I. ВВЕДЕНИЕ В РЕЛИГИОЗНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

     Calamum quassatum поп conteret, et linum fumigans поп ext inguet...

     - Isaias 42:3

     Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит... ,

     -(Кн. Исайи 42,3)

     

     Рис.2- Пара алхимиков, стоящих перед печью на коленях и вымаливающих Божье благословение. Mutus liber (1702)

     1 Для читателя, знакомого с аналитической психологией, нет нужды в каком бы то ни было введении, поясняющем предмет данного исследования. Но для читателя, интерес которого не профессионален, и который пришел к этой книге неподготовленным, возможно необходимо нечто вроде предисловия. Концепции алхимии и психологические процессы, казалось бы, так далеки друг от друга, что трудно даже вообразить себе какой-либо мостик между ними. Такому читателю я обязан дать более подробные объяснения, как я это уже делал пару раз после публикации моих недавних лекций, которые вызвали определенное замешательство среди моих критиков.

     2 То, что я должен изложить о природе человеческой психе* основано прежде всего и главным образом на моих наблюдениях над людьми. Мне возражают, что эти наблюдения связаны со случаями либо незнакомыми, либо просто недоступными. Примечательно, что абсолютно каждый, даже самый неквалифицированный дилетант, думает, что он знает все о См. примечание 2 к I части психологии, как если бы психе была чем-то совершенно понятным. Но любой, кто действительно знает человеческую психе, согласится со мной, когда я скажу, что она является одной из темнейших и самых таинственных областей нашего жизненного опыта. Бесконечно познание в этом направлении. В моей практике едва ли был хоть один день, когда я не столкнулся бы с чем-то новым и неожиданным. Хотя мои опыты - это не банальности, лежащие на поверхности жизни, они легко доступны каждому психотерапевту, работающему в этой специальной области. И, по меньшей мере, абсурдно, что незнание фактов, о которых я должен говорить, может обернуться обвинением против меня. Я не считаю себя ответственным за неосведомленность публики в психологии.

     3 Существует аналитический процесс, так сказать, диалектическая дискуссия между сознанием и бессознательным, развитие или движение к некоторой цели или концу, запутанная природа которого занимала мое внимание много лет. Психологическое исследование может прийти к концу на любом этапе развития без ощущения того, что цель достигнута. Типичные временные окончания могут происходить: (1) после получения некоторой части удовлетворяющих исследователя сообщений; (2) после совершения более-менее полного, но тем не менее адекватного признания; (3) после обнаружения некоторого, прежде неизвестного, но существенного психического результата, который даст новый толчок чьей-то жизни и активности; (4) после трудного отделения от детского психе; (5) после обретения нового рационального способа адаптации к сложным или необычным обстоятельствам и окружению; (6) после исчезновения болезненных симптомов; (7) после некоторого положительного поворота в судьбе, такого как экзамены, помолвка, брак, развод, изменение профессии и т.д.; (8) после возвращения кого-либо к церкви или вероучению, которое он раньше исповедовал, или после изменения убеждений; и, наконец, (9) после начала строительства практической философии жизни ("философии" в классическом смысле слова).

     4 Хотя этот перечень допускает много изменений и дополнений, он в общем определяет основные ситуации, в которых аналитический и психотерапевтический процесс достигает временного или иногда даже действительного конца. Опыт показывает, однако, что имеется сравнительно большое число пациентов, для которых видимое завершение работы с врачом далеко от реального окончания аналитического процесса. Для них диалог с бессознательным еще продолжается и следует тем же путем, что и у тех, кто продолжает работать с аналитиком. Таких пациентов можно случайно встретить через несколько лет и узнать о примечательных результатах их последующего развития. Именно такие случаи уверили меня в том, что в психе происходит процесс, который преследует свою собственную цель, независимо от внешних факторов, и освободили меня от опасения, что я сам мог бы быть единственной причиной нереального - и, может быть, неестественного - процесса в психе пациента. Это впечатление было не всегда обоснованным, так как любые аргументы, основанные на любом пункте из приведенных выше девяти категорий - даже обращение в другую веру или резкое стечение невротических симптомов -не могли склонить пациентов к тому, чтобы прекратить аналитическую работу. Такие случаи, в конце концов, убедили меня в том, что изучение неврозов приводит к проблемам, которые выходят за пределы чистой медицины и которые одна медицина решить не может.

     5 Хотя время возникновения анализа с его псевдобиологическими интерпретациями и пренебрежением к целостному процессу развития и отделено от нас половиной столетья, воспоминания умирают с трудом и люди еще основываются на понимании продолжительного анализа как "бегстве от жизни", "нерешительном переносе", "аутоэротизме" и других столь же неприятных эпитетах. Но поскольку во всем имеется две стороны, это узаконивало осуждение так называемой "подвешенности"* как отрицательной только тогда, когда могло оказаться, что она, на самом деле, не содержит ничего хорошего. Весьма непонятное раздражение, которое испытывал врач, само по себе ничего не доказывает. Только путем бесконечного терпеливого поиска новая наука может преуспеть в построении глубокого знания природы психе и, если появятся неожиданные терапевтические результаты, то это будет следствием самоотверженной настойчивости врача. Неоправданно отрицательные заключения приходят очень легко, часто они оказываются пагубными; более того, они вызывают подозрение в том, что являются просто продуктом невежества, если не попыткой избежать ответственности радикального анализа. (* "Hanging on". Ср. с 12 арканом Таро ("Повешенный"), символом в герметической традиции, один из смыслов которого нисхождение Духа в материю, другой обретение мудрости, просветления, самости через жертву, смерть (например, ритуальную). В психотерапии соответствует фиксации. Прим. перев.) Поскольку аналитическая работа неминуемо должна рано или поздно привести к фундаментальной дискуссии между "Я" и "Ты", и "Ты" и "Я" на плоскости, разрисованной всеми человеческими претензиями, очень похоже, а на самом деле вполне реально, что не только пациент, но и врач находят ситуацию "щекотливой". Имея дело с огнем или ядом, невозможно избежать поражения в самое чувствительное место; а истинный врач-целитель не остается вне своей работы, он всегда в центре ее. 6 Это так называемое "подвешивание" не будучи негативным само по себе, нестерпимо и нежелательно для обоих сторон. Напротив, оно может принести пользу эго, устанавливающего, с одной стороны, непреодолимое препятствие, а с другой, представляющего максимальные возможности для проявления энергии целостной человеческой сущности. В действительности, можно сказать, что, пока пациент бессознательно и непоколебимо ищет решения некой совершенно не решаемой проблемы, искусство и техника врача облегчают его участь, помогая ему в этом. "Ars totum requirit hominem!"* - воскликнул древний алхимик. И это как раз тот homo totus,** которого мы ищем. Труды врача, как и поиски пациента, направлены к этому скрытому и еще не обнаруженному "целостному" человеку, великому человеку будущего- Но правильный путь к целостности, к несчастью, переполнен роковыми зигзагами и ложными поворотами. Это longissima via,*** непрямая и полная скрытых опасностей, дорога, которая объединяет противоположности, напоминающая направляющий Кадуцей,**** дорога, лабиринтные извивы и повороты которой не лишены ужаса. На этой longissima via мы встретились с теми случаями, которые считаются "недоступными". Их недоступность, в действительности, состоит в том, что они стоят неимоверных усилий: они требуют того самого, чего мы больше всего боимся, а именно "целостности", о которой мы говорим так бойко и которая вызывает бесконечное теоретизирование, хотя в действительной жизни мы всячески ее обходим ¹ .

     * Искусство требует всего человека (лат). Прим. перев. " Человек целостный, (лат.) Прим. перев. '** Длиннейшая дорога (лат). Прим. перев.

     **" Обвитый двумя змеями жезл Меркурия. Прим- перев.

     Бесконечно проще обратиться к "элементалистской" психологии, где левая клеточка не знает, что делает правая.

     7 Боюсь, что мы не можем считать бессознательное и бессилие индивидуума полностью ответственными за состояние дел: это связано с общим психологическим воспитанием европейцев. Но содержание основных религий есть не только воспитание, оно принадлежит их собственной природе - потому что религии превосходят все рационалистические системы в том, что в равной степени относится к внешнему и внутреннему человеку. Мы можем обвинить христианство в задержке развития, если мы решили оправдать наши собственные недостатки; но я не хочу ошибиться, обвиняя религию в чем-то, связанном преимущественно с человеческой некомпетентностью. Я говорю не о глубочайшем и сокровенном понимании христианства, но о поверхностных и гибельных неправильных толкованиях его, которые ясно видны всем. Требование, которое выдвигает imitatio Christi* логически должно вызывать развитие и возвышение внутреннего человека. На самом же деле, однако, идеал был превращен поверхностными, формалистически мыслящими верующими во внешний объект культа и именно поклонение объекту помешало им достичь глубин психе и дать ей целостность для удержания идеала. Собственно потому божественный посредник оказывается чем-то внешним, в то время как человек остается фрагментарным и в своей сокровенной части незатронутым. Христу можно подражать даже стигматами, без того, чтобы имитатор в какой-то мере приблизился к идеалу или пониманию. Потому что подражание не должно оставить человека неизменным и превратить его в некую подделку; оно должно быть реализацией идеала - Deo concedente** - в индивидуальной жизни. Однако не следует забывать, что даже ошибочное подражание иногда может требовать величайшего морального напряжения, которое заслуживает награды, даже если реальный результат и не достигнут. Вполне вероятно, что благодаря такому тотальному напряжению человек может получить даже мгновенное осознание своей целостности, сопровождаемое ощущением благости, которое всегда характеризует такие случаи.

