5 ХАРАКТЕР И СОЗНАНИЕ

Какой бы увлекательной ни была история психического развития человека, едва ли следует ожидать, что средний читатель, даже если он способен следить за перипетиями функционирования бессознательного, будет способен их понять. До сих пор мы в основном занимались общими теориями бессознательной психической деятельности, выдвинутыми, соответственно, Фрейдом и Юнгом. Ситуация осложнялась тем, что в нашем случае содержание этих теорий нужно было изложить настолько сжато, насколько это было возможно сделать без ущерба для понимания. В любом случае читатель вправе пожаловаться на то, что как психоаналитики, так и «аналитические психологи» (именно таково официальное наименование, которое присвоили себе юнгианцы), погрузившись в анатомию и физиологию психики, зачастую как бы упускают из виду всю полноту ее деятельности; или что им, во всяком случае, часто не удается построить на основе своих микроскопических исследований узнаваемый портрет человека. Враждебность, с которой люди встречают психологические исследования, во многом объясняется страхом, который они испытывают, будучи не в состоянии узнать в этих исследованиях себя. Нельзя сказать, что эта критика совершенно беспочвенна. Из многих мифов, выросших вокруг психологов, которых широкая публика считает чем-то вроде современных шаманов и знахарей, два особенно живучи. Считается, будто психолог может читать мысли даже тех людей, с кем он вступает в кратковременный контакт; кроме того, психологов принято считать проницательными судьями человеческих характеров. Трудно представить себе предположения, более далекие от истины. Стоит лишить профессионального психолога тех инструментов, с помощью которых он проводит свои исследования, и он сможет строить лишь смутные догадки о том, что происходит в головах других людей, а в том, что касается их характеров, любой коммивояжер окажется проницательнее его. Кстати, следует заметить: миф, будто Гитлер был одарен необыкновенной проницательностью — не более чем распространенное суеверие, которое сильно преувеличивает его реальные психологические способности нечистого на руку торгаша. Если понимать под словом «характер» прежде всего сумму поведенческих и эмоциональных установок и потенций, то можно с уверенностью сказать: в том, что касается оценки характера, профессиональный психолог не сильнее среднего человека и значительно слабее среднего романиста. Из этого утверждения, однако, сам собой напрашивается следующий вывод. Было бы вполне справедливо сказать, что психологи-клиницисты так мало смыслят в повседневных делах отчасти еще и потому, что они все время поглощены бессознательными механизмами и мотивациями. Будучи справедливо убеждены в важности этих определяющих факторов человеческого поведения, они отводят им приоритетное положение. При этом они упускают из виду тот факт, что характер, который, по существу, является активным и организованным внешним слоем психики — это продукт компромиссов между бессознательным и влияниями внешней среды. Опять-таки следует заметить: самые проницательные суждения психолог-клиницист делает тогда, когда характер исследуемого субъекта ближе всего соответствует какой-либо аномалии или патологическому симптому; например, когда «ритуальный» тип поведения данного индивидуума в повседневной жизни действительно напоминает клинические симптомы навязчивого невроза; не менее выгодна и ситуация, когда, прикрыв себя с флангов батареями клинических «тестов», как старинных, так и современных, психиатр может воспользоваться привилегией своей профессии и, проведя всестороннее клиническое обследование, быть практически уверенным в своей правоте. О клинических историях болезни можно сказать лишь одно: за редчайшими исключениями они представляют собой не портреты, а наглядные пособия. Как уже говорилось, психоаналитик — это не художник, а ремесленник. С другой стороны, именно существование подобных затруднений и дает нам в руки критерий практической оценки любой психологической системы. Мы всегда можем спросить, насколько она освещает процессы становления характера и может ли она дать полезную классификацию «типов» характера. Под «полезной» мы будем понимать такую классификацию, которая избегает ненужной детализации и в то же время не настолько упрощена, чтобы занести под одну рубрику типы, между которыми имеются просто вопиющие различия. Второе условие — камень преткновения для большинства «типологий» характера. В то время, как, например, не подлежит сомнению, что психическая деятельность выражается в идеях, аффектах (чувствах, эмоциях) и поведении (вольном или невольном), всякая широкая классификация типов мышления, эмоций и действия, будучи спущена на воду, немедленно идет ко дну из-за собственной неустойчивости. С такой классификацией далеко не продвинешься. Всем нам известно, порой ценою собственного горького опыта, что в интеллектуальном отношении субъект может быть явно «глуп» или достаточно «мудр», он может иметь повышенную эмоциональную чувствительность, или его эмоциональный мир может быть обеднен; его стиль действий может отличаться беспечностью или чрезмерной сдержанностью. Кроме того, подобные ютссификации