“Мы понимаем, что человек во все времена жил и живет в мире символов. И именно символы стали для него той действительностью, которая определяет его существование. Мы понимаем также, что эта жизнь в символах принадлежит к основополагающим структурам человека. И поэтому мы бы хотели понять особенности этих символов, собрать их во всем многообразии, обозреть и классифицировать... Раскрытые возможного содержания символов означает открытие того пространства, в котором человек может стать самим собой, своей сущностью, субстанцией. Без символов он как бы вмерзает своей убогой душой, превращаясь в ничто, тщетно возясь и мучаясь со своим голым рассудком в суете опустевшего мира”. Карл Ясперс

I

Понятие “символ” включает в себя множество значений: это и “аллегория”, и “знак”, и “опознавательная примета”. Документы свидетельствуют, что в немецком языке это слово появилось, начиная с XVI века, куда оно пришло из латинского языка (“symbolum”), который, в свою очередь, заимствовал его из древнегреческого языка (“symbolon”). Само же греческое слово происходит от “symballein”, что означает “соединение, сведение”. Изначально оно обозначало оговоренный между родственниками или друзьями условный опознавательный знак, состоящий из отдельных разломанных кусков какого-то предмета (например, кольца), которые при “соединении, сведении” вместе образуют целое и таким образом доказывают связь их владельцев. Понятие символа, таким образом, изначально много шире, чем нам известно на основании глубинной психологии. В словаре это понятие определяется сегодня как “имеющий определенный смысл образ, (обладающий некоторой силой) имеющий определенной значение знак для обозначения определенного (сверхчувственного) понятия”. Понятие “символ” издавна играло важную роль в христианском вероучении, в частности, в обряде крещения (например, в учении Св. Августина). Символ - это также сокращенное обозначение, знак для математических операций. Он может означать некоторые физические величины, а также быть средством изображения и выражения на языке образов, например, средством общения некоторой группы, сообщества. Здесь можно вспомнить символику национальных флагов. Понимание символа как символизации психических конфликтов в сновидении впервые встречается в психоанализе З. Фрейда. Таким образом, глубинно-психологический символ занимает особое положение в теории символизма. Он всегда связан с символикой сновидения. Кататимное переживание образов (КПО) можно в этом отношении уподобить сновидению, или, иными словами, что справедливо в связи с символами ночных сновидений, может быть таким же образом применено и к КПО [31]. Проблематика, заключенная в глубинно-психологическом символе и его понятийном осмыслении, станет, быть может, более яркой, если учесть, что З. Фрейд избегал разработки понятия символа в психоанализе и никогда не давал его определение. Как известно, он ни разу не публиковал подробное систематическое изложение своего понимания символа. Он хорошо понимал возможные сложности: “Нам пришлось бы... значительно превысить задачу толкования сновидений”, - пишет он в 1914 г. [9], - “если бы мы хотели справиться со значением символа и обсудить бесчисленные, в большинстве своем еще нерешенные проблемы, которые связаны с понятием символа”. Интерес для глубинно-психологической концепции представляет определение символа О. Ранка и Х. Закса. “Символ - это последнее, благодаря своей особой пригодности для прикрытия бессознательного и благодаря своему приспособлению (компромиссному образованию) к новым содержаниям сознания, предпочтительно используемое повсюду средство выражения вытесненного. Мы понимаем под этим особый способ непрямого изложения, который отличается благодаря определенным характерным моментам от близких к нему других способов непрямого изложения - притч, метафор, намеков и других форм образного изложения мысли по типу ребуса (=образной загадки). Символ представляет собой в определенной степени некоторое идеальное сочетание всех этих средств выражения. Это замещающее наглядное средство выражения чего то скрытого, с чем у него есть какие то общие очевидные признаки и с чем его объединяют какие то общие внутренние ассоциативные связи. Символ по сути своей имеет много значений, ведь, как известно, он возникает в результате некоторого рода сгущения, соединения (symballein) отдельных характерных элементов. Символ стремится перевести абстрактную понятийную категорию в наглядную. Это сближает его с примитивным мышлением. Благодаря такой близости символики к примитивному мышлению символообразование в значительной мере относится к области бессознательного, но как компромиссное образование ни в коей мере не лишено сознательных детерминант, которые в различном соотношении значительно определяют образование и понимание символа” [37]. Принципиальное отличие психоаналитического понимания символа по сравнению с общепсихологическим и общефилософским подходом выделяет E.F. Sharpe: “В психоаналитической теории символ используется как член уравнения в бессознательном, в котором он пребывает. Подобие в общем смысле этого слова предполагает, что нечто похоже или равно другому. Метафора - это отождествление, сопоставление двух известных величин. И чтобы все-таки понять подлинную символику бессознательного, нужно найти вытесненные эквиваленты” [39]. Это согласуется с мнением Э. Джонса, давшего такое определение: ”Только то, что вытеснено, представляется символически. Только то, что вытеснено, нуждается в символическом представлении. Этот принцип считается краеугольным камнем психоаналитической теории символики” [24]. Решающее значение, с точки зрения психоанализа, имеет, таким образом, то обстоятельство, что сам человек не знает, что он имеет дело с “символом”. Символ, по З. Фрейду, “мотивирован динамически”. Импульс исходит из бессознательного. В этой статье я разбираю понятие символа именно в глубинно-психологическом аспекте. В другой своей работе я более широко подхожу к психологии символа [30]. Мне хотелось бы далее остановиться на двух теориях психоанализа относительно возникновения символики.

