Глава 2 Мифология на первой стадии процесса: трансформация маскулинности

1. Введение

Миф о Нарциссе представляет собой образное выражение психического состояния, находящегося между индивидуальным и архетипическим полюсами. Это состояние имеет нечто общее с каждым из этих полюсов и отличается от них обоих. Нарцисс -это образ, воплощающий способ бытия при вступлении в архетипический мир или, наоборот, способ выхода из него с присущим такому выходу стремлением остаться в архетипической реальности или напряжением, связанным с отделением от нее, презрением к индивидуальным отношениям, которые должны отличаться от надличностных, или столь же сильным отвержением инаковости божественной реальности, которая должна заменить близость живого человека.
Более осознанный характерный образ Нарцисса существует в описании «магическо-фаллической» фазы развития Эго, сделанном Эрихом Нойманном86. Более бессознательный аспект связан с растворением маскулинности и фемининности, которые в главе 1 я назвал соответственно черным магом и фальшивой невестой. Такое растворение противоположностей довольно давно прослеживалось в мифологии и искусстве. Как отмечал Ф.А. Йетс в своем труде «Французские академии XVI века», по этому принципу были созданы декорации в Зеркальном зале в Шато д'Анэ, которые представляли собой пары противоположностей: Трезвость и Пьянство, Любовь Прошедшую и Любовь Вернувшуюся, Лишение Девственности и Торжество Девственности, Нарцисс, противопоставленный Гермафродиту, и т.д.87
Это мифологическое сознание - если акцентировать внимание на «чудовищной» сущности гермафродита, представляющего собой преждевременное или насильственное объединение противоположностей, - позволяет распознать растворение противоположностей в сущности Нарцисса. Но в той же мере оно говорит о том, что мир, от которого Нарцисс стремится отделиться, пока еще не разделен на противоположности. А так как будущее определяется архетипом, в перспективе гермафродит предсказывает новое соединение противоположностей, в котором маскулинность и фемининность становятся творчески взаимно обратимыми, что, в частности, приводит к тому, что деятельность и бытие обретают одинаковую ценность. Но в расплаве противоположностей (будь то состояние регрессии или состояние, связанное с развитием) «родители мира» пока еще не отделились друг от друга88, в клиническом смысле проекция еще не выражается ярко, и потому преобладают более ранние архаичные психологические механизмы, такие как проективная и интроективная идентификация89. Материнский мир уже не объемлет и пока еще не освобождает, а элементы маскулинной природы по-прежнему связаны с материнским началом в качестве «патриархального уробороса»90 и для дальнейшего отделения ожидают появления духовности в человеческих отношениях.
Занимая промежуточное положение (то есть не будучи ни личным, ни архетипическим, а их смешением), миф о Нарциссе представляет собой драму, посвященную отношениям Нарцисса с нимфой Эхо. Его мать, Лириопа, - тоже нимфа, мифологическое существо, по своей природе не была ни божеством, ни человеком; она являла собой нечто промежуточное, и как раз именно это нечто составляет основу мифа о Нарциссе. И вся эта история может считаться вечной возможностью, существующей в человеческой душе не только в шестимесячном возрасте, когда младенец вступает в так называемую фазу отзеркаливания, не только в результате фиксации на этом этапе из-за недостатка материнской эмпатии, но в той же мере - в каждый момент, когда Эго соприкасается со своим архетипическим источником, чтобы затем обязательно отделить внутреннюю связь от пространственно-временной реальности.
Для нашего исторического момента миф о Нарциссе имеет такое же большое значение, как и в другие переходные эпохи, ибо архетипический мир уже перестали держать в напряжении коллективно одобряемые религиозные верования и он стал прочно констеллироваться в человеческой душе, действуя подобно магниту, втягивающему сознание назад, в архетипическую реальность. В таком случае Эго может казаться нарциссическим, но на самом деле оно будет втягиваться в область «пре-существования». Тогда оно может затормозиться в своем развитии, что приведет к появлению паттернов, называемых нарциссическими расстройствами личности, или же может возродиться, что повлечет за собой изменение внутренних и внешних объектных отношений: окружающие люди будут считаться отдельными личностями, а Самость -трансперсональной инаковостью. Может появиться новая структура Самости, которая будет гермафродитной в положительном смысле этого понятия: не смесью растворенных маскулинных и фемининных элементов, с которыми сливается Эго (и, как следствие, путаницей полов), а соединением противоположностей, устанавливающим равенство между деятельностью и бытием и сознательным эротическим союзом с другими и с бессознательным.
Но в процессе перехода или в «заторможенном» состоянии нарциссическое Эго попадает в промежуточную область, в мир нимф, а с клинической точки зрения - в область объектов самости и зеркального и идеализированного переноса. Эти переносы, то есть энергетически заряженные структурированные отношения, связывающие людей при констелляции нарциссического мира, не являются ни индивидуальными, ни архетипическими. Они представляют собой их слияние и в той же мере являются переходными между способностью видеть людей реальными, с присущими им человеческими качествами и сферами деятельности, и сознанием архетипического пространства, не имеющего никакого отношения к Эго.
Как правило, можно определить, являются ли нарциссические качества личности защитными, предохраняющими связь Эго-Самость, или же они представляют собой фиксированный паттерн и расстройство личности. Но эту разницу трудно уловить, имея только полный перечень симптомов, - для этого нужно воспринимать человека непосредственно91. Причина заключается в том, что нарциссическая личность может иметь огромную власть над другим человеком (соответствующую магическо-фаллической стадии в развитии взрослого). Здесь мало общего с властью мага, идентифицирующегося с архетипом, ибо маг полностью осознает силу и власть, которыми он обладает, а нарциссическая личность - нет. Но бессознательная нарциссическая власть держит под контролем чувства, направленные на объект или «мишень», вынуждая их бороться за свое существование или же постепенно возвращать обратно все, что от нее исходит. Такая власть не возвышает, не дает покоя и одухотворения, то есть всего, что может получить человек, сохраняющий связь с Самостью, но не идентифицирующийся с ней.
В этой главе не затрагиваются клинические вопросы, однако в ней мы по-новому подойдем ко многим клиническим аспектам, с которыми сталкивались в главе 1. Здесь мы сконцентрируем внимание на самом мифе о Нарциссе, впервые записанном в VIII веке нашей эры Овидием в «Метаморфозах»; этот миф передавали из уст в уста, изменяли и дополняли комментариями на протяжении всех последующих столетий. В этой литературе найдется много материала, отразившегося в клинических понятиях современной психотерапии. Но мы пойдем еще дальше и сосредоточимся на исследовании феноменологии нарциссизма, позволяющей открыть архетипическую и человеческую размерности бытия и увидеть в них образ Нарцисса.
Не понимая природу связи Нарцисса с архетипическим миром, совершенно невозможно увидеть какую-то цель или значение, присущие так называемым нарциссическим расстройствам личности; тогда остается лишь свалить их в общую кучу патологических явлений. И самое прискорбное, что эти застывшие нарциссические состояния останутся частью этой безликой массы в процессе всей человеческой жизни. Но и в этом нет совершенно ничего нового и ничего особенного для нашего времени. В той или иной мере так было всегда, и мы тщательно проследим за тем, как это происходило, и сделаем ряд других наблюдений, следуя тому, как из века в век менялись интерпретации мифа о Нарциссе.

2. Миф о Нарциссе: версия Овидия

Данный перевод мифа сделан Луизой Винж92. Я включил его в эту главу в полном объеме, поскольку нам будут интересны многие характерные подробности. Миф начинается с восхваления слепого прорицателя Тиресия:
Он, известный и в ближних селениях, и в дальних городах всей Беотии, давал ответы пришедшим к нему людям, и никто никогда не пожалел о том, что попросил у него помощи.
Первой, кто встал на путь изреченной им истины, была нимфа Лириопа, которой однажды овладел речной бог Кефисс, окружив ее со всех сторон водой своего потока. Когда пришло время, у беотийской нимфы появился на свет младенец, которого нимфа могла полюбить даже ребенком. Она дала ему имя Нарцисс. Когда мать Нарцисса спросила Тиресия, доживет ли ее дитя до преклонного возраста, великий прорицатель дал ей такой ответ: «Да, если он никогда не увидит своего лица». Тогда ей показалось, что эти слова ничего не значат. Но все, что произошло потом, подтвердило содержащуюся в них истину: и то, что с ним произошло потом, и то, как он умер, и овладевшую им безрассудную страсть. Достигнув шестнадцати лет, Нарцисс мог считаться и мальчиком, и мужчиной. Много юношей и девушек добивались его любви, но, гордый своим стройным телом, Нарцисс был так холоден, что ни один влюбленный в него юноша и ни одна влюбленная девушка не тронули его сердце. В один прекрасный день Нарцисс отправился ставить ловушки на оленей. За ним по пятам последовала нимфа по имени Эхо, голос которой можно было услышать только в повторении чужих криков; но он сразу исчезал, как только начинали говорить другие или же когда обращались непосредственно к ней.
До сих пор у Эхо был не только голос, но и тело. Но, несмотря на свою болтливость, она не могла говорить все, что хотела, а лишь повторяла последние слова из всего множества слов, которые слышала. Так Юнона отомстила Эхо за ее болтливость: часто, когда Юпитер развлекался со своими любовницами-нимфами у себя высоко в горах, Эхо отвлекала его жену Юнону длинными историями, позволяя горным нимфам убежать и скрыться от ее ревнивых глаз. Узнав об этом, Юнона сказала Эхо: «Твой обманувший меня язык будет меньше болтать, когда станет покороче и тем больше получит наслаждение, тем меньше будет говорить». Так все и получилось. И все-таки Эхо могла повторять последние фразы услышанной речи и возвращала обратно последние услышанные ею слова.
И вот теперь, увидев Нарцисса, бродившего по лесной чаще, она воспламенилась любовью и украдкой последовала за ним. Чем больше она к нему приближалась, тем сильнее в ней разгоралось пламя любви, подобно тому, как горит на конце факела липкая сера, которая вспыхивает сразу, как только ее подносят к огню. О, как долго она пыталась приблизиться к нему с чарующей речью, как ей хотелось умолить юношу полюбить ее! Но над ней тяготел запрет Юноны, к тому же она не могла обратиться к нему первой. Но Эхо была готова ждать, пока заговорит Нарцисс, и вернуть ему все, что он ей скажет.
Наконец юноша увидел, что отстал от своих спутников, и тогда он закричал: «Есть кто-нибудь здесь?» - «Здесь!» - ответила Эхо. Изумленный, он оглянулся вокруг и закричал громким голосом: «Приди!» - «Приди!» - отозвалась ему Эхо. Он посмотрел назад, но никого не увидел, и тогда закричал снова: «Почему ты бежишь от меня?» - и опять услышал в ответ собственные слова. Обманутый неизвестным голосом, он остановился и крикнул: «Пойдем со мной!». Эхо радостно закричала: «Пойдем со мной!» - и выскочила из своего укрытия, чтобы обвить руками шею Нарцисса и крепко сжать его в объятиях. Но, увидев, как приближается Эхо, он побежал прочь от нее со словами: «Руки прочь! Не нужны мне твои объятия! Я скорее умру, чем лягу с тобой!» - «Лягу с тобой!» - повторила она, и на этом все закончилось.
Отвергнутая нимфа скрылась в лесной чаще, пряча в листве горящее от стыда лицо, и всю оставшуюся жизнь провела одна в горных пещерах. Но хотя ею пренебрегли, любовь все еще жила в ней и даже росла вместе с ее скорбью. Бессонные бдения Эхо привели ее к полному истощению; она стала изможденной, морщинистой, а со временем ее тело совсем растворилось во влажном воздухе. От нимфы остались только кости и голос, а затем - только голос; говорят, что ее кости превратились в камни. Эхо прячется в лесах, ее больше не видно на горных склонах, но каждый может услышать ее голос, в котором она продолжает жить.
Так Нарцисс посмеялся над нею, как насмехался над другими горными и морскими нимфами и над своими товарищами-юношами. Наконец, один из них, презираемый Нарциссом, подняв к небесам руки, взмолился: «Пусть впредь он будет любить только самого себя и никогда не получит того, что любит!» Богиня Немезида услышала эту отчаянную мольбу. Неподалеку находился водоем с чистой серебряной водой. К этому водоему пастухи никогда не пригоняли стада. К нему не спускались козы, которые паслись на горных склонах. Его поверхность никогда не тревожили коровы, птицы, дикие животные и даже ветви, в тени которых он покоился. По берегам его росла трава, тянувшая из него воду, и находившаяся неподалеку рощица никогда не страдала от солнечного зноя. Привлеченный прелестью этого места, утомленный жарой и погоней юноша прилег на берегу, чтобы отдохнуть и напиться воды.
Чем больше он старался утолить свою жажду, тем сильнее она становилась. Когда он стал пить из ручья, то увидел на поверхности воды прекрасное отражение. Он влюбился в свою несбыточную надежду и поверил в то, что она сбудется, хотя она была только его тенью. В безмолвном изумлении Нарцисс смотрел на свое отражение, оставаясь лежать, подобно статуе, высеченной из парианского мрамора. Лежа на берегу, он любовался своими глазами, подобными двум сияющим звездам, своими локонами, достойными самого Бахуса и самого Аполлона, своими нежными щеками, шеей цвета слоновой кости, благородной красотой своего лица, румянцем, который от смущения выступил на его белоснежной коже: короче говоря, он обожал все это, обожая самого себя.
Завороженный, он желал самого себя; он воздавал хвалу, и предметом его восхвалений был только он сам; он долго искал, и объект его вожделений нашел его самого; он зажигал любовь в других, а теперь сам загорелся любовью. Сколько напрасных поцелуев он посылал пустому бассейну? Сколько раз он опускал в воду руки в стремлении обнять свое отражение, которое видел, и всякий раз его объятия оставались пустыми? Он не имел никакого понятия о том, что видел, но то, что он видел, воспламеняло его любовь, очаровывало его и смеялось ему в глаза. О, бедный маленький глупыш, зачем ты напрасно мучаешься, стараясь обнять ускользающий от тебя образ? То, что ты ищешь, сейчас находится здесь, но едва ты отвернешься, твой любимый образ исчезнет. То, к чему ты так стремишься, - всего лишь тень твоего отражения, в которой нет ничего реального. С тобой она пришла, с тобой она остается, с тобой она и уйдет, если, конечно, ты вообще сможешь уйти.
Так, лежа на берегу ручья, он не знал ни сна, ни отдыха и не думал о еде; распростершись в прибрежной тени, он пожирал глазами свое отражение и никак не мог на него насмотреться, пока совсем не лишился сил. Чуть приподнявшись, он повернулся к деревьям, раскинул руки и закричал: «О, лесные чащи, неужели у кого-нибудь на свете любовь была более жестокой, чем у меня? Может быть, в прошлом - вы ведь помните все, ибо живете века, - был еще кто-то, испытавший подобные страдания? Я очарован тем, что вижу; но то, что очаровало меня и чего я ищу, я никак не могу найти, и это видение приковало к себе мою любовь. И умножает мою скорбь то, что разделяет нас не огромный океан, не дальняя дорога, не горные перевалы, не городские стены с наглухо запертыми воротами, а прозрачная поверхность водной глади.
Он, находящийся там, сам жаждет моих объятий. Ибо лишь только мои губы устремляются к сверкающей воде, он поворачивается ко мне лицом и его губы ищут встречи с моими. Вам, наверное, кажется, что к нему можно прикоснуться -так мало разделяет наши любящие сердца! Кто бы ты ни был, приди ко мне! О, одинокий юноша, почему, почему ты избегаешь меня? Куда ты исчезаешь, когда я к тебе приближаюсь? Мое стройное тело и мои годы совсем не такие, чтобы их стесняться: в меня влюблялись многие нимфы. Твой дружелюбный взгляд дарит мне какую-то надежду, и когда я раскрываю тебе объятия, ты в ответ раскрываешь мне свои. Когда я улыбаюсь, ты улыбаешься мне, и когда я рыдаю, по твоим щекам бегут слезы. На мои кивки ты отвечаешь кивками, и по движению твоих сладостных губ я могу прочитать ответ на мои слова, хотя ни одно из них не достигает моих ушей. О, я - это он! Я чувствую это, и теперь я узнал свой собственный образ; я сам зажигаю пламя и сам же от него страдаю. Что же мне делать? Должен ли он добиваться меня или я сам должен добиваться его? Зачем вообще добиваться? Я имею все, что желаю; все богатство, которое у меня есть, делает меня нищим. О, если бы я мог отделиться от своего тела! И хотя моя мольба звучит очень странно для влюбленного, я хотел бы, чтобы мой возлюбленный исчез с моих глаз! А сейчас мои силы съедает печаль; мне осталось жить совсем недолго, и жизнь для меня уже не мила. Я не боюсь умереть, ибо смерть избавит меня от несчастий. Я бы хотел, чтобы он, мой возлюбленный, продолжал жить дальше, но будет так, как должно быть: мы умрем вместе, на одном дыхании».
С этими словами он, полубезумный, вновь повернулся к своему отражению. Его слезы капали в воду, ее поверхность покрылась рябью, и на какое-то время в ручье исчезло его отражение. Тогда он вскричал: «О, жестокосердный, зачем ты покидаешь меня? Оставайся со мной, не бросай в одиночестве того, кто так тебя любит! По крайней мере, так ты останешься моим, чтобы я мог хотя бы смотреть на тебя, не имея возможности к тебе прикоснуться, и, глядя на тебя, мучиться от жгучей страсти».
Полный скорби, он разорвал на себе тунику и бил себя в истощенную грудь мертвенно-бледными руками. Под ударами его грудь стала красной: так яблоко, с одной стороны белое, с другой может быть ярко-красным или гроздь еще не созревшего винограда уже может иметь пурпурный оттенок. Когда поверхность воды успокоилась и стала гладкой, он вновь увидел свое отражение и был уже не в силах это перенести. И, как желтый воск тает от мягкого тепла, как морозный иней исчезает под лучами утреннего солнца, так и опустошенного любовью юношу медленно пожирал внутренний огонь. Исчезли красно-белые краски, иссякли все его силы и вся энергия, исчезло все, что когда-то доставляло ему радость, очень мало осталось от того стройного тела, которое когда-то так привлекало Эхо. Но, увидев его таким, все еще полная гнева и не забывшая ничего, она его пожалела, и при каждом вздохе бедного юноши, при каждом ударе в грудь она возвращала ему эти звуки скорби. Он бросил взгляд на столь желанный ему ручей и промолвил, испуская последний вздох: «Тщетна была моя любовь. Прощай, мой возлюбленный!» - и все, что его окружало, вторило его словам. И когда он сказал: «Прощай!» - «Прощай!» - повторила за ним Эхо.
Некогда гордая голова Нарцисса опустилась на зеленую траву, и смерть закрыла ему глаза, которые когда-то были его украшением. Но его останки все еще продолжали смотреть на свое отражение в стигийском бассейне. Его сестры-наяды били себя в грудь и рвали на себе волосы в знак скорби о своем умершем брате. Дриады бормотали горькие причитания, а Эхо возвращала им скорбные звуки. Они стали готовиться к погребальному пиру, зажгли факелы и принесли похоронные носилки, но нигде не могли отыскать его тело. На месте, где умер Нарицисс, нашли цветок с желтой сердцевиной и белыми лепестками.
Эта нашумевшая в округе история принесла заслуженную славу прорицателю во всех греческих городах, и везде с почтением произносили имя Тиресия.

