Глава вторая .Архетип инвалида.Эрос на костылях Адольф Гуггенбюль-Крейг

Вернемся снова к вопросу о природе этой силы или сил, этого даймона, открыто игнорирующего наши исполненные благими намерениями попытки достичь полного здоровья. Быть может, мы имеем здесь дело с архетипом? Этот вопрос вовсе не «притянут за уши», как может показаться. Это один из тех вопросов, которые мы должны ставить перед собой, когда бы ни сталкивались с психологическим явлением, которое нельзя объяснить или понять рационально или логически. Здесь под «архетипом» я подразумеваю не столько образ, сколь «врожденный паттерн поведения в некой классической, типично человеческой ситуации». Такое представление согласуется с поздними работами К. Г. Юнга. Инвалидность — постоянное болезненное состояние, разумеется, оно всегда было с нами. Все живые существа, все человеческие создания приходят в этот мир несовершенными, лишенными чего-либо, будь то в результате наследственности, предродовой инфекции или родовой травмы. Мы становимся все более и более несовершенными по мере проживания своей жизни. Несчастные случаи, болезни и сам процесс старения оставляют необратимые травмы. Чем старше мы становимся, тем большая степень инвалидности характеризует состояние нашего здоровья. Так или иначе, все наши физические, умственные и психические функции оказываются поврежденными. Мы вынуждены жить с этими несовершенствами и реагировать на них — таков типичный удел человеческого существования, такова типичная человеческая ситуация. Следовательно, раз мы говорили выше об архетипе как о реакции на «типичную человеческую ситуацию», не могли бы мы сделать вывод о том, что инвалидность архетипична по своей природе? Эти несовершенства могут воздействовать на нас в большей или меньшей степени. Человек даже не вспомнит дважды о своем дальтонизме или о том, что одна нога у него немного короче другой, но в то же время умственная отсталость или тщедушие могли бы оказать на него гораздо большее влияние. Потеря зрения в одном глазу не может оказать значительного воздействия на нашу способность к развитию; полная глухота, случившаяся в результате взрыва, с другой стороны, — совсем другое дело. Чрезмерная возбудимость, вызванная сотрясением мозга, не оказывает такого же эффекта на наши жизни, как изменения личности, сопровождающие различные мозговые заболевания или расстройства нервной системы. (Так как мозг занимает центральное место в нашей психической и эмоциональной деятельности, мы обнаруживаем величайший диапазон индивидуальностей, связанный с функционированием этого органа.) Вследствие столкновений с несовершенствами, с индивидуализмом, играющих столь значительную роль в человеческой жизни, наши разговоры об «архетипической» реакции можно было бы считать справедливыми. В целях развития дискуссии позволим себе предположить, что существует архетип инвалида. Прежде чем продолжать, мне бы хотелось сделать несколько общих замечаний по поводу природы архетипов. Никто не знает того, как появились архетипы, или в какой форме они возникли вначале. Юнг предполагал, что они были реакцией на повторяющиеся ситуации. В целях проведения нашей дискуссии не столь важно «как» в сравнении с фактом, что любой архетип вначале был реакцией на особое, конкретное переживание. Однако с течением времени архетип отделился от самого переживания, приобрел до некоторой степени автономию. Иными словами, архетипы сумели отделиться и действительно проявляют себя вне зависимости от конкретной, внешней ситуации. Например, архетип матери может переживаться женщиной независимо от того, имеет она детей или нет. Он воздействует на ее переживания самой себя и окружающего ее внешнего мира, окрашивая их и откладывая на них свой отпечаток. Возможно, например, что концепция «дозволяющего общества» является выражением материнского архетипа. «Мать» позволяет все, прощает все, и не только в отношениях с детьми. Мы часто говорим о «патриархальном» обществе или о «патриархальных» ценностях. Слово «патриархальный» подразумевает власть отца. Но это отцовство не имеет отношения к детям, к биологическому акту деторождения, скорее, оно влияет на структурирование