не дают почти никаких указаний на лежащий в основе интеллекта, эмоционального мира и стиля действий характер, от которого и зависит точный прогноз поведения. Наш интерес к характеру возбуждают прежде всего инстинкт самосохранения и насущная потребность избежать фрустрации. Нам прежде всего требуется знать с первого взгляда, как поведет себя по отношению к нам тот или иной человек — дружественно или недружественно, удовлетворит он наши импульсы или вызовет у нас фрустрацию. Поэтому вот два надежных критерия оценки классификации характеров: во-первых, позволяет ли она нам точно прогнозировать поведение данного индивидуума, и во-вторых, показывает ли она «истинный» характер, отличающийся от того «фасада» характера, который индивидуум сознательно демонстрирует нам —- часто со всей искренностью и из самых благих побуждений. Так, тот, кто казался нам интеллектуалом, может в кризисный момент повести себя как ребенок, а инфантильный истеричный субъект способен в аналогичной ситуации проявить завидный здравый смысл — в том, разумеется, случае, если в ситуации ничто не затрагивает его невротический «пунктик». Следовательно, классификация характеров должна показывать, в какой мере взрослым управляет скрывающийся за «фасадом» его личности ребенок. Одним словом, поскольку одно из назначений характера — это скрывать истинный характер, хорошая классификация должна служить не только картотекой, но и ключом. Если мы сравним юнговскую типологию характеров с типологией, разработанной на основе учения Фрейда, то обнаружим между ними серьезные различия. Прежде всего, Фрейд никогда не задавался целью сделать установление характерологических различий главной частью своих клинических разработок. Правда, в его сочинениях можно найти множество беглых, но отчетливых набросков, касающихся типологии характера; он также неоднократно формулировал основополагающие законы, которые управляют формированием характера. Однако систематическую разработку этой темы производили главным образом его ближайшие соратники. Поначалу их работа заключалась в описании случаев формирования характера, которые можно было соотнести с фазами развития либидо в детстве. Поэтому они применяли такие термины, как «оральный», «анальный» и «генитальный характер», которые указывали на то, какой отпечаток остается на структуре эго при прохождении ребенка через соответствующие фазы младенчества. Эти типы затем подразделялись в зависимости от того, как развивался характер в данной фазе: удовлетворялись ли инстинкты или имела место фрустрация. Так, субъекты с удовлетворенным оральным характером, как правило, оптимистичны и щедры, те, кто обладает фрустрированным оральным характером — нетерпеливы, завистливы, жадны и легко впадают в депрессию; удовлетворенный анальный тип покладист, способен проявлять щедрость в весьма ограниченном круге ситуаций, пунктуален до педантичности и вообще любит во всем порядок; фрустрированный анальный тип жаден, бережлив, отличается негативизмом и либо чрезмерно неопрятен, либо его «ритуал» наведения чистоты граничит с абсурдом. Поскольку Юнг разделяет человечество прежде всего на экстравертов и интровертов, интересно заметить, что как оральный, так и анальный удовлетворенные типы сравнительно легко устанавливают контакт с внешним миром, в то время как фрустрированные типы обращены внутрь себя и поглощены изучением своих телесных и психических функций. Можно предположить, что такие расплывчатые критерии классификации, как интровертированность и экстравертированность, на самом деле скорее препятствуют, чем помогают прогрессу в деле классификации черт характера. Само собой разумеется, основные группы инстинктивных характеров можно подразделить и по-другому. Например, их можно разделить на позитивные и негативные подтипы в зависимости от их склонности давать выход своим ранним инстинктивным влечениям или подавлять их. Это ясно можно видеть на примере ритуалистов-чистюль и тех, чей «ритуал» выражается в постоянной нечистоплотности. Однако очевидно, что эти составные части характера, будь то позитивные или негативные, фрустрированные или удовлетворенные, не представляют всей полноты либидинозного характера. Как бы ни были разобщены на раннем этапе его сексуальные компоненты, человек по природе своей — двуполое животное; и некоторые из основных черт его характера зависят от того, как он перенесет в детстве гомосексуальную фазу развития и насколько ему удастся достичь успеха, когда у него пробудится гетеросексуальный генитальный интерес. Одна из поистине гигантских задач, стоящих перед психоаналитиками — это классификация типов бессознательных гомосексуалистов, которых, кстати, следует четко отличать от тех, чья сексуальная ориентация открыто инвертирована. Конечно, имеется немало случаев скрытой инверсии, когда, будучи на практике гетеросексуальным, человек проявляет очевидные физические и психические признаки гомосексуальности. Однако настоящего бессознательного гомосексуалиста не так просто распознать. Некоторых, правда, можно без труда узнать в коктейль-баре, где женщины — зачастую элегантные, хрупкого сложения и склонные к депрессии — пьют джин и наслаждаются возможностью