II

Первая теория была, видимо, наиболее близка З. Фрейду. Он придерживался ее до последнего времени. Он рассматривал символику сновидения как филогенетическое (архаическое) наследие. Если символика, таким образом, является “врожденной”, то нельзя ничего узнать о ее “возникновении”. В первом издании книги о толковании сновидений З. Фрейд пишет: “... и везде, где невроз использует такой покров, он идет по пути, которым когда-то на древних этапах развития культуры шло все человечество и от существования которого под небольшими завалами еще сегодня остались свидетельства в оборотах речи, суевериях и обычаях” [8]. Мы знаем, что К.Г. Юнг подхватил это впервые высказанное в 1900 г. мнение З. Фрейда [7], чтобы полностью обратиться к коллективной символике. В одной из своих последних работ (1937 г.) З. Фрейд отмечает, что универсальность символики языка привычна как само собой разумеющееся уже детям [20]. “Мы не можем проследить, как они этому научились, и во многих случаях должны признать, что научиться этому невозможно. Речь идет об изначальном знании, которое взрослый позднее забыл. Он, правда, использует те же самые символы в своих сновидениях, но он их не понимает, если аналитик ему их не растолкует, но и тогда он неохотно верит в такой перевод... Исследования скорее всего покажут, что она (символика) распространена повсеместно, у всех народов одна и та же. Здесь мы, таким образом, имеем дело с явным случаем архаического наследия со времен развития языка”. ... “Ведь, как мы узнали, ту же символику используют мифы и сказки. Песни, пословицы и поговорки также следуют общим правилам использования языка и поэтической фантазии. Область символики необычайно велика, символика сновидений - это лишь малая часть от этого. Даже не имеет смысла браться за всю проблему, исходя только из особенности сновидений”. Второй теоретический подход, разбирающий символику в онтогенетическом аспекте, ставит вопрос о роли символики в индивидуальном развитии. Психоанализ исходит из фундаментального предположения, что объекты внешнего мира (к которым устанавливается отношение любви) становятся реальными и приемлемыми для ребенка лишь посредством “либидизации”. Ш. Ференци пытается объяснить это так: “Дети заботятся вначале, пока жизненная необходимость не заставит их приспосабливаться и тем самым постигать действительную реальность, только об удовлетворении своих инстинктов, т. е. о тех участках тела, где происходит такое удовлетворение (эрогенные зоны). ... Что же удивительного, если их внимание в первую очередь привлекают такие вещи и процессы, которые благодаря даже еще столь отдаленному сходству напоминают о наиболее любимых ими переживаниях? На этой стадии маленькие мальчики любят называть все длинные предметы детским названием их генитального органа, в каждой дыре они видят анус, в каждой жидкости мочу и в каждом полумягком веществе кал”. Так, один полуторагодовалый мальчик сказал, когда ему показали полноводную реку Дунай: “Сколько слюны!” Один двухгодовалый мальчик называл все, что можно открывать так же, как разводить в стороны ноги, дверью [5]. Такую либидизацию внешнего мира можно точно таким же образом обнаружить при изучении так называемых “примитивных” народов [5]. Такое отождествление или идентификация объектов однако еще не является “символом” в глубинно-психологическом смысле. Как уже отмечалось, только начиная с того момента, когда вследствие культурного воспитания один член уравнения вытесняется, другой, ранее более важный член достигает аффективного “сверхзначения” и становится символом вытесненного. Например, если, таким образом, пенис и дерево или пенис и колокольня церкви вначале сознательно отождествлялись, однако представление о пенисе затем подверглось вытеснению, дерево и колокольня приобрели необъяснимый и, как может показаться, необоснованно подчеркнутый интерес. Они превратились в символы пениса [5]. В этом четко проявляется динамическое понимание символа в психоанализе, аффективная природа символа. В последнее время больше склоняются к поддержанию онтогенетической теории объяснения символики. Биологическая ситуация ребенка привлекается как принцип понимания универсальности детского поведения. Х. Хартманн, Э. Крис и Р.М. Лёвенштейн сформулировали это так: “Повсеместную распространенность определенных символов, прежде всего, сексуальных символов, можно, по видимому, объяснить, если вспомнить, как, в принципе, похоже положение любого ребенка в мире взрослых. Оно ограничивает количество важных ситуаций, которые ребенок оживляет аффектом. Вспомните, как типичны и неизменны страхи ребенка, и, наконец, насколько универсальны некоторые из его основных восприятий и телесных ощущений” [22]. Общее отношение нашего восприятия к отдельным частям тела, отношение к жестам, используемым для того, чтобы приласкать или обидеть, чтобы что то выделить или что то принять, чтобы что то получить или что то охватить (если назвать только это), образует основу не только для формирования символики, но и для универсальности невербальных сообщений [36]. Так, определенные функции Я находят эквивалентные, общие способы (модусы) выражения, а тем самым и эквивалентные, общие ощущения, свое превербальное представительство (репрезентацию) в символическом образе и, очевидно, лишь принимаются в языке в качестве языковых символов. Следующий аспект внесли исследования Х. Зильберера. В состоянии утомления и сонливости он мог при попытке умственного усилия или при наступлении физического, телесного недомогания зрительно представлять себе (визуализировать, вызывать видение) образ, в котором он узнавал замену, компенсацию данной мысли или физического недомогания. Он называл эту замену “аутосимволической” и говорил о “пороговой символике” [40, 41]. Здесь четко прослеживается параллель к Кататимному переживанию образов, к появлению имагинативных феноменов в измененном состоянии сознания. З. Фрейд считал термин Х. Зильберера “аутосимволический ... не совсем целесообразным”. В своей работе “Введение нарциссизма” в 1914 г. он охарактеризовал “функциональный феномен” Х. Зильберера как “одно из немногих дополнений к теории сновидений, значение которого несомненно” [17]. В моей работе об “Экспериментальном психозе” [30] я показал, что подобный функциональный способ рассмотрения аутосимволизма явно связан с тем, что в содержании сновидения наяву раскрывается самовосприятие некоторой внутренней напряженной динамической системы. При этом содержанию образов совсем не нужно подвергаться вытеснению. Им не нужно, следовательно, быть бессознательными.

