1 глава "Винникотт и Кохут..." К. Немировский
Автор: Lachesis, дата: вс, 07/08/2011 - 11:13
Прошу прощения за несовершенный вид этой главы. К сожалению, у меня в электронном виде есть только этот вариант - до обработки корректором. К тому же, ссылки остались в теле текста. Но, надеюсь, те, кому это интересно, разберутся :)
Взгляды на ранее психическое развитие в постфрейдовский период (1).
"Было бы проще принимать в анализ только тех пациентов,
чьи матери смогли предоставить им хороший уход в самом
начале жизни и на протяжении первых месяцев, обеспечивая,
таким образом, достаточно хорошие условия для развития.
Но такая версия психоанализа неизбежно себя исчерпывает».
Д. В. Винникотт
«В отличие от структуры личности пациентов конца века, которую изучал Фрейд,
приходя к дихотомии и позднее к структурному конфликту, организация личности,
преобладающая в настоящее время, не характеризуется простым горизонтальным
расщеплением, которое провоцирует вытеснение. Психика современного человека, та,
которую описывали Кафка, Пруст и Джойс, фрагментирована
на множество частей (вертикальное расщепление) и лишена гармонии.
Этим объясняется то, почему мы не сможем адекватно понимать наших пациентов и
объяснять им, что с ними произошло, если будем делать это,
опираясь на модель бессознательного конфликта, которая в данном случае не пригодна».
Х. Кохут
Временной контекст
Я остановлюсь на тех перспективах психоанализа(2), которые базируются на фундаментальных идеях Дональда Винникотта и Хайнца Кохута о психическом развитии.
Вне сомнения, многие вопросы, которыми занимался, в частности, Д. Винникотт, существовали и ранее и задавались как его предшественниками, так и современниками: Фейрберн, Боулби и особенно Ференци высказывали схожие взгляды, но по разным причинам (которые хорошо было бы проанализировать для понимания истории психоанализа), они не были оценены и не стали основой новых направлений и школ в мире психоанализа. И только недавно эти взгляды стали развиваться благодаря авторам, о которых пойдет речь в этой книге(3). Несколько лет тому назад (Nemirovsky, 1993) я писал: «…после смерти основателя психоанализа наша наука претерпела значительные преобразования из-за обусловленных новой культурой изменений, происшедших с аналитиками и их пациентами. С тех пор мы являемся свидетелями зарождения и развития таких течений мысли, которые меняют базовые парадигмы. Мало-помалу меняется образ мыслей (теория психоанализа) и способы работы на сессиях (техника психоанализа)».
Г. Этчегоен (Etchegoyen, 1990) подчеркивал: «Если рассмотреть развитие психоаналитической науки в целом, мы обнаружим некую линию водораздела, почти невидимую, которая совпала с закатом жизни Фрейда». Однако брать за линию раздела 1939 г. было бы не совсем верно, поскольку базовые аспекты психоанализа подвергались сомнению не раз и при жизни Фрейда. Его ближайшие соратники Юнг, Адлер и Ференци вступали с ним в активную полемику.Тем не менее, годы Второй мировой войны были весьма значимыми в истории психоанализа. Начиная с 1940-х годов стали зарождаться новые психоаналитические школы (которые мы хорошо знаем сегодня) со своими собственными парадигмами. Э. Грин (Green, 1975) указывал, что «после смерти Фрейда, хотя и до нее, вне сомнения, уже было невозможно относиться к теории психоанализа как к единой законченной системе».
В истории психоанализа всегда было много споров, но это, в конечном счете, обогащало и теорию, и технику. Так, например, в первой половине ХХ в. велась активная полемика между последователями основателя психоанализа и последователями Юнга, Адлера, Ранка, Стекела, а потом и Ференци. Можно говорить о самостоятельном развитии английской школы, анализирующей детей и психотиков, которую возглавляли Э. Джонс и M. Кляйн, и ее противостояние школе А. Фрейд. Это противостояние определило дальнейшее развитие психоанализа в США, начиная с Хартманна, Криса и Ловенстейна, и потом в Европе натолкнуло Ж. Лакана на новые идеи.
Отступая еще дальше в прошлое, мы должны иметь в виду, что Фрейд начал свою деятельность в викторианскую авторитарную эпоху, но руководствовался своими личными ценностями – поиском истины и признанием психологической индивидуальности (Kohut, 1984). Последние годы творчества Фрейда совпали с тем временем, о котором Эриксон пишет: «…исторический период, во время которого началось изучение внутренней жизни человека, является одним из наиболее катастрофических исторических периодов; и идеологическое разделение на „мир внутренний“ и „мир внешний“ может быть отражением угрозы раскола между иудео-христианскими и иллюминистскими(4) индивидуалистическими ценностями и традициями, с одной стороны, и зарождающимся расистским тоталитаризмом – с другой».
Наука того времени ограничивалась позитивизмом (5) и следовала принципам иллюминатов. Ее представителями были (из наиболее известных) Дарвин, Пастер, Кох, Листер, Кюри и такие прагматики, как Пьерс. Чуть позже, на рубеже веков, заявили о себе Рюссель, Бор и Эйнштейн (если перечислять самых выдающихся). Все они оказали определенное влияние на Фрейда в процессе зарождения психоанализа. В этом смысле Фрейд стоял перед двумя различными линиями развития: с одной стороны, был всплеск научных методов на основе естественных наук, исключающих все, что невозможно объективировать и замерить, а с другой стороны, начиналось постепенное зарождение субъективизма в культуре (конец эпохи романтизма и бурное развитие импрессионизма, а затем сюрреализма).
Фрейд был детищем культуры центральной Европы своего времени. Он формировался под влиянием культурных, личностных и семейных ценностей. Соответственно и фундамент его аналитического метода, заложенный его собственным самоанализом (анализом взрослого несильно нарушенного человека), нес на себе отпечаток того времени и тех ценностей.
Обитая в самом сердце столицы Габсбургов и работая, как и любой профессиональный врач конца XIX в., у себя дома, в окружении семьи, Фрейд начинал проникать в человеческую психику, находя там эдипов комплекс, инфантильную сексуальность, психическую реальность, системы и инстанции психики, ее структуры и комплексы. Все это происходило в Вене чуть более ста лет тому назад.
