11 ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ДИЛЕММА ЭКЛЕКТИКА

«В основе защиты любого двойственного учения лежит мысль, будто в том, что люди ошибаются, нет никакого вреда, или по крайней мере вред этот настолько мал, что его с лихвой восполняет выгода от безмятежного покоя, в который их погружает ошибка... Люди не нарушают покоя заблуждений, поскольку они в той или иной степени согласны с предположением, будто верование может быть «полезным с моральной точки зрения, даже если оно несостоятельно с точки зрения логики». Джон Морли. О компромиссе. Эклектикам от психологии не привыкать заявлять в защиту своей теоретической мешанины, что, встав над дискуссионными дрязгами, им легче оценить достоинства и недостатки различных «школ» клинической психологии. Выявив «хорошие» черты каждой из сторон, они далее выстраивают лоскутную систему, которая, как они считают, должна так или иначе быть ближе к истине. Без сомнения, они искренне убеждены, что в вопросах психологии истину можно найти приведением противоборствующих систем к общему знаменателю. Множество обзоров «современной» психологии свидетельствует о том, что эклектизм, как правило, считается формой объективности, что свидетельствует о высокой репутации его сторонников. Это мнение рядовой читатель, всегда ценящий справедливость и путающий эклектизм с беспристрастностью, считает своим долгом поддержать. Полагая, что у каждого вопроса должно быть по крайней мере две стороны, он не в силах себе представить, что одна из этих сторон может основываться на абсолютном заблуждении. Вот почему в полемике между Фрейдом и Юнгом он готов отбросить любую обоснованную критику ex parte как признак упрямства и фанатизма, а то и явной слабости. Разумеется, эклектик эклектику рознь. Этот термин обозначает не какую-то логически последовательную школу мысли, а лишь класс не поддающихся универсальной классификации людей, у которых общей чертой является, возможно, лишь полное пренебрежение к логической последовательности. Среди них есть немало полезных людей, которые ставят себе целью получение быстрых клинических результатов и при благоприятных условиях добиваются их, а в худшем случае оказываются между двух огней: страдающим психическим расстройством пациентом, с одной стороны, и непониманием и моральным возмущением его семьи, его семейного врача и его самого, с другой. Помимо таких практичных и прозаичных эклектиков, есть птицы и более высокого полета, чья единственная видимая цель — поразить окружающих. Очень часто они изобретают некий суперфрейдизм, смешивая фрейдизм со всем, что им придет в голову. Их любимая уловка — жалеть и поносить Фрейда за его первоначальные «ошибки», имея в виду при этом, что соответствующие ошибки были, в конце концов, исправлены не Фрейдом, а торжествующим суперфрейдистом и его союзниками. Обладая бойким пером, они привыкли строчить учебники, которые читает широкая публика, находящая утешение в том, чтобы, видя существование борющихся «школ», делать из этого вывод: поскольку Юнг и Адлер не соглашались с Фрейдом, величественное здание фрейдовской психологии бессознательного, должно быть, стоит на песке. Однако для практических целей достаточно поделить эклектиков на две группы: академических и психиатрических. Академический психолог, не обладающий никаким или почти никаким опытом работы с душевнобольными, по-видимому, считает, что это дает ему основания делать беспристрастные суждения относительно ценности фрейдовских или юнгов-ских концепций. Однако поскольку недостаток непосредственного опыта или образования не дает ему возможности составить сколько-нибудь удовлетворительное представление о функционировании бессознательного, его мнения вне академической среды не имеют серьезного веса; а поскольку его студенты заняты исключительно сознательными проявлениями психической деятельности, академический эклектик достаточно безвреден. Совсем иное дело — психиатрические эклектики. Имея обширные, хотя и никак не осмысленные познания о душевных болезнях и занимая важные административные посты в системе здравоохранения и подготовки врачей, они могут серьезно помешать развитию психологической науки. Поэтому, рискуя показаться чрезмерно пристрастными и таким образом вызвать у публики сочувствие к притесняемой стороне, необходимо в заключение указать причины, по которым проблему «Фрейд или Юнг» нельзя замазать эклектическими компромиссами. Во-первых, должно быть ясно: когда речь идет об основополагающих принципах, ни о каких джентльменских соглашениях не может идти и речи. Нетрудно себе представить, какая возникла бы сумятица в астрономии, если бы эклектики в свое время настояли на достижении компромисса между птолемеевой и коперниковой системами. Как заметил сам Юнг, «у того, для кого Солнце все еще вращается вокруг Земли, иной склад личности, нежели у того, для кого Земля — спутник Солнца». Вопрос, лежавший в основе спора между Фрейдом