Уоррен Штейнберг - Депрессия

Юнг не разработал систематическую теорию депрессии, но во всех его трудах присутствуют идеи, посвященные этому вопросу. Цель первой части этой главы заключается в том, чтобы систематизировать и оценить эти идеи.

Юнг объяснял депрессию с точки зрения концепций, вытекающих из его теории либидо, которая объясняет распределение психической энергии. Эго-сознание в нормальном состоянии имеет достаточную энергетическую подпитку. Когда при воздействии определенных факторов значительная часть этого энергетического запаса поступает в бессознательное, эго-сознание начинает истощаться. Депрессия — это собственное переживание эго при недостатке энергии. Юнг писал:

Бессознательное очень просто набирает недостижимую высоту;   оно   обладает такой  привлекательной  силой, что может сделать недостоверным все содержание сознания,   — иными словами, оно может вытеснить либи-до из мира сознания, тем самым создав "депрессию", abaissement du niveau mental.... Но, принимая во внимание это обстоятельство, мы должны в соответствии с   законом   сохранения   энергии   ожидать   накопления ценности — т.е. либидо — в бессознательном1.

Юнг понимал динамику депрессии, исходя из концепций компенсации и интроверсии. Компенсация относится к свойственной психике саморегуляции. В единицу времени в сознании может сохраняться очень ограниченное содержание; все остальное исключается как постороннее. В результате сознательная ориентация становится односторонней. Исключенное из сознания содержание создает бессознательный контрапункт, который часто оказывается необходимым для соответствующей адаптации, чтобы сбалансировать или дополнить ориентацию сознания.

Процесс интроверсии позволяет привнести в сознание содержание, которое может компенсировать одностороннюю точку зрения эго. При интроверсии либидо оно отделяется от мира объектов и начинает возбуждать бессознательное. Это перетекание энергии истощает эго и приводит к переживанию депрессии. При интеграции содержания бессознательного эго вбирает в себя энергию, наполненную символическим содержанием, и этот процесс напоминает возвращение направленного внутрь либидо. Так происходит облегчение депрессии.

Юнг видел связь между депрессией и трансформацией и был крайне заинтересован в том, чтобы приложить свою концепцию депрессии к изучению этой связи. Он считал, что бессознательное обладает творческим потенциалом, то есть создает такое содержание, целью которого является развитие личности. Потребность в осознании этих аспектов может лишать эго энергетической подпитки и вызывать депрессию. В таком случае депрессию следует рассматривать не как патологическую реакцию, а только как естественное следствие внутренней потребности в трансформации. Иными словами, пребывание в депрессии совершенно не обязательно является признаком невроза.

В состоянии трансформирующей депрессии либидо притягивается неким содержанием психики, которое обязательно следует осознать для дальнейшего развития инди-видуационного процесса. Такая форма депрессии является целенаправленной. В своем развитии человеку требуется достичь определенной цели, и для этого ему нужен элемент бессознательного; депрессия является средством достижения такого результата. Для восстановления потерянной энергии человеку следует заглянуть в свое бессознательное и найти там нечто такое, что привлекло бы необходимую энергию. Эта притягательная сила появляется в виде фантазий или образов. Если человек сможет вызвать и интегрировать образы, которые привлекают и удерживают либидо, энергия вновь будет достигать его эго-сознания. Хар-динг связывает этот паттерн с "творческой депрессией"2.

Миф о герое, который спускался в подземный мир в поисках сокровища, — это символическое описание вступления в бессознательное. Здесь герой символизирует либидо. Когда он входит в иной мир, нам открывается образ депрессии в понимании Юнга; у эго истощается энергия, которая перетекает в другой мир. Согласно Юнгу, нисхождение героя представляет собой символ процесса инт-роверсии. Вступление в подземный мир для сражения с чудовищами является психологическим эквивалентом попадания эго в круговорот бессознательных течений, связанных с. комплексом или архетипом. Сталкиваясь с этими сложно1-стями, герой изменяется, он "умирает". Точно также и эго переживает смерть, которая предшествует возрождению.