III

Таким образом, я подхожу к вопросу о функциональном значении символа вообще. З. Фрейд, как известно, понимал сновидение как агрессивное явление, в котором психика оперирует на генетически ранней стадии “инфантильного Я” [7]. Рассматривая развитие человека, он выделял две функциональные системы психики: первичный процесс и вторичный процесс. Функции сновидения, а тем самым и символообразования подчиняются исключительно первичному процессу, который занимает господствующее положение в мышлении ребенка вплоть до пяти или шести лет. Потом он сменяется вторичным процессом [11]. В то время как первичный процесс подчиняется принципу быстрого удовлетворения инстинктов и получения удовольствия, развивающийся позднее вторичный процесс связан с отсрочкой удовлетворения инстинктов и ориентацией на реальность. З. Фрейд так наглядно охарактеризовал смену одного принципа другим и ее значение для техники сновидения наяву, используемую в психотерапии по методу (КПО): “Со вступлением в действие принципа реальности отщепляется некоторый вид мыслительной деятельности, который остается свободен от проверки реальностью и подчиняется одному только принципу удовольствия. Это фантазирование, которое начинается с игры ребенка, а позднее, продолжаясь в сновидениях наяву, отказывается от опоры на реальные объекты. По этой причине первичный процесс вместе со своими способами функционирования на протяжении всей жизни остается действенной частью психического аппарата. Правда, мы замечаем существование первичного процесса только тогда, когда снимаются сдерживающие факторы вторичного процесса (как, например, в случае переутомления, интоксикации, во сне и при психических заболеваниях и т. п.). Однако эти находки - лишь только эмпирическая констатация фактов” [16]. Различные функции первичного процесса и вторичного процесса можно продемонстрировать при помощи следующей таблицы.

ДИАМИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ

ПЕРВИЧОГО ПРОЦЕССА (П.П.)
существует генетически раньше ("инфантильное Я") иррациональная архаическая
подчиняется принципу удовольствия непрерывное возбуждение свободный отток возбуждения
подвижность либидонозного катекcиса
смещение, сгущение, сверхдетерминация
драматизация=перевод в образы
"идентичность мышления"
снятие противоречий
правило "часть вместо целого " (Pars-pro-toto)
замена внешней реальности психическим снятием временной решетки

ВТОРИЧОГО ПРОЦЕССА (В.П.)
возникает генетически позднее ("зрелое Я")
результат вытеснения
сдерживает и напластовывается на п. п.
господство принципа реальности
покоящееся возбуждение
сдерживание оттока возбуждения
преобразование в покоющийся катексис
принципы "работы сновидения"
"идентичность мышления"
логичная и последовательная мыслительная работа как "пробноедействие" (способствует сдерживанию и застою возбуждения)
проверка реальности

Ясно, что как ночные сновидения, так и сновидения наяву, используемые в психотерапии по методу КПО, в подавляющем большинстве подчиняются закономерностям первичного процесса. В них уже содержатся принципы “работы сновидения”, которые полностью соответствуют известным в КПО процессам. Замена внешней реальности психической реальностью первостепенна для Кататимного переживания образов, точно также как и снятие временной решетки. Объяснение высокой терапевтической эффективности психотерапии по методу КПО заключается, по-видимому, в том, что, во-первых, при Кататимном переживании образов может быть относительно легко достигнуто приятное удовлетворение, во-вторых, с образами связывается непрерывное возбуждение, и, в-третьих, что особенно важно, возбуждение от одного переживаемого в образе события может свободно перейти к другому переживаемому в образе событию, что можно четко проконтролировать по феноменам преобразования. С этим связана или точнее с этим сопоставима упомянутая “подвижность” либидонозного катексиса , которую помимо феноменов преобразования можно особенно четко видеть в таких режиссерских принципах, как “кормление и насыщение” или “примирение”, а также при конфронтации символов. Чтобы закончить этот обзор функционального значения символа в контексте Кататимного переживания образов, необходимо также отметить, что в КПО может конечно же проявляться и вторичный процесс, т. е. близкие к принципу реальности элементы. В ходе курса психотерапии по методу КПО мы видим постепенное уменьшение иррационально-архаических элементов, становящееся все более консистентным соблюдение правила противоречий и все большее отражение внешней реальности, свидетельствующее о более зрелом отображении, стоящем ближе к действительности. Фантастические решения проблем и феномены преобразования отступают на задний план. Либидонозный катексис становится устойчивее и непрерывнее. Образы становятся логичнее и последовательнее, сильнее приближаются к действительности. Упрощенно можно сказать, что психотерапевтический процесс Кататимного переживания образов идет по пути все большего приближения от изначально глубоко заложенного первичного процесса к вторичному процессу, переходя тем самым к способу функционирования более зрелого Я.

IV

Я перехожу теперь к важной для понимания глубинно-психологической символики топической и динамической модели психики, к так называемой метапсихологии З. Фрейда [21], устанавливающей взаимоотношение между областями бессознательного (бс), сознательного (с) и предсознательного (пс). По этому поводу Й.Х. Филлипс писал: “Никакое другое понятие психоанализа так часто не растолковывалось, и, в то же время, не оставалось столь неясным и спорным, как понятие бессознательного” [36]. Следующее схематическое представление наглядно демонстрирует топический и динамический аспекты этой системы З. Фрейда. СОЗНАТЕЛЬНОЕ (С), ПРЕДСОЗНАТЕЛЬНОЕ (ПС) И БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ (БС) в динамической и топической модели З. Фрейда [21] топическая модель динамическая модель сознательное (с) 1. предсознательное (пс) 2. латентное бс 3. вытесненное бс 4. невытесненное бс 5. 1. бодрствующее сознание (с), вторичный процесс 2. предсознательное (пс) 3. латентное бессознательное (бс), в любой момент однако способное перейти в сознательное, первичный процесс 4. бессознательное (бс), неспособное перейти в сознательное в результате вытеснения и механизмов защиты (доступ к этой части психики возможен только благодаря психоанализу через анализ содержания сновидений и его прорабатывание) 5. возникшее не в результате вытеснения бессознательное (бс) (“Психическое бессознательно, как и все другие процессы в природе”.) Важно также внести ясность относительно сочетания системы структурной модели “Оно”, “Я” и “Сверх-Я” с системой бессознательного (бс), сознательного (с) и предсознательного (пс). Как известно, З. Фрейд вначале считал, что бессознательным (бс) следует считать только составляющие “Оно”, т. е. хаотические инстинкты [19]. Сегодня мы скорее придерживаемся представлений, соответствующих приводимой здесь схеме: к бессознательным (бс) относятся заштрихованные на схеме составляющие всех трех инстанций. Таким образом, и часть “Я”, и в еще большей степени часть “Сверх-Я” (иногда полностью) остаются бессознательными. СТРУКТУРНАЯ МОДЕЛЬ З. ФРЕЙДА (1923 г.) топическое отношение между сознательным (с) и бессознательным (бс) в структурной модели Комментируя эту схему, необходимо отметить, что “Я” отвечает за отношения с внешним миром, такие как восприятие, язык, моторные процессы и т. п. “Сверх-Я” представляет собой принятые в себя (интроицированные) инстанции родительских фигур в смысле морально-этических заповедей и запретов (“интроекты”, которые могут представать в виде символических образов). В этом отношении “Я” играет тройственную роль: защищается от инстинктивных притязаний со стороны “Оно”, противостоит завышенным требованиям со стороны “Сверх-Я” и регулирует отношения с внешним миром. В клинической практике мы наблюдаем людей, с одной стороны, со слабым или незрелым “Я”, а, с другой стороны, с сильным и зрелым “Я”. В последнем случае сильно выражен принцип реальности. Такие люди соответствуют нашим представлениям о совершенно зрелых личностях, не имеющих никаких невротических нарушений или об успешно вылеченных пациентах. У них в значительной мере реализован принцип вторичного процесса. Незрелое “Я” проявляется в поведении соответствующих людей, напротив, через наивность и частично регрессивные или “инфантильные” тенденции поведения. Эти проявления в большей степени связаны с непосредственным инстинктивным удовлетворением в смысле первичного процесса, что можно сравнить с инстинктивным удовлетворением у ребенка или человека, страдающего невротическим развитием личности, нуждающемся в психотерапии.