нашего общества, общества, в котором архетип отца является доминантным. В то время как паттерн мог произойти из опыта отношений отца к своим детям, теперь он включает в себя поведение целого общества. Мы обнаруживаем автономию архетипа по отношению к внешним ситуациям и в случае архетипа инвалида. В связи с этим архетип может проявляться независимо от того, является ли исследуемая личность инвалидом или нет. Обычно человек, утративший глаз или ногу, пере живает в большей или меньшей степени архетип инвалида. Это случается не всегда и часто происходит не до такой степени, какой можно было ожидать. С другой стороны, некто без очевидных признаков недееспособности может вести себя так, как если бы он был инвалидом. Действительное состояние инвалидности слабо или вообще не воздействует на то, как человек проживает свою жизнь. Если инвалид должен рассматриваться как архетипическое явление, так же должно рассматриваться и здоровье, то есть фантазия о полном здоровье, как его определяет Всемирная организация здравоохранения. Обе перспективы предоставляют способ рассмотрения наших переживаний о самих себе и о нашем мире. Хотя ни одна из них не может считаться ни справедливой, ни неправильной, изображение здоровья в этой книге может показаться односторонним, так как я рассматриваю его с перспективы инвалида. Любая из этих перспектив может оказаться вредной, особенно если она исключительно односторонняя. Ученики Здоровья, с заглавной буквы «3», имеющие в качестве девиза metis sana in corpore sano (в здоровом теле — здоровый дух), поклоняются здоровью, рассматривая себя только как здоровых, независимо оттого, насколько больными или недееспособными могут быть на самом деле. Они возобновляют бег трусцой через три месяца после сердечного приступа. При этом, возможно, будучи диабетиками, они могут предпринимать длительные, трудные путешествия по местам девственной природы. Они возвращаются на службу на полный рабочий день после обширной операции. Они едят надлежащую пищу, посещают аналитиков, если у них возникают проблемы, и советуются с консультантами по брачным отношениям, если возникает недопонимание между супругами. Они излучают здоровье вплоть до дня своей смерти: «Он не болел ни одного дня в жизни». Они — из породы восьмидесятилетних членов экспедиции на Маттерхорн (вершина во Фрашгузских Альпах). Все, как один, они потчуют всех без исключения историями о своем здоровье, совершенно не замечая того, что ни один из них, — повторяю, ни один, — не может быть столь здоровым. Мы все рождаемся инвалидами. Никто из нас не обладает совершенством, даже если наши несовершенства могут быть весьма незначительными, как, например, легкий недостаток координации или отклонение от нормального веса в ту или другую сторону, или сутулость плеч. Кажется, что здоровье и инвалидность — противоположные способы видения жизни. Человек может видеть себя или как здорового, сильного и «целого» человека, или как дефектного, испытывающего каким-то образом недостатки в теле и в душе (psyche). С перспективы здоровья, недостатки, бессилие и lacunae (пробелы) — не более чем временные проблемы, которые следует преодолеть; с точки зрения инвалида, они просто составляют часть жизни. Если существует архетип инвалида, разве не должна существовать и его мифологическая персонификация? Разве архетипы не появляются обычно в мифологии в виде богов и богинь? Разве такие представления не составляли основу для теории архетипов Юнга? В таком случае, в какой мифологии мы должны найти инвалида как коллективный образ? Казалось бы, греческие боги могли бы быть чем угодно, но только не инвалидами. В соответствии с их возвеличенным положением, их изображали в виде совершенных созданий. Существуют всего два исключения: Гефест, который хромает, и Ахилл со своей уязвимой пятой. Даже совершенный герой подвержен слабости. Переходя к германской мифологии, мы обнаруживаем другое положение дел. Здесь существует множество примеров инвалидности. Кажется, вся германская мифология омрачена атмосферой дурных предзнаменований, — Nidhoggr — жестокий дракон, подтачивавший корни Yggdrasil — Древа Мира, вечнозеленого