     * Подражание Христу (лат). Прим. перев. " С Божьего позволения (лат). Прим. пeрев.

     8 Ошибочная идея простого внешнего imitatio Christi обостряется типичным европейским предрассудком, который отделяет западную позицию от восточной. Западный человек удерживается в рабстве "десятью тысячами вещей", он видит только частности, он связан своим эго и связан вещами, он не подозревает о глубинных корнях всего сущего- Восточный человек, напротив, воспринимает мир из частностей, и даже свое собственное эго как сон, он, по сути, укоренен в "Основе", которая притягивает его так сильно, что его отношения с миром переплетены до степени, нам зачастую непонятной. Западная позиция, с ее акцентом на объекте, направлена на то, чтобы зафиксировать идеал - Христа - в его внешнем аспекте и потому обкрадывает его в мистическом отношении к внутреннему миру. Именно этот предрассудок, например, заставляет протестантских переводчиков Библии интерпретировать evroc d^cuv (относящееся к Царству Божию) как "среди нас" вместо "внутри нас". Я не намерен говорить об обоснованности западной позиции: мы достаточно убеждены в ее правильности. Но если мы хотим, как психологи, достичь реального понимания восточного человека, то обнаружим, что нам трудно удержаться от некоторых опасений. Каждый, кто может согласовать это со своим сознанием, волен решать этот вопрос как ему заблагорассудится, хотя и может бессознательно считать себя arbiter mundi*. Я, со своей стороны, предпочитаю изрядную долю сомнения, потому что это не нарушает неприкосновенности вещей, которые трудно наблюдать.

     9 Христос как идеал несет на себе грехи всего мира. Но если идеал полностью внешний, то грехи индивидуума так же внешни, и, следовательно, он более расколот, чем когда-либо, поскольку внешнее заблуждение позволяет ему буквально "возложить свои грехи на Христа" и, таким образом, избежать собственной глубокой ответственности - что противоречит духу христианства. Такой формализм и слабость были не только одной из первопричин реформации, они так же свойственны самой сущности протестантизма. Если высшая ценность (Христос) и высшее ее отрицание (грех) находятся вовне, то душа пуста: ее высшее и низшее отсутствуют. Восточная позиция (особенно индийская) совсем иная: все, и высшее, и низшее находится в (трансцендентном) субъекте. Соответственно этому значение Атмана, Самости, превыше всего. Но для западного человека ценность Самости стремится к нулю. Таково всеобщее обесценение души на Западе. Всякий, говорящий о реальности души или психе ² , обвиняется в "психологизме". О психологии говорят, как если бы она была "только" психологией и ничем больше. Мнение, что имеются психические факторы, которые соответствуют божественным образам, рассматривается как профанация последних. Представляется святотатством думать, что религиозное переживание есть психический процесс; потому что, как утверждают, религиозное переживание "не только психологично". Как считают, психической является только природа и, следовательно, ничто религиозное не может из нее выйти. В то же время такие критики никогда не колеблются вывести все религии - за исключением их собственной из природы психе. Общеизвестен факт, что два теолога, написавших рецензии на мою книгу "Психология и религия", один из которых был католиком, а другой - протестантом, упорно не обращали внимания на мои демонстрации психического происхождения религиозных феноменов.

     * Судья мира (лат.) Прим. пер.

     10 Столкнувшись с подобной ситуацией, мы должны спросить: знаем ли мы достаточно о психе, чтобы можно было сказать "только" психическое? Потому что так западный человек, чья душа, очевидно, "немногого стоит", говорит и думает. Если бы в его душе было нечто большее, он говорил бы об этом с почтением. Но поскольку так никто не делает, мы можем лишь заключить, что в ней нет ничего стоящего. Это относится не ко всем и не всегда, а только к людям, у которых в душах ничего нет, и для которых "весь Бог вовне". (Иногда немного Майстера Экхарта было бы весьма полезно!)

     11 Исключительно религиозная проекция может лишить душу ее ценности, так что из-за полного истощения она станет неспособной к дальнейшему развитию и впадет в бессознательное состояние- В то же время она вводит жертву в заблуждение, будто причина всех несчастий лежит вовне, и люди более не останавливаются , чтобы спросить себя, а где же их собственные деяния. Душа кажется столь незначительной, что рассматривается способной ко злу едва ли не меньше, чем к добру. Но если душа более не играет никакой роли, религиозная жизнь сводится к видимости и формализму. Какова бы ни была картина отношений между Богом и душой, истинно одно: душа не может быть никаким "Только" ³ . Напротив, она имеет достоинство сущности, одаренной сознательным отношением к Божественности. Даже если это будет лишь отношением капли воды к морю, то море не смогло бы существовать, если бы не множество капель. Бессмертие души, утверждаемое догмой, возвышает ее над преходящим в смертном человеке и сообщает ей некое сверхъестественное качество. Таким образом, она бесконечно превосходит по значению бренного сознательного индивидуума, так что христианину запрещается относиться к душе как к чему-то "Только" ⁴ . Душа соответствует Богу, как глаз солнцу. Поскольку наше сознание не способно постичь душу, смешно говорить о вещах, относящихся к ней, покровительственно или пренебрежительно. Даже глубоко верующий христианин не знает скрытых путей Бога и должен предоставить ему возможность решать самому: работать ли над человеком извне или изнутри, через душу. Поэтому верующий не должен пугаться того факта, что существуют somnia a Deo missa (сны, посланные Богом) и озарения, которые не могут быть вызваны какими-либо внешними причинами. Было бы богохульством утверждать, что Бог может являть себя всюду, кроме только человеческой души. В действительности, глубокая сокровенность отношений между Богом и душой изначально препятствует какому бы то ни было обесцениванию ее ⁵ . Возможно, говоря об этой близости, мы заходим слишком далеко, но во всех событиях душа должна содержать в себе способность отношения к Богу, т.е. соответствие или же связь, которая никогда не может исчезнуть ⁶ . Эта связь, если использовать психологическую терминологию, есть архетип - образа Бога.

     12 Каждый архетип способен к бесконечному развитию и дифференциации. Следовательно, для него существует возможность быть развитым в большей или меньшей степени. Во внешней форме религии, где акцентируется внешняя сторона (и мы имеем дело с более или менее полной проекцией), архетип идентичен облеченным в конкретную форму идеям, но остается бессознательным как психический фактор. Когда бессознательное содержание вытесняется посредством проекции, оно отторгается от всякого участия и влияния на сознательное мышление. Потому оно в значительной мере утрачивает свою собственную жизнь, так как лишается воздействия созидающего влияния сознания; более того, оно остается в своей исходной форме - неизменным, потому что в бессознательном ничего не меняется. В действительности оно даже регрессирует к более низшим и архаическим уровням. Христианин, который верует во все священные фигуры, все еще не развит и статичен в своей сокровенной душе, потому что у него "весь Бог вовне" и он не пережил его в душе. Его побуждающие мотивы, руководящие интересы и импульсы исходят не из сферы христианства, а из бессознательной и неразвитой психе, языческой и архаичной. Не один человек, а люди, составляющие нацию, доказывают истинность этого утверждения. Великие события нашего мира, спланированные и исполненные человеком, вдохновлены не духом христианства, а скорее неприкрашенным язычеством. Эти вещи порождены психическими факторами, которые остаются архаическими и даже отдаленно не касаются христианства. Церковь утверждает, и часто не без основания, что факт semel credidisse (единожды уверованного) оставляет глубокие следы, но этих следов как-то не видно в событиях мирового масштаба. Христианская цивилизация показала ужасающую пустоту: она имеет внешний лоск, но внутренний человек остается незатронутым и, следовательно, неизменным. Его душа отделена от его внешней веры; в душе своей христианин не идет вровень с внешним прогрессом. Да, все должно быть найдено вовне - в образе и в слове, в церкви и Библии - но никогда внутри. Внутри, как и в древности, правят архаические верховные боги; то есть внутренняя связь с внешним Богообразом не развивается из-за недостатка психологической культуры и, следовательно, пронизана язычеством. Христианское воспитание сделало все, что в человеческих силах, но этого недостаточно. Слишком мало людей имеют дело с божественным образом как внутренне присущим своей душе. Христос встречает их только вовне, и никогда внутри души; поэтому темное варварство все еще царствует там, варварство, которое теперь по форме столь крикливо, что более не может отрицаться; и теперь во все более поношенном одеянии оно затопляет мир так называемой христианской цивилизации.