Б. Беттелхейм (Bettelheim, 1986) пишет: «Политический упадок и последующее уничтожение древней империи Габсбургов заставило культурную венскую элиту открыть для себя новое направление – изучении внутренней жизни человека, его бессознательного, его мыслительных процессов, до тех пор игнорируемых, и захватить в этом направлении доминирующие позиции. Наиболее впечатляющие проявления этих психических процессов обнаруживались в случаях психических отклонений. Закономерно, что все это произошло в Вене, и именно в то время Фрейд предложил принципиально новую интерпретацию психических процессов – единую для здоровых людей и людей, страдающих психическими заболеваниями».
Таким образом, неудивительно, что идеи психоанализа (вынашиваемые его создателем в таких специфических условиях, с ревностным желанием узнать истину) в результате не становились жесткими догмами. Психоанализ эволюционировал уже на протяжении жизни своего основателя, был рассмотрен им же с разных точек зрения, и, как говорил Гантрип (Guntrip, 1971), то, что Фрейд заложил краеугольный камень психоанализа, не означает того, что он выстроил все здание. Разнообразные явления культурной жизни (произведения художников, скульпторов, архитекторов и поэтов) непременно несут на себе отпечаток общества, их породившего. Так, венская архитектура начала XIX в. отражала повседневную жизнь, центростремительную по отношению к семье (6). Семья определяла социальные ценности того времени. Современная система ценностей кардинально отличается от той. Достаточно посмотреть на наши дома, жители которых порой едва знакомы, и на современную семейную жизнь с ее четко обозначившимися центробежными тенденциями. Словом, сама атмосфера эпохи Фрейда способствовала тому, чтобы «примадонной» психоанализа стала истерия, всегда ищущая публики. Как следствие, первые аналитики, происходившие из той же среды, фокусировали свое внимание на том, что было очевидно, что притягивало их взгляды: эдипов комплекс и его производные, неврозы. Исходя из клинических проявлений этих неврозов, они в полном соответствии с научными методологиями той эпохи толковали их происхождение и развитие, формулировали объяснения для экстренных случаев и периодов обострения. Именно эти аналитики создали метапсихологию неврозов. И если некоторые случаи не укладывались в ее рамки, то они оставались за пределами возможностей зарождающегося психоанализа.
В настоящее время шизоидные и пограничные пациенты, порождаемые разобщенностью и сепарацией и поддерживаемые в болезненном состоянии одиночеством, вытесняют больных истерией с первого плана и требуют новых объяснений. Возникает необходимость создания новых теорий, которые учитывали бы сложившиеся изменения в структуре семейных и общественных отношений, т. е. в окружающей человека социальной среде как необходимом факторе для понимания происходящего.
Эмпатически проникая в наше прошлое, как к этому призывают современные историки (Carr, 1984), мы поймем, что причиной тревог Фрейда было его желание вписать психоанализ в ряды естественных наук. В связи с этим он обращался к таким наукообразным терминам, как «катексис», «психический аппарат», «либидо». В настоящее время почти никто не сомневается в том, что психоанализ не является точной наукой. Сейчас мы ближе к истории, нарративу, чем к естественнонаучным методам.
В своей работе мы исходим из истории (пациента, семьи, группы) и на ее основе и в контексте нашего клинического исследования выстраиваем предположения. Затем мы вновь и вновь возвращаемся к этой истории, к тому, что она собой представляет, что описывает, чем ограничена. Часто мы задаем себе вопрос: «Что же, в конечном счете, представляет собой история?» Было бы тавтологией назвать историю тем, что описывает историк. Это же справедливо и в отношении психоанализа: назвать психоанализом то, что делает психоаналитик, значило бы ничего не объяснить. Существует определенная сложность в том, чтобы очертить поле деятельности психоаналитика. Историки и психоаналитики используют не жестко детерминированные критерии, а описания и рассказы. Можем ли мы пытаться быть более точными, не избежав при этом риска получить противоречивые определения?
С одной стороны, известно, что история никогда не бывает однородной и однонаправленной, не подчиняется принципу «действие–противодействие», не объясняется простыми механическими фактами. С другой – существует такой подход к истории, который ее унифицирует, отрицая многоплановые прочтения исторических фактов. Сторонники так называемой «исторической правды» в достаточной мере ортодоксальны и экспансивны. В связи с этим нам важно определиться со значением термина «факт», в частности, в нашей дисциплине. И здесь мы сталкиваемся с тем, что важные факты, которые излагает нам автор, совершенно очевидным образом являются его интерпретациями случившегося. Но мы считаем эти интерпретации фактами, поскольку в психологическом смысле они ими и являются, они действенны, дают ощущение достоверности произошедшего.
Снова процитируем Карра (Carr, 1984), который говорит об истории как о науке следующее: «…знание прошлого приходит к нам опосредованно, оно уже переработано человеческим разумом, следовательно, это знание изменчиво». Объективной исторической истины не существует и так называемая «материальная правда» не является темой анализа. Таким образом, мы должны считать фактами принятые в настоящее время мнения, которые лишь в определенной степени достоверно описывают произошедшее. История, таким образом, – это история мысли, она подразумевает наличие определенной перспективы… перспективы историка, вписавшейся в его контекст.
Эта реконструкция прошлого в сознании историка (аналитика) опирается на то, что именно для него является эмпирической, установленной опытным путем очевидностью.
И это не простое перечисление фактов. Напротив, в процессе реконструкции ведущая роль принадлежит их отбору и толкованию – именно это превращает события в исторические факты. В психоанализе такой отбор и истолкование основывается, прежде всего, на источниках и причинах происходящего, а не на событийном плане. На мой взгляд, в нашей работе предположения более важны, чем простая статистика
или перечисление очевидного (Guinzburg, 1989). Таким образом, если смотреть с этой точки зрения, ясно, что задача историка (в нашем случае – психоаналитика) – не собирать факты, а оценивать их. Собирать, оценивая, потому что, если мы не будем оценивать, как мы выберем материал, достойный внимания? Нам не должны казаться странными такие часто встречающиеся комментарии в отношении истории: «…ни для какого историка факты в истории не существуют до того момента, пока он их не создаст».
