Глава 5 Вторая стадия трансформации: клинические аспекты
Автор: procyon, дата: ср, 08/04/2009 - 12:42 Анализ сновидений
1. Введение
Возвращение расщепленной фемининной Самости нарциссической личности на второй стадии трансформации происходит в почти в полном соответствии с мифическим паттерном, который обсуждался в предыдущей главе. Появление мифологемы Деметры-Персефоны во многом оказывается вполне естественным: процесс словно постоянно развивался в соответствии с ней, но при этом она находилась вне поля зрения, скрытая сдерживающей защитной силой нарциссических переносов. Как только эти переносы в существенной мере теряют свою прежде необходимую функцию - подобно тому, как в гимне Гомера Персефона теряет покровительство и защиту своего идеализированного отца Зевса, - открывается абсолютно новая размерность.
Этот процесс ощущается как резкое изменение энергетического поля в реакциях переноса-контрпереноса. Состояние с относительно стабильной динамикой контроля-идеализации внезапно изменяется так, что становится чрезвычайно трудно концентрироваться на личности пациента и на самом процессе. Появляются некоторые сдвиги, например, внезапно внимание может на чем-то сконцентрироваться и так же внезапно стать рассеянным. Точно так же может появиться и исчезнуть способность вслушиваться в то, что говорит пациент. Вместе с пациентом мы можем, наконец, узнать, что мы переживаем архетипический динамический процесс насилия, совершающегося над Персефоной, и ее последующего возвращения, но сначала этот процесс выглядит так, словно вся работа с нарциссическими структурами привела лишь к более глубокому шизоидному или пограничному расстройству личности.
Фактически мы и достигаем шизоидного уровня личности, но его сущность оказывается совершенно иной по сравнению с шизоидной личностью. В последнем случае расщепленная Самость (названная Гантрипом регрессированным Эго)257 оказывается пассивной. Она уходит в сон, напоминающий смерть, в котором совершенно отсутствует сердце, и когда появляется, вся наполняющая ее энергия быстро иссякает. Но существует шизоидная динамика, напоминающая характерную черту «появления-исчезновения» шизоидной личности258, которая является симптоматичной для разных видов расщепления Самости. Эйген относит к таким случаям следующие.
«Регресированное Эго, в соответствии с описанием Гантрипа, является совершенно пассивным. Оно ищет материнскую утробу. [Но в данном случае] эго-структура живет интенсивной жизнью и обладает сконцентрированной активностью. Это ощущается как энергетическая аура - у человека создается ощущение, что из него выделяется энергия. Здесь передышка заключается не в пассивном замирании в утробе, не в засыпании, а в активном спокойном созерцании, согласованном и электризующем. В этом случае оказывается, что в схеме Гантрипа отсутствует понятие, которое точно описывает это состояние Эго»259.
Говоря об эго-структуре, живущей интенсивной жизнью и создающей ощущение выделяющейся энергии, Эйген пользуется психоаналитической терминологией. В контексте наших рассуждений следовало бы говорить о расщепленной Самости, воссоединяющейся с Эго, о приобретении Эго нового качества. Так все и происходит, но при этом Эго остается прочно связанным с великой, характерной для Богини архетипической размерностью. Именно поэтому оно живет «интенсивной жизнью» и обладает «энергетической аурой», которую само же и выделяет. И по той же причине считается, что оно пребывает в активном спокойном созерцании. Оно видит, ибо связано с этой архетипической энергией, вызывающей образное видение, и пребывает в молчании и покое, ибо только в молчании оно способно видеть и только в молчании может стать видимым.
Основная клиническая проблема, которая появляется на второй стадии трансформации, находится в прямом соответствии гомерову гимну: расщепленная Самость соединяется с создающей наслаждение архетипической энергией, она проникается радостью и наслаждением, а затем почти моментально приходит упорное ожидание нападения260. Такой драматический процесс разыгрывается в бессознательном пациента, о котором он зачастую не имеет ни малейшего представления. Но на этом этапе вспыхивает его собственное сознание, v если его внутренний мир становится видимым, он также приобретает способность видеть.
Можно ошибиться в том, какие характерные шизоидные черты в этот момент проявляются в виде сопротивления переноса, ибо на первой стадии трансформации их появление всегда свидетельствует о сопротивлении образованию нарциссического, и прежде всего идеализированного переноса. Но в данном случае главное отличие заключается в том, что к этому времени нарциссические переносы уже давно сформировались и были проработаны, что привело к видимым изменениям в поведении и образованию новой психической структуры. Далее природа нового переноса, который только-только начинает формироваться, преимущественно обусловлена характерным для нашего восприятия свойством «появления-исчезновения»; при этом она не имеет ничего общего с индуцированной природой нарциссического переноса.
Нам приходится иметь дело с архетипическим динамическим процессом, который только выглядит шизоидным. Правильнее было бы говорить о новом проявлении Меркурия, уделяя особое внимание его феноменологической особенности бегущего оленя, который периодически скачет туда-сюда, то появляется из леса (бессознательного), то снова скрывается в нем261. Говоря на языке алхимии, это состояние можно назвать «неустойчивым», летучим; оно требует устойчивости - и тела, и сознания, - а содержанием этого состояния-сосуда являются аналитические отношения переноса.
Чтобы помочь возвращению персефоноподобной человеческой души, нам следует принять на себя пассивную роль инициирующегося в Элевсине и, будучи вовлеченными в шизоидную динамику, подобно Деметре, пережить эмоции ярости и скорби. Как только наша энергия уносится уходящей вглубь душой, мы чувствуем скорбь и, оказавшись покинутыми, испытываем ярость. Мы почти неизбежно отождествляем себя с насильником, ибо ожидание пациентом садистского нападения является столь сильным, что легко индуцирует у нас соответствующие эмоции; таким образом мы стремимся войти в родительский образ, который когда-то участвовал в нападении, реализуя свою завистливую потребность в обладании Самостью.
Иногда такое завистливое нападение является чисто субъективным: когда пациент испытывает радость, это всегда выглядит превосходно, поэтому порой бывает очень трудно преодолеть желание испытать такую же радость самому, то есть в процессе воспроизвести роль насильника, испытывая завистливое возбуждение к пациенту. Но на практике субъективные факторы всегда смешиваются с объективными; искусство и смысл анализа заключаются в том, чтобы их разделить.
2. Мотив двойника и появление Самости
Главные Элевсинские божества имели двойников. Вот что по этому поводу пишет Кереньи:
«Каждый, кто изучает элевсинскую мифологию, должен обрести особого рода двойное видение, если надеется иметь полное представление обо всей традиции - как буквальное, так и образное, при всех противоречиях, которые существуют между ними.
Двойное видение, которое я имею в виду, не является субъективным: два одновременных видения имеют своих мифологических персонажей, соответствующих двум мифологическим этапам, на которых одна и та же божественная фигура появляется в разных ролях, а иногда в одной и той же роли. Прежде всего это касается Персефоны, которая является царицей подземного мира, оставаясь при этом дочерью своей матери...
"Ты можешь уйти, - говорит Гадес, - только к своей матери... Но когда ты здесь [в подземном мире], ты будешь править всеми, кто ходит и ползает по земле! Тебя будут почитать выше всех бессмертных богов"»262.
Такое дублирование элевсинских божеств, и прежде всего Персефоны, с клинической точки зрения можно представить как феномен возвращения когда-то расщепленной души. Когда возникает шизоидная динамика, свидетельствующая о переходе на новый уровень трансформации, она часто проявляется в образах двух детей. Они не являются абсолютными двойниками: один из них более жизнеспособен, чем другой, он гораздо более «архетипичен», он истинное дитя наслаждения, тогда как другой более пассивен, несколько депрессивен и, в общем, склонен к мазохизму. Как мы увидим, «ребенок-мазохист» действительно создал себе место, где он может жить, и это место заменяет ему мать.
Глубинный образ ребенка, который купается в радости, появляется гораздо реже, чем образ другого ребенка, который обычно бывает немного старше. Эти два образа во многом соответствуют паттерну, отразившемуся в гомеровом гимне: одна Персефона является царицей подземного мира и там властвует надо всеми, «кто ходит и ползает по земле». Другая Персефона, которая возвращается к своей матери, хотя и оказывается более жизнеспособной, чем была до совершенного над ней насилия и возвращения, все-таки обладает существенно меньшей нуминозной силой богини, чем в подземном мире. Все, что можно увидеть с помощью обычного зрения, которому недоступно образное видение, всегда менее жизнеспособно по сравнению с тем, что открывается через образ Деметры. Несмотря на то, что в Элевсинских переживаниях определенно встречались феномены, несоизмеримые по масштабу с явлениями, с которыми мы сталкиваемся в клинической практике, оказывается, что между ними существует определенная связь, которая, наверное, не слишком отличается от связи между макрокосмом и микрокосмом. Элевсинские переживания не вытекают из индивидуальной психодинамики, но явно говорят о ней, и оба феномена следуют одному и тому же паттерну.
Прежде чем продолжать обсуждение феноменологии двух «внутренних младенцев», очень важно сделать еще один шаг в рефлексии природы изменений, происходящих в энергетическом поле отношений переноса-контрпереноса.
ПРОНИКНОВЕНИЕ ОБРАЗОВ
Главным переживанием, сопутствующим растворению (в позитивном смысле этого слова) нарциссических структур, является растущее осознание индивидуальной непроницаемости. Человек перестает себя ощущать заключенным в рамках этих структур здесь-и-теперь, исчезает склонность к потере осознания своего тела.
Хотя такие явления происходили во время нарциссических переносов, их было очень легко потерять из виду во время борьбы со стремлением к контролю и другими реакциями, индуцированными переносом. Часто, когда эти переносы становились сильными, было трудно ощущать связь - в лучшем случае можно было эмпатически отзеркалить то, что происходит с человеком, почему у него появляется необходимость в том или ином переносе, и уже после такой рефлексии составить соответствующее представление о происходящем и сформировать недирективный подход к его материалу. Но совершенно другое дело - принимать активное участие в глубинных переживаниях человека, которые с ним происходят в данный момент. С помощью нарциссических защит он отстраняет нас от этих переживаний, и нам следует уважать ту дистанцию с нами, которую он устанавливает. Даже незначительное сокращение этой дистанции он ощущает как психическое насилие, словно мы слишком близко подошли к некой весьма драгоценной для него части.
Это совершенно не тот случай, когда переносы уже в достаточной мере растворились. Все происходит иначе: появляется не просто осознание того, что мы не работаем на глубине, но что это вообще возможно. Тогда отказ от активного проникновения и тщательной работы в данный конкретный момент и присутствие, которое может ощущаться только в поверхностной воплощенной форме, могут привести к характерному садистскому отчуждению. Если на первой стадии трансформации была совершенно необходима отчужденная, рефлексивная позиция и слишком глубокое проникновение могло стать пагубным, то теперь ситуация становится прямо противоположной: сохранение дистанции, рефлексия и недостаточно надежное присутствие, которое «ощущается внутри» в качестве материального образа, теперь воспринимаются как
садистское отчуждение.
СНИЖАЕТСЯ ПОДОЗРИТЕЛЬНОСТЬ
Во время нарциссических переносов у пациента всегда параллельно развивается спектр негативных чувств по отношению к аналитику. В результате идеализирующего переноса они экранируются и становятся незаметными, но всегда внезапно вторгаются в процесс, и тогда появляются враждебность и зависть, принимая форму сомнения: «Действительно ли он понимает, что делает?» Или: «Неужели он действительно обо мне заботится?» Но обычно пациенты об этом умалчивают; сомнения остаются темной частью нарциссических переносов. Когда происходит существенное растворение этих переносов, то форма завистливых сомнений исчезает. Это происходит из-за того, что теперь Эго пациента обладает достаточной силой - прежде всего благодаря установлению связи с появляющейся Самостью, которая позволяет пациенту ощутить в себе мужество. Теперь у него есть достаточно энергии, чтобы видеть и знать, и тогда исчезает необходимость в паранойяльном защитном процессе. В этом заключается кардинальное субъективное изменение, происходящее с пациентом, при котором изменяется сама природа переноса. Однако это вовсе не означает уменьшение зависимости.
