История одной индивидуации. Архетипический паттерн брака Часть3

На индивидуальном уровне вытеснение женского элемента психики приводит личность к ее невротизации, отрыву от реальности и, как следствие, к неврозу и психозу. В пушкинской сказке сюжет с казнью ослеплением по той или иной причине не зафиксирован, и нам остается только догадываться, почему поэт пропустил этот эпизод. Гвидон, смастерив в результате нехитрой манипуляции оружие, отправляется на охоту, чтобы накормить себя и мать. При внимательном прочтении двух строк текста, где Пушкин описывает процесс изготовления оружия, выявляется, казалось бы, незначительная деталь с далеко идущими последствиями: Со креста снурок шелковый Натянул на лук дубовый. Из этого эпизода следует, что, сняв с шеи крест, Гвидон разрывает шнурок (без такого действия невозможно создать тетиву), а крест, куда-то девает (возможно, прячет до лучших времен). Надо полагать, что крест, который носил на шее Гвидон, был крестильным, то есть надевался на шею новорожденному при обряде крещения, что являлось для христианина знаком принадлежности к христианскому братству. По церковным канонам такой крест не мог быть добровольно снят с шеи. Добровольное снятие креста с шеи воспринималось бы с точки зрения религиозного представления, как отход от христианства и обращение к язычеству или изменение христианской веры на другую веру. Случаи обмена крестами возможны при побратимстве, но при этом крест не снимается, а заменяется на другой аналогичный освященный крест. Могла возникнуть ситуация, когда родильный крест с изменением, например, социального статуса заменялся в течение жизни на другой крест, но непременным условием замены было освящение нового креста церковью. Если предположить, что, выйдя из бочки, сын Салтана еще не был наречен именем, то возникает вопрос, крестился ли он вообще, так как при крещении обязательно нарекают именем, а если крестился, то какое имя он носил до того как нарекся князем Гвидоном? И вообще мало вероятно, чтобы <неведому зверюшку> могли крестить и наречь каким-либо именем. Возможно, был совершен обряд тайного крещения, но в пользу этого предположения нет какого-либо намека со стороны автора. Как бы там ни было, но факт, что сын Салтана был христианином, судя по тому, что по выходу из бочки он уже носил крест. Снимая крест с шеи, наш герой символически становится <нехристем>, язычником, что психологически можно интерпретировать как реактивацию языческого архетипа в сознании христианина, иначе говоря, замену психического мономорфизма на полиморфизм. Вступая на <языческую>, дохристианскую территорию (остров Буян), сын Салтана не воздает хвалу христианскому Богу, не крестит себя и не произносит слов молитвы, восхваляющей Бога, как обычно в случае чудесного спасения поступает настоящий христианин. Царевич ведет себя как <дикий> человек, одержимый желанием утолить голод. Находясь в бочке, он просит помощи у Бога (правда, неясно у какого Бога). Из текста видно, что он обращается за помощью к природной стихии, что более напоминает языческие заговоры: Ты, волна моя, волна! Ты гульлива и вольна; Плещешь ты, куда захочешь, Ты морские камни точишь, Топишь берег ты земли, Подымаешь корабли - Не губи ты нашу душу: Выплесни ты нас на сушу! И послушалась волна: Заговор, обращенный к волне, удался. Произошло чудесное спасение матери и дитя, как видно их текста, не с помощью христианского Бога. Молитва, обращенная непосредственно к водной стихии, наводит на мысль о том, что помощь пришла, по всей видимости, от языческого Посейдона. Идея дуба также имплицитно связана с языческими мистериями. В тексте сказки есть строки, касающиеся этой идеи: Ломит он у дуба сук И в тугой сгибает лук, А чуть выше по тексту читаем: Дуб зеленый над холмом. Образ зеленого дуба у Пушкина встречается и в прологе поэмы <Руслан и Людмила>, где дуб, связанный с образом ученого кота, выступает в роли некоего демиурга, творца славянского мифологического мира. Как видно из текста, на зеленом дубу Гвидон находит сук. Ветвь, которую ломают, может символизировать (если дуб рассматривать как древо жизни, генеалогическое древо Салтана) нежизнеспособный тупиковый путь, по которому пошел Салтан, позволивший свершиться несправедливой казни над женой и сыном, тем самым лишив царство наследника, обрекая последнее на застой. Гвидон, ломая сук, делает из него орудие (оружие) лук, при помощи которого можно сознательно достигнуть цели, сознательно сделать выбор. Психологически этот сюжет сказки можно интерпретировать следующим образом: в бочке (uteri) либидо Гвидона связано материнским комплексом, что соответствует стадии полной бессознательности, но после свершенного первого самостоятельного творческого акта (сотворения орудия) либидо приобретает сознательную (аполлоническую) направленность и осмысленность. Привлекая мифологический материал, мы можем интерпретировать лук как труднодостижимую ценность, дар богов. Во многих мифах и сказках встречается сюжет, где драгоценность должна быть сорвана или срезана с древа-табу (райское дерево, сад Гесперид), что является деянием против богов. В культе Дианы Арицийской жрецом богини может стать лишь тот, кто отважится оторвать ветвь от дерева в ее священной роще. Лук - атрибут Аполлона, и в этом смысле Гвидон синонимичен жрецу культа Аполлона. Получая дар богов - способность творить, Гвидон совершает прометеев грех, который должен искупить (пройти испытания), воспитывая в себе терпение и терпимость - добродетель, сопутствующая мудрости и психической зрелости, и как Прометей после пройденного испытания он становится носителем нового религиозного знания. . -----------------*------------------ В сказке мы встречаемся с типичным архетипическим мотивом солярного мифа. Если Салтан символизирует солнце, то это умирающее <перегоревшее> западное солнце, которое совершает ночное кругосветное плавание для того, чтобы вновь возродиться на востоке. Когда Гвидон задает вопрос корабельщикам: <И куда теперь плывете?>, то слышит в ответ: Мы объехали весь свет : А теперь нам вышел срок, Едем прямо на восток, Мимо острова Буяна, В царство славного Салтана: Как видно из текста, географически остров Буян находится западнее царства Салтана. Объехать весь свет означает совершить кругосветное плавание. Как солнце совершает круговорот, так и корабельщики повторяют путь солнца с восточного полушария в западное полушарие. Буян мифический остров, и вполне уместно допустить его <географическое> местонахождение на нулевом Гринвичском меридиане, что символизировало бы его внепространственное и вневременное местонахождение. Парадоксальность нулевого меридиана блестяще описана в романе У.