и Юнгом, не менее серьезен, и компромиссы здесь неуместны. Если Фрейд прав, Юнг — не более чем академический психолог (психолог сознания), маскирующийся под апостола новой динамической психологии. Если же прав Юнг, систему Фрейда необходимо отбросить как симптоматическое проявление психопатологического характера, которое имеет ценность лишь для тех, кто страдает от аналогичных навязчивых идей. На протяжении всей этой работы внимание было сосредоточено на тех основополагающих понятиях фрейдовской и юнговской систем, которые свидетельствуют об их несовместимости; была также предпринята попытка изложить максимально понятно те причины, почему они несовместимы. Резюмируя эти аргументы, было бы, однако, желательно в общих чертах повторить, в чем заключается наша позиция. Так, один из главных вопросов — это должна ли психология вернуться к своему первоначальному положению служанки логики и метафизики или ей следует держаться своего добытого дорогой ценой права называться полноправной наукой. До тех пор, пока считалось, что психика и сознание — равнозначные явления, было невозможно что-либо противопоставить авторитету метафизика, который благодаря этому был в состоянии воспрепятствовать развитию психологической науки, привнося в нее любые сверхъестественные или трансцендентальные соображения, какие он сочтет нужным. И до сих пор величайшим препятствием на пути к пониманию психологии является упорно сохраняющаяся вера в то, что на практике сознание или, в лучшем случае, предсознание представляет собой всю полноту психической деятельности. Сделанное Фрейдом открытие динамического бессознательного, сформулированные им законы, управляющие этой частью психического аппарата, описание происхождения и развития бессознательного эго и различных компонентов примитивного инстинкта, которые оно пытается регулировать, были первыми и решительными шагами к строительству научной психологии. Впервые стало возможным понять роль, которую играет психический конфликт в ускорении развития специфически человеческих характеристик; впервые было установлено истинное значение ошеломляющих достижений детского периода развития, а большинство психических расстройств зрелого возраста признано следствием неспособности ребенка преодолеть возникающие на его пути конфликты; впервые появилась некоторая надежда, что благодаря урегулированию возникших в детстве трудностей психику взрослого можно будет освободить для выполнения насущных для нее задач адаптации. Как мы уже увидели, наиболее последовательная тенденция юнговской психологии — это отрицание всех существенных составных частей фрейдовской теории. Фрейдовское бессознательное упраздняется, и вместо него нам преподносят поверхностную предсознательную систему, которую Юнг называет Личным Бессознательным. Ликвидировав динамическое бессознательное и будучи не в состоянии открыть в своем Личном Бессознательном силы и механизмы, которые могли бы объяснять феномен психической деятельности человека, Юнг ищет главную пружину мышления в чисто конституционном факторе — Коллективном Бессознательном. Поступая так, он исключает всякую возможность обнаружить бессознательное эго и одновременно устраняет понятие индивидуального бессознательного конфликта. Конфликт сводится к противоречию между конституциональными тенденциями и волевыми аспектами сознания. Для верности Юнгом также постулируется система оппозиций и компенсаций, которая исключает какое бы то ни было динамическое различие между Коллективным Бессознательным и сознанием. Такой нигилистический подход к фактам психического развития подкрепляется юнговской концепцией психической энергии, которая устраняет необходимость исследовать жизнь человека в детстве и в то же время сводит конфликт на уровень проблемы сознания. Введя понятие монистической жизненной силы, elan vital, который движется как нейтральная сила из одного положения к другому, от Коллективного Бессознательного к Персоне и обратно, он выбрасывает за борт концепцию детского конфликта. При этом бессознательные психические механизмы теряют свои отличительные характеристики и сводятся к простым центростремительным и центробежным движениям психической энергии в замкнутой системе. Так или иначе, в юнговской психологии нет места для таких понятий, как вытеснение, которые совершенно несовместимы с автоматическим действием законов системы оппозиций и компенсаций. Нигде так не заметно мертвящее действие этих юнговских постулатов, как в его теориях психических расстройств. После исключения бессознательного эго и контролирующих его специфических, защитных механизмов и ликвидации различия между первичными и вторичными психическими процессами, Юнгу ничего не остается, как предположить, что неврозы суть результат автоматического действия психических механизмов. То, что он считает неврозы результатом неспособности исполнить «жизненную задачу» — это, в лучшем случае, плацебо для успокоения