Абсурдные сны

Mali, а разве нужно пытаться проанализировать и "расшифровать" все, и (что главное) - разве это возможно?

Вот, что пишет Хиллман: http://www.jungland.ru/node/1058
"Классическую юнговскую установку в отношении сновидений очень хорошо выражает термин, который я бы позаимствовал в экзистенциальном анализе. (Экзистенциалисты умеют обращаться со словами и часто могут посмотреть на то, что все аналитики делали в течение десятилетий, под таким углом, который позволяет обнаружить нечто новое.) Этот термин можно выразить словами «наладить дружеские отношения» со сновидением. Участвовать в нем, проникнуться его образами и настроениями, хотеть больше узнать о нем, понимать его, играть, жить с ним, узнать его, сблизиться с ним, как с другом. Сближаясь со своими сновидениями, я сближаюсь со своим внутренним миром...
... мы не будем пользоваться терминологией Фрейда: где было Оно, там должно быть Эго. Произведя замену Оно на Эго, мы придадим сну рациональное значение. Тогда интерпретация сновидений превращается в своего рода перенесение всего материала с одной стороны моста на другую. Это установка на потребление бессознательного, на использование его для получения информации, силы, энергии, на эксплуатацию его в пользу Эго: сделай это моим достоянием, сделай это моим. Такая установка расщепляет символ, соединяющий эти две стороны психического. Она переводит сновидение в нечто известное, в знак или ярлык. (Это замена матери; это животное — твое половое влечение; те холмы и долины — экран с изображением дома твоего детства и инфантильных желаний.) Такие рациональные интерпретации, в которых делается попытка заменить Оно на Эго, фактически направлены на истощение бессознательного, на уменьшение его размеров, на его опустошение — а это враждебные действия. Они не позволяют «сдружиться» со сновидением. При расщеплении сновидения на иррациональное содержание и рациональное значение происходит расщепление психического. Сновидение, которое каждое утро дает возможность восстановить наш разделенный дом, подвергается насилию, и наши раны остаются открытыми; постоянно новый дольний беспорядок внизу, постоянно новый горний порядок наверху. Тогда бессознательное становится моим врагом, над которым надо работать: необходимо «умиротворить» его методами анализа, наблюдать или следить за ним с надежных позиций. Однако прежде всего необходимо лишить его силы. Существуют такие ситуации, которые будут отражаться в сновидениях в виде заросшего болота, паники среди животных, шторма на море, грязи на кухне, когда необходимы рациональное объяснение и ясная голова. Однако важнейшую роль играет само отношение человека к сновидению, частично обусловленное установкой к нему.
В дружбе эта связь сохраняется открытой, поддерживается постоянно. В этом случае, отказываясь от интерпретации сновидения, мы терпеливо предоставляем ему время; не торопимся делать выводы, принимать решения. Дружеские отношения со сновидением начинаются с простой попытки прислушаться к нему, записать на бумаге или в специальный дневник то, о чем оно рассказало. Отмечают тон сновидения, настроение после пробуждения, эмоциональные реакции спящего в процессе сна, радость, страх или удивление. Дружба — чувственный подход к сновидению; чувства, вызываемые сном, сравнимы с чувством к человеку, с которым у нас начинают складываться дружеские отношения. "

Самуэлс дает обзор подходов к толкованию снов в юнгианстве http://www.jungland.ru/node/1148

Простой вопрос, но непростой ответ ;) "а разве нужно пытаться проанализировать и "расшифровать" все, и (что главное) - разве это возможно?" -------- Возможно или невозможно - это вопрос для продвинутых :) Для новичка многое кажется невозможным: глядя хотя бы на то, как ловко интерпретируются запутанные сновидения на форуме, зависть берет :) Хочется знать, к чему хотя бы стоит стремиться, что пытаться расшифровать, а что оставить в покое. Хиллман, насколько я поняла из приведенной вами ссылки, вообще противник интерпретации сновидений? Я со своими сновидениями, прямо-таки по его описанию "играюсь" уже несколько лет: записываю их, бережно храню, перечитываю. Не более того. Вот и возник вопрос - является ли какая-то часть моей "коллекции" просто мусором бсс, а я его бережно перебираю, как старые семейные фотографии? (Я наверное опять пытаюсь упростить вопрос...) Trixter, спасибо, я конечно ещё внимательно перечитаю ваши ссылки, просто иногда легче спросить.