П. Рикёр (Ricoer, 1977) поддерживает току зрения, согласно которой, аналитик, опираясь на теорию психоанализа, выбирает и кодифицирует факты в контексте рабочей сессии. Эти факты при помощи языка доносятся до других. Они не имеют одного-единственного прочтения, их наделяет смыслом аналитик с позиции наблюдателя. Факт имеет психоаналитический смысл, если он имеет четыре свойства (измерения): он рассказан, он адресуется другому человеку, он является фантазией, фигуральным изложением или символом и, кроме этого, он является частью биографического повествования.
Рикёр соглашается с Ю. Хабермасом в отношении того, что необходимо отделять историческую герменевтику или описательные науки (науки духа соотносятся с практическим интересом и регулируются интерсубъективностью) от тех наук, которые нацелены на поиск объективности.
Гантрип (Guntrip, 1967), основываясь на работах Г. Хоума (Home, 1966), предлагает рассматривать психоанализ как исследование субъективных переживаний живых объектов посредством субъективного, внутреннего процесса, который мы называем исследованием или постижением наших непосредственных переживаний.
С другой стороны, Б. Кроче утверждает, что всякая история является современной: из прошлого мы можем взять лишь то, что прошло через призму, обусловленную проблемами и нуждами нашего времени. Но тогда получается, что история – это всего лишь застывшая перспектива. Например, если мы задумаемся, как мы воспринимаем Средние века и как они же воспринимались в эпоху Возрождения, то придется признать, что в первом и во втором случае будут фигурировать совершенно разные и различным образом отобранные факты (7).
Если мы зададимся вопросом, что собой представляет Фрейд для современного психоанализа (если не принимать в расчет идеализацию и восприятие его наследия как догмы), мы можем оценить его как неустанного исследователя, энтузиаста, далекого от конформизма. Он выдвигал теории и сам же их опровергал, потому что его научные труды не сводились к какой-то единой форме или линии. Мы можем восхищаться его научной страстностью и его любознательностью, научной скрупулезностью и его отношением к новому. Именно Фрейд утверждал, что единственный сакральный текст, этот то, что излагает пациент, но этот текст никогда не бывает одним и тем же.
Со временем добавляются другие патологии, смещаются акценты, и мы «конструируем» иных пациентов, приходящих из других культур. Сегодня мы можем дополнять, оспаривать или менять акценты в наследии Фрейда, но все-таки его метод – его подход к исследованиям – продолжает существовать лишь с незначительными изменениями (8).
А. Грин пишет (Green, 1995): «Скорбя по Фрейду, мы должны признать:
1) его уже нет с нами, он уже не может продолжить работу, как он это делал при жизни, исправляя свои труды в соответствии с тем, чему учит практика,
2) но даже если бы он был сейчас с нами, это бы не принесло никакой пользы, потому что он бы думал и мыслил как человек из начала прошлого века,
3) мы также не можем не отметить, что его гений не защищал его от слепоты в отношении определенных реалий и что сам он был пропитан определенной идеологией, которую мы сейчас подвергаем сомнению,
4) никакой ортодоксальный последователь Фрейда, хотя и внесший значительные вклады в науку, не в состоянии предложить что-либо принципиально новое,
5) мы должны признать, что нам предстоит решать все вопросы самостоятельно, будучи готовыми к критике произведений Фрейда (со стороны психоаналитиков и непсихоаналитиков), основанной на новом опыте и на новых представлениях о познании».
Анализируя историю развития нашей науки, мы должны понимать, что стоим на прочном фундаменте, созданном нашими предшественниками. В то же самое время мы смотрим на пройденный путь с позиций современности. Таким образом, мы понимаем, что находимся в постоянном движении: все происходит в динамике, в развитии непрерывно, безостановочно. Д. Винникотт называл это going on being, используя настоящее продолженное время, что означает «двигаться, существуя».
Произведения авторов, которым посвящена эта книга, распространялись в мире психоанализа после Второй мировой войны. Д. Винникотт в 1945, 1952 и 1956 гг. публикует работы (основанные на его опыте) о значении окружения для раннего формирования психики. Х. Кохут чуть позже, в 1959 г. и 1966 г., осуществляет оценку значимости нарциссизма, до той поры недооценивавшегося. В конечном счете его идеи сводились к тому, что первичные объектные отношения запускают психическое развитие, если эти отношения достаточно хорошие.
Весьма важным обстоятельством для распространения идей Д. Винникотта и Х. Kохута стало то, что они оба занимали в свое время значимые административные посты в психо аналитическом мире. Винникотт на протяжении двух сроков возглавлял Британскую психоаналитическую ассоциацию, а Х. Кохут являлся президентом Ассоциации психоанализа США, затем занимал пост вице-президента Международной ассоциации психоанализа, тем самым добавляя общественный вес своим научным концепциям.
Сегодня мы можем оценить эти новые взгляды на раннее психическое развитие как взгляды неоднозначные, подразумевающие множество вариантов их дальнейшего развития. Многие мыслители могут творчески «играть» с этими теориями, споря с ними, расширяя их, объединяя между собой или с концепциями других авторов, развивая уже имеющиеся конструкции или совершенствуя с их помощью собственные.
В настоящее время уже сложно провести четкие границы между последователями двух этих авторов. В первом поколении к числу сторонников Д. Винникотта можно отнести Хана, Лейнга, Милнера, Гаддини, Бойаса. Приверженцы идей Х. Кохута сформировали несколько различных направлений: сегодня можно говорить о кохутианцах первого поколения, сторонниках теории объектных отношений, интерсубъективистах и многих других участниках формирующихся направлений. К последователям Х. Кохута относятся де Гедо, Орштейн, Оранж, Бакал, Столороу, Голдберг, Митчелл, Браншафт, Лихтенберг и др.