3. Изначальная структура мифа

Рождению Нарцисса предшествует насильственное соединение: Кефисс насильно овладел Лириопой. С точки зрения структуры оно указывает на проблемы, имеющие отношение к архетипу coniunctio - соединению противоположностей. Из клинической практики хорошо известно, что лечение нарциссических расстройств было связано главным образом с исключительно сильными защитами от отношений с окружающими и с бессознательным. Такому соединению препятствовал огромный страх («Руки прочь! Не нужны мне твои объятия! Я скорее умру, чем лягу с тобой!» -прекрасный образ установки нарциссической личности), поэтому исцеляющий терапевтический процесс в основном концентрировался на формировании единения в отношениях переноса-контрпереноса и на умении с ним работать. Миф о Нарциссе и его объяснения иллюстрируют проблему coniunctio, особенно в тех эпизодах, которые связаны с Эхо и отражением Нарцисса.
Но можем ли мы лучше понять личность Нарцисса (чей миф служит образным воплощением этиологии и возможной трансформации клинического нарциссического расстройства), если начнем его исследование с поиска символического смысла сцены насилия, то есть насильственного соединения, которое повлекло за собой рождение Нарцисса? Может быть, мы сможем что-то извлечь из негативного образа маскулинной энергии, Кефисса, или же из пассивного поведения Лириопы и ее обращения к прорицателю Тиресию?
Сначала рассмотрим образ Кефисса, речного бога, который имеет более высокий статус и является более «архетипическим» по сравнению с нимфой Лириопой. Совершенно ясно, что у него преобладает и даже переполняет его маскулинная сила, то есть форма власти, названная Нойманном патриархальным уроборосом:
«Образ патриархального уробороса граничит с отсутствием формы. Он относится к глубочайшему архетипическому представлению о... силах, существующих в женщине и тесно связанных с ее природой. Однако этот природный дух принимает космическую размерность. Более приземленному значению может соответствовать образ животного: змеи, птицы, буйвола или барана. Но как демонический или божественный дух, который внедряется в женщину и оплодотворяет ее, он принимает символический образ ветра, бури, дождя, грома и молнии... Несмотря на свой маскулинно-патриархальный аспект, символизм патриархального уробороса трансцендентен по отношению к полярности сексуального символизма, объединяя противоположности в единое целое»93.
Кефисс - река, связанная с культом Аполлона Дельфийского94, и в связи с Аполлоном ее можно рассматривать как избыточную духовную силу, характерную для жриц его храма. Но в данном случае, говоря о насилии над Лириопой, мы имеем в виду негативный аспект патриархального уробороса.
Связь, существующую между избыточной маскулинной силой и формированием нарциссического паттерна, проясняет одна шведская сказка. Она называется «Лось-Прыгун и маленькая принцесса Коттонграсс»:
Принцессу Коттонграсс переполняла любовь к людям: «Я юная и нежная. У меня хватит тепла на всех, и я хочу поделиться со всеми своей добротой». Она мечтала покинуть Замок Снов, в котором жила вместе со своими родителями.
Однажды ей встретился длинноногий Лось-Прыгун, и принцесса стала его умолять увезти ее из замка. В ответ он предупредил ее, что это будет очень нелегко сделать, но принцесса Коттонграсс продолжала настаивать на своем и, наконец, тот согласился. Принцесса забралась лосю на спину и покинула Замок Снов. Лось-Прыгун велел ей не отпускать его рогов и не вступать ни в какие разговоры с хитрыми эльфами, которые будут пытаться сбить ее с толку. Но коварные эльфы стали спрашивать принцессу про все на свете. Корона стала сползать с головы принцессы Коттонграсс, и она отпустила одну руку, чтобы ее поддержать. Эльфам только того и надо было: они выхватили корону и мигом умчались прочь. Лось объяснил принцессе, что на первый раз ей крупно повезло. Ночью, пока принцесса спала, он ее охранял, «был полон решимости сражаться и ни за что не хотел оставаться без нее».
На следующий день, посадив принцессу на спину, он поскакал через лес и старался двигаться так медленно, как только мог. Он снова велел принцессе не отпускать его рогов, когда лесная ведьма начнет приставать к ней с вопросами. Но платье принцессы вдруг стало с нее сползать, и она попыталась его удержать. Тогда ведьма вырвала платье из рук девочки и скрылась с глаз. Лось в который раз повторил принцессе, что ей крупно повезло: отпусти она обе руки, ведьма утащила бы ее вместе с платьем.
На сей раз лось сильно разозлился и решил мчаться без остановок. Ему становилось все труднее и труднее скакать наугад, не зная дороги. Вскоре он привез принцессу к уединенному маленькому озеру. Лось-Прыгун предупредил девочку, чтобы она берегла золотой медальон в форме сердечка, который носила на груди, и ни в коем случае не допустила, чтобы он упал в воду. Но когда чересчур самонадеянная принцесса взглянула в озеро, золотое сердце, подаренное ей матерью, упало в воду, и она не могла его достать. Девочка умоляла лося остаться, но тот настаивал на том, чтобы ехать дальше. Зачарованная принцесса осталась на берегу, продолжая смотреть на воду и тщетно пытаясь найти свое золотое сердце.
Прошло много лет. Принцесса Коттонграсс до сих пор сидит на берегу и завороженно смотрит на воду, скрывающую ее золотое сердце. Сегодня она уже не маленькая девочка. Теперь это стройное растение, одиноко стоящее на берегу водоема, увенчанное цветком белого хлопка95.
В этой истории у принцессы изначально существует сильная связь с матерью, которую символизирует золотое сердечко, ее подарок, но вместе с тем принцесса очень наивна. У нее присутствует ярко выраженный позитивный материнский комплекс; она подобна новорожденному ребенку, живущему в мире снов. При этом она знает, что должна покинуть этот мир, и в конечном счете это происходит, как обычно, при воздействии маскулинной энергии, которую в сказке символизирует Лось-Прыгун. Рано или поздно принцесса должна пройти через нарциссическую стадию, на которой появляется способность внутреннего отражения структуры Самости, и, следовательно, происходит формирование идентичности. Эта стадия следует за ее отделением от уроборического единства замка. Обусловленные негативным материнским образом, злые эльфы и ведьма символизируют регрессивные силы, стремящиеся удержать принцессу. Но, избавившись от ведьмы и эльфов, она застывает у водоема, потеряв вместе с подаренным матерью золотым сердечком, символизирующим эротическую связь с Самостью, способность двигаться дальше. Подобно Нарциссу, она остается зачарованной, регрессивно растворенной в бессознательном, лишившись даже малейшей возможности сознательного отражения Самости.
Изначальная позитивная связь с Самостью оказалась разорванной, так как маскулинная энергия является слишком примитивной, неуправляемой и навязчивой. Лось представляет собой символ патриархального уробороса, маскулинной силы, лежащей глубоко внутри процесса индивидуации, который выводит человека из бессознательной жизни и связанных с ней слияния и невинности. Но лось слишком дик, чтобы стать подходящим проводником; было бы гораздо лучше, если бы появился принц и женился на принцессе, а лось остался сторонним наблюдателем, не принимая человеческий облик. В данном случае развитие фемининности сталкивается с препятствием: принцесса регрессирует и превращается в растение - подобно тому, как Эхо превращается в камень.
Избыточная маскулинная сила, воплощенная в образах Кефисса и лося, является характерной особенностью нарциссического состояния. Даже при наличии изначально позитивной материнской связи, неуправляемость и избыточные смешанные потребности патриархального уробороса оставляют исходную Самость бессильной с точки зрения продолжающегося психологического роста и формирования идентичности. Влечение, связанное с маскулинной энергией, разрушает фемининность как в мужчине, так и в женщине, и тогда теряется способность к бытию, присущая осознанию того, что «Я есть», и играющая ведущую роль при формировании идентичности; ее место занимает навязчивая деятельность. (Спросите нарциссическую личность, кто она, и, как правило, в ответ вы услышите, чем она занимается.)

