Х. Томэ, Х.Кэхеле "Агрессия и деструктивность: по ту сторону мифологии влечений"

4.4.2 Агрессия и деструктивность: по ту сторону мифологии влечений.

(из двухтомника Х. Томэ, Х.Кэхеле "Современный психоанализ", т.1)

Поскольку Фрейд неправильно понимал происхождение сопротивления Сверх-Я и Оно, границы применимости психоаналитического метода проходят не там, где он полагал. Нет наследственных и конституциональных факторов, которые вносят столь решающий вклад в формирование потенциалов роста и развития каждого индивида, - там, куда их поместило фрейдовское определение влечений. Ни сопротивление Оно (как эротизированный перенос), ни сопротивление Сверх-Я (как мазохистическое повторение) не выводимы из консервативной природы влечений, которую Фрейд предполагал на основании своих метапсихологических размышлений над влечением к смерти. Введение независимого агрессивного или деструктивного влечения, производного от влечения к смерти, которое достигло своей кульминации в работе Фрейда "Цивилизация и недовольные ею" (1930а), оказало и негативное и позитивное влияние на технику лечения. В работе "По ту сторону принципа удовольствия" (1920g Фрейд описал навязчивое повторение консервативный характер инстинктивной жизни. Через десять лет он был изумлен тем, "как мы могли просмотреть вездесущность неэротической агрессивности и деструктивности и как же мы могли не отдать ей должного места в нашей интерпретации жизни...Я помню свое обственное защитное отношение, когда представление о деструктивном влечении впервые появилось в психоаналитической литературе, и то, как много времени прошло, прежде чем пришел к его признанию" (Freud 1930а, р. 120).
Адлер отвел агрессивному влечению особое и независимое место в своей теории невроза. Фрейд (1909) описал роль ненависти просто как клиническое явление, наример, как черту невроза навязчивых состояний, но вывел явление агрессии из сексуального влечения и инстинкта самосохранения. Уэлдер обобщает теоретический пресмотр в 1920-х годах следующим образом: "В то время как первоначально они рассматривались как объяснимые на основе сексуального влечения и инстинкта самосохранения - дихотомии ранней психоаналитической териии влечений - на основе Я, теперь их начинают рассматривать как проявление деструктивного влечения" (Waelder, 1960, р. 131).
Несмотря на неоднозначный прием, оказанный новому дуализму влечений Фрейда (см. Bibring, 1936; Bernfeld, 1935, Fenichel, 1935, Lowenstein, 1940, Federn, 1930), косвенное влияние, которое он оказал на технику лечения, было значительным даже там, где эта теория была встречена скептически, или даже отвергнута. "Даже аналитики, которые не верили в существование влечения к смерти, то есть понимали агрессивное влечение на основании клинической психологической теории, а не метапсихологической теории психоанализа", быстро приняли новую теорию и оказальсь под ее влиянием (Waelder, 1960). Ссылаясь на Бернфельда, Bernfeld, 1935, Уэлдер объяснял это следующими обстоятельствами:

"Старые теории нельзя было прямо связать с явлениями: последние следовало анализировать, то есть исследовать их бессознательное значение... Но такие определения, как "эротический", или "деструктивный", можно было непосредственно применять к сырому материалу наблюдения, без какой-либо предварительной аналитической работы по дистилляции, или очищению (хотя бы минимально)... Легко сказать, что пациент враждебен, гораздо проще, чем, например, реконструировать бессознательную фантазию из трансфертного поведения. Популярность этой концепции можно объяснить обманчивой простотой ее употребления (или злоупотребления?) (Waelder, 1960, р. 133-134).

Уэлдер призывает к теоретическому сравнению, добавляя ряд объясняющих модальностей к прежней аналитической теории агрессии. По его мнению, можно хорошо объяснить агрессивные и деструктивные проявления, используя старую теорию, то есть не предполагая существования независимого агрессивного влечения.