     13 Методами, которые использовались до сих пор, мы не сделаем душу христианской до такой степени, когда самые элементарные требования христианской этики могут оказать решительное влияние на главные интересы верующего европейца. Христианский миссионер может произносить проповеди бедному голому язычнику, но духовные язычники, населяющие Европу, до сих пор еще ничего не слышали о христианстве. Оно должно начинать с самого начала, если намеревается выполнить свою воспитательную задачу. До тех пор, пока религия имеет только словесную и внешнюю форму, и религиозная функция не пережита нашими собственными душами, ничего существенного не произойдет. Необходимо понять, что mysterium magnum* -это не только реальность, но первое и главное, что укоренено в человеческой психе. Тот, кто не знает этого из своего собственного опыта, может быть самым ученым теологом, но у него нет идеи религии и, более того, идеи воспитания. 14 Если я подчеркиваю, что природа снабдила душу религиозной функцией ⁷ , и ставлю условие, что первая задача всего воспитания (взрослых) -это передача архетипа Богообраза или его влияния сознанию, то непременно объявится теолог, который вцепится в меня рукой и обвинит в "психологизме". Если бы не истинность ощущений, что высшие ценности находятся (*!!!!! в душе совершенно независимо от !!!! которая всегда там), то психология не интересовала бы меня ни в малейшей степени, потому что душа тогда была бы всего лишь неясным туманом. Однако многовековый опыт свидетельствует, что ничего такого нет, но, наоборот, там содержатся эквиваленты всего того, что было сформулировано в догме и даже много более; того, что дает душе возможность быть глазом, призванным видеть свет. Это требует беспредельной широты и бездонной глубины зрения. Меня обвиняли в "обожествлении души". Не я, но сам Бог обожествил ее! Я не приписываю религиозную функцию душе, я просто воспроизвожу факты, которые доказывают, что душа naturaliter religiosa***, т.е. обладает религиозной функцией. Я не изображаю и не выдумываю эту функцию, она производит себя по собственному желанию, не побуждаемая моими мнениями или внушениями. В глубоко трагическом заблуждении теологи не видят, что не имеет смысла доказывать существование света слепцам, которые не знают того, что их глаза могли бы видеть. Ясно, что бессмысленно превозносить свет и восхвалять его, если никто не может его видеть. Гораздо важнее обучить людей искусству видеть. Поскольку очевидно, что слишком многие неспособны установить связь между священными образами и их собственной психе: они не могут увидеть, до какой степени эквивалентные образы пребывают дремлющими в их бессознательном. Чтобы помочь этому внутреннему видению, мы должны прежде сделать ясным путь для возможности видеть. Как это сделать без психологии, т.е. не устанавливая контакта с психе, я не понимаю ⁸.

     * Великая тайна (лат.) Прим. перев.

     ** Подражающая душа. (греч.) Прим. перев. "* Естественно религиозна (лат). Прим.. перев.

     15 Другое столь же серьезное недоразумение состоит в приписывании психологии желания быть новой и, возможно, еретической доктриной. Если слепой будет постепенно прозревать, то не следует ожидать, что он захочет сразу же увидеть новые истины орлиным взором. Он должен радоваться, если увидит совсем немногое, и если он начнет осознавать, что прозрел. Психология связана с актом видения, а не с конструированием новых религиозных истин, когда даже существующие еще не восприняты и не поняты. В религиозной сфере общеизвестно, что мы не можем понять какую-либо вещь до тех пор, пока не переживем ее внутри себя, потому что внутренний опыт устанавливает связь между психе и внешним образом или убеждением как отношение или соответствие подобные отношениям между sponsus и sponsa*. Соответственно этому, когда я говорю, что Бог есть архетип, то подразумеваю, что этот "тип" в психе. Слово "тип", как известно, происходит от !!!!; -"ударять" или "запечатлевать", таким образом, архетип предполагает субъекта воздействия. Психология как наука о душе должна посвятить себя этому предмету и остерегаться переступать свои пределы метафизическими утверждениями или другими исповеданиями веры. Начни она утверждать Бога даже как гипотетическое начало, она неминуемо потребует возможности доказательства Бога, превосходя этим свою компетенцию. Наука может быть только наукой ; не существует "научных" исповеданий веры и подобных этому contradictiones In adiecto**. Мы ничего не знаем о происхождении архетипа как и о происхождении психе. В компетенцию психологии как эмпирической науки входит лишь установление того, возможно ли этот отпечаток определить как "Богообраз". Ничего положительного или отрицательного о возможном существовании Бога при этом не высказывается, равно как и архетип "героя" не утверждает его действительного существования-

     Жених и невеста (лат) термины, используемые как в христианстве, так и в алхимии. Прим. ред.

     " Противоречия в определении (лат). Прим. перев.

     16 Если бы мои исследования продемонстрировали существование определенных психических типов и их связь с хорошо известными религиозными идеями, то мы открыли бы возможный подход к той известной из опыта сущности, которая открыто и неопровержимо формирует эмпирические основы всего религиозного переживания. Религиозный человек волен принять любые подходящие ему метафизические объяснения о происхождении таких образов; иначе обстоит дело с интеллектуалом, который должен строго придерживаться принципов научной интерпретации и избегать выхода за известные пределы. Никто не может препятствовать верующему принять Бога, Пурушу, Атмана или Дао как Первопричину и таким образом покончить с основным переживанием человека. Ученый - это скрупулезный работник, который не может взять небеса штурмом. Если бы он допустил подобную экстравагантность, то подпилил бы сук, на котором сидит.

     17 Известно, что знание и действительное переживание внутренних образов открывает путь к образам, предлагаемым человечеству религиозными учениями. Психология, в сущности, делает как раз противоположное тому, в чем ее обвиняют: она создает подходы к лучшему пониманию таких вещей, открывает глаза людей на реальное значение догм и, далекая от того, чтобы разрушать, отворяет двери пустого дома для новых обитателей. Я могу подтвердить это множеством фактов: люди различных конфессий, ставшие отступниками или охладевшие к вере, обрели новый подход к своим старым истинам- Среди них немало католиков. Даже парсы находят возвратный путь к зороастрийскому огненному храму, что свидетельствует об объективности моей точки зрения.

     18 Но эта объективность как раз и является тем, в чем меня обвиняют более всего: нет предпочтения той или иной религиозной доктрине. Безотносительно к моим собственным субъективным убеждениям, я хотел бы поставить вопрос: разве нельзя представить, что некто отказывается признавать кого-либо в качестве arbiter mundi, и, осмотрительно отвергая всякий субъективизм, в противоположность ему лелеет уверенность в том, что Бог выражает себя на многих языках и является в различных формах, и что все эти явления истинны -не мыслимо ли, повторяю я, такое решение? Возникает возражение, особенно у христиан, что противоречащие одно другому убеждения не могут быть истинными; на что следует вежливо спросить: равно ли о но трем? Как может три быть равным одному? Может ли мать быть девой? И так далее. Разве не было уже найдено, что все религиозные положения содержат логические противоречия и невозможные (в принципе) убеждения, и это на самом деле составляет самую сущность религиозного утверждения? В доказательство этого мы имеем признание Тертуллиана: "И Сын Божий умер - это достойно веры, ибо абсурдно. И погребеннный, Он воскрес, это не подлежит сомнению, ибо невозможно". ⁹ Если христианство требует веры в такие противоречия, то мне кажется, оно не может осуждать тех, кто утверждает меньшие парадоксы. Как это ни странно, парадокс является одной из наших величайших духовных ценностей, тогда как единство мнений есть признак слабости. Поэтому религия становится внутренне обедненной, если теряет или смягчает свои парадоксы; но их приумножение обогащает, потому что только парадокс ведет к максимально верному пониманию полноты жизни- Отсутствие неясности и противоречий односторонне и потому непригодно для выражения непостижимого.