Например, эго может содержать некое определенное отношение к себе и миру. В частности, такое: "Все стараются меня использовать, потому что я невинный и добрый". Вследствие интроверсии эго сталкивается с компенсаторной установкой, например такой: "Я буду использовать других". Тогда происходит видоизменение параноидного видения мира; в результате появления новой установки и ее следствий происходит изменение эго. С появлением такой новой структуры возрождается эго и происходит новое сотворение мира. Человек иначе ощущает себя и других и устанавливает иные отношения.

Процесс интроверсии сопровождается депрессией по двум причинам. Во-первых, потому, что по мере поступления энергии в бессознательное эго начинает истощаться. Во-вторых, все изменения включают в себя компоненты перманентных потерь, которые, как правило, символизируются смертью и сопровождаются депрессией. Поскольку депрессия представляет собой естественное явление, то другая часть процесса трансформации, выход из депрессии, переживается как возрождение. Возвращаясь в мир людей, герой приносит с собой сокровища. С психологической точки зрения это означает восстановление эго после его встречи с. бессознательным, и тогда депрессия рассеивается.

Если человек путает символическое переживание смерти с физической смертью, возникает сопротивление депрессии и присущей ей цели трансформации.

Например, один анализируемый проходит через важное переживание изменений, суть которых заключается в необходимости удаления ипохондрических и параноидных проекций на свою мать и жену. Он стал интересоваться наличием канцерогенов в питьевой воде и бояться внезапной смерти от рук бандитов. Когда долго не прекращался кашель, у него развилась навязчивая фантазия, что он болеет смертельным раком легких. Этот симптом стал таким мощным и оказывал такое сильное влияние, что даже жена пациента, врач по профессии, поверила в то, что ему осталось жить не более нескольких месяцев. Только после анализа ассоциативного материала к его сновидениям нам удалось связать его страх смерти со страхом психологических изменений, что позволило ему осознать их символический смысл.

Для подавляющего большинства людей депрессия, сопровождающая потерю прежней адаптации, является временной. Кто-то побеждает свой страх перед изменениями и адаптируется к жизни. Другие страдают депрессивными расстройствами, у них появляются серьезные симптомы, предваряющие изменения или потерю. Для таких людей депрессия не является временной.

Юнг стремился объяснить депрессивные расстройства с точки зрения своей теории истощения эго, применяя свои концепции к простой депрессии, которую он называл психогенической.

Если установка эго-сознания оказывается чересчур односторонней и не может измениться в результате нормальной компенсации, у человека развивается невроз, и тогда информация, которая могла бы компенсировать сознательную установку, находит свое выражение в симптомах. Депрессивное расстройство  — это попытка психики переориентировать личность к интровертированному переживанию. Патологическая депрессия — это вынужденная форма интроверсии.

В работе "Символы трансформации" Юнг дает оценку патологической депрессии в ее связи с вынужденной интроверсией:

Расставание с юношескими грезами включает в себя прощание с золотым волшебством Природы, и тогда будущее представляется безнадежным и пустым. Но отнимает у Природы ее очарование, а у жизни — ее радость привычка глядеть назад, на то, что было привычно видеть снаружи, вместо того, чтобы заглянуть внутрь, в глубины депрессивного состояния. Такой взгляд назад приводит к агрессии, и это всего лишь первый шаг на пути. Регрессия также оказывается вынужденной инт-роверсией в той мере, в какой прошлое является объектом памяти, а потому — физическим содержанием и эндопсихическим фактором. Рецидив прошлого вызывает депрессию в настоящем. Таким образом, к депрессии следует относиться как к бессознательной компенсации, содержание которой необходимо довести до сознания при условии его максимальной эффективности. Это можно сделать лишь через сознательную регрессию и сопровождающую ее склонность к депрессии и интеграцию активизированных в сознании воспоминаний, — которая, собственно, и является главной целью депрессии3.

Короче говоря, Юнг рассматривал депрессивные расстройства как вынужденную интроверсию, обладающую компенсаторными функциями. Вследствие этого происходит истощение энергии эго. В соответствии с законом сохранения, перетекание либидо из сознания приводит к накоплению энергии в бессознательном.