Деструктивное отношение, действие или импульс могут быть:
(1) реакцией на (а) угрозу самосохранения или, более обощенно , отнесены к Я; или реакцией на фрустрацию или угрозу фрустрации либидинозного влечения.
Или (2)они могут быть побочной продукцией активности Я, такой, как (а) овладение внешним миром или (б) контроль над собственным телом или душой.
Или (3)они могут быть частью или аспектом потребности либидо, которая так или иначе предполагает агрессивность по отношению к объекту, как, например, присоединение или вторжение. В первом случае враждебность испытывается к тем, кто угрожает нашей жизни или амбициям нашего Я (1а), или к тем, кто соперничает с нами за один и тот же объект любви (1б). Во втором случае нормальная попытка растущего организма овладеть внешним миром предполагает некоторую степень деструктивности, когда имеются ввиду неживые объекты, и какую-то меру агрессии в отношении человека и животного (2а). Или это может проявляться как побочный продукт нашей борьбы за достижение контроля над собственной душой (2б), что связано со страхом быть побежденным силой Оно. И наконец, это может быть неотъемлемой частью либидинозного стремления или его аспекта, который возникакет при оральном кусании, оральном поглощении, анальном садизме, фаллическом проникновении или вагинальном удерживании (3). Во все этих случаях появляется агрессиия, и иногда даже очень опасная; но нет необходимости постулировать дополнительно врожденное влечение к разрушению. (Waelder, 1960, р. 139-140)

В классификации Уэлдера имплицитно присутствуют два аспекта того принципа, которому следует уделить особой внимание. Можно рассматривать это поведение с точки зрения способности к реактивности, Спонтанная и реактивная составляющая человеческого поведения и чувств переплетены с самого начала. Деятельность по утолению голода, оральная активность, сексуальная активность - каждая обладает относительно высоким уровнем спонтанности. Преобладание влияния ритмических телечных и эндопсихических процессов над процессами, запускаемыми внешней стимуляцией, - это одна из определяющих черт инстинктивного поведения. Уэлдер подчеркивает реактивную природу агрессивности. Конечно, агрессивность была бы невозможной без спонтанной активности, характерной для человека, точно так же, как и для других живых существ. В этом смысле Кунц (Kunz, 1946b. p. 23) мог бы сказать, что "спонтанность составляет основу, делающей возможной реактивность".
Поскольку Фрейд описал развитие человеческой спонтанности на основе теории либилдо (а голод и сексуальность действительно имеют все черты влечения), было бы естественно отнестись к настолько же вездесущей агрессивности как к первичному влечению. Фактор, который, возможно способствует этому вплоть до сегодняшнего дня, - это представление о том, что нам остается отдать должное социальной значимости агрессивности, если мы признаем ее первичное пложение наряду с сексуальностью.
Положение о том, что агрессивность реактивна по своему происхождению, явно делает ее вторичным явлением, даже сводит ее важность к минимуму. Это ни в коем случае ни входит в наши намерения. Нам хотелось бы указать, что неинстинктивное происхождение агрессивности (ниже мы подробно отдадим должное этому предположению) - это именно то, что определяет зло в ее природе. Чтобы обрисовать эту линию агрументации, удобнее всего провести различия между агрессивными и деструктивными действиям и тем, что бессознательно и осознанно им предшествовало. Учитывая постепенность перехода от агрессии к деструкции, невозможно просто определить деструктивность как нечто относящееся к разорению и уничтожению, в конечном счете к убийству собрата. Напротив, экспансивное и агрессивное поведение не обязательно приносит боль, а в некоторым ситуациях может быть даже связана с удовольствием.
Возращаясь к списку Уэлдера, можно увидеть , что он считает проявления агрессивности реакциями на фрустрацию, или опасность, побочной продукцией самосохранения, или явлением , сопровождающим сексуальное влечение. Тогда остается, по Уэлдеру, лишь особенно злокачественная "сущностная деструктивность", которая ускользает от нашего понимания. Он говорит, что

проявления агрессивности нельзя рассматривать как реацию на раздражающую причину потому, что они настолько разнообразны по интенсивности и длительности, что их трудно подогнать какой-либо схеме стимул-реакция; их нельзя рассматриватькак побочную продукцию активности Я , потому что они не сопровождают теперешнюю активность Я и их не удается объяснить как производные прошлой побочной активности Я; и, наконец, их нельзя рассматривать как часть сексуальных влечений, так как не похоже, чтобы какое-либо сексуальное удовольствие было с ними связано (Waelder, 1960, р. 142).

