ВОЛК-СТРАШИЛИЩЕ .Литовская народная сказка.

Возле речки, у самого леса, жили старичок и старушка. Была у них златокосая дочка, пять овец, собачка, козочка и курносая кошечка. Однажды зимним вечером слышит старичок, кто-то поет грубым голосом: Как у бабушки, у дедушки Пять овец живут на хлебушке, Да собака мохноногая, Да еще коза безрогая, Еще — кошечка курносая, Еще — дочка златокосая. Отдайте мне кого-нибудь из них! Испугались все этой песни. А старичок притаился у за- бора и смотрит в щель, кто это так поет? Увидел и пуще прежнего забоялся: за воротами сидел большой-пребольшой волк. А волк опять поет: Ты отдай овцу мне, дедушка, А не то — забор твой, дедушка, Разнесу совсем, И тебя я съем! Что делать старичку? Отдал волку одну овечку. На другой вечер старичок опять ту же самую песню слы- шит из-за забора: Как у бабушки, у дедушки Пять овец живут на хлебушке, Да собака мохноногая, Да еще коза безрогая, Еще — кошечка курносая, Еще — дочка златокосая. Отдайте мне кого-нибудь из них! Что поделаешь? Отдали и другую овечку. Но волку и это- го мало. Каждый вечер он приходил и пел, покуда не съел всех овец и собачку, и козочку, и курносую кошечку. Остались только старичок со старухой и златокосой доч- кой. Думали они, что волк больше уже не придет. Да не тут- то было: на другой вечер волк опять ту же песню запел: Как у бабушки, у дедушки Пять овец живут на хлебушке, Да собака мохноногая, Да еще коза безрогая, Еще — кошечка курносая, Еще — дочка златокосая, Отдайте мне кого-нибудь из них! Жалко было старику и старушку, и дочку, да что подела- ешь? — кого-нибудь надо отдавать. Вот и отдал он волку дочку златокосую. Остались они вдвоем со старушкой. Уселись у печки и проплакали всю ночь. А когда взошло солнышко, вышли во двор посмотреть. Пусто там и тихо. Только из лесу слышит- ся волчий вой. Весь день старички не ели, не пили, только плакали, толь- ко причитали, дочку златокосую вспоминали. Пришел вечер. Старичок уже хотел пойти дверь на ночь закрывать. Вдруг как завоет волк что есть мочи. Старичок со старушкой так и обмерли от страха. А волк поет: Как у бабушки, у дедушки Пять овец живут на хлебушке, Да собака мохноногая, Да еще коза безрогая, Еще — кошечка курносая, Еще — дочка златокосая, Отдайте мне кого-нибудь из них! Что старичку делать? Отдал волку и старушку. Остался он один-одинешенек. Ждет, что будет дальше. Прошла ночь, прошел день, наступил вечер. Опять слы- шит старичок, как волк воет за воротами. Вышел он во двор и говорит волку: Уходи ты, волк-страшилище, Неужели ты не сыт еще? Съел овцу, козу безрогую, Съел собачку мохноногую, Съел и кошечку курносую, Съел и дочку златокосую, Съел и бабушку давно. Лучше ты, себя не мучая, Уходи в леса дремучие, — Ничего ты не получишь все равно! А волк как зарычит: Сам ко мне ступай ты, дедушка. Все равно — забор твой, дедушка, Разнесу совсем И тебя я съем! Испугался старичок, стоит и не знает, что делать, куда спрятаться? А волк сломал забор, прыгнул во двор, схватил старичка за шубу, гам — и проглотил. Облизался, оглянул- ся — не остался ли еще кто? И побежал в лес. Очутился старичок в волчьем брюхе и видит, что жив остался. Обшарил карманы и нашел нож. Разрезал он этим ножом брюхо волка. Тот взвыл и подох. Вылез из брюха ста- ричок, а за ним — старушка с дочкой, все пять овец, и козоч- ка, и собачка, и кошечка. Обрадовались они и пошли домой. С тех пор жили-поживали, не зная страха, оттого что не ста- ло волка-страшилища
Это одна из немногих сказок из цикла поглощение-рождение (те, что приводила в теме Грома, волк и семеро козлят, красная шапочка,мальчик-с-пальчик), где отражаются чувства-эмоции героев. Сам сюжет построен по нарастающей (постепенное поглощение волком, принесение ему в жертву всё более дорогих людей), есть и максимальное чувства страха (ступор старичка), с дальнейшим неожиданным благоприятным разрешением сюжета (старик расправляется с волком).Что-то вроде :не так страшен чёрт, как его малюют.
Пряничного человечка Джонни-пончик
Овсяная лепешка
В целом можно выделить две концовки сюжета с проглатыванием : проглатывание и выход наружу живым (тема матки, перерождения) и проглатывание и расщепление (тема желудка). Если смотреть шире, то именно таковы два взгляда на смерть : смерть, как небытиё и смерть, как реинкарнация .