V

При рассмотрении глубинно-психологической концепции символа нам еще раз следует обратиться к различию между индивидуальной и коллективной символикой. Еще З. Фрейд различал два типа символов: “Существуют символы универсального распространения, которые можно встретить во всех сновидениях некоторого языкового или образовательного круга, и другие символы, имеющие крайне ограниченное индивидуальное происхождение, которые образованы отдельным человеком из его представлений” [12]. Это заключение З. Фрейд делает уже в первом издании “Толкования сновидений”. Существование индивидуальной символики делает, как известно, невозможным создание каких бы то ни было законченных каталогов символов. Иными словами: “В этом мире нет ничего, что бы ни содержало в себе возможности, приобрести для кого-нибудь символическое значение”. Константное значение символа привлекало особое внимание З. Фрейда: “Поскольку символы являются установившимся переводом, они реализуют в известной мере идеал античного, а также популярного толкования сновидений, от которого мы далеко ушли благодаря нашим техникам. При определенных условиях они позволяют нам проводить толкование сновидений, не задавая при этом вопросов видевшему сон человеку, который все равно просто ничего не смог бы сказать о символе. Если знать распространенные символы сновидений и к тому же личность видевшего сон человека, условия, в которых он живет, и впечатления, после которых произошло сновидение, то часто можно прямо растолковать сновидение, как бы перевести его непосредственно с листа” [18]. С другой стороны, не следует забывать, что З. Фрейд выделял у символа различные свойства: “Часто они неоднозначны и многозначны, так что только связь, контекст позволяют всякий раз получать правильное представление. С такой многозначностью символа связана способность сновидения допускать избыточные значения. В одном элементе представлены различные, часто очень отличающиеся по своей природе идеи и желания” [10]. Э. Джонс говорил в связи с многозначностью символа: “Однако возможная вариация значения крайне ограниченна, и примечательная черта заключается в устойчивости в таких различных областях символики, как сновидения, мифы и т. п., а также у различных людей” [24]. В этой связи уже говорилось о точке зрения З. Фрейда на архаическое происхождение символа. То же самое можно сказать об упомянутом ранее отношении между символом и невытесненным бессознательным, которое непосредственно не доступно сознанию. З. Фрейд идет иногда даже столь далеко, считая филогенетические параллели настолько важными, что вообще рекомендует рассматривать символы, которые не находят подтверждения в мифах, сказках, народных обычаях и т. п., как “сомнительные” [25]. С другой стороны, З. Фрейд однако постоянно подчеркивает индивидуальное значение символики и отмечает, что только при помощи достаточного количества ассоциаций к содержанию сновидений может быть установлено и понято индивидуальное значение тонких оттенков соответствующего символа. Психотерапевт, использующий технику Кататимного переживания образов (КПО), также сталкивается с этой дуалистичностью значения символа. В грубом приближении он может получить ключ к символике КПО из знания коллективного значения отдельных символов. Для более тонкого анализа требуется однако индивидуальный психотерапевтический процесс и сбор приходящих пациенту в голову идей и мыслей по поводу каждого конкретного символа, что предусмотрено техникой средней и высшей ступени метода КПО. Это необходимо, чтобы сделать индивидуальное значение соответствующего элемента образа понятным для пациента и самого психотерапевту. Благодаря самостоятельному раскрытию пациентом в процессе психотерапии символики образа, постоянно происходящему на уровне самоинтерпретации, КПО в гораздо большей степени, чем анализ сновидений, может сделать излишним предлагаемые психотерапевтом варианты толкования или, по меньшей мере, не принимать их во внимание. Процесс научения пациента происходит в гораздо более сильной степени, если он сам приходит к интерпретации значения соответствующего элемента образа. Такую работу по нашему методу особенно облегчают спонтанно наплывающие фазы возрастной регрессии или вызываемые ассоциации, как в виде образов, так и в мысленном плане (техника средней ступени метода КПО).