Сила Кефисса в той или иной мере начинает ощущаться, едва мы становимся мишенью для энергичного контроля, характерного для нарциссической части личности. Позитивная целеполагающая сущность такой энергии проявляется в требованиях: «Заткнись и слушай!» и «Будь со мной!». Она может переполнить Эго энергией, она же может привести человека к ощущению силы и реальной и достоверной эффективности. В своей негативной форме она оказывается садистской и безжалостно довлеющей в отношениях и бесчувственно их разрушающей и при этом подпитывается скрытой завистью, которая постоянно твердит о принципиальном отсутствии позитивного отзеркаливания.
С точки зрения отдельной личности, именно патриархальный уроборос несет ответственность за страх подавления эксгибиционистскои энергией и завистью; страх вызывает сильные защиты и давление бессознательного. Даже при наличии значительного материнского тепла нарциссические расстройства могут развиваться из-за проблем, имеющих отношение к архетипической маскулинной сфере. Очень легко переоценить роль материнского аспекта на ранних стадиях развития, недооценивая при этом негативное влияние маскулинных архетипических факторов. Оба аспекта являются ключевыми.
И в качестве проникающей в женщину энергии, и виде энергии, которая стремится подавить мужчину, сегодня патриархальный уроборический аспект коллективного бессознательного уже нельзя выявить в форме религиозных проекций (подобно ветхозаветному Яхве), а потому он проявляется в форме, характерной для актуального состояния. В течение длительного времени мужчины от него защищались, идентифицируясь с широко известной установкой мужского шовинизма; она имеет глубокие корни и связана с бессознательным осуждением женщин и даже ненавистью по отношению к ним. В свою очередь, женщины, в чем-то напоминая Лириопу, защищались от проникающей энергии с помощью мазохистских установок.
Поскольку эти защиты являются очень прозрачными, проясняется вызов, брошенный сознанию. Садистскую, контролирующую энергию, которую символизирует Кефисс в мифе о Нарциссе, следует противопоставить индивидуальному сознанию. Мужчина и женщина должны это делать не только индивидуально, но и вместе. Мужчина - из-за ответственности за нашествия на своего партнера патриархального уробороса, за «иррациональное безрассудство», истерию и страх, которые он взваливал на женщину; женщина - отвечает за развитие позитивного Анимуса, который служил бастионом, защищающим ее от подавления эмоциями. Ибо недостаточное осознание мужчиной своего состояния и его обычное стремление защититься от бессознательного обесценивания женщины канализирует энергию, вызывающую эмоциональное подавление. Так, например, отрицание мужчиной своих теневых аспектов часто становится определяющим фактором при констелляции негативной патриархальной уроборической силы, подавляющей его партнера, словно эта сила самостоятельно активизировалась в женщине.
Сущность образа Кефисса представляет собой важный аспект всей нарциссической структуры в целом. В главе 1 я обращал внимание на аналогию между алхимическим богом Меркурием и описанной в психоаналитической литературе феноменологией нарциссизма. Патриархальный уроборос является составной частью Меркурия, тем аспектом его нетрансформированной сущности, в которой противоположности сливаются, давая возможность новому развитию Самости. Архетипическая природа действующих сил в структуре нарциссической личности указывает на то, что за нарциссическими симптомами может по-новому развиваться Самость. Это развитие выходит за рамки отдельной личности. Оно должно указывать на изменение в коллективном бессознательном, которое, наверное, впервые нашло отражение в алхимических образах, но прежде чем укорениться, ему пришлось дождаться объективного взгляда и эго-развития научной мысли.
Архетипическая природа воплощаемых Кефиссом сил требует необходимой духовной установки. Здесь проблема состоит не только в личном отношении. Проблема нарциссизма прямо связана с религиозными аспектами, которые начинают проявляться в творческой деятельности, интроверсии и медитации и приводят к констелляции позитивной архетипической установки (скрытый намек на такую возможность содержится в образе Тиресия). Установка, которая учитывает архетипические доминанты и вместе с тем уделяет должное внимание вопросам, связанным с общением и проблемами переноса, в терапии нарциссических расстройств становится очень существенной. Растущее осознание того, что в процессе работы все эти факторы следует принимать в расчет, повышает интерес к юнгианскому подходу.
В лечении нарциссических расстройств личности существует важный феномен, который служит хорошим примером действия негативных уроборических сил. Речь идет о реакции контрпереноса, обычно возникающей в ответ на идеализированный перенос. К сожалению, она часто повторяет отношения, которые когда-то существовали между ребенком и родителем, то есть разрушение здоровой связи между Эго и Самостью, несмотря на попытки ее развития через идеализацию.
Идеализация, процесс, в котором идеальный или коллективный образ видится совершенным, всемогущим и мудрым, является тем естественным путем, по которому направляется энергия Самости. Это очень наглядно показали и Кохут, и Нойманн, рассматривая данный вопрос под совершенно разными углами96. Но личность, затормозившаяся в своем развитии на нарциссической стадии, слившаяся с Самостью и выстроившая прочные защиты от своей внутренней ярости и внешних отношений, испытывала страдания от того, что никогда не могла распространить свою идеализацию на другую значимую личность и не видела, как именно она принимает эту идеализацию. Соответствующее принятие идеализации включает в себя инстинктивное, если не осознанное понимание того, что этой энергией обладает маленький ребенок: объект идеализации не является богоподобным, но таковой является энергия, и эта энергия присуща возникающей у ребенка структуре Самости. Взрослый должен позволить этой идеализации существовать, чтобы позже ее снова можно было интегрировать в детскую психическую структуру. Этот процесс у нарциссической личности никогда не был успешным, и в психотерапии все возникавшие затруднения повторяются в отношениях переноса-контрпереноса.
Через реакцию контрпереноса в ответ на идеализированный перенос мы можем усилить ощущение действия силы патриархального уробороса. При этом терапевт чувствует, что на него «смотрят», его ценят, видят в нем источник мудрости и доброты, что приводит его к идентификации с такой эмоциональной реакцией. Сопротивляться этому очень трудно, ибо уверенность, свойственная такой реакции, является весьма навязчивой. Естественно, она опирается на неинтегрированный эксгибиционизм самого аналитика и его фрустрированную потребность в том, чтобы в нем видели уникальную личность. Но даже если эти потребности как-то интегрируются, сила идеализации может привести аналитика к тому, чтобы влиять на аналитическую сессию, самодовольно рассказывая анекдоты, истории из личной жизни, применяя мифологические амплификации и т.п. В результате у пациента вновь нарушается внутренний процесс, на который повлияло символическое насилие со стороны незеркального эксгибиционизма аналитика.
Негативные энергетические аспекты патриархального уробороса дают ясное представление о динамике клинической картины, возникающей в процессе лечения нарциссических расстройств. Существование мифической основы позволяет сделать эту уроборическую силу более обозримой, так как с чисто клинической точки зрения подступиться к ней очень сложно. Например, можно просто упустить из виду ее позитивную трансформативную природу и получить весьма пессимистичный взгляд на природу нарциссизма. Чисто позитивная установка может оказаться и просто иллюзорной. Но в представленном в главе 1 клиническом материале (параграф 7) мы встречались с позитивным аспектом патриархального уробороса - орлом, который сначала нападал на пациентку, не давая ей покоя, зато потом превратился в настоящего духовного проводника.
Межличностные отношения, особенно те, которые развиваются в процессе переноса-контрпереноса, весьма существенны для трансформации силы патриархального уробороса, и это дает все основания видеть в них положительный духовный потенциал. Но, повторяю, эта энергия трансперсональна по своей природе; ее нельзя извлечь из межличностных отношений, хотя они могут благотворно или же, наоборот, пагубно на нее повлиять. Обладая трансперсональной природой, эта констелляция может зависеть и от иррациональных, и от межличностных факторов; и от активной интроверсии, чем являются активное воображение и медитация, и от влияния любых внешних объектных отношений.
Теперь обратим внимание на мать Нарцисса, Лириопу. Ее роль кажется малосущественной, но есть ли в ее поведении нечто особенное, помогающее нам понять развитие Нарцисса? Исследователи мифа отмечали наличие «нарциссических» черт у его матери. Например, Роберт де Блуа в своем произведении «Флорис и Лириопа», появившемся около 1250 года, видит в Лириопе прекрасную принцессу Фив, не желавшую слышать ни о каких женихах. Обманом Флорис входит в доверие к гордой девушке и соблазняет ее, а затем бросает, когда она ожидает появления ребенка. Позже он пробивается наверх, становится доблестным рыцарем и двенадцать лет спустя возвращается, однако его брак с Ли-риопой по-прежнему считается бесчестьем для нее. Согласно переводу Винж, затем эта история переключается на Нарцисса, который был «столь же гордым и недоступным, как его мать»97.
Но нет ли в самом повествовании Овидия чего-нибудь подобного про Лириопу? Прежде всего почему все сосредоточено на судьбе ее сына? В ответ на вопрос, сколько будет жить Нарцисс, Тиресий говорит, что его жизнь будет долгой, «если он никогда не увидит своего лица». Но увидеть свое лицо, то есть узнать себя, значит отличить себя от других, то есть отделиться от материнского мира. Не проявляется ли таким образом в озабоченности Лириопы судьбой своего сына страх перед тем, что он отделится от нее?
Во «Флорисе и Лириопе» Лириопа имеет все характерные черты фальшивой невесты. Она сосредоточена только на самой себе и не отражает маскулинности. На этом же аспекте феминин-ности делается акцент в некоторых более поздних комментариях к образу Эхо, в которых нимфа считается простым порождением слухов (еще позже, в других комментариях мы увидим, как раскрываются ее положительные черты). Возможно, именно с отсутствием такого отражения у Лириопы связано насилие, совершенное над нею Кефиссом. Это обстоятельство должно соответствовать клиническим данным, которые свидетельствуют о частой констелляции кефиссоподобной реакции в ответ на слабое отражение, которое дает аналитик. То есть насилие может свидетельствовать о желании прорваться к эротической реакции пациента, которая заставляет обращать на него больше внимания.
Внутренне Лириопа должна указывать на недостаточную рефлексию Нарцисса, на тот дефицит внутреннего отзеркалива-ния, который привел его к ощущению своей уникальности. На внешнем, объектном уровне Лириопа проявляет черты, присущие нарциссической матери, которая поглощена только собой и совершенно нерефлексивна.
Теперь обратимся к Тиресию, Последнему образу четверичной структуры, существущей в самом начале мифа. Тиресий - это архетипический мудрец. Он обладает уникальными знаниями о проблеме coniunctio, в первую очередь потому, что из-за нее потерял зрение. Его попросили рассудить спор между Зевсом и Герой, которые не могли решить, кто получает больше удовольствия от секса - мужчина или женщина. «Часто, - ответил мудрец, - мужчина получает только одну десятую часть наслаждения. Девять десятых добавляет обладающая сладостным сердцем женщина». Услышав такой ответ, Гера пришла в ярость и ослепила Тиресия, но в качестве компенсации Зевс наделил его даром пророчества. Тиресий имеет отношение к проблеме coniunctio и в других историях. Например, в одной из них он находит совокупляющихся змей и убивает змею-самку. Совершив это убийство, он на семь лет превращается в женщину. Позже он снова видит двух совокупляющихся змей, убивает самца и тогда снова превращается в мужчину98.
Таким образом, жизнь Тиресия определяется той главной ролью, которую играет прорицатель в мифе о Нарциссе. В результате борьбы за власть между маскулинностью и фемининностью, Зевсом и Герой, он потерял зрение. Но одновременно обрел внутреннее зрение - видение бессознательного. (Тиресию было сказано, чтобы он единственный поддерживал thymos, свет сознания, в царстве Гадеса.) Образ Тиресия воплощает возможность трансформации через интроверсию, то есть через связь с внутренним миром. К этой позитивной возможности мы еще вернемся, рассматривая более поздние версии мифа о Нарциссе, а также в процессе анализа эпизода, связанного с отражением Нарцисса. Если бы Нарцисс мог войти в свой внутренний мир и узнать себя в качестве Самости, он бы умер, и его смерть означала бы, что охваченный своим тщеславием Нарцисс, как и соответствующий тип поведения нарциссической личности, должен исчезнуть.
Но ребенок, появившийся при соединении Кефисса и Лириопы, становится одиноким, он отвергает любые близкие отношения с окружающими и связь с самим собой. При такой родословной это не вызывает ни малейшего удивления. Нет ничего удивительного ни в уединенности, ни в хронической диффузии идентичности нарциссической личности с присущей ей и подавляющей ее внутренней потребностью в достижении власти, обусловленной силой Кефисса, стремящейся затопить Эго эксгибиционистскими энергиями. А также в том беззеркальном внутреннем мире, который символизирует Лириопа. Вместе с тем в образе Эхо миф показывает путь возможного развития личности, очень близкий к современным подходам в клинической практике.

4. Нарцисс и Эхо

Ранее уже упоминалось о том, что эпизод с Эхо был добавлен Овидием к уже существующей версии мифа. Если было именно так, то это лишний раз свидетельствует о гениальности Овидия, ибо Эхо, несомненно, представляет собой комплементарную Нарциссу фемининность. Кроме того, в образе Эхо проявляется характерный для клинической практики феномен, с которым приходится сталкиваться при работе с нарциссическими установками, направленными на установление максимального контроля над защитными механизмами. Тогда требование отзеркаливания (то есть того, чтобы мы «заткнулись и слушали») действительно низводит нас до функции эхо, пока мы не сорвемся и тем самым не испортим все дело, идентифицируясь с негативной силой Кефисса. Но с другой стороны, оказавшись вовлеченными в отношения зеркального переноса пациента, мы и сами находимся под контролем, и потому наш собственный голос звучит очень вяло.
Теперь возникает основной вопрос: как мы вторим эхом тому, что услышали? Следует ли нам просто пробормотать в ответ то, что нам было сказано, тем самым превратившись в обыкновенное зеркало, говорящее «да»? Или же у нас есть возможность стать эхом в более глубоком и более существенном смысле?
В ранних толкованиях мифа, вплоть до XII века, Нарциссу уделяли основное внимание, тогда как Эхо оставалась на втором плане. Но постепенно стала возрастать роль именно ее образа: Эхо вызывала к себе сочувствие, считаясь ярким примером неразделенной любви. Такое изменение отношения к этому образу указывает на развитие коллективного сознания. Вместе с тем эхо-повторение (в отличие от интерпретации) в последнее время стало все чаще применяться в терапевтическом процессе как способ эмпатического отражения. Становится все более и более очевидным, что процесс исцеления нарциссических расстройств личности в значительной мере зависит от того, как мы воспроизводим эхо-отражение.
Если наши ответы оказываются поверхностными, наше эхо будет похоже на Эхо из морализации Берхория XIV века: «Эхо является воплощением льстецов, которые окружают горы, то есть высокопоставленных людей... Если кто-то из великих что-то произнесет, такие льстецы будут повторять его слова и возвращать их ему обратно, как заклинание»99. А в XII веке Александр Некхам писал: «Под эхо подразумеваются люди, слишком склонные к разговорам; но в действительности им нужны лишь последние слова, которые все решают»100.
В психотерапевтическом процессе нарциссической личности можно пойти на поводу у желания слишком много говорить, оставляя за собой последнее слово. Это свидетельствует о возможности нашей идентификации с доминирующим над пациентом давлением его грандиозности. Наряду с этим существует тенденция к поверхностному отражению, которое создает впечатление, что нам становится скучно и мы больше не стремимся постичь суть нарциссических защит. Как правило, появляется сопутствующее ощущение, что независимо от нашей конкретной деятельности и способа, с помощью которого мы стараемся приблизиться к внутреннему миру пациента, этого все равно недостаточно. Подобно Эхо, мы можем ощутить невостребованность своей любви и неэффективность своего интереса; обычно мы чувствуем, что нас презирают.
И все-таки эхо может привести к весьма позитивному результату, если нам удастся понять содержащийся в нем смысл. Это интригующее объяснение Эхо заключается в следующем. По словам Винж, «символические афоризмы» Пифагора представляли собой сборник загадочных изречений, которые он адресовал своим ученикам и над которыми ломали головы неоплатоники и их последователи, пытавшиеся в XVI веке интерпретировать эти афоризмы. Среди них было изречение, переведенное на латынь Марсилио Фичино, которое удалось прочесть Джиральдо: «Молитесь Эхо, пока дует ветер»101.
Джиральдо говорит, что он не знает, как интерпретировать этот афоризм, но при этом отсылает нас к философу-неоплатонику Ямблиху, жившему в начале IV века: «Он говорил, что [Пифагор] имел в виду, что следует любить природное начало и божественную силу»102. Однако после публикации работы Джиральдо в начале XVI века этот афоризм продолжал привлекать интерес мыслителей, и в своем труде «Семь дней» итальянский адвокат Александр Фарра приводит описание Божьего пути к миру в соответствии с доктринами платонизма эпохи Возрождения, комментируя афоризм об «Эхо и ветре» следующим образом:
«Молитесь Эхо, пока дует ветер. Ветер является символом Святого духа... Он движет нашим сознанием, и тогда приходит в движение причинность. И как только это случилось, происходит отражение образа или формы и его последующее возвращение тем же путем к интеллектуальному единению, просветляя, затрагивая и донося до Бога все частицы души так, что при этом в них возобладает тот же божественный дух. Такое символическое отражение теологи называли Эхо... Она является дочерью голоса и, посылая божественную освященную благодать на весь духовный мир, оправдывает свое назначение, которое заключается в том, чтобы ей поклонялись и почитали ее, не чувствуя никакой тяжести в сердце. Так не получилось с неблагодарным Нарциссом, который, избегая влюбленную в него Эхо, сам влюбился в собственное отражение... В Эхо воплощен божественный дух, спустившийся с небес, чтобы просветлить нашу душу... Убегающий Нарцисс воплощает порочную грешную душу, не внемлющую божественному голосу»10-.
Из этого отрывка видно, что в данном случае нимфа Эхо аллегорически представляет связь, существующую между Богом и человеком. Эта связь дана в сравнении с отраженным светом или звуком.
Таким образом, с точки зрения психологии Эхо осуществляет связь между Эго и архетипическим миром. Такая же связь существует и в клинической практике. Возвращая эхом пациенту замечания, в которых проявляется его желание взять ситуацию под контроль, аналитик должен глубоко осознавать архетипическое (иногда его называют метапсихологическим) основание такого возвращения. Здесь требуется понять, что все сказанное пациентом не скапливалось в Эго аналитика, а проникало в его бессознательное, чтобы затем вернуться обратно к пациенту, не привнося при этом ничего нового, кроме смысла, достигшего осознания. Это циклический процесс, зависящий от способности распознать архетипическое значение в том, что с виду выглядит бессмысленным бормотанием, то есть именно то значение, которое позволяет ощутить деятельность зарождающейся Самости.
Интерпретация феномена эхо, предложенная неоплатониками, удивительно близка данным этнологических исследований древней культуры индейцев племени тукано, живущих в Южной Америке, в северо-западной части дельты Амазонки. У индейцев племени тукано существует хорошо продуманная модель развития личности, подразделяющая людей на четыре категории. К четвертой, высшей категории, относятся только три процента населения - священники и шаманы. Это исключительно одаренные личности, которые
«знают великий закон цепной энергии и механизм эхо, посредством которого Творение постоянно передает послания своего Творца.
Они видят разницу между восприятием и постижением. Воспринимать - значит видеть и знать. То, что можно увидеть и узнать, можно классифицировать. Постигать - это совсем иное: постигать - значит слышать и знать. Воспринимая, глаз видит и узнает, но, постигая, разум слышит и отражает, и то, что он услышал, является эхом всего существующего. Слыша это «эхо», человек узнает, что оно символизирует... В словах эхо, тень, образ, сущность выражаются символизм и символическое мышление»104.
Все это очень близко к взглядам неоплатоников; в обоих случаях эхо считается глубинной метафорой, позволяющей понимать скрытый смысл событий. Терапевт должен обладать способностью к эхо-отражению в духовном, а не профанированном смысле этого слова. Для этого требуется знать действия архетипических сил, иначе будет очень трудно «выпутаться» из разрушительной реакции контрпереноса. Кроме того, в процессе этой, наверное, самой скучной, бессмысленной защитной болтовни требуется осознать глубинную деятельность зарождающейся Самости.
Кажется, что образ Эхо в овидиевой версии мифа совершенно отличается от образов, присутствующих в афоризме Пифагора и концепции индейцев племени тукано. Он должен казаться всего лишь бледной копией рефлексивной способности психики, и, наверное, именно поэтому Эхо терпит неудачу в отношениях с Нарциссом, а ее жизнь приходит к столь трагичному финалу.
Однако нам не следует забывать обстоятельства, при которых существование нимфы было низведено до эхо. За это несет ответственность Гера, ибо именно она непосредственно участвовала в ослеплении Тиресия. И в обоих случаях речь идет о проблеме власти, о поединке между Зевсом и Герой. Подобно сильной негативной материнской констелляции в бессознательном Нарцисса, похожие негативные базовые констелляции приводят Эхо к печальному концу.
В этом смысле Эхо превращается в такой тип дочери, в котором «нет ничего материнского». Она служит Отцу и оторвана от материнского архетипа. Ее конечное состояние, в котором существует лишь бесплотный голос, свидетельствует об оторванности от материнского начала и является одной из причин, по которой ее эхо не вызывает нужного эффекта.
Конфликт между маскулинностью и фемининностью, который превалирует в этиологии Нарцисса, определяет и судьбу Эхо. Нарциссические расстройства характеризуются не только серьезными изъянами в развитии Эго, но и нарушениями при взаимодействии половых доминант, которое либо не достигает своей цели, либо определяется стремлением к власти. Это свидетельствует о слабом развитии структуры Анима/Анимус, требующей анализа с более глубоко укорененным эхо, отражающим глубинные слои психики. В связи с печальным концом Эхо можно также добавить, что отзеркаливание аналитика наиболее эффективно в том случае, если оно становится воплощенным. Иными словами, для такого отражения требуется ощущение телесного переживания и реальности; это не мимолетная символическая связь, а осознание и вступление в контакт с энергией этих символов в контексте всей жизни пациента.
Но является ли процесс эхо-отражения, представляющий собой эмпатическое зеркало и доходящий до необходимой глубины психики, достаточным для трансформации нарциссической личности? Разумеется, без чувствительного и эффективного отражения очень мало шансов проникнуть сквозь нарциссические защиты. Подобно Нарциссу, нарциссические личности приходят в ужас от того, что они попадают под контроль, ибо имеют очень слабое ощущение своей власти. Именно тогда в их поведении начинают преобладать садизм и излишняя жестокость, когда они испытывают на себе определенное давление. «Руки прочь! Не нужны мне твои объятия! Я скорее умру, чем лягу с тобой!» - вот ответ Нарцисса на притязания Эхо. Но, несмотря на глубокий смысл, заложенный в необходимости эхо-отражения, существует веская причина, заставляющая усомниться в его трансформирующей эффективности, даже если это отражение происходит на соответствующей глубине.
Говоря языком математики, применение эхо-отражения, клинического способа проявления эмпатии, может оказаться необходимым, но недостаточным. И в соответствии с повествованием мифа, трансформация нарциссической личности включает в себя нечто более существенное. Это нечто связано прежде всего с желаемым нисхождением в иную размерность, предполагающую возможность воплощения Самости, в отличие от ухода в духовное одиночество. За эхо стоят вполне ощутимые проблемы, связанные с яростью и завистью, а позже - с интровертированным ощущением Самости.