"Хиллман, насколько я поняла из приведенной вами ссылки, вообще противник интерпретации сновидений? " Он, скорее, противник ставки лишь на рациональные интерпретации.

Не хотелось бы, чтобы интерпретации сновидений оставляли бы впечатление чего-то, что может легко и исчерпывающе сделать даже специалист, того, в чем уже четко прописаны правила и методы толкования и, что они полностью обоснованы. На сайте много литературы на эту тему. Посмотрите также в индексном указателе.

Рискну предположить, что жизнь вам кажется не менее абсурдной, чем сновидения, которые эту абсурдность отражают. Но даже, если вы так не считаете, то временами она для вас все же непонятна. Это непонимание, то есть отсутствие видения связности вещей и есть причина восприятия мира (реального, сновидного) как абсурдного. Возможно, вам просто не достает определенных знаний, ключа, который бы открыл для вас смысл сновидений. Но может быть и так, что вы просто очарованы поэтикой абсурда, не случайно вы столько времени бережно перебираете сокровища своей коллекции. И тогда ваш путь лежит в сторону экзистенциализма, где абсурд не только не отрицается, но и мужественно утверждается. --------------- Ключ. Работы Фрейда, Адлера, Бинсвангера, Босса помогут освоить новые подходы. В частности Фрейд («Толкование сновидений») считает, что в сновидении причина и следствие часто меняются местами, что и вызывает ощущение алогичности сновидения. Чтобы разгадать такое сновидение, нужно осуществит «перевертыш» - трактовать следствие как причину и наоборот.