VI

Таким образом, я подхожу к методам толкования сновидений в глубинной психологии. Хотя З. Фрейд и проявлял особый интерес к коллективной символике, относительно техники интерпретации сновидений он пришел к следующему заключению: “Лишь для немногих предметов сформировалась общепринятая символика сновидений на основании известных повсюду намеков и словесных оборотов. Существенная часть этой символики характерна в общем не только для сновидений, но и для психоневрозов, для сказаний и народных обычаев” [14]. По мнению З. Фрейда, эта техника отличается от античного толкования сновидений следующим образом: “Все еще можно четко обозначить отличие такого толкования сновидений от толкования при помощи символики. При символическом толковании сновидений ключ символизации произвольно выбирается толкователем сновидений. В наших случаях языковой маскировки эти выводы общеизвестны и используются в устойчивых речевых оборотах. Если располагать верной идеей, которая пришла в голову в подходящий момент, то сновидения, таким образом, можно полностью или частично распутывать также и вне зависимости от того, что предлагает видевший сон человек” [17]. Однако в другом месте З. Фрейд опять же совершенно твердо ограничивает роль коллективной символики: “Мы в целом не в состоянии толковать сновидение другого человека, если этот человек не хочет открыть нам стоящие за содержанием сновидения бессознательные мысли. В результате этого пригодность для практического использования нашего метода толкования сновидений существенно понижается” [13]. З. Фрейд все же, вероятно, предвидел опасность, которая могла бы возникнуть, если его “ассоциативный” метод толкования сновидений подменить толкованием символов, как это позднее попытался сделать Вильгельм Штекель. В “Лекциях по введению в психоанализ” (1915 г.) мы читаем: “Основанная на знании символов техника не может заменить собой ассоциативную технику или сравниться с ней. Она служит дополнением к ней и лишь предоставляет включенные в нее полезные результаты” [18]. В другом месте З. Фрейд продолжает: “Мне бы однако хотелось настоятельно предостеречь от переоценивания значения символов для толкования сновидений, например, в случае сведения работы по переводу значения сновидений к переводу значения символов и отказе от техники привлечения ассоциаций человека, видевшего сон. Обе техники толкования сновидений должны дополнять друг друга. Однако как на практике, так и теоретически предпочтение отдается описанному вначале методу, придающему решающее значение высказываниям человека, видевшего сон, в то время как предлагаемый нами перевод значения символов дополняет эту технику в качестве вспомогательного средства” [10]. В своей последней работе в 1938 г. З. Фрейд снова возвращается к этому вопросу и делает вывод [21]: “Лишь при помощи ассоциаций, которые видевший сон человек сам называет в связи с определенными элементами открывшегося содержания сновидения”, можно в подавляющем большинстве случаев удовлетворительным образом решить задачу установления связи между манифестным (явным) сновидением и стоящим за ним латентным (скрытым) содержанием. В этом “методе дешифровки” человек, видевший сон, посредством появляющихся у него ассоциаций и приходящих в голову мыслей сам занимает определенную позицию по поводу отдельных образов своего сновидения. Видевший сон человек сам становится, таким образом, как бы “сонником”, “словарем сновидений”. Толкование сновидений осуществляется самим человеком, видевшим сон, ведь именно он сам драматург своих сновидений в подлинном смысле этого слова. Особое значение придается этому процессу в ассоциативном методе КПО (техника средней ступени) и при использовании способности пациента самому спонтанно интерпретировать образы на продвинутой стадии психотерапии по методу КПО. Наконец, после того, как мы рассмотрели сначала коллективно обусловленное толкование символов по З. Фрейду, а потом технику индивидуального прорабатывания сновидений при помощи свободных ассоциаций, мне бы хотелось перейти к описанию нашего собственного метода интерпретации символа. Он основан на феноменологическом подходе М. Босса [2]. Упрощенно он сводится к тому, что символ представляет собой не что-то в узком смысле зашифрованное, находящееся за кулисами, а должен рассматриваться в своем непосредственном экзистенциальном, т. е. имеющим отношение к действительности, значении. Символ следует понимать в контексте присущего только ему языка образов. Нам всем известно особое непосредственное психологическое воздействие метода КПО, которое оказывает на нас описание содержания сновидения наяву. Оно происходит не только непосредственно благодаря чрезвычайной четкости и выразительности образов, но и опосредованно благодаря тому флюиду, который позволяет нам явно показать значение символа для пациента, например, благодаря собственному описанию пациента или благодаря записи на магнитофон или на видио, благодаря передаваемому эмоциональному тону или другим видам вербально не учитываемого представления. Как вы сейчас увидите, наш подход к интерпретации символа идет в принципе все же значительно дальше подхода М. Босса. Мы не хотим просто оставлять образ в неопределенном, смутном, экзистенциальном семантическом содержании, а стараемся как можно более четко выделить описанные психологические критерии для этого образа, чтобы с их помощью как можно более точно суметь понять субъективное семантическое содержание, которое заключено для пациента в символе. В качестве психологического инструмента нам служит опыт, накопленный в гештальт-психологии (В. Метцгер и многие другие авторы, [35]). В основе каждого образа, даже простого наброска, в качестве образующей формы (формы, создающей гештальт) лежит некое покоящееся в нем, абсолютно непроизвольно присущее ему свойство, качество. Это свойство или качество гештальта может быть уже на интуитивном уровне быть относительно точно понято и даже выражено в некоторых понятиях. Оно не представляет собой что-то выведенное, что-то приобретенное в ходе научения или поддающееся научению. Происхождение этого качества в настоящий момент пока полностью неясно, однако оно непосредственно задано как таковое. Свойства или качества гештальта понимались В. Метцгером как “свойства сущности”. К. Конрад [3] рассматривал архетипы как такие свойства и качества гештальта, которые представляют собой первые и великие гештальты детства, например, имаго (образы) родителей. Х. Лефебре [29] показал, что даже зачастую очень сложным, многочленным символам с их нередко противоположными, антагонистическими составляющими присущи свойства и качества гештальта. Эти свойства и качества гештальта или сущности как бы образуют для нас мостик между символом и выражающемся в нем внутреннем душевном