5. Проклятие зависти

Разные исследователи мифа о Нарциссе отмечали существенную роль, которую в нем играет зависть, и эти наблюдения подтверждаются современным клиническим материалом, имеющим отношение к нарциссизму. Так, например, поэт-лирик XVII века Дж. Марино в своей балладе «Ладон» (L'Adone) сравнивает любовника с Нарциссом и говорит о его наказании: «Он посмотрел на [свое отражение] и, приветствуя его, - увы, бедняга! - ощутил жестокую боль, увидев, как он обманулся. Как любовник и возлюбленный он кипел от страсти и вместе с тем коченел от холода, он был одновременно и стрелой, и мишенью, и луком, и выстрелом. Он завидовал непостоянству формы мягкой текучей воды»105. А в XVI веке в одном из сонетов Спенсера, где в теме Нарцисса звучит мотив неотразимой красоты, фактически дается описание зависти:
Мой жаждущий любви, мой ненасытный взгляд
По-прежнему стремится туда, где есть лишь боль:
Он никогда не будет удовлетворен.
Высокомерный, томится молча он, без жалоб и стенаний.
Ведь ничего вокруг в нем не поддержит жизнь,
Чем больше обретет он, тем сильнее жажда;
В нем живо изумление тщеславного Нарцисса,
который самого себя глазами пожирает:
мое великое богатство меня же и ввергает в нищету106.
В выражениях «высокомерный, томится молча он, без жалоб и стенаний» и «мое великое богатство меня же и ввергает в нищету» просматривается скрытое чувство зависти, подобное тому, которое слышится в восклицании Нарцисса: «Я имею все, что желаю; и все богатство, которого я достиг, делает меня нищим». Чувство, которое здесь прослеживается, можно выразить так: мне всегда будет чего-то не хватать; а все, чем я обладаю, лишь указывает на то, как мало оно для меня значит.
Присутствие зависти очень хорошо заметно в отношениях между Нарциссом и его поклонниками. Они испытывают к Нарциссу зависть, ибо он является для них желанным объектом, который оказывается совершенно недоступным. А в самых серьезных случаях такая зависть может привести к самоубийству, как происходит в пересказе мифа одним из древних авторов, Каноном: один из юношей, влюбленных в Нарцисса, испытывал такие страдания, что угрожал своему возлюбленному покончить с собой. И тогда Нарцисс послал ему меч!107
Если в версии Овидия мы обратим внимание на проклятие, брошенное Нарциссу одним из его поклонников («Пусть впредь он будет любить только самого себя и никогда не получит того, что любит!»), то распознаем в нем динамику зависти. Ибо суть проклятия заключалась в том, чтобы Нарцисс чувствовал такую же опустошающую зависть, как все его поклонники, и никогда не мог достичь желаемого, хотя объект его вожделений находился совсем рядом. Эта жалоба как бы подразумевала то, что ее услышит богиня Немезида. Согласно подробному социологическому анализу Хельмута Шойка, Немезида и зависть очень тесно связаны. Он утверждает, что классическая концепция божественной силы, в которой отражается принцип зависти, чаще всего связана со словом «немесис», добавляя, что «Нильсон обнаружил у Геродота склонность называть божество [Немезиду] "завистливой"»108.
В других пересказах мифа заклятие зависти несут на себе иные божественные фигуры. Обычно в этом контексте упоминаются имена Венеры и Амура. Во любом случае Нарцисс нарушает архетипический закон эроса и, превратившись в центр внимания, становится отличной мишенью для той самой зависти, которой он больше всего боялся. И здесь он ведет себя в точном соответствии с поведением нарциссической личности, избегающей любой близости, особенно ощущения потребности в ком-то, лишь бы не пробуждать в себе огромное чувство зависти. Может оказаться, что смертельное чувство зависти, с которым нарциссическая личность, как правило, впервые сталкивается в процессе общения со своей нарциссической матерью, должно предстать перед ней в полном обличье.
Мой клинический опыт говорит о том, что динамика зависти начинает влиять на процесс трансформации нарциссического расстройства личности после исчезновения защит во время зеркального переноса. Или же она проявляется изначально, в тот момент, когда нарциссические переносы выступают как основные защиты от зависти, от бессознательной веры в то, что ни один объект не желает принимать содержащиеся в переносе энергии, чтобы стать идеализированным или оказаться под контролем, как того хочется пациенту. Напротив, появляется прямо противоположное убеждение: никто и никогда не будет проявлять по отношению к нему достаточно заботы и внимания. Это вызывает ненависть по отношению к объекту, на который направлена энергия переноса, или, иными словами, к негативному переносу. И тогда возникает завистливая ненависть, которая, как правило, обращается обратно на Самость и проявляется как жгучая ненависть по отношению к самому себе. И действительно, проблема нарциссической личности, как и проблема Нарцисса, часто заключается не в любви к самому себе, а именно в ненависти. Так, например, в поэме Мориса Сцива, написанной в XVI веке, влюбленный сравнивается с Нарциссом: «Я переношу без жалоб муки любви, подобно Нарциссу, хотя я никогда не оскорблял Амура. Амур меня убивает, воспламеняя внутри любовь к недостижимому, но вместе с тем через любовь он хочет меня спасти»109. Такое состояние мучительной зависти, неизбежно приводящее к ненависти по отношению к самому себе, выражено в скорбном финале поэмы: «Зачем меня убивает моя ненависть, ибо тот, кто напрасно любит, и так уже почти мертв?»
Зависть причиняет Нарциссу наибольшие страдания именно в тот момент, когда он, оказавшись на берегу водоема, узнает свое отражение. Рассматривая разные интерпретации этого эпизода, мы можем обнаружить не только проблему зависти, но и способ ее возможного разрешения. Сцена с Нарциссом на берегу бассейна (или так называемый эпизод отражения Нарцисса) во все времена был самым популярным в мифе. Не следует забывать, что на берег водоема юношу привело именно заклятие зависти, и в той же мере, в которой в отражении или в увиденной Нарциссом тени можно усмотреть его возрождение, зависть сама но себе может обладать неким положительным потенциалом.

6. Нарцисс и его отражение

Важный ключ к пониманию эпизода, в котором Нарцисс видит свое отражение, можно найти в значении слов imago и umbra -отражение и тень. Оба эти слова рассказчик использует, обращаясь к Нарциссу: «То, что тебя влечет, - именно тень твоего отражения». Поскольку слова imago и umbra обычно заменяли друг друга, Винж замечает, что ей не совсем понятен смысл этого выражения. Но ее не удовлетворяет объяснение, что употребление этих слов - простая тавтология, особенно с точки зрения лингвистической точности содержания версии Овидия110. И потом, в чем вообще заключается необходимость этого обращения, зачем нам требуется сделать шаг назад и давать какие-то комментарии к ситуации, в которой Нарцисс остается на берегу водоема, когда его состояние и так не вызывает никаких сомнений?
Вряд ли следует сомневаться, что рассказчик приравнивает отражение и тень, недооценивая их смысл. Этот смысл прояснится для нас, как только мы вспомним, что представляет собой человеческая тень в традиции так называемых примитивных культур.
В своей книге «Золотая ветвь» в разделе «Табу и опасности для души» Фрезер приводит обширный материал, который может служить убедительным доказательством того, что у первобытных племен тень или отражение считаются душой и потому представляют собой объект особого внимания и поклонения. Всевозможные примеры на эту тему занимают двадцать три страницы; здесь я приведу лишь некоторые из них:
«Он рассматривает свою тень или свое отражение как свою душу, во всяком случае - как жизненную свою часть, а раз так, она неизбежно становится для него источником опасности. Если тень топчут, бьют или колют, то тем самым обязательно наносят ущерб личности ее владельца... На острове Ветар есть колдуны, которые могут сделать человека больным, пронзив его тень копьем или разрубив ее мечом... В племени Баганда в центральной Африке тень считается человеческим духом; поэтому, стремясь поразить своих врагов, туземцы топчут и пронзают их тени... Вот наблюдения древнего китайского писателя: «Я слышал, что если тень птицы упадет на кусок дерева, отломившийся после грозы, эта птица тут же рухнет на землю. Я этого никогда не видел... но считаю, что так оно и бывает». Дикари Ниаса трясутся от страха при виде радуги, так как считают ее сетью, которую забросил всемогущий дух, для того чтобы поймать их тени.
Если тень является жизненно важной частью человека или животного, то, дотронувшись до нее в определенных обстоятельствах, можно нанести им точно такой же вред, как будто произошло соприкосновение с самим человеком или животным... Жители племени кайтиш в центральной Австралии уверены, что если на кормящую мать попадет тень коричневого сокола, ее грудь разбухнет и разорвется... Дикарь знает точно, что следует избегать тени тех людей... в которых он видит для себя источник опасности»111.
Все примеры, которые приводит Фрезер, свидетельствуют о том, что отражение или тень являются объектом тапа - трансперсональной, божественной силы, или же силы, обладающей свойствами человеческой души. Когда Нарцисс смотрит на свое отражение, фактически он видит свою душу, свой жизненный центр.
Важное подтверждение тождественности зеркального образа и Самости можно обнаружить в древнегреческих дионисийских мистериях. Его обязательно следует отметить благодаря той внутренней ценности, которой обладает эта амплификация, а также потому, что в античной религии у Диониса и Нарцисса есть немало общих черт.
Во времена дионисийских мистерий зеркало играло важную роль в обряде инициации. Значение зеркала в мифе о Дионисе ничуть не меньше его значения в мифе о Нарциссе, ибо смерть или покушение на убийство Диониса происходит именно в тот момент, когда он смотрится в зеркало. Вот что пишет по этому поводу Кереньи:
«В соответствии с орфической историей мира, Дионис с момента своего (второго) рождения в жилище Персефоны, дочери Реи, стал признанным правителем мира - правителем нашей эпохи - прямо в той самой пещере, где он родился... Обнаженный мальчик (каким он показан на гравюре пятого столетия нашей эры, сделанной на пластине из слоновой кости) поднимает обе руки, как бы самоутверждаясь и восклицая: «Вот я!» Рядом с ним видны два Курета: один из них демонстрирует танец с ножом, другой вытаскивает свой нож и также готовится принять участие в танце. Ноннос дал к изображениям пояснительный текст. Зеркало, которое вместе с образом притягивает душу, дает обещание, что убитый бог не покинет людей навсегда»112.
На стенах Виллы Мистерий в Помпее есть изображение ритуалов инициации. Часть общей картины, в соответствии с описанием Кереньи, представляют собой
«два пожилых силена, наставляющих юных сатиров и посвящающих их в таинство, связанное с переходом во взрослые сатиры. Один из силенов учит их играть на арфе и петь, другой проводит обряд инициации. Содержание обряда таково: посвящаемый юноша смотрится в серебряный сосуд, который служит сферическим зеркалом, и видит в нем отражение не своего лица, а страшной маски силена, которую держит другой мальчик, стоящий поодаль, по всей вероятности, уже прошедший этот обряд инициации. Инициируемый готовится к встрече с дионисийскими женщинами»113.

Рис 12

Таким образом, в отражении зеркала инициируемый видит не свое лицо, а свою дионисийскую душу. Это говорит о том, что в ритуальных церемониях использовалось важное обстоятельство: в данном случае зеркало отражало не переживание Эго, а переживание, связанное с его архетипическими корнями. Кроме того, когда в процессе церемоний посвящения инициируемый смотрел в зеркало, ему могли наносить раны и, в частности, делать обрезание114. Здесь хорошо видно, что в таких ритуалах добивались идентификации посвящаемого с богом Дионисом, пронзенным мечом в тот момент, когда он смотрелся в зеркало.
Негативный аспект Диониса имеет сходство с силой, свойственной Кефиссу. Как мы увидим в главе 4, Дионис был главной фигурой Элевсинских мистерий, и вместе с тем хорошо известно, что река Кефисс протекала вблизи Элевсина. В Дионисе скрыта возможность перерождения, устраняющего влияние негативной, агрессивной силы Кефисса.
С точки зрения психологии тень или отражение несет в себе образ Самости, а вовсе не образ Эго. Очень интересно и даже терапевтически полезно просить людей, страдающих нарциссическими расстройствами, изучать свое отражение в зеркале. Часто они видят человека, обладающего огромной силой и энергией, которые им так нужны. Ведь такие люди, хотя и могут перегружать окружающих своей энергией и специфическими особенностями своего поведения, но ощущают свою неэффективность.
Мне вспоминается случай, когда я рекомендовал одному такому пациенту посмотреть на себя в зеркало в моем присутствии. Я попросил его расслабиться, свободно дышать и внимательно изучать в зеркале свое отражение. Человек, которого он там увидел, обладал такой огромной силой, что пациент едва мог на него смотреть. В жизни этот пациент был очень привержен религии и обременял окружающих своей чрезмерной угодливостью, на которую они постоянно жаловались. Сам же он всегда удивлялся тому, что производит на людей такое впечатление. Отражение в зеркале дало ему возможность почувствовать свою реальную энергию, энергию Самости. Но в состоянии слияния Эго и Самости он мог ощутить лишь малую толику своей силы и потому постоянно испытывал ощущение покорности. Если бы он смог разделить Эго и Самость и признать ее силу, а не идентифицироваться со своим стремлением к власти, то ощутил бы свою подлинную эффективность и понял, что на самом деле это стремление не связано с его Эго - источником его служит архетипическая энергия Самости.
Разумеется, именно это нарциссической личности труднее всего сделать, и точно такая же проблема возникает перед Нарциссом, как только он узнает свое отражение:
«Почему, о одинокий юноша, - произносит Нарцисс, глядя на свое отражение, - ты избегаешь меня... Когда я улыбаюсь, ты улыбаешься мне, и когда я рыдаю, по твоим щекам бегут слезы. На мои кивки ты отвечаешь кивками, и по движению твоих сладостных губ я могу прочитать ответ на мои слова, хотя ни один звук не достигает моих ушей. О, я - это он! Я почувствовал это, и теперь знаю свой собственный образ; я сам зажигаю пламя и сам же от него страдаю. Что мне делать? Должен ли он добиваться меня или же я сам должен добиваться его? Зачем вообще добиваться? У меня есть все, что я хочу; и все богатство, которого я достиг, сделало меня нищим. О, если бы я мог отделить себя от своего тела! И хотя такая мольба звучит очень странно из уст любовника, я бы сейчас желал, чтобы мой возлюбленный исчез с моих глаз!»
Нарцисс не может отделиться от своего архетипического ядра, и этот мучительный факт вызывает у него такую мольбу, которая «из уст любовника звучит очень странно... чтобы мой возлюбленный исчез с моих глаз!»
В конечном счете именно отказ Нарцисса от отделения, его стремление обладать Самостью и ее архетипической силой и красотой приводят его к столь трагическому финалу. Он узнает ина-ковость Самости, узнавая свое отражение: «О, я - это он!» - но при этом он ничего не может поделать с этим иным - только снова стать эгоцентричным. «Должен ли он добиваться меня или я сам должен добиваться его?» - и опять идентифицироваться с Самостью: «У меня есть все, что я хочу; и все богатство, которого я достиг, сделало меня нищим». Получается, что это моментальное узнавание Нарцисса сразу же тонет в его жалости к самому себе. Это свидетельствует о том, что внутри него существуют зависть и эксгибиционизм, которые заставляют его страдать и являются истинной причиной того, что Нарцисс не может отделиться от Самости и признать ее инаковость.
Нарцисс должен обладать своим идеализированным образом; он не может признать его инаковость, ибо когда он смотрит на свое отражение, это признание представляло бы для него слишком серьезную угрозу. Поэтому он сразу переключается: «Должен ли он добиваться меня или же я сам должен добиваться его?» Либидо Нарцисса моментально изменяется: идеализация прекращается и возникает зеркальная форма, показывая, как усиливается контроль его неиссякаемой инфляции или, говоря на психоаналитическом языке, - его грандиозно-эксгибиционистской самости.