сознательного эго пациента, а в худшем — дымовая завеса для прикрытия автоматического действия Коллективного Бессознательного, действующего либо как демоническая и разрушительная сила, либо, при более благоприятных обстоятельствах, как судьбоносное орудие предопределения. Даже предполагаемые «пророческие» свойства юнговского Бессознательного представляют собой конституционно предопределенную «мудрость», которую мы якобы игнорируем себе в ущерб. Аналогичным образом обстоит дело с формированием характера по Юнгу: оно регулируется автоматическими и обратимыми движениями жизненной силы, действующими в сочетании с неизменной совокупностью способностей и образующими вместе с ними неизменную совокупность перестановок и комбинаций. Те изменения характера, которые могут возникнуть в течение жизни, в свою очередь определяются «этапом» жизни, на котором находится индивидуум (если это действительно индивидуум, а не рыхлая комбинация юнговской персоны с эго-сознанием). Бесконечная изменчивость человеческого характера, многообразные движения, изобретательность и приемы, к которым может прибегнуть разум под влиянием бессознательного конфликта и который может придать его действиям драматичность и достоинство, сведены до уровня театра марионеток, в котором Коллективное Бессознательное автоматически дергает нитки. Такова суть юнгов-ской психологии. Именно здесь эклектика, сколь бы ни были хитроумны и гибки его мыслительные процессы, можно попросить встать и вынести свой приговор. Если он желает сохранить хоть каплю уважения к себе как к ученому, он должен оставить попытки сидеть между двумя стульями. Он должен на деле принять решение. Он должен заявить, согласен ли он с фундаментальными фрейдовскими концепциями бессознательного или он предпочитает цепляться за дофрейдовские взгляды, которые были основаны на уверенности, что психика и сознание — одно и то же. Другой альтернативы нет. Откажитесь от фрейдовского бессознательного — и, сколько бы вы ни подпирали этот отказ согласием с юнговской, адлеровской, штекелевской, ранковской или клейновской системами, результат будет один и тот же: эклектик обнаруживает в себе приверженца психологии сознания. Ссылки на какую-то сложную систему конституционных факторов, какими бы благовидными психофизиологическими, психологическими, метафизическими или мистическими соображениями они ни подкреплялись, ничего не дают. Фрейдовское понятие бессознательного является краеугольным камнем динамической психологии. До сих пор все без исключения попытки смешать это понятие с чем-либо или «улучшить» его кончались тем, что оно выхолащивалось или «улучшалось» настолько, что переставало существовать. Нравится это кому-то или нет, но сидеть разом на двух стульях невозможно. Также не должен эклектик льстить себя надеждой, будто, согласившись с какими-то осколками и ошметками юнгов-ской системы, он тем самым увеличивает «духовную» ценность этой гибридной психологии или уходит от некоего психического детерминизма, который ему кажется основным недостатком фрейдовской теории. Дело в том, что таким образом он только попадает из огня да в полымя. Фактически юнгов-ской психологической системе присущ самый жесткий детерминизм, какой только можно себе представить. Не смягченная надеждой и исключающая даже «Божью благодать», она превосходит в этом отношении средневековые теологические доктрины, согласно которым первородный грех можно искупить лишь страхом Божьего гнева. На место первородного греха ставится демоническая сила Коллективного Бессознательного, которую можно преодолеть лишь благодаря союзу между Коллективным Бессознательным и эго-сознанием, а также, по возможности, вере в «нуминозную» идею Бога. Психический детерминизм Фрейда, во всяком случае, позволяет человеку надеяться, что в бесконечной борьбе между импульсами Ид и адаптацией Эго победы, одержанные на ранних этапах развития, могут сослужить ему добрую службу. Даже если объем «освобожденной воли», появившейся благодаря этому, весьма незначителен, он во всяком случае дает человеку свободу решать, продолжить ли ему борьбу. Юнговская одиссея индивидуации оставляет человека в конце жизни наедине с задачей красиво умереть независимо от того, поддерживает ли его силы вера в личное бессмертие. Открытие того факта, что Юнг является приверженцем психологии сознательного, дает счастливое разрешение той задаче, которая встает перед любым писателем, дерзнувшим занять бескомпромиссную позицию в психологических дискуссиях. Обоснованная уничтожающая критика неизбежно пробуждает в читателе великодушное желание встать на сторону слабейшего. Однако в данном случае слабейшего просто нет. При ближайшем рассмотрении выясняется, что спора между Фрейдом и Юнгом не существует. Нет способа примирить теорию мышления, основанную на психологии бессознательного, и теорию, основанную исключительно на психологии сознания. Таким образом, нам остается приятная задача