4. Заключение

Поразительно трудно найти примеры того, что на самом деле происходит в состояниях контрпереноса. Материал, представленный в третьей главе — это попытка показать феноменологию контрпереноса — контрперенос «изнутри».
В юнгианской психологии (и даже до определенной степени в психоаналитической литературе) напрасными будут поиски развернутого обсуждения такого рода. Например, почти нигде в юнгианской литературе не встретишь личного описания контрпереносного сна, за исключением часто цитируемого сна Юнга о пациентке в башне (Jung, 1937, 1943, 1950, 1961а)1 (Гросбек (1978) подробно обсуждает свою проработку контрпереносных сновидений. Пример контрпереносного сна можно найти у Singer (1973, р. 325).). В данном случае Юнг показал пример, которому никто не последовал. При всем своем возможном несовершенстве (описания или аналитической работы), предыдущая глава является наиболее подробным письменным документом, представляющим феноменологию контрпереноса с юнгианской точки зрения2 (Это не означает указания на моральный промах. Однако, это свидетельство нехватки глубины в опубликованных исследованиях контрпереноса. Естественное беспокойство о конфиденциальности пациента, самораскрытии и защите своей профессии являются менее убедительными, по моему мнению, чем беспокойство о пациентах, которые могут расстроиться, читая о комплексных контрпереносных состояниях. Это последнее беспокойство пересиливает тот факт, что дискуссии по вопросу контрпереноса предназначаются для клиницистов и только они будут способны их читать.).
Этот документ, конечно же, представляет личную точку зрения одного юнгианца, и в четвертой главе будет сделана попытка обобщить индивидуальный опыт и дать -теоретические заключения о способе работы, основанном на контрпереносе. Это будет сделано более систематизировано. Сначала будет описана общая теория контрпереноса, а затем — модель работы с ним. В заключение будут обсуждаться проблемы, имеющие наиболее общую значимость.
Теория контрпереноса
Использование контрпереноса как терапевтического инструмента претерпевало большие перемены, как в юнгианских, так и в других аналитических кругах. Юнгианские тенденции представлены в литературном обзоре. Похоже, что Юнг, прямо или косвенно, был первым психотерапевтом, указывавшим на позитивный потенциал контрпереноса как аналитической техники. Это дает весьма существенное и очень «юнгианское» дополнение (в смысле наличия перспективной тенденции) к его заслугам в том, что он был первым аналитиком, рекомендовавшим обязательное прохождение учебного анализа для защиты от негативного потенциала контрпереноса.
К сожалению, как было отмечено выше, Юнг уделил этому аспекту анализа не много внимания в своих работах. Однако дефицит исследований в области контрпереноса был замечательным образом восполнен Фордхамом и группой Лондонского Общества Аналитической Психологии. Юнгианцы, интересующиеся процессами контрпереноса, весьма им обязаны. Широкий спектр возможностей, представленных в юнгианском подходе к психике, также позволил появиться другим динамическим подходам, описанным в обзоре. Эти теории не менее важны для юнгианского теоретика контрпереноса.
Подобно большинству других юнгианских авторов, на мои представления о контрпереносе большое влияние оказали психоаналитики. Особенно важна для меня работа Гарольда Сирлза (см Sedgwick, 1993). Очень ценны также идеи Маргарет Литтл и Люсии Тауэр, чьи труды, наряду с работами других женщин-аналитиков, таких как Хайман, Кохен и Вайгерт3 (Здесь полезно вспомнить, что эффективное использование контрпереноса может включать в себя то, что юнгианцы часто называют «феминным» принципом.) предшествовали работам Сирлза и Генриха Ре-кера в начале 50-х годов. Также на меня оказали влияние теории и эмпатический подход к клиенту Когута и Винникота, у которых есть важные положения, касающиеся контрпереноса. Много размышлений у меня вызвали и идеи Лэнгса.
Во всех аналитических школах существует тенденция придавать ценность не просто контрпереносу, а «взаимности» в аналитическом процессе. Своей работой о переносе Юнг, конечно же, первым открыл дверь в данное измерение. Даже Фрейд (чьи случайные упоминания термина, им изобретенного, почти столь же редки, как и у Юнга) 4 (Похоже, существуют только три работы, в которых кратко обрисованы взгляды Фрейда на контрперенос (Freud, 1910, 1912, 1915) и одна, «Analysis Terminable and Interminable» (1937), в которой аналитику рекомендуется периодически проходить дальнейший анализ.), возможно, невольно способствовал вниманию к контрпереносу. Настоятельно рекомендуя свою широко известную модель нейтральности «хирурга, который откладывает в сторону все свои чувства, даже сочувствие», Фрейд добавляет:
(Аналитик) должен направлять своё бессознательное, подобно рецептивному органу, к проявляющимся бессознательным процессам пациента, служить телефонной трубкой для посылаемых сигналов. Как трубка переводит вибрации, вызванные звуковыми волнами, обратно в звуковые волны, также и бессознательное врача способно уловить бессознательные процессы пациента, направляющее его ассоциации. (Freud, 1912, р. 122).
Хотя это высказывание больше относится к эмпатии, чем к представлениям Фрейда о контрпереносе, здесь предполагается важность субъективной реакции в качестве источника информации о пациенте.
Между фрейдистами происходили оживленные споры о контрпереносе. Благодаря гибкости позиции Юнга в вопросах техники анализа и обшей невнимательности большинства «классических» юнгианцев к данному вопросу эти споры их меньше затронули. О чем можно только сожалеть, поскольку напряжение вокруг данной проблемы, отражает внутренний конфликт любого аналитика, ориентированного на контрперенос.
Как отмечал Фордхам и другие (1974, p. ix) и как показано в Главе 2 данной книги, постепенно произошел сдвиг от изначального одностороннего фокуса только на переносе к терапевтическому использованию контрпереноса. Нити юнгианских школ контрпереноса соединились в алхимическом союзе — coniunctlo. В данной книге рассматриваются все эти нити с особым вниманием к отдельным аспектам подходов «раненого целителя» и «заклинателя дождя».
Необходимость «невротического» контрпереноса
Вопрос различения «невротического» и «полезного» контрпереноса всегда обладал решающим значением. Очевидно, что данная книга основывается на идее, что контрперенос полезен для терапии. Чтобы использовать его потенциал, первый шаг часто делается в сторону разделения контрпереноса на дискретные единицы, «невротическую» и «полезную». Это естественная и клинически необходимая тенденция; и действительно, важной частью работы является различение того, что принадлежит исключительно бессознательному аналитика и того, что исходит из бессознательного пациента. Примеры случаев в предыдущей главе демонстрируют постоянные усилия аналитика в этом направлении.
Такое разбивание контрпереноса на «хорошие» и «плохие» части (полезные или неполезные), в качестве способа работы с ними, является, однако, несколько искусственным. Сами по себе контрпереносы не являются ни позитивными, ни негативными, они — всего лишь факты и ингредиенты анализа. Так энантиодромия перехода от пренебрежения контрпереносом до признания контрпереноса как жизненно важного феномена привела к этому различению (возможно, ошибочному). Мой опыт, как показано в последней главе, говорит о том, что большинство контрпереносов попадают куда-то в середину спектра невротического — полезного. Обычно они оказываются не «или-или», но «и тем и другим» (или смешанными). Некоторые юнгианцы, такие как Фордхам и Якоби, отмечали это. Целью работы с контрпереносом является, так сказать, сдвинуть его вправо: превратить «невротический» в «полезный». В начале контрпереносы часто возникают в смешанном виде и затем постепенно упорядочиваются, надо надеяться, принося больше ясности.
Можно и по-другому посмотреть на сложные состояния смешения в переносе и контрпереносе. Контрперенос не просто означает, что аналитик пал жертвой своего собственного невроза, или что он интроецировал спроецированные части своего пациента синтонным или комплементарным способом. Можно считать, что оба конца спектра невротического — полезного всегда задействованы одновременно. С этой точки зрения одно не существует без другого.
Например, аналитик, следуя классическим рекомендациям Фрейда, а не более спонтанному подходу Юнга, сознательно старается быть «чистым экраном». Однако бессознательно он никогда не является таковым 5 (Можно быть «пустым» или немым, шизоидным или каким угодно еще, и однако, это будет лишь частью контрпереносной позиции.), независимо от своей личности или эффективности своего учебного анализа или самоанализа. На самом деле происходит другое, и чем лучше учебный анализ, тем больше широта и глубина эмоционального отклика6 (Я не говорю здесь о вопросе самораскрытия аналитика, который является другой отдельной темой.) и понимания себя. Это хорошо выразил Сирлз, обсуждая основные цели анализа:
Нужно отказаться, к примеру, от такой цели как устойчивая свобода от зависти, или вины, или чего бы то ни было... Человек в ходе созревания или выздоровления в процессе психоанализа не становится свободным от чувств; напротив, человек становится способным гораздо более свободно переживать любые чувства. (Searles, 1966, р. 35).
Это не означает, что патологические комплексы аналитика не следует обуздывать и прорабатывать. Но это означает, что они никогда не прорабатываются полностью, и иногда могут вновь констеллироваться под воздействием бессознательного пациента. Кроме того, возможно (и даже весьма вероятно в рамках юнгианской теоретической модели) что ранее не поддававшийся осознанию материал может в любое время возникнуть из бессознательной матрицы. Так, Юнг говорит, что работа с переносом всегда носит пионерский характер (1946, р. 178) и ясно утверждает в своем позднем труде, что:
Ни один анализ не способен убрать все бессознательное навсегда. Аналитик должен никогда не переставать учиться, и не забывать, что каждый новый случай выносит на свет новые проблемы и пробуждает бессознательные идеи, никогда ранее не возникавшие. (Jung, 1951a, р. 116, курсив мой).
Работа, основанная на контрпереносе, по крайней мере, те ее виды, которые ориентируются на «взаимную трансформацию», в значительной степени основываются на отношении такого рода. Можно сказать, что трансформация происходит там, где не только пациент чувствует, что у него есть проблемы, но где и аналитик чувствует то же самое. Как я пытался показать при описании случаев, внутри аналитика происходит нечто вроде параллельного движения вглубь и иногда параллельного замешательства. Таким образом, источник трансформации для аналитика заключается не просто в использовании своего знания себя через тщательный самоанализ, но в том, чтобы по-настоящему стать «используемым» клиентом. Для этого нужно нечто большее, чем эмпатия, основанная на временной идентификации, сколь бы глубокой она не была. Аналитик должен каким-то образом почувствовать, что и у него есть проблемы, или, по крайней мере, что он разделяет с пациентом его проблему.
Тогда эта «проблема» будет не «невротическим контрпереносом», а скорее «контрпереносным неврозом» (нужно поменять местами акценты), заимствуя выражение Рекера (1953, р. 107). Тауэр также размышляет о том, что:
во многих, а может быть, в каждом курсе аналитического лечения развивается какая-то контрпереносная структура (возможно даже «невроз») которая является существенным и неизбежным дополнением невроза переноса... Я верю, что она играет роль катализатора процесса лечения. (Tower, 1956, р. 232, курсив мой).
С юнгианской точки зрения эта идея близка к теме «раненого целителя». Она относится к отражению проблемы пациента в аналитике, которое, в некоторой степени, основано на новой (или уже существующей) констелляции проблем самого аналитика. Поэтому вышеупомянутое различение «невротическое—полезное» становится подобным следующему: чтобы данный конкретный стиль контрпереносной работы был полезен, нужно, прежде всего, относится к клиенту очень личностно. Развивая эту перевернутую ситуацию далее, можно сказать, что чем более «личностным» станет контрперенос, тем больше пользы для исцеления он сможет принести. Или, в юнгианских терминах: для того, чтобы работа «раненого целителя» была целительной, аналитик должен быть по-настоящему ранен пациентом, и чем глубже, тем лучше.
Кстати сказать, слово «раненый» лучше, чем «невротический», поскольку последнее подразумевает более бессознательное состояние. «Невроз», недавно переставший быть болезнью для формальной психиатрической классификации, — понятие неопределенное. Кроме того, оно имеет уничижительный оттенок. Вышеприведенное представление Тауэр о «контрпереносных структурах» здесь подходит лучше. А еще лучше идея Л.Харви о «неизбежных остатках собственных ран» (личная беседа, 1990). Сюда же можно привлечь идею прогресса в движении к большему осознаванию своей ранености. Это принципиально другое понимание контрпереноса, чем то, когда он видится «невротическим» или «полезным». В нем достигается нечто среднее, но включающее в себя оба края спектра — состояние иногда довольно острой «уязвимости аналитика». Следовательно, контрперенос должен быть сопряжен со способностью аналитика быть раненым.
«Крючок» проекции и «раны» аналитика
Дальнейшее обсуждение контрпереноса требует исследования этого состояния уязвимости аналитика. Для этого нужно обратить внимание на «крючки» проекции, то есть, на те самые раны, на которые и проецируют пациенты (зачастую весьма проницательно). И хотя аналитик может воспринимать такие проекции как задевающие или агрессивные, пациент вовлечен в этот процесс бессознательно. Поэтому проективная идентификация является не просто защитным и враждебным ходом со стороны пациентов с целью избавиться от мешающих чувств, хотя для такой точки зрения есть свои причины. Мое видение этой проблемы является более юнгианским (или возможно более Когутианским), нежели клейнианским — эти проекции имеют также и позитивную цель. Пациент должен найти или создать области «ранености» внутри аналитика, параллельные своим. Пациент, повторюсь, делает это не сознательно. Это выглядит так, как будто бессознательное хочет привнести раны пациента прямо в аналитическую ситуацию, или индуцировать эмпатический отклик «здесь и сейчас», обходя «замещающую интроспекцию» (Когут) аналитика.