Эко <Остров накануне>. Я далек от мысли, что Пушкин сознательно использовал парадоксологию нулевого меридиана, но архетипическая идея осмысления человека в пространственно-временном континууме, к чему, собственно говоря, сводятся все космогонические мифы, имплицитно обнаруживает себя в сюжете сказки. Если предположить, что Буян находится на нулевом Гринвичском меридиане, который проходит через современную Англию, то, применив метод амплификации, можно взглянуть на сказочный сюжет под другим углом зрения. Допуская гипотетическое предположение, что остров находится на нулевом Гринвичском меридиане, Буян можно считать не только поэтической аллегорией некой священной территории (temenos), но и возможно более конкретной областью существования культа древнего народа, известного истории как кельты (римляне их называли галлами). С. Мейрик и Ч. Смит в своей книге <Первые обитатели Британских островов> пишут: <Примитивные обитатели Британии в некоторый отдаленный период времени возродили и реформировали свои национальные институты. Их жрец, или наставник, до сих пор носивший имя Гвидд, вынужден был разделить свой приход между высшим национальным жрецом и другим жрецом, чье влияние более ограничено. Первый стал называться Дер-Видд (Друид), или высший наставник, а второй Го-Видд (Оват), меньший наставник. Оба носили общее имя Бейрд (Бард), или мудрый наставник>. До сих пор неясно происхождение слова <друид>. В ирландском языке <друи> означает <люди дубовых деревьев>. На кельтском языке слово <друидих> означает <мудрец>, <волшебник>. С санскрита слово <дру> переводиться как <лес>. Можно также провести параллель и с названием греческих нимф, обитающих в кронах деревьев, - <дриадами>. Современные потомки кельтов населяют лишь небольшую территорию на Британских островах (Ирландия и Уэльс) и полуостров Бретань. Однако некогда кельтские племена занимали обширные области в Центральной и Западной Европе. В V в. до н. э. они жили на территории современной Восточной Франции, Центральной Германии и отчасти Швейцарии, а в III в. до н. э. расселились в Испании, Северной Италии, на севере Балканского полуострова и на Британских островах. Известно из римских источников, что кельты продвинулись вплоть до Ближнего востока. Г. Хиггинс утверждает, что первый поселенец Британии (по-видимому, Гвидд), пришел из страны, которую Валлийская триада называет Летней страной (местонахождение нынешнего Константинополя). В связи с этим утверждением обращает на себя внимание используемый Пушкиным в <Сказке о Салтане> образ 33-х витязей (в михайловской тетради - 34, а во вступлении к <Руслан и Людмила> - 30): Море вдруг Всколыхалося вокруг, Расплескалось в шумном беге И оставило на бреге Тридцать три богатыря; В чешуе, как жар горя, Идут витязи четами, И блистая сединами Дядька впереди идет И ко граду их ведет. Если представить параллельные (четами) ряды витязей, то невольно напрашивается сравнение с параллельно располагающимися меридианами. Конечно, это сравнение может показаться <натянутым>, но если взглянуть на карту, то около 30-34 градусов к востоку от Гринвичского нулевого меридиана как раз и располагается Константинополь, откуда по утверждению Г.Хиггинса пришел первый поселенец Британии. В черновой записи от 1828г. Пушкин записывает царя Салтана под именем Султан Султановича. В имени со всей очевидностью прослеживается связь с правителем Турции. Я отдаю себе отчет в том, что эти параллели могут носить искусственный характер, и что Пушкин, излагая сказочный сюжет, был далек от каких-либо аллюзий, но все же невозможно обойти стороной некоторые факты. В психологии творчества довольно часто обнаруживается явление реминисценции и вполне допустимо, что Пушкин, работая над материалами сказки, бессознательно спроецировал на произведение свои мифологические и исторические знания. Если рассматривать творческий процесс как <полусознательный> акт, где наряду с ранее полученными, осознанными и усвоенными содержаниями сознания используются архетипические содержания коллективного, бессознательного слоя психики, то вполне вероятно, что творческое эклектическое смешение сознательного и бессознательного материалов приводит к размытости изложения некоторых фактических материалов, всевозможного рода реминисценциям, во многом неосознаваемым самим автором. Еще в 1820 году Пушкин впервые ввел в поэму <Руслан и Людмила> (первое издание) персонаж старца-финна - пророка, мудреца, обладающего магическими знаниям: Но вдруг пред витязем пещера; В пещере свет. Он прямо к ней Идет под дремлющие своды, Ровесники самой природы. Вошел с уныньем: что же зрит? В пещере старец; ясный вид, Спокойный взор, брада седая; Лампада перед ним горит; За древней книгой он сидит, Ее внимательно читая. И далее: Спешил в объятия свободы, В уединенный мрак лесов; И там, в ученье колдунов, Провел невидимые годы. Настал давно желанный миг, И тайну страшную природы Я светлой мыслию постиг: Узнал я силу заклинаньям>. В образе старца-финна можно найти много общего с описаниями друидов, которые известны в первую очередь из античных источников и в частности из шестой книги <Записок о войне> Юлия Цезаря. Посвященные друиды вели уединенный образ жизни. Их местом обиталища служили дубовые рощи. Многие друиды жили в весьма похожих на монастырь жилищах, объединяясь в группы аскетов, как на востоке. Хотя от них не требовалось обета безбрачия, лишь немногие из них были женаты. Некоторые друиды уединялись и жили в пещерах, хижинах, грубых домах из камня. Здесь они молились и размышляли, выходя только для исполнения религиозных ритуалов. Энциклопедия <Британика> утверждает, что друидам были известны география, физические науки, естественная теология, медицина и астрология. Их влияние на кельтские племена основывалось не столь на материальном могуществе, сколь на духовности и знаниях, которые они тщательно оберегали от непосвященных. Жрецы хранили эти знания и передавали их устно только лишь прошедшим тройной обряд посвящения. Секретная школа друидов напоминала Элевсинские мистерии Греции, а также культы Изиды и Осириса в Египте. Р.Браун полагал, что друиды получили свои знания от финикийских и тирских мореплавателей (корабельщики?), которые за тысячи лет до наступления христианской эры основали в Галлии и Британии колонии в поисках олова (антропарий, металлический человек, <по колено золото, по локоть серебро>?). Т.Морис в своих <Индийских древностях> пространно обсуждает финикийские, карфагенские и греческие экспедиции на Британские острова за оловом. Некоторые исследователи полагают, что мистерии друидов были восточного происхождения, возможно, буддийского. Из пантеона богов друидов в контексте исследования приведу известного в Ирландии бога под именем Донн (темный). Так называли галлы этого мрачного бога - отца богов, который ассоциируется с греческим Плутоном, несущим на себе функции ведения судеб людей, одновременно бога смерти и прародителя всего живого. Если соединить имя первого верховного жреца друидов <Гвидд> и имя верховного кельтского бога <Донн>, то можно получить, cum grano salis, имя Гвидон. Триады в <Сказке о Салтане>: три сестры, триада <Бабариха-Ткачиха-Повариха>, три превращения, три дня голодания, три задания, тридцать три богатыря, наталкивают еще на одну параллель с друидическим культом. Д.Ф.Кларк в своей книге <Десять великих религий> описывает верования друидов следующим образом: <Друиды верили в три мира и в переселение из одного в другой. В высшем мире преобладает счастье, в низшем - несчастье, а средний мир - это действительный мир. Переселение из мира в мир существует для наказания и поощрения, а также для очищения души. В <Сказке о Салтане> высшим миром является остров Буян, низшим миром, надо полагать, бездна Океана, а средний мир - это реальное царство Салтана. Валлийские триады утверждают, что существует три вида метемпсихоза: собрать в одной душе свойства всех вещей, приобрести знание всех существ и получить власть над злом. С психологической точки зрения первое утверждение соответствует процессу интроекции, или, иначе говоря, удалению спроецированных (бессознательных) содержаний на окружающий мир; второе соответствует процессу формирования сильного Эго и третье соответствует идее свободы сознательной воли, способной контролировать бессознательные импульсы (негативные комплексы). Для того, чтобы быть допущенным в Орден друидов, кандидат должен быть из знатного рода, а также пройти ряд испытаний. У друидов считалось, что для инициации подходящими днями являются лишь два дня солнцестояния и два дня равноденствия. Восход солнца 25 декабря (зимнее солнцестояние) праздновался как рождение Бога Солнца. В сказке Салтан так говорит будущей царице: И роди богатыря Мне к исходу сентября. Если от обозначенного срока родин отсчитать назад девять месяцев, положенных для беременности, то наиболее вероятно, что зачатие Гвидона произошло в день зимнего солнцестояния, а именно 25 декабря. Таким образом, момент зачатия (исход декабря) можно рассматривать как инициацию Гвидона, т.