7. Исторический взгляд на толкование эпизода об отражении Нарцисса

Эпизод, связанный с Нарциссом и его отражением, при многочисленных пересказах мифа привлекал к себе особое внимание. Некоторые пересказы следовали версии Овидия, но многие другие сильно от нее отличались, привнося важные изменения в психологический смысл мифа. В этих вариациях раскрывалась феноменология нарциссизма, похожая на ту, которая сегодня встречается в клинической практике, что является очень хорошим свидетельством того, что миф отражает основные черты структуры человеческой психики. Изменяется и отношение к мифу, и прежде всего к тому, что Нарцисс проявлял особенный интерес к своему отражению. Этот интерес говорит как об изменении эго-сознания, так и о том, что в разных культурах образ Самости предопределяет разное отношение к Нарциссу.
В ранней классической литературе после Овидия существовало несколько кратких версий мифа. Исследуя их, иногда приходится сталкиваться с любопытными разночтениями. Так, например, поэт Петандий писал: «Юноша, чьим отцом был речной поток, поклонялся ручьям и воздавал молитвы волнам - да, именно он, чьим отцом был речной поток. Юноша видит самого себя, когда ищет в реке своего отца - да, именно в чистой воде озера юноша видит самого себя»115. Насколько я могу судить, этот текст является уникальным, он мог бы помочь нам понять, что сам факт отсутствия отца может оказаться не менее важным для появления нарциссической личности, чем слишком властный и назойливый отец. Разумеется, с психологической точки зрения, это два примера плохого отца. Ясно, что фабула Петандия опирается на эпизод мифа Овидия, связанный с Кефиссом, но при этом очень важно понимать, что сила патриархального уробороса может обладать и позитивным аспектом «хорошего отца», к которому юноша так стремится.
В то же время существуют античные тексты, в которых миф рассматривается либо с моральной точки зрения, либо с психологической, как это делают, например, Люциан или Клемент, акцентируя внимание на мотиве тщетности усилий; особенно интересное толкование дает Плотин, рассуждая об отношении между духовной и телесной красотой. Проблема состоит в том, как живущий на земле человек может достичь красоты, которая скрыта где-то глубоко в святая святых, которую могут созерцать только посвященные. В переводе Винж Плотин призывает их обрести святость, оставляя позади все, что может быть доступно зрению:
«Когда он достигает той степени благодати, которая открывается в теле, пусть не гонится за нею: он должен знать ее по копиям, следам и теням и спешить прочь от них - к тому, о чем они нам говорят. Ибо если кто-то проследит до конца, что это за прекрасная форма, играющая на воде, не будет ли это мифом, рассказанным в символах, - о том самом простофиле, который сгинул в глубине потока и превратился в ничто? Так же и тот, кого удерживает телесная красота, кто не может вырваться из ее оков, будет низвергнут - не телесно, а в душе - в мрачную глубину, недоступную Разумному Бытию, где он, бывший слепым еще в том, Нижнем Мире, будет общаться лишь с тенями - как общался с ними там»116.
Здесь весьма важно обратить внимание на исключительную приверженность «возвышенному» (или духовному) и пренебрежение «низким», которое связывается с телесным сознанием и вовлеченностью в реальную жизнь. Плотин и его последователи часто обсуждают нисхождение к материальному, используя метафору зеркала, о котором говорится, что оно, подобно зеркалу Диониса, оттягивает душу от ее истоков и истинного назначения.
Как отмечалось в главе 1, зеркальный перенос, в процессе которого терапевт выступает для пациента в роли отзеркаливающего объекта, воздействует как воплощение разумно-духовной жизни. Идеализированный перенос обладает противоположным воздействием, связанным с духовным подъемом и его укреплением как источника ценности и трансформации энергии. Эти два типа переноса, обсуждавшиеся выше, в алхимической теории представляют собой две части единого сложного процесса восхождения и нисхождения {ascent ad descensus). Данный процесс очень похож на циркулярную сублимацию (sublimatio), для которой столь же характерно восстановление тела и инстинкта, как и возрождение духа. Таким образом, когда в подвижных рамках этого динамического паттерна зарождающееся сознание проходит через стадию нарциссизма (а на этом пути вместе с отделением Эго от Самости возникает способность к внутреннему отзеркаливанию), происходит трансформация материи и духа.
Этот паттерн может появляться всякий раз, когда сознательная личность сталкивается со своей архетипической природой, то есть с Самостью. Он может стать характерным последствием unio mystica, мистического союза с Богом, который позже (возможно, через несколько лет) приведет к такому выбору: начнет воплощаться переживание того, что называется «святая святых», трансформируясь в телесные переживания и телесное сознание, тогда как сам Свет потускнеет. Тогда человек, неукоснительно следуя предпочтению Плотина, может попытаться восстановить и возобновить в прежнем виде свою связь со Светом, которую однажды ему уже случилось постичь в мистическом союзе. Или же выбор может быть сделан в пользу телесной жизни, через трансформацию телесного сознания.
Любое переживание Самости неизбежно приводит к проблеме воплощения: в таком случае всегда присутствует элемент выбора, даже несмотря на то, что возможность этого выбора может быть сильно ограничена ранними нарциссическими травмами, возникшими вследствие слабого материнского отзеркаливания. Однако, согласно учению Плотина, нужно любой ценой избегать нисхождения.
Умозаключение Плотина должно соответствовать точке зрения, согласно которой идеализация - путь подъема и укрепления духа, который приводит к истинным целям и структурированию психики, - может считаться вполне достаточным способом преодоления затруднений, обусловленных нарциссической констелляцией. Истина заключается в том, что идеализация вместе с возникающей впоследствии интроекцией (или констелляцией) архетипа духа как внутренней психической реальности могут привести к отделению человеческого сознания от архетипического мира, к отделению Эго от Самости и к ощущению существующей между ними связи. Но эта связь вовсе не обязательно может воплощать взаимодействие между Эго и Самостью и не всегда приводит к признанию ценности внешних отношений. К тому же идеализация отвлекает внимание от теневых аспектов зависти и ярости.
Когда зарождаются эти эмоции, с которыми чрезвычайно трудно работать, появляется острая необходимость в зеркале, то есть в том, чтобы кто-то отражал духовную сторону жизни человека и его идентичность. Так как у человека всегда есть корни в духовной сфере, такое нисхождение в эмоциональные глубины может стать очень опасным не только потому, что угрожает духовным связям, дающим человеку ощущение своей идентичности и предназначения, но и в силу существующей тенденции к регрессивному слиянию Эго и Самости. На самом деле происходит так: часть личности, которая никогда не разделяется на противоположности, то есть монолитная амальгама, в которой элементы Эго и архетипические энергии по-прежнему сплавлены в ядро грандиозности и эксгибиционизма, констеллирует и тянет вниз другие, функционально более развитые части Эго.
Окончательная неоплатоническая интерпретация мифа о Нарциссе принадлежит его анонимному исследователю: «Ибо он не утонул в воде, но, увидев собственную тень на водной глади...
которая была конечным образом его сокровенной души, [он] попытался ее обнять, будто она была его собственной»117. Именно такое слияние подпитывается бессознательными потребностями в отражении, возникающими при взгляде на Самость, что для нарциссической личности оказывается особенно соблазнительным.
Потребности в отражении могут стать опасными, и это очень существенно. Поэтому в динамике нарциссизма и его мифологическом представителе - Нарциссе есть очень много такого, что требует крайне осторожного отношения. В убеждениях Плотина выражено фобическое отношение к опасности отражения. Для него отражение ведет к нисхождению, прочь от единственной существующей реальности - области духа, «святая святых».
В XII веке миф о Нарциссе вновь стал вызывать огромный интерес. По свидетельству Винж, его самая ранняя версия этого периода содержится в отрывке из «Романа об Александре» (Roman d'Alexander), написанном около 1180 года. В нем две леди поют песню о юноше, который не смог снизойти до любви к девушке. Однажды, страдая от ударов жестокой судьбы, он подошел к колодцу и внезапно увидел в воде свое отражение... Юноша так и остался лежать у колодца. Испытывая сострадание к его тщетным призывам, боги превратили его в прекрасный цветок118.
Этот мотив соответствует версии Овидия, однако в других пересказах история несколько видоизменяется, и многие из новых версий оказываются особенно важными с точки зрения психологии нарциссической личности.
Например, в написанной в XII веке поэме «Нарцисс» главной фигурой является Данэ - принцесса, безоглядно влюбившаяся в Нарцисса. Данэ побежала к Нарциссу и открыла юноше свою страсть. «Та, которая с тобой говорит, является дочерью короля, твоего господина». Но он лишь улыбался, слушая ее: «Девушка, в своем ли ты уме? Тебе давно пора спать в своей кровати, ты слишком опрометчиво поступаешь... Мы оба слишком юны для любви, и я ничем не могу тебе помочь только потому, что, по твоим словам, муки Амура не дают тебе покоя; кроме того, такое несчастье мне сейчас совсем неведомо, и надеюсь, я никогда его не узнаю». Данэ бросилась к нему, и хотя Нарцисс увидел, насколько она прекрасна, он, неблагодарный, с презрением ее отверг. Брошенная своим возлюбленным, она испытывала нестерпимую боль: «Чего же во мне не хватает, чтобы ему понравиться? Я красива и у меня благородное происхождение, а он - всего лишь слуга-недоучка. Но я по-прежнему его люблю; я никак не могу его забыть. И он никогда в жизни не изменится, он - это само зло». И тогда она обратилась к Венере: «Заставь его познать в страданиях, что такое любовь, и сделай это так, чтобы никто и никогда не смог ему помочь!»119
В данном случае мы имеем дело с более материальным объектом по сравнению с Эхо, и во встрече с образом в бассейне, описанном в поэме, этот «объектный уровень» сознания становится гораздо яснее. После того как заклятие зависти привело Нарцисса к встрече со своим отражением, которое сначала показалось ему водной нимфой или феей, он решил, что любит именно это отражение, и та прелесть, которую он видит, может оказаться его собственной.
«Он обратился к лесам и лугам: видели вы когда-нибудь любовь, которая была бы подобна моей? И он обратился к богам: неужели вы, боги, не поможете мне? Но воистину он не знал, чему должен молиться: конечно, они не могли дать ему то, чем он и так обладал. Увы, воскликнул он, никто не внемлет моим жалобам! Мои родители ни о чем не догадываются. Мои друзья меня потеряли. Почему моя мать ни о чем не ведает? Если бы она пришла сюда, скорбя и рыдая надо мной, может быть, ее рыдания придали бы мне силы. Но никто на свете меня не замечает, кому же оплакивать мою красоту? Да, вспомнил он, по крайней мере, есть одна девушка, которая этим утром была такой прелестной, когда умоляла меня полюбить ее. Если бы она только смогла сюда прийти, вздыхает он, тогда, может быть, закончилось бы мое сумасшествие».
Здесь поэма ставит нас лицом к лицу с психологической реальностью, то есть фактически - с экзистенциальной ситуацией. Ибо как только человек осознает свою фиксацию на нарциссичес-кой дилемме - я отмечал, насколько важно это осознавать, ибо нарциссическая личность изо всех сил защищается от осознания мучительного слияния с Самостью и от страдания, которое такое слияние вызывает, - только тогда открывается прямой путь к внешним, объектным отношениям. Это значит, что элемент выбора может существовать, но он же вызывает желание пожертвовать слиянием с архетипическим миром. В нашем случае образ Нарцисса свидетельствует о том, что герой не способен на такой поступок; он слишком долго остается у водоема. Само по себе это тоже психологически интересно, ибо чем дольше существует нар-циссическое расстройство, тем тяжелее проходит трансформация. Здесь дело не только в постоянном или периодическом слиянии с Самостью, но и в том, что это слияние превращается в плохую привычку. Но если оно существует не слишком долго или нарциссическая личность обладает особым духовным потенциалом, то открывается возможность сознательно выбрать прекращение слияния в процессе развития эмпатических отношений.
В поэзии трубадуров XII века .мы находим интересные сопоставления с Нарциссом, которые говорят об осознанной опасности, связанной со стремлением нарциссической личности к удовлетворению потребностей в зеркальном отражении. Например, это можно увидеть в стихотворении Бернарда де Вентадура «Глядя на летящего жаворонка»:
Я никогда не владел собой
и даже не принадлежал самому себе
с тех пор, как мне было позволено заглянуть в ее глаза -
в то зеркало, которое давало мне столько счастья.
Зеркало, с тех пор, как я увидел в тебе свое отражение,
глубокие воздыхания приблизили мой конец.
Я погубил себя так, как погубил себя
у бассейна прекрасный Нарцисс121.
Затем настроение несколько меняется, слышится горький упрек всему женскому полу: и той, которая его погубила, и всем остальным, кто не пришел к нему на помощь. Теперь он опозорен и обесчещен, и конец стихотворения звучит так: «Моя любовь не приносит ей счастья, поэтому я отправляюсь в изгнание искать защиты от любви и утех». Эта горечь и внезапная перемена настроения, возникающие при неудовлетворенной потребности в отражении, в точности соответствуют эмоциональному состоянию нарциссической личности. Угроза травматических переживаний не забывается никогда, таким образом исключая любую степень риска, связанную с поиском новой возможности отражения.
Очень часто такому поиску предпочитают уход от любовных отношений, вызванный страхом.
В другом лирическом произведении трубадуров, анонимном стихотворении, мы можем наблюдать важную динамику потребности в идеализации объекта, а также в отказе от самой возможности снизить его идеальную значимость:
Я, как маленький ребенок,
который видит в зеркале свое лицо
и водит по нему пальцами.
Наконец, зеркало разбивается из-за его шалости,