В качестве примера сущностной деструктивности Уэлдер привел самый чудовищный случай в истории: ненасытную ненависть Гитлера к евреям. Он добавил: "Трудно понять, как это можно объяснить на основании реактивности, слишком она безгранична и неистощима" Waelder, 1960, р. 144).
Мы полностью согласны с Уэлдером в том, что безграничность и неистощимость этой ненависти и подобных форм деструктивности невозможно объянить с помощью схемы стимул-реакция. Конечно, открытие Фрейдом бессознательной готовности к ответной реакции позволило понять именно такое поведение, которое ускользало от понимания, то есть такое, причина которого не распознана или которое соврешается непропорционально причине. Эта диспропорция причины и реакций характеризует бессознательно направленные цепочки мысли и действий, особенно галлюцинаторные. Неистощимая ненасытная воля к разрушению , которая охватила большую часть немецкого народа при Гитлере , - это нечто, выходящее за рамки того, что мы обычно характеризуем как инстинктивные явления.
Мы упоминаем здесь о самом чудлвищном случае деструктивности, так как считаем, что политическое преследование народа оказалось экстремальным опытом, способствовашим пересмотру психоаналитической теории агрессивности. Однако события новейшей истории оживили также и веру во влечение к смерти; поэтому глубокий пересмотр истории, начавшийся с 1970-х годов , остался по большему счету незамеченным. Какие бы примеры преследования, какие бы апокалиптические угрозы и какие бы независимые направления внутри психоанализа ни способствовали этому, в последние годы фундаментально пересматривается и уже не признается психоаналитическая теория влечений.
На основнии тщательного психоаналитического и феноменологического анализа агрессивных и деструктивных явления многие известные авторы (Stone, 1971; A.Freud, 1972; Gillespie, 1971; Roochlin,1973; Bach, 1984) независимо друг от друга пришли к заключению, что злонамеренная человеческая деструктивность не обладает чертами, которые традиционно характеризуют влечения, такими, как сексуальность и голод, как в психоанализе, так и вне его. Верно, что А.Фрейд, ссылаясь на Эйсслера (Eissler, 1971), сделала тщетную попытку спасти теорию влечения к смерти. Но ее ясная линия аргументации о том, что некоторые черты влечения , например, особый энергетический источник, отсутствуют у агрессии, не оставляет места для влечения к смерти. То, что рождение и смерть являются самыми значительными событиями в жизни человека и что любая психология, заслуживающая своего названия, должна отводить смерти важное место в своей системе, как подчеркивает А.Фрейд, цитируя Шопенгауэра, Фрейда и Эйсслера, - все это не указывает на существование влечения к смерти, а лишь говорит о психологии смерти (Richter, 1984).
Клинические наблюдения детей и взрослых в анализе , так же как и прямые наблюдения над детьми, о которых упоминает А.Фрейд, - все это не выходит за рамки, очерченные Уэлдером. То, что критики инстинктивной теории агрессии до сих пор не имела большого влияния, конечно, сваязано с тем, что мы все еще пользуемся нашим обычным словарем. А.Фрейд продолжала основывать свои описания клинических наблюдений на теории влечений, даже после того, как инстинктивный характер агрессии был опровергнут, что следует из ее наблюдения:

Дети в анализе могут быть сердитыми, деструктивными, обижающимися, отрицающими, нападающими по самым разным причинам, и лишь одна из них - прямая разрядка подлинных агрессивных фантазий или импульсов. Остальное - это агрессивное поведение на службе Я, то есть в целях защиты: как реакция на тревогу и эффективная защита от нее; как сопротивления Я ослаблению защиты; как сопротивление вербализации предсознательного и бессознательного материала; как реакция Сверх-Я против сознательного признания производных Оно, сексуальных, иди агрессивных; как отрицание любой позитивной либидинозной связи с аналитиком; как защита от пассиавно-женственных устремлений ("импотентный гнев") (A.Freud, 1972, р. 169; курсив наш).