оценить позицию Юнга как приверженца классической психологии. Нет сомнения в том, что после продуктивного периода в деятельности Юнга, когда он опубликовал свои исследования о dementia ргаесох и о тестах по словесной ассоциации, его репутация психиатра-клинициста сильно пошатнулась. Правда, в опубликованной им позднее работе об алхимии видны некоторые отблески былой остроты его ума; и если бы Юнг меньше старался обнаружить в герметической философии предвестие своей собственной «аналитической психологии», его публикации по алхимии сохранили бы свое научное значение. Чтобы точнее оценить позиции Юнга в качестве приверженца психологии сознания, необходимо охарактеризовать те его достоинства, что адекватны именно этому виду психологической деятельности, дополнив их перечень указанием на те явные недостатки, что этой деятельности противоречат. Главное, чего следует ожидать от приверженца психологии сознания — это то, что он должен быть солидным наблюдателем со склонностью все классифицировать, чутьем на статистические ошибки и по возможности способностью делать изданных, полученных путем наблюдения, полезные выводы. Ему не обязательно иметь сколько-нибудь выраженную склонность интерпретировать эти данные; более того, способность к интерпретации для приверженца психологии сознания можно скорее назвать недостатком; ведь рано или поздно она заставит его сделать такие заключения, которые можно обосновать лишь основываясь на психологии бессознательного, а это для него большая неловкость. Исследование опубликованных работ Юнга несомненно доказывает, что он обладает некоторыми необыкновенными достоинствами и некоторыми необыкновенными недостатками (как психолог сознания). Прежде всего его, без сомнения, можно считать неутомимым тружеником, готовым вести исследования в тех областях, которые классические психологи зачастую оставляют без внимания. После изучения детей, невротиков и душевнобольных антропология дает для психологических наблюдений наиболее широкое поле деятельности. Как мы уже выяснили, Юнгу почти ничего не известно о детях, а из своих наблюдений за невротиками и психически больными он сделал совершенно ложные выводы; тем не менее с формальной точки зрения его можно считать неплохим антропологом, хотя прослеживание динамики процессов или их истолкование не является его сильной стороной. Более того, достойно удивления то, что, занявшись этой работой, он сумел прийти лишь к столь банальным выводам. Поневоле приходится считать, что, если воспользоваться его собственной терминологией, основная трудность заключалась в противоположности между ритуальными и образными сторонами его личности. Юнгу, по-видимому, не удалось разрешить эту проблему тем способом, который он рекомендует другим — «слиянием» противоположностей: его трудам по психологии сильно не хватает «ритуальности» и в то же время они обнаруживают непреодолимую склонность к фантазированию. Возможно, «мистическая» природа теоретизирования Юнга является компенсацией негибкости его мышления; возможно, жесткость его классификаций является дисциплинарной компенсацией несдержанности его фантазий. Кто, кроме юнгианцев, может ответить на эти вопросы? Вывод из них, так или иначе, одинаков. У Юнга имеются задатки хорошего классического психолога, однако присущий ему недостаток дисциплины мышления сводит на нет имеющиеся у него несомненные достоинства. Как иначе можно объяснить характерные для него вялость и туманность языка и частые увертки? Таким образом, Юнга самого по себе можно считать загадкой. Вероятно, наиболее снисходительное объяснение, которое можно найти тому, что он не состоялся как психолог, таково: на самом деле он является внутренне фрустрированным романтиком, который пытается быть художником. О том, удалось ему это или нет, судить предоставляем тем, кто сведущ в эстетике. Если не считать тех возможностей, которые предоставляет пересказ историй болезни и взвешенное изложение теорий, область научной психологии мало пригодна для художественного самовыражения. Впрочем, тем, кто этим недоволен, она предоставляет ни с чем не сравнимую возможность играть роль наставника. За эту-то возможность Юнг и ухватился обеими руками. Когда его теории будут забыты, а его антропологические труды должным образом зафиксированы в библиографиях, его наиболее схоластические высказывания будут, без сомнения, все так же обильно цитироваться теми психологами-эклектиками, которым не под силу удержаться от того, чтобы наставлять своих подопечных и мир в целом, каким путем им следует идти. В конечном счете, дилемма эклектика заключается в том, согласиться ли ему или нет со сделанным Фрейдом открытием бессознательного и тем самым отречься от своих откровенных или прикровенных претензий на моральное господство над своими приверженцами и пациентами. Тем, кто не в силах заставить себя разрешить эту дилемму, юнговская психология должна была показаться даром свыше.