Другие наши современники, например, Дж. Макдугалл и А. Грин, не примыкая к какой-либо определенной школе, «пьют из источников», напрямую связанных с наследием Д. Винникотта и Х. Кохута и других исследователей, близких к ним. Они внесли заметный вклад в развитие психоанализа, создавая свои собственные теории. Стоит вспомнить известное высказываение Г. Гантрипа (Guntrip, 1975): «История – хорошая служанка, но… плохая хозяйка, поскольку склонна порождать разного рода ортодоксии».
Однако мы знаем (если окинуть взором нашу практику), что теория зачастую неизбежно превращается в хозяйку. И это приводит к утопической, наивной попытке сделать клиническую теорию единым, унифицирующим элементом для всех аналитиков, как это пытался сделать Уоллерстейн (Wallerstein, 1988).
Г. Гантрип развивает мысль о некой ригидной позиции аналитиков. Он предполагает, что невозможно избежать принадлежности к тем или иным «знаменам». В результате во время аналитического часа всегда присутствует некий теоретический оплот или бастион. Конечно же, такое положение вещей наводит на мысль о необходимости сделать психоанализ более открытым для других научных направлений.
Совершенствуя обучение психоаналитиков, мы не должны поддаваться соблазну принадлежать «одному хозяину».
Примечания.
1. Эта глава и некоторые последующие включены в материалы обучающих дистанционных курсов APdeBA, 2004/2005/2006 гг.
2. Перспектива – это некое фантазийное ожидание будущего в настоящем. В искусстве (а психоанализ включает в себя элементы искусства) ценность перспективы заключается в возможности посмотреть на вещи по-новому. Новые ракурсы порождают новые факты. Видимо, Алберти имел в виду это, когда сказал: «Наконец-то я вижу мир таким, каким его сотворил Бог».3. Мы можем предположить, что те идеи намного опередили эпоху, требовавшую хранить верность, если не фигуре самого Фрейда, то уж непременно фрейдизму. Кроме того, новаторы, выдвинувшие эти теории, возможно, не смогли или не сумели приобрести достаточный вес в своих кругах, чтобы утвердить свои идеи.
4. Общество иллюминатов можно охарактеризовать как радикальное ответвление течения Просвещения. Оно было основано 1 мая 1776 года в Ингольштадтском университете профессором юриспруденции Адамом Вейсгауптом Официально целью иллюминатов было объявлено совершенствование и облагорвживание человечества. Считалось, что естественный человек по природе своей не является плохим. Плохим его делает окружение: религия, государство, внешние влияния. Естественные права на равенство и свободу, данные каждому от рождения, были отняты. Таким образом, когда человек будет освобождён от давления социальных институтов и начнет руководствоваться в своей жизни исключительно холодным рассудком и знанием, проблемы морали отпадут сами собой. Движущая идея иллюминатов естественным образом противопоставляла их властям и церкви. В 1896 году Орден был официально возрожден в Дрездене. Ныне существует несколько организаций, утверждающих что они являются духовными и идейными наследниками Вейсгаупта (основателя ордена) и баварских иллюминатов. – Прим. пер.
Взгляды на ранее психическое развитие в постфрейдовский период (1).
"Было бы проще принимать в анализ только тех пациентов,
чьи матери смогли предоставить им хороший уход в самом
начале жизни и на протяжении первых месяцев, обеспечивая,
таким образом, достаточно хорошие условия для развития.
Но такая версия психоанализа неизбежно себя исчерпывает».
Д. В. Винникотт
«В отличие от структуры личности пациентов конца века, которую изучал Фрейд,
приходя к дихотомии и позднее к структурному конфликту, организация личности,
преобладающая в настоящее время, не характеризуется простым горизонтальным
расщеплением, которое провоцирует вытеснение. Психика современного человека, та,
которую описывали Кафка, Пруст и Джойс, фрагментирована
на множество частей (вертикальное расщепление) и лишена гармонии.
Этим объясняется то, почему мы не сможем адекватно понимать наших пациентов и
объяснять им, что с ними произошло, если будем делать это,
опираясь на модель бессознательного конфликта, которая в данном случае не пригодна».
Х. Кохут
Временной контекст
Я остановлюсь на тех перспективах психоанализа(2), которые базируются на фундаментальных идеях Дональда Винникотта и Хайнца Кохута о психическом развитии.
Вне сомнения, многие вопросы, которыми занимался, в частности, Д. Винникотт, существовали и ранее и задавались как его предшественниками, так и современниками: Фейрберн, Боулби и особенно Ференци высказывали схожие взгляды, но по разным причинам (которые хорошо было бы проанализировать для понимания истории психоанализа), они не были оценены и не стали основой новых направлений и школ в мире психоанализа. И только недавно эти взгляды стали развиваться благодаря авторам, о которых пойдет речь в этой книге(3). Несколько лет тому назад (Nemirovsky, 1993) я писал: «…после смерти основателя психоанализа наша наука претерпела значительные преобразования из-за обусловленных новой культурой изменений, происшедших с аналитиками и их пациентами. С тех пор мы являемся свидетелями зарождения и развития таких течений мысли, которые меняют базовые парадигмы. Мало-помалу меняется образ мыслей (теория психоанализа) и способы работы на сессиях (техника психоанализа)».
Г. Этчегоен (Etchegoyen, 1990) подчеркивал: «Если рассмотреть развитие психоаналитической науки в целом, мы обнаружим некую линию водораздела, почти невидимую, которая совпала с закатом жизни Фрейда». Однако брать за линию раздела 1939 г. было бы не совсем верно, поскольку базовые аспекты психоанализа подвергались сомнению не раз и при жизни Фрейда. Его ближайшие соратники Юнг, Адлер и Ференци вступали с ним в активную полемику.Тем не менее, годы Второй мировой войны были весьма значимыми в истории психоанализа. Начиная с 1940-х годов стали зарождаться новые психоаналитические школы (которые мы хорошо знаем сегодня) со своими собственными парадигмами. Э. Грин (Green, 1975) указывал, что «после смерти Фрейда, хотя и до нее, вне сомнения, уже было невозможно относиться к теории психоанализа как к единой законченной системе».