Г. Гессе "ПОДАРОК ВО СНЕ" В такую эпоху и при такой цивилизации, когда для каждого особого явления, медицинского ли, психологиче¬ского или социологического, созданы специальная наука, специальный язык, специальная литература, но антропо¬логии, науки о человеке, нет вообще, все человеческие обстоятельства и способности становятся порой неразре¬шимыми проблемами, удивительными странностями, иногда очаровательными, обаятельными, вдохновляющими, иногда же пугающими, опасными, мрачными. Расщеп¬ленное, не целостное уже, а разложенное на тысячи спе¬циальностей и произвольно установленных разделов че¬ловеческое существо превращается при этом, подобно микроскопическим препаратам в микроскопе, в набор картинок, многие из которых напоминают человеческий, животный, растительный, минералогический мир карти¬нок, чей язык форм и красок обладает словно бы безгра¬ничным числом элементов и возможностей, которые ли¬шены общего связующего смысла, хотя в отдельных дольках картинок может быть какая-то нечаянная, вол¬шебная, первобытно-творческая красота. Эта красота, это волшебство расчлененного, вырванного из целого, из ре¬альности, как раз и притягивает уже несколько десятиле¬тий художников и придает многим их лишенным смысла картинам такую прелестную печаль несуществующего, такую мимолетную, обворожительную красоту, что порой кажется, будто на них изображено нечто целостное и под¬линное, не единство, правда, и прочность мира, а един¬ство и вечность смерти, увядания, бренности. Так же как работают эти художники, расчленяющие целое, разлагающие твердое, перетасовывающие элемен¬ты форм и выстраивающие из них новые, безответствен¬ные, но восхитительные комбинации, так работает наша душа во сне, и не случайно к новым человеческим типам нашего времени, каких не было прежде, прибавился и тип человека, который уже не живет, не творит, не несет ответственности, не действует, не располагает, а видит сны. Он видит сны ночью, а часто и днем, он привык за¬писывать свои сны, и, поскольку на то, чтобы записать сон, уходит БО много раз больше времени, чем на то, что¬бы увидеть его, эти литераторы от сновидений донельзя заняты всю свою жизнь; они никак не могут кончить, ни¬как не могут записать хоть половину того, что им снится, и это просто чудо, что между сновидением и записывани¬ем они еще как-то ухитряются принять пищу или при¬шить пуговицу. Эти литераторы от сновидений или про¬фессиональные сновидцы превратили часть, в здоровые времена малую часть, жизни, побочную функцию сна, в главное дело жизни, в ее средоточие и основное занятие. Не будем им в этом мешать, не будем смеяться над ними, хотя мы порой улыбаемся и пожимаем плечами.. Мы, правда, находим занятие этих людей неплодотворным, но, с другой стороны, мы находим его безобидным и не¬винным, эгоистическим, правда, по-детски, немного сума¬сшедшим, правда, как мы сами, как весь сегодняшний мир, но не на злой и опасный лад. Человек, узнавший од¬нажды, как вкусен стакан вина, может при случае стать пьяницей, превратив стакан вина в смысл и центр своей жизни, а человек, узнавший однажды здоровый и освежа¬ющий вкус сырых овощей, может при случае стать из-за этого профессиональным сыроедом и фанатиком гигие¬ны; это тоже относительно безобидные разновидности сумасшествия, и они никак не опровергают прелести вина и полезности салатов. Правильнее, нам кажется, от¬давать иногда должное и стакану вина, и сырым овощам, но не делать из них ось, вокруг которой вертится наша жизнь. Так же обстоит дело со снами и рассуждениями о снах. Мы не думаем, что они созданы Богом для того, чтобы быть профессией и главным делом человеческой жизни, но часто мы замечали, что слишком мало снов и слишком мало внимания к нашим снам — это тоже что-то неправильное. Нет, время от времени нам следует склоняться над этой прелестной бездной, чтобы поди¬виться ее тайнам, обнаружить в разорванной череде ее картин намеки на что-то целостное и подлинное и полю¬боваться несказанными часто красотами ее фантомов. На днях я был во сне в Тессине, в немного чужом, слишком возвышенном, каком-то преувеличенном Тес¬сине, и шел с кем-то по незнакомому предместью, где между стенами, оградами и новостройками виднелись горы. Среди зданий выделялось одно, которое называ¬лось «Новая мельница», очень высокое, многоэтажное, светло-красное; в нем, несмотря на его непропорцио¬нальность и огромность, было какое-то странное очаро¬вание, я то и дело поглядывал на него. Но мы не гуляли без дела, а шагали довольно энергично, кажется, мы шли к поезду, несли какую-то кладь и, не зная дороги, торо¬пились и беспокоились. Кто был мой путник, неясно, но, во всяком случае, это был близкий, задушевный друг, неотделимый от меня и моей жизни. Мы подошли к ка¬менной ограде, за которой довольно тесно стояли старые запущенные дома, и я покинул улицу, перемахнул через низкую ограду