е. смены власти бессознательного архетипа puer на власть архетипа царя-солнца (сознания), что соответствует таинствам друидического культа посвящения неофитов. Зачатие и рождение Гвидона символизирует рождение нового Царя-Солнца в глубинах бессознательного. Существовали три степени Мистерий друидов. Кандидатов укладывали в гроб (символическая смерть Бога-Солнца). Высшим испытанием являлось отправление неофита в лодке в открытое море. Талисин, античный исследователь, прошедший Мистерии, описывает инициацию в лодке, выпущенной в море, в книге Фабера <Идолы язычников>. Те немногие, которые проходили третью степень, считались <возрожденными к жизни>, и им доверялись секретные истины. Из этих инициированных вышли многие представители британского религиозного и политического миров. Гвидон также был заточен в бочку, также отправлен в море и также должен был выполнить три задания женской триады. Важно отметить, что дуб у друидов символизировал Верховное Божество, и поэтому все, что связано с дубом, было священно. Дубовая бочка символизирует матку, сосуд, где происходит мистерия рождения героя (вторичная инициация). Дуб, дающий спасительную тень, представляется символом оберегающей матери. В качестве же центральной фигуры острова Буяна дуб символизирует отца, Верховное Божество. Гвидон, ломая дубовый сук, символически отделяется от родителей, приобретая впоследствии волшебную помощницу (панацею, anim-у), при помощи которой он достигает всего желаемого. Плиний Старший пишет: <Для друидов нет ничего священнее, чем омела и то дерево, на котором она произрастает, иными словами - дуб. Они полагают, что все, что произрастает на этом дереве, ниспослано с неба и что это знак благоволения к дубу Высшего Божества. Подобные находки редки, но когда случается им заметить что-либо подобное, они с радостью отмечают это растение и затем торжественно срезают эти побеги. Омелу они называют именем, которое в переводе означало бы <та, что дает все>. Объектами культового поклонения друидов были солнце, луна и звезды. Луна вызывала у них особое почтение. Все эти объекты присущи и невесте Гвидона: Днем свет божий затмевает, Ночью землю освещает - Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит. Приведенный мифо-исторический материал ни в коей мере не доказывает, что Пушкин в поэтизированной форме закодировал культ друидов. Этот материал говорит лишь о том, что в основе поэтического сюжета <Сказки о Салтане>, а также мотива <Чудесные дети> лежат архетипические идеи коллективного слоя бессознательной psyche. Ведь мифология и религия друидов не является плодом их сознательного творчества, а произрастают из того же самого коллективного слоя психики. Например, центральная фигура поклонения друидов - дерево (дуб). Но этот образ встречается во многих мифах, религиях и сказках мира, в том числе и в <Сказке о Салтане>. Дерево - это коллективный символ, а не конкретный дуб на острове Буяне или дуб в роще друидов. К.Юнг в <Либидо, его метаморфозы и символы> интерпретирует материал таким образом: <Под древом жизни очевидно надо, прежде всего, разуметь плодоносное родословное дерево, то есть материнский образ. Многочисленные мифы свидетельствуют о том, что люди происходят от деревьев; много мифов рассказывают о том, как герой скрывается в древе матери - так, например, мертвый Озирис в столбе, Адонис в миртовом дереве и т.д. В образе деревьев также почитались и многочисленные женские божества, откуда произошел культ священных рощ и отдельных деревьев. Весьма прозрачно значение того факта, что Аттис оскопляет самого себя под сосной, - это явное указание на то, что он делает это ради матери. Многочисленны и разнообразны примеры, когда богинь почитали в образе дерева или части его. Так Юнона феспийская была древесным суком, Юнона самосская - доскою, аргосская - столпом; карийская Диана была <неотесанным куском дерева>, линдская Адина - гладкой колонной; Тертуллиан называет Цереру фаросскую грубым столбом и бесформенным куском дерева без резьбы и изображений. Атеней говорит о Латоне делосской, что она бесформенный кусок дерева>. Далее Юнг интерпретирует <дерево> как фаллическое, мужское imago: <Тертуллиан называет аттическую Палладу крестообразным столбом (или мачтой). Простой голый деревянный столб, как на то указывает название, имеет фаллическое значение. Фиговое дерево - дерево фаллическое. Знаменательно то, что Дионис посадил у входа в Гадес фикус, так как на могилах воздвигали фаллосы. Фаллос есть столб и как ритуальный лингам, вырезается преимущественно из фигового дерева, так же как римские статуи Приапа>. Далее Юнг пишет: <Двойное значение дерева нетрудно объяснить,- стоит только понимать эти символы не анатомически, а психологически, как образы или уподобления libido; поэтому совершенно не допустимо понимание дерева в фаллическом смысле только из-за сходства по форме; дерево точно так же может означать и женщину, или матку, или мать. Единство значения заложено только в образе или уподоблении libido. Если мы захотели бы в каждом данном случае определять, что вот этот символ поставлен вместо матери, а тот другой вместо мужского полового органа, то только попадали бы из одного тупика в другой. В этой области кончается незыблемое значение вещей. Тут единая реальность - libido; можно сказать словами Гете, что для нее <все преходящее есть только символ>. В славянской языческой мифологии, так же как и у друидов (и многих других народов), древо мировое являлось универсальным принципом мироустройства. Известно, что вырий (вирий, ирий, урай) в восточнославянской мифологии - это древнее название рая и райского мирового древа, у вершины которого обитали птицы и души умерших. В народных песнях весеннего цикла сохранился мотив отмыкания ключом вырия, чтобы оттуда прилетели птицы. Согласно украинскому преданию ключи от вырия некогда были у вороны, но та прогневила бога, и ключи передали другой птице (лебедю?). С представлением о вырии связаны магические обряды погребения крыла птицы. Абстрактный образ мирового древа в некоторых сказаниях принимал конкретную форму березы, явора, дуба, сосны, ели, яблони и т.д. Мировое древо славян, как и в других мифологиях, несло в себе универсальный принцип триады (трехмерность пространства). К трем основным частям мирового древа приписаны различные животные: к ветвям и вершине - птицы (сокол, соловей), мифологизированные образы (русалки, дивы и т.п.), а также солнце и луна; к стволу - пчелы; к корням - хтонические животные (змеи, ящерицы, грызуны и т.