побыть «мужчиной среди мужчин», чей характер очень напоминает их собственный и с которыми они поддерживают довольно беспорядочные отношения, преднамеренно усложненные и, как правило, не приносящие им удовлетворения. Вдобавок к этим осложнениям, на каждой стадии своего развития либидинозный характер находится под влиянием моделей реагирования, выработанных индивидуумом для подавления своей бессознательной агрессивности, в особенности ее садистских и мазохистских компонентов, возникших из слияния влечений, связанных с либидо, и деструктивных влечений. Наиболее важные оценки инстинктивного характера зависят от комбинации склонностей, связанных с либидо и агрессией. Открыто экспансивным и дружелюбным типам можно противопоставить сдержанные или негативистские типы, властолюбивым и агрессивным садистским типам — робкие и жертвенные мазохистские типы. Однако наиболее важной является та подгруппа, которая отличается амбивалентностью чувств и установок, порождающей такие разнообразные реакции, как сомнение, нерешительность, инертность, колебания, непоследовательность, а также ряд «парных» реакций — например, чередующаяся сверхчувствительность и бесчувственность к внешним раздражителям. Следующим по степени значимости является выделение черт характера, обязанных своим существованием действию одного или нескольких бессознательных механизмов. Одно из первых наблюдений этого плана касалось влияния бессознательного механизма проекции, с помощью которого болезненные психические раздражения воспринимаются так, как если бы они возникли вне личности, после чего на них реагируют как на нечто предосудительное или опасное. Субъект, обладающий проективным характером, может в любой момент обрушить вызванное своей сверхчувствительностью раздражение на тех, с кем контактирует в семье и обществе; он является весьма трудным супругом, а занявшись политикой, становится бестолковым реформатором. Аналогичным образом удалось объяснить такие реакции, как рассеянность, ненадежность, тугодумие, преувеличенно бурная реакция на малозначительные события и т. п.: здесь сказывается влияние незначительных дефектов или гипертрофии механизма вытеснения. Однако главное заключается в том, что механизм формирования реакций, при котором бессознательные импульсы сдерживаются противоположными идеями и установками, является основой формирования характера. Чрезмерно заботливый и жалостливый субъект, которого глубоко возмущает сама мысль о том, что кто-то может причинять боль животным, робкий и застенчивый в общении и споре, однако при этом неуступчивый и чрезмерно эмоциональный, чья готовность к самопожертвованию несколько навязчива, а склонность тиранить других явно выходит за пределы допустимого, является карикатурной иллюстрацией к типу характера, сформированного реакциями. Разумеется, типов реактивного характера столько же, сколько в инстинкте компонентов. Классификация типов формирования характера по их инстинктивному источнику или динамической функции вскоре заставила сделать следующий шаг и начать изучение тех бессознательных механизмов, которые непосредственно воздействуют на структуру эго и оставляют на ней свой глубокий отпечаток. Достаточно будет двух примеров: во-первых, бессознательные идентификации, будь до дружественные или враждебные, с членами семьи, которые оставляют неизгладимый отпечаток в характере ребенка и могут во многом определять его поведение, когда он вырастет; и во-вторых, более глубокое восприятие влияния родителей (интроекция), вокруг которого в дальнейшем строится бессознательная совесть. Здесь, несомненно, кроется разгадка многих загадок процесса формирования характера; с учетом этого мы можем разложить по полочкам типы подражателей — гротескно мужественных женщин и женственных мужчин, сыновей, болезненно зависящих от матерей, и дочерей, зациклившихся на отцах, революционеров и консерваторов, лидеров и приверженцев, тех, кто придавлен к земле чувством собственной вины и, кажется, просит прощения уже за то, что существует на свете, и закоренелых эгоистов, чья бесчувственность или черствость нередко граничит с патологически антиобщественными жизненными установками. Отсюда уже рукой подать до сопоставления групп характеров с классическими формами умственных расстройств. Эта, пожалуй, самая полезная из всех классификаций — во всяком случае, она обеспечивает максимальную точность прогнозов, — основывается на том факте, что если, например, невротик изолирует свои симптомы от остальной части эго и часто даже заключает их в капсулу, нормальный человек непрерывно разряжает мелкие конфликты своей жизни через свою личность, что приводит к формированию типичных характеров. Пока что у нас нет точных статистических данных, основываясь на которых можно было бы идти дальше, но мы не будем чересчур далеки от истины, если скажем, что человечество можно разделить на истерический, невротический, депрессивный, алкоголический, ипохондрический, параноидальный, шизоидный и психопатический* (Настоящий психопат не страдает ни неврозом, ни психозом, однако его эмоции, мысли и поведение отличаются нестабильностью, он зачастую страдает сексуальными извращениями и проявляет