Потребность в новом переносе ни на йоту не стала меньше -наоборот, пациент испытывает в нем очень большую необходимость. Это такой тип возникающего в переносе союза, при котором и у аналитика, и у пациента активизируются архетипические элементы. Я пока не буду называть его архетипическим переносом, так как в столь чистой форме он просто не существует. Однако у него имеется архетипический аспект в том смысле, что зависимость, которая развивается в процессе этого переноса, связана с потребностью аналитика в установлении контакта со своей собственной Самостью.
Способность аналитика устанавливать связь со своей Самостью в ситуации здесь-и-теперь в данном случае выходит на первый план, ибо пациент знает, что, не достигнув такого уровня глубины, он не сможет продолжать развиваться. Здесь отличие от нарциссического переноса заключается в том, что аналитик для пациента является реальным «Другим»; его реальность, особенно достоинства и недостатки, становятся хорошо видны. Вот почему на этом этапе трансформации пациенты говорят не только о том, что они знают о своей вовлеченности в отношения переноса; они знают, что видят аналитика таким, какой он есть на самом деле, а не только как повторение ранних интроекций или же объект для идеализирующей проекции. Пациенты настаивают на том, что видят его реальные достоинства, основанные на его ценностях, и особенно на архетипической связи. Совершенно ясно, что в таких случаях всегда присутствует некоторая доля проекции и некоторая идеализация. Но вместе с тем существует именно то, о чем они говорят, и в отличие от стадии с характерным нарциссическим переносом, этот уровень точности восприятия чувствуется очень хорошо.
В результате возрастания силы Эго и архетипической связи, а также снижения эффективности паранойяльных защит пациент обретает способность «смотреть и видеть» и безошибочно узнавать, когда у аналитика есть связь с Самостью, а когда нет. Пациент может начать доверять своему взгляду: на первых порах очень мало, а затем все больше и больше. На этой стадии аналитические отношения приобретают, как считает Юнг, диалектический характер263, хотя на более ранних стадиях трансформации они могли бы стать пагубными.
В возникающей у пациента способности видения нет ничего особенно чудесного. Она представляет собой лишь то, что присуще каждому ребенку: ребенок видит души своих родителей, он видит, «откуда они приходят». Он часто видит психотические элементы, от которых затем пытается излечиться ценой отвержения собственной Самости. И он видит, если его ненавидят, ибо в нем существует Самость. Видеть все это часто означает для ребенка превышение всякой меры, и тогда его образное видение обрывается.
3. Радостный ребенок и ребенок-мазохист
Основной характерной особенностью расщепленной Самости, которая начинает проявляться при растворении нарциссического и преимущественно идеализирующего переноса, является радость и наслаждение. Каждый новорожденный по своей сущности является «чадом Божиим». Но одно из самых ранних переживаний нарциссической личности - и в какой-то мере это относится к каждому из нас - связано с тем, что Самости пришлось испытать психическую интервенцию. Последствие такой интервенции заключается в том, что Самость ребенка вынуждена скрываться, а вместо нее у ребенка развивается мазохистское отношение, направленное на то, чтобы вызвать к себе жалость. За феноменологией «двух детей» кроется причинно-следственная связь, соответствующая архетипическим двойникам Элевсина.
В этом случае очень важно не сводить архетипический уровень до этиологии личности. Нам приходится иметь дело с двумя разными взглядами на психику, и путь Элевсина не может быть низведен до каузального паттерна. «Две Персефоны» представляют собой тот путь, по которому следует возродившаяся душа. То, что мы переживаем эти аспекты в рамках причинно-следственных отношений, обусловлено лишь тем, что мы испытываем это в масштабе исторического времени, а не во вневременной размерности, присущей архетипу. Появление «двух детей» следует рассматривать как великое чудо, но и психическое насилие совершается над радостным ребенком через бессознательное его родителей.
ПРИМЕР ПСИХИЧЕСКОГО ВТОРЖЕНИЯ
Приведенный ниже клинический случай может послужить иллюстрацией природы этого взаимодействия, и хотя в данном случае идет речь о двух взрослых людях, точно такие же динамические процессы наносят ущерб отношениям между родителями и ребенком.
Мужчина пришел на аналитическую сессию с жалобой на то, что в предыдущий день его жена вела себя странно. Он просто не мог понять, почему она так сильно расстраивалась из-за сущих пустяков. Она сказала, что ее психическое состояние сильно изменяется, но не стала много распространяться на эту тему. Жена пребывала в состоянии депрессии и при этом была сильно возбуждена. Он дал ей одно поручение, а потом очень расстроился, поскольку она даже не сказала, что не хотела его выполнять, а отнеслась к нему совершенно равнодушно. Он жаловался: «Почему я могу сказать, когда это нужно, а она нет?»
Ночью, после частично описанных мной вечерних событий, его жене приснился следующий сон, содержание которого пациент рассказал мне. «Я нахожусь в помещении с женщиной, которая является ассистенткой моего мужа. Она прижигает мне руку сигаретой». На самом деле жена не была знакома с его ассистенткой по работе. Сон показал, как бессознательное мужа, которое символизировала незнакомая женщина, садистски вторгалось в психику его жены. Такова была его бессознательная реакция, тогда как «сознательно» его просто выводило из себя «сумасшествие» жены - именно так он называл ее состояние.
Когда он пришел на сессию, ему было понятно настроение своей жены, но на самой сессии для него совершенно прояснилось значение ее сна: он отказался эмпатически войти в ее психическое состояние, хотя в принципе мог это сделать, но был слишком рациональным и отчужденным, и такое его поведение, по сути, было садистским нападением, обусловленным его безличной установкой.
Такой же атаке подвергается новорожденный младенец; чаще всего это случается в возрасте одного-двух месяцев; эта атака чувствуется, когда он, чрезвычайно связанный с матерью, купается в радости и внезапно сталкивается с тем, что на какое-то время его вдруг перестают узнавать и общаться с ним. Но здесь речь уже идет не только о прижигании руки; он чувствует, что подвергается серьезному нападению, угрожающему его Самости. Позже такой ребенок пойдет почти на все, чтобы избежать повторения ранних психических травм, вызванных совершенным над ним насилием. Основная травма обычно со временем исцеляется и проявляется в виде своей бледной копии, окрашенной в сильный мазохистский чувственный тон.
РЕБЕНОК-МАЗОХИСТ
Отношение с другим аспектом появляющейся Самости, ребенком-мазохистом, всегда связано с некоторой сложностью из-за сильных садистских чувств, которые индуцируются у аналитика.
Очень важно не интерпретировать эту динамику, по крайней мере, ее последствия, зачастую даже по прошествии определенного времени после их появления. Вместо этого следует стать родителем, то есть установить родительское отношение к этой детской сущности, которая открылась у пациента. Стать родителем -не значит давать советы. Это значит войти в чувственное состояние, в котором возможно бессознательное общение с пациентом. Оно говорит о том, что аналитик может войти в состояние родственной близости с пациентом, чтобы видеть и понимать все, что с ним происходит в его эмоциональной сфере. То есть он воплощает для пациента образ хорошей заботливой матери или хорошего отца, которого тому так не хватало в жизни и с которым тот может идентифицироваться. Поэтому не следует давать интерпретации периодически выходящей на поверхность садомазохистской динамики, несмотря на возникшее желание это сделать.
Превращаясь в родителя, мы создаем возможность для контролируемой регрессии. Часто пациент начинает чувствовать себя существенно моложе, в возрасте около семи-восьми лет, и приблизительно так и выглядит. Эта не слишком сильная регрессия соответствует той энергии, которая содержится в нашем образном видении. В этот момент нам следует говорить о том, что мы видим, а вовсе не то, что следует из теории интерпретаций.
Если мы ошибемся, определив трансформацию, происходящую в поле переноса-контрпереноса как скрытое пограничное состояние или же как некую новую проблему, в таком случае принятие на себя родительской роли может оказаться не очень подходящим264. Тогда мы можем продолжать интерпретировать, не обращая внимания, что такой подход может только возбуждать зависть265. Мой собственный опыт говорит о том, что это становится чрезвычайно пагубным для процесса трансформации, особенно для отношений переноса, в которых присутствует радостный божественный младенец и которые в конечном счете становятся у пациента эго-синтонными.
На этой стадии пациенту необходимо пережить образ родителя, который на него не нападает, а наоборот, оказывает поддержку. Слишком легко интерпретировать предполагаемый садизм или невнимание аналитика как неизбежное следствие возникшей у него тоски или же интерпретировать смещение энергетического поля, которое может ощущаться как отторжение, свидетельствующее о ярости, возникшей у пациента. Здесь возможен широкий диапазон интерпретаций на уровне шизоидного или пограничного состояний, особенно с точки зрения возникающего страха остаться покинутым. Все подобные интерпретации являются правильными, и в конечном счете их следует давать. Но сначала нужно «накормить» вниманием и заботой «внутреннего ребенка», который чувствует себя отвергнутым, и, следовательно, яростным и голодным. Часто это может означать повторение одного и того же объяснения до тех пор, пока существует садомазохистское энергетическое поле. Это то же самое, что иметь дело с реальным ребенком, но без мощной регрессии до состояния ребенка. Детскую часть необходимо видеть и чувствовать, и если мы будем точными, пациент, как правило, признает наличие этой части. Должен добавить, что в своей практике я испытываю постоянную потребность в том, чтобы на том же самом материале, характеризующем процесс интеграции, перейти на новый уровень: всегда существовало нечто, не совсем понятное.
Но поскольку мы видим и проявляем заботу и поскольку подозрительность пациента начинает снижаться, очень часто важные фантазии, в которых участвуют оба ребенка, становятся взаимными. В такой же мере, в какой в аналитических отношениях на предшествующей стадии трансформации были взаимными грандиозно-эксгибиционистские фантазии или фантазии, вызывающие стыд, на более поздних стадиях процесса на поверхности появляются другие фантазии.
РЕБЕНОК-МАЗОХИСТ,
СОЗДАЮЩИЙ ОЩУЩЕНИЕ БЕЗОПАСНОГО МЕСТА
В процессе видения и вчувствования в ребенка-мазохиста, существующего внутри пациента, часто бывает трудно себе представить, почему Эго человека продолжает так бессознательно цепляться за идентификацию с этой частью личности. Один мой пациент установил связь следующей своей фантазии, которая у него возникла в процессе активного воображения, со своим ребенком-мазохистом, и ощущал частичную идентификацию с ним.
«Я нахожусь на тротуаре. Здесь у меня есть свое определенное место, и никто не может у меня его отнять. На меня могут плевать, бросать в меня всякую дрянь, делать со мной все, что угодно, но эта часть тротуара все равно остается моей. Никто не может ее у меня отнять. Здесь я ощущаю тепло».
Ребенок-мазохист имеет собственную территорию; это пространство можно сравнить с материнскими объятиями. Человек, отождествляющий себя с этой частью, обычно чувствует себя обделенным жизнью; такое ощущение в значительной степени бессознательно, каким оно было у пациента, который в своей фантазии чувствовал себя в безопасности на тротуаре. И в самом деле, я получил замечательную возможность увидеть, как другие терапевты и пациенты отнеслись к этой фантазии. Она прекрасно согласуется с изображенной Гантрипом системой верований шизоида: «Лучше плохой объект, чем никакого объекта вообще»266. Она также имеет сходство с «награждающей частью объекта», описанной Мастерсоном267, которая возникает в бреду у пациента, находящегося в пограничном состоянии.
Исключительно важно не делать попыток извлечь Эго с этой территории, а позволить ему там быть и почувствовать ее ценность. Ибо покинуть ее - значит не только пойти на риск, увеличив свою ответственность до ответственности взрослого, но и прийти к серьезному отношению к другой стороне детского образа - радостному ребенку. Формирование такого отношения представляет серьезную угрозу, связанную с ощущением нападения, похожего на то, которое в гомеровом гимне испытала Персефона; в результате такого ощущения в очень раннем возрасте разрушается энергетическое поле, окружающее божественного младенца.