Другими словами, похоже, что это процесс, происходит на более глубоком уровне, чем простая эмпатия. Помимо сдвига в фокусе (от пациента к аналитику), раны контрпереноса часто отличаются от эмпатии эмоциональным тоном, специфичностью или глубиной. Рана контрпереноса может обеспечивать основу для эмпатии, но обычное эмпатическое состояние кажется более поверхностным и менее «зацепленным крючком». Эмпатию обычно легче переживать, она скорее подобна синтонному, нежели более сложному комплементарному контрпереносу (см Lambert, 1972). Хотя интроективную идентификацию с пациентом можно считать своего рода «крайней эмпатией», очевидно, существует фундаментальное различие в степени и качестве между «раной контрпереноса» и эмпатией, в обычном смысле этого слова.
Кроме того, вследствие сложной природы бессознательных взаимодействий, существует склонность рассматривать проекции, как отмечалось выше, как «твои» или «мои». Эта модель «туда — обратно», хотя и является ценной, все жене вполне соответствует феноменологии многих контрпереносных состояний. Случаи, описанные в главе 3, представляют много примеров, когда пациент проецирует что-либо: на терапевта, и последний не уверен, что приписываемое ему неверно. Как говорил Юнг (1951а, р. 116), пациент может, «сбавить очки» терапевту. Если терапевт не считает, что: пациент не прав или проективно идентифицирует, ему нужно, по крайней мере, обдумать предположение пациента. Такое придирчивое самоисследование иногда предпринималось в юнгианских кругах при «объективной» интерпретации переносного или контрпереносного сна. Сейчас, даже без указующих снов, аналитик может обнаружить свою рану, задетую проекциями пациента. В зависимости от психологической уязвимости аналитика — насколько он склонен отстраняться, сопереживать, сомневаться, тревожится, и т.д. — он соответствующим образом будет реагировать на слова пациента. Как видно из описанных случаев в последней главе, существуют моменты, когда аналитик может «заземлить» переносны; проекции, признаваясь пациенту, хотя и с неохотой, в чем они могут быть точными.
Отношение к реальным основаниям для этих проекций пациента интересным образом изменялось со временем. Юнг пишет в 6 томе собрания сочинений:
Образ человека, сформировавшийся у нас, очень субъективен. В практической психологии, таким образом, нам следует обязательно различать между образом или имаго человека и его реальным существованием.
(Jung, 1921a, р. 473).
Этот «субъективный» подход является отличительной особенностью Юнга, а также его огромным вкладом в психологию (таким образом, он делает ее «психологической вместо «объективной»). Приводя пример случая, Юнг говорит:
Вплоть до сегодняшнего дня все были убеждены, что слова «мой отец», «моя мать» относятся к объективному отражению реального родителя... Представление X. о своем отце является сложным образованием, только частично связанным с реальным отцом, и в гораздо большей степени с самим сыном. (Jung, 1951b, p. 18).
Эти утверждения равно применимы к переносу, который Юнг считал «специфической формой» проекции (1935а. р. 136).
Несмотря на такой акцент на субъективном, Юнг, однако, выдвигает следующее предположение в «Психологии переноса»:
Опыт показывает, что носителем проекции является не просто любой объект, но всегда тот, который адекватен природе проецируемого содержания— то есть, в нем должен содержаться «крючок», за который можно зацепиться.
(Jung, 1946, р. 291).
Также примечательно, что тот пример, который Юнг часто использует, чтобы показать компенсаторную природу сновидений, является его собственным контрпереносным сном, отражающим ход лечения (Jung, 1937, р. 333), который он интерпретирует, прежде всего, на «объективном» уровне.
В общем-то, Юнг не особенно углублялся в этот предмет. Но несмотря на свой интерес преимущественно к архетипам, он говорит и о существовании вполне приземленных взаимных аффективных состояний в анализе, на которые неявным образом влияют «крючки» аналитика. Большинство авторов, писавших о контрпереносе, которые упоминаются в литературном обзоре данной книги (в особенности Бломейер, Гро-сбек и Шварц-Салант) так или иначе касаются этой идеи, даже если и не обсуждают ее развернуто. А для Гудхарта «крючки» аналитика являются частями его «тени» (используя другой юнгианский термин).
Одно из достоинств метода «слушания» Гудхарта состоит в том, что он заостряет внимание аналитика на этих констеллированных теневых компонентах или «крючках». Другие в равной степени важные для аналитика сигналы: прямые или косвенные образы аналитика во снах или фантазиях (его самого или пациента), прямые высказывания клиента, необычное поведение аналитика, которое он замечает за собой и, часто стоящие за ним, чувства дискомфорта или сопротивления, возникающие на сессии.
Важно то, что аналитик делает со своими ранами после того, как он уже осознал их. Эти «крючки» создают основу для работы, ориентированной на контрперенос. Они являются теми зернами, из которых и прорастает перенос. Так что. когда пациент (или его сигналы) говорят нечто вроде «Вы также ригидны и бессердечны как мой отец», то согласно моему опыту, этому следует верить. В иллюстрациях случаев показано, как приходится периодически получать эти проекции. Мой стиль можно назвать «интроективной идентификацией» 7(Интроективная идентификация.). Однако его важное отличие заключается в задействовании тех самых специфических «крючков». Так что. на практике в этом попадании на крючки нет условности игры (если не считать игрой весь анализ в целом). Не является оно также временным или преходящим, как нам бы того хотелось. Другими словами, в аналитической ситуации я таков, каким пациенты меня считают. Теоретически, мой подход является вариацией идеи Плаута (1956) о «воплощении архетипа, в соединении с элементами метода Гудхарта.
В идеале реакция аналитика на это трудное положение должна быть не защитной, а принимающей: не «Ничего подобного!», а «Хм, так ли это?». Аналитик допускает это. «добровольно и сознательно беря на себя психические страдания пациента» (Jung, 1946, р. 176), — и только тогда начинает с ними работать. Такая работа возможна, поскольку они есть и у него. Что касается пациента, он должен «отыскать» такой крючок в аналитике, сколь бы бессознательным ни было это действие. У аналитика достаточно теневых компонентов, образующих основу для крючка. В случае, когда пациент не может найти ни одного и, следовательно, повлиять на аналитика, аналитик может исследовать себя сам (или проверить свое сопротивление). Если это не получится, то анализ, основанный на контрпереносе, не будет достаточно глубок или возможно даже окажется неудачным.
Центральный момент тут состоит в том, что «раны» аналитика стимулируют, а не мешают проявлению бессознательных содержаний пациента. Раны пациента обычно называют «патологическими», вкладывая разный смысл в это слово. В таком случае, следуя идее тени и крючков, можно сказать, что патология пациента констеллирует патологию аналитика. Соответственно, аналитики не должны немедленно устранять свою патологию, но должны знать ее и уметь использовать. Это означает не отыгрывание ее, но гибкое осознавание новых и старых теневых компонентов, а также внимание к тому, чтобы не рационализировать или не проецировать их на клиента. Сирлз говорит об этой взаимности теневых компонентов очень честно, и предостерегает аналитиков от «приписывания лациентам всей ответственности за психопатологию в терапевтических отношениях» (Searles, 1978, р. 62—63). С юнги-анской точки зрения «раненый целитель» не означает целителя «однажды раненого, а теперь исцеленного», но такого, который остается уязвимым {vulnerable) — латинское слово vulnus» означает «рана».
Аспекты трансформации
Идентификация аналитика с пациентом основывается на реальных компонентах его (аналитика) собственной личности и, таким образом, они с пациентом связаны взаимной раненостью. Именно поэтому работа, которую аналитик проделывает над собой и способна оказывать прямое воздействие на комплексы пациента. Этот процесс начинается с допущения аналитика о том, что приписываемое ему пациентом в какой-то степени является верным. Окажется ли это верным в конечном итоге —не так важно. Главное, что сейчас аналитик переживает в реальности какой-то компонент их взаимодействующих комплексов. Он делает это, слушая и исследуя то, что Сирлз называет «ядром реальности» (1975b, p. 374) — крючки для проекций клиента.
Размывание границы пациент — аналитик можно назвать регрессивным, но это регрессия на службе исцеления. Терапевт переживает это как собственную регрессию, осознавая, что она нужна «для» пациента и лечения. По мере того как аналитик постепенно интегрирует внутренние реалии клиента, которые теперь получают основу во внутренних реалиях аналитика, клиент также медленно синтезирует их. Сформировавшийся образ «пациента», общий для них, в адрес которого направлены психологические усилия обоих, постепенно выправляется. В зависимости от развития пациента значительная часть этой работы может принадлежать аналитику. В действительности уровень стресса аналитика может варьировать пропорционально уровню защит и сознания пациента. То есть, чем сильнее нарушена и не интегрирована самость пациента, тем в большей степени аналитик получает от него, так сказать, бессознательный «лобовой удар». Бессознательный материал в зависимости от эго-защит клиента более или менее «неотфильтрован» (A. Hill, из личного общения, 1991). Чем меньше преград для бессознательных процессов пациента, тем легче аналитику взаимодействовать с ними напрямую. Соответственно, будет меняется и уровень «работы» аналитика.
Следует еще раз подчеркнуть, что здесь описываются тонкие эмоциональные процессы, которые больше переживаются, чем интерпретируются. Для пациента это выглядит так, как будто его бессознательные проекции действительно начинают проявляться в реальности аналитика. Целью интерпретации в меньшей степени является обратная связь или сам по себе инсайт, хотя на другом уровне (эго, сознания, «взрослого») он также может быть важным. Скорее, интерпретация нужна самому аналитику, чтобы что-то прояснить для себя, а также для сообщения клиенту, что аналитик относится к нему с эмпатией и активно участвует во взаимном процессе. Но воплощение проекций клиента важнее, чем интерпретация как таковая. Эта позиция близка к идееДикмана о вторичной природе интерпретации и к выводу Шварц-Саланта о необходимости «жертвовать» интерпретацией (1989, р. 109). Происходящие с пациентом терапевтические изменения хорошо описаны Сирлзом:
Пациент начинает видеть в терапевте все фигуры из своего прошлого, и эти восприятия теперь становятся настолько свободны от тревоги, что пациент может (частично путем идентификации с терапевтом, который способен принять в себе то реальное ядро, которое ему приписывают) открыть их и в себе, со свободой, которая дает ему возможность непосредственно переживать их как вполне приемлемые части своей личности. (Searles, 1976, р. 532).
Можно сказать, что со временем аналитик «берет на себя» больше, чем только прошлые конфликты или части личности пациента. Он несет на себе то, что в юнгианском смысле называется Самостью другого человека со всеми ее сознательными и бессознательными образами. Удерживание (holding), выполняемое аналитиком в ходе лечения, помогает возникновению этих образов, во многом подобных образу родителя, прижимающего к себе ребенка, пеленающего и кормящего его (буквально и символически). Довольно точной метафорой здесь могут быть переживания матери во время (и после) беременности8 (Мне кажется, об этом говорят Винникотт или Бион.)— с той разницей, что аналитик не начинает с нуля. Как и в реальном воспитании, здесь возникает сложная динамика потребностей, фантазий, власти, инцеста, амбиций, требований и т.д. Представлять это таким образом не обязательно означает инфантилизировать пациента. Этот процесс возможно в чем-то подобен расширенному активному воображению о клиенте (см. Davidson. 1966).
Через некоторое время аналитик может увидеть ребенка в пациенте. Точнее, это «внутренний ребенок», потенциал пациента, который нужно поддерживать и развивать. В довольно наивном, лишенном зашит впитывании пациента в себя аналитиком проявляется способность стирать границы и некоторое детское качество; следовательно, в игру вступает «внутренний ребенок» аналитика со всей своею раненостью, надеждами и так далее. Так что можно с уверенностью предположить, что вышеупомянутого «внутреннего пациента» в них обоих можно охарактеризовать как «внутреннего ребенка». У него множество признаков «ребенка»: и связь с фактами истории жизни и направленный в будущее вечный символ Самости. Другими словами, пациенты приходят, чтобы лечить своего «ребенка», и неважно, окажется ли он связан с их детством или с новым развитием (или и тем и другим, как это обычно и бывает).
Эти размышления о смешении внутреннего ребенка, Самости и внутреннего пациента в обоих участниках поднимают довольный важный вопрос о Самости. Поскольку в работе такого рода, основанной на контрпереносе, от аналитика требуется «воплощение» проекций, то особое значение здесь приобретает его связь с собственной Самостью. «Воздействие» (Fordham, 1979, р. 635) бессознательного пациента, само по себе или в сочетании с затронутыми «ранами» аналитика, может периодически отбрасывать аналитика от его внутреннего центра. Поэтому для аналитика иногда может быть даже необходимо «терять» себя и связь с пациентом, для того, чтобы затем «находить» вновь. Исход работы (и состояние пациента) целиком зависят от того, насколько аналитик связан или способен успешно восстанавливать связь с Самостью. Приведенные случаи показывают сложную природу этой работы, происходящей как на сессиях, так и вне их9 (Сама идея об оси эго-самость в контексте контрпереноса исходит от A. Hill (личная беседа), хотя идея о необходимости «потеряться» является авторской.).
Таким образом, путем работы над собой и непрерывного контакта с осью эго-самость, аналитик проводит терапию. В начале важно предпринять надлежащие меры предосторожности, чтобы не оказалось, что аналитик работает, по большей части вслепую, над сугубо своими личными проблемами, которые не связаны с пациентом. Когда они приняты (что будет обсуждаться далее), тогда первостепенное значение приобретают векторы затронутых ран в контрпереносе и отношениях. А уже следом проявляется другой аспект архетипа раненого целителя — «исцеляющая» сторона. Каким же образом эта само-терапия аналитика оказывает воздействие на исцеление пациента?