п.). Все древо может персонифицировать человека, чаще всего женщину, что отражено в северорусских вышивках, где образ женщины часто заменяется на образ дерева между двумя всадниками или птицами. Триада так же является коллективным символом, персонификацией динамического равновесия, а не рациональной <придумкой> друидов. Мотив ночного плавания и заточения в герметический сосуд часто встречается в солярных мифах. Поклонение луне, звездам и солнцу как божествам можно встретить в астральных и космогонических мифах и религиозных ритуалах различных народов мира. Таким образом, амплификация <Сказки о Салтане> на основе друидической мифологии и религии может обнаружить как интеллектуальные реминисценции автора через его субъективные проекции на сказочные сюжеты и образы, так и трансперсональное архетипическое влияние коллективной (объективной) psyche, формирующей мифологию и искусство вообще. Но вернемся к сюжету сказки. Царевич с матерью, говоря современным языком, попали в экстремальную ситуацию, они оказались на необитаемом острове и согласно классическому сценарию Д. Дефо должны были позаботиться о крове и пропитании, то есть об элементарных человеческих потребностях, что, собственно говоря, и происходит. И пошел на край долины У моря искать дичины. Увидев битву двух птиц, царевич, руководствуясь инстинктом охотника и здравым смыслом (у царевича одна стрела), должен бы направить стрелу в сторону лебедя (в момент выстрела он не знает, что скрывается под лебединым обликом), но выбор цели ставит под сомнение репутацию царевича как охотника, да и заботливого сына. Но как раз стрела запела, В шею коршуна задела - Коршун в море кровь пролил. Лук царевич опустил. Рассуждая над этим эпизодом, нельзя отделаться от мысли, что царевич совершает выбор цели наперекор здравому смыслу, обрекая себя и мать на голодную смерть (умом царевич понимает, что совершил неправильный поступок, после которого руки опускаются <Лук царевич опустил>), но он не в силах противиться внутреннему импульсу (внутреннему голосу) более высшего порядка. Для того чтобы понять, почему царевич совершает такой выбор, нужно подойти к событиям и образам, окружающим царевича на острове Буяне, символически. Конечно, право каждого автора вводить тот или иной персонаж или образ в канву произведения, исходя из своего индивидуального эстетического вкуса и поэтического чутья, но это не лишает символические образы их автономного характера, неподвластного воле автора. Дело обстоит таким образом, что Салтан после потери сына и жены впадает в состояние глубочайшей депрессии. В этот период либидо устремляется вовнутрь и доходит до самых архаических пластов психики, которые, активизируясь, начинают <продуцировать> те самые <буяновские> образы. Этимология слова <буян> (неуправляемый, непредсказуемый энергичный, буйный, активный) говорит сама за себя и в полной мере соответствует характеристики архетипических образов как таковых. Все то, что происходит с царевичем на острове, можно рассматривать через призму индивидуального сновидения или воображения Салтана. Ключом к разгадке выбора цели может послужить мифологический материал, проливающий свет на образ коршуна. В античной греческой традиции коршун олицетворял женский, материнский, зооморфный аспект богини Геры (матери всех матерей). В одной египетской легенде (приводится материал, использованный К.Юнгом в книге <Либидо, его метаморфозы и символы>) о коршуне говорится как о материнском символе; эта легенда гласит, что коршун только женского пола и что ветер оплодотворяет эту птицу. В юнгианском понимании ветер, пневма означает дух (К.Юнг <Феноменология духа в сказках>) и является синонимом психической энергии (libido). Стрела, так как она передвигается по воздуху и имеет оперение, ассоциируется с воздухом, с пневмой, духом и психической энергией как таковой. Ястреб, кондор, коршун, будучи стервятниками, персонифицируют негативный, разрушительный аспект психической энергии. Эти птицы воспринимались как символы процессов распада, которые, несмотря на видимую разрушительную работу, очищают нижний мир и ведут дело к добру и исцелению. Таким образом, коршун в сказке персонифицирует материнский архетип, спроецированный в <реальном мире Салтана> на ткачиху, повариху и Бабариху. Негативная сторона этого архетипа является для психологии Салтана разрушающим и отравляющим агентом и неудивительно, что это психопатогенное образование становится первоочередной целью для удара внутреннего архетипического героя, рождающегося в бессознательном Салтана. Царевич, будучи превращенным в насекомое, три раза <укалывает, стреляет> в сторону теток и бабушки, и это указывает на то, что libido Салтана-Гвидона направленно на комплекс негативной матери, который каждый раз после <укола>, активизируясь, оборачивается своей положительной стороной, приближая его к конечной цели. Примечательно, что Гвидон наносит <укол> теткам каждой в один глаз (ткачихе в левый глаз, поварихе - в правый), а бабушке в нос. Как известно нижние края носа в русском языке называются <крыльями>. В 24 строфе сказки читаем: Около царя сидят, Четырьмя все три глядят. Воображаемая картина представляется таким образом, как будто бы автор бессознательно собирает из трех лиц образ мифической птицы, стерегущей царя. Центральная фигура -укушенный нос Бабарихи, ассоциируется с телом птицы, крыльями которого являются левый и правый глаз ткачихи и поварихи. Из внутренних болезней известен при заболевании коллагенозом симптом <бабочки>, для которого характерно симметричное расположение гиперемированного участка кожи, захватывающего области носа и глаз в виде птицы или бабочки. И хотя я далек от мысли, что Пушкин изучал пропедевтику внутренних болезней, ассоциация напрашивается сама собой. Если к этой картине подходить обще, то каждому известно, что поражение носа и глаз характерно для многих заболеваний, сопровождающихся лихорадкой. Такой симптом безусловно свидетельствует об общем нездоровье. В этом контексте хотелось бы подчеркнуть, что лихорадка сама по себе не болезнь, а условие, при котором, несмотря на субъективно переживаемое негативное ощущение, активизируется иммунитет организма в целом. Говоря метафорически, лихорадка подобно стервятнику очищает человека от физического нездоровья. И, право, совсем уже с известной долей иронии можно интерпретировать три укола насекомого (превращенного Гвидона) как общепринятую схему медицинского назначения лекарства (три раза в день), а уколы кровососущего насекомого как инъекции лекарственного препарата. Обратимся ко второму персонажу сказки - Царевне-лебедю. В мифопоэтической традиции лебедь выступает как символ возрождения, чистоты, целомудрия, гордого одиночества, мудрости, пророческих способностей, поэзии, мужества и совершенства. Иногда происходит диссоциация символа, образующая пару противоположностей (белый лебедь - черный лебедь), которая персонифицирует вечную борьбу добра со злом. У некоторых народов севера лебедь выступает в качестве тотема: якуты вели свое происхождение от девицы- лебедя, буряты от брака шамана с девицей- лебедем. Образ лебедя также тесно связан с Афродитой, Ледой, Зевсом, Орфеем. В сказочных и мифологических сюжетах широко распространен вариант метаморфозы лебедя в девицу и обратно. Лебедь оставляет на берегу одежду из перьев, обладающую магическими свойствами, и в виде девицы купается в озере (море); прекрасный юноша похищает одежду, девица не может вернуть себе прежний облик и становится женой юноши, ставя ему условия табуистического характера. Юноша должен преодолеть эти запреты, проявив мужество, и только после этого он получает ее в жены. Иногда юноша не выдерживает испытания и, выказав нетерпение, похищает магическую одежду. В этом варианте его суженая превращается в лебедя и улетает в свое царство, после чего юноша должен пройти испытания еще более сложные. Образ лебедя могут заменять другие птицы или животные. В этом мифологическом сюжете угадывается мотив рождения героя после приобретения труднодостижимой ценности. Образ лебедя, символизирующий грацию ума и тела, а также нравственную чистоту, служил идеальным объектом для проекции духовного возрождения. Эта