ясеня, — и знание о грядущем Goetterdaemerung (конце света). Мы находим здесь Тора, бога войны, с жерновом, врезавшимся ему в лоб, — болезненным напоминанием о битве, случившейся ранее. Другие германские боги, страдающие от жестоких ран, утратили руку или нечто другое в том же духе. Бальдур, сияющий, непобедимый в сражении против любого врага, за исключением паразитического растения — омелы белой. Инвалидность, кажется, означает гораздо большее в германской мифологии, чем это было для греков. Многие мифологии, например, мексиканская и индусская, часто изображали своих богов в виде гротескных существ. Подобным образом мы обнаруживаем причудливые божества, оставляющие впечатление увечности, в доисторических культурах. Часто художники создают мифологические образы такого же рода. Я рассматриваю картины Веласкеса, например, как некое выражение архетипа инвалида. Изображенные им фигуры часто выглядят гротескно и искаженно. Кинорежиссер Феллини придавал пикантность своим работам, густо населяя их инвалидами: калеками, порочными персонажами и ненормальными образцами человеческой расы — слоноподобной женщиной и напоминающим скелет мужчиной. Инвалид как мифический образ и символ появляется также в классических приключенческих произведениях. Один из них напоминает пиратскую историю о Длинном Джоне Сильвере с его деревянной ногой в романе Роберта Льюиса Стивенсона «Остров сокровищ» или лукавого соперника Питера Пэна — капитана Хука с металлическим протезом. Фигуре пирата, самой по себе представляющей образ инвалида, традиционно недостает руки или ноги, или, по крайней мере, он носит повязку над одним глазом. Другой знакомый образ инвалида из литературы — Квазимодо, один из героев Виктора Гюго, горбун из Нотр-Дам. Вообще говоря, искусство, кажется, выделяет, подчеркивает архетип инвалида, — что такое горгульи на здании кафедрального собора Нотр-Дам, как не инвалиды? Допустив существование архетипа инвалида, следует предположить, что должен существовать также и инвалидный комплекс, так как архетипы притягивают к себе части души (psyche) и психические переживания. Именно эти явления составляют сущность комплекса. Человек, имеющий отцовский комплекс, стремится проживать жизнь в границах патриархального, независимо от того, имеет ли оно отношение к «отцу» (или к «отцовству») либо нет. Например, полицейский заставляет его чувствовать себя маленьким мальчиком, которому противостоит родитель с отцовской стороны. Это, фактически, и есть инвалидный комплекс. В процессе моей деятельности в качестве психотерапевта я часто встречал женщин, — как, впрочем, и мужчин, — которые были способны влюбляться только в инвалидов. Их сексуально влекло только к тем людям, которые были физическими инвалидами. Позвольте мне обрисовать краткий «дифференциальный диагноз» архетипа инвалида посредством определения и сравнения. Не следует смешивать инвалида с архетипом ребенка. Ребенок, подобно инвалиду, слаб и находится в подчинении взрослых, не обладая их качествами. Однако ребенок растет, изменяется, становится взрослым, «убивает отца». Он обладает будущим. Архетип инвалида также не должно путать с архетипом болезни. Болезнь, во многом подобно ребенку, имеет будущее. Она приводит к смерти, к выздоровлению или даже к инвалидности. Она — временная, проходящая угроза, катастрофа. Болезнь может серьезно нарушить психику или психическую деятельность, но она представляет острое, динамическое, временное явление. Инвалидность не ведет никуда, ни к смерти, ни к выздоровлению. В конечном счете, она — хроническая, продолжительная неполноценность. Это — хроническое ощущение пребывания «в неисправном состоянии». Проживающие жизнь в архетипе инвалида могут быть утомительными и раздражающими для тех, кто находится в их окружении. Могу заметить в скобках, что существует лишь один архетип, столь же утомляющий и раздражающий: архетип фантазии о здоровье. Человек, без конца жалующийся на боли в спине, весьма утомляет, но это — ничто, в сравнении с другим, никогда не устающим рассказывать о своем физическом совершенстве, о том, как его сердце продолжает биться регулярно и ритмично после шестимильного пробега