антиобщественные наклонности; одним словом, психопаты — это те, кого ранее причисляли к «нравственно ущербным личностям» («моральное слабоумие») ) типы, имея в виду, что они используют в личной и общественной жизни бессознательные механизмы, которые, будь их действие более сильным, дали бы классическую картину невроза, психоза или психопатии. Вечно чем-то встревоженная, но явно играющая при этом на публику женщина, вся жизнь которой — бесконечная цепь эмоциональных срывов, вызванных главным образом ее собственной неуравновешенностью; эмоционально заторможенный педант, который регулирует свою жизнь четкими системами навязчивых ритуалов и расписаний; снедаемый комплексами неполноценности и собственной вины горемыка, безмолвно молящий о любви, но делающий все, чтобы его отвергли; разбитной забулдыга, который каждый день завязывает в пивной с кем-нибудь дружбу и к моменту ее закрытия обнаруживает, что «закадычных друзей» и след простыл; тайный пьяница, которому никак не удается напиться; ипохондрик, погруженный в изучение метафизических основ функционирования пищеварительного тракта; вегетарианец с теософским уклоном, ставящий у себя в туалете книжные шкафы с душеспасительной литературой; преобразователь мира, без устали бичующий пороки современной цивилизации, для исправления которых он может предложить безотказную методику; обращенный внутрь себя непробиваемый нарциссист, настолько озабоченный обнаружением Бога в собственном бессознательном эго, что вынужден жить в общественном вакууме; рассеянный, хотя зачастую и наделенный выдающимися умственными способностями недотепа, который с того момента, как он стал мужчиной, сеет вокруг себя раздоры и беспорядок — хотя в нашем описании характерные черты этих типов более акцентированы, чем в реальной жизни, их можно встретить повсюду, а их поведение в кризисной ситуации можно предсказать почти со стопроцентной точностью. К этой формальной классификации можно добавить собранную Теофрастом коллекцию «особых типов», выделенных по какой-либо характерной или необычной особенности их поведения. Литература изобилует примерами представителей этой группы, главным образом описательными: скряга, игрок, мизантроп, женоненавистник, ханжа, задира, нытик, мот, лицемер, брюзга, оптимист, козел отпущения, совратитель, авантюрист, хвастун и эгоист. Следует заметить, что задачу описания этих типов писатели-реалисты исполнили несравненно лучше профессиональных психоаналитиков, которые сочли себя вправе писать на эту тему главным образом потому, что обладали знаниями о функционировании механизмов, формирующих эти характеры. Однако психоаналитики прибавили к перечисленным выше типам немало новых, о чем свидетельствуют сделанные Фрейдом клинические описания и анализы личностей «преступника, чьим мотивом была бессознательная вина», «романтика, зацикленного на семье», «бессознательной жертвы успеха», не говоря о бесчисленном множестве других аналитических очерков, посвященных реакциям, доминирующим в тех или иных характерах. Более того, мы с уверенностью, не чуждой тревоги, можем ожидать появления во все больших количествах психоаналитических характеристик выдающихся персонажей истории и беллетристики. Нам уже были представлены схемы строения психики Гамлета, Лира и других шекспировских героев, и в ближайшем будущем нас, видимо, будут потчевать описанием пружин характера Альцеста, мистера Эрлфорварда, Фальстафа, отца Горио, сэра Чарльза Грандисона, миссис Гаммидж, Тома Джонса, Молль Флендерс, Ловеласа, мистера Микобера, полковника Ньюкома, тетушки Норрис, мистера Олдбэка, Сэра Уиллоуби Паттерна, мистера Пекснифа, миссис Прауди, Дон Кихота, Бекки Шарп, Терсита, дядюшки Тоби и пр. Как бы ни печальна была такая перспектива для литературоведов или историков, психоаналитикам нельзя отказать в праве дотошно исследовать и историю, и литературу, ища подтверждения своим взглядам на то, какие факторы определяют поведение человека — и по всей видимости, им и не будет отказано в этом праве. Все, что мы можем сделать — это попросить у них не подражать манерам и повадкам литераторов и не притворяться, будто они обладают сверхчеловеческой проницательностью и непогрешимостью, которыми они никоим образом не наделены. Данный выше очерк фрейдовского учения о характере был таким подробным по двум причинам. Во-первых, он дает лучшее представление о возможностях и методологии психоанализа, чем детальное изложение психоаналитической теории, поскольку даже при самых благоприятных обстоятельствах ее суть не всегда удается рассмотреть в путанице специальных терминов. Кроме того, фрейдовская классификация характеров вооружает нас критериями оценки психологической типологии, созданной Юнгом. Следует также добавить, что анализ типологии характеров связан с исследованием клинических материалов, доступных пониманию неспециалистов, и на этой основе каждый вправе составить свое мнение о ценности той или иной системы. Однако, увы, это мнение не будет истиной в последней инстанции. Дело в том, что участие бессознательных факторов в формировании характера делает необходимым все время учитывать теоретические основы любой характерологической системы. Юнг, например, начинает