В истории психоанализа всегда было много споров, но это, в конечном счете, обогащало и теорию, и технику. Так, например, в первой половине ХХ в. велась активная полемика между последователями основателя психоанализа и последователями Юнга, Адлера, Ранка, Стекела, а потом и Ференци. Можно говорить о самостоятельном развитии английской школы, анализирующей детей и психотиков, которую возглавляли Э. Джонс и M. Кляйн, и ее противостояние школе А. Фрейд. Это противостояние определило дальнейшее развитие психоанализа в США, начиная с Хартманна, Криса и Ловенстейна, и потом в Европе натолкнуло Ж. Лакана на новые идеи.
Отступая еще дальше в прошлое, мы должны иметь в виду, что Фрейд начал свою деятельность в викторианскую авторитарную эпоху, но руководствовался своими личными ценностями – поиском истины и признанием психологической индивидуальности (Kohut, 1984). Последние годы творчества Фрейда совпали с тем временем, о котором Эриксон пишет: «…исторический период, во время которого началось изучение внутренней жизни человека, является одним из наиболее катастрофических исторических периодов; и идеологическое разделение на „мир внутренний“ и „мир внешний“ может быть отражением угрозы раскола между иудео-христианскими и иллюминистскими(4) индивидуалистическими ценностями и традициями, с одной стороны, и зарождающимся расистским тоталитаризмом – с другой».
Наука того времени ограничивалась позитивизмом (5) и следовала принципам иллюминатов. Ее представителями были (из наиболее известных) Дарвин, Пастер, Кох, Листер, Кюри и такие прагматики, как Пьерс. Чуть позже, на рубеже веков, заявили о себе Рюссель, Бор и Эйнштейн (если перечислять самых выдающихся). Все они оказали определенное влияние на Фрейда в процессе зарождения психоанализа. В этом смысле Фрейд стоял перед двумя различными линиями развития: с одной стороны, был всплеск научных методов на основе естественных наук, исключающих все, что невозможно объективировать и замерить, а с другой стороны, начиналось постепенное зарождение субъективизма в культуре (конец эпохи романтизма и бурное развитие импрессионизма, а затем сюрреализма).
Фрейд был детищем культуры центральной Европы своего времени. Он формировался под влиянием культурных, личностных и семейных ценностей. Соответственно и фундамент его аналитического метода, заложенный его собственным самоанализом (анализом взрослого несильно нарушенного человека), нес на себе отпечаток того времени и тех ценностей.
Обитая в самом сердце столицы Габсбургов и работая, как и любой профессиональный врач конца XIX в., у себя дома, в окружении семьи, Фрейд начинал проникать в человеческую психику, находя там эдипов комплекс, инфантильную сексуальность, психическую реальность, системы и инстанции психики, ее структуры и комплексы. Все это происходило в Вене чуть более ста лет тому назад.
Б. Беттелхейм (Bettelheim, 1986) пишет: «Политический упадок и последующее уничтожение древней империи Габсбургов заставило культурную венскую элиту открыть для себя новое направление – изучении внутренней жизни человека, его бессознательного, его мыслительных процессов, до тех пор игнорируемых, и захватить в этом направлении доминирующие позиции. Наиболее впечатляющие проявления этих психических процессов обнаруживались в случаях психических отклонений. Закономерно, что все это произошло в Вене, и именно в то время Фрейд предложил принципиально новую интерпретацию психических процессов – единую для здоровых людей и людей, страдающих психическими заболеваниями».
Таким образом, неудивительно, что идеи психоанализа (вынашиваемые его создателем в таких специфических условиях, с ревностным желанием узнать истину) в результате не становились жесткими догмами. Психоанализ эволюционировал уже на протяжении жизни своего основателя, был рассмотрен им же с разных точек зрения, и, как говорил Гантрип (Guntrip, 1971), то, что Фрейд заложил краеугольный камень психоанализа, не означает того, что он выстроил все здание. Разнообразные явления культурной жизни (произведения художников, скульпторов, архитекторов и поэтов) непременно несут на себе отпечаток общества, их породившего. Так, венская архитектура начала XIX в. отражала повседневную жизнь, центростремительную по отношению к семье (6). Семья определяла социальные ценности того времени. Современная система ценностей кардинально отличается от той. Достаточно посмотреть на наши дома, жители которых порой едва знакомы, и на современную семейную жизнь с ее четко обозначившимися центробежными тенденциями. Словом, сама атмосфера эпохи Фрейда способствовала тому, чтобы «примадонной» психоанализа стала истерия, всегда ищущая публики. Как следствие, первые аналитики, происходившие из той же среды, фокусировали свое внимание на том, что было очевидно, что притягивало их взгляды: эдипов комплекс и его производные, неврозы. Исходя из клинических проявлений этих неврозов, они в полном соответствии с научными методологиями той эпохи толковали их происхождение и развитие, формулировали объяснения для экстренных случаев и периодов обострения. Именно эти аналитики создали метапсихологию неврозов. И если некоторые случаи не укладывались в ее рамки, то они оставались за пределами возможностей зарождающегося психоанализа.
В настоящее время шизоидные и пограничные пациенты, порождаемые разобщенностью и сепарацией и поддерживаемые в болезненном состоянии одиночеством, вытесняют больных истерией с первого плана и требуют новых объяснений. Возникает необходимость создания новых теорий, которые учитывали бы сложившиеся изменения в структуре семейных и общественных отношений, т. е. в окружающей человека социальной среде как необходимом факторе для понимания происходящего.
Эмпатически проникая в наше прошлое, как к этому призывают современные историки (Carr, 1984), мы поймем, что причиной тревог Фрейда было его желание вписать психоанализ в ряды естественных наук. В связи с этим он обращался к таким наукообразным терминам, как «катексис», «психический аппарат», «либидо». В настоящее время почти никто не сомневается в том, что психоанализ не является точной наукой. Сейчас мы ближе к истории, нарративу, чем к естественнонаучным методам.