трусцой, о том, как он встает каждое утро в шесть часов, чтобы принять душ из ледяной воды. Разумеется, архетип сам по себе и для окружающих не является ни хорошим, ни плохим, ни интересным, ни утомительным. В зависимости от ситуации и нашей точки зрения, он может быть как негативным, так и позитивным. Наша работа в качестве психотерапевтов заключается в изучении и размышлении об архетипах и их свойствах, она позволяет нам удивляться им, познавать их, до некоторой малой степени, обсуждать с ними действительные переживания. Архетип инвалида может раздражать; с другой стороны, быть очень приятным, как в следующем примере. Я знал мужчину средних лет, страдавшего из-за хронических болей в спине, периодических депрессий и постоянного утомления. В то же время он был славным малым в компании — заставлял других ощутить себя отзывчивыми и полезными. Вы всегда могли сделать что-нибудь для него, например, подыскать ему удобное кресло. Казалось, он ценил жесты такого сорта. Он никоим образом не представлял угрозы для других, находившихся возле него; не возникало чувства соперничества между ними за уделенное ему время и внимание. Он заставлял вас ощутить себя добросердечным и щедрым, провоцируя на дружеские отношения, охотно принимая такое отношение от других. Он создавал вокруг себя благотворную, умиротворяющую атмосферу. Если архетип инвалида осознается и уважается окружающими, а, он вдохновляет на размышление и дискуссию. В случае данного человека, если кто-либо предлагал прогуляться, он отвечал: «Нет, благодарю вас, у меня болит спина. Почему бы нам не остаться дома и поболтать немного?» Архетип инвалида может оказаться полезным для личности, проживающей его в своей жизни. Он противостоит напыщенности; он культивирует скромность. Так как человеческим слабостям и неудачам следует оказывать должное внимание, возможно возникновение некоторой вдохновенности. Инвалидность служит постоянным напоминанием о смерти, memento mori, о всегда присутствующих столкновениях с физическими и психическими ограничениями. Она не позволяет замыкаться в фантазии о здоровье или избегать осознания неминуемой смерти. Она развивает терпение и удерживает от поступков, вызываемых навязчивыми идеями. В некотором смысле, это очень человечный архетип. Фантазия о здоровье и целостности тела и души может удовлетворять богов, но простым смертным она приносит страдание. Quod licet Jovi поп licet bovi («Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку»). Вследствие того, что архетип инвалида усиливает человеческую зависимость, так как он вынуждает признавать наши взаимные потребности в других и для других, он является значимым фактором во взаимоотношениях. Современных людей преследует психологическая fata morgana — иллюзия о Независимой Личности. До сих пор еще встречаются люди, верящие в возможность быть полностью не зависимыми от других. Все мы зависим от кого-либо — от мужей или жен. от матерей и отцов, от наших детей, друзей, даже от наших соседей. Знание наших собственных несовершенств и слабостей, нашей собственной инвалидности помогает нам осознавать нашу вечную зависимость от кого-либо или от чего-либо. Личность, являющаяся «калекой» в отношении чувств, всегда будет зависеть от тех людей, которые обладают «здоровым» чувством по отношению к жизни. Как взаимная, так и односторонняя зависимость возникают сами по себе вместе Свобода и независимость — их альфа и омега, начало и конец их существования. Другой областью, в которой архетип инвалида играет важную роль, является перенос в психотерапии. Зависимость в психотерапии обычно понимается как отцовский или материнский перенос и рассматривается как регрессия. К сожалению, регрессивная фантазия ребенок/родитель в психотерапии может оказаться опасной. Чаще всего зависимость клиента отражает не ребенка, а инвалида. Иногда клиент остается зависимым от своих терапевтов в течение многих лет — ребенок, кажется, никогда не вырастает. Как может такое случиться? Мы имеем дело не с ребенком, а с инвалидом и его (или ее) соответственной потребностью быть зависимым! В подобных ситуациях у аналитика часто развивается чувство вины. Аналитик спрашивает