Но какова же ситуация касательно причин разрядки подлинных агрессивных фантазий? После того, как А.Фрейд стала отрицать, что агрессия имеет свою собственную энергию, понятно, что стало уже невозможно утверждать, что такая энергия может разряжаться. Употребленное ею сжатое выражение подлинные агрессивные фантазии или импульсы" тоже требует комментария. Вполне возможно, что диффузные ненаправленые взрывы или взрывы, вовлекающие объект, лишь случайно присутствующий (как известная муха на стене), происходят реактивно в результате предыдущих травм, вкупе с неспособностью защитить себя, что может иметь внутренние и внешние причины. Удовлетворение от агрессии несравнимо с удовлетворением от голода и удовльствием от оргазма. После словесных споров возникает чувство : "Наконец-то я сказал ему, что я нем думаю!". Таким образом, удовлетворение агрессивно-деструктивных импульсов служит восстановлению ущемленного чувства собственного достоинства. Тот факт, что человек лучше себя чувствует после эмоциональной разрядки, чем до нее, очевидно связан с освобождением от напряжения.Но это напряжение тоже возникает реактивно и основано на фантазиях в самом широком смысле.
Представление о том, что у человеческой агрессивности и деструктивности отсутствуют черты влечения, ни в коем случае не уменьшает их важности, напротив,, именно эта особенно злокачественная вневременная и ненасытная форма ненависти, которая низвергается непредсказуемо и без всякой видимой причины, теперь становится доступной психоаналитическому объяснению.
Критикуя концепцию агрессивного влечения , А,Фрейд приходит к такому же заключению, что и Кунц, который критикует психоанализ с конструктивных позиций и даже внушает этим симпатию к себе. Мы будем обращаться к результатам его исследований. Тот факт, что феноменологический анализ Кунца позабыт, между прочим, является одним из многих признаков неудовлетворительной коммуникации между смежными дисциплинами. Сорок лет назад Кунц писал:

Не существует агрессивного "инстинкта" в смысле, в каком мы понимаем инстинктивную природу секусальности и голода...Поэтому мы не спорим о самом слове "инстинкт", потому что, конечно, мы можем приписывать "влечения" или "влечение" всему живому поведению и даже космическим событиям... Вопрос скорее в другом: учитывая, что мы, например, решили назвать инстинктивными действия, служащие удовлетворению сексуального влечения или голода, и полагать, что они по крайней мере частично определяются динамическими механизмами, которые мы обозначили термином "инстинкты", следует ли также описывать акты агрессии и деструкции как "инстинктивные" и назвать приписываемый им движущий фактор "агрессивным влечением"?... Или являются ли различия между двумя комплексами явлений настолько отчетливыми, что употребление одной и той же терминологии для обоих неизбежно ведет к заблуждению и является барьером для познания? Такова наша точка зрения. Агрессивные, деструктивные действия по своей сути отличаются от действий, обязанных своим происхождением сексуальному возбуждению и голоду, несмотря на многие черты сходства (Kunz, 1946b , pp. 33-34, 41-42).

А.Фрейд заключает, что у человеческой агрессии отсутствует все специфическое: орган, энергия и объект. Кунц подчеркивает, что у агрессии

в целом нет специфичности, как и в самом ее переживании, так и в форме ее проявления... Правильность гипотезы о неспицифической природе агрессии подтверждается, с одной стороны, отсутствием органа или поля выражения, первично обслуживаюющего агрессиию. Нам удалось определить, что существует предпочтение определенным зонам тела, меняющимся на протяжении жизни, и нам приходится допустить возможность, что такие связи могут формироваться и укрепляться вторично. Но отсутствует изначальный, хотя бы и не единственный орган, служащий агрессии, подобный пищеварительному тракту для удовлетворения голода или генитальной зоне - для сексуальности (Kunz, 1946b, p. 32).

Кунц продолжает защищать свое предположение о неспицифичности агрессии тем, что указывает на отсутствие закрепленного за ней объекта.
Спонтанная активность, как основа объектных отношений, является предпосылкой для реактивности, пишет здесь Кунц. Поэтому мы согласны с Кунцем, когда он подчеркивает, что огромный эффект и постоянную готовность к проявлению , присущее агрессии и деструктивности, можно понять правильно только в том случае, если предполагать, если она реактивна по своей природе:

Если бы агрессия была основана на специфическом агрессивном инстинкте, тогда она, по предположению, точно так же, как и другие потребности, основанные на влечениях, соответствовали бы более или менее выраженному и никогда полностью не отсутствующему ритму напряжения и расслабления, возбуждения и отдыха, воздержания и осуществления. Конечно, существует, кроме того, пресыщение агрессивными импульсами, когда удовлетворение немедленно следует за возникновением импульса, а также после сильно отсроченной рразрядки. Но все же оно не повинуется закономерности автономного фазового изменения, а связано с появлением и уменьшением тех тенденций, неудовлетворение которых сопровождается актуализацией агрессии. Очевидным исключением из этого является актуализированная агрессивность в результате прежнего накопления многочисленных импульсов, которая становится своего рода постоянной характерной чертой и время от времени разряжается без очевидной причины (Kunz, 1946, рр. 48-49).