В своей работе мы исходим из истории (пациента, семьи, группы) и на ее основе и в контексте нашего клинического исследования выстраиваем предположения. Затем мы вновь и вновь возвращаемся к этой истории, к тому, что она собой представляет, что описывает, чем ограничена. Часто мы задаем себе вопрос: «Что же, в конечном счете, представляет собой история?» Было бы тавтологией назвать историю тем, что описывает историк. Это же справедливо и в отношении психоанализа: назвать психоанализом то, что делает психоаналитик, значило бы ничего не объяснить. Существует определенная сложность в том, чтобы очертить поле деятельности психоаналитика. Историки и психоаналитики используют не жестко детерминированные критерии, а описания и рассказы. Можем ли мы пытаться быть более точными, не избежав при этом риска получить противоречивые определения?
С одной стороны, известно, что история никогда не бывает однородной и однонаправленной, не подчиняется принципу «действие–противодействие», не объясняется простыми механическими фактами. С другой – существует такой подход к истории, который ее унифицирует, отрицая многоплановые прочтения исторических фактов. Сторонники так называемой «исторической правды» в достаточной мере ортодоксальны и экспансивны. В связи с этим нам важно определиться со значением термина «факт», в частности, в нашей дисциплине. И здесь мы сталкиваемся с тем, что важные факты, которые излагает нам автор, совершенно очевидным образом являются его интерпретациями случившегося. Но мы считаем эти интерпретации фактами, поскольку в психологическом смысле они ими и являются, они действенны, дают ощущение достоверности произошедшего.
Снова процитируем Карра (Carr, 1984), который говорит об истории как о науке следующее: «…знание прошлого приходит к нам опосредованно, оно уже переработано человеческим разумом, следовательно, это знание изменчиво». Объективной исторической истины не существует и так называемая «материальная правда» не является темой анализа. Таким образом, мы должны считать фактами принятые в настоящее время мнения, которые лишь в определенной степени достоверно описывают произошедшее. История, таким образом, – это история мысли, она подразумевает наличие определенной перспективы… перспективы историка, вписавшейся в его контекст.
Эта реконструкция прошлого в сознании историка (аналитика) опирается на то, что именно для него является эмпирической, установленной опытным путем очевидностью.
И это не простое перечисление фактов. Напротив, в процессе реконструкции ведущая роль принадлежит их отбору и толкованию – именно это превращает события в исторические факты. В психоанализе такой отбор и истолкование основывается, прежде всего, на источниках и причинах происходящего, а не на событийном плане. На мой взгляд, в нашей работе предположения более важны, чем простая статистика
или перечисление очевидного (Guinzburg, 1989). Таким образом, если смотреть с этой точки зрения, ясно, что задача историка (в нашем случае – психоаналитика) – не собирать факты, а оценивать их. Собирать, оценивая, потому что, если мы не будем оценивать, как мы выберем материал, достойный внимания? Нам не должны казаться странными такие часто встречающиеся комментарии в отношении истории: «…ни для какого историка факты в истории не существуют до того момента, пока он их не создаст».
П. Рикёр (Ricoer, 1977) поддерживает току зрения, согласно которой, аналитик, опираясь на теорию психоанализа, выбирает и кодифицирует факты в контексте рабочей сессии. Эти факты при помощи языка доносятся до других. Они не имеют одного-единственного прочтения, их наделяет смыслом аналитик с позиции наблюдателя. Факт имеет психоаналитический смысл, если он имеет четыре свойства (измерения): он рассказан, он адресуется другому человеку, он является фантазией, фигуральным изложением или символом и, кроме этого, он является частью биографического повествования.
Рикёр соглашается с Ю. Хабермасом в отношении того, что необходимо отделять историческую герменевтику или описательные науки (науки духа соотносятся с практическим интересом и регулируются интерсубъективностью) от тех наук, которые нацелены на поиск объективности.
Гантрип (Guntrip, 1967), основываясь на работах Г. Хоума (Home, 1966), предлагает рассматривать психоанализ как исследование субъективных переживаний живых объектов посредством субъективного, внутреннего процесса, который мы называем исследованием или постижением наших непосредственных переживаний.
С другой стороны, Б. Кроче утверждает, что всякая история является современной: из прошлого мы можем взять лишь то, что прошло через призму, обусловленную проблемами и нуждами нашего времени. Но тогда получается, что история – это всего лишь застывшая перспектива. Например, если мы задумаемся, как мы воспринимаем Средние века и как они же воспринимались в эпоху Возрождения, то придется признать, что в первом и во втором случае будут фигурировать совершенно разные и различным образом отобранные факты (7).
Если мы зададимся вопросом, что собой представляет Фрейд для современного психоанализа (если не принимать в расчет идеализацию и восприятие его наследия как догмы), мы можем оценить его как неустанного исследователя, энтузиаста, далекого от конформизма. Он выдвигал теории и сам же их опровергал, потому что его научные труды не сводились к какой-то единой форме или линии. Мы можем восхищаться его научной страстностью и его любознательностью, научной скрупулезностью и его отношением к новому. Именно Фрейд утверждал, что единственный сакральный текст, этот то, что излагает пациент, но этот текст никогда не бывает одним и тем же.
Со временем добавляются другие патологии, смещаются акценты, и мы «конструируем» иных пациентов, приходящих из других культур. Сегодня мы можем дополнять, оспаривать или менять акценты в наследии Фрейда, но все-таки его метод – его подход к исследованиям – продолжает существовать лишь с незначительными изменениями (8).
А. Грин пишет (Green, 1995): «Скорбя по Фрейду, мы должны признать:
1) его уже нет с нами, он уже не может продолжить работу, как он это делал при жизни, исправляя свои труды в соответствии с тем, чему учит практика,
2) но даже если бы он был сейчас с нами, это бы не принесло никакой пользы, потому что он бы думал и мыслил как человек из начала прошлого века,
3) мы также не можем не отметить, что его гений не защищал его от слепоты в отношении определенных реалий и что сам он был пропитан определенной идеологией, которую мы сейчас подвергаем сомнению,
4) никакой ортодоксальный последователь Фрейда, хотя и внесший значительные вклады в науку, не в состоянии предложить что-либо принципиально новое,
5) мы должны признать, что нам предстоит решать все вопросы самостоятельно, будучи готовыми к критике произведений Фрейда (со стороны психоаналитиков и непсихоаналитиков), основанной на новом опыте и на новых представлениях о познании».