свои исследования характера, вооружившись концепцией автономных комплексов, под которыми он подразумевает эмоционально окрашенные переживания, имеющие некоторую степень автономности в бессознательном и оказывающие сопротивление сознательным намерениям. Эти комплексы, считает Юнг, могут либо препятствовать новым достижениям, либо стимулировать их. Первичные установки такого рода относительно немногочисленны, однако проявления комплексов бесконечно разнообразны. Таким образом признается индивидуальная предрасположенность. Начав с противопоставления рефлексирующих и нерефлексирующих типов, Юнг далее описывает индивидуумов, которые, реагируя на определенную ситуацию, «немного отступают назад, будто произнося безмолвное «Нет!», и другую категорию, которые на ту же ситуацию отвечают немедленной реакцией». Первые относятся к типу интровертов, вторые — экстравертов. Оба эти типа фиксируют «основную наклонность», определяющую поведение и субъективный опыт и «обозначают вид компенсаторной деятельности бессознательного, который нам следует ожидать». Юнговские механизмы, определяющие эти субъективные и объективные «типы установки» и законы компенсации, управляющие их взаимоотношениями с Коллективным Бессознательным и сознанием, анализировались в предыдущей главе. Остается добавить, что, как утверждает Юнг, интровертированность и экстравертированность биологически предопределены; в ходе индивидуального развития их можно изменить лишь в очень редких случаях, и природа таких изменений главным образом биологическая, например, половое созревание или климакс. Интровертированное бессознательное экстраверта недифференцировано, импульсивно или навязчиво; поэтому когда оно прорывается наружу и сталкивается с экстравертированным сознанием, оно немедленно проецируется на интровертированные объекты. Прорыв бессознательной экстравертированности у интроверта делает его плохим, неадаптированным экстравертом. Когда возникает ситуация, с которой экстраверту не справиться, ее пытается взять под контроль его «противоположный характер»; однако, поскольку этот «характер» бессознателен и долгое время пребывал в забросе, у него обычно все валится из рук. Эта неудача может быть первым симптомом того, каков истинный тип данного индивидуума. Считается, что конфликты такого типа происходят главным образом во второй половине жизни. Экстраверты лучше себя чувствуют в первой половине жизни, так как на этом этапе жизни адаптация к внешним обстоятельствам более важна. Интроверт больше преуспевает во второй ее половине. По-видимому для того, чтобы избежать путаницы, экстравертов и интровертов различают по их сознательным установкам. Однако, с другой стороны, нам говорят, что любой индивидуум обладает обоими механизмами и только относительное преобладание одного из них определяет, к какому типу характера индивидуум относится; по всей видимости, это означает, что интровертированность или экстравертированность формируются как баланс различных установок сознания, а затем по закону компенсации устанавливается бессознательный тип характера, который, однако, может сокрушить сознательный, если сознательный тип не устоит перед обстоятельствами реальной действительности. Однако если вернуться от теории и динамики характера к рассмотрению его отличительных черт (конечному продукту), юнговского экстраверта можно в общих чертах описать как индивидуума, чьи интересы направлены главным образом вовне; объективиста; очень самоуверенного и очень любящего самовыражаться; ищущего свои черты в других людях; расцветающего, когда на него обращают внимание другие и, в несексуальном смысле этого слова, эксгибициониста; пользующегося событиями в собственных целях; действующего на основе первых впечатлений и мыслей и, в общем и целом, любящего компанию. В противоположность ему, интересы интроверта направлены внутрь; он субъективен; его самовыражение заторможено и поэтому ему недостает уверенности в себе; он держится особняком и внешне кажется безразличным к чужим заботам; это кот, который гуляет сам по себе; исполнение обязанностей перед другими он считает делом трудным и утомительным; он действует главным образом по зрелом размышлении или, во всяком случае, не по первому импульсу; и даже если он и не совершенно одинок, все внешнее для него — это враждебная сила. Едва открыв эти основные разновидности человеческого характера, Юнг почувствовал себя неудовлетворенным. «К своему смятению, я обнаружил, что она (эта классификация — Э. Г.) кое в чем ввела меня в заблуждение.. Я слишком старался и слишком упрощал... интроверт не просто отступает и колеблется перед целью, но... делает это вполне определенным образом». В поисках новых подходов Юнг вернулся к системе, которая сильно напоминает старую «психологию способностей», но которая, как он нас уверяет, основана на общепонятных стандартах. При этом он более четко очертил свою анатомию сознания. Сознание можно разграничить на области, соответствующие психическим функциям, а именно: мышлению, эмоциям, интуиции и чувственным восприятиям (ощущениям). Кстати, это различение функциональных типов сняло противоречие, которое возникло ранее, когда Юнг