Из этих критических замечаний следует теоретический и практический вывод: неспицифичность якобы инстинктивной природы человеческой агрессивности ведет к необходимости дифференцированного рассмотрения ее разнородных проявлений. Такое рассмотрение привело к раздроблению этой сложной области и к формированию частичных теорий, Соответственно, их эмпирическая валидность ограничена. Просто-напросто отдельный аспект объясняется почтенного возраста теориями, например теорией фрустрации - агрессии, на основнии которой Доллард с соавторами (Dollard et al., 1967), например, проверяли эмпирически обоснованные психоаналитические преположения о внезапном превращении позитивного переноса в ненависть. (см. Angst, 1980). C психологической точки зрения следует подчеркнуть, что даже в эксперементальных исследованиях агрессии, как выяснилось, решающее влияние на агрессивность поведения индивида оказывает степень, в какой его задевает событие, прежде описывающееся такими отдельными понятиями, как "фрустрация, атака, произвол" (Michaelis, 1976, p. 34).
Интересно, что Михаэлис приходит к процессуальной модели агрессии. Он утверждает: "Решающие факторы - это не акты фрустрации, нападения, или произвола, это скорее направление события, а потому и степень, в какой задет индивид" (Michaelis, 1976, p. 31). Мы считаем, что техническое умение, позволяющее нам обнаружить факторы, вызывающие агрессивные импульсы, фантазии или действия, ориентируются на ту степень, до какой кто либо задет или чувствует себя оскорбленным. В технике лечения, находящейся за пределами мифологии влечения, приходится предпринимать диференцированный анализ ситуативного происхождения агрессивных импульсов и фантазий, как рекомендовал Уэлдер.
Слабость связи влечения с объектом, как описывал Фрейд, существенно отличает человеческие влечения от животных инстиктов и их регуляции механизмами врожденной стимуляции. Это различие лежит в основе пластичности объектного выбора человека. Можно уверенно сказать, что слабость этой связи является отражением эволюционного скачка в процессе развития человека. Для описания этого Лоренц (Lorenz, 1973) пользуется термином "вспышка молнии". Метафора неожиданной яркости, возникающей при вспышке молнии, точно описывает переход бессознательной жизни на стадию сознания. Да будет свет - этой ссылкой на библейскую историю о сотворении мира можно было бы сказать, что с молниеносной скоростью создан свет, отбрасывающий тени и дающий возможность различить свет и тьму, добро и зло. А как же быть с громом, который обычно следует за молнией? Его сильно преувеличенное эхо достигает нас в знании о том, что вспышка молнии, как эволюционный скачок несет с собой способность создания символов и, следовательно, потенциал использования деструктивности на службе у грандиозных фантазий.
Деструктивные цели человеческой агрессии, такие, как уничтожение соплеменников или даже целых групп людей, как попытка геноцида еврейского народа - Холокост, выходит за пределы биологического объяснения. Никому не придет в голову оправдывать эти форму агрессии тем, что это - проявление так называемого "зла". Симптоматично, что одним из тех, кто напомнил психоаналитикм о значимости формирования символов для теории человеческой агрессии, был биолог фон Берталанффи(Bertalanffi, 1958).
Способность использовать символы не только делает возможной культурную эволюцию человека, она также позволяет индивиду отличать себя от других и помогает устанавливать барьеры для коммуникации между группами. Эти процессы могут способствовать раздуванию конфликтов до такой степени , "Как если бы это были межвидовые конфликты, цель которых, даже в царстве животных - обычно уничтожение противника" (Eibl-Eibesfeldt, 1980, p.28 ) . Здесь необходимо различать межвидовую и внутривидовую агрессии. Типичной чертой деструктивности, направленной на соплеменников, является то, что ее мишени дискриминируются и объявляются людьми второго сорта. Во внутригрупповой агрессии всегда играло существенную роль уничижительное отношение. Благодаря развитию средств массовой информации влияние пропаганды перешло в наше время все пределы, как во имя добра, так и во имя зла. В своем знаменитом письме Эйнштейну Фрейд особо противопоставлял агрессивность человека и ее деструктивно-дегенеративную форму эмоциональной приязанности посредствои идентификации: "То,что помогает людям разделять друг с другом свои важные интересы, дает эту общность чувств, эти идентификации. А структура человеческого общества в очень большой степени основана на них" (1933b, р. 212). Такие процессы идентификации также является основой терапевтических отношени, и, таким образом, негативный агрессивный перенос является переменной, зависящей от многих факторов.