Анализируя историю развития нашей науки, мы должны понимать, что стоим на прочном фундаменте, созданном нашими предшественниками. В то же самое время мы смотрим на пройденный путь с позиций современности. Таким образом, мы понимаем, что находимся в постоянном движении: все происходит в динамике, в развитии непрерывно, безостановочно. Д. Винникотт называл это going on being, используя настоящее продолженное время, что означает «двигаться, существуя».
Произведения авторов, которым посвящена эта книга, распространялись в мире психоанализа после Второй мировой войны. Д. Винникотт в 1945, 1952 и 1956 гг. публикует работы (основанные на его опыте) о значении окружения для раннего формирования психики. Х. Кохут чуть позже, в 1959 г. и 1966 г., осуществляет оценку значимости нарциссизма, до той поры недооценивавшегося. В конечном счете его идеи сводились к тому, что первичные объектные отношения запускают психическое развитие, если эти отношения достаточно хорошие.
Весьма важным обстоятельством для распространения идей Д. Винникотта и Х. Kохута стало то, что они оба занимали в свое время значимые административные посты в психо аналитическом мире. Винникотт на протяжении двух сроков возглавлял Британскую психоаналитическую ассоциацию, а Х. Кохут являлся президентом Ассоциации психоанализа США, затем занимал пост вице-президента Международной ассоциации психоанализа, тем самым добавляя общественный вес своим научным концепциям.
Сегодня мы можем оценить эти новые взгляды на раннее психическое развитие как взгляды неоднозначные, подразумевающие множество вариантов их дальнейшего развития. Многие мыслители могут творчески «играть» с этими теориями, споря с ними, расширяя их, объединяя между собой или с концепциями других авторов, развивая уже имеющиеся конструкции или совершенствуя с их помощью собственные.
В настоящее время уже сложно провести четкие границы между последователями двух этих авторов. В первом поколении к числу сторонников Д. Винникотта можно отнести Хана, Лейнга, Милнера, Гаддини, Бойаса. Приверженцы идей Х. Кохута сформировали несколько различных направлений: сегодня можно говорить о кохутианцах первого поколения, сторонниках теории объектных отношений, интерсубъективистах и многих других участниках формирующихся направлений. К последователям Х. Кохута относятся де Гедо, Орштейн, Оранж, Бакал, Столороу, Голдберг, Митчелл, Браншафт, Лихтенберг и др.
Другие наши современники, например, Дж. Макдугалл и А. Грин, не примыкая к какой-либо определенной школе, «пьют из источников», напрямую связанных с наследием Д. Винникотта и Х. Кохута и других исследователей, близких к ним. Они внесли заметный вклад в развитие психоанализа, создавая свои собственные теории. Стоит вспомнить известное высказываение Г. Гантрипа (Guntrip, 1975): «История – хорошая служанка, но… плохая хозяйка, поскольку склонна порождать разного рода ортодоксии».
Однако мы знаем (если окинуть взором нашу практику), что теория зачастую неизбежно превращается в хозяйку. И это приводит к утопической, наивной попытке сделать клиническую теорию единым, унифицирующим элементом для всех аналитиков, как это пытался сделать Уоллерстейн (Wallerstein, 1988).
Г. Гантрип развивает мысль о некой ригидной позиции аналитиков. Он предполагает, что невозможно избежать принадлежности к тем или иным «знаменам». В результате во время аналитического часа всегда присутствует некий теоретический оплот или бастион. Конечно же, такое положение вещей наводит на мысль о необходимости сделать психоанализ более открытым для других научных направлений.
Совершенствуя обучение психоаналитиков, мы не должны поддаваться соблазну принадлежать «одному хозяину».
Примечания.
1. Эта глава и некоторые последующие включены в материалы обучающих дистанционных курсов APdeBA, 2004/2005/2006 гг.
2. Перспектива – это некое фантазийное ожидание будущего в настоящем. В искусстве (а психоанализ включает в себя элементы искусства) ценность перспективы заключается в возможности посмотреть на вещи по-новому. Новые ракурсы порождают новые факты. Видимо, Алберти имел в виду это, когда сказал: «Наконец-то я вижу мир таким, каким его сотворил Бог».3. Мы можем предположить, что те идеи намного опередили эпоху, требовавшую хранить верность, если не фигуре самого Фрейда, то уж непременно фрейдизму. Кроме того, новаторы, выдвинувшие эти теории, возможно, не смогли или не сумели приобрести достаточный вес в своих кругах, чтобы утвердить свои идеи.
4. Общество иллюминатов можно охарактеризовать как радикальное ответвление течения Просвещения. Оно было основано 1 мая 1776 года в Ингольштадтском университете профессором юриспруденции Адамом Вейсгауптом Официально целью иллюминатов было объявлено совершенствование и облагорвживание человечества. Считалось, что естественный человек по природе своей не является плохим. Плохим его делает окружение: религия, государство, внешние влияния. Естественные права на равенство и свободу, данные каждому от рождения, были отняты. Таким образом, когда человек будет освобождён от давления социальных институтов и начнет руководствоваться в своей жизни исключительно холодным рассудком и знанием, проблемы морали отпадут сами собой. Движущая идея иллюминатов естественным образом противопоставляла их властям и церкви. В 1896 году Орден был официально возрожден в Дрездене. Ныне существует несколько организаций, утверждающих что они являются духовными и идейными наследниками Вейсгаупта (основателя ордена) и баварских иллюминатов. – Прим. пер.
5. Стоит вспомнить, что первые слова во фрейдовском «Проекте…», который он написал в 1895 г., но затем поспешно убрал в архив, были: «Цель этого проекта, провозгласить такую естественнонаучную психологию, с помощью которой можно было бы представлять себе психические процессы как состояния, количественно управляемые некими материальными частями, чье наличие доказуемо. Это управление осуществляется на интуитивном уровне и не обременено противоречиями».