птица олицетворяла мистерии, развивающие соответствующие качества в человеке. Известен миф о воплощении Зевса (мудрость богов) в тело лебедя для того, чтобы оплодотворить красавицу Леду, жену Тиндарея. Леда родила близнецов-диоскуров, а также двух дочерей Клитемнестру и Елену Троянскую. Последняя родилась из яйца и считалась дочерью Зевса. Рождение из яйца связывает этот миф с космогоническим мифом о мировом яйце, которое является символом начала рождения мира. Из мирового яйца возникает вселенная или некая персонифицированная творческая сила: бог-творец, культурный герой-демиург. В афанасьевском изложении сказочного сюжета образ лебедя заменен персоной чудесного мальчика-подкидыша, который возвращает матери ее сыновей и восстанавливает семью и справедливость. Таким образом, приведенный мифологический материал позволяет судить о том, что интуитивный выбор цели Гвидоном был не случаен. С психологической точки зрения этот эпизод означает отток либидо от физиологических инфантильно-инцестуозных (негативный материнский архетип, представленный образом коршуна) потребностей комфорта и поворот сознания в сторону моральных и духовных ценностей (персонифицированных образом лебедя), к индивидуации и самопознанию. От инцестуозно-инфантильного либидо нельзя избавиться в одночасье даже при помощи волшебного помощника. Психический мир Гвидона полон материнского imago, заполняющего всю территорию волшебно-блаженного острова детства. Ранее интерпретированные образы бочки, дерева, коршуна, лебедя относятся к этому символическому миру матерей. Инфантильное либидо как бы застревает в этом мире. По этому поводу Юнг писал: <В первооснове кровосмесительных вожделений заложено не влечение к половому акту, а своеобразное стремление и желание стать снова дитятей, возвратиться под родительскую защиту, вновь очутиться в родительской утробе для того, чтобы вторично родиться. Но путь к этой цели прегражден кровосмешением, т.е. необходимостью каким-либо образом снова проникнуть в мать. Одним из наипростейших путей было бы оплодотворение матери и тождественное порождение себя самого. Но преградою к тому является кровосмесительный запрет; поэтому мифы так и кишат возможными предложениями как обойти кровосмешение. Одним из очень откровенных окольных путей является превращение матери в какое-либо другое существо или же возвращение ей молодости (Ранк показал это на прекрасных примерах в мифе о Деве-Лебеде), но с тем, чтобы после свершившегося рождения она исчезла, то есть приняла прежний облик. Не кровосмесительного совокупления ищут, а возрождения, которого, правда, можно было бы, скорее всего, достигнуть путем полового общения. Однако, это не есть единственный путь, хотя, быть может, самый простой и первобытный. Преграда, воздвигнутая кровосмесительным запретом, действует на фантазию и поощряет изобретательность ее: так возникает, например, попытка вызвать беременность матери путем оплодотворяющего волхования (желание ребенка). Понятно, что такого рода попытка застревает в стадии мифических фантазий. Одно преимущество такие попытки все же имеют, а именно: фантазия изощряется и понемногу, благодаря созданным ею возможностям, открываются новые пути, прокладывается новое русло, в которое пробужденное и ставшее актуальным libido может излить свой поток. Таким образом, libido незаметно претворяется и достигает духовности. А сила <желавшего вечного зла>, творит духовную жизнь. Царевич, пройдя ужасающий мрак уроборического инцеста (стадия nigredo) и совершив первый сознательный поступок (выбор цели), встречает волшебную помощницу Царевну-лебедя, в которой без труда узнается образ архетипа anim-ы. Встреча с архетипическим содержанием всегда сопровождается нуминозным переживанием, мощно воздействующим на сознание, и можно предположить, что Гвидон после встречи с Царевной-лебедем, попадая под воздействие этой энергии, проваливается в <психический вакуум>. В контексте этой интерпретации становятся понятными слова произнесенные Царевной - лебедем: Не тужи, что за меня Есть не будешь ты три дня. В тексте далее нет строк, указывающих на то, что царевич провел без пищи три дня, а если и провел, то в другом измерении: А царевич и царица, Целый день проведши так, Лечь решили натощак. Вот открыл царевич очи; Отрясая грезы ночи И дивясь, перед собой Видит город он большой: Такое впечатление, что Пушкин сознательно (или бессознательно) <сжимает> время. Такой парадокс времени характерен для захватывающего нуминозного переживания, которое как бы выталкивает сознание на периферию, сжимая пространственно-временное восприятие реальности, лишая его рефлексии. После победы над архетипическим злом (убийство коршуна) Гвидон лишается архетипической энергии, которую оно (зло) несет в себе, а значит, теряет точку психического равновесия. Баланс биполярности архетипа <добро-зло> нарушен. Гвидон как бы <проваливается> во времени и пространстве на три дня. Такой феномен можно встретить во многих мифологических и библейских сюжетах. Христос, приняв мученическую смерть на кресте, символизирующую его торжество над силами зла, сходит в ад и возвращается на землю во плоти через три дня. Этот срок, символически соотнесенный с ветхозаветным прототипом - трехдневным пребыванием Ионы в утробе морского чудища (Матф. 12, 40: <как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и сын человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи>), назван в соответствии со счетом дней, принятым в древности, когда сколь угодно малая часть суток принималась за день (хотя фактически между смертью Христа и его воскресеньем, как они изображены в Евангелиях, лежит чуть больше суток - примерно от 15 часов в пятницу до ночи с субботы на воскресенье). В раннехристианских апокрифах это явление описывалось, как сошествие в ад (descensus ad inferos), во время которого Христос освобождает праотцев Адама и Еву. Не углубляясь в символику этого эпизода, хочется отметить то, что с психологической точки зрения выпадение трех дней может свидетельствовать об эпифеномене нуминозного переживания архетипа анимы. К.Юнг описывал архетип анимы как трансцендентную функцию между сознательной психикой и бессознательным, проводником в мир архетипов. Два образа: лебедь и коршун, представляют полярности архетипа анимы, ее крайние противоположности, и борьба между ними свидетельствует о внутреннем конфликте, достигшем апогея. В варианте Михйловского черновика эпизод борьбы представлен битвой на горе двух боровов, также персонифицирующих напряжение архетипических полюсов. Сама же борьба добра со злом является архетипическим паттерном и, говоря метафорически, является тем самым <вечным двигателем>, который порождает из самого себя все виды мыслимой энергии. Символично, что ареной борьбы является лимб, кромка моря-океана - поле, где происходит столкновения двух стихий воды и земли, представляющих женский принцип. Архетипическое зло не уничтожается, а растворяется в водной стихии, передавая ей эквивалентное количество зла, но это то зло, которое порождает добро. Этот архетипический паттерн зафиксирован в мифе о рождении Афродиты. Гесиод в <Теогонии> сообщает, что Афродита родилась из крови оскопленного Кроном Урана, которая попала в море и образовала пену (в сказке этот эпизод зафиксирован в следующей строке: <: шею коршуна задела - коршун в море кровь пролил>); отсюда народная этимология ее имени <пенорожденная> (от греческого afros <пена>) и одного из ее прозвищ Анадиомена - <появившаяся на поверхности моря>. Афродита наделялась космическими функциями, всепроникающей энергией любви. В некоторых