В противоположность только что описанным процессам агрессивное поведение животных эндогенно контролируется ритмическими процессами. Исследуя поведение, Лорнц описал разрядки на объекты, которые истощают влечение и которые можно было бы назвать агрессивными. Можно провести аналогии между замещающей активностью и агрессией, которая разряжается на объект замещения, а также между "вакуумной" активностью и слепыми , кажущимися безобъектными действиями (Thoma, 1961) Терапевтические рекомендации Лоренца (Lorenz, 1963) в его хорошо известной книге "Так называемое зло" даются на уровне проверенного временем катарсиса и аффективного отреагирования. По существу, Лоренц считает, чито накопленный потенциал агрессии нуждается в психогигиенической редукции, которая означала бы конец человечества, и советует достигать этого при помощи более безобидных форм разрядки влечений, например спорта. На формулирование этих рекомендаций повлияла теория разрядки влечений м катарсиса. Таким образом, становятся понятными некоторые отдельные случаи безвредного негативного переноса. Агрессивность, реактивно возникающая при фрустрации, оставляет часть негативного переноса.
Впрочем, если следовать аргументации А.Фрейд, все простые объяснения и аналогии становятся сомнительными, поскольку человеческая агрессия не обладает резервуаром энергии или собственным объектом. В то время, как межвидовая агрессия у животных заключается только в обнаружении и убийстве добычи, человеческая деструктивность ненасытна. Фантазирование не связано рамками пространства и времени, и это привело, по-видимому, к тому, что не устанавливаются и не поддерживаются ритуалами надежные границы, так, как это происходит в мире животных (Wisdom, 1984). Агрессивное поведение между членами одного и того же вида у животных - либо между сексуальными соперниками, либо в борьбе за старшинство или территорию - прекращается, когда более слабое животное показывает свое поражение позой покорности или бегством (Eibl-Eibesfeldt, 1970). В мире животных дистанция способна положить конец соперничеству; наптотив, дистанция является предпосылкой человеческой деструктивности: образ врага искажается, как только он становится неразличим.
К тому же говорилось, фон Берталанффи отнес происхождение деструктивности человека к человеческой способности формировать символы и отличал ее от той агрессивной деструктивности, которая проявляется в поведении животных. Фактором, придающим агрессивности черты зла и делающим ее такой ненасытной, является ее связь с сознательной и бессознательной системами фантазии, возникающими, как кажется, из ничего и дегенерирующими до зла. Сама по себе способность формировать символы находится за пределами добра и зла.
Конечно, аналитика не может удовлетворить точка зрения, что фантазии о всемогуществе и деструктивные цели возникают из ничего. Мы знаем, что обиды, на вид совершенно банальные могут вызыватьпреувеличенные агрессивные реакции у чувствительных людей, и особенно в психопатологических пограничных случаях. Деструктивные процессы приводятся в действие, потому что бессознательные фантазии придают безобидным внешним стимулам вид серьезной угрозы. Психоаналитические исследования этой связи вновь и вновь подтверждают, что степень обиды, нанесенной извне, находится в прямой пропорции к количеству агрессии , от которой освобождает себя субъект посредством проекции. Кляйн (Klein, 1946) принадлежит честь описания этого процесса как объектных отношений в рамках теории проективной и интроективной идентификаций.
Все же так и не дано ответа на вопрос, каким детским переживаниям соответствует формирование грандиозных и деструктивных фантазий (и их проекции с последующим контролем объекта).Каждая мать наблюдает , что у маленьких детей сильные агрессивные реакции появляются особенно при фрустрации, и всем известно, что способность переносить фрустрацию понижается, если ребенка постоянно балуют. Поэтому Фрейд считал как чрезмерную строгость, так и балование ребенка нежелательным.
Если проследить историю развития систем фантазий, содержащих идеи величия, в конце концов можно прийти к вопросу , хорошо ли обосновано предположение об архаичных бессознательных идеях всемогущества и бессилия. Ясный ответ на эти вопросы дает теория нарциссизма: врожденное грандиозное Я Кохута реагирует на каждую обиду нарциссическим гневом. Осознание феноменологии повышенной чувствительности к обиде и нарциссического гнева - здесь мы предпочитаем говорить о деструктивности, - очевидно, является одним из самых старых и наименее противоречивых фактов психоанализа. Учитывая критику, направленную на метапсихологию, сейчас важно непредубежденно рассмотреть ту роль, каоторую сыграла способность человека формировать символы в происхождении человеческой деструктивности.