состоянии человека, видящего сон. Им обоим как раз одинаково свойственна интуитивно понимаемая структура в качестве объединяющего их принципа организации с относительно высокой точностью и выразительностью. Этот подход близок экзистенциально-аналитическому подходу М. Босса [2], поскольку “свойства сущности” качеств гештальта связаны с “сущностями” экзистенциального анализа. Генетический психолог Х. Вернер показал на примере магического мышления, что установление связи между самыми разными предметами происходит исключительно на основании связанной с пережитыми событиями очевидности (нашей структуры) и что эта очевидность выступает для нас в форме присущих образу свойств гештальта или сущности [44]. В своих работах я подробно разбирал применение этого принципа в связи с разработкой темы “структурная идентичность символа и психического состояния”, опробовав и проверив его на клинических примерах [30]. При этом обнаружилось, что особым образом у нас может получиться связать коллективный и индивидуальный аспект символа, так что их противоположность друг другу как бы снимается. Пациент под руководством психотерапевта сам в значительной мере раскрывает смысл и эмоционально проникает в суть символа. Прежде чем привести пример из практики, отмечу еще, что в нашей технике интерпретации сновидений можно пойти двумя путями. Первый путь заключается в том, что при обычной технике КПО пациент, детально рассматривая символический образ и находясь в диалоге с психотерапевтом, может вскоре после появления образа прийти к выводу о его семантическом содержании. При этом спонтанная готовность кататимных образов к самоинтерпретации находит большой резонанс с раскрытием индивидуального семантического содержания символики. Благодаря ней наша методика приобретает особо высокую точность. В то же время в плане времени, занимаемого для этого на психотерапевтическом сеансе, эта методика оказалась весьма экономичной. Она кажется мне поэтому подлинным достижением, внесшим значительный вклад в способность психотерапии по методу Кататимного переживания образов обнаруживать скрытую проблематику и вообще в психотерапию, раскрывающую внутренний мир человека. Другой путь, по которому можно пойти в соответствии с нашим методом, состоит в том, что психотерапевт сам, без участия пациента, или, еще лучше, группа психотерапевтов (так называемый контрольный семинар) получает при помощи ассоциаций (собранных вначале вместе с пациентом) достаточно четкое понимание сути обсуждаемого символа. Это понимание можно затем связать со свойствами сущности образных представлений (имаго) ранних объектных отношений, как их описывает пациент в анамнезе, психотерапии и переносе, или с собственной бессознательной характерологической позицией. И наконец, оба приема можно комбинировать друг с другом в диалогическом рабочем альянсе с пациентом. Пациент сообщает о своих разнообразных впечатлениях и свойствах гештальта кататимного образа, а психотерапевт вносит на основании знания анамнеза и уже имеющегося материала интерпретирующие предложения. Позвольте привести здесь простой пример, чтобы наглядно проиллюстрировать абстрактное изложение. Страдающему экзаменационным страхом студенту на сеансе КПО предложено посмотреть с луга в темноту леса. Психотерапевт ожидает, что из леса появится образ, который укажет, с чем лично для пациента связаны эти страхи. Темнота леса неожиданно превращается в темный туннель. После некоторого ожидания, в условиях высвобождения страхов, из туннеля выезжает локомотив. Уже в этот момент психотерапевтом задаются первые вопросы о качествах и свойствах гештальта образа. Пожалуй, каждое качество, свойство локомотива эмоционально окрашено. Локомотив характеризуется тем, что он большой, тяжелый, громоздкий, огромный, может быть, даже с акцентом чего то могущественного, сильного (можно представить себя стоящим рядом с таким локомотивом), а если он - как в нашем примере - движется на пациента, то он приобретает и качество наезжающего. Зная глубинно-психологическую предысторию пациента, его анамнез, и учитывая предпринятые психотерапевтические шаги, психотерапевт теперь уже может на основании этого попытаться найти для себя в плане рабочей гипотезы гештальты из прошлого пациента или его невротические формы поведения, где четко можно увидеть аналогичные качества. В данном случае можно было предположить отягощенные переживания, связанные с образом (имаго) отца. Похожим образом несколько психотерапевтов в супервизионной группе могут вместе собирать его ассоциации, по поводу этого образа. Таким образом нередко открывается широкая палитра качеств и свойств, в том числе также и присущих этому образу противоположных качеств и свойств. В данном случае, например, в качестве положительных характерных черт можно выделить чудовищную, ни с чем не сравнимую силу тяги локомотива. В то же время локомотиву свойственен также механический характер, он привязан к жестким рельсам, тем самым с локомотивом можно связать такие свойства, как закостенелость, твердость, жесткость, упрямство, непреклонность, консерватизм, твердолобость и т. п. В диалоге во время сеанса психотерапии по методу КПО пациента побуждают, чтобы он сам выделил существенные свойства (“свойства сущности”) появившегося в его образах локомотива (как это уже было показано). В данном случае он отметил: “Локомотив чрезвычайно большой, от него исходит металлический звук, и идет много пара. Пар, наверное, находится под большим давлением. Локомотив сам по себе такой внушительный, все собой заполняет, ужасно тяжелый, ужасно сильный. Я выгляжу рядом с ним, конечно, тоже ужасно маленьким”. По мере того, как пациент продолжает дальше рассматривать образ, у него спонтанно появилась самоинтерпретация: “... теперь преобразуется передний план; я вижу огромное лицо, рот широко растянут в ухмылке, становятся видны большие зубы, в ухмылке есть что-то лукавое и злобное. Я чувствую, что меня отдали на произвол этому страшилищу, мне хочется бежать. - Глаза глядят неподвижно”. Психотерапевт спрашивает: “О чем напоминает Вам это выражение лица?” Пациент говорит: “Ясно, так смотрел мой отец и смеялся насмешливо или злорадно, если я, будучи маленьким мальчиком, делал что-то неправильно, если я что-то неуклюже ронял или что-то в этом роде. Я чувствую себя таким беспомощным, не могу защититься.” Здесь излишне останавливаться на дальнейших деталях. Ясной становится связь свойств и качеств гештальта образа с его эмоциональным пониманием и с эмоциональной жизнью вообще. Появление лица имеет интерпретирующий характер. В таких ситуациях зачастую несложно вызвать соответствующие ассоциации, спросив о выражении лица. В итоге у нашего студента появилась ассоциация, связанная с профессором, экзамена у которого он особенно боялся.