6. Сравнивая различные эпохи в отношении нашего объекта изучения, Стерн (Stern, 1985) пишет: «Мы располагаем множеством фактических данных о том, как вскармливались младенцы на протяжении всей человеческой истории, начиная с примитивных времен. Детей кормили часто, по первому требованию и не реже двух раз в час. Поскольку большинство матерей носили младенцев привязанными на спине, будучи с ними в постоянном телесном контакте, они с легкостью чувствовали малейшую тревожность со стороны ребенка и тут же их кормили ради успокоения, тем самым снижая активность ребенка» (См.: de Vore, Stern и Konnor, 1974). В настоящее время современная система грудного вскармливания (с большими перерывами между кормлениями) приводит к тому, что ребенок испытывает сильную фрустрацию от голода, а последующее за этим обильное кормление приводит к перевозбуждению. Таким образом, ребенок оказывается перестимулированным как голодом, так и удовлетворением.
7. Ф. Ницше (Niestzsche, 1972) говорил своим ужасающим голосом: «Сила познания не характеризуется приближением к истине, она характеризуется своей извечностью, способностью к ассимиляции, жизненно необходимой потребностью в ней. Если сталкиваются «жить» и «знать», похоже, между ними возникает противоречие. Это противоречие не следовало бы доводить до борьбы, отрицая одно или другое, а сомневаться в ценности каждого из них, означало бы безумие».
8. Стоит снова подчеркнуть, что понимание психопатологии – некое производное от существующих в определенной культуре и эпохе взглядов. Новые варианты психопатологии обычно размещается между границами классификационных категорий,
как, например, между психозами и неврозами располагаются пограничные патологии. Однако в скором времени понадобится новая дифференциация. Так шизоиды могут быть подразделены на амбулаторных шизофреников и на шизоидов с тяжелой невротической организацией. Наши «новые взгляды» будут усложнять таксономию.
Автор: Чиффа, дата: пн, 08/08/2011 - 15:39 #64284
Лахесис, Вы не против, если я откорректирую текст по имеющейся у меня книге?
(надеюсь, Кроль не раззорится от Вашего широкого жеста))).
» Войдите или зарегистрируйтесь для отправки комментариев
Автор: муссон, дата: ср, 10/08/2011 - 14:35 #64356
Лахезис, спасибо за этот отрывок. Многие утверждения автора находят отклик в моем опыте и попытках его систематизации, мне очень понравился тезис о том, что терапевтической единицей, если так можно выразиться, является факт - то есть отобранный и определенным образом проинтерпретированный (субъективно видеоизмененный аналитиком) кусочек информации. Но как-то я не сильно согласна с тем, что шизоидные расстройства значительно потеснили истерические - может, дело в терминологической путанице, может, в чем-то другом (допускаю, что под делением на шизоидные, пограничные и истерические расстройства автор подразумевал деление на психотические, психопатические и невротические расстройства, либо на менее интегрированные /более диссоциированные/ и более интегрированные варианты устройства внутренних миров). Если понимать под истероидностью то, что понимает психиатрия, то есть демонстративность и конверсию (замещение "поврежденного" переживания "повреждением" функционирования), то смещенного на какое-либо действие, функцию и плохо работающего эксгибиционизма в современном мире предостаточно.
» Войдите или зарегистрируйтесь для отправки комментариев
Автор: Lachesis, дата: ср, 10/08/2011 - 16:15 #64360
Да, Чиффа, конечно можно, но это такой труд...
Долго смотрела на слово "Кроль", пытаясь понять - кто это? :) Не, это другое издательство выпускало, там другой, но в каком-то смысле тоже "КРОЛЬ" :) Не разорится)))) Глава из книги... в электронном журнале ИППиП есть выдержки из этой книги, ничего, никто не умер ))))
Муссон, спасибо за интерес. Под шизоидными, автор понимает скорее патологию до эдипальну. Истерия в па характеризуется триангулярными проблемами.
ВСЕ НАПИСАННОЕ ВЫШЕ ПРОШУ СЧИТАТЬ МОИМ ЧАСТНЫМ МНЕНИЕМ, АКТУАЛЬНЫМ НА МОМЕНТ НАПИСАНИЯ ЭТИХ СЛОВ. МНЕНИЕ ЭТО НИКОМУ НЕ НАВЯЗЫВАЕТСЯ И АБСОЛЮТНОЙ ИСТИНОЙ НЕ СЧИТАЕТСЯ.
» Войдите или зарегистрируйтесь для отправки комментариев
Автор: Чиффа, дата: чт, 11/08/2011 - 12:21 #64396
Кроль Леонид Маркович - это главред издательства "Класс", я ошиблась, вы у другого издателя книгу выпустили))). Но не думаю, что ситуация с авторами-переводчиками там иная.
» Войдите или зарегистрируйтесь для отправки комментариев
Автор: Lachesis, дата: чт, 11/08/2011 - 16:16 #64404
Да, я знаю кто такой Кроль. Не имела с ним дела, но что-то и не тянет :) Была когда-то безуминая идея перевести учебник Этчегоена на русский и издать у него, но после сотрудничества в Когито-центром, вообще отпала всякая охота связываться с любыми издетальнствами. Если только через агентов.
Я выложила эту главу ради иллюстрации такого подхода к познанию, который подразумевает относительность любых истин.
ВСЕ НАПИСАННОЕ ВЫШЕ ПРОШУ СЧИТАТЬ МОИМ ЧАСТНЫМ МНЕНИЕМ, АКТУАЛЬНЫМ НА МОМЕНТ НАПИСАНИЯ ЭТИХ СЛОВ. МНЕНИЕ ЭТО НИКОМУ НЕ НАВЯЗЫВАЕТСЯ И АБСОЛЮТНОЙ ИСТИНОЙ НЕ СЧИТАЕТСЯ.
» Войдите или зарегистрируйтесь для отправки комментариев
Автор: Чиффа, дата: пт, 12/08/2011 - 12:16 #64406
Обновлено.
» Войдите или зарегистрируйтесь для отправки комментариев