Вот почему жалующийся ребенок-мазохист так боится покинуть свою территорию. Человеку необходимо «испить свой комплекс до дна», чтобы оставаться в нем и ощущать его в воображении в жизни ничуть не хуже, чем при переносе. Поэтому данный процесс должен продолжаться ровно
столько, сколько необходимо.
РЕБЕНОК-МАЗОХИСТ И ДЕПРЕССИВНОЕ СОСТОЯНИЕ
Наряду с определением функции территории ребенка-мазохиста становится очевидным, что живущий на ней ребенок является частью человеческой личности, застывшей в депрессивном состоянии. Когда пациент может чувствовать гнев своего покинутого «ребенка», начинается важный этап развития, на котором пациент больше сосредоточивается на своем гневе, чем на отчуждении и депрессии.
Одна моя пациентка смогла описать гнев своего «ребенка», почувствовав его на аналитической сессии. Я не мог одновременно видеть ее «внутренних детей» и удовлетворять частые просьбы пациентки объяснить смысл ее сновидения268. Однако интерпретация сновидения была также очень важной и достоверной, и поэтому ее следовало сделать. Но во время сессии пациентка стала осознавать, что ее «внутренний ребенок» (или дети) разозлился. Она смогла мне об этом сказать, а я смог это почувствовать. Когда в следующий раз я почувствовал требования ее «внутреннего ребенка» и стал настаивать на том, что просто буду находиться рядом, ее «внутренний ребенок» начал злиться, так как не мог мной управлять.
Гнев, возникающий из-за потери ощущения всемогущества, является, по мнению Элкина269, аспектом, относящимся к этиологии депрессивного состояния. Ярость ребенка, которая во время депрессии обращается на Самость, появляется из-за признания того, что в настоящий момент его психическая энергияслишком «низкая», а материальность его родителей - слишком «высокая», и, следовательно, его собственное всемогущество становится ограниченным. Как отмечалось в предыдущей главе, переживание депрессии всегда беспокоило нарциссическую личность, чьи защитные механизмы прежде всего предохраняют ее от чувств, соответствующих депрессивному состоянию. По описанию Кляйн, успешное переживание депрессии совершенно необходимо для интроекции проекций Самости270. Несмотря на то, что Кохут не уделяет этому достаточного внимания, я считаю, что данный аспект процесса интеграции является весьма существенным, но при этом он должен протекать именно на второй стадии трансформации.
Переживание потери ощущения грандиозности - которое все-таки является полным после трансформации грандиозно-эксгибиционистской самости, - продолжается в депрессивном состоянии на второй стадии процесса трансформации и, как мы впоследствии убедимся, проходит через эдипов комплекс. Но сначала рассмотрим другое важное чувство, которое выходит на поверхность в процессе того, как в аналитических отношениях начинает возрастать доверие.
НЕНАВИСТЬ К БОЖЕСТВЕННОМУ МЛАДЕНЦУ
Пациенты с повышенной чувствительностью часто приходят к осознанию своей ненависти к маленькому божественному младенцу, который впервые дает о себе знать в описанной выше динамике «появления-исчезновения».
Когда я спросил одну женщину, почему она ненавидит этого младенца, она ответила: «С ним я всегда попадаю в беду». Он вызывал у нее слишком острые и мучительные приступы зависти. Другой пациент (мужчина, фантазировавший про место на тротуаре) встретился со своим ребенком во сне: «Я перехожу улицу, и в это время ко мне приближается маленький мальчик. Он держит стакан с водой. Но я начинаю его мучить, обливая водой. У него начинается истерика, он злится и бросает на мостовую стакан, который разбивается вдребезги». Когда пациент впервые пересказал содержание этого сновидения, то был достаточно отчужден от него, почти не осознавая того, насколько ужасно описанное им внутреннее состояние. В процессе перехода на вторую стадию трансформации образ рассерженного ребенка из сна все больше вызывал у него болезненные ощущения, напоминавшие о его садистской установке по отношению к этой части своей личности.
Избегание «дурного глаза», то есть сильных приступов зависти, которые обычно доминировали в окружении нарциссической личности в детстве, приводит к тому, что ее покидает какая-то, даже самая драгоценная ее часть. Ощущение покинутости, которое на второй стадии трансформации становится вполне реальным, приводит к страданиям, связанным именно с тем, что больше всего отвергалось нарциссической личностью, и это относится даже к людям, которые прошли через изменения, характерные для первой стадии.
Это происходит так, словно человеку приходится скрывать свою самую драгоценную часть, и он делает это так успешно и долго, что либо теряет к ней доступ и забывает о ней, либо находит ее заключенной в столь неприступной и недостижимой крепости, что даже сам не может ее вернуть.
На этой стадии я часто ободряю своих пациентов, предлагая им смотреть на меня, чтобы им удалось хорошо сконцентрироваться на своих телесных ощущениях и доверять тому, что они в это время видят во мне. Часто это вызывает страх. Один пациент, сам по профессии психотерапевт, смотрел на меня пристально и внимательно, а потом сказал, что увидел четырехлетнего мальчика. Он был совершенно прав: этот образ существовал в моем сознании - он появился из накануне увиденного мной сна. Но на следующей нашей встрече он доверительно сообщил, что в прошлый раз умолчал о целой истории. Дело было в том, что увиденный им ребенок находился в депрессии - и это было сущей правдой! Но пациент побоялся об этом сказать. Почему? Как оказалось, это должно было придать ему сил, что в данном контексте означало, что ему следовало вырасти самостоятельно, стать взрослым по отношению к самому себе, самому за себя отвечать и самому заботиться о своем «ребенке». Вместо этого у него возникло видение, в котором все еще проявлялась потребность идеализировать меня, по-прежнему сливаясь со своим «ребенком-мазохистом». На самой глубине оказалось воспроизведение его потребности в исцелении своей депрессивной матери. К этому моменту он оставил свое видение; с помощью такого аналитического упражнения можно было начинать постепенно восстанавливаться.
4. Дионис и эротический перенос
Другое важное изменение в переносе, которое происходит в связи с ростом доверия и способности к видению, заключается в появлении сильной эротической энергии. Его можно неправильно понять - например, как эротизацию нарциссического переноса271, - или же использовать как подкрепление другой широко распространенной точки зрения, которая основана на том, что нарциссические структуры возникают только для защиты от тревожности, присущей эдипову комплексу и слишком жесткому Супер-Эго.
Как существует некая правда в том, чтобы видеть элементы шизоидного или пограничного состояний в формирующейся структуре Самости, так есть и определенная достоверность в материале, касающемся эдипова комплекса, и в данных наблюдениях. Весь вопрос заключается не в его наличии, а скорее в том, что феноменология возникающей Самости в меньшей степени относится к личным эдиповым конфликтам. Отношение очень заряженного эдипова комплекса можно сравнить с тем вкладом теневой части Самости, который может быть назван шизоидным или пограничным состоянием. Часто эта структура оказывается едва сформированной, если вообще может сформироваться, и тогда она принимает вид эдипова комплекса. Пациенты боятся этой энергии, опасаются отыгрывать ее вовне, и этот страх основан на известном факте, что эдипова сексуальность является всемогущей движущей силой. Пациенты верят в то, что если они рискнут ощутить в себе эту энергию, то впоследствии не смогут ей сопротивляться.
Зачастую такой страх находит поддержку в истории жизни пациента, иногда он связан с пережитым в детстве сексуальным насилием, а еще чаще - с рядом переживаний, когда людей очень быстро привлекала сексуальная энергия пациента. Но для подкрепления всемогущей системы убеждений не нужен и такой способ; она существует даже у пациентов, никогда не имевших ни взрослых, ни детских переживаний, в которых отыгрывание или же привлекательность оказывались реальной проблемой.
К сожалению, очень легко отождествить энергию глубинной Самости - появляющийся ребенок, который часто оказывается младенцем или капризным чадом, по-настоящему напуганным своей архетипическои связью с наслаждением, - с этой нетранс-формированной сексуальностью. Строго говоря, этот уровень соответствует Тени возникающей Самости, и с точки зрения содержания анализ следует проводить на эдиповом уровне. Это означает восстановление при переносе вытесненного или никогда прежде не существовавшего эдипова конфликта. Однако не означает символического истолкования конфликта как стремления к возрождению.
Очень важно, чтобы любая интерпретация на уровне эдипова комплекса получала взаимное осознание: фантазии какого именно ребенка являются в данный момент предметом исследования. Иначе глубинная Самость, принимающая образ божественного младенца, почувствует себя растерзанной.
Две части возникающей Самости: одна - обладающая архетипической связью и другая, более ранняя часть, содержащая остаточные элементы процесса, который до сих пор никогда в полной мере не раскрывался, - соединяются в аналитическом сосуде через взаимодействие с эротическими энергиями переноса. Но это означает, что в итоге возникает архетипическое переживание этих энергий, и они становятся выразителями характерного качества, носителем которого в греческой мифологии является Дионис. И все, что выражается как эротическая привлекательность, можно представить как архетип мистического единения на уровне проникновения через образное видение. Такое соединение возникает при влиянии энергетического ноля, цель которого состоит в формировании связи через образное видение, не имеющей ничего общего с материальной связью. Дионисийская религия, которая, по всей вероятности, возникла на древнем Крите, была религией видения272.
На этой стадии дионисийская природа становится терапевтической реальностью. До сих пор перед формированием и интеграцией нарциссической энергии переноса и соответствующих нарциссических структур сексуальность могла являться неким соблазняющим элементом контроля, тогда как теперь она представляет собой часть архетипической констелляции. Дионисийские энергии, свойственные этому паттерну, на ранней стадии, как правило, считались исключительно негативными. Нарциссическая защита отвергает близость и все остальное, как-то связанное с проницаемостью, необходимой для проникновения этой архетипической энергии, так как позитивных структур, помогающих собирать и удерживать дионисийскую энергию, пока еще просто нет. Во время своего возвращения к нарциссической травме человек переживает только некую часть Диониса, «сумасшедшего бога», которая сослужила ему такую плохую службу2'3.
В качестве злой силы Дионис проявляется в расщепленных, обезличенных состояниях, в бреду, в паранойяльных чувствах и т.п. Именно эти проявления, которые долго приписывали дионисийскому миру, имеет в виду Кохут, описывая состояния, близкие к психотическим; нарциссическая личность впадает в такие состояния, но может выйти из них, обратившись к соответствующей нарциссической травме, которая их вызвала. Вполне возможно, что негативный взгляд на Диониса сформировался в результате появления этого бога в психике людей - и, соответственно, в общественных формациях, - отягощенных неизменными нарциссическими проблемами. Но когда этот бог появляется после того, как нарциссические переносы уже сформировались и трансформировались, дионисийское переживание становится совершенно иным274. Поле его энергий может быть в высшей степени эротичным, но вместе с тем его появление одухотворяет и открывает путь воображению.
На второй стадии процесса трансформации у пациента и аналитика открывается возможность позволить дионисийским энергиям влиться в аналитический сосуд, не рискуя, что возникнет или возобновится отыгрывание. Это обусловлено тем, что уже сформировалась внутренняя структура, вполне достаточная для того, чтобы служить естественным сдерживающим фактором для такого отыгрывания. В данном случае речь идет вовсе не о том, что мы полностью застрахованы от того, что пациента больше не будут подавлять эмоции, угрожая потерей контроля над собой. Но теперь этот процесс не является патологическим, вызывающим страх, а представляет собой переживание архетипических энергий, которые, как отмечает Юнг, всегда сулят поражение Эго2/Э.