VII

Этот пример подводит нас к другой, присущей каждой интерпретации символов проблеме. Как известно, З. Фрейд придерживался в основном точки зрения, что символы сновидений следует всегда рассматривать так, как если бы в них были представлены объектные отношения, отношения к находящемуся как бы за пределами данного человека либидонозно заполненному объекту, т. е. человеку из окружения пациента. Эта форма интерпретации стала позднее называться толкованием на объектном уровне. К.Г. Юнг противопоставлял этому интерпретацию на субъектном уровне. Имеется в виду, что символ представляет собой что-то столь же важное, как вытесненные и, следовательно, бессознательные тенденции поведения или свойства характера самого пациента. Иными словами, это бессознательные стремления или подход к решению какого-то конфликта, которые сначала необязательно должны быть связаны с внешними объектами. По сути К.Г. Юнг исходит при этом из своего учения об архетипах, а также о “тени личности” [26]. Правда, намного раньше К.Г. Юнга уже упоминавшийся ранее исследователь Х. Зильберер в своей первой публикации (1909 г.) [40], посвященной наблюдению символизма в пороговых переживаниях (состоянии утомления, сонливости и засыпания), уже ясно показал, что “аутосимволизм”, как он его называл, - это чуть ли не повседневный феномен. В нашем примере символ локомотива можно рассматривать на объектном уровне как отношение к отцовскому миру в раннем детстве, в который был также включен принимающий экзамен профессор. В плане интерпретации на субъектном уровне локомотив соответствовал бы скорее всего качествам и свойствам некоторой бессознательной тенденции поведения пациента. Это значит, например, что пациент хотел бы сам быть таким же огромным, таким же могущественным и сильным, иметь столько же энергии или все сметать на своем пути и т. д. Быть может, он и на самом деле производит такое впечатление на свое окружение, сам этого не замечая. Такая видимая противоречивость этих двух аспектов все же находит, с глубинно-психологической точки зрения, свое простое разрешение. Можно предположить, что образ (имаго) отца, который символически представился теперь пациенту в КПО как локомотив и был интроецирован им в магическую сферу переживаний раннего детства, стал частью его собственного Я, его самости, например, в форме инстанции “Сверх-Я”. Только таким образом можно в конечном счете объяснить то, что пациент может вновь проецировать эти свойства и качества в кататимном образе. В плане бессознательной идентификации с переживаемым таким образом отцом (на определенной возрастной фазе со всеми связанными с этим возможностями непонимания и недооценки) можно считать, что самому пациенту бессознательно - на вытесненном уровне - свойственны аналогичные тенденции поведения, и пациент их по возможности осуществляет. Здесь утвердился механизм защиты, называемый идентификацией с агрессором (Анна Фрейд [6, рус. пер. с. 86-95]). Далее я еще остановлюсь на том, как важно для маленького мальчика на эдипальной фазе идентифицироваться с собственным отцом как своим идеалом мужественности и мужского начала. Иными словами, в символе представлены итроецированные значимые лица из прошлого . Интерпретация возможна в обоих названных аспектах. Нередко бывает трудно определить, какой из этих двух аспектов - интерпретация на объектном или на субъектном уровне - лучше помогает пациенту на соответствующей фазе психотерапии. По моему собственному опыту, я исхожу из того, что в первой половине психотерапии более понятна и скорее может помочь интерпретация на объектном уровне. Во второй половине психотерапии пациент, напротив, лучше подготовлен к пониманию интерпретации на субъектном уровне, чтобы таким образом осторожно шаг за шагом пролить теперь свет также и на невротические неправильные установки. Следует однако сразу же уточнить, что ни на основной, ни на средней ступени КПО мы не предлагаем подобных интерпретаций, пока у пациента не возникнут спонтанные идеи.

VIII

Следует обсудить еще одну явную двойственность в оценке символа. В своей книге “Толкование сновидений” [7] З. Фрейд почти без каких бы то ни было возражений исходил из того, что в сновидении представлены тенденции желаний. Иными словами, сновидение вообще служит образному (имагинативному) осуществлению желаний. Позднее он считал, что сновидение в существенной мере детерминировано актуальным конфликтом в соответствии с принципом причинности. Это соответствует справедливому лишь в естествознании пониманию причины и следствия. Первым, кто указал на перспективно-финальный, т. е. направленный на некоторую цель аспект сновидения, был Х. Зильберер. Ему вскоре последовали А. Адлер (цит. по [36]), а позднее в более профилированной форме А. Маэдер [34], отстаивавшие тезис о целенаправленности сновидений и ориентированности их семантического содержания на будущее. А. Маэдер высказывает следующее мнение относительно односторонней позиции З. Фрейда: “Возведение однажды установленной точки зрения в строго определенное правило, в своего рода догму, делает ее слепой для всего остального. Нам следует выйти за пределы закостеневшей формулы сновидения, трактуемого как осуществление желаний и как односторонне инфантильно воспринимаемое событие. Мы должны понять, что есть сновидения (как и другие психические феномены), в которых находит выражение прогрессивное, направленное вперед движение либидо, образ желанной цели или даже стремление к ее осуществлению. Наряду с прошлым нас может также (занимать) будущее - в том числе также и на бессознательном уровне” [37]. З. Фрейд категорически отверг попытку А. Маэдера расширить свою теорию. К.Г. Юнг отстаивает в противовес З. Фрейду следующую точку зрения: “Финальный способ рассмотрения сновидения, который я противопоставляю фрейдистскому подходу, означает ... не отрицание causae (причин) сновидения, а просто другую интерпретацию собранных в связи со сновидением материалов” [26]. К.Г. Юнг считал, что в перспективной функции потому нет ничего удивительного, поскольку сновидение вытекает из слияния подпороговых элементов. Следовательно, сновидение - это комбинация всех тех восприятий, мыслей и чувств, которые ускользнули от бессознательного благодаря их слабому выделению. К.Г. Юнг предостерегает однако от переоценки этой функции, поскольку иначе легко впасть в заблуждение, будто, опираясь на некоторое продуманное знание, сновидение может придать жизни абсолютно верное направление. А. Адлер видел в сновидении “пробную попытку” будущей жизни, в которой у видящего сон человека намечается “подготовка в соответствии с его линией жизни” к “стоящим перед ним актуальным трудностям” (цит. по [36]). По мнению В. Штекеля, сновидение “постоянно ищет решение конфликта жизни или конфликта дня”. Он считает его прямо-таки “указателем к жизненному конфликту пациента” [43]. А. Маэдер также отстаивает точку зрения о “аутосимволическом изложении, представлении актуальной жизненной ситуации, которое передается сознанию”. Он считает сновидение “самопредставлением актуальной бессознательной ситуации в символической форме”. Сновидение “дает неуверенному, дезориентированному, робкому и нерешительному сознанию-Я напоминающую, предостерегающую, корректирующую или утешающую, защищающую помощь” [34]. З. Фрейд, который неоднократно полемизировал с этим принципиальным расширением его теории сновидений, отвергал его как “наивное недоразумение”. Он считал, что если правильно посмотреть, то следует признать, что все это справедливо только для латентных идей сновидения и объясняется научной обработкой латентных идей сновидения. Несмотря на мотивационный аспект сновидения (который З. Фрейд позднее должен был ограничить), теория причинности противостоит, таким образом, теории финальности содержания сновидения. С общепсихологической точки зрения, ничего удивительного в этой антиномии нет. Сегодня считается общепризнанным, что каждый психологический мотив, какого бы рода он ни был, по существу определяется всегда двумя детерминантами: причиной, из которой мотив психически проистекает (например, мотив что-то съесть проистекает из голода), и финальным детерминантом с определенной целенаправленностью и назначением (конкретно в данном случае - найти при помощи соответствующего поиска или других форм поведения что-нибудь съедобное, чтобы утолить голод).