идентифицировал интровертов как мыслительный тип, а экстравертов как эмоциональный тип. Это, признает он, было ошибкой. Интроверт может относиться к мыслительному типу или нет, однако если он к нему относится, то мыслит как подобает интроверту; аналогично, mutatis mutandis* ( с соответствующими изменениями (лат.)). Юнг решил проблему экстравертированности и чувств. Еще два пункта в его классификации, чувственные восприятия и интуиция, по мнению Юнга, не являются рациональными функциями, в то время как мышление и эмоция являются орудиями рациональности, поскольку эмоции также используются для оценки; во-вторых, существует иерархия функций, варьирующихся для различных типов. Наиболее используемые функции являются высшими функциями, по отношению к которым вторая, а иногда — и третья функция могут действовать как дополнительные и вспомогательные. Четвертая или низшая функция, будучи неиспользуемой, остается в примитивном или зачаточном состоянии, «зачастую только полусознательном или совершенно бессознательном». Ее неполноценность особого рода, она неподконтрольна нам и может подставить нас под удар. Здесь термин «бессознательное» используется как в описательном, так и в динамическом смысле, поскольку, как мы видели ранее, неиспользуемые функции также уходят в Коллективное Бессознательное. Эти четыре функции являются четырьмя основными тезисами Юнга, «непререкаемыми и необходимыми», при этом подразумевается, что у каждой функции есть диаметрально противоположная: чувственное восприятие противопоставляется интуиции, а эмоция — мысли. Подобно типам установок, типы функций конституционно обусловлены, это наследственные характеристики или склонности. Прибавив к функциональным типам установочные, мы, таким образом, получаем восемь основных вариантов: (1) интровертированного мыслителя, которого концепции интересуют больше, чем факты, высокомерного теоретика с догматичным мышлением, обделенного эмоциями и интуицией, с притуплёнными чувствами, однако чувствительного к критике; (2) экстравертированного мыслителя, исповедующего культ фактов, на основе которых он любит строить теории, нетерпимого фанатика, склонного вербовать себе сторонников; (3) эмоционального интроверта — женственный тип, все оценивающий, основываясь на эмоциях и реагирующий на все сильной любовью или неприязнью, которых он, впрочем, не может адекватно выразить, бестактный и несведущий в области межличностных отношений и то и дело попадающий впросак; (4) эмоционального экстраверта — также женственный тип, готовый отождествлять себя с другими, особенно в том, что касается общепринятого и повседневного, склонный выплескивать свои эмоции в отношения с внешним миром, легковерный и любящий давать всему завышенную оценку, а к размышлению не способный; (5) чувственного интроверта — иррационального и непредсказуемого, реагирующего на все исходя из субьективных переживаний, сенсуалиста, проецирующего свои бессознательные страхи на мир, который он воспринимает архетипически; (6) чувственного экстраверта, испытывающего постоянную жажду внешних раздражений, которые, однако, должны быстро меняться, чтобы ему не надоесть, нетерпеливого, имеющего наилучшие намерения, но эгоистичного и либо отдающего приоритет удовольствиям, либо ведущего изысканный образ жизни; (7) интуитивного интроверта — субъективиста, мало заботящегося о внешних обстоятельствах, переменчивого и ненадежного во взаимоотношениях с другими, воспринимающего мир сквозь призму своего Коллективного Бессознательного; (8) интуитивного экстраверта — также колеблющегося и переменчивого, внешне оптимиста, импульсивного и самоуверенного, нередко ошибающегося при длительных взаимоотношениях, но неоценимого помощника в беде. Далее эти восемь групп делятся на подгруппы в зависимости от наличия дополнительных функций или «ко-функций», которые, однако, никогда не являются диаметрально противоположными основной функции. А поскольку эти вторичные функции могут принадлежать установочной группе, противоположной той, которой принадлежит основная функция (например, чувственный интроверт может обладать ко-функцией экстравертированного мышления»), типы характера оказываются весьма многочисленными. Пытаясь оценить характерологическую систему Юнга, необходимо помнить, что она основана на описательном исследовании конечных продуктов сознания. В этом-то и заключается различие между первичными механизмами экстраверсии и интроверсии и экстравертированностью и интровертировак-ностью как чертами характера, описанными им. Мнение, согласно которому установочные типы Юнга представляют собой фундаментальную антитезу типов характера, построенную на действии двух фундаментальных механизмов, совершенно не выдерживает критики. Как мы уже видели, причину качественных различий в формировании характера можно, в конечном счете, найти в различных компонентах либидо (в фрейдовском смысле этого слова). Удовлетворенные оральный и анальный типы обнаруживают немало характеристик, которые Юнг назвал бы зкстравертированными, а фрустрированный или негативный оральный тип — это юнговский интроверт par excellence. Бессознательный гомосексуалист менее экстравертирован, чем гетеросексуальный