     19 Не каждый обладает духовной силой Тертуллиана. Очевидно не только то, что он имел силу выдерживать парадоксы, но и то, что они придавали ему высшую степень религиозной уверенности. Необыкновенное количество духовно слабых людей делает парадоксы опасными. Пока парадокс остается неисследованным и допускается как привычная часть жизни, это относительно безвредно. Но когда он предстает перед недостаточно развитым умом (всегда, как мы знаем, уверенным в себе), чтобы сделать парадоксальную природу некоторого принципа веры объектом напряженной умственной работы, тем более серьезной, чем она бесплоднее, то это ведет к тому, что человек раздражается иконоборческим и презрительным смехом, свидетельствующем о явной абсурдности таинства. Со времен эпохи Просвещения, если уж мелочно размышляющий ум, который не может примириться ни с какими парадоксами, пробуждается, любые проповеди не могут его удержать. Тогда возникает новая задача: поднять этот еще не развитый ум шаг за шагом к высшему уровню и увеличить число людей, которые по меньшей мере способны к охвату парадоксальной истины. Если это невозможно, тогда следует допустить, что духовные подступы к христианству столь же полезны, сколь и затруднены. Мы просто не понимаем ничего, что подразумевается под парадоксами догмы, и чем более внешним становится понимание их, тем более мы поражаемся их иррациональности, пока, наконец, они не становятся устаревшими и забавными пережитками прошлого. Человек, последующий этим путем, не может оценить размеры своих духовных потерь, потому что никогда не переживал священные образы как внутреннее достояние и не понимал их родства с собственной структурой души. Но как раз это знание психология бессознательного может ему дать, и научная объективность имеет здесь величайшую ценность. Если бы психология была привязана к вероучению, это бы не позволило и не могло обеспечить индивидуальному бессознательному ту свободу, которая является основным условием проявления архетипов. Убеждает именно непроизвольность архетипического содержания, в то время как любое предубежденное вмешательство является препятствием для искреннего переживания. Если теолог действительно убежден во всемогуществе Бога, с одной стороны, и в достоверности догмы с другой, почему тогда он не позволяет Богу говорить в душе? Откуда эта боязнь психологии? Или, в полном противоречии с догмой, душа сама по себе есть ад, из которого исходят только демоны? Даже если бы это было действительно так, это ни в коей мере не убеждает; потому что, как мы все знаем, устрашающее восприятие реальности зла привело бы к столь же многочисленным обращениям [в другую веру], как и переживание добра.

     20 Можно эмпирически показать, что архетипы бессознательного эквивалентны религиозным догмам. Герменевтический язык Отцов Церкви богат аналогиями с индивидуальными и спонтанными результатами, которые можно найти в психологии. То, что выражает бессознательное, находится очень далеко от произвольного или самоуверенного; случается нечто, что должно быть "точно так", как в случае с любой другой природной сущностью. Это позволяет заключить, что образы бессознательных содержаний естественны, а не определены догмой; они точно соответствуют аллегориям отцов церкви, которые вовлекли в орбиту своего рассмотрения всю природу. Если взять некоторые удивительные allegoriae Christi, мы находим много подобного психологии бессознательного. Единственная разница состоит в том, что аллегории патристики ad Christum special - обращены к Христу - в то время как архетип существует сам по себе и, следовательно, может быть интерпретирован сообразно времени, месту и обстановке. На Западе архетип выражается через догматический образ Христа; на Востоке - через Пурушу, Атмана, Хираньягарбху, Будду и так далее. Религиозная точка зрения, достаточно понятная, акцентирует внимание на том, что оставляет след, в то время как научная психология подчеркивает typos (отпечаток), единственную вещь, которую она может понимать. С религиозной точки зрения отпечаток - это след некоей печати, с научной точки зрения - это символ неизвестного и невыразимого содержания. Поскольку typos есть нечто менее определенное и более пестрое, чем любой религиозный или священный образ, постулируемый религией, психология вынуждается своим эмпирическим материалом выражать typos с помощью терминологии, не привязанной ко времени, месту или обстановке. Если, например, typos согласуется в каждой детали с догматическим образом Христа, и при этом не содержит детерминанты, выходящей за пределы этого образа, мы вынуждены определить typos, по меньшей мере, как достоверную копию догматического образа, и именовать ее соответственно. Typos тогда соответствует Христу. Но опыт показывает, что бессознательное, подобно аллегориям отцов Церкви, производит множество других детерминант, неявно содержащихся в догме, так что в typos включаются и нехристианские образы, как, например, упоминавшиеся выше. Но ни один из этих персонажей не исчерпывает неопределимую природу архетипа. Совершенно непостижимо, что существуют какие-то конкретные образы, способные выражать архетипическую неопределенность. Поэтому я считаю себя обязанным дать соответствующему архетипу психологическое наименование "Самость"* -термин, который, с одной стороны, достаточно конкретен для того, чтобы передать сущность человеческой целостности, а с другой стороны, достаточно неопределен, чтобы выразить неописуемую и неопределяемую природу этой целостности. Парадоксальные качества термина отражают тот факт, что целостность включает в себя отчасти сознающего человека, отчасти - бессознательного. Но мы не можем определить или указать эти границы. Следовательно, при научном применении, термин "самость" соответствует не Христу, не Будде, а всем тем образам, которые являются их эквивалентом, и каждая из этих фигур есть символ Самости. Этот способ выражения является интеллектуальной необходимостью в научной психологии и не означает трансцендентального предрассудка. Наоборот, как было сказано ранее, эта объективная позиция позволяет одному человеку решить в пользу образа Христа, другому в пользу Будды, и так далее. Те, кого такая объективность раздражает, должны понять, что наука без нее совершенно бессильна. Следовательно, отрицая за психологией право на объективность, они пытаются погасить жизненный свет знания. Если такие нелепые попытки будут успешны, то это лишь расширит катастрофическую пропасть между мирским умом, с одной стороны, и церковью и религией - с другой.

     21 Очевидно, что наука более или менее концентрируется на своем предмете - действительно, это ее абсолютный raison d'etre**. Поскольку концепция Самости представляет для психологии главный интерес, последняя, естественно, мыслит диаметрально противоположно теологии: для психологии религиозные образы указывают на самость, а для теологии самость относится к ее, теологии, собственному центральному образу. Другими словами, теология может понимать психологическую самость как аллегорию Христа. Это, несомненно, досадно, но, к сожалению, неизбежно, если не отрицать вообще за психологией право на существование. Я взываю к терпимости. Для психологии это не трудно, поскольку, будучи наукой, она не выдвигает тоталитарных требований.

     * Selbst (нем.), self (анг.) Прим.. перев.

     ** Смысл существования (фр). Прим. перев.

     22 Христос как символ имеет в психологии величайшее значение, поскольку это самый высокоразвитый и дифференцированный символ Самости, за исключением Будды. Мы можем видеть это из сферы действия и содержания высказываний о Христе: они согласуются с психологической феноменологией Самости в очень высокой степени, хотя включают не все аспекты этого архетипа. Почти неограниченный диапазон проявления Самости можно считать помехой в сравнении с определенностью религиозного образа, но, тем не менее, в задачу науки никоим образом не входит определение того, "что тоже хорошо, а что тоже плохо". Самость не только неопределенна, но - что довольно парадоксально - она включает в себя определенность и даже уникальность. Это, возможно, одна из причин, по которой именно те религии, которые были основаны историческими персонажами, стали мировыми - христианство, буддизм и ислам. Включение в религию уникальных качеств личности - особенно тогда когда это связано с неопределимой божественной природой - совпадает с абсолютной индивидуальностью Самости, которая объединяет уникальность с вечностью и индивидуальное с универсальным. Самость - это объединение противоположностей par excellence. И здесь она существенно отличается от символа Христа. Андрогинность Христа есть крайняя уступка, которую церковь сделала проблеме противоположностей. Противоположность между светом и добром с одной стороны, и тьмой и злом - с другой, представляется открытым конфликтом, поскольку Христос воплощает добро, а его двойник - дьявол - зло. Эта противоположность является подлинной мировой проблемой, которая в настоящее время еще не решена. Самость, однако, абсолютно парадоксальна в том, что она в любом отношении представляет тезис и антитезис, а также синтез. (Психологические доказательства этого утверждения бесчисленны, хотя я не могу цитировать их здесь in extenso. Хорошо осведомленного читателя я отослал бы к символизму мандалы.)

     23 Поскольку исследование бессознательного привело мышление к опыту архетипа, индивид встречается с глубочайшими противоречиями человеческой природы, и это столкновение ведет к возможности прямого постижения света и тьмы, Христа и дьявола. К лучшему или нет, но на этом пути встречаются лишь незначительные возможности, а не гарантии; потому что переживания такого рода нельзя вызвать какими-либо доступными человеку средствами. Существуют факты, подлежащие рассмотрению и неподвластные осознанному контролю. Переживание противоположностей не имеет отношения к инсайту или эмпатии. Это скорее то, что мы могли бы назвать фатальным. Такое переживание, за исключением всех других доказательств, может убедить одного в истине Христа, а другого - в истине Будды.