На одном уровне аналитик всегда старается отделять принадлежащее ему от исходящего от пациента. Это остается верным на протяжении всего анализа и связано с принципом «чистых рук» у Юнга. Тень необходимо отслеживать и сдерживать, насколько это возможно, чтобы предотвратить отреагирование на пациента, отмщение ему, или неэффективность работы терапевта. Желательно, чтобы аналитик как можно меньше мешал процессу исцеления. Здесь необходима функция различения (возможно, принцип Логоса внутри аналитика), которая на самом деле прокладывает путь для «заражения» клиентом. Это только одна половина работы, основанной на контрпереносе.
Существует другой уровень, на котором, парадоксальным образом, аналитик более полно вовлечен в проекции, «принимая» и воплощая их. Он относится к переживаниям слияния, связанным с принципом Эроса.
Когда происходит сдвиг внутри аналитика на этом уровне бессознательного взаимопроникновения и слияния, параллельный сдвиг происходит внутри пациента. Мое объяснение изменений может быть несколько отличным от предположения Сирлза, что пациент идентифицируется с самоанализом аналитика и затем интроецирует его. Хотя нечто подобное действительно происходит, возможно, оно не настолько связано с «возвращением» чего-либо пациенту в прямом смысле. Поэтому сообщение интерпретаций менее важно, и их необходимость зависит от пациента и ситуации10 (Об этом хорошо говорит Сирлз: «Интерпретации, без сомнения, важны, но гораздо важнее эмоциональная атмосфера или климат на сессиях, — день за днем, год за годом» (1978, р. 44).). Подлинное «возвращение» уже состоялось путем эмпатии, основанной на идентификации. В эмпатии уже присутствует идентичность аналитика и пациента, и, следовательно, бессознательный взаимообмен. Детоксикация задетых ран аналитика происходит на раненых уровнях пациента через реальные переживания — таким же образом, как и заражение пациентом. Столь глубока взаимная идентификация. В то же время есть уровни, находящиеся ближе к поверхности, к царству «эго», где идентичность уменьшается и происходит разделение. Визуально это может выглядеть как буква «V». Данный стиль работы акцентирует внимание на нижней части V.
Во временном аспекте синхронность этого процесса соответствует взгляду Дикмана (1976), что синхрония — это главное объяснение совпадения цепочек ассоциаций пациента и аналитика. Синхрония, в юнгианской терминологии, релятивизирует координаты причины-следствия и пространства-времени и фокусируется на новом уровне смысловой связи. Бессознательные коммуникации иногда происходят, похоже, со скоростью света, при которой невозможно уловить последовательность — и тогда события кажутся подлинно синхронными. Более того, в объединенном бессознательном источник психических событий (то есть, чей сон? чье бессознательное?) и их последовательность во времени (прошлое-будущее, предсказуемость и так далее) могут становиться трудноразличимыми. Стандартные парадигмы не могут дать удовлетворительное объяснение. Однако, это не причина, чтобы постулировать экстрасенсорное восприятие или парапсихологические основы процесса контрпереноса, как это видит Дикман (1974, р. 84). Поэтому пафос этой книги направлен не на исследование ассоциативных цепочек, а на важность реальной проработки аналитика— довольно приземленной и не сопряженной с чем-то сверхъестественным. В то же время, идеи Дикмана, возможно, являются на сегодняшний день лучшим из существующих объяснений.
В архетипе раненого целителя полюс аналитика, таким образом, оказывается тесно связанным с идеей (и идеалом) заклинателя дождя. Подобно даосскому мудрецу, чтобы вызвать поток целительных вод, аналитик должен обратиться внутрь себя. Засуха должна быть помещена, так сказать, внутрь аналитика и проявить его собственную внутреннюю засуху (или раны). Он постигает Дао (прорабатывая свои синхронные, параллельные раны), и тогда изменения происходят и с пациентом. Важный момент здесь заключается в том, что идеал заклинателя дождя достигается, а не «дается». И когда человек обретает силу заклинателя дождя, у него появляется волнующее контрпереносное чувство — обычно чего-то впечатляющего и значительного. Каждый компонент переноса и контрпереноса, по-настоящему «цепляющий» аналитика, вновь и вновь запускает этот процесс.
Этот контрпереносный процесс можно рассматривать как локально, так и на общем уровне. То есть, существуют специфические элементы контрпереноса, которые можно прорабатывать от сессии к сессии — отдельные части общей проработки, эмпатии и так далее. Но в каждый момент времени, на другом уровне, как видно из описания случаев, существует общая картина или образ пациента. Он медленно видоизменяется и развивается в ходе анализа — идея и «ощущение» данного пациента перерабатываются в бессознательном аналитика. Сравнение, приходящее мне на ум, относится к протекающим медленно природным процессам (поэтому в этой книге я иногда называю этот процесс развития «органическим»). Зачастую эти изменения долго не осознаются. По моему опыту, в определенные моменты аналитик вдруг замечает, что «пациент в целом» воспринимается им как-то иначе. Например, что пациент «стал» здоровее или лучше.
Очевидно, что тут задействован своего рода интуитивно-эмоциональный процесс по поводу клиента и этот процесс должен быть исследован терапевтом на предмет его аутентичности и объективности. Подобный образ улучшений у пациента может оказаться, например, продуктом защиты, честолюбия или нарциссической потребности аналитика или. возможно, комплементарным контрпереносом (например, родительского имаго). К счастью, этот сдвиг в восприятии поддается проверке внешней реальностью. Терапевту просто нужно учитывать возможность самообмана.
Однако, неожиданное обнаружение такой перемены в любом случае важное событие, особенно если ранее этого не происходило. На пациентов влияет и потенциально ограничивает их не только то, что мы способны увидеть в себе, но и то, что мы можем аутентично «увидеть» в них (см. Guggenbuhl-Craig, 1971). Если мы не способны вообразить их здоровье, улучшение или, что еще лучше, их целостность, то и они не смогут этого себе представить. Тогда потерпит неудачу зеркализация. В то же время такое видение труднодостижимо и в некоторых случаях обретается очень медленно. Это не вопрос оптимистичного взгляда или доверия аналитическому процессу. Это результат психотерапии, рожденный из состояния слияния в переносе и контрпереносе и идентичности с первоначальным, «поломанным» состоянием «пациента».
В целом можно сказать, что терапевт «заболевает» пациентом для успеха глубинного процесса исцеления. Затем он излечивает себя и тем самым излечивает пациента. С этой точки зрения можно сказать, что феномен переноса фактически состоит в том, что болезнь пациента «переносится» на врача — ситуация, в которой Юнг видел профессиональную опасность анализа (Jung, 1946, р. 172, 176—177). Такой перенос делается не на чистый экран. На самом деле именно «крючки» и активированные комплексы аналитика позволяют переносу «зацепиться» и затем быть проработанным самостью аналитика (имеется в виду целостность сознательно-бессознательных процессов).
«Пациент как терапевт для своего аналитика»
Верно ли, что, как говорится в старой шутке, психотерапия—это «когда два человека, которым нужна помощь, помогают друг другу»? Аналитик, несомненно, получает выгоду от своей работы, и не только потому, что пациент дает емувозможность осуществлять свое призвание, получать за это деньги и исследовать и снова исследовать свои внутренние процессы. Юнг говорит о том, что оба участника «изменяются» и «трансформируются» в этом процессе (Jung, 1946. р. 171, 199). Дикман (1974, р. 75) полагает, что у аналитика есть две возможности «индивидуации»: одна —через его работу с пациентами и другая — через самоанализ11 (Я считаю эти вещи действительно отдельными.). В статьях Гудхарта (1980) значительный акцент делается на подход Лэнгса и, в несколько меньшей степени, на работы Сирлза, причем и в тех и в других подчеркивается, что пациент помогает аналитику. Сирлз (автор, возможно, наиболее глубоких работ по контрпереносу) делает следующий комментарий по поводу взаимности этого процесса с самого начала:
Терапевт, на глубочайших уровнях терапевтического взаимодействия, временно интроецирует патогенные конфликты пациента и работает с ними на интрапсихическом, бессознательном и сознательном уровнях, задействуя в этом процессе возможности своего относительно здорового эго, и затем, опять же посредством интроекции, пациент извлекает пользу от этой интрапсихической работы, выполненной терапевтом. Кстати, я верю, что и пациент зачастую оказывает такого же рода терапевтическую помощь в решении интрапсихических конфликтов терапевта. (Searles, 1958, р. 214, курсив мой).
Эти идеи Сирлз развивает далее в своей работе 1975 года, «Пациент как терапевт для своего аналитика», утверждая, что у пациента есть нереализованные психотерапевтические побуждения, направленные к его родителям, которые должны быть успешно реализованы в переносе. То есть, лечение включает в себя тот факт, что он в попытках помочь аналитику проявил себя как хотя бы частично успешный терапевт. (Searles, 1975a, р. 384). В юнгианских терминах «раненого целителя» это означало бы формирование эффективного «внутреннего целителя» посредством лечения ран аналитика. Таким образом, интроективное исцеление пациента аналитиком дополняется аналогичным процессом, направленным от пациента к аналитику. Это явно выходит за пределы идеи «биполярного поля» Лэнгса, потому что Сирлз говорит не о смещении переноса или отдельных репликах, но о реальном лечении.
Неудивительно, что идеи Сирлза вызывают нарциссическое и философское сопротивление, ведь он говорит о вещах более личных, чем абстрактный призыв «учиться» у пациента. Возможно, сложность заключается в том, что его идеи ставят под сомнение профессиональное убеждение, что ноша «помощи» в анализе должна приходится исключительно на плечи самого аналитика. И хотя Сирлз, возможно, ничего подобного не имел в виду, его гипотезы поднимают вопрос о том, кто кого лечит (и кому тогда надо бы платить). Этот радикальный взгляд—как говорит Сирлз, «ничто иное, как метаморфоза в наших концепциях о природе процессов исцеления» (1975а, р. 384) — и очевидно, что «шарлатанская» тень психотерапевта будет с ним бороться. Здесь приходится балансировать на опасной грани и исход зависит от степени интегрированности терапевта.
В парадигме Сирлза, аналитик будет полагаться на то, что «терапевт» внутри пациента интроецирует и впоследствии «вылечит» его (аналитика) внутреннего пациента. Однако я не склонен думать, что пациент лечит аналитика в буквальном смысле, хотя он и может бессознательно ощущать патологические моменты у аналитика и его психологическую ситуацию в целом. Бессознательное пациента зачастую верно оценивает реальность. Не менее восприимчиво и бессознательное аналитика. Многие пациенты имеют точный «радар» (см. Miller, 1981), что, однако не означает, что они являются аналитиками. Хотя мы и должны реагировать на сознательные и бессознательные намеки пациента (в смысле воплощения его проекций или слушания по Гудхарту), надо все время стараться не нагружать его. Опять же, Сирлз не говорит, что аналитики должны нагружать пациентов; скорее о том, что этого трудно избежать. Пациенты все равно будут интроецировать терапевтов. Как говорит Юнг: «Пациент читает личность аналитика... поскольку нет ничего более чувствительного, чем эмпатия невротика» (Jung, 1914, р. 277). Поэтому контейнирование аналитиком своей реальной патологии путем работы над собой все еще остается наиболее верным источником исцеления.
Ответственность за контрперенос все-таки должен брать на себя аналитик. Пациент может идентифицироваться еще и с этими непрекращающимися усилиями. В той же ранней клинической работе, цитированной выше (в которой он также впервые подчеркивает, что личность «аналитика является одним из главных факторов лечения»), Юнг рассуждает об аналитической ответственности:
Пациенты интуитивно читают характер аналитика, и они должны увидеть в нем человека со всеми его человеческими слабостями, но в то же время признать, что в каждый момент он старается выполнять свой человеческий долг в самом полном смысле этого слова. (Jung, 1914, р. 260).
Таким образом, пациент интроеиирует не только результаты контрпереносной работы, проделанной аналитиком, но и саму его интегрированность и стремление работать над собой. Здесь акцент в гораздо меньшей степени ставится на пациенте, чем у Сирлза. Поскольку пациент неизбежно будет интроецировать бессознательное аналитика (также как он это делал в отношении своих родителей), ноша аналитика вырастает — не только не отстраняться (задача как раз в обратном), но как можно лучше контейнировать свой собственный материал и материал своего пациента.
Модель контрпереноса
Общая теоретическая картина, обрисованная выше, представляет собой основу для модели более специфичной трансформирующей работы с контрпереносом.
Отдельные аспекты этой модели приложимы к любому стилю анализа, а не только основанному на контрпереносе, так что эта модель не относится к каким-то исключительным случаям12(Как я обнаружил в ретроспективе, эта модель в определенных моментах и даже некоторыми словами похожа на сложную, даже своего рода хирургическую модель Tansey и Burke (1989). При подробном описании процесса контрпереноса взаимопересечения между авторами неизбежны.)-. В то же время к ней не следует относиться как к чему-то раз и навсегда заданному: «модель» не следует воспринимать догматически, и поэтому она представлена в свободной манере. Данное описание представляет собой выжимку сугубо индивидуальных процессов, которые могут происходить во время одной сессии или на протяжении длительного периода (например, в течение всего анализа). Однако в реальности не бывает «типичных» сессий или анализов, хотя со временем можно научиться подмечать какие-то общие закономерности.
Приведенная здесь последовательность событий, на самом деле представляет собой группы событий, которые могут в значительной степени перекрываться. Элементы каждого сегмента могут присутствовать и в других, и то, что может показаться четко различимыми отдельными действиями, иногда является частью одного и того же процесса. С другой стороны, можно долгий период анализа прорабатывать одну из стадий, и поэтому длительность разных частей этой скелетообразной модели может сильно различаться. Не относится она и к линейной парадигме «однажды и навсегда достигнутого» — лучше уж говорить, что мы непрерывно движемся по кругу. С количеством повторений этот процесс может ускоряться; то есть, зачастую можно начинать заново прямо с того места, где в прошлый раз закончилась работа с пациентом. Но не всегда необходимо проходить точно по старому следу. Кроме того, некоторые аспекты контрпереноса, похоже, временно исчезают, а затем могут возникнуть снова на более поздней стадии.