себя, не пытается ли он, возможно, бессознательно, создать обширную практику посредством констелляции зависимости анализанда? Вопрос, разумеется, неуместен. Аналитик, не чуждый этическим правилам, законным образом служит инвалиду в качестве костыля. Хотя аналитик может попытаться сдвинуть потребность анализанда в зависимости на кого-нибудь другого, на соседа или друга, но одно остается определенным: костыль всегда будет необходим. Цель полной независимости просто недостижима. Если, с другой стороны, аналитик отождествляет себя с фантазией о здоровье, целостности и росте, то он просто не замечает того, что происходит. Аналитик верит в то, что имеет дело с архетипом ребенка. Ему не удается осознать, что отсутствие роста и выздоровления указывает на инвалида, а не на ребенка. Ребенок, как мы отметили выше, растет и требует лишь временной помощи. Я должен снова и снова повторять, что трудности и сопутствующие опасности в отношениях с инвалидом невозможно переоценить. Именно эти трудности и опасности, часто поддающиеся как коллективному, так и индивидуальному вытеснению, характеризуются лозунгом: «Инвалид должен всегда быть с нами!» В нашей конфронтации с инвалидностью все мы слишком поспешно поддаемся фаталистическому аттитьюду, пассивности, которая говорит, «К чему беспокоиться? Все равно мы не можем ничего с этим поделать!» Не имея должного понимания архетипа инвалида, мы сдаемся, мы прекращаем попытки лечения того, что может быть излечено. До некоторой степени огромные успехи, достигнутые как в медицине, так и в психиатрии, являются результатом вытеснения инвалида. Нами настолько завладевает фантазия об общем здоровье, что мы неустанно предпринимаем попытки ее осуществления. И все же мы, аналитики, не должны быть первыми, кто швыряет камни: фантазия о здоровье наполняет нашу практику столь же несомненно, как и фантазия об инвалидности. Если я выступаю ipsofacto (в силу самого факта) как назначивший сам себя адвокатом в защиту в деле «здоровье против инвалидности», то поступаю так потому, что архетипом инвалида слишком долго пренебрегали; ему никогда не выказывали уважения, которого он заслуживает. Мои нападения на «здоровье», на позицию обвинения, имеют намерение не дискредитировать, а, скорее, помочь в достижении некоторого подобия баланса между основными перспективами. Для дальнейшего развития моего дела мне хотелось бы указать на заблуждения архетипа здоровье/целостность, моего достойного оппонента. Согласно современной фантазии о здоровье, мы должны стать цельными там, где целостность понимается в смысле совершенства: «Будь ты совершенным...» Мельчайший дефект, малейшая неисправность функционирования должны быть излечены, устранены или искоренены. Хотя и были времена, когда меланхолический темперамент был приемлем, даже идеализирован, сегодня меланхолии диагностируются как «депрессивные» состояния, их лечат транквилизаторами и доводят людей до блаженного растительного состояния. Глубоко внутри, внизу, все мы осознаем свои неудачи, свою слабость, свою инвалидность. В то же время мы вытесняем это осознание всеми возможными способами. Мы сражаемся бесконечно, бессмысленно, чтобы поддерживать иллюзию о целостности, пытаясь достигнуть состояния совершенного здоровья. Наша слепота в отношении места и значимости инвалидного архетипа становится нравственным аттитьюдом, полагающим здоровье и целостность основным принципом добродетели. Нетрудно представить, каким опустошительным является этот аттитьюд для страдающих от неврозов и психосоматических нарушений. Меня постоянно поражает тон морального превосходства, украдкой проникающий в голоса психиатров во время дискуссий на тему о природе таких случаев. Невротики и психосоматики — просто низшие существа; их нельзя вылечить, так как они сами не хотят исцеления. Они не хотят перемен; они не желают развиваться. Они отказываются от наших попыток улучшать их состояние. Они не желают прислушиваться даже к своим сновидениям! Подобно утопающим, они цепляются за свою сопротивляемость, упорно защищаясь, как мы постоянно наблюдаем, от терапевта, пытающегося лишь помочь им. Такие люди, такие бедные, такие