     24 Без переживания противоположностей нет переживания целостности и, следовательно, нет внутреннего приближения к священным образам. По этой причине христианство настаивает на греховности и первородном грехе, с очевидным намерением открыть бездну противоречий в каждом индивидууме - по меньшей мере снаружи. Но этот метод терпит крах, сталкиваясь с бдительным рассудком: тогда в догму просто не верят и вершиной ее мыслится абсурд. Такой интеллект просто односторонен и останавливается перед ineptia mysterii*. Он бесконечно далек от антиномий Тертуллиана; он совершенно не способен перенести страдания, которые вызывают напряжение мысли. Известны случаи, когда суровые упражнения и обращение в веру католиков, а также истинно протестантское воспитание, которое постоянно фыркает в сторону греха, вызвали психическое расстройство, которое ведет не в Царство Божие, а в консультационный кабинет врача. Хотя проникновение в проблему противоположностей абсолютно необходимо, мало людей могут сделать это практически - факт, не ускользнувший от внимания церковников. Реакцией на это является паллиатив "морального пробабилизма"**, доктрины, которая претерпевает частые атаки со всех сторон, потому что она пытается смягчить разрушающий эффект греха. ¹⁰

      Кто бы и что бы ни думал об описанных феноменах, ясно одно: это находится в стороне от того, что содержится в гуманности и понимании человеческой слабости, уравновешивающих невыносимые противоречия мира. Чудовищный парадокс присущ учению о первородном грехе, с одной стороны, и позиции пробабилизма с другой, поэтому психолог вынужден следовать христианской проблеме противоположностей, подчеркнутой выше, - в Самости добро и зло связаны теснее, чем однояйцовые близнецы! Реальность зла и его несовместимость с добром раскалывают противоположности и неумолимо ведут к распятию и подвешиванию всего живущего. Поскольку "душа по природе своей является христианкой", этот результат должен быть столь же неизбежным, как в жизни Иисуса: мы все должны быть "распяты с Христом", т.е. погружены в моральные страдания, эквивалентные действительному распятию. На практике это лишь возможность, лежащая в стороне, она столь невыносима и враждебна к жизни, что человек может оказаться в таком состоянии только случайно и чрезвычайно редко. Ибо как он мог оставаться обыкновенным перед лицом таких страданий! Пробабилистическая позиция в проблеме зла, в большей или меньшей степени, оказывается неизбежной. Поскольку истина о Самости - необъяснимый союз добра и зла -конкретно приводит к парадоксу о том, что хотя грех есть тяжелейшее и опаснейшее из всего, что может быть, это еще не так серьезно, потому что может быть опровергнуто "про-бабилистическими" аргументами. Это не непременная распущенность или легкомысленный поступок, это жизненная необходимость. Исповедь действует подобно самой жизни, которая успешно борется против поглощения непримиримым противоречием. Отметим, что в то же время конфликт остается в силе, поскольку он существенным образом связан с парадоксальным характером Самости, конфликтной и единой .

     * Нелепость тайны (лат). Прим. перев.

     ** От латинского probabilis вероятный, то есть нравственная относительность, Прим. ред.

     25 Христианство сделало антиномию добра и зла мировой проблемой и, оформив конфликт догматически, возвело ее в абсолютный принцип. Из-за этого еще не решенного конфликта христианин расценивается как поборник добра, соучастник мировой драмы. Понятое в его глубочайшем смысле бытие последователя Христа влечет страдания, которые непереносимы для большинства людей. Следовательно, примеру Христа в действительности можно либо следовать с оговоркой, либо нельзя совсем, и пасторская практика Церкви даже считает себя обязанной "облегчить бремя Христа". Это означает значительное смягчение строгости и остроты конфликта и, следовательно, практическую относительность добра и зла. Добро эквивалентно безусловному подражанию Христу, а зло есть противодействие этому. Моральная слабость и лень человека являются главной помехой для подражания и именно этому пробабилизм обеспечивает практическое понимание, которое иногда может, вероятно, оказаться ближе к христианской терпимости, милосердию и любви к ближнему, чем позиция тех, кто видит в пробабилизме просто распущенность. Хотя должно признать за такими попытками множество главных христианских добродетелей, никто не должен отвергать тот факт, что они устраняют многие страдания, вызванные подражанием Христу, и что конфликт добра и зла таким образом лишается остроты и смягчается до терпимых пределов. Это приводит нас к психическому архетипу Самости, где такие противоположности должны быть объединены - хотя, как я сказал, это отличается от христианского символизма, оставляющего конфликт открытым. Для последнего существует разлом, проходящий через мир: свет борется с мраком и горнее с дольным. Эти не суть одно, как в психическом архетипе. Но, если даже религиозная догма может осудить идею о том, что двое суть одно, религиозная практика допускает естественный психологический символ Самости в единстве со своими приблизительными значениями. С другой стороны, догма утверждает, что трое есть 'одно, в то же время отрицая, что четверо есть одно. С давних пор не только на Западе, но и в Китае нечетные числа рассматривались как мужские, а четные - как женские. Следовательно, Троица определенно мужское божество, в результате чего андрогинность Христа и особое положение и почтение, оказываемое Божьей матери, не имеют реального эквивалента.

     26 С этим заявлением, которое может поразить читателя как эксцентрическое, мы приходим к одной из центральных аксиом алхимии, высказанной Марией Пророчицей ( См. пар. 209 ниже. Прим.ред.): "Одно становится двумя, а два -тремя, и [благодаря] третьему одно - четвертое". Как читатель уже видел по названию, эта книга посвящена психологическому значению алхимии и, таким образом, проблеме, которая с незначительными исключениями вызывает далеко ведущий научный поиск. Еще недавно науку интересовала лишь роль, которую алхимия играла в истории химии, ее роль в истории философии и религии затрагивалась очень мало. Важность алхимии в историческом развитии химии очевидна, но ее культурное значение еще так мало известно, что невозможно сказать в нескольких словах, в чем оно состоит. В этом введении, однако, я пытаюсь подчеркнуть религиозные и психологические проблемы, близкие к теме алхимии. Дело в том, что алхимия скорее подобна подводному течению в христианстве, властвующему на поверхности. Для этой поверхности она то же самое, что сон для сознания, и как сон компенсирует конфликты разума, так и алхимия пытается заполнить брешь, образованную христианским напряжением противоположностей. Может быть, самым содержательным выражением этого является аксиома Марии Пророчицы, цитированная выше, проходящая как лейтмотив через весь период существования алхимии, который простирается более чем на семнадцать столетий. В этом афоризме четные числа, которые означают женский принцип, землю, подземное и само зло, вставлены между нечетными числами христианской догмы. Они персонифицированы в serpens mercurii*, драконе, который сам себя порождает и уничтожает и представляет prima materia. Эта фундаментальная идея алхимии возвращает к !!!!** (Tehom) ¹¹ , к Тиамат*** с ее сущностью дракона и, следовательно, к первобытному матриархальному миру, который согласно богоборческому мифу о Мардуке, ¹² был порожден волевым аспектом отца.

     * Змей Меркурия (лат.) имеется в виду Уроборос, один из центральных символов алхимии, бесконечность и цикличность творения. Прим.. ред.

     ** Тьма, хаос (иврит). Прим.. перев.

     ** * Морс в аккадской мифологии персонификация первозданной стихии, воплощение мирового хаоса. Убита Мардуком, который рассеял тело Тиамат на две части Небо и Землю. Изображалась в виде чудовищного дракона. Прим. ред.

     Исторический сдвиг в мировом сознании в сторону мужского компенсируется в первую очередь хтонической женственностью бессознательного. Действительно, некоторые дохристианские религии дифференцировали мужской принцип в форме диады "Отец-Сын", что должно было иметь крайне важное значение для христианства. Если бы бессознательное было просто дополнительным, этот сдвиг сознания сопровождался бы акцентированием на Матери и Дочери, для чего под рукой лежал необходимый материал в мифе о Деметре и Персефоне. Но, как показывает алхимия, бессознательное выбрало скорее тип "Кибела -Аттис" в форме prima materia и filius macrocosmi* доказывая этим, что оно не дополнительно, а компенсаторно. Это показывает, что бессознательное совершает акт не просто противоположный сознанию, но изменяет его в манере оппонента или партнера. Тип Сына не вызывает Дочь из глубины "хтонического" бессознательного как дополняющий образ - он вызывает другого Сына. Этот примечательный факт, по-видимому, связан с инкарнацией в нашу земную человеческую натуру чисто духовного Бога, совершенную Святым Духом, оплодотворившим чрево Пресвятой Девы. Так высшее, духовное, мужское вошло в низкое, земное, женское; и, соответственно, Мать, которая противостояла миру Отца, приспособила себя к мужскому принципу, и с помощью человеческого духа (алхимии или "философии") произвела Сына - не антитезу Христа, но его хтонического двойника, не божественного человека, а мифическое существо, единосущее с природой Праматери. И как задачей "высшего" Сына является спасение человека микрокосма, так функцией "нижнего" сына является salvator macrocosmi **.

     * Сын макрокосма (лат). Прим. пер.

     ** Спаситель макрокосма (лат). Прим. пер.

     27 Такова вкратце драма, которая разыгралась во мраке алхимии. Очень важно отметить, что эти два сына никогда не были объединены, кроме как, возможно, в уме и внутреннем переживании немногих одаренных алхимиков. Нетрудно видеть "цель" этой драмы: в инкарнации это выглядит как если бы мужской принцип Отца-мира приближался к женскому принципу Матери-мира, с тем, чтобы последний побуждался, в свою очередь, приблизиться к Отцу-миру. Очевидно, что значение этого заключалось в попытке установить мост над пропастью, разделяющей два мира, как компенсацию открытого конфликта между ними.