Если рассматривать самосохранение как биопсихологический регуляторный принцип, который можнт быть нарушен как изнутри, так и извне, то с этой точки зрения можно приписать самосхранению функцию не только достигать реактивного орального овладения объектом, но и развивать изощренную бредовую систему разрушения, служащую идеям о собственном величии. Фантазии, связанные с процессами символизации, в самом широком смысле этого понятия, присутствуют всегда. Поскольку фантазия связана со способностью формировать внутренние идеационные репрезентации, едва ли инфантильная агрессия может иметь то архаическое значение, которое ей приписывается положением из теории влечений о том, что нарциссическое либидо выражается в инфантильном всемогуществе. Фантазии величия, приводящие нас к сознательным и бессознательным желаниям, неистощимы в силу своей слабой взаимосвязанности и пластичности.
Знаменательно, что оральное и сексуальное желание насыщаемы, в то время как инструментализированная агрессивность нескончаема. Агрессивность обслуживает самосохранение, первично определяемое психическим содержанием. Поэтому мы придерживаемся старой классификации Фрейда и наделяем ее психосоциальным смыслом. Сначала Фрейд приписывал агрессивному инстинкту самосохранения, который также называл влечением Я, противопоставлял это влечение сексуальному, ответственному за сохранение вида. Согласно этой классификации, к влечениям Я относится и овладение объектом в интересах самосохранения. Если сильно расширить фрейдовское понимание термина "самосохранение", человеческую деструктивность можно рассматривать как коррелят самосохранения. Следовательно, ни человеческую деструктивность, ни сохранение видов нельзя рассматривать как чисто биологически регуляторные принципы. Тем не менее они остаются соотнесенными друг с другом, так как интенсивность и диапазон деструктивности находятся в отношениях взаимозависимости с фантазиями величия и их исполнением.
Это положение содержит в себе элемент реактивности, поскольку чем больше фантазий величия, тем сильнее опасность, исходящая от воображаемых врагов.
Тогда образуется circulus vitiosus (порочный круг), который находит все больше реалистических поводов, чтобы превратить воображаемых врагов в реальных оппонентов, борющихся за выживание. Такое самосохранение уже исходит не из биологии. Тогда - это не животная борьба за выживание, оно вполне может быть гарантировано, и, как правило, это так и есть. Можно даже сказать, что Homo symbolicus (человек символический) неспособен полностью развить свои изобретения и представить их в распоряжение агрессии до тех пор, пока не будут достигнут достаточный коэффициент безопасности, то есть пока слабая связка между влечением к насыщению и объектом не стабилизируется до такой степени, что каждодневная борьба за хлеб насущный больше не будет единственным или главенствующим занятием человека (Freud, 1933a, p. 177). За что борются социальные революционеры, такие, как Михаэль Кольхаас, если взять историческую фигуру, описанную в романе Г. Клейста? Главной целью , конечно, является не компенсация материальной несправедливости, причененной Кольхаасу, когда знатный человек украл у него лошадей.
Поскольку самосохранение, в узком и широком смысле, связано с удовлетворением жизненно важных потребностей, по-прежнему огромную практическую важность имеет проблема зависимости между депривацией и компенсаторным усилением зависти, мстительности или фантазий о власти. Но Фрейд продемонстрировал на примере последствий детской избалованности, что агрессивность не только компенсаторна по происхождению. Балование создает агрессивный потенциал у взрослых, так как умеренное требование начинает восприниматься как непереносимое: агрессивные средства применяются в целях самосохранения, то есть, чтобы сохранить status quo состояния избалованности.
Пересмотр теории агрессии имеет важное значение для техники лечения и затрагивает как сопротивление Я, то есть негативную террапевтическую реакцию, так и негативный перенос. Чем сильнее ощущение небезопасности в аналитической ситуации, то есть чем сильне угроза самосохранению, тем сильнее должен быть агрессивный перенос. Мозер описал те последствия, которые это может возыметь в аналитической ситуации, особенно если агрессивные сигналы не замечены в начальной стадии, следующим образом:

Если не уделяется внимание агрессивным сигналам (злости, гневу) , если они не приводят ни к каким действиям в поведении, чтобы изменить складывающуюся ситуацию, прогрессирует эмоциональное возбуждение. (Это соотвествует тезису Фрейда о суммировании сигналов) Наконец, перевозбуждение проявляется в состоянии злости или гнева, в котором возможно только прямое неконтролируемое агрессивное поведение... Аналитическая ситуация предупреждает моторную агрессию благодаря тому, что систематически создаются условия, пр которых, вкупе с инсайтом, оперативно усиливает недействие. Поэтому существует тенденция соматизировать аффективные взрывы, если им нельзя интерактивно препятствовать посредством интерпретаций аналитика (Moser, 1978, p. 236).

Один возможный недостаток преждевременных интепретаций негативного переноса был выделен Балинтом:

В этом последнем случае у пациентов можно предотвратить чувство полнокровеной ненависти или враждебности, потому что постоянные интерпретации предлагают средства для разрядки эмоций в малых количествах, которые могут не развиваться дальше чувства некоторого возмущения или раздражения. Аналитику, постоянно слишком рано интерпретирующему негативный перенос, таким же образом, как и его пациенту, тоже не приходится вступать в схватку с эмоциями большой интенсивности. Всю аналитическую работу можно проделать на "символах" ненависти, враждебности и т.д. (Balint, 1964, p. 160).

Кохут понимает негативный перенос как реакцию пациента на действия психоаналитика. это привело его к критике представлений о том, что корни человеческой агрессивности лежат в инстиктивной природе человека, и к интерпретации деструктивности в рамках теории Я.
Из несостоятельности той точки зрения, что человеческая деструктивность является первичным влечением, Кохут делает выводы, углубляющие наше понимание агрессивного переноса. Хотя мы не разделяем его мнения о том, что деструктивность представляет собой примитивный продукт дезинтеграции (Kohut, 1977, p. 119; 1985, p. 137), несомненно , нарциссический гнев относится к процессам, поддерживающим бредоподобное Я и рассматриваемые нами системы идентичности. Примеры этих систем можно обнаружить в личной и коллективной идеологии. Различие между агрессий и деструктивностью значительно. Чистая агрессия , направленная на людей или объекты , стоящие на пути удовлетворения, быстро исчезает после того, как цель достигнута. Напротив, нарциссический гнев ненасытен. Сознательные и бессознательные фантазии в этом случае становятся независимыми от событий, провоцирующих агрессивное соперничество, и действуют как ненасыщаемые силы хладнокровной деструкции.
Для техники лечения важно идентифицировать многочисленные обиды, которые пациент в аналитической ситуации действительно переживает, а не воспринимает через увеличительное стекло в преувеличенной форме. Детское бессилие , которое оживает в силу регрессии в аналитической ситуации, реактивно приводит к представлениям о всемогуществе, которые могут занять место прямых столкновений, если не принимаются всерьез реальные провоцирующие факторы "здесь-и-теперь". Нарциссические пациенты отказываются принимать участие в повседневных агрессивных конфликтах, потому что для них это немедленно становится вопросом "все или ничего". В силу своей повышенной ранимости эти пациенты находятся внутри порочного круга бессознательных фантазий мести. В рамках личной или коллективной идеологии создается враг, чьи черты облегчают проекции. Можно часто наблюдать , что нарциссический гнев трансформируется в повседневное относительно безобидное агрессивное соперничество, если в аналитической ситуации удается проследить происхождение этих обид.
Мы цитировали письмо Фрейда к Эйнштейну частично по техническим причинам. Негативные, агрессивные виды переноса надо рассматривать в контексте возможности создания значительной общей почвы - в смысле "мы-связи" Штербы (Sterba, 1934,1940) (см. гл. 2). Негативный агрессивный перенос также имеет функцию регуляции дистанции, поскольку идентификации возникают благодаря имитации и присвоению, и этот межличностный обмен неизбежно связан с повреждениями и обидами. Нахождение оптимальной дистанции - это самое главное, особенно для пациентов группы риска, которые на первый взгляд выглядят требующими особой степени поддержки и эмпатии. Правильное понимание профессиональной нейтральности, которая не имеет ничего общего с анонимностью, способствует этому (T.Shapiro, 1984).
Технические выводы, которые мы можем сделать из этих размышлений, соответствуют, до определенной степени, рекомендациям Кохута. Очень важно связывать реальный стимул "здесь-и-теперь" с его действительным смыслом. Может быть, этот реальный стимул присутствует даже и в том факте, что пациент обращается за помощью к аналитику. Вопрос в том, как быстро аналитик может перейти от ситуации "здесь-и-теперь" с ее реальной обидой к ситуации "тогда-и-там", в которой коренится преувеличенная гиперчувствительность, - вот тема, которую мы будем рассматривать на примерах клинических случаев во втором томе.