невежественные души достойны нашего внимания, лишь когда воспринимают наши фантазии о развитии/здоровье/целостности (это фантазия или обманчивая навязчивая идея?) Как терапевты, мы интересуемся ими только тогда, когда они хотят, чтобы их вылечили. Я не хотел бы оставлять впечатление, что все пациенты представляют хронические случаи или не могут быть исцелены. Я только хочу указать на то, что в тех случаях, где проявляется архетип инвалида, лечение и целостность являются просто невозможными. Восприятие этого факта может показаться безнравственным как пациенту, так и аналитику. Однако положительные эффекты вскоре скомпенсируют любые мучительные сомнения. Вследствие того, что лечение и целостность — настолько модные темы в наши дни, мы отчаянно нуждаемся в обсуждении и принятии инвалидного архетипа. Пренебрегать любым архетипом или клеветать на него — значит вызвать его гнев и мщение, и архетип инвалида не является исключением в этом отношении. Кажется, чем упорнее мы пытаемся вылечить хронических невротических или психосоматических пациентов, тем более отчаянно они сопротивляются. Они становятся более деспотичными, более требовательными и требуют к себе все большего нашего времени и внимания. Наши усилия не только не вылечивают, но, кажется, лишь еще более ожесточают их. Оказывается, что множество людей только и ожидают того момента, когда смогут заявить о своей инвалидности. Незначительный несчастный случай, легкое уменьшение какой-либо физической или умственной способности, и они уже оставляют свои работы, требуют страховки по недееспособности и ожидают, когда другие начнут заботиться о них. В каждом из нас они пробуждают чувство вины. Кажется, они говорят, «Теперь я инвалид. Теперь ваше дело заботиться обо мне». Этот наш провал, что мы допускаем присутствие инвалида в каждом из нас, эта наша фантазия о том, что человеческие существа должны быть такими же здоровыми, как те идеализированные греческие боги, — все это делает нас неспособными совладать с архетипом инвалида, когда мы с ним сталкиваемся. Наше чувство вины заставляет нас платить дань тому, что мы отказываемся признать. В то время как слабость проявляется в сочетании с инвалидностью, они никоим образом не являются синонимами, — аспект, который слишком часто не замечают. Джейн Карлейль, о которой я говорил ранее, была чрезвычайно одаренной натурой. Она была способна приносить пользу другим посредством собственных усилий, не полагаясь на славу мужа. Она путешествовала, посещала бесчисленные приемы и наслаждалась активной и интенсивной общественной жизнью. Другим примером может служить одна из моих пациенток. Женщина была чрезвычайно невротична, страдала от всех видов психосоматического расстройства. Она испытывала затруднения со сном, она просыпалась от малейшего звука. Она покрывалась аллергическими сыпями, каждое лето страдала от носовых кровотечений, могла есть только специально приготовленную пищу и выносила лишь один вид простыней. Она испытывала панический страх при виде насекомых: беспокойство о заражении инфекционными болезнями доводило ее до отчаяния, а малейший сквозняк для нее оказывался настоящей пыткой. Эта «развалина» участвовала в экспедициях в самые примитивные и неисследованные районы Юго-Восточной Азии. Она должна была ночевать в невероятно мерзких и опасных условиях, где роились массы насекомых, где даже легкое движение во сне могло привлечь жало ядовитого скорпиона или укус паука. Вопреки ее постоянным невротическим и психосоматическим симптомам, эта женщина отваживалась путешествовать в такие места, по которым большинство « нормальных» смертных никогда не отважилось бы пройти. В этой связи мне хотелось бы упомянуть о концепции компенсации, которой пользовался Альфред Адлер. Будучи в начале своей деятельности одним из учеников Фрейда, а позднее установивший собственную психологию, Адлер утверждал, что человеческие существа компенсируют свою так называемую органическую неполноценность. Адлер представляет особый интерес в рамках этой дискуссии в связи с его увлеченностью архетипом инвалида. Он рассматривал развитие неврозов как непосредственную реакцию на чувства неполноценности, возникающие