     28 Я надеюсь, читатель не будет обижен, если мое объяснение прозвучало как гностический миф. Мы оказались в таких психологических сферах, где, поистине, гнозис укоренен. Гнозис - это послание христианского символа, и компенсация, вызванная бессознательным, является гнозисом еще в большей степени. Миф есть первобытный язык, естественный для этих психических процессов, и никакие интеллектуальные формулировки не приближаются к богатству и выразительности мифологической образности. Эти процессы связаны с прообразами и наилучшим способом воспроизводятся образным языком.

     29 Описанные процессы содержат все характерные черты психологической компенсации. Мы знаем, что маска бессознательного не является жесткой -оно отражает лицо, которое мы поворачиваем к нему. Враждебность сообщает ему устрашающие аспекты, дружелюбие смягчает его. Дело здесь не в простом оптическом отражении, а в автономном ответе, который обнаруживает самодостаточную природу того, что отвечает- Поэтому filius phllosophorum* как раз является не отраженным образом сына Божьего в неподходящий материал; напротив, это сын Тиамат отражает черты первобытного материнского образа. Хотя он и несомненный гермафродит, ему принадлежит мужское имя - знак того, что хтонический мир, низвергнутый духом и отождествляемый со злом, имеет тенденцию к компромиссу. Нет сомнения в том, что он является уступкой духовному и мужскому принципу, даже если он и несет в себе тяжесть земли и всю мифологическую природу первобытного зверства.

     30 Этот ответ Матери-мира показывает, что пропасть между ней и Отцом-миром не является непреодолимой, поскольку бессознательное содержит зерна обоих. Сущность сознания состоит в способности к различению; оно должно, если будет осознавать вещи, разделять противоположности, и оно делает это contra naturam. В природе противоположности сходятся - les extremes se touchent** - и то же самое наличествует в бессознательном и, в частности, в архетипе единства, Самости. Здесь как в божестве, противоположности снимаются. Но как только бессознательное начинает проявлять себя, они расходятся врозь, как при Творении; потому что каждый акт пробуждающегося сознания является творческим, и именно из этого психологического переживания выведены все космогонические символы.

     * Сын философов (лат), т.е. Меркурий. Прим.. перев.

     ** Крайности сходятся (фр.). Прим. перев.

     31 Алхимия возвышенно связана с зерном единства, скрытого в хаосе Тиамат и отражает божественное единение. Подобно этому, зерно единства в христианской алхимии имеет тринитарный характер, а в языческой алхимии - триадический. Согласно другим авторитетам, это соответствует единству четырех элементов и, следовательно, является квартерностью. Подавляющее большинство современных психологических данных говорит в пользу последнего. В большинстве наблюдаемых мною случаев число три было обусловлено дефектом сознания, выпадением низшей, так называемой подчиненной функции. Число три не является естественным выражением целостности, поскольку четверка представляет минимальное количество определителей в целостном суждении. Тем не менее следует подчеркнуть, что рядом с определенными склонностями алхимии (и бессознательного) к четверичности всегда существует колебание между тремя и четырьмя, т.е. может появляться как тройка, так и четверка. Даже в аксиоме Марии Пророчицы квартерность заглушается и перегоняется [в одно] . В алхимии имеется как три, так и четыре regimina или процедуры, как три, так и четыре цвета. Всегда существуют четыре элемента, но часто три из них группируются вместе при особой позиции четвертого - иногда земли, иногда огня. Mercurius является, конечно quadratus, но он так же трехглавый змей или просто триединство. Эта неопределенность имеет двойственный характер - другими словами, центральные идеи троичны так же как и четверичны. Психолог не может не отметить тот факт, что подобная головоломка существует в психологии бессознательного: в наименьшей степени дифференцированная, или "подчиненная" функция так сильно смешивается с коллективным бессознательным, что при осознании ее всплывает архетип Самости, точно так же как то ev тетартоу,* сказала Мария Пророчица. Четверка означает женское, материнское, физическое; тройка - мужское, отцовское, духовное. Таким образом, неопределенность между тройкой и четверкой равноценна колебаниям между духовным и физическим -яркий пример того, что любая истина - всегда предпоследняя. 32 Свое введение я начал с человеческой целостности как цели, к которой, в конечном счете, ведет психотерапевтический процесс. Этот вопрос тесно связан с философскими или религиозными категориями, принятыми личностью. Даже если, как это часто бывает, пациент считает себя совершенно непредубежденным, самонадеянность, стоящая за его мыслями, образом жизни, моралью и языком, обусловлена исторически вплоть до последней детали, наличие которой он часто удерживает бессознательно из-за недостатка воспитания и самокритики. Анализ его ситуации рано или поздно приведет к выяснению духовного фона, выходящего далеко за пределы личностных детерминант, и это создает проблемы, суть которых я пытался пересказать на предыдущих страницах. Эта фаза процесса отмечена созданием символов единства, так называемых мандал, которые появляются или во снах, или в форме конкретных видений, часто как совершенно очевидная компенсация противоречий и конфликтов осознанной ситуации. Едва ли правильно говорить, что зияющий "разрыв" ¹⁴ в христианском мироустройстве ответственен за это, так как легко показать, что христианский символизм, в частности, занят врачеванием этой раны. Более верно считать открытый конфликт симптомом психической ситуации западного человека и сочувствовать его неспособности усвоить целый ряд христианских символов. Как врач, я не могу требовать от своих пациентов нечто подобного, мне также не хватает христианских средств милосердия. Следовательно, я сталкиваюсь с задачей выбрать единственный путь, открытый мне; архетипические образы - которые прямо соответствуют догматическим образам - должны быть перенесены в сознание. В то же время я должен, насколько это возможно без серьезных конфликтов, предоставить пациенту возможность самому решать, согласно его предположениям, его зрелости, воспитанию, происхождению и темпераменту. Поскольку я врач, моя задача состоит в том, чтобы помочь пациенту прийти в согласие с жизнью. Я не могу осмелиться судить его окончательные решения, потому что знаю из опыта, что всякое насилие - будь оно внушением, подсказкой или любым другим видом убеждения - в конечном счете оказывается лишь помехой тому, что должно быть связано только с его собственной Самостью, или любым другим названием, выбранным для объективности психе. Пациент должен быть один, чтобы найти то, что поддержит его, когда он не может поддержать себя сам. Только такой опыт может дать ему опору.

     * Единое четвертное (греч.). Прим. перев.

     33 Я был бы только рад оставить эту нелегкую задачу теологу, если бы не оказывалось, что мои пациенты приходят ко мне как раз от него. Им следовало бы зацепиться за церковную общину, но они отлетают, как сухие листья с дерева, и теперь оказываются "подвешенными" на лечении. Что-то в них цепляется, часто с отчаянием, как если бы они, (или вещь, за которую они зацепились) могли бы упасть в пустоту в момент, когда они ослабят свой захват. Они ищут твердое основание, на котором можно стоять. Поскольку никакая внешняя поддержка не принесет им пользы, они должны отыскать ее в самих себе -по общему признанию, с рациональной точки зрения совершенно невероятная мысль, но вполне возможная с точки зрения бессознательного. Мы можем видеть это в архетипе "низкого происхождения Спасителя".

     34 Путь к цели сначала кажется хаотическим и бесконечным и лишь постепенно появляются знаки того, что он ведет в нужном направлении. Этот путь не прям, а, скорее, цикличен. Более точное знание показывает, что он идет по спирали: мотивы сна всегда возвращаются после некоторых интервалов к определенным формам, чьи характеристики определены центром. И весь процесс вращается вокруг центральной точки, точнее, огибает центр, который может (при определенных обстоятельствах) появиться даже в первоначальных снах. Как проявление бессознательных процессов, сны вращаются вокруг центра, стремясь к нему, когда амплификации увеличиваются ясности и размахе. Из-за разнообразия символического материала сначала трудно усмотреть в этом какой-то порядок. Также трудно согласиться, что последовательность снов подчиняется определенному руководящему принципу. Как я уже говорил, процесс развития при пристальном наблюдении оказывается циклическим, спиралевидным. Можно провести параллель между такими спиралями и ростом растений: действительно, растительный мотив (дерево, цветок и т.п.) часто появляется в снах и фантазиях, а также спонтанно рисуется или изображается. ¹⁵ В алхимии дерево есть символ герметической философии.