Таким образом, трудно создать точную модель этих контрпереносных процессов, поскольку они не фиксированы. Тут происходят последовательные, одновременные и неравномерно распределенные действия. Можно попытаться найти визуальный образ для существующего здесь вертикального измерения: множество констелляций большую часть времени находятся «в воздухе», как самолеты, кружащие над аэропортом на разной высоте, перед тем как приземлиться. В каждый момент времени может преобладать одна из них или несколько. Кроме того, в любой момент центральной проблемой для аналитика может стать сопротивление.
Предварительная стадия
Первую стадию этой модели можно просто назвать предварительной. Она наступает еще до первого контакта с пациентом и включает в себя общую и специальную подготовку для работы с контрпереносом. Ядро ее, естественно, связано со знанием терапевтом себя, его личностным развитием и пониманием основных принципов. Существенными факторами здесь являются, прежде всего, учебный анализ, общее образование аналитика, его клинический опыт, супервидение и предыдущий опыт работы с контрпереносом. Без сомнения полезно, если у вас уже есть опыт этой «войны». Также полезно наличие установки, о которой писал Юнг:
Врач знает — или, по крайней мере, должен признать — что он не случайно выбрал эту профессию; и психотерапевт в особенности должен ясно сознавать, что психические инфекции, сколь бы неприятными и нежелательными они ему не казались, обязательно будут частью его работы, и поэтому они полностью соответствуют инстинктивной предрасположенности его собственной жизни.
(Jung, 1946, р. 177).
Но что бы ни чувствовал терапевт по поводу своих мотивов заниматься анализом, он, особенно на этой подготовительной стадии, должен быть «готов тронуться в путь». Первые контакты с пациентами сильно окрашивают контрперенос (как показывают примеры в главе 3). Если клиент тревожный, это не значит, что аналитик не может испытывать такую же сильную тревогу. «Пульки проекций», как говорит Плаут (1956, р. 156), могут витать в воздухе. Аналитик (не обязательно защищаясь) хочет «на бегу попасть в цель», то есть, быть в форме или ощущать аналитическую идентичность с самого начала13(Каким-то образом эти активные, даже военные метафоры, похоже, всплывают здесь, возможно, в связи с тревогой, которую переживает аналитик по поводу пересечения его личной «территории» или границ.).
Очищение поля
Вторую стадию контрпереносной работы можно назвать очищением поля. Она относится не только, конечно, к самой первой сессии, но также и к последующим. Главным здесь является создание состояния открытости как бессознательному пациента, так и своему собственному. И хотя для этого не требуется какая-либо специальная техника, тут важна концентрация сознания (и бессознательного) на пациенте, возможно, своего рода медитативно-рефлексивное состояние. Когда Юнг советует: «Изучите теории как можно лучше, но отложите их в сторону» (1973, р. 84), или когда Бион говорит о необходимости начинать сессию, не обуславливаясь «памятью о прошлых сессиях и желанием результата, излечения или даже понимания» (цитируется из Langs, 1990, р. 244), оба они адресуются к одному и тому же состоянию. «Свободно плавающее внимание» Фрейда (1912, р. 118) может выражать то же, только по отношению к более спокойным моментам анализа. В любом случае, целью является научиться смотреть на терапевтическое взаимодействие свежим взглядом.
Вопреки вышеприведенным рекомендациям, на практике может быть полезным проглядеть записи по предыдущей сессии перед началом следующей. Это может помочь сконцентрировать внимание терапевта на том, что происходит с пациентом—для своего рода «разогрева». Восстановив, таким образом, контакт с пациентом, само содержание той сессии, если необходимо, затем можно отложить в сторону. Кроме того, не мешает поразмышлять о клиенте в свободной манере, просто — что вы чувствуете к нему, что всплывает в контрпереносе. Может быть полезным ведение записей. А чтобы создать эмоциональную завершенность в конце сессии и очистить поле для следующего клиента, можно сделать краткие заметки по контрпереносу сразу по окончании часа14(К сожалению, здесь необходимо принять в расчет проблему обязательств.). Опять-таки, все эти столь личные усилия аналитика, отнимающие время, нужны в основном для того, чтобы подогреть эмпатию к этому конкретному клиенту. Анализ является творческим процессом, и такие ритуалы могут помочь сконцентрировать необходимую для него энергию.
Происходящее между сессиями может также иметь более чем только подготовительную ценность. Однажды я сделал ошибку, позвонив между сессиями врачу, чтобы узнать результаты моих анализов. Для меня не было неожиданностью, когда врач сказал, что у меня действительно есть легко излечимый «РАК» кожи, на левой подмышке. Встревожившись, я стал с поразительной скоростью (как я оценил позже) метаться от реалистичного принятие этого факта к огорчению и отрицанию его. Интересно, что моя следующая пациентка сказала, что врачи обнаружили рак желудка у ее мужа. Мое эмоциональное состояние, к счастью, помогло создать предварительную основу для более глубокого эмпатического понимания ее на той трудной сессии.
Приведенные примеры случаев показывают использование саморефлексии аналитиком на протяжении большого периода времени, а не только сразу до и после сессий. Чем сложнее ситуация, тем большее количество работы необходимо. В контрпереносной работе такого рода терапевт часто «носит» пациентов повсюду с собой сознательно или бессознательно. То, что Юнг в лирической форме советует в отношении снов, существенно или даже неизбежно и для контрпереноса: «Посмотрите на него со всех сторон, подержите в руках, побудьте с ним, позвольте вашему воображению поиграть с ним» (Jung, 1933, р. 320).
Принятие
Следующей стадией является внутреннее принятие пациента аналитиком. Она состоит из множества процессов, в которых внимание аналитика направлено как вовне, эмпатиче-ски, к клиенту, так и вовнутрь — на себя. На всем протяжении анализа аналитик фантазирует, «видит» и чувствует то с позиции пациента (эмпатия), то —со своей собственной (контрперенос).
«Очистив поле», аналитик «вбирает в себя» клиента и затем начинает работать, замечая свои реакции. Особенное внимание он обращает на свои мысли, фантазии и эмоциональные состояния. Возникнуть может буквально все, что угодно, поэтому желательно какое-то время поассоциировать в контексте материала пациента (в целом это похоже на рекомендацию Юнга побыть с образами сна как таковыми). Но и более свободный, менее «юнгианский» ассоциативный процесс также является вполне подходящим.
Существует огромное количество стимулов, на которые может реагировать аналитик, прежде всего на те, что связаны с содержанием или стилем высказываний пациента. Затем, в этой растущей сети ассоциаций появляются собственные реакции аналитика, которые в свою очередь, могут давать дальнейшие фантазии. На восприятие пациента также воздействуют и другие стимулы. Например, лицо, одежда, или употребление слов могут смутно напомнить аналитику кого-то ему знакомого. Осознание сходства позволяет аналитику заметить эмоциональный тон терапевтических отношений. Вслед за этим могут возникнуть гипотезы в отношении пациента. Можно мгновенно интуитивно определить настроение пациентов, ожидающих в приемной.
Селекция
Вот из этого огромного спектра вариантов начинается процесс селекции (отбора). Плавным образом сам пациент бессознательно выбирает материал, на котором следует сфокусироваться. Аналитика может особенно заинтересовать что-то, что он увидел или услышал. Однако, поскольку пациент так легко может поддаться влиянию выбора аналитика, важно просто позволить бессознательному пациента раскрываться самому и вести процесс. Поэтому аналитик в контрпереносе молча реагирует на материал пациента (конечно, если он не думает о чем-то другом или не отвлекается). Иногда клиент может перескочить на новую тему, оставив аналитика погруженным в предыдущую. В такой ситуации аналитик может попытаться вернуть пациента обратно, и он делает множество интервенций, чтобы воспрепятствовать смене темы и замедлить ход событий. Многие комментарии терапевта эмпатического характера делаются просто, чтобы отметить что-нибудь по ходу или получить паузу для обдумывания услышанного. Другие комментарии, особенно интерпретативные или конфронтационные, глубоко влияют на этот процесс селекции и выражают намеренный вклад в него аналитика. Именно поэтому аналитику следует внимательно слушать ответ пациента на любую интервенцию. В конечном итоге, отбор материала пациентом направляется ассоциативным процессом обоих участников.
Контейнирование
Главной чертой следующей фазы является контейнирование. Аналитик выполняет его на каждой отдельной сессии и на протяжении всего лечения, по мере того, как пациент продвигается в анализе. Этот процесс включает в себя естественное заужение и углубление. Более глубокие эмоциональные области, а также прямые высказывания, фантазии или сны об аналитике вызывают более сильные контрпереносные реакции. Контрпереносные сны и работа вне сессий могут с другой стороны способствовать подготовке к нисхождению вместе с пациентом в эти области. Аналитик может внимательно слушать косвенные указания на перенос: сны, отзывы о других людях, истории их жизни — все можно интерпретировать, как имеющее отношение к переносу. Обычно аналитик улавливает некоторое ощущение тревоги после одного из таких разговоров. Иногда бессознательное начинает «давить», и аналитик чувствует сильное напряжение.
Такое состояние, конечно же, не обязательно должно возникать только на «поздних» этапах работы. Есть пациенты, которые прямыми нападениями или другими средствами сразу воздействуют на аналитика. Они не продвигаются мягко и постепенно в более глубокое место, куда аналитик сможет последовать за ними; вместо этого они провоцируют интенсивные бессознательные эмоциональные состояния. Независимо от источника или времени, главной чертой этой фазы углубления переживаний является контейнирование бессознательного аналитиком. Именно здесь он должен «выдержать» давление, и не пускаться ни в какие отреагирования ради снятия своего напряжения.
Проработка
Когда появляются сигналы тревоги, внимание аналитика еще больше обращается вовнутрь, чтобы контейнировать эти переживания и справляться с ними. Этот процесс может быть непродолжительным, но в более трудных случаях — это длительный процесс. Здесь важно осознавать, амплифициро-вать, давать ход фантазии и чувствам, все ради одного вопроса: как я реагирую на это? Частью этой стадии проработки является сопротивление аналитика, поскольку принятие конфликтных или провоцирующих тревогу состояний может быть болезненным. Так что здесь происходит постоянная борьба с тем, что можно назвать «интроективным сопротивлением». Здесь вполне обычны нарциссические сопротивления или сопротивления, исходящие от суперэго.
По мере преодоления сопротивления может возникать много вопросов: правда ли то, что этот пациент говорит обо мне? Если да, то насколько его мнение справедливо? Каким образом это может относиться ко мне? Какие раны задевает во мне этот пациент? Потратив какое-то время на ответы на некоторые из этих вопросов, фокус внимания затем вновь переключается на пациента: «Он это или я?» Так проблема начинает возвращаться к пациенту. Аналитик, таким образом, отделяет свой «невротический» контрперенос от того, что может быть невротическими переносными проекциями.
Дальнейшее движение вперед и назад вдоль этих линий может привести аналитика к подобному заключению: «Эти чувства пациент вкладывает в меня». Соответственно, он может построить гипотезу о форме данного конкретного образа в бессознательном пациента. Могут быть сделаны выводы в первую очередь о пациенте и его бессознательном, а также выводы об аналитике, аналитическом взаимодействии, исторических предпосылках, перспективах, параллелях с другими отношениями, в том числе аналитическими и так далее.
Когда эти вопросы относительно проясняются, терапевт встает перед необходимостью принятия другого решения, а именно, сообщать ли пациенту о том, что он «видит». Если он решает высказать интерпретацию, возникает тонкий вопрос о выборе ее формы. Выбор в основном зависит от эго пациента, его эмоциональных состояний, а также от особого контекста сессии и множества факторов, связанных с предыдущей работой и историей жизни, которые нужно обдумать.
Особенно в случае, когда ясное интерпретативное видение ситуации еще не достигнуто, а иногда даже когда оно уже готово, аналитику нужно продолжать свою политику «контейнирования». Аналитику бывает трудно не высказывать свое мнение, в особенности, если это ослабляет внутреннее напряжение. Терапевту важно понять, является ли это напряжение, от которого он хочет освободиться, его собственным. Другой возможностью является «пожертвовать» интерпретацией и не произносить ее. Однако это не означает отказаться от своих версий или от признания того, что интерпретация, даже невысказанная, способна оказать воздействие. Пациент может уловить ее интуитивно или заметить невербальные сигналы аналитика15 (Я часто замечал, что после того, как я делаю интерпретацию, я иногда меняю положение тела. Это может означать: облегчение, защиту, прерывание, отделение от слияния, и т.д. Это выглядит так, как если бы тело держало интерпретацию, или слова.). Но главное направление интегративной деятельности аналитика — его собственная рана, которую он бессознательно разделяет с пациентом, а не исключительно проблема этого пациента.
Инкубация
Таким образом, вместо возвращения этих тревожных состояний клиенту посредством интерпретации, аналитик может решить или быть вынужденным инкубировать и далее прорабатывать их внутри себя. В этом случае аналитик использует » воплощение» проекций и остается вовлеченным. Он осознанно и намеренно позволяет заражению углубляться. На сессии и вне ее он продолжает проработку, следуя тропой своих собственных «крючков». Он борется, изучает и отслеживает, используя свои заметки, сновидения и фантазии. В целом, аналитик проделывает здесь своего рода «двойные погружения», добровольно, а иногда вынужденно решая спускаться вниз. Также полезно помнить, что интерпретация и инкубация не являются взаимоисключающими. Похоже, что аналитик в контрпереносе проделывает и то и другое.