из действительных физических препятствии. Иными словами, он оценивал человеческое поведение из перспективы инвалида. В его сочинениях мы обнаруживаем подробные описания различных форм, которые принимает архетип инвалида. Он сводил всю человеческую психологию к реакциям на вездесущие физические слабости. Многие из наших пациентов являются ярко выраженными инвалидами. Для того чтобы обеспечить им помощь, в которой они нуждаются, — так как излечение их невозможно, — мы должны довести их до той стадии, в которой они смогут жить со своей неполноценностью. В терапии мы обязаны работать вместе с архетипом инвалида, помогая своим пациентам понять, что процесс их индивидуации включает их инвалидность. Работать без нее, исключать ее было бы ничем другим как иллюзией. Позвольте мне пояснить, что именно под этим я подразумеваю. Деятельность человеческих существ базируется на четырех основных способах или функциях: мышление, чувство, ощущение и интуиция. По крайней мере теоретически, все мы обладаем возможностями всех четырех: одна из функций является высшей, другая — низшей, а две остальных — дополнительными. Верховные Жрецы Здоровья и Целостности хотели бы, чтобы мы помогали своим пациентам развить в себе все четыре функции. Однако многим пациентам, по тем или иным причинам, недостает одной или двух из этих функций. Этот недостаток похож на то, как если бы эти люди были калеками или обезображенными болезнью. Например, если они лишены функции чувства, было бы бессмысленным помогать им развивать то, чего у них нет. Скорее, нам следовало бы лучше помогать им в исследовании меры их неполноценности, показывать им, как жить с нею, и демонстрировать, как можно наладить взаимоотношения с кем-нибудь, кто, например, обладает хорошо развитой функцией чувства. Попытка развить все четыре функции у таких пациентов привела бы только к разочарованию и отчаянию как пациента, так и терапевта. Вместо приятия и уважения пациента такого, каким он является — инвалидом, — можно столкнуться с опасностью, что терапевт и пациент не только начнут отвергать инвалидность, но будут и презирать ее. Для пациента результат, очевидно, будет иметь катастрофические последствия. Являемся ли мы, аналитики, в действительности адвокатами архетипа инвалида? Разве это не то, чем именно мы должны быть? Душа (psyche) видится, с одной стороны, как архетипическая, действующая в соответствии с данными, универсальными паттернами поведения и переживания. С другой стороны, она демонстрирует совершенно индивидуальные, уникальные свойства. Образы целостности и инвалидности оба универсальны, другими словами, они — архетипические. Давайте спросим себя, представляют ли они собой два полностью различных архетипа или являются парой, аспектами одного и того же архетипа? Образ инвалидности не может существовать без образа целостности; образ Несовершенного можно видеть только на основании Совершенного. В целях продолжения дискуссии легче говорить о двух раздельных архетипах. Однако в окончательной стадии анализа как целостность, так и инвалидность являются аспектами Самости, представляющими противоположности внутри нашей души. К сожалению, когда мы говорим о Самости, оказывается, что уж слишком много сказано о таких качествах, как завершенность, совершенство и целостность. Наступила пора поговорить о несовершенстве, инвалидности Самости. Я всегда испытывал затруднение при интерпретации того факта, что мандалы рассматриваются преимущественно как символы Самости — на мой вкус, они уж слишком целостны. Люди приходят к осознанию самих себя, своих Самостей через свою инвалидность; завершенность достигается при переходе через незавершенность. Процесс должен быть обрисован, воспринят и пережит. Общепризнано, что трудно поддерживать образ завершенности и целостности и в то же время признавать инвалидность. Неизбежно то или иное свойство возьмет верх над другим. В течение Средневековья вплоть до эпохи Реформации гротеск и деформация правили человечеством. Сегодня мы поклоняемся культу целостного, здорового и завершенного, достигающему апогея в совершенстве, подобном мандалам. http://www.psyoffice.ru/2-0-1133.htm