космогонических мифах Афродита персонифицируется птицами, в том числе и образом лебедя. В сказке образ Царевны-лебеди наделен космическими атрибутами: светом, луной, звездой, и эта атрибутика, а также сверхчеловеческая способность конструировать мир образов сближает этот персонаж с Афродитой. Анима - великая выдумщица. Нам не известно, что она нашептывала на ухо Гвидону, когда он попал в ее владения; известно только то, что произошло с Гвидоном впоследствии - <Отрясая грезы ночи и дивясь перед собой, видит город он большой>. Возможно последующие события, произошедшие с ним, были ему предсказаны во сне. О том, что анима сообщила Гвидону о предстоящих событиях, которые будут происходить с ним, можно догадаться по словам царевича: <То ли будет? - говорит он,- вижу я: лебедь тешится моя>. Слово <вижу> в этом контексте синонимично <знаю>. Сновидения, обладая проспективной функцией, действительно <знают> события, происходящие со сновидцем в будущем. В Михайловском черновике Пушкин так записывает эпизод с возникновением чудесного города: <: сын избрал место и с благословения матери вдруг выстроил город и стал в нем править>. Город, который возник чудесным образом, относится к символике temenos (священной территории). К.Юнг в работе <Символизм сновидений> отмечал, что в сновидениях <очерчивание магического круга как древнее колдовское средство используется каждым, кто держит в уме тайную цель. Такой символ возникает, когда появляется <опасность для души>, которая угрожает извне и атакует всякого, кто защищается тайной. Та же процедура использовалась с древних времен, чтобы очертить место священное и недоступное; например, основывая город, прежде всего, пропахивали первоначальную борозду (sulcus primigenius). В связи с этим можно привести известный эпизод из рассказа Н.В. Гоголя <Вий>, когда Хома в церкви очертил магический круг, защищавший его несколько ночей от нечисти, но так как тайна Хомы заключалась в его бессознательном безбожье, то круг не смог стать убежищем от языческой нечисти для несчастного философа. Город относится к материальным объектам и связан символически с материей, а значит с архетипом матери. Стены города оберегают, защищают от внешней опасности. Функциональность города сближает его с маткой (uteri). Иерусалим, Рим, Киев называют матерью городов. Церковь сравнивается в Библии с невестой Христовой. Дом, квартира, жилище, комната так же символизируют позитивную мать оберегающую, создающую комфорт, уют и покой для ребенка. Таким образом, наряду с материнскими символами, окружающими Гвидона (море, бочка, остров, дерево, лебедь, коршун), появляется еще один символ, персонифицирующий мать - <чудесный город>. Гвидон совершил свой первый подвиг. Вступив в битву со Злом (архетипической негативной Матерью), он одержал победу ценой потери архетипической энергии Зла и провалом в бессознательное. Энергия по своей сути неуничтожима: лишаясь формы коршуна, она переходит в мировой океан, трансформируясь в безличную водную стихию, которая в любой момент через проводника может оформиться в какую-либо из видов объективной реальности, в том числе психическую реальность воображения и сновидения. Но, находясь в эманентном состоянии (в какой либо из четырех стихий), она не доступна воли человека, являясь собственностью богов (архетипов, инстинктов), и только воля разума превращает эту энергию в реальность, называемую материальностью. Пока человек находится в бессознательном состоянии, в мистическом соучастии (participation mystique) с материей (архетипической матерью), он только лишь <человек воображающий>, архаический, но как только связанная с матерью (материей) энергия разума освобождается и переносится на другие объекты, человек становится активным творцом мира, созидателем, индивидуальным носителем энергии. В раннехристианских апокрифах эта мысль выражена по-другому: <Человек, если ведаешь, что делаешь, ты блажен, если же не ведаешь, проклят>. Сложность освобождения от бессознательной связи с материей заключается в том, что материальность как идея обладает архетипической нуминозной энергией, сравнимой лишь только с энергией атомного ядра, и поэтому овладение энергией этого архетипа человеком - поистине прометеевская сверхзадача. Как только намечается индивидуальный путь развития сознания, архетипическая энергия Великой Матери проявляет всю свою сверхчеловеческую мощь, направленную на удержание бессознательности соучастия. На рождающееся сознание обращается ее парализующий взгляд Медузы Горгоны, и змеи на голове, как по команде, начинают исполнять свой коллективный, смертельный, завораживающий танец. Понятно, что такое ужасающее зрелище вынуждает даже самого отчаянного героя прятаться в убежище, и бессознательное, следуя закону компенсации, услужливо предоставляет это убежище, продуцируя образы Матери-защитницы, в нашем случае образ чудесного города: Видит город он большой, Стены с частыми зубцами: В сновидениях пациентов часто можно обнаружить мотив незнакомого, чудесно появившегося строения или ведущейся стройки в том месте, где ее нет на самом деле. Чаще всего выделяется одна или несколько деталей строения и только через ряд ассоциаций можно получить более или менее внятную картину объекта. Иногда пациент припоминает, что где-то когда-то видел подобное. Часто бывает, что сновидец в сновидении сам принимает участие в строительстве. Приведу наиболее характерные сюжеты из сновидений пациентов. 1.Пациентка О.: <Я выхожу из своего дома по улице С. Перовской там, где я проживала с бабушкой до моего переезда в другой район города. Я иду к остановке, но вдруг вижу, что местность мне незнакома, хотя знаю, что я на улице С.Перовской. Вокруг меня незнакомые высотные дома (как будто я попала в европейский город). Мне становится не по себе, но прохожие смотрят на меня дружелюбно, и я успокаиваюсь>. 2.Пациент К.: <Я опускаюсь под землю на эскалаторе (дело происходит как будто в Мо скве), но когда эскалатор спускает меня до платформы, то вместо нее я вижу огромное поле с растущими на нем разнообразными цветами. Справа от себя я замечаю несколько рабочих мужчин. Они строят что-то, по виду знакомое мне, кажется, церковь или часовню. Строительство идет быстро. Внезапно я оказываюсь в роли принимающего (прораба?) эту стройку>. 3.Пациентка Л.: <Я нахожусь в лесу. Долго блуждаю и никак не могу выйти на дорогу, хотя знаю, что она где-то рядом. Вдруг я замечаю, что за мною кто-то крадется. У меня появляется страх, и я начинаю бежать быстрее и быстрее. Внезапно я выбегаю на край леса и вижу дорогу, которая ведет в замок средневековой архитектуры с подъемным мостом. Мост опущен. Ворота широко распахнуты. Я забегаю в них и слышу за собой звук захлопывающихся ворот. Я понимаю, что преследователь меня не догнал>. 4. Пациент Р.: <Я с незнакомыми мне людьми приехал за город. Водитель вышел из машины и приказал нам строить оборонительные укрепления. Я не понял, зачем он нам приказывает строить их, ведь войны нет, но он сказал, что если мы не построим сооружение в течение нескольких часов, то сюда нагрянут враги и нас расстреляют. Я и люди, которые со мной приехали, начали лихорадочно строить>. Все эти сновидения, встретившиеся мне в психотерапевтической практике, возникали у пациентов в период, когда намечалось формирование оптимистического взгляда на будущее, когда коллективная установка сознания приобретала все более индивидуальные черты, ориентируясь на личностные ценности. Конечно, все это можно охарактеризовать как позитивное изменение, если бы не один тревожный момент. Сознание, выходя из инцестуальной неразделимости с бессознательной материнской основой, <загрязнено> огромным количеством архаического материала бессознательной psyche. Такое положение дел принимает для сознания порой угрожающий оборот. Манифестация архетипов Великой Матери приводит сознание в состояние временного коллапса. Оно в буквальном смысле парализовано ужасающими образами, которые начинает в избытке продуцировать бессознательное. В этот сложный этап психотерапии сознание пациента начинает отчаянно сопротивляться всему, что нарушает его привычные эгоистические границы, пытаясь быстро выстроить и скрыться в убежище. Сновидения отражают этот процесс в мотивах строительства или чудесно возникшего города, дома и т.