Видение в воображении, рассматриваемое как взаимное видение, очень помогает, не позволяя идентифицироваться с существующими на этом уровне энергиями соблазна. Знание того, что мы совершенно не осознаем всего, что не видим, и трепетное ожидание взаимного познания этого видения, часто приводят к тому, что аналитические отношения оказываются во власти архетипического образа Богини. Когда это становится видно, отыгрывание очень быстро делается явным, ибо оно и должно быть определенным действием, подчиняющимся теневым аспектам личности.
Дионис вместе со своей женой, царицей Персефоной, символизируют энергии, управляющие второй стадией трансформации. Любые попытки заключить эти энергии в сосуд индивидуальности, независимо от того, насколько далеко они зашли, обречены на провал.
В только что описанном типе взаимного энергетического поля часто развивается процесс, который можно назвать трансформацией переноса в смысле появления определенного сродства276. И аналитик, и пациент вместе идут по пути открытия, и для каждого из них этот путь оказывается одинаково эффективным. Такой союз может не снижать потребности пациента - он ощущает ее очень остро, - но и аналитик тоже может изумиться тому, насколько его собственный личностный рост связан с личностным ростом пациента.
5. Интеграция двух внутренних младенцев
В формировании позитивного союза с отверженным ребенком в отношениях переноса может помочь творчество пациента. Если человек может получить энергию благодаря реализации своих творческих возможностей, он также может обрести мужество поделиться этой энергией и рисковать дальше. Женщине, отвергнутый ребенок которой капризничал со мной при переносе, приснился такой сон:
«Очень яркий и творчески одаренный мальчик входит в комнату и начинает трогать кучу лежащей на полу одежды, которая, по всей видимости, никому не нужна. Но как только он к ней прикасается, бесформенная куча начинает шевелиться и превращаться в желудок беременной женщины. Там действительно скрывалась женщина. Я боюсь войти в комнату и спешу позвать туда множество других детей».
Беременность часто символизирует формирующиеся отношения переноса. Эта пациентка должна была завершить некую творческую работу, но постоянно откладывала решение своей задачи. По ее словам, ей было необходимо сделать работу «выше всяческих похвал», и при этом она была абсолютно уверена, что все, в том числе и я, будут ее донимать своей завистью. Поэтому союз, который развивался при переносе, принял вид пренебрежительного разбазаривания ее одаренности на самые незначительные занятия (много разных детей, которых она приглашает войти в комнату).
Другая женщина, у которой перенос соответствовал этой же стадии трансформации, видела многочисленные сны с ребенком или детьми, находящимися вне комнаты. Иногда это был в точности мой офис. Из всех сновидений, которые ей приснились в течение года, два почти полностью совпадали: два ребенка, одетых в красное, сидели с внешней стороны дома на оконном карнизе. В точно таком же сне дети сидели на подоконнике в комнате, а затем - в офисе, в помещении, где проходил анализ. При этом их присутствие было очень реальным и ощущалось и пациенткой, и мной. Ребенок-мазохист воспринимался как третья часть, и если на него не обращали внимания, то возникало очень острое ощущение энергии, связанной с его отчужденностью, депрессией и яростью. Иногда в поле зрения попадали оба ребенка, и тогда в глубине струилось светящееся наслаждение одного, тогда как другой застывал в беспомощности и депрессии, исполненный страха перед возможными изменениями.
Эта женщина удивлялась: «Как я могу отличить этих детей от себя?» Сначала в ходе аналитических сессий этому помогало мое видение ее ребенка и то, что я привлекал к нему ее внимание, так что она могла обрести ощущение его чувственного тона. В итоге пациентка обрела способность управлять этим процессом - сначала вместе со мной, а затем самостоятельно. Это происходило следующим образом: прежде всего она смогла почувствовать свою тревогу. Пациентке следовало отнестись к ней объективно, то есть просто признать за ней право на существование, не отождествляя себя с ней. После того, как у нее развилась способность к объективизации, - которая приобретается в работе с активным воображением, например, когда можно нарисовать картину, изображающую свою тревожность, - было совсем нетрудно просто подождать некоторое время, пока появится ребенок. Без творческого напряжения, существующего в поле, возникшем вследствие отчуждения от тревоги (или любой другой эмоции), образ ребенка появился бы спонтанно. И в таком случае иногда приходит осознание того, что ребенок был тревожным.
С этим можно было работать дальше. Например, выяснить, были тревожными оба ребенка или только один из них? Обычно такой бывает эмоция, связанная в данный момент только с одним ребенком или же с самим пациентом. Глубинный, «архетипичес-кий» или радостный божественный младенец мог быть удовлетворенным при полном молчании, тогда как более депрессивный ребенок был ужасно встревожен, боясь остаться покинутым. В другое время, когда перед женщиной появлялся божественный младенец, который, как ей казалось, хотел сыграть в ее жизни какую-то роль (которая, возможно, заключалась в формировании позитивной, жизнеутверждающей установки), очень часто тревожной была сама пациентка, и ее беспокойство было обусловлено страхом, что на нее набросятся, если с ней случится что-то хорошее.
6. Трансформация и процесс индивидуации
Исключительная важность второй стадии трансформации заключается в том, что аналитический процесс принимает вид классического паттерна индивидуационного процесса, описанного Юнгом277. Как правило, на первой стадии трансформации интерпретации субъективного уровня, то есть подход к образам сновидений и фантазий исходя из личности пациента, не приносят существенной пользы278. На этом этапе подавляющее большинство интерпретаций должно относиться либо к переносу, либо к внешним объектным отношениям, либо - что тоже возможно - к рефлексии творческой деятельности, в которую вовлечен человек.
Но основная суть продолжающейся трансформации состоит в том, что процесс принимает все более субъективную, классическую форму. Так, например, женщина, о которой шла речь в предыдущем параграфе, наконец, смогла увидеть собственную Тень в образе своей матери, который появлялся во многих ее снах. Его обязательно следовало распознать и интегрировать, иначе радостного «внутреннего ребенка» этой женщины продолжала бы преследовать ее собственная садистская Тень, как это происходило в ее детстве из-за недостаточной материнской эмпатии.
При работе с этим аспектом личности пациентке приснился такой сон: «Двое детей лежат на постели: один - чуть младше, другой - чуть постарше. Появляется няня и льет на старшего ребенка какую-то черную жидкость». Черная жидкость символизирует некое подобие крещения, которое происходит в содержании Тени: ребенок-мазохист должен интегрировать свою садистскую природу, обернувшуюся против него самого. Единственный способ это сделать для пациентки заключался в том, чтобы интегрировать свою садистскую энергию, воплощенную в образе ее матери. Темной жидкостью был ее садизм, и его проявление в сновидении в такой форме несет в себе смысл некоего возрождения. И оно случилось. Ибо ребенок-мазохист стал весьма уверенным и соединился со своей божественной половиной279.
Сначала эта женщина с большим трудом могла себе представить, что образ матери должен был оказывать на нее какое-то воздействие. Даже на более ранних стадиях процесса трансформации от нее требовались значительные усилия, чтобы реально смотреть на свою мать. Это означало увидеть, что она всегда служила объектом для чудовищной материнской зависти, увидеть, как быстро портила эта зависть все, что хотелось иметь дочери. Во избежание "дурного глаза" она успокоилась, идентифицируясь с ребенком-мазохистом. Это отождествление принимало множество разных форм, одна из которых заключалась в том, что пациентка отдавала своей старшей сестре все хорошее, что имела сама. Настоящая боль от переживаний завистливых нападок матери была столь сильной, что она смогла взглянуть на реальное положение вещей только спустя много лет. Многие из нас любой ценой стараются избежать ощущения того, что их ненавидят, особенно если эту ненависть человек постоянно на себе испытывает в раннем детстве.
Но после растворения нарциссических переносов, в соответствии с тем, как я уже описывал, появилась возможность прямо подойти к образу матери - как носителю собственной зависти пациентки и ее садизма. Как правило, она записывала на магнитофон наши сессии, и после первой моей интерпретации ей приснился сон. в котором магнитофон самопроизвольно остановился! Затем последовали многочисленные сны, отражавшие ее сильное сопротивление тому, чтобы открыть глаза на то, как поступала с ней мать. По словам пациентки, это было «слишком ужасно». Наконец, спустя много месяцев она смогла это принять. То же самое произошло с другим образом - очень властного мужчины. В реальной жизни это был ее друг, и когда он у нее появился в начале анализа, интерпретации всегда имели объективный смысл, так как отражали их взаимоотношения. В них также произошли изменения; теперь она смогла вступить в контакт со своим властным Анимусом, который подавлял ее душу.
Другой важный сдвиг был связан с выбором подхода в работе с Персоной280. Каждая нарциссическая личность очень идентифицируется с Персоной и, как правило, надеется быть принятой, поэтому часто ее Персона вызывает жалость. Иногда в Персоне преобладают другие крайности, например, эстетическое одиночество и отчуждение. (Установка на уединение фактически всегда является господствующей, будь она сознательной или бессознательной.) Человеку необходимо прежде всего отделить себя от Персоны, но на второй стадии трансформации появляется возможность ее повторной ассимиляции. В случае с женщиной, на который я уже ссылался, она могла «надевать и снимать» Персону очарования и великодушия и при этом могла защитить себя от завистливого окружения. Перед тем ей приходилось полностью идентифицироваться с той Персоной, и тогда у нее возникало ужасное ощущение, что ее «продают». То, что раньше было ядом, стало весьма полезным инструментом. Такое воссоединение с Персоной через объективизацию отношения к ней очень часто происходит в процессе трансформации нарциссической личности. Основное отличие заключается в сознании: теперь человек знает, что он носит эту Персону, а не живет, слившись с ней воедино и тем самым разрушая свою личность.
Другое серьезное изменение было связано с появлением эдипова материала. Работа на этом уровне психики не характерна для классического индивидуационного процесса, но она очень существенна при трансформации нарциссической личности. Только сначала ни в коем случае не следует переходить на символический уровень. Наоборот: на этапе слабой регрессии Эго ребенка-мазохиста нужно дать возможность испытать чувства, присущие эдипову комплексу, и особенно проявлять их при переносе.
Здесь главным аспектом является трансформация ощущения грандиозности. Ибо, как я уже отмечал, эдипова проблема прослеживается в фантазиях о всемогуществе как скрытое глубинное ощущение того, что если пациент действительно начнет чувствовать свою сексуальность, это вызовет слишком большое напряжение у окружающих. Эту фантазию о всемогуществе, которая неограничивается только сексуальностью, затем можно интерпретировать символически - как стремление к возрождению в момент перехода в бессознательное.
ПОЯВЛЕНИЕ АРХЕТИПИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ
Нуминозность архетипа Самости и его судьбоносная энергия, как уже упоминалось в самом начале этой книги и следует из всего ее содержания, являются источником огромного страха для нарциссической личности. Мы часто видим, что позитивная радостная связь с Самостью - и здесь я делаю акцент на радости, ибо именно в ней заключается сущность восстановления расщепленной Самости, - на ранней стадии оказалась утерянной вследствие ее магического устранения, необходимого для исцеления локального родительского сумасшествия282. Пациенты говорят о том, что они ощущали родителя как «черную дыру» или как «вакуум», и это было для них так ужасно, что они старались, как могли, их заполнить. Такие образы всегда связаны с неотзеркаливающими образами родителей.
На второй стадии трансформации воссоединение с «радостным ребенком» представляет собой столбовую аналитическую дорогу по направлению к архетипической реальности. Энергии ребенка проникают в Эго, наполняя его символическим ощущением целостности, заложенным в Самости и в отношениях с окружающими, и вместе с тем ведут Эго к архетипической реальности так, как это происходило в Элевсинских церемониях. Таким образом, Эго становится радостным и оживленным во взаимоотношениях с людьми, вместе с тем получая осознание владений Богини, почти полностью исчезнувшее в нашей культуре. Жизнь приобретает двойную реальность: с одной стороны, она начинает отражать важность социальной жизни и человеческих отношений, с другой - в ее основе лежит «невидимый» мир, в котором совершилась инициация.
Прелесть власти, которой обладает Богиня, заключается в том, что она не ценит одно выше другого, и даже не дает ему право существовать в глубине жизни, не дополняя другого. Жизнь и психика становятся единым целым.