В то же время у аналитика могут возникать различные «образы» пациента. Эти картины представляют собой контрпереносное видение ситуации пациента. Это всегда менее очевидный план контрпереносного опыта. Их изменение переживается как открытие. Они могут быть также важны для информации о бессознательных процессах, как и изменения в образности сновидений. Но их нужно отслеживать. Так что когда эти спонтанные образы возникают у пациента, встает вопрос: я изменился или клиент?
Подтверждение
Таким образом, независимо от того, какого рода инструмент предпочитает аналитик —инкубацию или интерпретацию — необходимы некоторые общие процедуры подтверждения. Если аналитик тщательно поработал над своим контрпереносом, то вскоре можно заметить «ощутимый» сдвиг в общей картине (в качестве, тоне или уровне тревоги на сессии). Этому может сопутствовать переживание облегчения понимания и инсайта — так называемое «ага-переживание». При соответствующем добросовестном отношении со стороны аналитика, таким переменам в «образе» пациента можно доверять как точным индикаторам сдвигов (или потенциалов) в реальном пациенте. Ассоциации клиента, по мнению Лэнгса, могут также быть или эффективными свидетельствами перемены или отклика на отдельные интервенции, основанные на этих контрпереносных процессах. В принципе, признаки «продвижения» пациента должны быть заметны любому честному объективному наблюдателю-аналитику. Более того, отслеживать психические перемены в пациенте помогают его прямые утверждения и общие изменения в поведении (надо учитывать возможный вклад его конформности и тенденции к подчинению, способность к самонаблюдению и состояние рабочего альянса). Бессознательные продукты, особенно сны пациента или аналитика, могут подтверждать сдвиги в аналитической ситуации или внутренней жизни пациента. Его личность становится более глубокой, улучшается контакт с чувствами, изменяются близкие отношения, расширяется осознание — все это искомые в контрпереносном образе знаки развития.
Однако лучшей страховкой для аналитика от ошибки является постоянное обдумывание вопроса: «О нем (о ней) это или обо мне?». Это сложный вопрос, на который не всегда можно ответить определенно. Так что постоянное внимание к нему является хорошей предохранительной мерой против неверного использования контрпереноса. Терапевту не помешает длительный период рассматривать ситуацию как свою собственную проблему. Поступать так означает не более того, что он постоянно просит делать своих клиентов — подумать о своей ответственности за проблемы в их отношениях. И поступать так, даже если для этого нет особых поводов — означает делать то, что иногда пациентам очень нужно.
Основанную на контрпереносе программу, обрисованную здесь, также лучше всего рассматривать как непрерывный процесс. Последовательность стадий является здесь произвольной и чересчур упрощенной. Аналитик не руководит этим процессом, он просто откликается на его определенные аспекты16 (Как драматически констатирует Сирлз, аналитик находится в тисках процесса... (который) слишком силен, чтобы пациент или сам аналитик могли отклонить его, сознательно, по своей воле или голыми руками, в сторону от основного канала, по которому он направляется с непреодолимой силой, если мы способны предоставить себя во власть этого течения — он будет формировать нас под себя (Searles, 1961, р. 559).
Кейсмент выражается менее лирически:
Цель аналитика —быть слугой аналитического процесса, а не хозяином его... Эффективность аналитика лучше всего проявляется в обучении тому, как следовать аналитическому процессу, не пытаясь его контролировать. И когда аналитическое пространство наиболее явно сохраняется для пациента... можно увидеть, что аналитический процесс живет своей собственной жизнью. Нельзя предугадать, куда он поведет.
(Casement, 1991, р. 345).).
Он надеется, что процесс исцеления ведет Самость или бессознательное или что-то еще. Так оно и есть, но часто это становится очевидным только ретроспективно, если лечение было успешным.
Дальнейшие размышления о некоторых вопросах контрпереноса
Вышеприведенная модель исследует специфический тип трансформирующего взаимодействия, основанного на контрпереносе. Теперь мы можем обратиться к обсуждению некоторых противоречивых вопросов, которые возникают не только в связи с данной моделью, но и по поводу контрпереноса в целом. Многие утверждения здесь являются спорными, также как и используемые здесь теория и стиль изложения. Они в целом основаны на уверенности, что у каждого, в каком-то смысле, существует свой контрперенос в отношении темы контрпереноса.
Теория, освещенная в данном исследовании, соткана из нитей трудов других писателей в соединении с моими собственными. Тот же принцип построения относится и к их теориям. Специалист берет теорию и перерабатывает ее по своему усмотрению. Этот процесс подобен принятию в терапию клиента. Для того, чтобы освоить подход Юнга, например, сначала, наверное, нужно испытать определенный резонанс, изучить его работу и затем переварить ее — в соответствии с личными предрасположенностями или нуждами читающего. Человек интегрирует тот материал, который прошел «личностное выравнивание». Кто-то заметил, что, изучая какую-либо теорию, мы «переоткрываем» ее. Кроме того, человек комбинирует различные теории по своему вкусу, добавляя туда также и новые ингредиенты.
В данной работе была сделана попытка понимания бессознательных контрпереносных процессов, которые несмотря ни на что, так и останутся таинственными. Точная природа бессознательного как такового, как и следует из самого термина, «непознаваема». Как сказал Юнг: «бессознательное — это то, что на самом деле бессознательно!» (в Evans, 1976, р. 56). Разные писатели используют разные метафоры для элемента непознаваемого в контрпереносе. Их предпочтения ясны: Юнг с помощью алхимии, Фордхам — через клейнианскую модель проективной идентификации, Дикман с помощью притчи о «заклинателе дождя», Шварц-Салант —через образ тонкого тела, и т. д. Существует много клавиш контрпереноса, на которых можно играть, и различные юнгианцы склонны акцентировать разные ноты, опять же, в соответствии с личными предпочтениями. Мой опыт и размышления по данному вопросу не являются исключением.
В контрпереносе, как и в других областях, важно наличие метафорических структур, опираясь на которые можно попытаться понять этот феномен. Ваша точка зрения может не объяснять всего (а иногда и ничего) происходящего в этот день с этим конкретным клиентом. Так что не следует быть слишком привязанным к своему творению. Моя позиция является индивидуальной, но в то же время —«плюралистичной», используя термин Самуэлса. Как заметил Юнг (1973b, p. 405) по поводу некоторых своих расхождений с Фрейдом, одни и те же психологические «факты» можно интерпретировать по-разному. Не все интерпретации являются правильными, но достоверный, «заслуживающий доверия» эффект зачастую может быть получен в результате разных интерпретаций. Я лично считаю использование нескольких точек зрения на контрперенос не только здравым, но полезным и правильным. Таким образом, хотя и важно определить собственную точку зрения и придерживаться ее, необязательно при этом отвергать связь с другими взглядами.
В итоге хочется отметить, что существуют не только различные метафоры, но и различные способы ведения работы, основанной на контрпереносе. Как было отмечено ранее, специфическое «видение» данной книги основано на гибриде позиций раненого целителя и заклинателя дождя. Этот требующий усилий и личностной вовлеченности способ работы необязателен для всех терапевтов, и может использоваться не для всех клиентов. Индивидуальные требования от случая к случаю могут варьировать.
Граница субъект—объект
Отмеченный выше плюралистичний подход остается верным в отношении того, что можно назвать границами объективной и субъективной реальности. Эти границы в контрпереносе — особенно сложная проблема. Например, отражает ли образ сновидения или проекция пациента на аналитика нечто объективное. На этот вопрос часто невозможно ответить сразу. Аналитику нужно время, чтобы обдумать ее, подвергнуть ее сомнению, «уверовать» в нее, воплотить ее или сделать что-либо еще. В этой книге описывается такой процесс, когда аналитик находит или допускает, что она справедлива, и затем использует контрперенос как основу для работы. В контрпереносе содержится доля истины. Хотя обычной тенденцией является отделение от проекций, их можно в определенном смысле «принять» в терапевтических целях.
Посмотрим иначе на тему границы субъект-объект: может быть эго аналитика не нужно слишком волноваться по этому поводу. Пациент и его бессознательное будут использовать аналитика так, как это нужно пациенту. Аналитик должен сотрудничать. В целях исцеления, а не только из защитных соображений, можно отмечать, как пациент вытаскивает наружу новые и старые комплексы аналитика или формирует свои проекции вокруг них. Так, например, если пациентке (как во втором случае — с мисс Д.) снится сон о том, что «доктор» хочет убить ее, аналитик может выполнить последовательность из пяти ступеней, в которой такой сон рассматривается как:
1. Субъективный (простая проекция пациентки).
2. Проективная идентификация (терапевт отмечает какие-либо чуждые ему, субъективные эмоциональные состояния на этой сессии).
3. Проективная идентификация и интроективная идентификация (терапевт чувствует себя пойманным, запутавшимся, чья же это проблема?)
4. Проективная идентификация + «крючки» (обнаружение основы интроективной идентификации, и таким образом, углубление ее).
5. Объективный (каким-либо образом верный для аналитика).
Если в целом добросовестный терапевт осознает это движение, то прибытие в пункт 5 будет достижением, а не неудачей. Говоря словами Юнга, он призван «участвовать» (1951а, р. 116) в аналитической ситуации «здесь и сейчас». Я бы сказал, что терапевт находится в бессознательном пациента, и наоборот. В соответствии с этой схемой, весьма вероятно, что успешная проработка им этого «объективного» состояния обратит всю последовательность, поднимет его обратно вверх по лестнице и вернет обезвреженный комплекс назад клиенту. Конечно, приведенную схему можно рассматривать не как изображение текучего процесса, а в статическом варианте как пять отдельных альтернатив интерпретации.
Сны об аналитике, находясь прямо посередине границы объективного — субъективного, представляют много потенциальных возможностей обращения с ними. Они могут относится исключительно к сновидцу, к внешнему миру, к чувствам по поводу внешнего мира, к аналитику или аналитическому процессу. Не будучи напрямую связанны с контрпереносом, они все же могут говорить о том, что там может проявиться. То есть, эти фигуры сна или образы связаны с комплексами, которые аналитик может почувствовать или которые ему придется воплотить. Сон об аналитике явно говорит, по меньшей мере, о том, что проблемы пациента находятся «в центре» аналитического процесса. Возможно, что они затронут аналитика лично, причем он почувствует что-то характерное для этих образов. Более того, он (его крючки), возможно, вносят свой вклад в то, что проявляется в образе. Или же, как говорит Гросбек, эти образы могут быть комментариями к состоянию «внутреннего целителя» пациента. Но трудно представить, чтобы конкретный образ не был тесно связан с отношениями пациента с его реальным, внешним целителем. Аналитик также будет представлен каким-либо образом.
Любопытно, что существует тенденция рассматривать сны пациента как субъективные, а сны аналитика (о пациенте) как объективные. Это опять же показывает определенное отношение к границе субъект — объект. Возможно, однако, что это не так уж и ошибочно, учитывая то, что аналитик предоставляет свое бессознательное на службу пациенту, чтобы тот установил более здоровые отношения с собой.
Пример
До нашей первой сессии моя первая «контрольная» аналитическая пациентка сказала мне, что она провела несколько лет на кушетке с психоаналитиком, а также уже консультировалась у опытного юнгианского аналитика. Она также сказала, что ей «нужно рассердиться на мужчину». Я насторожился, в то же время естественно желая, чтобы этот первый в моей практике систематически супервизируемый случай прошел хорошо.
Как можно было ожидать, пациентка на протяжении всей первой сессии бранила меня всеми мыслимыми способами: я был начинающим аналитиком, мой офис был слишком маленьким и находился в ряду других офисов, стулья были неудобными, я не был опытным юнгианским аналитиком, я работал «от головы» и был «мыслящим» типом; слишком «язвительным», не «теплым» и «еврейским»; идиотом («Читали ли вы вообще Юнга и Фон Франц?») и неудачником(«Есть ли у вас вообще пациенты?»). В какой-то момент она мне заметила: «Вы упустите свой шанс» (в ответ на это я с легким ехидством спросил: «Вы имеете в виду мой шанс работать с вами?»).
Тем не менее, после того как она ушла я почувствовал, что мне нравится эта клиентка и мне было приятно, что я не закрывался и не отыгрывался (за исключением того завуалированного сарказма). Размышляя над этим, я понял, что она была похожа на одну мою привлекательную подругу, в прошлом коллегу. В эту ночь мне приснился первый сон в анализе: это пациентка машет рукой перед областью моих гениталий (я одет), находясь несколько ниже меня, возможно, встав на колени. Она выглядит любопытной, ее движения не похожи на попытку схватить что-то, как будто она согревает свою руку.
Основательно обдумав этот сон, я решил применить к нему «объективный» подход, как описывающему аналитическую ситуацию. То есть я чувствовал, что за ее грубостью лежала потребность установить связь с ее собственной функцией маскулинности и позитивным анимусом (в тот момент находившимися в отталкивающей форме, которую я испытал на себе). В моем отношении прослеживалась некоторая идеализация (которой оказывалось сознательное сопротивление). Если относить ее к анализу, сон похоже компенсировал «боевое» качество первой сессии и удерживал меня в игре, внушая надежду, что между нами могло происходить также и что-то другое. Для меня лично сон показывал мой осажденный «фаллос» и «я» в позиции превосходства. Я также представил, следуя Сирлзу (1975а), что этот анализ поможет мне развить свои маскулинные компоненты (как это в действительности и оказалось).
Ведь на самом деле это был мой сон, контрпереносный сон. Он заставил меня задуматься не только о ее зависти к пенису, но также и о своей потребности в «фаллическом почитании», связанной с кастрационным аспектом моей психики, который, как я надеялся, мог сейчас проявиться более позитивным способом17(Недавно перечитывая Рекера, я обнаружил еще одну интересную возможность:
Вследствие подавления активно-фаллических импульсов как в прошлой эдипальной ситуации, так и в настоящей аналитической ситуации... эти чувства и импульсы легко приобретают пассивно-фаллический характер. Бессознательным желанием теперь может быть (на этом уровне), чтобы пациент влюбился в пенис аналитика. (Racker, 1953, р. 108).