и тогда, увидев, что наделал, он начинает громко рыдать.
Так и я, совершив злодейство,
лишился осчастливившего меня прекрасного образа,
который сейчас попал в руки злоумышленников.
И потому я глубоко несчастен
и боюсь потерять ее любовь.
И я приговорен к тому, чтобы воспевать свою страсть.
Ибо прекрасная дева сокрушила все мои надежды
и приковала меня так, что я боюсь потерять жизнь,
которая теплится в моем взоре, подобно Нарциссу,
который, увидев в прозрачном колодце свою тень,
полюбил ее беспредельно
и погиб от сумасшествия своей любви122.
Поэт боится потерять свою возлюбленную, увидев, как потускнели ее идеальные черты. Подобно нарциссической личности, он может любить только идеальные формы, ибо они и только они отражают его собственную потребность в идеализированном объекте. Обладание объектом все же значит для него гораздо меньше, чем страх потери, который вызывает у него совершенство.
Это стихотворение породило множество комментариев; есть и другая его версия, в которой добавлена еще одна строфа. Обратим внимание, что в данном случае все происходит во сне:
Ее алые уста побледнели,
и это вызвало у меня страшную агонию.
Потому я снова горько скорблю,
что глазам моим суждено видеть это несчастье.
Так ребенок из опыта не набирается мудрости
и, видя в колодце свое отражение,
без памяти в него влюбляется, пока не падает замертво123.
Даже сны поэта указывают на склонность к компенсации его сознательной установки, и в его сновидениях проявляется несовершенство его возлюбленной. Но он отвергает эту компенсацию, оставаясь со своим идеальным образом и, как Нарцисс, застывает в регрессивном слиянии с ним.
Таким образом, в литературе XII века можно ясно увидеть разные превратности судьбы, связанные с потребностью в отражении (зеркальном переносе) и в идеализации объекта до уровня непревзойденного совершенства. В нарциссической психической структуре нет ничего нового; можно лишь изменить установку по отношению к ней. Такая возможность изменений появляется в XIII веке, когда интуиция приобретает черты интроверсии.
Наиболее известную версию мифа о Нарциссе, относящуюся к XIII веку, можно найти в «Романе о розе» {Roman de la Rose) Гийома де Лорри. Сначала фабула романа следует сюжетной канве повествования Овидия, а затем автор описывает историю влюбленного, «который вспоминает судьбу Нарцисса [и] позволяет красоте, существующей в колодце, испытать свою притягательную силу. На дне колодца он видит два кристалла хрусталя. Отражаясь от их граней, солнечные лучи создают особое световое поле, украшающее весь окружающий пейзаж» .
Спуск в воображаемую глубину колодца символизирует именно ту трансформацию, которую обычно избегает нарциссическая личность. Ибо находящаяся в глубине вера для ее внутреннего мира ничего не значит и не обладает никакой ценностью, как не будут иметь никакого позитивного смысла внешние объекты. Следовательно, погружение в глубинные слои бессознательного становится очень страшным шагом, который тем не менее обязательно нужно совершить, если на пути к трансформации личности оказалась заблокированная нарциссическая структура. В «Романе о розе» мы можем интуитивно найти то, что открывается при погружении в глубинные слои бессознательного, а не остается зачарованным на поверхности: подлинное излучение Самости в данном случае описано в виде солнечных кристаллов.
Это следует считать потенциальным интровертированным разрешением дилеммы, присущей Нарциссу. Любовь, характерная для слияния Эго-Самости, трансформируется в любовь, присущую Самости в ее архетипической инаковости. Однако такое успешное разрешение противоречия придет значительно позже, в XVII и XVIII веках. До этого в подавляющем большинстве случаев нам придется иметь дело с инфляцией - идентификацией с образом Самости.
Хорошим примером может послужить трактовка эпизода с Нарциссом и его отражением, предложенная Марсилио Фичино. Возрожденный им в XVII веке неоплатонический подход к этой проблеме значительно обновил смысл и функциональные возможности личности Нарцисса. Фичино не внес ничего нового в понимание самого мифа, зато сделал доступными для понимания интерпретации античности. Он преподносит эту историю следующим образом:
«Юный Нарцисс, человек безмятежной и наивной души, не знавший своего собственного лица, стремится узнать свою внешность и постичь свою сущность. Но он жаждет приникнуть к своему отражению в воде и обнять его, а значит, он обожает красоту тела, эфемерную, как бегущая вода. А это и есть отражение самой души. Но тем самым он отвергает свой облик. Он никогда не достигнет собственной тени»125.
Очень важен акцент на том, что Нарцисс «не знает своего лица», ибо в нем отражена точка зрения неоплатоников: хотя образ несет в себе нечто, присущее своему архетипическому источнику, он не является идентичным ему. Этот взгляд точно соответствует убеждению Юнга, касающемуся различия между архетипом и его образом. Это различие для неоплатоников заключалась в том, что Нарцисс для них олицетворял невежество, даже более того - опасность инфляции при идентификации с образом.
Образ Нарцисса следует рассматривать как прекрасную парадигму опасности инфляции. Ибо наряду с внутренними мучениями нарциссической личности, связанными с завистью и эксгибиционистскими потребностями, становится навязчивой ее идентификация с образом. Само по себе соприкосновение с архетипом не представляет особой опасности, как это бывает, например, в сновидениях или грезах, но оно заметно усложняет дело, ибо лучше всего его можно охарактеризовать как влечение к регрессивному слиянию. И вслед за Платоном, Плотином и другими античными авторами, которых переводил Марсилио Фичино, он демонстрирует ясное понимание того, как такое слияние с Самостью нарушает ее деятельность.
Эта опасность была хорошо известна. Именно поэтому Юнг предостерегал, что Эго не следует идентифицироваться с образами бессознательного, а находить с ними связь. Но при всей реальной опасности инфляции остерегаться образа и концентрироваться лишь на восходящем Духовном Свете - значит утратить контакт с телом и его позитивной реальностью. Отраженный образ, так же, как и сам процесс отражения, имеет тенденцию «оттягивать» сознание вниз, к телесности. Искусство жизни состоит именно в том, чтобы позволить существовать образу без слияния с ним. Именно в этом заключается главная проблема нар-циссической личности, именно по этой причине раскрытие потаенных проблем, связанных с завистью и фрустрированным эксгибиционизмом, является столь важным для процесса трансформации.
Таким образом, для неоплатоников Нарцисс представляет собой полную противоположность самопознанию. Для них его подлинное несчастье состоит в недостаточном осознании своей истинной Самости126. И в пересказе мифа Фичино, как и в упоминаниях Нарцисса Плотином, эпизод, в котором Нарцисс узнает свой образ, отсутствует. Авторы, стремящиеся видеть в Нарциссе лишь воплощенное невежество Самости, часто пересказывают миф со всеми подробностями, но упускают тот факт, что, согласно версии Овидия, Нарцисс себя узнал: «О, я - это он!» Внутри нарциссической структуры можно увидеть, почему нисхождение в телесную сферу и сам образ Нарцисса не должны вызывать ощущение недостаточного осознания архетипа. Наоборот, они могут привести к новому осознанию Самости, включающему в себя осознание тела, как в алхимической деятельности происходит процесс индивидуации.
Позже образ Нарцисса связывается с возможностью самопознания. Особенно характерна такая связь для XVIII века. Но для реализации этой возможности потребовалась способность наблюдать образы, идентифицируясь с ними. Она начинает просматриваться в XVI веке с появлением «Королевы-волшебницы» Спенсера.
Спенсер использует сравнение между Нарциссом и влюбленным. Глядя в волшебное зеркальце, Бритомарт, воплощение целомудрия, влюбляется в появившийся в зеркале образ рыцаря. Она жалуется своей служанке на несчастье, которое ее постигло:
Рассудок мой ясен, но судьба моя зла,
Моя страсть бесконечна, не знает надежды,
Я кормлю свою тень, умирая от голода,
И вместе с растущей тенью растет
Ощущение, что я чахну и увядаю.
Я нежнее, чем глупое дитя Кефисса,
Которое, увидев в воде фонтана
Свое лицо, в него влюбилось, обманувшись;
Я нежно люблю тень, навеки расставшуюся с телом.
Однако служанка не слишком обращает внимание на сравнение Бритомарт с Нарциссом:
У этого бедного юноши (говорит она) нет ничего,
Что есть у идеального Возлюбленного;
Но судьба благосклонна к тебе; в добрый час
Пропала тень воинственного рыцаря;
Тени нет - есть бессильное тело;
Только тело, лишенное мощи: везде и повсюду
Узнать его можно по приметам или с помощью волшебства127.
Так служанка учит Бритомарт заниматься поисками своего внутреннего образа во внешнем мире, прибегая исключительно к помощи волшебства. Тем самым в поэзии Спенсера выход из потенциального тупика, в который попадает нарциссическая личность, видится в установлении внешних объектных отношений. С точки зрения психологии это означает, что объект следует искать через проективную идентификацию, наделяя его своими идеализированными представлениями. А этот этап характеризуется более реалистичными объектными отношениями, которые становятся для человека важными, исходя из его собственной реальности.
Вплоть до XVII века в большинстве комментариев к мифу о Нарциссе его образ рассматривался как негативный. И на протяжении всего столетия преобладала негативная тенденция. Так, в «Истории о Нарциссе» Рейнольда юноша «ловит звуки Божественного голоса [Эхо] или закрывает свое сердце от Божественного проникновения. [Он] является земным, слабым, никчемным существом, а его самопожертвование не ждет ничего, кроме вечного забвения»128.
Многие другие интерпретации были менее критичны по отношению к Нарциссу, но лишь в XVII веке появляется заметный позитив. Возможно, вследствие некоторой трансформации сознания мы сталкиваемся с определенными изменениями, описанными Ланселотом Ло Уайтом, который отмечал, что в Европе XVII века появились новые слова, означавшие «само-сознание» или «осознание самого себя». Впервые это произошло в 1620 году в Англии и Германии; «сознание» - «знать вместе с...» (или «делиться знаниями с другим») пришло в английский язык из латыни. Его изначальный смысл - «знать только внутри себя». По мнению Ланселота Ло Уайта,
«это был решающий шаг в социальном развитии человека, который принял вид индивидуального поиска, направленного на установление предпочтительной лично для него формы порядка в окружающем его беспорядке, или же индивидуального поиска новой формы порядка внутри самого себя, которая могла сохраниться в изоляции от всего, что ее окружало»129.
Весьма вероятно, что, обладая новым самосознанием, человек XVII века мог пойти на риск, связанный с опасностью, которую нес в себе образ Нарцисса, так как возрастающая сила Эго снижала опасность инфляции и регрессивного слияния с Самостью. Таким образом, в Нарциссе можно было найти необходимый творческий аспект, символизирующий здоровую тенденцию к обретению нового сознания, а не просто ужас от пребывания в тупике и постоянного ощущения никчемности. В зародыше эта тенденция появилась в академической диссертации XVII века, в которой преувеличенное самолюбование Нарцисса стало отправной точкой для описания истинной добродетели, основанной только на оценке человеком самого себя и на благородном чувстве по отношению к самому себе. Однако то любовное упрямство (perversa philautia), которое культивирует в себе Нарцисс, для автора является худшим из всех зол130.
Но даже до этого, в 1650 году, немецкий иезуит Якоб Мазений весьма положительно отзывается о Нарциссе. Кратко пересказывая миф, он описывает Нарцисса, считая, что подверженный слепой любви юноша совершал свои подвиги перед тем, как их совершали все остальные, в частности, люди, предпочитавшие телесную красоту божественной благодати. Но в данном случае акцент делается совершенно на ином: Нарцисс превращается в некое подобие Бога, охваченного любовью к людям и ставшего смертным. В одной и той же символической картине: Нарцисс, влюбленный в свое изображение, - можно увидеть и потерю человеческой души, и божественное спасение131.
Так начинает проявляться двойственная природа нарциссизма, представляющая собой процесс, который может привести к возрождению: психологически это означает переживание Самости или же, в худшем случае, утрату способностей и болезненную потребность в отзеркаливании.
Фрэнсис Бэкон, который относился к науке и философии принципиально по-новому, настаивал на том, что эти дисциплины должны быть исключительно прикладными - то есть они должны существовать не ради умозрительных рассуждений, а давать ощутимые материальные результаты132. Бэкон рассматривал образ Нарцисса крайне негативно. Но волей случая он оказался исключительно точен в своем описании противоречивой природы нарциссической личности.
«Став развращенными и самодовольными, увлеченными на всем жизненном пути только самообожанием, они уступают удивительной праздности и лени... [Они] одарены красотой и другими ценными качествами и потому любят себя и, так сказать, погибают... Они живут в изоляции от окружающего мира, углубленные в себя и окруженные узким кругом обожателей, которые их слушают и льстят им, подобно Эхо соглашаясь со всем, что скажут их кумиры»133.
Бэкон видит негативные стороны нарциссической личности наряду с ее нереализованной одаренностью и постоянной потребностью в том, чтобы слышать в ответ «да», причем эта потребность с возрастом только усугубляется. Видит он и внутреннее изнеможение, которое испытывают эти люди под воздействием внутреннего давления и от которого они страдают, «уступая удивительной праздности и лени». Это описание состояния, которое в клинической практике Кохут назвал ослаблением. Но в эссе «Из человеческой мудрости, если она существует» Бэкон демонстрирует свое понимание противоположной возможности, существующей у нарциссической личности. Согласно Винж, в этой работе он рассуждает о том, что самовлюбленные люди обладают огромным усердием, добиваясь желаемого результата. «Они построят дом прямо на огне, но этого мало: потом они станут в этом доме жарить яичницу»134. В этом эссе Бэкон позитивно рассматривает тщетность затраченных усилий только потому, что они содержат признаки реального действия, которое он считал идеалом.