Этот миф изображает архетипическую тему целенаправленного инцестуозного спуска героя в материнскую утробу, то есть в глубины бессознательного с целью трансформации и перерождения. Монстр представляет бессознательную психическую энергию в своём элементарном и недифференцированном состоянии. Это неукрощённые животные энергии, пока не доступные для сознательного функционирования. Эго находится в постоянной опасности быть поглощённым монстром, который одержим грубой, неутолённой инстинктивностью. Эта опасность символизируется запретом на инцест с матерью, но в подавляющем большинстве случаев не имеет ничего общего с реальной жаждой половых сношений. Такие идеи возникают из фрейдистской ошибки принятия и понимания психических образов конкретно, а не символически.

Если эго особенно слабо, угрозой может стать психоз. Я вспоминаю пациента, который страдал от периодической кататонической шизофрении. В период ремиссии ему приснился следующий сон: огромный кит приближается к нему; мужчина знает, что кит собирается проглотить его и что нельзя ничего сделать, чтобы этого избежать. Он беспомощно, покоряясь своей судьбе, ожидает поглощения, но вдруг просыпается. Через несколько дней после этого сна у пациента был рецидив шизофрении и потеря связи с реальностью. Вот что значит быть проглоченным монстром, если сознательная личность слаба и подвержена регрессиям.

Когда же эго целенаправленно пытается приблизиться к монстру, находясь в более героическом настроении, исход будет иным. Другой пациент, с совершенно отличающимся диагнозом, видел такой сон: красивая, соблазнительная женщина сидит на диване; она обнажена и спрашивает сновидца, не хочет ли он совокупиться с ней. Когда он приближается к ней, она превращается в ужасного, похожего на стервятника монстра, чьи гениталии как пожирающий рот. Этот рот открывается и начинает поедать голову сновидца. Вместо того, чтобы бороться и пытаться вырваться, мужчина спешит пролезть в горло чудовища. Оказавшись в утробе, он начинает бить женщину-монстра изнутри и слышит, как она кричит от боли. Затем, в некоем ужасном подобии процесса родов он выползает прямо из неё. Из её утробы он также спасает крошечную белую фигурку – «гномоподобного» ребёнка, который начинает расти, как только оказывается выпущенным. Фигурка превращается в красивого ребёнка, сверкающего и светлого, вызывающего интенсивное чувство радости и восторга.

Это великолепная современная параллель древним мифам о целенаправленном погружении героя в чрево монстра. Красивый сверкающий ребёнок символизирует проявляющуюся Самость – центральную трансперсональную величину психэ, что соответствует архетипу божественного ребёнка45 и гомункулу алхимиков. Сон параллелен гностическому мифу о монстре, где описывается нисхождение Хибила, бога-спасителя, в подземный мир. Хибил говорит:

«Karkum, великая плоть-гора, сказал мне: “Иди или я проглочу тебя”. Когда он так говорил мне, я обнажил свои мечи, сабли, копья, ножи и клинки, и я сказал ему: “Проглоти меня”. Тогда… он проглотил меня наполовину: затем он извергнул меня наружу… Он извергнул желчь изо рта своего, свои кишки, свою печень и внутренности свои, разрезанные на куски.46