Конечно же, неясно, имеет ли Рекер в виду в данном случае себя или и других аналитиков тоже.).
Так чей же это был сон? Вроде бы, мой; и вроде бы, о ней. Р. Д. Лэнг полагает, что беременная мать может увидеть сон эмбриона или плода (1976). Юнг анализировал «эротические и религиозные проблемы» своего пациента с помощью снов его юного сына (Jung, 1928, р. 53). Бессознательное способно покрывать, поддерживать, окружать и устанавливать связь на уровне пуповины или «держать» пациента и аналитика, подобно тому, как мать держит дитя.
Главное здесь то, что я как терапевт решил интерпретировать свой сон так, как будто это был ее сон (или сон нашего анализа). Я, в каком-то смысле, работал в обратном направлении от объективного к субъективному, в порядке, обращающем вспять ступеньки нашей «лестницы» для работы с переносными снами пациента. Если допускается схожесть бессознательных ран (в предложенной модели), то сны могут содержать в себе больше общего качества, чем индивидуального. Можно вспомнить замечание Якоби о переносном сне, который «действительно принадлежал нам обоим» (1984, р. 33), и предположить, что контрпереносные сны могут также обитать во взаимном пространстве, даже в начале лечения. Аналитик тут полагается на то, что его бессознательное относительно «чисто» и готово с самого начало давать информацию о клиенте или аналитической ситуации. Независимо от того, на чем мы поставим акцент при интерпретации вышеприведенного случая, можно заметить, что мое бессознательное под сильным воздействием этой агрессивной клиентки пытается на различных уровнях восстановить правильный баланс.
И, наконец, в вопросе о субъективном — объективном стоит вспомнить раннее замечание Фордхама о том, что большинство утверждений обращены к спроецированной фигуре (Fordham, 1957, р. 146). Это равно относится и к утверждениям терапевта. Мы эпистемологически связаны, как всегда указывал Юнг, тем фактом, что это сама психика делает утверждения о себе или о другом. Аналитик всегда «воображает» что-либо о пациенте. Даже то, что мы ясно видим своими глазами, получает субъективную окраску и иногда может восприниматься несколько иначе. А когда дело касается чего-то подобного сну, даже самое подробное описание, рисунок или фотография (если бы это было возможно) могут быть воссозданы в воображении аналитика лишь в соответствии с его субъективными предрасположенностями. Так что когда пациент рассказывает сон, аналитик создает свою визуальную картинку.
Учебный анализ
Проблема субъективности вновь затрагивает тему учебного анализа. Само собой разумеется, что он жизненно необходим для работы с контрпереносом. Уже отмечалось, что среди прочих вещей, анализ предполагает более непосредственный контакт с глубокими чувствами. Этого нельзя избежать. Неподдающиеся контролю проблемы или патология должны быть до определенной степени устранены, хотя «устранены», возможно, не подходящее здесь слово — может быть лучше сказать «проработаны» или, как минимум, взяты под контроль. Бессознательное аналитика не является совершенно чистым или «вылеченным», важно лишь, чтобы ему можно было доверять, и чтобы оно работало для аналитика (и пациента). Фантазии о неуязвимости терапевта следует оставить, поскольку контрпереносная работа, по крайней мере, описанная здесь работа в форме «раненого целителя», опирается на раны терапевта, как новые, так и старые.
Можно даже предположить, что некоторая степень неудачности учебного анализа была бы вполне уместной. Потому ли, что неизбежно незавершенный анализ дает импульс к продолжению этой работы на профессиональном уровне? Или же потому, что модификации теории или техники иногда являются попытками улучшения учебного анализа18(Винникотт (1949, р. 70) рассуждает об этом, а также Лэнгс (Langs and Searles) в терминах написания. Юнгианский аналитик Alex McCurdy однажды заметил на конференции, что после тренинга можно, наконец, начать собственный анализ; Фордхам (1978, р. 163) поднимает тот же вопрос.)? В любом случае, терапевт может быть в чем-то не намного менее невротичным, чем пациент, просто он способен больше осознавать. Аналитики могут проецировать несколько меньше, чем пациенты, и совершенно точно, что они улавливают и пытаются понять свои «пули проекций», прежде чем те смогут развернуться. Один из способов, которым они это делают — это, позволяя, наедине с собой, разворачиваться свободному потоку фантазий или чувств о пациентах. Это исследование тени, зачастую поразительным образом соответствует потоку мыслей и чувств пациента (Дикман, 1976) и обеспечивает реальную основу для «проработки» текущего «взаимного» бессознательного процесса.
Важное замечание Юнга о том, что «аналитик лишь настолько способен помочь своему пациенту, насколько он продвинулся сам» (Jung, 1937, р. 330), таким образом, является не вполне верным, по крайней мере, применительно к учебному анализу. Следует помнить, что Юнг также писал: «Ни один анализ не способен навсегда исчерпать бессознательное. Аналитик должен бесконечно продолжать учиться» (Jung, 1951a, р. 116). Более того, согласно юнгианскому определению, бессознательное потенциально бесконечно, несмотря на уже знакомые тропинки и элементы. Очевидно, что в учебном анализе невозможно пройти весь путь. Однако, возможно, помимо реальной работы с материалом студента, обеспечить модель, интегрированность и дух которых помогут продолжать работу по самоанализу всю остальную жизнь. На самом деле Юнг ставил в пример не только проанализированного аналитика, но и такого, который «будет способен привнести в работу страстное стремление к истине, так что сможет анализировать себя и через своих пациентов.» (Jung, 1921b, p. 137) Пациент попадает в незнакомые места, незнакомые также и терапевту, и последний должен стараться следовать за ним, иначе пациент почувствует себя там покинутым. Аналитик не может предварительно побывать везде или оказаться там таким же образом, как и пациент, но он должен быть готов и способен сопровождать пациента. Эмоциональные векторы пациента в любом случае достигнут аналитика, посредством контрпереноса.
Непрекращающийся самоанализ является важным, конечно же, для любого аналитика. Когда же в фокусе внимания оказывается контрперенос, он приносит особые плоды. Супервидение, формальное или неформальное, может быть ценным дополнением, также как и личный анализ в любое время. В Берлинском исследовательском проекте Дикмана (1974, 1976) главным компонентом была исследовательская группа коллег, выполнявшая эту работу. Юнг, насколько я помню, рекомендовал аналитикам иметь свое доверенное лицо для презентации случаев, предпочтительно (для аналитика) с хорошо развитой функцией чувствования или противоположного пола.
Типология
Это упоминание «функции» затрагивает вопрос типологии в анализе, основанном на контрпереносе. Около половины юнгианских аналитиков не ориентируются в своей работе на типы, по крайней мере, не делают этого систематически (Plaut, 1972)1 (Типологический анализ может сам по себе требовать «мыслительной» ориентации, поскольку старается быть логичным и организованным. Однако данное заключение может быть следствием того, что «мыслительная» функция является подчиненной у автора.)9. Как видно из этой книги, контрпереносная работа естественным образом задействует высшую функцию интуиции и чувствования. Однако другие связанные с типами характеристики или комбинации без сомнения могут в равной степени или даже лучше обеспечить возможность работы с контрпереносом. По-видимому, только способность к интроспекции является необходимым предварительным условием.
Похоже, «тип» аналитика как таковой не является главным условием. Могут быть терапевты, имеющие большую «контрпереносную уязвимость», чем другие, но не из-за разницы в типологии. Юнг, как уже упоминалось, говорит о «роковой предрасположенности» или «инстинктивной предрасположенности» к «психическим инфекциям» (Jung, 1946, р. 177). Гюгенбюль-Крайг полагает, что среди аналитиков существуют подлинные «раненые целители» (Guggenbuhl-Craig, 1971, p. 129). Как мы уже говорили, хорошая связь с «феминным» принципом (в его обычном определении) может порождать у аналитика склонность к контрпереносной ориентации, основанной на слиянии, восприимчивости, эросе, и т. д. В целом существуют некоторые аналитики, которые, не столько благодаря типологической функции, сколько в силу других причин, более склонны делать акцент на переносе и контрпереносе. Мнение Браун о причинах разрыва между Фрейдом и Юнгом: «Похоже, что юнгианцами и фрейдистами, также как либералами и консерваторами, рождаются, а не становятся» (Brown, 1961, р. 43), — применимо и к данному вопросу. Люди «контрпереноса» возможно просто рождены такими. Именно поэтому существуют «школы» анализа (Самуэлс, 1985), даже среди юнгианских аналитиков.
Типология показывает нам скорее как терапевт работает с проблемами контрпереноса, а не то, способен ли он это делать вообще. Без сомнения, он будет работать с контрпереносом в соответствии с тем, как ему вообще свойственно прорабатывать свои проблемы. Это также относится к разнице или сходству в типах пациента и терапевта и тому, как это влияет на контрперенос. Существуют различные «виды» пациентов, каждый из которых вызывает разные контрпереносные отклики у терапевта, но главное здесь — следовать своим откликам на проявления данного человека, которые включают и его тип. Вне всякого сомнения, терапевт будет реагировать на стиль презентации проблем пациентом и на его тип. Однако эти типологические особенности можно учитывать и на более специфическом уровне, чем общий, сознательный план типологического анализа. Опять же, функциональный тип может быть связан с тем, что Когут называет «отстраненным от непосредственных переживаний» (в противоположность «приближенному») способом размышления о пациентах, тогда как акцент этой книги скорее ставится на эмпатии и идентификации. Конечно же, определенная эмпатия проявляется и в том, чтобы менять свой тип в зависимости от типа пациента, но это то же самое, что пытаться говорить с пациентом на его языке. Более важное значение имеют типы эмоций, а не типология личности. Терапевт будет сильнее откликаться на типы комплексов, присутствующих в аналитическом поле, чем на психологический тип клиента как таковой20(У Quenk и Quenk (1982) и у Beebe (1984) есть хорошие статьи по типологии и аналитическим отношениям, хотя только Beebe касается контрпереносных измерений. У этих авторов явно лучше построены отношения с типологией в целом, чем у меня.
Единственное реальное обсуждение контрпереноса и типа есть у Гросбе-ка в его работе «Psychological Types in the analysis of Transference» (1978), которую я обнаружил после того, как данная глава была написана. Хотя в этой прекрасной статье обсуждаются неудачные совпадения и «вращение» типов у аналитика и пациента, наиболее интересные (для меня) части связаны с ценностью аналитических «промахов» и таким образом, констелляции архетипического «раненого целителя». В его примерах случаев специфически рассматриваются контрпереносные «раны» (опять же, выходя за пределы типологии как таковой, по моему мнению). Впервые после примера Юнга обсуждаются и прорабатываются контрпереносные сновидения (1937).).
Типы ситуаций, порождающих контрперенос
Проблема типологии наиболее убедительно проявляется в различных типах ситуаций, порождающих контрперенос, которые могут возникать в анализе. Ряд таких ситуаций уже обсуждался здесь при представлении случаев. Эротический контрперенос был ключевым моментом случая 1 (миссис Ф.), тогда как различные аспекты работы с испуганной или пугающей (угрожающей, суицидальной, более тяжелой) пациенткой проявлялись во втором случае. Но не бывает простого или статичного контрпереноса, он должен развиваться и изменяться в психотерапии, чтобы можно было продолжать работать (проблемы возникают как раз, когда контрперенос остается замороженным). Таким образом, полный спектр реакций аналитика может проявляться в каждом случае. В свете «юнгианской» ориентации данной работы можно сказать, что существует столько же контрпереносов, сколько и индивидуальных пациентов. Принимать, «видеть» и отражать уникальную самость пациента — необходимая и зачастую одна из наиболее важных терапевтических задач аналитика (или самая важная?).
Однако, терапевт может классифицировать различные типы пациентов и образующиеся в результате встречи контрпереносные эффекты (и аффекты). Работа, основанная на контрпереносе, является в некотором роде психотерапией тупика, когда аналитик «застревает», оказывается «пойманным на крючок» или зараженным инфекциями пациента, констеллирующими бессознательное. Таким образом, для большинства контрпереносных ситуаций будет характерна временная или длительная тревога. И таким образом почти все контрпереносы являются выраженно или потенциально трудными. Как говорит Юнг в том же параграфе, где он впервые называет «собственную боль» раненого целителя источником его целительной силы: «Трудные случаи —это настоящее испытание» (Jung, 1951a, р. 116).
Реальная типология контрпереноса мало обсуждается в юнгианской литературе. М. Штайн (1984, р. 71) указывает, что с «материнским — питающим» и «эротическим — сексуальным» паттернами работали, соответственно Мэчтайгер и Шварц-Салант. Это верно лишь отчасти, поскольку Мэчтайгер на самом деле не описывает своей работы развернуто, а у Шварц-Саланта есть свой собственный, глубинный, но весьма специфический подход тонкого тела и внутренних пар. Сам Штайн считает «власть, шаманизм и майевтику» видами контрпереноса. Однако, похоже, он характеризует здесь различные аналитические стили, нежели ситуации, порождающие контрперенос. Помня о том, что в любом случае все равно проявятся какие-то контрпереносные реакции (даже если человек не склонен фокусироваться на контрпереносе), в данном пункте будут предложены краткие примеры некоторых других «типичных» контрпереносных ситуаций. Каждая из этих ситуаций, следует отметить, вполне заслуживает написания отдельной книги, и этот перечень, конечно же, не является исчерпывающим.
Жизненные кризисы терапевта и его семьи не только ограничивают его эмоциональные ресурсы, но и могут способствовать более сложному, а иногда очень полезному для пациента видению ситуации.