Возвращение расщепленной фемининной Самости нарциссической личности на второй стадии трансформации происходит в почти в полном соответствии с мифическим паттерном, который обсуждался в предыдущей главе. Появление мифологемы Деметры-Персефоны во многом оказывается вполне естественным: процесс словно постоянно развивался в соответствии с ней, но при этом она находилась вне поля зрения, скрытая сдерживающей защитной силой нарциссических переносов. Как только эти переносы в существенной мере теряют свою прежде необходимую функцию - подобно тому, как в гимне Гомера Персефона теряет покровительство и защиту своего идеализированного отца Зевса, - открывается абсолютно новая размерность.
Этот процесс ощущается как резкое изменение энергетического поля в реакциях переноса-контрпереноса. Состояние с относительно стабильной динамикой контроля-идеализации внезапно изменяется так, что становится чрезвычайно трудно концентрироваться на личности пациента и на самом процессе. Появляются некоторые сдвиги, например, внезапно внимание может на чем-то сконцентрироваться и так же внезапно стать рассеянным. Точно так же может появиться и исчезнуть способность вслушиваться в то, что говорит пациент. Вместе с пациентом мы можем, наконец, узнать, что мы переживаем архетипический динамический процесс насилия, совершающегося над Персефоной, и ее последующего возвращения, но сначала этот процесс выглядит так, словно вся работа с нарциссическими структурами привела лишь к более глубокому шизоидному или пограничному расстройству личности.
Фактически мы и достигаем шизоидного уровня личности, но его сущность оказывается совершенно иной по сравнению с шизоидной личностью. В последнем случае расщепленная Самость (названная Гантрипом регрессированным Эго)257 оказывается пассивной. Она уходит в сон, напоминающий смерть, в котором совершенно отсутствует сердце, и когда появляется, вся наполняющая ее энергия быстро иссякает. Но существует шизоидная динамика, напоминающая характерную черту «появления-исчезновения» шизоидной личности258, которая является симптоматичной для разных видов расщепления Самости. Эйген относит к таким случаям следующие.
«Регресированное Эго, в соответствии с описанием Гантрипа, является совершенно пассивным. Оно ищет материнскую утробу. [Но в данном случае] эго-структура живет интенсивной жизнью и обладает сконцентрированной активностью. Это ощущается как энергетическая аура - у человека создается ощущение, что из него выделяется энергия. Здесь передышка заключается не в пассивном замирании в утробе, не в засыпании, а в активном спокойном созерцании, согласованном и электризующем. В этом случае оказывается, что в схеме Гантрипа отсутствует понятие, которое точно описывает это состояние Эго»259.
Говоря об эго-структуре, живущей интенсивной жизнью и создающей ощущение выделяющейся энергии, Эйген пользуется психоаналитической терминологией. В контексте наших рассуждений следовало бы говорить о расщепленной Самости, воссоединяющейся с Эго, о приобретении Эго нового качества. Так все и происходит, но при этом Эго остается прочно связанным с великой, характерной для Богини архетипической размерностью. Именно поэтому оно живет «интенсивной жизнью» и обладает «энергетической аурой», которую само же и выделяет. И по той же причине считается, что оно пребывает в активном спокойном созерцании. Оно видит, ибо связано с этой архетипической энергией, вызывающей образное видение, и пребывает в молчании и покое, ибо только в молчании оно способно видеть и только в молчании может стать видимым.
Основная клиническая проблема, которая появляется на второй стадии трансформации, находится в прямом соответствии гомерову гимну: расщепленная Самость соединяется с создающей наслаждение архетипической энергией, она проникается радостью и наслаждением, а затем почти моментально приходит упорное ожидание нападения260. Такой драматический процесс разыгрывается в бессознательном пациента, о котором он зачастую не имеет ни малейшего представления. Но на этом этапе вспыхивает его собственное сознание, v если его внутренний мир становится видимым, он также приобретает способность видеть.
Можно ошибиться в том, какие характерные шизоидные черты в этот момент проявляются в виде сопротивления переноса, ибо на первой стадии трансформации их появление всегда свидетельствует о сопротивлении образованию нарциссического, и прежде всего идеализированного переноса. Но в данном случае главное отличие заключается в том, что к этому времени нарциссические переносы уже давно сформировались и были проработаны, что привело к видимым изменениям в поведении и образованию новой психической структуры. Далее природа нового переноса, который только-только начинает формироваться, преимущественно обусловлена характерным для нашего восприятия свойством «появления-исчезновения»; при этом она не имеет ничего общего с индуцированной природой нарциссического переноса.
Нам приходится иметь дело с архетипическим динамическим процессом, который только выглядит шизоидным. Правильнее было бы говорить о новом проявлении Меркурия, уделяя особое внимание его феноменологической особенности бегущего оленя, который периодически скачет туда-сюда, то появляется из леса (бессознательного), то снова скрывается в нем261. Говоря на языке алхимии, это состояние можно назвать «неустойчивым», летучим; оно требует устойчивости - и тела, и сознания, - а содержанием этого состояния-сосуда являются аналитические отношения переноса.
Чтобы помочь возвращению персефоноподобной человеческой души, нам следует принять на себя пассивную роль инициирующегося в Элевсине и, будучи вовлеченными в шизоидную динамику, подобно Деметре, пережить эмоции ярости и скорби. Как только наша энергия уносится уходящей вглубь душой, мы чувствуем скорбь и, оказавшись покинутыми, испытываем ярость. Мы почти неизбежно отождествляем себя с насильником, ибо ожидание пациентом садистского нападения является столь сильным, что легко индуцирует у нас соответствующие эмоции; таким образом мы стремимся войти в родительский образ, который когда-то участвовал в нападении, реализуя свою завистливую потребность в обладании Самостью.
Иногда такое завистливое нападение является чисто субъективным: когда пациент испытывает радость, это всегда выглядит превосходно, поэтому порой бывает очень трудно преодолеть желание испытать такую же радость самому, то есть в процессе воспроизвести роль насильника, испытывая завистливое возбуждение к пациенту. Но на практике субъективные факторы всегда смешиваются с объективными; искусство и смысл анализа заключаются в том, чтобы их разделить.
2. Мотив двойника и появление Самости
Главные Элевсинские божества имели двойников. Вот что по этому поводу пишет Кереньи:
«Каждый, кто изучает элевсинскую мифологию, должен обрести особого рода двойное видение, если надеется иметь полное представление обо всей традиции - как буквальное, так и образное, при всех противоречиях, которые существуют между ними.
Двойное видение, которое я имею в виду, не является субъективным: два одновременных видения имеют своих мифологических персонажей, соответствующих двум мифологическим этапам, на которых одна и та же божественная фигура появляется в разных ролях, а иногда в одной и той же роли. Прежде всего это касается Персефоны, которая является царицей подземного мира, оставаясь при этом дочерью своей матери...
"Ты можешь уйти, - говорит Гадес, - только к своей матери... Но когда ты здесь [в подземном мире], ты будешь править всеми, кто ходит и ползает по земле! Тебя будут почитать выше всех бессмертных богов"»262.
Такое дублирование элевсинских божеств, и прежде всего Персефоны, с клинической точки зрения можно представить как феномен возвращения когда-то расщепленной души. Когда возникает шизоидная динамика, свидетельствующая о переходе на новый уровень трансформации, она часто проявляется в образах двух детей. Они не являются абсолютными двойниками: один из них более жизнеспособен, чем другой, он гораздо более «архетипичен», он истинное дитя наслаждения, тогда как другой более пассивен, несколько депрессивен и, в общем, склонен к мазохизму. Как мы увидим, «ребенок-мазохист» действительно создал себе место, где он может жить, и это место заменяет ему мать.
Глубинный образ ребенка, который купается в радости, появляется гораздо реже, чем образ другого ребенка, который обычно бывает немного старше. Эти два образа во многом соответствуют паттерну, отразившемуся в гомеровом гимне: одна Персефона является царицей подземного мира и там властвует надо всеми, «кто ходит и ползает по земле». Другая Персефона, которая возвращается к своей матери, хотя и оказывается более жизнеспособной, чем была до совершенного над ней насилия и возвращения, все-таки обладает существенно меньшей нуминозной силой богини, чем в подземном мире. Все, что можно увидеть с помощью обычного зрения, которому недоступно образное видение, всегда менее жизнеспособно по сравнению с тем, что открывается через образ Деметры. Несмотря на то, что в Элевсинских переживаниях определенно встречались феномены, несоизмеримые по масштабу с явлениями, с которыми мы сталкиваемся в клинической практике, оказывается, что между ними существует определенная связь, которая, наверное, не слишком отличается от связи между макрокосмом и микрокосмом. Элевсинские переживания не вытекают из индивидуальной психодинамики, но явно говорят о ней, и оба феномена следуют одному и тому же паттерну.
Прежде чем продолжать обсуждение феноменологии двух «внутренних младенцев», очень важно сделать еще один шаг в рефлексии природы изменений, происходящих в энергетическом поле отношений переноса-контрпереноса.
ПРОНИКНОВЕНИЕ ОБРАЗОВ
Главным переживанием, сопутствующим растворению (в позитивном смысле этого слова) нарциссических структур, является растущее осознание индивидуальной непроницаемости. Человек перестает себя ощущать заключенным в рамках этих структур здесь-и-теперь, исчезает склонность к потере осознания своего тела.
Хотя такие явления происходили во время нарциссических переносов, их было очень легко потерять из виду во время борьбы со стремлением к контролю и другими реакциями, индуцированными переносом. Часто, когда эти переносы становились сильными, было трудно ощущать связь - в лучшем случае можно было эмпатически отзеркалить то, что происходит с человеком, почему у него появляется необходимость в том или ином переносе, и уже после такой рефлексии составить соответствующее представление о происходящем и сформировать недирективный подход к его материалу. Но совершенно другое дело - принимать активное участие в глубинных переживаниях человека, которые с ним происходят в данный момент. С помощью нарциссических защит он отстраняет нас от этих переживаний, и нам следует уважать ту дистанцию с нами, которую он устанавливает. Даже незначительное сокращение этой дистанции он ощущает как психическое насилие, словно мы слишком близко подошли к некой весьма драгоценной для него части.
Это совершенно не тот случай, когда переносы уже в достаточной мере растворились. Все происходит иначе: появляется не просто осознание того, что мы не работаем на глубине, но что это вообще возможно. Тогда отказ от активного проникновения и тщательной работы в данный конкретный момент и присутствие, которое может ощущаться только в поверхностной воплощенной форме, могут привести к характерному садистскому отчуждению. Если на первой стадии трансформации была совершенно необходима отчужденная, рефлексивная позиция и слишком глубокое проникновение могло стать пагубным, то теперь ситуация становится прямо противоположной: сохранение дистанции, рефлексия и недостаточно надежное присутствие, которое «ощущается внутри» в качестве материального образа, теперь воспринимаются как
садистское отчуждение.
СНИЖАЕТСЯ ПОДОЗРИТЕЛЬНОСТЬ
Во время нарциссических переносов у пациента всегда параллельно развивается спектр негативных чувств по отношению к аналитику. В результате идеализирующего переноса они экранируются и становятся незаметными, но всегда внезапно вторгаются в процесс, и тогда появляются враждебность и зависть, принимая форму сомнения: «Действительно ли он понимает, что делает?» Или: «Неужели он действительно обо мне заботится?» Но обычно пациенты об этом умалчивают; сомнения остаются темной частью нарциссических переносов. Когда происходит существенное растворение этих переносов, то форма завистливых сомнений исчезает. Это происходит из-за того, что теперь Эго пациента обладает достаточной силой - прежде всего благодаря установлению связи с появляющейся Самостью, которая позволяет пациенту ощутить в себе мужество. Теперь у него есть достаточно энергии, чтобы видеть и знать, и тогда исчезает необходимость в паранойяльном защитном процессе. В этом заключается кардинальное субъективное изменение, происходящее с пациентом, при котором изменяется сама природа переноса. Однако это вовсе не означает уменьшение зависимости.