д., где сознание сновидца, как в магическом круге (uteri), может найти временную защиту от нападения <темной энергии> архетипа Великой Матери. С психологической точки зрения этот процесс можно охарактеризовать как временный регресс до уровня архаического сознания, иначе говоря, до уровня психологии ребенка. Гвидон после встречи с нечеловеческой энергией архетипического добра и зла (лебедь-коршун), испытывает потрясение, после которого <проваливается> на три дня в инфернальный мир грез и сновидений (коллапс сознания), что является с психофизиологической точки зрения непременным условием выживания сознания, компенсаторной предосторожностью. В это время сознание выстраивает временные границы чудесного города, где происходит дальнейшая трансформация либидо, но уже под защитой (temenos) <зубчатых стен>. Трансформация психической энергии и переход ее на более высокую ступень психологического развития по сути дела является инициацией, что и отражено в сюжете сказки как венчание на княжество и наречением царевича именем Гвидон. Это событие является для царевича без имени первым духовным и христианским крещением: Лишь вступили за ограду, Оглушительный трезвон Поднялся со всех сторон: К ним народ навстречу валит, Хор церковный бога хвалит; В колымагах золотых Пышный двор встречает их; Все их громко величают, И царевича венчают Княжей шапкой и главой Возглашают над собой; И среди своей столицы, С разрешения царицы, В тот же день стал княжить он И нарекся: князь Гвидон. На первый взгляд парадоксально, что по сути дела языческая анима создает условия для христианской инициации, но если принять во внимание, что процесс индивидуации основывается на биполярности архетипов, которые как бы поворачиваются к человеческому сознанию разными сторонами (поли -, и монотеистической), то такая, казалось бы, вопиющая непоследовательность должна восприниматься сознанием как норма. Навряд ли существует в природе 100%-ный язычник, так же как и 100 %-ный христианин. По этому поводу процитирую слова К.Юнга: <Открытием индивидуальных ценностей мы обязаны христианству; однако множество людей не открыли их еще и поныне. Обесценение же сексуального объекта тормозит вывоз той libido, которая не насыщается сексуальной активностью - и это потому, что она причастна иному, высшему, освобожденному от сексуальности порядку. (Если бы дело было лишь в удовлетворении сексуальности, то ни один Дон-Жуан не должен был бы болеть неврозом; в действительности же мы видим как раз обратное). Разве можно прилагать высшую ценность к презренному, не имеющему никакой цены объекту? И вот libido пускается в поиски трудно достижимой, высокой, быть может, даже недосягаемой цели. И это после того, что долго, слишком долго <каждая баба казалась нам Еленой Прекрасной>; такой далекой, идеальной целью для бессознательного является мать. И вследствие этого с удвоенной силой вновь возникает потребность символики, потребность, вызванная кровосмесительным противлением; и вот прекрасный, грешный мир олимпийских богов быстро облекается в непонятные, туманные как сновидения мистерии, которые, благодаря нагромождению символов, благодаря изречениям, полным неясных намеков, так далеко отодвигают от нас религиозное ощущение эллинистического мира>. После инициации Гвидон получает право (с дозволения матери) на самостоятельное управление островным государством и, судя по тому, что по сюжету сказки в этот период правления катаклизмов не наблюдается, можно заключить, что самостоятельное княжение Гвидона проходит безоблачно. С психологической точки зрения этот период благополучия и спокойствия означает, что сознание, воздвигнув защиту (говоря медицинским языком, создало грануляционный вал против проникновения инфекции) от вторжения бессознательных комплексов и архетипов, начинает осваивать <внутреннюю территорию>. В психотерапии период относительного затишья знаменует этап относительного компенсаторного равновесия между сознательной и бессознательной психикой. В солярном и астральном мифах этот этап можно соотнести с днем весеннего равноденствия, который соответствует зодиакальному знаку Овна и влиянию руководящей планеты Марса, значение которой - энергия, а качество - мужской, горячий, счастливый. К сожалению, на этом этапе психотерапии многие пациенты думают, что разрешили все свои проблемы и дальше им двигаться нет необходимости (они как овны упорствуют в своем убеждении, что уже во всем просвещены). Под тем или иным предлогом в это время пациенты отказываются от дальнейшего прохождения курса психоанализа. Воодушевленные полученными новыми знаниями о себе (и о других), многие из них начинают активно применять (проецировать) эти знания там, где вовсе этого не следует делать. В отличие от язычника Савла, который превратился в великого христианского проповедника Павла, чаще всего энантиодромический поворот от ученика к учителю, от пациента к целителю заканчивается глубоким разочарованием в себе и полученных им знаниях. Но так как признать свои ошибки трудно, оскорбленный <целитель-учитель> начинает обвинять своих <пациентов-учеников>, особенно от этого <просвещенного целительства> страдают родные и близкие. Как иллюстрацию вышеизложенного приведу цитату К.Юнга: <В соответствии с господствующими во всей природе принципом комплементарности всякое психическое развитие - неважно, индивидуальное или коллективное, - имеет некий оптимум, который в случае своего превышения порождает энантиодромию, т.е. превращается в свою противоположность. Компенсаторные тенденции, исходящие от бессознательного, делаются заметными уже во время подъема к критической высоте, но совершенно вытесняются, если сознание не сворачивает с избранного пути. Рождающиеся во мраке порывы неизбежно представляются дьявольским обманом и предательством идеала одухотворения. Разум не может не проклинать как неразумное все, что ему противостоит или отклоняется от его <законов>. Мораль не может вопреки всем контраргументам позволить себе никакой способности к изменению, ибо все, что с нею не согласуется, неизбежно оказывается аморальным и потому должно подавляться. Нетрудно представить себе, какая уйма энергии утекает при таком господстве сознания в бессознательное>. Кто знает, сколь долгим был бы период благополучного правления Гвидона, если бы он не прервался случайным <вторжением> корабельщиков. Судя по всему, у Гвидона была возможность избежать встречи с корабельщиками, не запали он из береговых пушек: Пушки с пристани палят, Кораблю пристать велят. Автор не проясняет, почему Гвидон столь агрессивно отнесся к кораблям (корабельщики не угрожали острову), и остается предположить, что мотивацией этого поступка явилась, скорее всего, юношеская заносчивость и амбициозность молодого правителя, что называется <черт дернул> похвалиться. Отдельно хочется амплифицировать символизм корабля, т.