генитальный тип. Позитивный агрессивный тип, по виду экстравертированный, может быть утонченным нарциссистом, т. е., по юнговской терминологии, интровертом. Негативный агрессивный тип может казаться интровертированным до полной заторможенности, а на самом деле это может оказаться его способом самозащиты от агрессивной экстравертированности, столь мощной, что она парализует все его отношения с внешними объектами. Короче говоря, калейдоскопическая смена взаимоотношений с объектами и влечений, направленных на эти объекты, порождает бесконечное количество реакций характера, которые, будучи втиснуты в прокрустово ложе категорий экстравертированности и интровертированности, при этом теряют все имеющиеся у них специфические характеристики. Продолжать этот спор и далее нет никакой необходимости. Едва ли можно отрицать, что шизофреник проявляет интровертированность в самых крайних формах; однако временами шизофреника невозможно отличить от настоящего истерика, которого было бы справедливо охарактеризовать как испуганного, разочарованного и озлобленного экстраверта. Аналогичные противоречия возникают и в случаях истерической и меланхолической депрессии. Индивидуум, приверженный проекции, безусловно является экстравертом в том, что касается его агрессивности, но лишь изредка — в том, что касается его любовных импульсов, которые, как правило, чрезвычайно интровертированы. Не так уж много найдется Лотарио, которые не получали пощечин из-за неспособности распознать различие между бессознательно гомосексуальным и гетеросексуальным экстравертом; точно так же найдется не так уж много таких, чьи ожидания не бывали временами приятно обмануты, когда внешне застенчивые интроверты разражались целым фейерверком типично экстравертных реакций. Интровертированный сын, отождествляя себя с экстравертированной матерью, может отвергнуть свою природу и мужчины, и интроверта. Аналогичным образом «естественно» экстравертированная дочь может обманываться сама и обманывать ближних, отождествляя себя с «естественно» интровертированным отцом. Не подлежит сомнению, что описательные ярлыки вроде «интровертированности» и «экстравертированности» не могут дать и отдаленного намека на сложные и замысловатые динамические и структурные конфликты, дающие подобные результаты. Соответственно, они бесполезны как для диагностики, так и для прогнозирования. Непредубежденный читатель, охваченный состраданием к объекту столь беспощадной критики, может спросить: «Но зачем же так подробно разбирать данный тезис? Разве сам Юнг не признал, что его первая классификация была чрезмерно упрощенной?» Само собой, признал; однако, как часто случается с чистосердечными признаниями Юнга, он отошел назад лишь для того, чтобы дальше прыгнуть. Совершив грубейшую ошибку, смешав конечные продукты сознания с двумя из многих первичных тенденций, изначально заложенных в либидо (будь то юнговском или фрейдовском), Юнг без всякого смущения стал исправлять свою ошибку тем, что учетверил ее. Классифицировав свои основные типы характеров в зависимости от четырех функций — мышления, эмоций, интуиции и чувственного восприятия, — Юнг не только окончательно перевел свою классификацию характеров на сознательные и описательные критерии, но и по собственному произволу перекроил фазы развития, во время которых эти функции неуловимо соединяются, чтобы постулировать наличие конституционно обусловленных, а следовательно — наследуемых основных склонностей. Между сознательным конечным продуктом и конституционной склонностью имеется зияющий провал, который Юнг либо отказывается, либо не способен заполнить. Без сомнения, на эту серьезную критику можно ответить, что Юнг вовсе не пренебрегает фактором развития, и что отнюдь не все его функциональные критерии относятся к сфере сознательного. В самом деле, он, например, считает интуицию передачей воспринимаемого «через бессознательное»; субъективная интуиция, заявляет он, — это «восприятие бессознательных психических фактов, чье происхождение в основном субъективно»; объективная интуиция — «восприятие фактов, которые зависят от подсознательных впечатлений об объекте и от возникающих при этом мыслей и эмоций» (курсив мой — Э. Г.). «Интуиция, — добавляет Юнг, — характерна для психологии детей и первобытных людей». Более того, поскольку эта функция бессознательна, она иррациональна. Однако, несмотря на использование термина «подсознательное», который, возможно, подразумевает действие Личного Бессознательного, из контекста становится ясно, что этот бессознательный элемент выводится из Коллективного Бессознательного, к которому, как нас уведомляют, интуиция — фактор, безусловно ему подчиненный, — обязательно возвращается, выполняя тем самым компенсаторную функцию. Долгая и мучительная история индивидуального развития бессознательных (в фрейдовском смысле этого слова) познавательных процессов, систем контроля и одновременно бесконечное усложнение понятийных процессов, на которые воздействуют нижние слои фрейдовского предсознания, а вместе с этим вся длительная история развития чувства реальности в детстве полностью игнорируются. Нам предлагают определение, согласно которому