Потребность в новом переносе ни на йоту не стала меньше -наоборот, пациент испытывает в нем очень большую необходимость. Это такой тип возникающего в переносе союза, при котором и у аналитика, и у пациента активизируются архетипические элементы. Я пока не буду называть его архетипическим переносом, так как в столь чистой форме он просто не существует. Однако у него имеется архетипический аспект в том смысле, что зависимость, которая развивается в процессе этого переноса, связана с потребностью аналитика в установлении контакта со своей собственной Самостью.
Способность аналитика устанавливать связь со своей Самостью в ситуации здесь-и-теперь в данном случае выходит на первый план, ибо пациент знает, что, не достигнув такого уровня глубины, он не сможет продолжать развиваться. Здесь отличие от нарциссического переноса заключается в том, что аналитик для пациента является реальным «Другим»; его реальность, особенно достоинства и недостатки, становятся хорошо видны. Вот почему на этом этапе трансформации пациенты говорят не только о том, что они знают о своей вовлеченности в отношения переноса; они знают, что видят аналитика таким, какой он есть на самом деле, а не только как повторение ранних интроекций или же объект для идеализирующей проекции. Пациенты настаивают на том, что видят его реальные достоинства, основанные на его ценностях, и особенно на архетипической связи. Совершенно ясно, что в таких случаях всегда присутствует некоторая доля проекции и некоторая идеализация. Но вместе с тем существует именно то, о чем они говорят, и в отличие от стадии с характерным нарциссическим переносом, этот уровень точности восприятия чувствуется очень хорошо.
В результате возрастания силы Эго и архетипической связи, а также снижения эффективности паранойяльных защит пациент обретает способность «смотреть и видеть» и безошибочно узнавать, когда у аналитика есть связь с Самостью, а когда нет. Пациент может начать доверять своему взгляду: на первых порах очень мало, а затем все больше и больше. На этой стадии аналитические отношения приобретают, как считает Юнг, диалектический характер263, хотя на более ранних стадиях трансформации они могли бы стать пагубными.
В возникающей у пациента способности видения нет ничего особенно чудесного. Она представляет собой лишь то, что присуще каждому ребенку: ребенок видит души своих родителей, он видит, «откуда они приходят». Он часто видит психотические элементы, от которых затем пытается излечиться ценой отвержения собственной Самости. И он видит, если его ненавидят, ибо в нем существует Самость. Видеть все это часто означает для ребенка превышение всякой меры, и тогда его образное видение обрывается.
3. Радостный ребенок и ребенок-мазохист
Основной характерной особенностью расщепленной Самости, которая начинает проявляться при растворении нарциссического и преимущественно идеализирующего переноса, является радость и наслаждение. Каждый новорожденный по своей сущности является «чадом Божиим». Но одно из самых ранних переживаний нарциссической личности - и в какой-то мере это относится к каждому из нас - связано с тем, что Самости пришлось испытать психическую интервенцию. Последствие такой интервенции заключается в том, что Самость ребенка вынуждена скрываться, а вместо нее у ребенка развивается мазохистское отношение, направленное на то, чтобы вызвать к себе жалость. За феноменологией «двух детей» кроется причинно-следственная связь, соответствующая архетипическим двойникам Элевсина.
В этом случае очень важно не сводить архетипический уровень до этиологии личности. Нам приходится иметь дело с двумя разными взглядами на психику, и путь Элевсина не может быть низведен до каузального паттерна. «Две Персефоны» представляют собой тот путь, по которому следует возродившаяся душа. То, что мы переживаем эти аспекты в рамках причинно-следственных отношений, обусловлено лишь тем, что мы испытываем это в масштабе исторического времени, а не во вневременной размерности, присущей архетипу. Появление «двух детей» следует рассматривать как великое чудо, но и психическое насилие совершается над радостным ребенком через бессознательное его родителей.
ПРИМЕР ПСИХИЧЕСКОГО ВТОРЖЕНИЯ
Приведенный ниже клинический случай может послужить иллюстрацией природы этого взаимодействия, и хотя в данном случае идет речь о двух взрослых людях, точно такие же динамические процессы наносят ущерб отношениям между родителями и ребенком.
Мужчина пришел на аналитическую сессию с жалобой на то, что в предыдущий день его жена вела себя странно. Он просто не мог понять, почему она так сильно расстраивалась из-за сущих пустяков. Она сказала, что ее психическое состояние сильно изменяется, но не стала много распространяться на эту тему. Жена пребывала в состоянии депрессии и при этом была сильно возбуждена. Он дал ей одно поручение, а потом очень расстроился, поскольку она даже не сказала, что не хотела его выполнять, а отнеслась к нему совершенно равнодушно. Он жаловался: «Почему я могу сказать, когда это нужно, а она нет?»
Ночью, после частично описанных мной вечерних событий, его жене приснился следующий сон, содержание которого пациент рассказал мне. «Я нахожусь в помещении с женщиной, которая является ассистенткой моего мужа. Она прижигает мне руку сигаретой». На самом деле жена не была знакома с его ассистенткой по работе. Сон показал, как бессознательное мужа, которое символизировала незнакомая женщина, садистски вторгалось в психику его жены. Такова была его бессознательная реакция, тогда как «сознательно» его просто выводило из себя «сумасшествие» жены - именно так он называл ее состояние.
Когда он пришел на сессию, ему было понятно настроение своей жены, но на самой сессии для него совершенно прояснилось значение ее сна: он отказался эмпатически войти в ее психическое состояние, хотя в принципе мог это сделать, но был слишком рациональным и отчужденным, и такое его поведение, по сути, было садистским нападением, обусловленным его безличной установкой.
Такой же атаке подвергается новорожденный младенец; чаще всего это случается в возрасте одного-двух месяцев; эта атака чувствуется, когда он, чрезвычайно связанный с матерью, купается в радости и внезапно сталкивается с тем, что на какое-то время его вдруг перестают узнавать и общаться с ним. Но здесь речь уже идет не только о прижигании руки; он чувствует, что подвергается серьезному нападению, угрожающему его Самости. Позже такой ребенок пойдет почти на все, чтобы избежать повторения ранних психических травм, вызванных совершенным над ним насилием. Основная травма обычно со временем исцеляется и проявляется в виде своей бледной копии, окрашенной в сильный мазохистский чувственный тон.
РЕБЕНОК-МАЗОХИСТ
Отношение с другим аспектом появляющейся Самости, ребенком-мазохистом, всегда связано с некоторой сложностью из-за сильных садистских чувств, которые индуцируются у аналитика.
Очень важно не интерпретировать эту динамику, по крайней мере, ее последствия, зачастую даже по прошествии определенного времени после их появления. Вместо этого следует стать родителем, то есть установить родительское отношение к этой детской сущности, которая открылась у пациента. Стать родителем -не значит давать советы. Это значит войти в чувственное состояние, в котором возможно бессознательное общение с пациентом. Оно говорит о том, что аналитик может войти в состояние родственной близости с пациентом, чтобы видеть и понимать все, что с ним происходит в его эмоциональной сфере. То есть он воплощает для пациента образ хорошей заботливой матери или хорошего отца, которого тому так не хватало в жизни и с которым тот может идентифицироваться. Поэтому не следует давать интерпретации периодически выходящей на поверхность садомазохистской динамики, несмотря на возникшее желание это сделать.
Превращаясь в родителя, мы создаем возможность для контролируемой регрессии. Часто пациент начинает чувствовать себя существенно моложе, в возрасте около семи-восьми лет, и приблизительно так и выглядит. Эта не слишком сильная регрессия соответствует той энергии, которая содержится в нашем образном видении. В этот момент нам следует говорить о том, что мы видим, а вовсе не то, что следует из теории интерпретаций.
Если мы ошибемся, определив трансформацию, происходящую в поле переноса-контрпереноса как скрытое пограничное состояние или же как некую новую проблему, в таком случае принятие на себя родительской роли может оказаться не очень подходящим264. Тогда мы можем продолжать интерпретировать, не обращая внимания, что такой подход может только возбуждать зависть265. Мой собственный опыт говорит о том, что это становится чрезвычайно пагубным для процесса трансформации, особенно для отношений переноса, в которых присутствует радостный божественный младенец и которые в конечном счете становятся у пациента эго-синтонными.
На этой стадии пациенту необходимо пережить образ родителя, который на него не нападает, а наоборот, оказывает поддержку. Слишком легко интерпретировать предполагаемый садизм или невнимание аналитика как неизбежное следствие возникшей у него тоски или же интерпретировать смещение энергетического поля, которое может ощущаться как отторжение, свидетельствующее о ярости, возникшей у пациента. Здесь возможен широкий диапазон интерпретаций на уровне шизоидного или пограничного состояний, особенно с точки зрения возникающего страха остаться покинутым. Все подобные интерпретации являются правильными, и в конечном счете их следует давать. Но сначала нужно «накормить» вниманием и заботой «внутреннего ребенка», который чувствует себя отвергнутым, и, следовательно, яростным и голодным. Часто это может означать повторение одного и того же объяснения до тех пор, пока существует садомазохистское энергетическое поле. Это то же самое, что иметь дело с реальным ребенком, но без мощной регрессии до состояния ребенка. Детскую часть необходимо видеть и чувствовать, и если мы будем точными, пациент, как правило, признает наличие этой части. Должен добавить, что в своей практике я испытываю постоянную потребность в том, чтобы на том же самом материале, характеризующем процесс интеграции, перейти на новый уровень: всегда существовало нечто, не совсем понятное.
Но поскольку мы видим и проявляем заботу и поскольку подозрительность пациента начинает снижаться, очень часто важные фантазии, в которых участвуют оба ребенка, становятся взаимными. В такой же мере, в какой в аналитических отношениях на предшествующей стадии трансформации были взаимными грандиозно-эксгибиционистские фантазии или фантазии, вызывающие стыд, на более поздних стадиях процесса на поверхности появляются другие фантазии.
РЕБЕНОК-МАЗОХИСТ,
СОЗДАЮЩИЙ ОЩУЩЕНИЕ БЕЗОПАСНОГО МЕСТА
В процессе видения и вчувствования в ребенка-мазохиста, существующего внутри пациента, часто бывает трудно себе представить, почему Эго человека продолжает так бессознательно цепляться за идентификацию с этой частью личности. Один мой пациент установил связь следующей своей фантазии, которая у него возникла в процессе активного воображения, со своим ребенком-мазохистом, и ощущал частичную идентификацию с ним.
«Я нахожусь на тротуаре. Здесь у меня есть свое определенное место, и никто не может у меня его отнять. На меня могут плевать, бросать в меня всякую дрянь, делать со мной все, что угодно, но эта часть тротуара все равно остается моей. Никто не может ее у меня отнять. Здесь я ощущаю тепло».
Ребенок-мазохист имеет собственную территорию; это пространство можно сравнить с материнскими объятиями. Человек, отождествляющий себя с этой частью, обычно чувствует себя обделенным жизнью; такое ощущение в значительной степени бессознательно, каким оно было у пациента, который в своей фантазии чувствовал себя в безопасности на тротуаре. И в самом деле, я получил замечательную возможность увидеть, как другие терапевты и пациенты отнеслись к этой фантазии. Она прекрасно согласуется с изображенной Гантрипом системой верований шизоида: «Лучше плохой объект, чем никакого объекта вообще»266. Она также имеет сходство с «награждающей частью объекта», описанной Мастерсоном267, которая возникает в бреду у пациента, находящегося в пограничном состоянии.
Исключительно важно не делать попыток извлечь Эго с этой территории, а позволить ему там быть и почувствовать ее ценность. Ибо покинуть ее - значит не только пойти на риск, увеличив свою ответственность до ответственности взрослого, но и прийти к серьезному отношению к другой стороне детского образа - радостному ребенку. Формирование такого отношения представляет серьезную угрозу, связанную с ощущением нападения, похожего на то, которое в гомеровом гимне испытала Персефона; в результате такого ощущения в очень раннем возрасте разрушается энергетическое поле, окружающее божественного младенца.
