архетип животного.

Рассмотрим архетип Животного /Зверя/.

Изображения животных восходят к ледниковому периоду. Жизнь архаичного человека находила свое отражение в наскальных рисунках, где главенствовал мотив Животного. Изображаемое животное выполняет функцию "двойника", посредством символической расправы над ним охотники пытаются предвосхитить и гарантировать гибель реального животного Это одна из форм симпатической магии, которая основывается на "реальности" двойника, представленного на картине, то что происходит с изображением, случится и с оригиналом. Другие пещерные изображения должны были, по-видимому, олицетворять обряды плодородия. Животные на них изображены в момент случки. В примитивных обществах существовали обряды с использованием звериного наряда, который полностью скрывал человека. С течением времени этот наряд был заменен животными и демоническими масками. В движениях ритуальных танцев отражались основные качества животного.
Юнг указывал на тесную связь, существующую у дикаря с его тотемным животным /или "лесной душой"/. Существуют особые обряды для установления этой взаимосвязи, в особенности это относится к обрядам посвящения для подростков. Подросток входит во владение своей "животной душой", и одновременно путем обрезания жертвует своим "животным бытием". Этот двойной процесс делает его полноправным членом клана, объединяемого общим тотемом, и закрепляет его родство с тотемным животным. Но, прежде всего, он становится мужчиной. Во многих племенах мужчина, не прошедший через обряд обрезания, воспринимается как животное. Поскольку ни человеческий, ни животный аспект в душе необрезанного не получили осознания, то подразумевается, что животный аспект в таком случае остается преобладающим. Животный лейтмотив в мифе и ритуале символизирует обычно примитивную и инстинктивную природу человека.
В бессознательном человека существуют инстинктивные порывы, имеющие грозную силу и живущие по своим законам. Животный демон - чрезвычайно выразительный символ для подобных импульсов. Живость и конкретность этого образа дают человеку возможность установить взаимоотношения с ним как представителем неодолимой силы в собственной душе. Он и страшится его, и стремится снискать благосклонность с помощью жертвы и ритуальных действий,
Безграничное изобилие животного символизма, во все времена характерное для религии и искусства, не просто подчеркивает важность животного символа; оно показывает, насколько для человека необходимо сделать психическое содержание этого символа, т.е. инстинкт, неотъемлемой частью своего существования. Животное - это часть природы и подчиняется своим инстинктам. Эти инстинкты имеют аналог в человеческой жизни, ведь основанием человеческой природы также является инстинкт.
Однако в человеке это "животное существо" /которое живет в нем в качестве его инстинктивного начала/ может стать опасным, если не будет трезво признано со стороны личности, и не станет целостной частью человеческой жизни. Человек - единственное живое существо, способное контролировать свои инстинкты, но он также способен подавлять, искажать и ущемлять их, а животное, выражаясь метафорически, никогда не бывает более диким и опасным, чем когда его ранят. Подавленные инстинкты способны овладеть человеком врасплох; они способны даже уничтожить его.Итак, подавленные и ущемленные инстинкты - это постоянный источник опасности для человека. Условием целостного и полнокровного существования является внутреннее принятие личностью этой животной души. Человеку следует исцелить животное в себе и сделать его своим другом.