     35 Первое из двух предлагаемых исследований, которое составляет вторую часть книги, посвящено серии снов, содержащих многочисленные символы центра или цели. Развитие этих символов является почти равнозначным лечебному процессу. Центр или цель обозначают спасение в собственном смысле слова. Такая терминология оправдана самими снами, ибо они содержат много связей с религиозными феноменами, так что я использовал некоторые как основу для своей книги "Психология и религия". Мне представляется несомненным, что эти процессы связаны с архетипами, создающими религию. Какой бы религия не была, ее психические ингредиенты составляют такого рода бессознательные проявления. Люди пребывают слишком далеко от фундаметального вопроса о том, истинны утверждения веры или нет. Не говоря уже о невозможности доказать или опровергнуть истинность метафизического утверждения, само существование его есть самоочевидный факт, который не нуждается в доказательстве, и когда consensus gentium* объединяет их, истинность утверждения представляется доказанной. Единственной постижимой вещью являются психологические феномены, которые несоизмеримы с категориями объективной реальности или истины. Феномены не могут быть опровергнуты рациональной критикой, и в религиозной жизни мы имеем дело с феноменами и фактами, а не со спорными гипотезами.

     * Согласие [всех] народов (лат). Прим. перев.

     36 В процессе лечения диалектическое обсуждение последовательно приводит к встрече пациента с его "тенью", той темной половиной психе, которую мы неизбежно освобождаем с помощью проекции: либо отягощая ближних - в широчайшем или в наиболее ограниченном смысле слова - всем, в чем виновны сами, либо возлагая наши грехи на божественного посредника с целью contritio или более мягкого attritio. Мы знаем, конечно, что без греха нет раскаяния, а без раскаяния нет искупления, и что без первородного греха спасение мира могло бы никогда не придти; но мы старательно избегаем вопроса, не было ли у Бога специальной цели, когда он придал такую силу злу, а знать это очень важно. Человек часто чувствует влечение к этой мысли, когда, подобно психотерапевту, ему приходится иметь дело с людьми, которые сталкиваются со своей чернейшей тенью. ¹⁷ Во всяком случае, врач не может указать с выражением легкого морального превосходства на скрижали закона и сказать: "Ты не должен". Он обязан объективно исследовать вещи и взвесить возможности, потому что он знает, скорее не из религиозных упражнений и воспитания, а из инстинкта и опыта, что существует нечто подобное felix culpa*. Он знает, что кто-то может пройти не только мимо собственного счастья, но и мимо крайней виновности, без которой человек никогда не достигнет своей целостности. Целостность - это, в действительности, харизма, которой никто не может достичь ни искусством, ни хитростью; с ней можно только срастись и вытерпеть то, что ее появление может принести. К сожалению, люди не одинаковы, человечество состоит из индивидуумов , чья психическая структура соответствует разным этапам развития этой структуры на протяжении по меньшей мере последних десяти тысяч лет. Нет абсолютной истины, которая принесла бы спасение одному человеку, а проклятие другому. Все универсалии застревают на этой ужасной дилемме. Раньше я говорил о пробабилизме иезуитов: это лучшее, чем что-либо еще в огромной католической задаче церкви.** Даже благонамеренные люди боятся пробабилизма, но, столкнувшись лицом к лицу с реалиями жизни, многие находят, что их страх испаряется, или улыбка исчезает. Врач должен также взвешивать и размышлять не столько о направленности некой вещи за или против церкви, но и то, насколько она полезна для жизни и здоровья. На бумаге моральный кодекс выглядит ясным и достаточно чистым; но тот же документ, написанный на "живых скрижалях сердца" часто представляет собой жалкие лохмотья, особенно в устах тех, кто слишком громко кричит. Повсюду мы видим, что зло есть зло и что без колебаний надо его осуждать, но это не мешает злу быть самой проблематичной вещью в жизни человека, требующей глубочайшего размышления. Самого пристального внимания заслуживает вопрос: "Кто именно является исполнителем?" Потому что ответ на этот вопрос определяет ценность действия. Это правда, что общество придает большое значение прежде всего тому, что сделано, но в конце концов, благое дело дурных рук имеет тоже печальные последствия. Никто дальновидный не позволит себе обмануться благим делом дурного человека больше, чем неправильным поступком человека порядочного. Следовательно, психотерапевт должен фиксировать свое внимание не на том, что сделано, а на том, как оно сделано, потому что этим определяется весь характер исполнителя. Зло нуждается в том, чтобы над ним размышляли в той же степени, что и добро, потому что добро и зло - это идеальные продолжения и абстракции действий, и оба принадлежат к светотеням жизни. В конечном счете, нет добра, которое не могло бы породить зло и нет зла, которое не могло бы породить добро.

     * Счастливая вина (лат). О грехопадении Адама и Евы. Прим. перев. " Имеется в виду стремление Церкви сделать всех людей католиками. Прим. перев.

     37 Столкновение с темной половиной личности или "тенью" происходит с ее собственного согласия во время любого достаточно умеренного лечения. Эта проблема так же важна, как проблема греха в церкви. Открытый конфликт неизбежен и болезнен. Меня часто спрашивали: "И что же вы делаете с этим?" Я ничего не делаю, нет ничего, что я мог бы делать, кроме как ждать с глубокой верой в Бога до тех пор, пока не появится из конфликта решение, рожденное при терпении и выдержке, и предназначенное - хотя я и не мог предвидеть его -для данного конкретного человека- Не то, чтобы я был пассивен или бездействовал в это время: я помогаю пациенту понять все те вещи, которые вырабатывает бессознательное во время конфликта. Читатель может поверить мне, что это неординарные вещи. Наоборот, они были самым значительным из того, что привлекало мое внимание. И пациент не бездействует: он должен поступать правильным образом, и делать это изо всех сил, чтобы предотвратить давление зла, становящегося в нем слишком сильным. Он нуждается в "оправдании работой", потому что "оправдание верой" может остаться пустым звуком, так же как и многие другие. Вера может быть заменой - при отсутствии опыта. В таких случаях, то, что нужно - это реальная работа. Христос поддерживал грешников и не осуждал их. Истинный последователь Христа сделает то же самое, поскольку, каждый должен делать другим то, что он хотел бы от других. Каждый должен проявить участие к грешнику, которым является и он сам. Христа не обвиняют в братании со злом, и мы не должны упрекать себя за то, что любить грешника, кем сами и являемся, означает вступить в союз с дьяволом. Любовь делает человека лучше, ненависть делает его хуже. Опасности в такой точке зрения столько же, сколько в подражании Христу; но фарисей внутри нас никогда не позволит себе быть замеченным в беседах с мытарями и блудницами. Я должен, конечно, подчеркнуть, что психологи не изобрела ни христианство, ни подражание Христу. Я желаю всем, чтобы они были освобождены церковью от бремени своих грехов. Но тот, кому она не может оказать эту услугу, должен склониться так же низко, как и Христос, чтобы вынести бремя своего Креста. Древние могли жить с греческой мудростью веков:"Ничего сверх меры, все благо лежит в правильной мере". Но какая пропасть еще отделяет нас от разума!

     38 Кроме моральной трудности существует другая серьезная опасность, которая может вести к осложнениям, особенно для индивидуумов, склонных к патологии. Это тот факт, что содержимое личного бессознательного (т.е. Тень) сливается с архетипическим содержимым коллективного бессознательного и влечет последнее за собой, когда Тень входит в сознание. Это может оказать жуткое воздействие на сознание; оживление архетипов вызывает нежелательное влияние, даже - я сказал бы, в особенности - на самого хладнокровного рационалиста. Он боится, что суеверие завладеет им. Но суеверие в таких людях проявляется, в истинном смысле, только если они патологичны или если они не могут удержать себя в равновесии. Тогда это принимает форму боязни "сойти с ума" так как все то, что современный ум не может определить, он считает нездоровым. Следует отметить, что архетипическое содержание коллективного бессознательного часто может принимать во снах и фантазиях гротескные и страшные формы, так что даже самый невозмутимый рационалист не застрахован от потрясений ночными кошмарами и навязчивыми опасениями. Психологическое объяснение этих образов, которые нельзя обойти молчанием или слепо проигнорировать, логично ведет в глубины религиозной феноменологии. История религии в ее широком смысле (включая сюда мифологию, фольклор и первобытную психологию) - это сокровищница архетипических форм, из которой врач может извлечь полезные параллели и блистательные сравнения, чтобы объяснить и прояснить недоумение сознания. Необходимо приложить эти фантастические образы, так странно и страшно вырастающие перед ментальным взором, к некоторому контексту так, чтобы сделать их более понятными. Опыт показывает, что лучше всего это удается с помощью сравнительного мифологического материала.

     39 Вторая часть этой книги содержит много подобных примеров. Читатель будет поражен многочисленными связями между индивидуальным символизмом сна и средневековой алхимией. Это не является, как можно было бы предположить, основным в указанной части книги, но представляет главное, что поразило меня лет десять назад, когда я начал знакомиться с идеями и символами алхимии.