Вот почему жалующийся ребенок-мазохист так боится покинуть свою территорию. Человеку необходимо «испить свой комплекс до дна», чтобы оставаться в нем и ощущать его в воображении в жизни ничуть не хуже, чем при переносе. Поэтому данный процесс должен продолжаться ровно
столько, сколько необходимо.
РЕБЕНОК-МАЗОХИСТ И ДЕПРЕССИВНОЕ СОСТОЯНИЕ
Наряду с определением функции территории ребенка-мазохиста становится очевидным, что живущий на ней ребенок является частью человеческой личности, застывшей в депрессивном состоянии. Когда пациент может чувствовать гнев своего покинутого «ребенка», начинается важный этап развития, на котором пациент больше сосредоточивается на своем гневе, чем на отчуждении и депрессии.
Одна моя пациентка смогла описать гнев своего «ребенка», почувствовав его на аналитической сессии. Я не мог одновременно видеть ее «внутренних детей» и удовлетворять частые просьбы пациентки объяснить смысл ее сновидения268. Однако интерпретация сновидения была также очень важной и достоверной, и поэтому ее следовало сделать. Но во время сессии пациентка стала осознавать, что ее «внутренний ребенок» (или дети) разозлился. Она смогла мне об этом сказать, а я смог это почувствовать. Когда в следующий раз я почувствовал требования ее «внутреннего ребенка» и стал настаивать на том, что просто буду находиться рядом, ее «внутренний ребенок» начал злиться, так как не мог мной управлять.
Гнев, возникающий из-за потери ощущения всемогущества, является, по мнению Элкина269, аспектом, относящимся к этиологии депрессивного состояния. Ярость ребенка, которая во время депрессии обращается на Самость, появляется из-за признания того, что в настоящий момент его психическая энергияслишком «низкая», а материальность его родителей - слишком «высокая», и, следовательно, его собственное всемогущество становится ограниченным. Как отмечалось в предыдущей главе, переживание депрессии всегда беспокоило нарциссическую личность, чьи защитные механизмы прежде всего предохраняют ее от чувств, соответствующих депрессивному состоянию. По описанию Кляйн, успешное переживание депрессии совершенно необходимо для интроекции проекций Самости270. Несмотря на то, что Кохут не уделяет этому достаточного внимания, я считаю, что данный аспект процесса интеграции является весьма существенным, но при этом он должен протекать именно на второй стадии трансформации.
Переживание потери ощущения грандиозности - которое все-таки является полным после трансформации грандиозно-эксгибиционистской самости, - продолжается в депрессивном состоянии на второй стадии процесса трансформации и, как мы впоследствии убедимся, проходит через эдипов комплекс. Но сначала рассмотрим другое важное чувство, которое выходит на поверхность в процессе того, как в аналитических отношениях начинает возрастать доверие.
НЕНАВИСТЬ К БОЖЕСТВЕННОМУ МЛАДЕНЦУ
Пациенты с повышенной чувствительностью часто приходят к осознанию своей ненависти к маленькому божественному младенцу, который впервые дает о себе знать в описанной выше динамике «появления-исчезновения».
Когда я спросил одну женщину, почему она ненавидит этого младенца, она ответила: «С ним я всегда попадаю в беду». Он вызывал у нее слишком острые и мучительные приступы зависти. Другой пациент (мужчина, фантазировавший про место на тротуаре) встретился со своим ребенком во сне: «Я перехожу улицу, и в это время ко мне приближается маленький мальчик. Он держит стакан с водой. Но я начинаю его мучить, обливая водой. У него начинается истерика, он злится и бросает на мостовую стакан, который разбивается вдребезги». Когда пациент впервые пересказал содержание этого сновидения, то был достаточно отчужден от него, почти не осознавая того, насколько ужасно описанное им внутреннее состояние. В процессе перехода на вторую стадию трансформации образ рассерженного ребенка из сна все больше вызывал у него болезненные ощущения, напоминавшие о его садистской установке по отношению к этой части своей личности.
Избегание «дурного глаза», то есть сильных приступов зависти, которые обычно доминировали в окружении нарциссической личности в детстве, приводит к тому, что ее покидает какая-то, даже самая драгоценная ее часть. Ощущение покинутости, которое на второй стадии трансформации становится вполне реальным, приводит к страданиям, связанным именно с тем, что больше всего отвергалось нарциссической личностью, и это относится даже к людям, которые прошли через изменения, характерные для первой стадии.
Это происходит так, словно человеку приходится скрывать свою самую драгоценную часть, и он делает это так успешно и долго, что либо теряет к ней доступ и забывает о ней, либо находит ее заключенной в столь неприступной и недостижимой крепости, что даже сам не может ее вернуть.
На этой стадии я часто ободряю своих пациентов, предлагая им смотреть на меня, чтобы им удалось хорошо сконцентрироваться на своих телесных ощущениях и доверять тому, что они в это время видят во мне. Часто это вызывает страх. Один пациент, сам по профессии психотерапевт, смотрел на меня пристально и внимательно, а потом сказал, что увидел четырехлетнего мальчика. Он был совершенно прав: этот образ существовал в моем сознании - он появился из накануне увиденного мной сна. Но на следующей нашей встрече он доверительно сообщил, что в прошлый раз умолчал о целой истории. Дело было в том, что увиденный им ребенок находился в депрессии - и это было сущей правдой! Но пациент побоялся об этом сказать. Почему? Как оказалось, это должно было придать ему сил, что в данном контексте означало, что ему следовало вырасти самостоятельно, стать взрослым по отношению к самому себе, самому за себя отвечать и самому заботиться о своем «ребенке». Вместо этого у него возникло видение, в котором все еще проявлялась потребность идеализировать меня, по-прежнему сливаясь со своим «ребенком-мазохистом». На самой глубине оказалось воспроизведение его потребности в исцелении своей депрессивной матери. К этому моменту он оставил свое видение; с помощью такого аналитического упражнения можно было начинать постепенно восстанавливаться.
4. Дионис и эротический перенос
Другое важное изменение в переносе, которое происходит в связи с ростом доверия и способности к видению, заключается в появлении сильной эротической энергии. Его можно неправильно понять - например, как эротизацию нарциссического переноса271, - или же использовать как подкрепление другой широко распространенной точки зрения, которая основана на том, что нарциссические структуры возникают только для защиты от тревожности, присущей эдипову комплексу и слишком жесткому Супер-Эго.
Как существует некая правда в том, чтобы видеть элементы шизоидного или пограничного состояний в формирующейся структуре Самости, так есть и определенная достоверность в материале, касающемся эдипова комплекса, и в данных наблюдениях. Весь вопрос заключается не в его наличии, а скорее в том, что феноменология возникающей Самости в меньшей степени относится к личным эдиповым конфликтам. Отношение очень заряженного эдипова комплекса можно сравнить с тем вкладом теневой части Самости, который может быть назван шизоидным или пограничным состоянием. Часто эта структура оказывается едва сформированной, если вообще может сформироваться, и тогда она принимает вид эдипова комплекса. Пациенты боятся этой энергии, опасаются отыгрывать ее вовне, и этот страх основан на известном факте, что эдипова сексуальность является всемогущей движущей силой. Пациенты верят в то, что если они рискнут ощутить в себе эту энергию, то впоследствии не смогут ей сопротивляться.
Зачастую такой страх находит поддержку в истории жизни пациента, иногда он связан с пережитым в детстве сексуальным насилием, а еще чаще - с рядом переживаний, когда людей очень быстро привлекала сексуальная энергия пациента. Но для подкрепления всемогущей системы убеждений не нужен и такой способ; она существует даже у пациентов, никогда не имевших ни взрослых, ни детских переживаний, в которых отыгрывание или же привлекательность оказывались реальной проблемой.
К сожалению, очень легко отождествить энергию глубинной Самости - появляющийся ребенок, который часто оказывается младенцем или капризным чадом, по-настоящему напуганным своей архетипическои связью с наслаждением, - с этой нетранс-формированной сексуальностью. Строго говоря, этот уровень соответствует Тени возникающей Самости, и с точки зрения содержания анализ следует проводить на эдиповом уровне. Это означает восстановление при переносе вытесненного или никогда прежде не существовавшего эдипова конфликта. Однако не означает символического истолкования конфликта как стремления к возрождению.
Очень важно, чтобы любая интерпретация на уровне эдипова комплекса получала взаимное осознание: фантазии какого именно ребенка являются в данный момент предметом исследования. Иначе глубинная Самость, принимающая образ божественного младенца, почувствует себя растерзанной.
Две части возникающей Самости: одна - обладающая архетипической связью и другая, более ранняя часть, содержащая остаточные элементы процесса, который до сих пор никогда в полной мере не раскрывался, - соединяются в аналитическом сосуде через взаимодействие с эротическими энергиями переноса. Но это означает, что в итоге возникает архетипическое переживание этих энергий, и они становятся выразителями характерного качества, носителем которого в греческой мифологии является Дионис. И все, что выражается как эротическая привлекательность, можно представить как архетип мистического единения на уровне проникновения через образное видение. Такое соединение возникает при влиянии энергетического ноля, цель которого состоит в формировании связи через образное видение, не имеющей ничего общего с материальной связью. Дионисийская религия, которая, по всей вероятности, возникла на древнем Крите, была религией видения272.
На этой стадии дионисийская природа становится терапевтической реальностью. До сих пор перед формированием и интеграцией нарциссической энергии переноса и соответствующих нарциссических структур сексуальность могла являться неким соблазняющим элементом контроля, тогда как теперь она представляет собой часть архетипической констелляции. Дионисийские энергии, свойственные этому паттерну, на ранней стадии, как правило, считались исключительно негативными. Нарциссическая защита отвергает близость и все остальное, как-то связанное с проницаемостью, необходимой для проникновения этой архетипической энергии, так как позитивных структур, помогающих собирать и удерживать дионисийскую энергию, пока еще просто нет. Во время своего возвращения к нарциссической травме человек переживает только некую часть Диониса, «сумасшедшего бога», которая сослужила ему такую плохую службу2'3.
В качестве злой силы Дионис проявляется в расщепленных, обезличенных состояниях, в бреду, в паранойяльных чувствах и т.п. Именно эти проявления, которые долго приписывали дионисийскому миру, имеет в виду Кохут, описывая состояния, близкие к психотическим; нарциссическая личность впадает в такие состояния, но может выйти из них, обратившись к соответствующей нарциссической травме, которая их вызвала. Вполне возможно, что негативный взгляд на Диониса сформировался в результате появления этого бога в психике людей - и, соответственно, в общественных формациях, - отягощенных неизменными нарциссическими проблемами. Но когда этот бог появляется после того, как нарциссические переносы уже сформировались и трансформировались, дионисийское переживание становится совершенно иным274. Поле его энергий может быть в высшей степени эротичным, но вместе с тем его появление одухотворяет и открывает путь воображению.
На второй стадии процесса трансформации у пациента и аналитика открывается возможность позволить дионисийским энергиям влиться в аналитический сосуд, не рискуя, что возникнет или возобновится отыгрывание. Это обусловлено тем, что уже сформировалась внутренняя структура, вполне достаточная для того, чтобы служить естественным сдерживающим фактором для такого отыгрывания. В данном случае речь идет вовсе не о том, что мы полностью застрахованы от того, что пациента больше не будут подавлять эмоции, угрожая потерей контроля над собой. Но теперь этот процесс не является патологическим, вызывающим страх, а представляет собой переживание архетипических энергий, которые, как отмечает Юнг, всегда сулят поражение Эго2/Э.
Видение в воображении, рассматриваемое как взаимное видение, очень помогает, не позволяя идентифицироваться с существующими на этом уровне энергиями соблазна. Знание того, что мы совершенно не осознаем всего, что не видим, и трепетное ожидание взаимного познания этого видения, часто приводят к тому, что аналитические отношения оказываются во власти архетипического образа Богини. Когда это становится видно, отыгрывание очень быстро делается явным, ибо оно и должно быть определенным действием, подчиняющимся теневым аспектам личности.