Литература

[1] Babcock, Ch. J.: The manifest content of the dream. J. Am. Psa. Ass. 14:154 (1966). [2] Boss, M.: Der Traum und seine Auslegung. Huber, Bern 1953. [3] Conrad, K.: Das UnbewuЯte als phдnomenologisches Problem. Fortschr. Neurol. Psychiat. 25:56 (1957). [4] Erikson, E.H.: Das Traummuster der Psychoanalyse. Psyche 8:561 (1954/55). [5] Ferenczi, S.: Bausteine zur Psychoanalyse. Band 1, Int. psa. Verlag, Wien 1927. [6] Freud, A.: Das Ich und die Abwehrmechanismen. Imago Publ. Comp., London 31958. (A ?on. ia?.: Фрейд А.: Психология “Я” и защитные механизмы. М., “Педагогика-Пресс” 1993) [7] Freud, S.: Die Traumdeutung. 1. Auflage, Deuticke, Wien 1900, G. W. Band II/III. [8] Freud, S.: G. W. Band II/III, S. 352. [9] Freud, S.: G. W. Band II/III, S. 356. [10] Freud, S.: G. W. Band II/III, S. 358. [11] Freud, S.: G. W. Band II/III, S. 607f. [12] Freud, S.: G. W. Band II/III, S. 698. [13] Freud, S.: G. W. Band IV, S. 224. [14] Freud, S.: G. W. Band V, S. 182. [15] Freud, S.: G. W. Band V, S. 266. [16] Freud, S.: G. W. Band VIII, S. 234. [17] Freud, S.: G. W. Band X. [18] Freud, S.: G. W. Band XI, S. 152. [19] Freud, S.: Neue Folge der Vorlesungen zur Einfьhrung in die Psychoanalyse. G. W. Band XV, S. 251ff. [20] Freud, S.: G. W. Band XVI, S. 205f. [21] Freud, S.: G. W. Band XVII, S. 92. [22] Hartmann, H., Kris, E., Loewenstein, R. M.: Comments on Culture and Personality. In: Psychoanalysis and Culture. Int. Univ. Press, New York 1951, S. 13. [23] Heigl-Evers, A.: Trauminterpretation in der psychoanalytischen Behandlung, Z. Psychosomat. Med. 7:193 (1960/61). [24] Jones, E.: Die Theorie der Symbolik. Int. Z. дrztl. Psychoanal. V:273 (1919). [25] Jones, E.: Sigmund Freud, Life and Work. Hogarth Press, London 1955, Vol. II, S. 493. [26] Jung, C. G.: Ьber psychische Energetik und das Wesen der Trдume. Rascher, Zьrich 21948. [27] Kemper, W.: Subjektstufen- und kategorieale Interpretation des Traumes. Psyche XI:64 (1957/58). [28] Kosbab, F.P.: Symbolismus, Selbsterfahrung und die didaktische Anwendung des katathymen Bilderlebens in der psychiatrischen Ausbildung. Z. Psychoth. Med. Psychol. 22:211 (1972). [29] Lefebre, H.: Eine Hypothese ьber den latenten Trauminhalt. Psyche VI:351 (1952/53). [30] Leuner, H.: Die Experimentelle Psychose. Springer Serien H. 95, Springer, Heidelberg 1962. [31] Leuner, H.: Katathymes Bilderleben. Thieme, Stuttgart 1970 (A ?on. ia?.: Лёйнер Х.: Кататимное переживание образов. М., “Эйдос” 1996) [32] Lorenzer, A.: Sprachzerstцrung und Rekonstruktion - Vorarbeiten zu einer Metatheorie der Psychoanalyse. Suhrkamp, Frankfurt 1970. [33] Lorenzer, A.: Kritik des psychoanalytischen Symbolbegriffes. Suhrkamp, Frankfurt 1970. [34] Maeder, A.: Selbsterhaltung und Selbstheilung. Rascher, Zьrich 1949. [35] Metzger, W.: Psychologie. Darmstadt 1954. [36] Phillips, J. H.: Psychoanalyse und Symbolik. Huber, Bern/Stuttgart 1962. [37] Rank, O., Sachs, H.: Die Bedeutung der Psychoanalyse fьr die Geisteswissenschaften. Bergmann, Wiesbaden 1913, S. 11. [38] Roheim, G.: Psychoanalysis and Anthropology. Int. Univ. Press, New York 1950, S. 21. [39] Sharpe, E. F.: Dream Analysis. Norton, o. J., S. 53. [40] Silberer, H.: Bericht ьber die Methode, gewisse symbolische Halluzinationserscheinungen hervorzurufen und zu beobachten. J. Psychoanal. Forsch. 1 (1909). [41] Silberer, H.: Probleme der Mystik und ihre Symbolik. Heller, Wien 1914. [42] Silberer, H.: Der Traum. Enke, Stuttgart 1919. [43] Stekel, W.: Die Sprache des Traumes. Bergmann, Mьnchen 21922. [44] Werner, H.: Einfьhrung in die Entwicklungspsychologie. Mьnchen 31953. Перевод с немецкого Якова Обухова