к. корабль довольно частый образ в сновидениях пациентов. Корабль является символической временной землей (а значит, и матерью) для моряков, а так же спасительной территорией (temenos) средь грозных стихий ветра и моря. В древние времена форштевни кораблей украшала фигура женского божества, которая по представлению моряков должна была охранять корабль от всяких бедствий. Трюм корабля часто сравнивается с материнской утробой. Под руководством Афины Паллады был построен корабль <Арго> - родоначальник парусных судов. Она же сопровождала и помогала отважным мореплавателям в их опасном путешествии. Таким образом, символизм корабля тесно переплетается с материнским imago. К.Юнг в работе <Символизм сновидений> пишет, что <тип транспортного средства во сне иллюстрирует вид движения или способ, которым сновидящий движется вперед во времени и пространстве - другими словами, как он живет в физической жизни, индивидуально или коллективно, на своих или заимствованных средствах передвижения, спонтанно или механически>. Если рассматривать корабль как своеобразную форму проекции Гвидона, содержанием которой является желание быть увиденным, признанным, то становится понятным его способ существования в физическом мире на данный этап времени. Корабль коллективное средство передвижения, и можно предположить, что Гвидон стремится к коллективному признанию. Моряки на корабле представляют <чисто> мужской коллектив и в этом смысле персонифицируют желание Гвидона войти в отцовский, сознательный, мужской мир. Спонтанные действия по отношению к корабельщикам, выявляют доминирующий психологический фактор в сознании Гвидона, его поведенческую незрелость и склонность к аффектации (пальба из пушек напоминает известное выражение <палить из пушек по воробьям>). Передвижение корабля в большой степени подвержено воле случая, изменению направления ветра и течения, и эта зависимость корабля от стихии и случая символизирует неустойчивость поведения Гвидона, его зависимость от внешних обстоятельств. В повседневности мы часто встречаемся с желанием мальчиков (к радости не совсем утерянным) приобщиться к героическим мужским профессиям летчика, моряка, пожарника и т.д., что отражает их бессознательное стремление к мужскому миру, миру отца. С возрастом это желание не пропадает, а вытесняется и (к большому сожалению) замещается на коллективные ценности, чаще всего родительские. Вот почему сейчас мы имеем в стране так много юристов, экономистов и т.д. За образом корабля обнаруживается архетипическая фигура Гермеса. С архетипом Гермеса корабль сближают множественные символические связи, которые несет в себе этот образ. Парусный корабль, как и Гермес, немыслим без воздушной стихии. Как и Гермес, он материален (известна историческая роль флота в развитии торговли) и духовен (наряду с освоением материального богатства трудно переоценить его роль в великих открытиях человечества и переносе в различные части света культурных, научных и духовных ценностей). Корабль символизирует в христианском мифе о всемирном потопе спасителя мира. Как Гермес он неуловимый <трикстер> (легенда о корабле-призраке <Летучем Голландце>). Корабль является проводником мира и войны, и в этом качестве он соответствует амбивалентной природе Гермеса. С одной стороны корабль представляет автономное образование, с другой стороны он прочно связан невидимыми нитями с природными стихиями. Гермес ввиду его многофункциональности представляется всемогущим, самостоятельным богом, но известна его зависимость от воли других богов. Многофункциональность этого символа персонифицирует, говоря словами Юнга, <с одной стороны самость, с другой - индивидуационный процесс, а также, в силу неограниченности своих определений, - коллективное бессознательное>. С психологической точки зрения встреча с кораблем символизирует формирующийся аттитьюд между полюсами архетипической дуады Отец-Сын, что можно интерпретировать, как появление трансцендентной связи между сознанием и бессознательным (Гвидон - бессознательное Салтана, Салтан - бессознательное Гвидона). Если в первом эпизоде (участие в архетипической битве Добра и Зла) эта архетипическая связь не носила объективного характера, имплицитно присутствуя в образе стрелы, то в образе корабля она принимает достаточно четкое imago с выраженной функциональной нагрузкой. После периода относительного благополучия установления границ <Эго>, символически представленным постройкой города, наступает следующий этап взросления, т.е. самоидентификация по половой принадлежности, период поиска парадигмы мужественности (у девочек женственности). Психическая энергия, связанная бессознательным инцестом, освобождается и проецируется на приходящие внешние объекты - <все приходящее, есть только символ>. Энергетический запас Эго настолько мощный, что эмоции чуть ли не в буквальном смысле устраивают пальбу из пушек по воробьям. В жизни этот этап развития ребенка психологи характеризуют как трудный подростковый возраст. Есть и такая крайняя точка зрения (особенно у психиатров), которая рассматривает этот этап как психопатологию. Не вдаваясь в полемику с этой точкой зрения, хочется отметить только то, что за каждым <авторитетным диагнозом> врача, педагога, родителя, к сожалению, чаще всего стоит безличное коллективное представление, пекущееся о благе человечества вообще нежели о благополучии личности ребенка в частности. Подросток воспринимает наши <диагнозы> как наказание остракизмом, испытывая глубочайшее чувство неполноценности и одиночества. Прежде чем подходить к проблеме <трудного возраста> с позиции ненормальности и <научного> исправления ее медицинскими или воспитательными общепринятыми средствами, следовало бы задуматься, какому тяжкому испытанию подвергается детская душа, насильственно выхваченная из контекста эволюционного процесса взросления, и к каким последствиям могут привести такие <лечебно-воспитательные> меры. К.Юнг во введении к книге Ф. Викс <Анализ детской души> пишет: <У первобытных народов широко распространена вера в то, что душа ребенка есть воплощенный дух предков, и потому у них считается прямо-таки опасным наказывать детей, так как это означает оскорбление духа предков. Бесконечность досознательной души ребенка сохраняется или исчезает с нею вместе. Поэтому остатки детской души у взрослого человека заключают в себе то лучшее и то худшее, что в нем есть, но, во всяком случае, именно они формируют тайный spiritus rector (правящий дух, дух-направитель) наших самых значительных деяний и судеб, сознаем мы это или нет. Именно они придают неприметным людским фигурам на шахматной доске нашей жизни достоинство пешек или королей, именно они превращают случайного бедолагу-отца в тирана, распоряжающегося всей нашей жизнью, а глупую гусыню, не по своей воле ставшую некогда нашей матерью, делают богиней нашей судьбы. Ибо за всяким, кто однажды стал кому-нибудь отцом, незримо стоит вечный образ Отца. Как и за переходящим явлением чьей-то матери незримо стоит магическая фигура Матери вообще. Эти архетипы коллективной души, могущество которых проявляется в бессмертных творениях искусства и в пламенных формулах вероисповедных символов религий, - суть также те силы, которые властвуют над досознательной душой ребенка и своей проекцией зачастую придают реальным человеческим родителям его почти невероятную притягательную силу. Отсюда возникает и та ложная этиология неврозов, которая у Фрейда оформилась в систему: эдипов комплекс. А потому, хотя в последующей жизни невротика образы родителей и могут подвергаться критике и низводиться до обычных человеческих масштабов, они, похоже, и далее действуют в его душе подобно божественным силам>.