Дионис вместе со своей женой, царицей Персефоной, символизируют энергии, управляющие второй стадией трансформации. Любые попытки заключить эти энергии в сосуд индивидуальности, независимо от того, насколько далеко они зашли, обречены на провал.
В только что описанном типе взаимного энергетического поля часто развивается процесс, который можно назвать трансформацией переноса в смысле появления определенного сродства276. И аналитик, и пациент вместе идут по пути открытия, и для каждого из них этот путь оказывается одинаково эффективным. Такой союз может не снижать потребности пациента - он ощущает ее очень остро, - но и аналитик тоже может изумиться тому, насколько его собственный личностный рост связан с личностным ростом пациента.
5. Интеграция двух внутренних младенцев
В формировании позитивного союза с отверженным ребенком в отношениях переноса может помочь творчество пациента. Если человек может получить энергию благодаря реализации своих творческих возможностей, он также может обрести мужество поделиться этой энергией и рисковать дальше. Женщине, отвергнутый ребенок которой капризничал со мной при переносе, приснился такой сон:
«Очень яркий и творчески одаренный мальчик входит в комнату и начинает трогать кучу лежащей на полу одежды, которая, по всей видимости, никому не нужна. Но как только он к ней прикасается, бесформенная куча начинает шевелиться и превращаться в желудок беременной женщины. Там действительно скрывалась женщина. Я боюсь войти в комнату и спешу позвать туда множество других детей».
Беременность часто символизирует формирующиеся отношения переноса. Эта пациентка должна была завершить некую творческую работу, но постоянно откладывала решение своей задачи. По ее словам, ей было необходимо сделать работу «выше всяческих похвал», и при этом она была абсолютно уверена, что все, в том числе и я, будут ее донимать своей завистью. Поэтому союз, который развивался при переносе, принял вид пренебрежительного разбазаривания ее одаренности на самые незначительные занятия (много разных детей, которых она приглашает войти в комнату).
Другая женщина, у которой перенос соответствовал этой же стадии трансформации, видела многочисленные сны с ребенком или детьми, находящимися вне комнаты. Иногда это был в точности мой офис. Из всех сновидений, которые ей приснились в течение года, два почти полностью совпадали: два ребенка, одетых в красное, сидели с внешней стороны дома на оконном карнизе. В точно таком же сне дети сидели на подоконнике в комнате, а затем - в офисе, в помещении, где проходил анализ. При этом их присутствие было очень реальным и ощущалось и пациенткой, и мной. Ребенок-мазохист воспринимался как третья часть, и если на него не обращали внимания, то возникало очень острое ощущение энергии, связанной с его отчужденностью, депрессией и яростью. Иногда в поле зрения попадали оба ребенка, и тогда в глубине струилось светящееся наслаждение одного, тогда как другой застывал в беспомощности и депрессии, исполненный страха перед возможными изменениями.
Эта женщина удивлялась: «Как я могу отличить этих детей от себя?» Сначала в ходе аналитических сессий этому помогало мое видение ее ребенка и то, что я привлекал к нему ее внимание, так что она могла обрести ощущение его чувственного тона. В итоге пациентка обрела способность управлять этим процессом - сначала вместе со мной, а затем самостоятельно. Это происходило следующим образом: прежде всего она смогла почувствовать свою тревогу. Пациентке следовало отнестись к ней объективно, то есть просто признать за ней право на существование, не отождествляя себя с ней. После того, как у нее развилась способность к объективизации, - которая приобретается в работе с активным воображением, например, когда можно нарисовать картину, изображающую свою тревожность, - было совсем нетрудно просто подождать некоторое время, пока появится ребенок. Без творческого напряжения, существующего в поле, возникшем вследствие отчуждения от тревоги (или любой другой эмоции), образ ребенка появился бы спонтанно. И в таком случае иногда приходит осознание того, что ребенок был тревожным.
С этим можно было работать дальше. Например, выяснить, были тревожными оба ребенка или только один из них? Обычно такой бывает эмоция, связанная в данный момент только с одним ребенком или же с самим пациентом. Глубинный, «архетипичес-кий» или радостный божественный младенец мог быть удовлетворенным при полном молчании, тогда как более депрессивный ребенок был ужасно встревожен, боясь остаться покинутым. В другое время, когда перед женщиной появлялся божественный младенец, который, как ей казалось, хотел сыграть в ее жизни какую-то роль (которая, возможно, заключалась в формировании позитивной, жизнеутверждающей установки), очень часто тревожной была сама пациентка, и ее беспокойство было обусловлено страхом, что на нее набросятся, если с ней случится что-то хорошее.
6. Трансформация и процесс индивидуации
Исключительная важность второй стадии трансформации заключается в том, что аналитический процесс принимает вид классического паттерна индивидуационного процесса, описанного Юнгом277. Как правило, на первой стадии трансформации интерпретации субъективного уровня, то есть подход к образам сновидений и фантазий исходя из личности пациента, не приносят существенной пользы278. На этом этапе подавляющее большинство интерпретаций должно относиться либо к переносу, либо к внешним объектным отношениям, либо - что тоже возможно - к рефлексии творческой деятельности, в которую вовлечен человек.
Но основная суть продолжающейся трансформации состоит в том, что процесс принимает все более субъективную, классическую форму. Так, например, женщина, о которой шла речь в предыдущем параграфе, наконец, смогла увидеть собственную Тень в образе своей матери, который появлялся во многих ее снах. Его обязательно следовало распознать и интегрировать, иначе радостного «внутреннего ребенка» этой женщины продолжала бы преследовать ее собственная садистская Тень, как это происходило в ее детстве из-за недостаточной материнской эмпатии.
При работе с этим аспектом личности пациентке приснился такой сон: «Двое детей лежат на постели: один - чуть младше, другой - чуть постарше. Появляется няня и льет на старшего ребенка какую-то черную жидкость». Черная жидкость символизирует некое подобие крещения, которое происходит в содержании Тени: ребенок-мазохист должен интегрировать свою садистскую природу, обернувшуюся против него самого. Единственный способ это сделать для пациентки заключался в том, чтобы интегрировать свою садистскую энергию, воплощенную в образе ее матери. Темной жидкостью был ее садизм, и его проявление в сновидении в такой форме несет в себе смысл некоего возрождения. И оно случилось. Ибо ребенок-мазохист стал весьма уверенным и соединился со своей божественной половиной279.
Сначала эта женщина с большим трудом могла себе представить, что образ матери должен был оказывать на нее какое-то воздействие. Даже на более ранних стадиях процесса трансформации от нее требовались значительные усилия, чтобы реально смотреть на свою мать. Это означало увидеть, что она всегда служила объектом для чудовищной материнской зависти, увидеть, как быстро портила эта зависть все, что хотелось иметь дочери. Во избежание "дурного глаза" она успокоилась, идентифицируясь с ребенком-мазохистом. Это отождествление принимало множество разных форм, одна из которых заключалась в том, что пациентка отдавала своей старшей сестре все хорошее, что имела сама. Настоящая боль от переживаний завистливых нападок матери была столь сильной, что она смогла взглянуть на реальное положение вещей только спустя много лет. Многие из нас любой ценой стараются избежать ощущения того, что их ненавидят, особенно если эту ненависть человек постоянно на себе испытывает в раннем детстве.
Но после растворения нарциссических переносов, в соответствии с тем, как я уже описывал, появилась возможность прямо подойти к образу матери - как носителю собственной зависти пациентки и ее садизма. Как правило, она записывала на магнитофон наши сессии, и после первой моей интерпретации ей приснился сон. в котором магнитофон самопроизвольно остановился! Затем последовали многочисленные сны, отражавшие ее сильное сопротивление тому, чтобы открыть глаза на то, как поступала с ней мать. По словам пациентки, это было «слишком ужасно». Наконец, спустя много месяцев она смогла это принять. То же самое произошло с другим образом - очень властного мужчины. В реальной жизни это был ее друг, и когда он у нее появился в начале анализа, интерпретации всегда имели объективный смысл, так как отражали их взаимоотношения. В них также произошли изменения; теперь она смогла вступить в контакт со своим властным Анимусом, который подавлял ее душу.
Другой важный сдвиг был связан с выбором подхода в работе с Персоной280. Каждая нарциссическая личность очень идентифицируется с Персоной и, как правило, надеется быть принятой, поэтому часто ее Персона вызывает жалость. Иногда в Персоне преобладают другие крайности, например, эстетическое одиночество и отчуждение. (Установка на уединение фактически всегда является господствующей, будь она сознательной или бессознательной.) Человеку необходимо прежде всего отделить себя от Персоны, но на второй стадии трансформации появляется возможность ее повторной ассимиляции. В случае с женщиной, на который я уже ссылался, она могла «надевать и снимать» Персону очарования и великодушия и при этом могла защитить себя от завистливого окружения. Перед тем ей приходилось полностью идентифицироваться с той Персоной, и тогда у нее возникало ужасное ощущение, что ее «продают». То, что раньше было ядом, стало весьма полезным инструментом. Такое воссоединение с Персоной через объективизацию отношения к ней очень часто происходит в процессе трансформации нарциссической личности. Основное отличие заключается в сознании: теперь человек знает, что он носит эту Персону, а не живет, слившись с ней воедино и тем самым разрушая свою личность.
Другое серьезное изменение было связано с появлением эдипова материала. Работа на этом уровне психики не характерна для классического индивидуационного процесса, но она очень существенна при трансформации нарциссической личности. Только сначала ни в коем случае не следует переходить на символический уровень. Наоборот: на этапе слабой регрессии Эго ребенка-мазохиста нужно дать возможность испытать чувства, присущие эдипову комплексу, и особенно проявлять их при переносе.
Здесь главным аспектом является трансформация ощущения грандиозности. Ибо, как я уже отмечал, эдипова проблема прослеживается в фантазиях о всемогуществе как скрытое глубинное ощущение того, что если пациент действительно начнет чувствовать свою сексуальность, это вызовет слишком большое напряжение у окружающих. Эту фантазию о всемогуществе, которая неограничивается только сексуальностью, затем можно интерпретировать символически - как стремление к возрождению в момент перехода в бессознательное.
ПОЯВЛЕНИЕ АРХЕТИПИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ
Нуминозность архетипа Самости и его судьбоносная энергия, как уже упоминалось в самом начале этой книги и следует из всего ее содержания, являются источником огромного страха для нарциссической личности. Мы часто видим, что позитивная радостная связь с Самостью - и здесь я делаю акцент на радости, ибо именно в ней заключается сущность восстановления расщепленной Самости, - на ранней стадии оказалась утерянной вследствие ее магического устранения, необходимого для исцеления локального родительского сумасшествия282. Пациенты говорят о том, что они ощущали родителя как «черную дыру» или как «вакуум», и это было для них так ужасно, что они старались, как могли, их заполнить. Такие образы всегда связаны с неотзеркаливающими образами родителей.
На второй стадии трансформации воссоединение с «радостным ребенком» представляет собой столбовую аналитическую дорогу по направлению к архетипической реальности. Энергии ребенка проникают в Эго, наполняя его символическим ощущением целостности, заложенным в Самости и в отношениях с окружающими, и вместе с тем ведут Эго к архетипической реальности так, как это происходило в Элевсинских церемониях. Таким образом, Эго становится радостным и оживленным во взаимоотношениях с людьми, вместе с тем получая осознание владений Богини, почти полностью исчезнувшее в нашей культуре. Жизнь приобретает двойную реальность: с одной стороны, она начинает отражать важность социальной жизни и человеческих отношений, с другой - в ее основе лежит «невидимый» мир, в котором совершилась инициация.
Прелесть власти, которой обладает Богиня, заключается в том, что она не ценит одно выше другого, и даже не дает ему право существовать в глубине жизни, не дополняя другого. Жизнь и психика становятся единым целым.