой внутреннего опыта, и там, где он отсутствует, там и самая сильная вера, чудесно явившись, как donum gratiae [7], столь же чудесно растворяется. Веру называют религиозным опытом в собственном смысле слова, но при этом не отдают отчета в том, что она в действительности представляет собой вторичный феномен. Она покоится на нашем опыте встречи с чем-то внушающим нам " pistis ", т.е. доверие, преданность. У этого переживания имеется определенное содержание, которое можно истолковать в смысле того или иного вероисповедания. Но чем дальше заходит такое истолкование, тем чаще возникают беспредметные конфликты со знанием. Представления вероисповеданий уходят в глубокую древность, пронизаны впечатляющей мифологической символикой, которая, если буквально передать ее словами, впадает в невыносимое противоречие со знанием. Например, воскресение Христа из мертвых можно понимать не буквально, но символически, тогда возможны различные трактовки, которые не вступают в конфликт со знанием и не искажают смысла этого тезиса. На это возражают, говоря, что символическое понимание уничтожает надежду христиан на бессмертие. Это лишено смысла, поскольку человечество задолго до христианства верило в посмертную жизнь и не нуждается в Пасхе как гаранте бессмертия. Сегодня куда больше опасность того, что слишком многие целиком отринут все буквально понимаемую мифологию, на которой стоит церковное учение. Не лучше ли символически понимать христианские мифологемы, нежели вообще их упразднять?
Пока непредвидимы последствия того, что фатальный параллелизм церковной и марксистской государственных религий сделается очевидным для всех и каждого. Речь идет не о простом сходстве абсолютных притязаний, выдвигаемых, с одной стороны, представителями civitas Dei [8], а с другой — сторонниками "божественного" государства. Моральные выводы из авторитета церкви,, сделанные Игнатием Лойолой (коротко говоря, цель освящает средства), самым опасным образом предваряют ложь в качестве государственно-политического инструмента. В обоих случаях требуют безусловного подчинения и обрубают человеческую свободу: одни во имя Божие, другие во имя государства, выкапывая могилу индивидууму. И без того хрупкое существование единственного носителя жизни оказывается под угрозой вопреки обещаниям одними благ идеальных, духовных, а другими материальных. Многие ли способны долгое время сопротивляться мудрости поговорки "лучше синица в руках, чем журавль в небе"? Запад присягает на верность тому же научному и просветительскому мировоззрению с его стремлением к статистической нивелировке всего и вся, с теми же материалистическими целями, что и восточная государственная религия.
Что может предложить политически и конфессионально расколотый Запад современному индивидууму? К сожалению, только многообразные пути, ведущие к той же самой цели, которая едва отличима от марксистского идеала. Не нужно долго ломать голову, чтобы понять, откуда коммунистическая идеология черпает свою уверенность в том, что время работает на нее, что мир созрел для обращения в эту веру. Факты здесь говорят самым внятным языком. Закрыть глаза, стараться не видеть собственной фатальной зачарованности — это никак не поможет Западу. Тот, кто все время безусловно подчинялся коллективной вере, отдавал свое вечное право свободы, тот может с такой же некритичной верой пойти в ином направлении, стоит только на место его мнимого идеализма поставить другое, "лучшее" убеждение. Что произошло в совсем недавнее время с культурным европейским народом? Немцев иной раз обвиняют в том, что они успели это позабыть, хотя нет никакой уверенности в том, что подобное не могло случиться и в других странах. И если другая культурная нация вдруг поддастся заразе столь же односторонней веры, то это никак не назовешь чудом. В каких странах самые большие коммунистические партии? Правда, кажутся иммунизированными Соединенные Штаты, образующие сегодня — o quae mutatio rerum [9] — настоящий политический хребет Западной Европы. Сказывается отчетливое противостояние США этой заразе, но как раз США ей, быть может, подвержены даже больше, чем Европа, поскольку образование и воспитание, в Америке находятся под определяющим влиянием естественнонаучного мировоззрения с его статистическими истинами. У перемешанного и лишенного исторической почвы населения нет корней, а необходимое как раз в таких обстоятельствах историко-гуманитарное образование прозябает в Золушках. Такие предпосылки имеются у Европы, но тут есть и обратная сторона в форме национального эгоизма и парализующего скепсиса. По обе стороны Атлантики господствуют материалистические и коллективистские цели, обоих случаях недостаток того, что объемлет и выражает человека в целом, что, собственно, и ставит его в центр как меру всех вещей.
Эта идея — "человек есть мера всех вещей" — вызывает повсюду сильнейшее сопротивление и сомнение. Можно даже предположить, что единственным настоящим убеждением, находящим сегодня всеобщее и безраздельное согласие, является убеждение в ничтожности индивидуума в сравнении с большими числами. Говорится, правда, о том, что современный мир принадлежит человеку, что он властвует над воздухом, водой и землей, что судьбы народов в его руках. К сожалению, этот горделивый образ человеческого величия иллюзорен и опровергается совсем иной реальностью. На деле человек является рабом и жертвой тех самых машин, которые завоевали для него пространство время. Он ими задавлен, он находится под угрозой могущества той самой военной техники, которая должна была охранять и защищать его физическое существование. Духовная и моральна свобода гарантирована в малой части человеческого мира, но и ей грозят хаос, утрата всех ориентиров. В других частях света эта свобода вообще уничтожена. Наконец, если к трагическому прибавить комедию, этот властитель стихий, носитель свободных решений, поклоняется воззрениям, которые наклеивают ярлык ничтожества на все его достоинства, высмеивают человеческую автономию. Все достижения и владения не сделали человека больше, напротив, они его умалили. Это самым ясным образом видно на судьбе рабочих при господстве "справедливого" распределения благ. За работу на фабрике он платит утратой личной собственности, свобода передвижения дана ему как возмещение за цепи рабства на рабочем месте. У него нет никаких средств для улучшения своего положения, за исключением эксплуатации на изнурительной аккордной работе. А если он предъявляет какие-то духовные требования, то ему подсовывай политическую веру и мизерные профессиональные знания. Крыша над головой и каждодневная кормежка, как полезному рабочему скоту, — это, конечно, уже немало, ведь и необходимого для простейшего выживания он может со дня на день лишиться.
[7] дар благодати( лат.)
[8] град Божий (лат.)
[9] какая перемена вещей! (лат.)