Таким образом, Бэкон точно отметил обе стороны нарциссической личности - склонность к истощению под давлением чувства внутренней грандиозности, а также идентификацию с этой грандиозностью в процессе непрерывного действия. Такой способ наблюдения, при свойственных именно Бэкону чутье и изобретательности, является закономерным для нового индивидуального сознания; оно имеет четкую экстравертированную природу и вместе с тем очень похоже на интровертированное сознание Мазения, ибо и тот и другой находят в Нарциссе нечто положительное.
Обратившись к «Потерянному раю» Джона Мильтона (1667), мы увидим, что в этом произведении тема Нарцисса является частью общего процесса творения мира, ибо представляет собой этап трансформации личности и сотворение ее нового мира. В произведении Мильтона Ева оказывается перед выбором: либо она становится родоначальницей, Матерью всего человечества, либо ее удержит собственное отражение. В Четвертой книге Мильтон предоставляет самой Еве сказать о том, что произошло. Впервые пробудившись к жизни после своего создания, Ева направилась к Адаму, но у нее на пути оказалось препятствие. Неподалеку от того места, где она нежилась в тени, наслаждаясь ароматом цветов, бежал ручей, растекаясь в ровное озерцо. Туда она и направилась. Вот как она об этом рассказывает:
Вблизи ручей с журчаньем истекал Из грота, образуя водоем Недвижный, чистый, словно небосвод. Я простодушно подошла к нему, На берег опустилась травяной, Чтоб заглянуть в глубины озерца Прозрачные, казавшиеся мне Вторыми небесами; но, к воде Склонясь зеркальной, увидала в ней Навстречу мне склоненное лицо. Мы встретились глазами. В страхе я Отпрянула; виденье в тот же миг Отпрянуло. Склонилась я опять Прельщенная, - вернулось и оно, Мне отвечая взглядами любви И восхищенья. Долго не могла Я оторваться от него в тоске Напрасной, но какой-то глас воззвал: «Прекрасное создание! Этот лик Лишь ты сама, твой образ; он с тобой Является и пропадает вновь. Вперед ступай, тебя я провожу, Не тень обнимешь ты, но существо, Чье ты подобье. Нераздельно с ним Блаженствуя, ты множество детей, Похожих на тебя, ему родишь, Праматерью людей ты наречешься!» Что было делать? За вождем незримым Последовав, тебя я обрела...135
Ева идет, признаваясь с наивной откровенностью, что Адам, который на первый взгляд кажется ей прекрасным, все же менее нежен и привлекателен по сравнению с отражением на зеркальной поверхности воды. Отпрянув в первый момент, потом она подчиняется его призыву остаться.
Вступление в созидательный, творческий процесс в реальном пространстве и времени неизбежно связано с потерей - потерей полноты архетипической реальности, которая не может «уместиться» в историю. Но именно через такое жертвоприношение происходит сотворение мира; для отдельного человека это означает создание стабильного сознания, имеющего связь с архетипическим миром, но не отождествляющего себя с ним, не испытывающего слияния, обусловленного страхом потери Истинного Света.
Мир множественности, мир детей Евы, психологически представляет собой ту стадию, на которой начинают появляться комплексы и проекции; здесь можно усмотреть некое соответствие тому, что во многих мифических описаниях сотворения мира его зарождение происходит в результате смерти гиганта или Первоче-ловека. И вместе с появлением проекций открывается возможность для интеграции и дальнейшего осознания. Но это раскрытие Самости во множественности (которое Фордхэм называет дезинтеграцией) оказывается заблокированным так, что психическое состояние тормозится на нарциссическом уровне, соответствующем слиянию Эго и Самости. Это слияние препятствует эволюции Самости в той мере, в какой Самость удерживается за Эго. Отход от этого слияния, порождающего ложные надежды, в поэме Мильтона связывается с Голосом; с психологической точки зрения это означает, что разрешение тупиковой ситуации, в которой оказалась нарциссическая личность, так же определяется импульсом, идущим из внутреннего архетипического мира, как и внешними объектными отношениями.
Нарциссическая личность попадает в тупик в момент зарождения нового сознания. А поскольку сознание всегда имеет трансцендентную основу136 (например, Голос, который слышит Ева), новое творение также оказывается одним из новых осознаний Самости. При прохождении через нарциссический паттерн обновляется не только Эго, но и Самость.
На протяжении XVII и XVIII веков различие между Эго и Самостью становилось все более и более заметным и отразилось в картезианской философии, так что позитивный потенциал образа Нарцисса стал ощущаться значительно сильнее. Опасность «провала в бессознательное», инфляционного слияния с архетипическими образами стала куда менее серьезной. Следовательно, в XVIII веке позитивное отношение к мифу о Нарциссе сохранилось, но при этом миф стали рассматривать под новым углом зрения. Нарцисс превратился в символ сознательного самонаблюдения и обожания в человеке божественного начала. Вместе с тем он мог по-прежнему символизировать ложную связь и путаницу между иллюзией и реальностью, а также недостаточное самопознание и высокомерную любовь к самому себе137. Двойственная природа нарциссизма никогда не исчезала; взгляды философов XVII и XVIII веков предвосхищают современные клинические наблюдения и даже углубляют их. Ибо, отличаясь от большинства современных взглядов, особенно от теории объектных отношений и других подходов, разработанных школами фрейдистско-психоаналитической ориентации, эти давние наблюдения позволяют распознать как интровертированный, так и экстравертированный аспекты нарциссизма и его мифологического образа - Нарцисса. В мифологическом паттерне они также распознают и положительный, и отрицательный потенциал. Особенно позитивно образ Нарцисса рассматривал английский поэт Эдвард Янг, который вместе с Руссо и Шефтсбери признавал ценность интроспекции в том, чтобы всерьез принимать существующие в бессознательном образы.
Особую роль в появлении новых взглядов на образ Нарцисса сыграла работа Жака Аббади, написанная в конце XVII века и переизданная в XVIII веке. Она посвящена ценности эгоизма. Аббади считает, что любовь человека к самому себе идентична его стремлению к счастью, и в проявлении интереса к самому себе видит главную движущую силу всей человеческой деятельности. Однако он проводит важное различие между любовью к самому себе {amor de soi) и любовью истинной (amor-propre). Первая связана с ложной самооценкой, вторая - с законным и естественным сохранением собственного «Я». Эти две концепции были хорошо известны во Франции и сыграли важную роль в построении теории общественной морали Руссо138.
Различия, которые делает Аббади, с точки зрения психологии представляют собой противопоставление энергии, направленной на Эго, и энергии, направленной на Самость. Это противопоставление является ключевым в определении разницы между здоровым и патологическим нарциссизмом, и в XVIII веке оно стремительно развивается, позволяя увидеть различие между Эго и Самостью, между сознанием и бессознательным. Так, Шафтсбери в «Монологе, или совете автору» (1710) отмечает необходимость самонаблюдения и самокритики: «Самое трудное на свете - быть хорошим мыслителем, не обладая при этом самоконтролем и способностью вести диалог с самим собой». Он также вторит дельфийскому изречению: «Раздели себя пополам и стань двумя»139. В действительности это значит определить условия для истинного интроспективного самопознания, которое заключается в необходимости делать различие между сознанием и бессознательным, тем самым создавая структуру, которая в дальнейшем позволит увидеть образ Нарцисса в положительном свете.
Как и взгляды Руссо, подход Янга к интроверсии, с одной стороны, является критическим, подчеркивающим необходимость истинной самооценки, а с другой - позитивным, рассматривающим интроверсию как истинный путь к самопознанию. Взгляды Янга свидетельствуют о дальнейших значительных изменениях в отношении к образу Нарцисса, но, как мы видели, эти изменения были предопределены развитием мысли на протяжении предшествующих столетий. Теперь образ Нарцисса используется для иллюстрации истинной и вполне приемлемой любви к самому себе. С точки зрения Янга, Нарцисс поглощен не иллюзией, а вполне достоверным образом: он действительно видит себя и полностью это осознает. Этот автор отличается от остальных не только страхом потерять способность к воображению, означающему исключение мотива узнавания Нарциссом своего отражения в соответствующих пересказах мифа. Он отличается и от античных толкований, в которых отмечается разница между иллюзией и реальностью. Теперь образ становится реальным, и все, что происходит, соответствует тому пути, по которому следует Эго. Критическое сознание необходимо, и его окончательная оценка отличается от оценки нашего Эго.
В «Апологии добродетели» Янга, в восьмой книге «Жалоба, или ночные думы», есть следующие строки:
Истина тверда и незыблема, как скала,
Ложь скользка и сумбурна, подобно волне.
Этот - дикий бродяга, бредущий по миру, как Каин,
Тот - как сказочный самовлюбленный мальчик...140
Нарцисс, воплощающий интроверсию и покой, сопоставляется с «истинным», а Каин - с «ложным». Этот взгляд полностью расходится с общепринятым, в соответствии с которым Нарцисс является саморазрушающимся человеком из-за любви к самому себе.
Благодаря Янгу мы доходим до подлинных глубин потенциала интроверсии, существующего в мифе о Нарциссе. Винж отмечает, что «для Янга человеческое самопознание оказывается способом, открывающим индивидуальные творческие силы. Мы можем считать себя полными невеждами в отношении размерностей, существующих в нашей душе...»141 Согласно Янгу:
Писатель, как только начнет это видеть,
будто в ярком луче ночного метеора, изумляется страшно и едва-едва сможет поверить,
что это правда.
Находясь в этом счастливом замешательстве,
он может услышать
Нечто подобное тому, что слышала у озера Ева:
«Ты видишь там Образ чудесный, но он -
лишь твое отраженье».
Винж отмечает142, что Янг искажает Мильтона там, где Ева покидает озеро и становится Матерью человечества, тогда как в образном восприятии Янга предполагается, что она остается, и потому все коннотации эпизода, связанного с отражением, имеют к ней прямое отношение. Такая двойственность также бросает свет на психологическую природу эпизода с Нарциссом на берегу водоема: эта ситуация может увести дальше, в архетипические глубины, но в равной степени она может привести в мир. В обоих случаях ситуация является творческой: в одном - с душой внутри, в другом - при ее отсутствии. Теперь Нарцисс - это уже не попавший в тупик юноша, застывший и слившийся с собственным образом: сейчас он становится воплощением пути, ведущего к истинному самопознанию. Интровертированный путь нарциссической дилеммы ведет еще глубже в этом направлении. Янг говорит об этом так:
«Такое глубокое проникновение в твою грудь, постижение глубины, распространение вширь, влияние на все и вся, сохранение полной интимности с незнакомцем, находящимся внутри тебя, - восхищение и оберегание каждой искорки интеллектуального света и тепла, от которой раньше так пренебрежительно отмахивались, или же эти искорки были рассеяны в бесформенной темной массе общеизвестных мыслей. И, собирая их в теле, пусть воспрянет твой гений (если он в тебе существует) подобно солнцу, поднимающемуся из хаоса; и если бы я тогда сказал, как говорят индусы: «Поклонись ему» (ты слишком дерзок), то я бы сказал чуть больше, чем содержится в моем втором правиле, а именно: «Почитай себя»143.
Здесь предполагается, что дело вовсе не в том, чтобы иметь внутренний свет или воспламениться им в экстазе, а в том, чтобы активно заниматься его поисками и стремиться к его познанию.
Положительный потенциал, которым обладает Нарцисс, достигает своего максимума в труде Сведенборга «Вера и Божественная Любовь», написанном им в период кризиса, во время которого автор услышал призыв передать человечеству тайны духовного мира. В своей работе Сведенборг описывает сотворение Евы и начало ее жизни, при этом, возможно, следуя «Потерянному раю» Мильтона, но все же внося весьма существенные изменения. Далее последует перевод Винж:
«Когда эта девушка удивительной красоты [Ева] достигла возраста веселой и игривой юности и все происходившее вокруг вызывало у нее радость, однажды во время прогулки она набрела на колодец, вода в котором до самого темного дна была совершенно прозрачной и чистой, как горный хрусталь. Заглянув в колодец, девушка очень удивилась, увидев на поверхности воды образ, который по мере ее приближения все больше и больше оживлялся. Но заметив, что образ повторяет все ее движения, и пристальнее на него взглянув, она узнала свою шею цвета слоновой кости, свои груди и руки. Тогда она очнулась от изумления, которое заставило ее окаменеть, и, словно снова повернувшись от тени к свету, поняла, что это было ее собственное отражение. Но, придя в восхищение от своего прекрасного отражения и насладившись вдоволь этим чудом, она вновь страшно испугалась, и этот испуг сковал все ее мысли, которые все больше и больше оживлялись. И вдруг она изумилась тому, что по выражению своего лица узнала все, что было у нее в голове, и потом узнала уже и это свое изумление, и мысли, которое оно вызывало. И она поразилась тому, что все ее душевные тайны раскрылись и оказались выставленными напоказ. Не в силах рассеять облако своего удивления так, как ей прежде удавалось, она поднялась и поспешила навстречу своей целестийской жизни»144.
Ева просит ангела объяснить, что с ней произошло, и происходит длинный разговор о человеке, который создан в соответствии с небесным образом или Миропорядком. Винж так передает смысл этого разговора:
«Отражение в колодце они оба считали зеркальным, и потому ангел смог показать Еве, как в ее природе живет образ Миропорядка, и одновременно показать его подобие: человек связан с Высшим Мироустройством так, как образ связан с Евой. Ева может открыть божественное начало в самой себе»145.
Кроме того, ангел объясняет Еве связь, существующую между макрокосмом и микрокосмом, - точно так же человек, узнавая собственную природу, приходит к познанию Вселенной. Лишь следуя Сведенборгу, говорит Винж, можно развивать эту концепцию дальше с помощью мифа о Нарциссе. С точки зрения психологии это означает развитие жизненно важной связи Эго и Самости.
КРАТКОЕ РЕЗЮМЕ
Итак, мы рассмотрели широкий диапазон комментариев к мифу о Нарциссе. На самом деле их гораздо больше (особенно следует отметить комментарий Кройцера, который рассматривает Мюррей Стайн в своем исследовании образа Нарцисса)146, но для наших целей они не столь необходимы. Мы же проследили всю гамму отношений к этому образу, начиная с представления о нем как о серьезной опасности, угрожающей душе, и заканчивая метафорой, охватывающей природу заключенного в человеке макрокосма, - то есть микрокосмом. От опасных иллюзий, с которыми образ Нарцисса связывали античные философы, в частности Плотин, происходило медленное, но верное движение этого образа по восходящей к духовному озарению.
Огромная ценность прослеживания того, как изменялись взгляды на этот образ на протяжении истории, заключается в том, что такое исследование расширяет довольно близорукий взгляд, свойственный клиническому подходу. Феноменология нарциссических расстройств личности и серьезные затруднения, постоянно возникающие в клинической практике при работе с такими расстройствами, скрывают от нашего внимания тот факт, что там, в глубине, за рамками клинического мира идеализации, зависти, эксгибиционизма и переносов, происходит процесс сотворения мира. Эти расстройства с точки зрения микрокосма отдельной личности могут считаться симптомами родовых мук, возникающих при появлении нового коллективного символа Самости.
Как всегда, все зависит от сознания отдельной личности, и в этом смысле первостепенную роль играет двойственная природа нарциссизма, который не получает удовлетворения. Ибо феноменология нарциссического расстройства личности может привести к распылению и растрате таланта и усилению с возрастом таких симптомов, как самовозвеличивание и эксгибиционизм. Но она же может и направить человека на новый путь, ведущий к новой индивидуальной Самости, которая является гермафродитной и потому служит источником как маскулинных, так и фемининных ценностей и для мужчины, и для женщины. Она может привести к балансу деятельности и бытия и более высоким ценностям по сравнению со стремлением к власти Эго.
Чтобы такая трансформация произошла с нарциссической личностью, ей следует преодолеть навязчивое стремление к инфляции и слиянию с Самостью. Это означает, что придется иметь дело со сложной эмоцией зависти и осознанием фрустрированных эксгибиционистских потребностей. Но если удается почувствовать эту «тень», нарциссическая личность может оказаться на пути к новому осознанию Самости. Во время этого процесса двойственная природа нарциссизма никуда не исчезает; но Эго обретает способность сдерживать напряжение между этими двумя аспектами, положительно реагируя на жизненные обстоятельства и сдерживая демоническое стремление к власти, которое возникает в темной части Самости.
Еще несколько замечаний о зависти и ее ключевой роли. В ходе клинической практики у меня складывалось представление о том, что муки зависти являются проклятием Самости, но это проклятие связано с эго-отвержением Самости. Такое состояние внутренней зависти часто проецируется на внешний мир, и тогда нарциссическая личность считает, что она сама является предметом зависти окружающих. Единственным способом исцеления в такой ситуации может быть обращение к Самости, находящейся внутри, по существу «не обращая внимания» на других и направляя внимание на внутренние ценности и цели, определяющие путь индивидуации. Таким образом «бог ранящий становится богом исцеляющим»: зависть, которая так мучит Нарцисса и приводит нарциссическую личность к внутреннему отчаянию, может быть подавляющей и пагубной, но она же является тем источником света, который позволяет увидеть выход из внутренней дилеммы.
Это внутренний путь выхода из состояния зависти, и вообще, в исцеляющем процессе избавление от тупикового нарциссического состояния следует соединить с уважением к окружающим людям. Подвергая риску внешние отношения, нарциссическая личность должна открыть для себя, что ее завистливые ожидания далеко не всегда находят отклик у других. Такое отношение к окружающим хотя бы отчасти должно быть выработано в процессе психотерапии. Точно так же, как нанесенная завистью внутренняя травма должна быть исцелена при вмешательстве внутреннего архетипического мира, так и внешняя травма, часто возникающая из-за отсутствия материнской эмиатии в раннем возрасте, требует исцеления с помощью внешних, реальных объектов. Не следует подменять одно другим, и путь через нарциссическое состояние начинается с мучительной зависти и ведет к внутренним и внешним объектам, реальным людям и архетипическому миру, который представляет собой внутреннюю реальность.
Наконец, я хочу обратить внимание читателя на связь работы Юнга с историческим изменением отношения к мифу о Нарциссе. Назвав комплекс путем к бессознательному и определив при этом его структуру, имеющую индивидуальное содержание и архетипическое ядро, Юнг попал прямо в центр конфликта, имея в виду ценность, которой обладает все воображаемое, и особенно воображаемое, не тождественное Божественному Свету и даже не находящееся в непосредственной близости от него. Разумеется, от такого подхода неоплатоники пришли бы в ужас, ибо принять всерьез индивидуальные аспекты комплекса - значит оказаться в опасной близости от угрозы затеряться в материальной и телесной жизни. Но Юнг весьма серьезно относился к такому представлению о комплексах и был убежден в том, что в процессе развития личности происходит архетипическая переоценка их значения. Серьезное отношение к образам, размышление над ними и тщательное их исследование - все это соответствует историческому развитию сознания и имеет прямое отношение к мифу о Нарциссе.
Нарцисс символизирует жизнь психики, находящейся в процессе перехода к архетипическому миру или от него. И взгляд Юнга на реальность психики имеет к этому прямое отношение. Как и более поздние исследователи мифа о Нарциссе, Юнг видит в интроверсии положительный потенциал. Так же, как и самые проницательные из них, он узнает чрезвычайно опасные возможности, возникающие при переживании Самости, - риск наступления инфляции и утрату души. Снова и снова он предостерегает против отождествления образа с архетипом и идентификации Эго с образом.
Проблема нарциссизма - это проблема нашего времени, ибо она находится в центре внимания, направленного на образ новой Самости, находящейся в процессе перехода. Поэтому Юнг, несмотря на редкое употребление этого термина, фактически работал над темой нарциссизма задолго до того, как она получила такое широкое распространение в клиническом мире. Это никоим образом не умаляет тот вклад, который внесли современные психоаналитики; безусловно он является очень ценным, особенно их исследования процессов переноса-контрпереноса и вопросов, связанных с завистью, яростью и эксгибиционизмом. Но признанием мифологического взгляда на нарциссизм вместе с исторически синтонной концепцией Юнга их подход только обогатился бы.
В рамках мифологического материала содержатся многие конфликтующие между собой психоаналитические теории. Так, например, миф Овидия о Нарциссе соответствует взгляду Керн-берга на расстройство личности, возникающее вследствие регрессивного растворения, ибо Нарцисс не узнает себя, возвращаясь в состояние слияния с Самостью. Однако более поздние интерпретации мифа, относящиеся к XVII и XVIII веку (в первую очередь это касается Мильтона), больше соответствовали взгляду Кохута, подчеркивая в структуре нарциссической личности запаздывание развития на пути, ведущем к сотворению мира. За этим стоит много объяснений, предполагающих, что интровертированный путь развития не имеет отношения к дилемме Нарцисса, а ведет к объективному самопознанию. Например, так считал Сведенборг.
Именно недооценка внутренней или интровертированной размерности ограничивает возможность исцеления с помощью психоаналитического подхода. Сами по себе внешние объектные отношения никогда не разрешат проблему нарциссизма. Без одновременного признания ценности внутреннего объекта, Самости, в тупиковом нарциссическом состоянии не может быть никакой трансформации - только подавление и жизненный пессимизм. Мне совершенно необходим подход Юнга и его представление о психике при работе с нарциссическими проблемами, и этот подход можно успешно соединить с более поздними достижениями психоаналитической мысли.