одним большим шагом и пошел туда даль¬ше, хотя, казалось мне, точно знал, что дороги там нет, что там мы очень скоро заблудимся в дворах, садиках и дру¬гих частных владениях и навлечем на себя неприятности своим вторжением. Однако ничего подобного не про¬изошло, мы без помех продвигались вперед, все в том же беспокойстве спешки, рядом с нами и позади нас тоже шли люди, и на этой дороге, которая дорогой не была, я издали увидел среди других фигур шедшего навстречу мне одного своего старого друга, он нисколько не изме¬нился за те долгие годы, что мы не виделись, и как бы нисколько не постарел. Но оттого, что мы торопились, да и по каким-то другим, неясным причинам, здороваться с ним мне не хотелось, я отвел глаза и сделал вид, что мы незнакомы, и вот он прошел мимо нас, вернее, исчез, прежде чем поравняться с нами, словно угадав мое жела¬ние и уступая ему. Тут между домами справа от нас открылся некий вид, из-за которого я не забыл этот сон и пожелал записать воспоминание о нем. Открылся вид на просторную, плавно поднимающуюся высоко вверх местность. «Неужели ты не видишь? — крикнул я своему товарищу, не останавлива¬ясь однако. — Так смотри же, смотри, это же невероятно красиво!» Мой друг взглянул туда, но остался спокоен и ничего не ответил. А меня эта картина задевала за живое, я впивал, я вбирал ее в себя, как великий подарок, как редкостное исполнение желания. И необыкновенность этой местности состояла в том, что она была одновремен¬но действительностью и искусством, одновременно мест¬ностью и картиной-пейзажем. Она поднималась в гору, посредине, на предгорье, стояла церковь, кругом — де¬ревни, позади розово светящиеся гребни гор, на склоне ниже церкви — две маленькие нивы, и прежде всего бла¬годаря этим нивам все казалось, все виделось мне не только красивым, но и написанным красками и желан¬ным, а написаны они были отчасти неаполитанской жел¬той, отчасти смесью крокуса с большим количеством бе¬лил. Не было никаких холодных прохладных красок, все оставалось в гамме красного и желтого. Рядом с нами по дороге шел молодой человек (фран¬цуз или житель французской Швейцарии) со своей женой. Когда я так восторженно и увлеченно указывал своему спутнику на открывшийся вид, швейцарец приветливо-хитро улыбнулся мне и сказал: «Да, правда ведь, ничего прохладного, одни только теплые краски — так примерно сказал бы Сезанн». Я счастливо ему кивнул, и у меня уже зачесался язык перечислить ему как коллеге краски этой картины: охра, неаполитанская желтая, крокус, белая, очень светлый краплак и так далее, но тут же мне показа¬лось это слишком интимным, слишком профессионапь-ным, и я не стал перечислять красок, но улыбнулся ему и порадовался, что вот еще кто-то видит так же, как я, ощу¬щая при этом и думая то же самое. Из сна, который продолжался и принес совершенно новые сцены, я сохранил картину этой теплой волшебной местности и ношу ее в себе как дар бога снов. Ее краски были любимыми красками моей палитры, когда я еще порой дилетантски занимался живописью, они одно вре¬мя преобладали также на палитре моего друга, художника Луи. Но поразительно и немного жаль: когда я воссоздаю себе наяву увиденный во сне идеальный пейзаж, сияние которого было так волнующе прекрасно, несло столько счастья, эти маленькие желтоватые нивы, эту красновато вздымающуюся горную церковь, всю эту игру теплых, желтых и красноватых тонов, всю эту сказочную и торже¬ственную музыку его палитры, пейзаж этот, правда, все еще светится, он, правда, все еще теплый, красноватый, но он уже чуть-чуть слишком красив, чуть-чуть слишком розов, чуть-чуть слишком гармоничен, чуть-чуть слащав, даже чуть-чуть пошловат. И теперь мне трудно сохранить этот подарок в полной целости, защитить его от скепсиса и критики, радоваться и при воспоминании прежней чистой радостью его кра¬соте, наполнившей меня на какую-то секунду сна таким неимоверным счастьем. По пробуждении и при попытке снова точно представить себе его красоту она показалась мне уже чересчур красивой, уже чересчур смазливой, уже чересчур идеальной, и эта тайная критика не умолкает хотя бы лишь на мгновение. И не было ли в той полной понимания улыбке романского коллеги, в его словах о пейзаже, которые он без нужды вложил в уста старика Сезанна, — не было ли в этой сочувственной улыбке художника или знатока еще и чего-то хитрого, авгурского?

Володя, ты ;) ударился в ;) постмодернизм - все литература... :) ;)

Как красиво!!!

Лешь, я просто ударился в чтение интересных мне авторов :)

"и это просто чудо, что между сновидением и записывани¬ем они еще как-то ухитряются принять пищу или при¬шить пуговицу" Вот уж попали в точку :) Люблю Гессе, эх... А я сплю так долго, что не только на пуговицы времени не остается, но и на записывание снов. И на их анализ тоже. А на чтение Фрейда тем более :) Мне бы высыпаться за 5 часов, как Владимир...