 А.В. Безруких, О.М. Пилявина,

"Леви-Брюль гениальным чутьем выделил то, что он назвал "participation mystique",в качестве отличительного признака первобытного духовного склада ["es Functions mentales dans les societes inferieures.]. То, что он имел в виду, есть просто неопределимо обширный атавизм неразличенности субъекта и объекта, который достигает у дикаря таких размеров, что, безусловно, должен броситься в глаза европейцу, человеку сознания. В той степени, в какой различие между субъектом и объектом не осознается, господствует бессознательное тождество. В этом случае бессознательное проецируется на объект, а объект интроецируется в субъект, т.е. психологизируется. Тогда животные и растения ведут себя, как люди, люди одновременно являются животными, и во всем обитают духи и боги. Культурный человек, конечно, уверен в том, что как небо от земли далек от таких вещей. Но зато он часто на всю жизнь отождествляет себя с родителями; он тождествен своим аффектам и представлениям и бесстыдно признает за другими то, что не хочет замечать у себя самого. У него еще обнаруживается именно этот атавизм первоначальной бессознательности, т.е. неразличенности субъекта и объекта. В силу этой бессознательности он испытывает на себе магическое воздействие, т.е. безусловное влияние, бесчисленных людей, вещей и обстоятельств, он переполнен дезориентирующими содержаниями почти в той же степени, что и дикарь, а потому столь же интенсивно, что и тот, пользуется апотропеическим колдовством. Только ему для этого нужны не мешочки с зельями, амулеты и жертвоприношения, а успокаивающие средства, неврозы, просвещение, культ воли и т.д.Но вот если удастся признать бессознательное в качестве одной из действующих сил наряду с сознанием и жить так, чтобы по возможности учитывались сознательные и бессознательные (т.е. инстинктивные) потребности, то центром тяжести целокупной личности будет уже не Я, которое является только центром сознания, а, так сказать, виртуальная точка между сознанием и бессознательным, точка, заслуживающая названия самости. Если такая перестройка проходит удачно, то в качестве благоприятного исхода выступает снятие participation mystique, благодаря чему на свет появляется личность, для которой страдание остается актуальным только на, так сказать, ее нижних этажах, в то время как на верхних для нее наступает своего рода отрешенность и к горестям, и к радостям жизни.

Изготовление и рождение этой верховной личности и есть то, на что ориентирует наш текст, когда ведет речь о "священном плоде", об "алмазном теле" и тому подобном, относящемся к нетленной плоти. Эти выражения психологически символизируют: установку, отрешенную от полнейшей эмоциональной запутанности и тем самым от всеобъемлющего потрясения, и сознание отвязанное от мира. У меня есть основания предполагать, что это, собственно говоря, начинающаяся по достижении середины жизни естественная подготовка к смерти / Юнг "Комментарий к "Тайне золотого цветка"/

Среди женщин чаще встречаются кошачьи :)

Заинтересовавшись в свое время этой темой (после обнаружения таких животных в себе), стала аккуратно, в том смысле что не вещать на эту тему,   выяснять у людей, какое животное им ближе, с кем себя ассоциируют итд. Была удивлена тому, как совпадает внешнее восприятие этих людей и их пристрастия к тем или иным животным....

Интересно то, что животные отражают не только животные инстинкты, но и сверхчеловеческие качества: Божественные Буйвол, Лев, Орел...

Я думаю, что многие пророки с вами бы не согласились.

Есть люди, которые проходят огромный путь, чтобы прийти к этим архетипам.

В то время как животные формы богов и предков первоначально символизировали единство человека с природой, которое практически выражалось в колдовстве, охотничьей магии и разведении домашних животных, териоморфизм более позднего периода выражает надличностный ноумен доисторического времени. Так, сопровождающие богов животные повсюду выдают первоначальную форму первых. В Египте, например, мы можем проследить развитие вторичной персонализации по росту числа очеловеченных богов. В доисторические времена эмблемами различных домов служили животные, растения или какие-либо предметы, считаем ли мы их тотемными символами или нет. Во времена Первой Династии у соколов, рыб и т. д. появились руки; в конце Второй Династии начали появляться гибридные формы, человеческие тела с головами животных образов, которые стали антропоморфными богами; а, начиная с Третьей Династии и далее, правилом становится человеческая форма. Хозяевами неба становятся боги в человеческой форме, а животные- уходят. [14] Процесс вторичной персонализации можно наблюдать также и в литературе, где мифологические темы переходят в сказки и в конце концов в ранние романы. Хорошим примером этого "нисхождения" является то, каким образом миф о Сете-Осирисе или Сете-Горе превратился в Историю о Двух Братьях. То, что первоначально было космическим противостоянием света и тьмы, становится конфликтом между божественными братьями-близнецами и в конце концов сводится к "семейному роману", в котором драма незапамятных времен принимает личностные черты.