8. Достижения и недостатки, характерные для первой стадии

На первом этапе процесс трансформации включает в себя прежде всего работу с нарциссическими переносами, причем огромное значение придается интроверсии, воображению и исцеляющей функции архетипа147.
Мой опыт свидетельствует, что в этот момент возникает совершенно иная клиническая картина. Явления, которые сначала походили на шизоидные проблемы, теперь, как мы убедимся впоследствии, в главах 4 и 5, оказываются частью Самости, скрытой существовавшими ранее нарциссическими структурами. В этом контексте вполне уместно рассматривать нарциссическое образование как защиту Самостиш.
Образ Самости несет в себе преимущественно фемининные черты; он представляет собой именно тот аспект Самости, который у нарциссической личности оказался расщепленным (союз черного мага и фальшивой невесты, о котором шла речь в параграфе 10 главы 1). В греческой мифологии данный аспект очень хорошо воплощается в образе богини Персефоны. Для ее возрождения требуется сознание, подобное дионисийскому, которое мы подробно обсудим в следующей главе. Но сначала рассмотрим ограничения, существующие на первом этапе процесса трансформации.
ФЕМИНИННОСТЬ И ИНСТИНКТ
Характерная особенность первой стадии трансформации связана с тем, что в фемининной области она не достигает достаточной глубины. В мифе (по версии Овидия) на это указывает поверхностный характер образа Эхо. Мы видели, что Эхо играет куда более значительную роль в последующих интерпретациях и этнологических версиях мифа. Но даже и там, например, в изречениях Пифагора или мифологии индейцев племени тукано, Эхо все еще представляет собой продукт чисто психической природы, связующую функцию с психическим миром архетипов, не имеющую отношения к телесной и инстинктивной сфере.
Есть небольшое сомнение в том, что недостаточное внимание к так называемым инстинктивным процессам у нарциссической личности связано с определенными ограничениями. Основное содержание второй стадии как раз и заключается в проявлении такого внимания. Но ключевой вопрос состоит именно в том, как это сделать. Инстинктивного уровня, который теперь выходит на первый план, нельзя достичь при помощи одних лишь концепций Фрейда. Вместо них мы приходим к соприкосновению с архетипическим миром, в частности, с греческим богом Дионисом. Фрейдовский взгляд на сексуальность, и прежде всего на детскую сексуальность, фактически является конкретизацией особенной упорядочивающей природы этого архетипа.
Для восстановления инстинктивного, первично-телесного сознания не требуется ни редуктивного подхода, интегрирующего эдиповы проблемы, которые, казалось бы, наполнены фантазиями о всемогуществе нарциссической личности, ни интеграция агрессии. И то, и другое можно считать необходимым, но недостаточным. Однако мы сталкиваемся с гораздо более сложной и острой проблемой, включающей в себя не только инстинкты и влечения, но и иной тип сознания, построенного в соответствии с дионисийской моделью. Здесь присутствуют и сексуальность, и агрессия, но только как проявления архетипа, бога Диониса149.

СКЛОННОСТЬ К РИГИДНОСТИ

Главное ограничение на первом этапе, возникающее из-за недостатка внимания, уделяемого фемининной стороне личности, связано с сохраняющейся склонностью к ригидности. Будучи столь же труднодоступной, как и весь процесс трансформации, проходящий на первой стадии, нарциссическая личность продолжает сопротивляться любым изменениям. Открытие таких новых ценностей, как индивидуация, способность к творчеству и интроверсия, без особых затруднений приводит к тому, что они приобретают смысл некоего «пути». Огромной ценностью обладают позитивные изменения, происходящие на первом этапе в сфере маскулинной деятельности, - например, в области духа, не затронутой чрезмерными амбициями и стремлением к власти, а наоборот, связанной с требованиями раскрытия Самости. Однако в недалеком будущем, например, по истечении нескольких лет, ригидность начинает проявляться вновь. Человек не теряет все, что приобрел, но либо он уже заранее знает ответы на все вопросы, либо по-прежнему религиозно-безоговорочно приемлет то, что ничего не знает. Он, скорее, остается духовным созданием, чем наделенным душой человеческим существом.
На второй стадии процесса для интеграции или возрождения расщепленной фемининной души требуется определенное маскулинное, проникающее сознание, которое в принципе не может появиться на первой стадии из паттерна puer-senex. Развитие этого нового маскулинного дионисийского сознания представляет собой часть второго этапа процесса трансформации, как это происходит при возрождении расщепленной персефоноподобной души (об этом пойдет речь в главе 3).

СВЯЗЬ ЭГО С БЕССОЗНАТЕЛЬНЫМ

Для нарциссической личности, не затронутой процессом трансформации, внутренний мир психической реальности оказывается чем-то не заслуживающим доверия; далеко, в самой глубине, существует убежденность в том, что ничего хорошего уже не случится. Но даже человек, уже проработавший на первой стадии свои нарциссические переносы, обладает ограниченной связью с бессознательным и его аффективной энергией. Здесь можно отметить, по крайней мере, несколько ограничений, каждое из которых изменяется на второй стадии.
1) Существует заметная склонность к тому, чтобы использовать бессознательное для отражения конструктов Эго. Например, при появлении творческой идеи человек начинает использовать бессознательное в снах и фантазиях, чтобы реализовать эту идею или подтвердить ее пригодность, вместо того чтобы считать бессознательное более могущественным источником сознания по сравнению с Эго. Это приводит к отсутствию подлинного диалектического противоречия между Эго и бессознательным; идеи и фантазии не подвергаются необходимым изменениям, способствующим творческому процессу, который приводит к открытию. Остается смутная потребность в том, чтобы «рассказать одну вещь», зачастую имеющую мало отношения к ясному и конкретному сообщению.
Кроме того, имеется склонность к тому, чтобы «знать все заранее», и в этом случае бессознательное выступает как система, поддерживающая идеи, возникающие у человека, и создающая условия для их развития. Существовавший ранее страх потери объекта теперь становится страхом перед подлинной открытостью по отношению к идеям, которые воспринимаются как средства исследования реальности, а вовсе не как содержательная основа для отражения Эго. Принятие «незнания» как постоянно существующей реальности по-прежнему связывается с огромной опасностью. Творческая работа не очаровывает; в процессе творчества начинает преобладать установка, «как представить идею», обусловленная опасениями ожидаемого отвержения.
2) Существует склонность отдавать слишком много окружающим. Тогда бессознательное используется как огромный резервуар здоровья, под которым подразумеваются прежде всего знания и энергия, и эти сокровища человек щедро раздает всем остальным, забывая про себя. Такая ситуация очень характерна для психотерапевтов, у которых проявляется сильное желание помочь. В этом желании проявляется другая форма страха потери объекта, который в данном случае оказывается страхом, связанным со своей истинной индивидуальной состоятельностью. Зачастую Эго даже не принимает во внимание необходимость что-то оставить для себя, позаботиться о своей душе и ее потребностях. Страх перед отсутствием отражения все еще является сильным, и в таком случае с большим трудом удается расстаться с широко распространенным паттерном, при котором выживание достигается ценой уступчивости. В результате человек не ощущает в бессознательном индивидуального источника питающей и поддерживающей его энергии. Он не подвергается его воздействию, а использует его только для воздействия на других. Он поддается соблазну получить удовлетворение, повысив самооценку вследствие признания его ценности окружающими, но в таком случае остро встает вопрос, характерный для второй стадии трансформации.
3) Ценность психической реальности в связи с недостаточными личными переживаниями оборачивается огромной трудностью при восприятии реальности психических образов. Интериоризация идеализированного переноса может привести к ощущению зависимого внутреннего объекта с возникающей впоследствии тенденцией постоянно обращаться к этому образу, который становится воплощением мудрого наставника или духовного поводыря. Это совершенно отличается от открытого Юнгом метода активного воображения, в процессе которого Эго встречается с аффективно заряженными образами бессознательного и реагирует на них именно так, как ему свойственно в реальной жизни. Встреча со львом вызывает страх, с духовным образом - почитание и благоговение, змея вызывает ощущение ужаса перед жуткой неизвестностью, появление зловещей личности сопровождается тревогой, страхом и другими соответствующими реакциями и т.д. В этом процессе происходит развитие диалога между Эго и образом бессознательного, в котором обе стороны оказываются аффективно заряженными.
Однако на первой стадии трансформации, даже если она приводит к определенным устоявшимся изменениям, Эго по-прежнему не считает, что образ обладает такой психической реальностью. Здесь идет речь об относительном отсутствии спонтанных образов, которые, появляясь, воздействуют на Эго и, в свою очередь, сами подвергаются воздействию. Вместо такого диалога возникает некое подобие консультации с образами, которые существовали раньше. Поскольку этот диалог возникает еще до того, как произошла трансформация нарциссического состояния, он по-прежнему содержит определенные ограничения с точки зрения связи с бессознательным. На второй стадии значительно возрастает роль образов и сила содержащегося в них аффекта.

9. Проникающая фемининная энергия

Когда на первой стадии трансформации возникает маскулинная установка, которая признает важность отзеркаливания и сама может рефлексировать архетипическую основу существования, по-прежнему остается мало места для способности или желания активно проникать и воздействовать на психику. Такое ограничение существует как в интровертированнои размерности, так и во внешних отношениях. На этом этапе отсутствует способность к тому, что позже (в главе 3) мы назовем образным видением, выступающим в форме чувственной, воплощенной жизни, из которой развивается способность к воображению. Хотя такое проникновение на первой стадии может оказаться слишком навязчивым150, способность воображения проникать на большую глубину, позволяющая видеть и подвергаться воздействию расщепленной части личности, необходима для интеграции этой части.
Изначально способность к проникновению у нарциссической личности является негативной, напоминающей патриархальный уроборос; в мифе Овидия ее символизирует Кефисс. Развивающееся в процессе трансформации уважение к душе сочетается с желанием избежать активного проникновения психики другого человека, не позволяя ей быть слишком навязчивой и повторять вторжения окружающих, которые постоянно происходили в прошлом, до начала трансформации нарциссической структуры.
На второй стадии трансформации эффективная сила проникающего видения может возобновиться, тогда как установки, связанные со стремлением к власти, могут утратить свою силу из-за того, что сознание начинает отступать от своего материального, воплощенного уровня. Тело является прекрасным ограничителем, дающим нам основную уверенность в том, что мы не находимся в состоянии инфляции и, следовательно, не теряем связи с реальностью.
Как только происходит интеграция отщепленного фемининного аспекта Самости, жизнь психики становится качественно иной. Фемининность, которую теперь можно рассматривать как новое почтительное отношение к миру и осознание мира, подвластного Великой Богине, приобретает ценность, зачастую превышающую маскулинные ценности151. Когда женщина соединяет свою проникающую энергию с энергией Богини, мужчина чувствует необходимость подчиниться ей, если хочет получить от нее силу. На этом этапе маскулинная сила существует сама по себе, но при полном осознании того, что в отсутствие связи с женщиной эта сила является весьма поверхностной.
Говоря о «проникающей фемининной энергии», я стараюсь выразить тот особый опыт, который получил, анализируя пациенток на второй стадии трансформации. Фемининная проникающая энергия очень отличается от эффективности, обусловленной хорошо дифференцированным Анимусом, и имеет совершенно иную природу по сравнению с той энергией, которой может обладать женщина, идентифицируясь с мужской Анимой. Она свидетельствует о полном осознании женщиной фемининной части Самости, и это придает ей силу, основанную на мудрости, которая ничуть не похожа на мужское знание. Это похоже на состояние женщины, обладающей энергией, которую она однажды бессознательно распознала в проявлении мужской Анимы. И теперь, соединившись с источниками этой энергии, ее Эго больше не пребывает в слиянии с бессознательной маскулинностью, а получает силу из фемининного архетипического источника.
Если увидеть, как женщина вступает в этот мир и фактически рождается заново, можно получить сильное потрясение. Из податливой и готовой всегда угодить и сделать приятное, из самых добрых намерений оказать посильную помощь, которую могли бы воспринять с благодарностью, женщина становится чрезвычайно сильной, причем ее сила может преодолеть любую преграду и не знает никаких ограничений, с которыми я, будучи мужчиной, должен считаться. Я хорошо усвоил и постоянно напоминаю себе о том, что никогда не следует принимать за истинно ценное ни угодливое поведение женщины-Анимы, ни поведение женщины, в котором выражается готовность к полному подчинению. За этим всегда скрывается инстинктивная женская Самость, готовая проявиться, и когда это происходит, мое мужское знание и представление оказывается для нее слишком маленьким контейнером. Все теории терпят крах. Женщина, в которой открывается фемининная проникающая энергия, говорит, черпая силы из источника, полного эффективности и уверенности, энергия которого по ощущению отличается от всего, что имеет какое-то отношение к маскулинности152.
Самое характерное свойство фемининной проникающей энергии заключается в том, что она появляется совсем не вследствие развития Анимуса или интеграции жизненного опыта. Когда она выходит на поверхность, становится ясно, что она всегда находилась там, но скрывалась за огромным страхом. Это та самая энергия, которую получает от гигантского нарцисса Персефона в гомеровом гимне Деметре, прежде чем она становится жертвой насилия Гадеса/Диониса (см. параграф 3 главы 4). Таково ее ожидание, и эта энергия приобретается именно так и только через переживание насилия. Именно в этом заключается часть Элевсинских мистерий: однажды пережитый страх от вторжения мужской силы превращается в творческий потенциал и оказывается именно тем фактором, который приводит к появлению фемининной энергии. Персефона становится хозяйкой подземного мира, сохраняя при этом свою власть и на земле, в те периоды времени, когда она туда возвращается.
Такая женщина может заставить близкого ей мужчину взглянуть на свою потребность в женщине так, как раньше он никогда себе не представлял. Он начинает осознавать существование фемининной силы, которая может проникать не хуже, чем его собственная. Он становится открытым ее способности изменить его и одновременно к тому, чтобы позволить погибнуть своим маскулинным духовным структурам. Отныне его собственная сила начинает служить Богине.
Здесь слышится некий отзвук маскулинной пассивности, который полностью отличается от архетипической констелляции мать-сын. (Когда в главе 4 мы обратимся к Элевсинским мистериям и гомеровому гимну Деметре, то увидим, что эти ритуальные церемонии очень отличались от ближневосточных мифов о сыне-возлюбленном.) Сама женщина никогда не направит свою фемининную силу, полученную ею от Богини, на пассивного мужчину. Либо эта сила не констеллировалась совсем и сама женщина не осознавала ее присутствия, либо она ее не показывала. Но мужчина, находясь под влиянием фемининной силы, может по-новому осознать воздействие, ценности и цели его собственной силы.
На уровне интроверсии мужчина приобретает связь со своей персефоноподобной душой, которая становится для него проводником. Он постепенно начинает осознавать реальность душевных мистерий, глубину непознаваемого и приходит к ощущению новых возможностей видения, которые могут разрушить ценности, свойственные его сознанию, и создать новые ценности, с присущими им новыми требованиями, которые таят в себе угрозу. Он начинает ощущать в себе готовность подчиниться фемининной мистерии, которая также находится внутри него. Такое подчинение является ключом к изменению и возникает только на второй стадии трансформации.
Обладая новым сознанием своей божественной власти, женщина также находит новый путь для установления связи с мужчиной. Она, в свою очередь, узнает, что не может нормально действовать без помощи внешней проникающей силы. В реальной жизни ей требуется партнер, иначе она никогда не сможет реализовать себя в пространственно-временном мире. Без партнера нет и проникновения энергии и, следовательно, ее жизнь будет жизнью невоскресшей Персефоны. Ее власть останется бессознательной, находящейся в подземном мире, возможно, она найдет некий выход через роль женщины-Анимы, но при этом не возникнет никакого контакта с источником женской мудрости и эросом, на который она имеет право с рождения. Для этого ей требуется мужчина, и притом именно тот, который преодолел свой собственный нарциссизм.
Если же ее партнер застрял в нарциссических лабиринтах, он, естественно, не сможет оказать ей никакой помощи в поиске ее истинной женской идентичности, которая, как всегда, имеет непосредственную связь с Богиней. Нарциссический мужчина является величайшим препятствием для развития в женщине настоящей.

Рис 13