Пример
Когда умер муж пожилой пациентки, это совпало со смертью моего отчима. Помимо моих предыдущих попыток разграничивать личные реалии моей пациентки и материнский или даже связанный с бабушкой контрперенос, теперь я должен был работать над тем, чтобы разграничить ее горе и стиль горевания от тех же переживаний моей матери (и моих собственных). Этот трехсторонний процесс, помимо того, что был сложным и требующим усилий, также увеличил мою способность к эмпатическому реагированию. Усиление это исходило не только от моей, увеличенной в данный момент, способности понимать горе, но и от способности понять стиль пациентки и интенсивность ее горевания на основе аналогичных переживаний у моей матери. Таким образом, я стал видеть сходство в их способах горевания, а поскольку я также проходил тогда сквозь свои собственные проблемы привязанности и различные эдипальные моменты, я смог использовать это для понимания своей пациентки.
Суицидальные чувства (пациента) могут порождать выраженные тревожные отклики у терапевта. Это было отличительной чертой второго случая (мисс Д.). Суицидальная тема не получила заметного освещения в юнгианской литературе, за исключением живого парапсихологического примера Юнга о пациенте, который застрелился (Jung, 1961a, р. 137), и мимолетного упоминания у Мэчтайгер (Machtiger, 1982, р. 104).
Пример
Пожилой пациент с гомосексуальными (но платоническими) и алкогольными тенденциями около года назад потерял жену (они развелись) и был на грани потери эмоционально поддерживавшей его работы. Он с облегчением говорил о смерти и о пособии, которое в этом случае сможет получить его жена. Его отец однажды пытался застрелиться из винтовки, которая теперь хранилась у пациента, и он частенько ругал себя: «Ты не заслуживаешь жить!». Риск его суицида был довольно высоким, и поскольку прошлое и настоящее медицинское лечение оказалось неудачным, психиатр рекомендовал электрошок. Не возражая против такого решения, он сказал (и я внутренне был с ним согласен), что госпитализация «убьет» его.
В разное время этот клиент вызывал во мне: интенсивный страх, что он совершит самоубийство, беспомощное отчаяние (которое как я думал, могло быть отражением отчаяния этого пациента), желание от него отделаться (избавиться от своих тревог), и раздраженное беспокойство (вызываемое его мазохистической, пассивно-агрессивной манерой), страх юридических проблем и осуждения со стороны коллег и так далее. В то же время, этот придавленный жизнью человек, отрицавший свои гомосексуальные наклонности, писал буквально тысячи слов в день (неопубликованные новеллы, в основном о молодежи) и фантазировал и том, что после смерти он соединится с мальчиком. Бывает особенно сложно, когда образы перерождения присутствуют в психике наряду с беспросветным отчаянием. Для меня было особенно трудно, практически невозможно, строго выдерживать символический подход в работе с этим пациентом21(Этот пациент в итоге был «спасен», без особой помощи с моей стороны (хотя я и заступался за него в критический момент): он весьма удачным образом получил прекрасное место. Он ушел с того места, где так долго проработал, и которое в любом случае ему грозило потерять, принял новую должность и в итоге женился во второй раз.
Провокационные размышления Хиллмана на тему суицида, Suicide and the Soul, возможно, весьма подходят к данному случаю.)
Оба вышеописанных пациента вызывали реакции, которые также были связаны с нашей значительной разницей в возрасте, что в целом поднимает проблемы, связанные с клиентами, которые способны пробуждать в аналитике либо «контрпереносных родителей», либо «контрпереносных детей».
Примеры
Пожилая клиентка (с. 137) была вдвое меня старше. Я видел в ней «мудрую старушку», способную прояснить для меня «таинства» жизни и смерти. Эти особенности проявились и в контрпереносе, потому что мой отец, близкий друг и отчим недавно умерли. У нее в жизни было поразительное количество потерь: мать (с которой она рассталась в очень раннем возрасте вследствие развода родителей), отец (самоубийство), брат, ее единственный сын, и второй муж. Во время лечения умерли ее третий муж и внук. Именно она, гораздо сильнее, чем я, всегда нуждалась в Матери: она почти прямо просила воплощать ее и видела во сне потерявшихся маленьких девочек, которые нуждались во внимании. Давая ей это внимание, я всегда вспомнил, что она не может помочь разрешить мои проблемы смерти и утрат. Кроме того, я должен был видеть трехлетнюю девочку в этой женщине, бывшей вдвое меня старше. Ситуацию еще более усложняло то, что я находился в том же возрасте, в каком был бы сейчас ее младший ребенок. Таким образом, разделение этой пациентки и моей матери сопровождалось отделением меня от ее сына, ее от «великой матери», и ее утрат от моих. В контрпереносе она оставалась ребенком, матерью, бабушкой, мудрой старушкой.
У второго вышеописанного пациента, мужчины, любившего «мальчиков», были некоторые качества, напоминавшие мне о моем отце в период, когда тот развелся и находился в депрессии. В отличие от первой пациентки, он с готовностью видел во мне «взрослого», тогда как сам он играл роль беззащитного «мальчика». Эта динамика была очень похожа на некоторые мои проблемы с отцом. В то время как почти все клиенты нуждаются в том, чтобы терапевт видел «ребенка» в них, это трудно сделать в контрпереносе, когда пациент значительно старше терапевта. Обратная ситуация может быть не менее интересной, хотя, возможно, и легче: когда пациент является достаточно молодым, чтобы напоминать терапевту его собственных детей. Я такого еще не испытал. Однако, нарциссический запрос на то, чтобы пациент, какого бы он ни был возраста, исполнял мои желания, терапевтические надежды или мечты мне знаком.
Обычной ситуацией для юнгианцев являются мистические или «нью эйдж»-клиенты. Большое количество людей по понятным причинам интересуются Юнгом как духовным наставником. Иногда тут есть тенденция не замечать того, что Юнг называет «тенью», или даже серьезная патология из-за увлечения всякими экстраординарными явлениями. Это может создавать своего рода «юнгианскую» защиту от личных проблем — против prima materia анализа — личного бессознательного. Такие клиенты относятся к тем, которые «приходят в юнгианский анализ и с удивлением обнаруживают, что аналитик является довольно приземленным и почти лишенным культового или мистического качества» (Stein, 1982, p. xv). Такие клиенты иногда вызывают у меня контрпереносные переживания ностальгии (по тем временам, когда «Юнг» означал для меня Религию), зависти, циничности по поводу их духовных поисков, иронии (чтобы погасить их претенциозность), компенсаторной приземленности (становишься сенексом для их пуэра), и т.д. Все эти чувства могут быть весьма информативными.
Пример
Молодой восточный студент обратился ко мне за помощью, поскольку я был «юнгианцем» и мог работать с его духовными и «психопатологическими» проблемами. Он недавно открыл, что был одним из «звездно-рожденных», — группы ранее одиноких, а теперь «особенных» людей. У этого довольно шизоидного, но тонко чувствующего человека были живые психические переживания с задействованием планов реинкарнации, «каналов», и «пятого измерения». Однако его интеллигентность и знания в области буддизма и философии позволяли ему сохранять некоторую дистанцированность от своих идей. Временами я был не уверен, не был ли он «сумасшедшим». Как выяснилось, такие же подозрения возникали периодически у его семьи и внешнего окружения.
Похоже, я становился для него (а также и в комплементарном контрпереносе) отцом, семьей и миром, которые никогда его не понимали. Временами я выступал в роли необходимого напоминания об эго и его жизни в этом мире. Когда он однажды сказал мне: «Вы не духовны!», я внутренне ощетинился, протестуя, не желая быть отвергнутым. Когда он начинал критиковать «людей 60-х годов» (подобных мне) в сравнении с «нью эйдж», частью которого он себя чувствовал, я ощущал побуждение указать ему на факты (защищая «мое поколение» и себя самого). В конце концов, однажды, чтобы сбить его помпезность, я сказал нечто вроде: «В том, что вы говорите, нет ничего такого, чего не понимали бы люди 60-х годов, или что не обсуждалось бы на протяжении всего нашего века, да и всех других». Борьба с «духовным материализмом», как я считаю, на самом деле ничем не отличается от любой другой конкуренции (кстати, он был студентом в области бизнеса).
Однако при всей его конкурентности этому человеку необходимо было чувствовать себя уникальным, и даже проявлять враждебность по причинам компенсаторного характера, связанным с его прошлым. Размышляя временами о том, считать ли его потенциальным «психотиком» или просто «другим», я был вынужден прояснить для себя вопрос о том, какова допустимая степень индивидуальных, духовных и даже культурных различий, при которой еще сохраняется способность к эмпатии.
Как видно из вышеприведенного случая, контрпереносы на враждебность в пациентах так же зависят от ситуации и особенностей пациента, как и любые другие. Некоторые пациенты не так очевидно враждебны, как в примере с пожилым мужчиной-мальчиком, и могут провоцировать комплементарный, основанный на страхе и фрустрации гнев в аналитике. Важно не срывать его на пациенте, несмотря на акцентирование Юнгом спонтанности: «Я полностью раскрываюсь и реагирую без ограничений» (Jung, 1935a, р. 139).
Пример
После продолжительного периода контейнирования в работе с сопротивляющейся и постоянно отреагирующеи на меня пациенткой, я применил то, что как я надеялся, могло бы быть смелым шагом, подобным удару дзенского мастера, сказав с силой в голосе: «Как вы думаете, что это такое, дурацкая шутка?!» Оправдывая этот поступок, как несущий в себе «информацию» для нее, я также обнаружил, что ее поведение вызывало у меня фантазии о том, чтобы вышвырнуть ее из анализа. В итоге эта пациентка прекратила работу при чрезвычайно конфликтных обстоятельствах, включая попытку шантажа. Аспект отыгрывания, присутствовавший в моей попытке «шоковой» терапии, возможно, ускорил этот процесс.
Размышляя над случившимся ретроспективно, мне было бы лучше сдерживать гнев или при необходимости до некоторой степени выпускать пар (возможно, с помощью иронии, как я это делал с вербально грубой пациенткой, см. выше). Фордхам приводит пример раздражавшего его пациента, который спросил его, сказал ли тот «карма или спокойнее?» (по англ. «karma or calmer» — прим. перев.) — на что Фордхам (мне кажется, довольно ехидно) пошутил и произнес «кальмер» (в оригинале «kalmer» — прим. перев.) (1978а, р. 129). Но в основном предпочтительнее ответы без какого-либо отыгрывания, как рекомендует Ламберт (1972). Идея Винникотта об объективной «ненависти в контрпереносе» — вполне оправданных чувствах, которые иногда можно раскрыть пациенту, но лишь гораздо позднее, когда он уже чувствует себя хорошо — является весьма существенной для нашего обсуждения. На противоположном полюсе находится Сирлз, который, чтобы избежать фиксации обиды и чувства вины, рекомендует «час за часом передавать столько доброго отношения, сколько в нас есть» клиентам, зачастую имеющим очень тяжелые нарушения (Searles, 1966, р. 34).
Самораскрытие
Вся эта проблема отыгрывания связана с более широким вопросом раскрытия своего контрпереноса аналитиком. Его трудно обсуждать вне конкретного контекста. В целом, для меня лично, кажется более приемлемым ошибиться в сторону нераскрытия. Юнг, очевидно, занимал позицию «Выкладывай!», как следует из его Тэвистокских лекций22 (Опять же, пиковое эмоциональное состояние Юнга могло повлиять на силу его высказываний (Jung, 1935a, р. 139).)
и рассказов из первых рук о его харизматической личности и сверхъестественных интуитивных силах (см. Jaffe, 1971). Свой контрпереносный сон о клиентке в «башне замка» он немедленно раскрыл и проинтерпретировал ей и, судя по его рассказу, получил положительные результаты (Jung, 1943, р. 112). Для других аналитиков, которые менее активно проявляют себя на сессиях, часто необходимо предварительное внимательное изучение ситуации.
Психоаналитики, которые довольно долгое время занимались изучением этого вопроса, разделяются примерно на три лагеря по степени «раскрытия»: консервативный (нет), умеренный (избирательное) и радикальный (более свободное, хотя и продуманное использование)23 (См. Gorkin (1987) и Tansey и Burke (1989), где даны хороший обзор и обсуждение этой классификации.). Это полезный спектр, на котором, однако, не обязательно фиксироваться. Позиция аналитика по этому вопросу может варьировать от сессии к сессии, или даже в течение одной сессии. Это во многом зависит, опять же, от клиента, терапевтического альянса, времени, атмосферы, ассоциаций, интуиции, эмпатических состояний, продолжительности или стадии лечения и так далее—это одно из тех многих решений, о которых говорилось в начале этой главы.
Тем не менее, можно прояснить наиболее общие моменты. Юнг, возможно, попал бы на радикальный край этой шкалы. Моя позиция находилась бы где-то между умеренной и консервативной: если требуется самораскрытие, обычно его можно ограничить высказываниями об эмоциональных состояниях на сессии или об элементах контрпереноса, которые уже хорошо проработаны. То есть, лучше показывать «конечные продукты» работы, основанной на контрпереносе, чем детали, которые находятся «еще в процессе». Недостаточно проработанные реакции могут быть интересными, но могут оказаться дополнительной ношей для пациента, которому и без того не легко. Кроме того, они побуждают анализировать аналитика, что он совсем не должен делать, поскольку пациент не подготовлен к этому и может обидеться. Нельзя сказать, что пациент или его бессознательное не изучает или возможно (Сирлз), не пытается «лечить» аналитика. Аналитик должен принимать намеки, но ответственность брать на себя. Если нужно поделиться чем-то из контрпереноса, то лучше, чтобы это исходило из насколько возможно нейтрального состояния, если возможно, а не из состояния переполненности эмоциями. Хорошей гарантией будет проверка своего состояния на возбужденность перед тем, как решиться на такое раскрытие.