Обнажённые клинки и лезвия символизируют острые, проницательные силы сознания, которые могут открыться и разорвать на куски бессознательного монстра, делая его энергию доступной для сознания. Как свет является своего рода противоядием от темноты, так по мере спуска в бессознательное сознание может преобразовать его изнутри. Это может произойти, однако, только тогда, когда сознательное отношение является героическим, и эго спускается в бессознательное целенаправленно. Когда же спуск случается с пассивным, регрессивным эго, есть высокая вероятность противоположного эффекта: свет будет растворён тьмой. http://castalia.ru/posledovateli-yunga-perevody/2327-edvard-edinger-yungianskiy-kommentariy-k-povesti-mellvila-mobi-dik-glava-5-znamenie-ionyi.html

Мир, в который Эрос увлек травмированную Психею, хорошо нам знаком из описания башни Рапунцель. Огромная заслуга Юнга состоит в том, что он понял истинную природу этого внутреннего пристанища, открывающегося после травмирующего события. В отличие от Фрейда, который видел лишь регрессивный, сексуальный мир исполнения желаний, в который уходит эго (инцестуозная регрессия в материнскую утробу), Юнг считал, что регрессировавшее эго спускается еще глубже, на коллективный уровень психики, и здесь находит поддержку трансперсональных энергий, которые абсолютно необходимы, если эго суждено когда-нибудь снова "прогрессировать".

Регрессирующее либидо, по всей видимости, десексуа-лизирует себя, отступая шаг за шагом назад к досексу-альной стадии раннего младенчества. Но даже и здесь это отступление не прекращается, и, в некотором смысле, это регрессирующее либидо продолжает свое движение обратно к внутриутробному, пренатальному состоянию; и на этом пути, покинув сферу личной психологии, ввергается в коллективное психическое, где Иона узрел "мистерии" ("коллективные представления") в чреве кита. Либидо, таким образом, достигает нечто вроде зачаточного состояния, в котором, подобно Тезею и Пирифою в их путешествии в подземное царство, оно может быть легко и основательно застрять. Но оно может также легко вырвать себя из материнских объятий и возвратиться на поверхность с новыми жизненными возможностями.

Юнг К.Г. Символы трансформации.— М.: Пента График, 2000, с. 413.

Здесь мы видим описание инкапсулированного мира, который известен в психопатологии под термином "шизоидной защиты", однако с важным дополнением Юнга, касающимся поддерживающих жизнь энергий, к которым там открывается доступ. Внутри этого мира иллюзий в омертвелом, слабом эго Психеи поддерживается жизнь: оно, подобно гидропонному растению, питается по ночам нектаром любви Эроса, т. е. архетипической фантазией. Одно из чудес психологической жизни состоит в том, что таким образом травмированная психика сохраняет свою жизнь (хотя и платя за это огромную цену). Внутри хрустального дворца нашей истории Юнг разглядел нечто большее, чем "холодное хранилище", в которое, по Винникотту, удаляется "истинное я" при травматических обстоятельствах (см. Winnicott, 1960a: 140ff.), а также больше, чем глубинное внутреннее убежище из параллельного образа Гарри Гантрипа, куда уходит "отчаявшееся либидозное эго" (см. Guntrip, 1971: Part II). Юнг увидел здесь трансформационную камеру, где травмированное эго разбивается на свои базовые элементы, растворяется, так сказать, в нектаре богов для осуществления "замысла" последующего возрождения. В нашей истории растворяющее влияние Эроса приводит к распаду осажденного "я"(I) Психеи в сплавленное состояние божественного/человеческого "мы", так что первая стадия ее исцеления соответствует отказу (surrender) от ее "старой" личности и преобразующему включению этой личности в нечто большее. Это нечто большее, под чьими "чарами" она вступает в эту стадию, как раз и является тем самым религиозным элементом (божественность Эроса). Юнг увидел в этом архаичном мотиве глубокую правду о психике — нечто, выходящее далеко за рамки явно иллюзорного религиозного эскапизма, на котором стоял Фрейд. http://studopedia.org/1-11611.html