     40 Третья часть содержит введение в символизм алхимии применительно к христианству и гностицизму. Как простое введение оно, естественно, далеко от полного изложения этого темного и сложного предмета - действительно, большая часть его связано лишь с параллелью lapis* - Христос. Правда, эта параллель расширяется при сравнении целей opus alchymicum и центральных идей христианства, потому что и то, и другое имеет весьма важное значение для понимания и толкования образов, появляющиеся во снах, и оценки их психологического эффекта- Это очень существенно для психотерапевтической практики, потому что довольно часто интеллигентные и образованные пациенты, которые, находя возвращение к церкви невозможным, идут против архетипического материала и тем создают для врача проблемы, которые не может разрешить собственно психология личности. Простого знания психической структуры неврозов никоим образом не достаточно; потому что, раз уж процесс достиг области коллективного бессознательного, мы имеем дело со здоровым материалом, т.е. с универсальной основой индивидуальной души. Нашему пониманию этих глубочайших пластов психе помогают не только знание примитивной психологии и мифологии, но и определенная близость с историей современного сознания и этапов, ему предшествующих. С одной стороны, оно дитя церкви, с другой -науки, в началах которой скрыто многое, с чем церковь не способна согласиться - это, так сказать, пережитки античного духа и античного ощущения природы, которые не могут быть истреблены и косвенно находят убежище в натурфилософии средневековья. Так, spiritus metallorum и астрологические компоненты судьбы древних планетарных богов сохранились на многие христианские столетия. ¹⁸

     * Камень (лат.). У Юнга камень (философский) символ архетипа Самости. Прим. перед.

     В то время как в церкви возрастающая дифференциация ритуала и догмы отчуждала сознание от его естественных корней в бессознательном, алхимия и астрология непрестанно занимались сохранением моста к природе, то есть к бессознательной душе. Астрология снова и снова возвращала сознание к познанию Heimarmene*, то есть зависимости характера и судьбы от определенных моментов времени; а алхимия предоставляет многочисленные "ловушки" для проецирования тех архетипов, которые не могли плавно вписаться в христианский процесс- Верно, что алхимия всегда находилась на грани ереси и известные декреты не оставляют сомнения в том, как церковь относилась к ней, ¹⁹ но с другой стороны, она эффективно защищалась затемненностью своего символизма, который всегда можно было объяснить как невинную аллегорию. Для многих алхимиков аллегорический аспект, несомненно, играл главную роль, поскольку главная их задача состояла в анализе химических субстанций. Но всегда находились и те, немногие, для которых в лабораторных исследованиях основным являлись символы и их психические эффекты. Как показывают тексты, они были глубоко убеждены в этом, осуждая наивных производителей золота как лжецов и глупцов. Свою собственную позицию они провозглашали в заявлениях типа Aurum nostrum поп est aurum vulgi**. Хотя их труды над ретортами представлялись серьезной попыткой открыть секреты химических превращений, они были в то же время - и часто в ошеломляющей степени - отражением параллельных психических процессов, которые могли легко проецироваться в неизведанное строение вещества, поскольку этот процесс есть бессознательный феномен природы, подобно таинственному изменению субстанции. То, что выражает символизм алхимии, составляет описанную выше целую проблему развития личности, так называемый процесс индивидуации***.

     * Неотвратимая судьба (греч.) Прим. перев.

     ** Наше золото - не золото черни (лат. ) Прим. перев.

     *** Выделено редактором.

     41 В то время, как главная опора церкви основывается на подражании Христу, алхимик, не понимая и отвергая это, легко становился одинокой жертвой скрытых проблем своих трудов, побуждений и бессознательных предположений собственного ума, поскольку, в отличие от христиан, он не имел ясной и безошибочной модели, на которую можно было бы положиться. Авторы, им изучаемые, знакомили его с символами, значение которых он понимал по-своему, но, в действительности, они возбуждали и стимулировали его бессознательное. Ироничные к самим себе, алхимики отчеканили фразу obscurum per obscurius. Но с этим методом объяснения темного еще более темным они лишь глубже погружались в тот самый процесс, с которым церковь боролась, чтобы спасти их. В то время, как догмы церкви предлагали аналогии алхимическому процессу, эти аналогии, в резком контрасте с алхимией, отделялись от мира природы из-за их связи с исторической фигурой Спасителя. Алхимические "четыре в одном" , философское золото, lapis angularis, aqua divina, превратились в церкви в четырехконечный крест, на котором Единородный [сын] пожертвовал собой однажды и вовеки. Алхимики шли против Церкви, предпочитая искать с помощью знания, а не веры, хотя, как и все люди средневековья, они считали себя добрыми христианами. В этом отношении Парацельс является классическим примером, но, в действительности, они были в том же положении, что и современный человек, который предпочитает непосредственный личный опыт вере в традиционные идеи и дает ему править собой. Догма не изобретена произвольно и не есть уникальное чудо, хотя она часто и описывается как чудесное, с очевидным намерением возвысить ее из естественного контекста. Центральные идеи христианства коренятся в гностической философии, которая, в соответствии с психологическими законами, просто должна была развиваться в то время, когда классические религии выходили из употребления. Это было обнаружено при восприятии символов, вынесенных бессознательным процессом индивидуации, который начинается всегда, если коллективные доминанты человеческой жизни приходят в упадок. Появляется множество людей, одержимых архетипами божественной природы, которые поднимаются на поверхность, чтобы сформировать новые доминанты. Это состояние одержимости проявляется в том, что одержимые идентифицируют себя с архетипическим содержанием бессознательного и, поскольку они не представляют, что навязанная им роль есть результат нового подражания (которое еще должно быть понято), они воспроизводят его конкретно в своих собственных жизнях, становясь таким образом пророками и реформаторами. Поскольку архетипическое содержание христианской драмы было способно дать удовлетворительное выражение встревоженному бессознательному многих людей, consensus omnium подняло эту драму до общеобязательной истины - конечно не актом решения, но иррациональным фактом одержимости, что гораздо эффективнее. Таким образом, Иисус стал охраняющим образом или амулетом против архетипических сил, которые угрожали овладеть всеми. Была провозглашена благая весть: "Это случилось, но это не случится с вами более, пока вы верите в Иисуса Христа, Сына Божьего!" Однако, это могло случиться и это может случаться с каждым, в ком распалась христианская доминанта. Поэтому всегда были люди, неудовлетворенные доминантами сознательной жизни. Они отправлялись скрытыми и явными путями к уничтожению или спасению -чтобы отыскать прямое соприкосновение с вечными корнями и, следуя соблазнам беспокойной бессознательной психе, очутиться в пустыне, где, подобно Иисусу, они выступают против сына тьмы, (----).* Поэтому один древний алхимик - а он был священником: - молился: "Horridas nostrae mentis purga tenebras, accende lumen sensibust" ("Очисти страшную тьму нашего ума, пролей свет на наше сознание!"). Автор этой сентенции должен был понимать опыт nigredo**, первый этап работы, которая в алхимии ощущалась как "меланхолия"*** и соответствует столкновению с Тенью в психотерапии.

     42 Когда современная психология встречается с активными архетипами коллективного бессознательного, это представляется просто повторением феноменов, которые часто наблюдались в моменты великого религиозного кризиса, хотя это также могло встречаться у людей, для которых руководящие идеи утратили свое значение. Примером этого является descensus ad inferos**** описанное в "Фаусте", который, сознательно или бессознательно, представляет opus alchymicum.

     * Подражательный дух. (греч.). Прим.. перев.

     ** Чернота (лат.), название одной из стадий алхимического делания,

     *** подробнее см. в III части. Прим. пер. "' От melanos - черный и chote желчь - черная желчь. Прим. перев.

     **** Сошествие в ад (лат.). Прим. перев.

     43 Проблема противоположностей, вызванных Тенью, играет большую -и, пожалуй, решающую -роль в алхимии, поскольку она ведет в крайней фазе работы к объединению противоположностей в архетипическую форму hierosgamos или "химической свадьбы". Здесь крайние противоположности, мужское и женское (как в китайском Ян и Инь) сливаются в единство, очищенное от всякого противостояния, и потому неразрушимое. Предпосылка для этого, конечно, состоит в том, что artifex не должен идентифицировать себя с образами своего деяния, но должен удерживать их в их объективном обезличенном состоянии. Пока алхимик работал в своей лаборатории, он был, говоря психологически, в благоприятном положении, потому что не имел удобного случая идентифицировать себя с появляющимися архетипами, так как они все немедленно проецировались в химические субстанции. Недостатком этой ситуации было то, что алхимик был вынужден представлять нетленную субстанцию как химический продукт - занятие невозможное, которое привело к падению алхимии, ее место в лаборатории было занято химией. Но психическая часть работы не пропала. Она увлекла новых интерпретаторов, как мы видим на примере "Фауста" и той замечательной связи, которая существует между нашей современной психологией бессознательного и алхимическим символизмом.

     

     Рис.3 Символ алхимического делания. Hermaphroditisches Sonn- und Mondskind (1752)

     Рис.4. Представление символического процесса, который начинается в хаосе и заканчивается рождением феникса. Титульная страница, Beroalde de Verville, Le Tableau des riches inventions или Le Songe de Poliphile (1600)