параноик, страдающий манией преследования, оказывается в одной категории с горбуном. Нельзя не признать также, что одной фразой, заслуживающей, чтобы ее процитировали полностью, Юнг выбивает почву из-под ног своих четырехсторонних базисных различий. Говоря о чувственном восприятии, он описывает его как «преобладающую характеристику как ребенка, так и перво бытного человека, поскольку для них оно всегда преобладает над мышлением и эмоциями, хотя над интуицией — не всегда. Я считаю чувственное восприятие сознательной, а интуицию — бессознательной перцепцией. Для меня чувственное восприятие и интуиция представляют собой две противоположности или две компенсирующие друг друга функции, наподобие мышления и эмоции. Мышление и эмоция как независимые функции развиваются как онтогенетически, так и филогенетически на основе чувственного восприятия и равным образом, разумеется, на основе интуиции как необходимого противовеса чувственному восприятию» (Курсив везде мой — Э. Г.). Аналогичное признание делается и в том случае, когда, классифицируя мышление как основной вид апперцептивной деятельности, Юнг далее различает активную и пассивную мыслительную деятельность и называет пассивное мышление интуитивным. Если мышление может быть интуитивным, какой смысл делать основополагающее различие между интуицией и мышлением? Так или иначе, нельзя сидеть сразу на двух стульях. Не требуется детального исследования слухового, зрительного и обонятельного мышления, чтобы увидеть: мыслительные процессы должны были развиться благодаря корреляции оставшихся в памяти следов чувственных восприятий, а их функции должны варьироваться в зависимости от назначения — служат ли они для адаптации к действительности или для получения удовлетворения от собственных фантазий. Легко также понять, что мышление первоначально должно было быть конкретным, «предметным» в отличие от более абстрактного «словесного», и что на всех этапах своего развития оно должно было находиться под влиянием аффективных (эмоциональных) переживаний, а также «принципов» или законов функционирования психики, запускающих механизмы удовольствия—боли. Нетрудно увидеть: интуиция зависит от действия бессознательных, а не предсознательных механизмов, а ее точность зависит от того, используются ли эти механизмы в интересах бессознательной (субъективной) фантазии или для адаптации к реальности. Вместе с Фрейдом мы можем даже строить предположения, не имеется ли в распоряжении бессознательной системы каких-либо других каналов общения с внешними объектами, действующих без вмешательства предсознания и без посредничества сознания. Однако если мы согласимся с данной им схемой развития мышления и признаем чрезвычайную важность тех общих для всех людей фаз развития, которые имеют место в детском возрасте и во время которых все функции психики работают в тесном взаимодействии, при постоянном усилении роли концептуального мышления, мы вряд ли сможем согласиться с классификацией, разделяющей человечество в зависимости от четырех основных конституционно обусловленных функций, которые наследуются и, за редчайшими исключениями, не могут быть изменены сознательно, однако в то же время действуют в противоположных направлениях, обладают обратной связью, компенсируют друг друга и поддаются воздействию воли. Правда заключается в том, что указания на роль фактора развития для его «функций», которые Юнг кое-где небрежно бросает, можно принять за чистую монету, только номинал этой «монеты» равен практически нулю. Говоря о характере, Юнг все время выражается тем метафизическим языком, который некогда был общим достоянием классических психологов и богословов. Несмотря на нескончаемые перестановки и комбинирование своих двойных, четверных или восьмерных категорий, человеческий характер кажется стороннику Юнга комбинацией кругов, углов, секторов и полярных противоположностей. Кроме того, несмотря на продолжительные игры с понятиями энергии и адаптации, юнговские типы характера по существу статичны. Характер для Юнга подобен торту, который можно разделить на два, четыре, восемь, шестнадцать или п кусков, смотря по тому, насколько экономен или усерден нарезающий его юнгианец. Вся эта система напоминает рамку, сконструированную профессором колледжа на Лапуте «для расширения теоретических знаний практическими механическими операциями». Как вы помните, поворотом любой из сорока рукояток расположение установленных в эту рамку слов совершенно менялось, после чего писцы прочитывали и записывали осмысленные комбинации. Невозможно сказать, чем руководствовался Юнг, создавая свою классификацию — любовью к противоположностям или алхимическим почтением к числу четыре, хотя, учитывая пристрастие Юнга к почитаемым числам, последнее предположение не следует сбрасывать со счетов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что хотя слова «интроверт» и «экстраверт» вошли в словари и даже используются в домашнем обиходе образованных слоев общества как ругательства, более сложные концепции характера, сформулированные Юнгом, получили куда меньшую популярность. Ошибку нельзя исправить простым увеличением числа ее элементов, и здесь бессильна даже алхимия.