Конечно же, зачастую невозможно найти это нейтральное место. Пациент может задевать терапевта или давить на него. Честность — это лучшая политика, но честность не обязательно означает полное раскрытие. Достаточно ограниченного, тактичного раскрытия. В целом мне кажется более правильным молчать, если нет уверенности, и сразу же признать ошибку или свою неуверенность, не защищаясь, если это необходимо. В контексте сессии можно поделиться возникшим чувством, образом, или ассоциацией. Детали, однако, можно оставить при себе. Такие реакции должны приходить в ответ на слова пациента или развивать далее что-то, о чем он говорит. Так что раскрытие в этом случае — это скорее амплификация, чем активная прямая интервенция. С другой стороны, иногда процесс надо просто контейнировать, или (по Гудхарту) может возникнуть «разряжающее комплексы» поле, когда вообще мало что может быть сказано. Тогда остается надеяться, что терапевтический альянс в достаточной степени сохранился, чтобы устоять перед хаотичными бессознательными состояниями.
На другом конце спектра раскрытия находится идея Шварц-Саланта о важности подтверждения «видения» пациентом аналитика (особенно в работе с пограничными пациентами). Как обычно, решение сделать это зависит от способности к пониманию клиента и специфического контекста, а также от точности видения ситуации. Зрелость терапевтических отношений является ключевым фактором здесь. Предложенное Шварц-Салантом очень свободное участие в общем образном поле, очевидно, требует длительного развития и особых отношений. Например, хоть этот пассаж и вырван из «образного» контекста, мне было бы трудно в реальности сказать пациентке: «я хочу проникнуть в вас сзади» (Schwartz-Salant, 1986, р. 44). Возможно, он глубоко погружен «in vivo» эротического поля, а другим аналитикам гораздо труднее достигнуть этого на сессиях. Тем не менее, модель, обрисованная в этой главе, также включает в себя полное признание такого рода фантазий аналитика, но частным образом, обычно не раскрывая их пациенту.
Если принять все это во внимание, то следует подумать об отношении к интуитивным догадкам, появляющимся у аналитика в результате прямого использования контрпереноса или сновидений. Вопрос самораскрытия здесь является первостепенным, поскольку их воздействие может быть сильным. Терапевту очень приятно, когда его видят исполненным инсайтов или даже своего рода волшебником. Однако главным тут является вопрос времени, или понимания, что сейчас нужно пациенту. Великое искусство анализа состоит в том, чтобы вовремя «заткнуться». Вспыхнувшие инсайты иногда можно держать при себе до тех пор, пока пациент не будет готов к ним, или даже ими вообще можно пожертвовать. На мой взгляд, не повредит сосчитать до десяти и еще важнее дважды перепроверить свою интуицию. Фордхам настаивал на осторожности в вопросе быстрых контрпереносных раскрытий пациентам — необходимо подождать, пока материл пациента состыкуется с тем, что аналитик уже «знает».
В целом, контрпереносная работа состоит из двух частей: проработать это содержание и затем что-либо с ним сделать. Как утверждает Розмари Гордон, после дифференциации материала аналитик должен решить, «сообщать ли пациенту о своих эмоциональных реакциях и, если сообщить необходимо, то когда и в какой форме» (Gordon, 1968, р. 181). Примыкая скорее к сторонникам радикального подхода к самораскрытию, Сирлз точно определяет твердую основу для ответа на вопрос о том, когда и как раскрывать контрпереносный материал:
Для меня очевидно, что внутренняя свобода аналитика в переживании чувств, фантазий и изменений в его личной идентичности, связанных с переносом пациента... желательна и необходима. Но в равной степени очевидно, что только его терапевтическая интуиция вместе с накопленным клиническим опытом могут быть лучшими советчиками в вопросе о том, когда это раскрытие будет своевременным и полезным — а когда, наоборот, время неподходящее, и было бы неразумно выражать свои внутренние переживания. (Searles, 1973, р. 279).
Весь этот вопрос самораскрытия может зависеть не только от стиля и обстоятельств, но и от оценивания важности «идентификации» с аналитиком. Для многих аналитиков взаимодействие пациента и терапевта целительно тогда, когда пациент интроецирует «хороший объект», или переживает в настоящем позитивный, «корректирующий эмоциональный опыт». Представление аналитика о том, как это должно происходить, может определять степень сознательного раскрытия контрпереноса. Поскольку мы не уверены в том, что же на самом деле «лечит», естественно, будут существовать расхождения в представлениях о принципах работы психотерапевта. Я не собираюсь напускать таинственности, однако думаю, что весь аналитический процесс, включая сущностную природу общения, является в значительной степени бессознательным (что не означает, что мы не должны стараться внимательно и сознательно выстраивать его). Соответственно, возвращаясь к контрпереносу, знание себя представляется более важным, чем самораскрытие как таковое. Можно быть радикальным в переживаниях и консервативным в раскрытии этих переживаний. И поскольку, похоже, не может быть твердо установленного правила в вопросе самораскрытия, главным здесь будет постоянное обдумывание в целом и в каждом конкретном случае.
Тень контрпереноса
Контрперенос, который в прошлом считался тем, что юнгианцы называют «тенью» (в негативном смысле), всегда будет иметь тень. Ее имеет все существующее, включая любую технику или стиль анализа. Тень создается светом, и любая фокусировка света сознания будет углублять тень и исключать из поля зрения что-то другое. Как считает Гюгенбюль-Крайг (1968, р. 251), сознание порождает бессознательное. На протяжении этой книги я постоянно отмечал прямые или косвенные опасности, связанные с работой, основанной на контрпереносе. Также обсуждались вопросы подстраховки. Однако в конце имеет смысл более подробно обсудить вопрос «тени контрпереноса».
Работа с туманными, взаимопереплетающимися аспектами переноса и контрпереноса требует ослабления границ между людьми в гораздо большей степени, чем было бы необходимо, если считать анализ «отдельной» работой. В ситуации слияния всегда существует потенциал для усложнения. Сильное вовлечение в сознательное и бессознательное аналитическое взаимодействие сопряжено с большим риском, и сложностями — но при этом может быть большим и целительный потенциал.
Принципиальной опасностью здесь является, так называемый, «невротический контрперенос» в классическом смысле этого термина. Личностное совершенство никогда не достижимо полностью, даже с помощью полного или непрекращающегося анализа, супервизии и т.д. Так что в аналитике всегда может проявиться «патология». И действительно, в этой модели она даже должна проявиться. В работе с ориентацией на контрперенос существует меньше защит от такого рода опасностей или слепых пятен, чем когда, благодаря технике или теоретическому подходу, аналитик более дистанцирован от терапевтического процесса.
Кроме того, существует еще опасность, связанная с тем, что контрпереносы всегда появляются как «смешанные», а не в виде чисто невротического или чисто информативного. Если заниматься контрпереносом, то следует учитывать эту туманную область «крючков», «ядерную реальность», «объективные сновидения» и так далее, а также бессознательное изучение аналитика пациентом и возможность его точных «образных восприятий». И поскольку здесь не существует «или-или», контрпереносом нужно заниматься постоянно. Поэтому появляется совершенно новая парадигма, где сама идея «это или то» (т.е. невротический или информативный) временно остается позади.
Юнг говорил об этой трансценденции напряжения противоположностей в переносе как о «трансформации в третье» (1946, р. 199). А Шварц-Салант развивает алхимические концепции Юнга далее и живо описывает эти переживания. Таким образом, дилемма «смешанных» контрпереносов превосходится в такого рода сдвиге парадигмы. Это синтетическое разрешение не обязательно представляет трудную проблему; однако, следует отметить, что радикальный сдвиг в ориентации может привести к внутреннему разладу и требует значительной гибкости от участников.
Контрпереносная ситуация изобилует также и индуцированными чувствами вдобавок к вышеупомянутым невротическим, смешанным и квази-трансцендентным. Пациент и терапевт сильно рискуют подвергнуться психическому заражению. В этой терапии они оказывают максимальное воздействие друг на друга, и всегда нужно задавать себе вопрос: «Кто кого индуцирует?» Акцент на трансценденции не уделяет внимания этому вопросу, приглашая исследовать общее поле взаимодействия. Штайн (1984, р. 78) предостерегает, что такая «шаманская» авантюра несет в себе риск «folie a deux» и обращение направления терапии (пациент лечит аналитика). Это действительно тот канат, по которому, балансируя, идет аналитик, принадлежащий к типу «раненого целителя». Здесь нельзя недооценивать опасности и связанную с ними ответственность.
Глупцы сразу берут быка за рога. Конечно, Фрейд признавал, что его идеал аналитической «нейтральности» и техники содержат в себе много защитных, противо-контрпереносных компонентов24(См. Freud (1913, 1915). Честно признаваемые Фрейдом ограничения в вопросе о том, чтобы пациенты видели его —«Я не переношу, чтобы меня пристально разглядывали по 8 часов в день» — интересным образом анализируются Когутом на предмет их нарциссического измерения.). Юнг (1946) критиковал Фрейда за это, точно улавливая и высвечивая холодную тень фрейдистской техники. Однако, Фрейд, возможно, хорошо понимал и старался учитывать связанные с личными, профессиональными и социальными отношениями опасности его теории. В то же время Юнг смело преодолевал ограничения, но пал жертвой тех самых опасностей, которые нами здесь обсуждаются, — похоже, он переступал границу с некоторыми своими пациентками25 (Юнгианский аналитик Judy Savage обратила мое внимание на весьма интересную статью Carotenuto (1990), в которой высказывается предположение, что на взгляды Фрейда на контрперенос (не говоря уже о взглядах Юнга) серьезное воздействие оказал роман со Шпильрейн.)
Другая серьезная опасность заключается в самой сути такого типа работы. Как указывал Юнг (и как показывает первый случай этой книги — с миссис Ф.), в анализе могут проявляться потребности терапевта в интимности. Опять-таки, неизбежно, что терапевт, работая над собой, привносит в лечение себя целиком. О своих потребностях нужно знать и по возможности удовлетворять их в другом месте, а иногда и жертвовать ими. Это не шутка. Более того, работа с переносом и контрпереносом в целом тесно связана с темой инцеста. Работа аналитика сталкивается с личными и коллективными табу в опасной зоне фундаментального человеческого таинства и наиболее сложных глубоких эмоций. Юнгианский аналитик А.Хилл говорил (в личной беседе), что у аналитиков есть эта «глубинная» тяга: «Мы так же тянемся к инцесту, как и наши клиенты». Поскольку, как отмечает Юнг: «Инцест символизирует союз с самим собой, он означает индивидуацию и становление собой» (Jung, 1946, р. 218).
Кроме того, всегда существует возможность самообмана в стиле анализа, основанного на контрпереносе, как и в любом другом. Излишняя преданность какому-либо одному подходу может быть проблематичной. В случаях, представленных в этой книге, можно было бы работать и по-другому или с другими акцентами — и все равно получить положительный результат. Таким образом, еще одно теневое измерение данного стиля связано с идеями, которые наиболее близки аналитику. Аналитик, обращающий внимание преимущественно на переносную динамику, может иметь склонность связывать материал пациента исключительно с аналитической ситуацией или с самим аналитиком. Подобным же образом, если аналитик склонен фокусироваться только на контрпереносе, это может быть связано с его нарциссической проблемой. Здесь важна способность легко освобождаться от включенности в анализ контрпереноса. При хорошей работе терапевт постоянно движется между субъективными реакциями (контрпереносом) и своими представлениями о том, что чувствует клиент (эмпатией). Эти две стороны тесно взаимосвязаны.
Плюралистическая позиция (Samuels, 1989) является не только теоретически верной, учитывая множество важных сторон психической реальности, она также полезна на практике. Реакции контрпереноса можно рассматривать многими способами, также как и перенос или любой другой материал пациента. Можно вспомнить замечание Юнга о «волновой» теории света — это и волна и частица, и то и другое верно (Jung, 1947, р. 229). Так что следует принимать во внимание различные возможности.
Фокусирование на контрпереносе определенно сопряжено с погружением в область неуверенности, неясности, и смешения субъекта и объекта. В целом, однако, этот метод не более подвержен всем этим опасностям, чем любые другие. Маловероятно, что проблемы контрпереноса не появляются в стилях работы, не учитывающих контрперенос. С другой стороны, в фокусировании преимущественно на собственных внутренних процессах аналитика может заключаться риск упустить или проигнорировать процессы пациента. Однако это не единственный возможный метод. Многое в изысканиях Юнга, работе лондонской школы, исследованиях Дикмана, а также всех авторов, упоминаемых здесь, в значительной степени связано с этой темой. Каждый автор привносил свои личные вариации, вполне заслуживающие внимания. Основные юнгианские принципы, касающиеся взаимной трансформации в анализе, вовлеченности аналитика, таинственных сил психики и телеологического взгляда на природу бессознательного, задействованы в моем подходе. Даже наиболее «невротический» контрперенос может содержать в себе, как сказал Юнг о неврозе пациента: «подлинное золото, которые мы никогда бы не нашли в другом месте (Jung, 1934a, р. 170).
И чтобы отыскать золото, приходится работать несколько иначе, чем виделось аналитикам раньше. Я пытался показать здесь способ работы с контрпереносом как с центральным элементом в анализе. В соответствии с юнгианскими принципами, между пациентом и аналитиком существует улица с двусторонним движением. Кроме того, внутри аналитика также происходят двусторонние процессы, включающие слияние и разделение. Они протекают в парадоксальном пространстве и основаны на некоторых сдвигах перспективы, которые описаны в этой книге. Аналитик работает «ближе к кости» или, если сравнить его с матадором, ближе к быку (иногда, во многих смыслах). Лучше сказать, что аналитик в данном способе работы действительно идет по тонкой грани между болезнью и здоровьем. Подобная концептуализация и метод работы, под эгидой архетипа раненого целителя, представляются мне вполне естественными и осмысленными.

Переводчик Л. Лагутина