В процессе терапии состояния расстройства излечиваются при устранении дисбаланса психической энергии, а не в поисках причины депрессии во внешней жизни. Поскольку либидо проявляется в воображаемых символических образах, этот дисбаланс может быть устранен при поступлении этих образов из бессознательного в сознание и последующей их интеграции. Юнг писал:

Причинное объяснение этого состояния обычно устраивает только внешнего наблюдателя... В интенсивности эмоционального расстройства как такового содержится ценность, энергия, которую ему следовало бы иметь в своем рас-поряжении, чтобы восстановить состояние сниженной адаптации... Таким образом, чтобы совладать с энергией, находящейся в несоответствующем месте, человеку следует настолько осознавать настроение в котором он пребывает, насколько это вообще возможно, погружаясь в него полностью, без остатка, и записывая все свои фантазии и прочие ассоциации, которые у него возникают1.

Юнг предлагал ряд методов лечения депрессии, которые были основаны на его клиническом опыте. Например, он был против того, чтобы терапевт занимал поддерживающую позицию. Обсуждая случай с пациенткой, которая впадала в глубокую депрессию всякий раз, когда наставала пора его отпуска, он отмечал, что, пожертвовав собой ради пациентки, он только введет ее в более глубокую депрессию. По его мнению, она всегда выживала в его отсутствие, так как в ней происходило нечто, облегчавшее ее депрессию5.

Кроме того, он предостерегал терапевтов от попыток говорить с депрессивными пациентами об их негативных чувствах и идеях.

Эти негативные чувства настолько подвержены самовнушению, что они принимают их безоговорочно. Интеллектуально они могут их отлично понять и признать их ложность, но все равно эти чувства упорствуют. Они не могут быть побеждены интеллектуально, ибо не имеют под собой интеллектуальной и рациональной основы6.

Юнг считал, что депрессия сопутствует нормальному развитию личности и вовсе не обязательно является патологической. Такая точка зрения позволила ему оценить связь, существующую между нормальной депрессией и процессом трансформации. В таких случаях депрессия является целенаправленной.

Кроме того, с помощью юнговской теории истощения эго можно объяснить множество характерных симптомов депрессивных расстройств. Например, символическая ассоциация между деньгами и либидо может объяснить тот факт, что депрессивные личности, как правило, страдают от ощущения разорения, вне зависимости от их материального положения. Ощущение беспомощности и безнадежности также легко ассоциируется с потерей энергии, характерной для истощенного эго.

Терапевтический подход Юнга вытекает и теоретически согласуется с его идеями о способе функционирования личности и развитии патологии. Отсюда вытекает важная роль бессознательного в этиологии и лечении депрессии. По его мнению, выход из депрессии должен состояться благодаря пониманию ее бессознательного смысла. Подход Юнга указывает на необходимость регрессии и многозначность понимания неразрешенных инфантильных конфликтов. Многие технические подходы Юнга, в особенности, вытекающие из клинического опыта, согласуются с результатами современных исследований. Кроме того, Юнг развил творческий подход, связанный с процессом трансформации, для оказания помощи людям, страдающими депрессией.

Поскольку Юнга в первую очередь интересовали трансформирующие депрессии, он не исследовал полностью клинические приложения своей концепции. Во второй части настоящей главы идеи Юнга будут развиты и переформулированы в свете последних исследований депрессивных расстройств. Все аспекты сосредоточены вокруг одной, центральной темы — архетипической идеи возрождения   — через подчинение*.

Люди, страдающие депрессивными расстройствами, большую часть времени пребывают в печали и самоуничижении. Они убеждены в том, что их негативные мысли и чувства абсолютно адекватны по отношению к себе, к миру, в котором они живут, и к своему будущему. В полную противоположность им, люди, находящиеся в состоянии нормальной депрессии, считают такое настроение не свойственным себе и с ним борются.

Боулби полагал, что нормальная депрессия — это настроение, закономерно сопровождающее любое состояние с дезорганизованным поведением, напоминающим поведение человека, который перенес потерю7. По мнению Юнга, депрессия — это естественное следствие компенсаторного столкновения с бессознательным. Положения Юнга и Боулби оказываются вполне совместимыми, если их понимать так, что контакт с бессознательным оказывает на эго дезориентирующее воздействие. В таких случаях депрессия имеет определенную цель, ибо новая, здоровая адаптация не может развиваться без предварительного разрушения старой. Человек, не подверженный депрессивному расстройству, может испытывать страдания вследствие возникших на новом уровне изменений в поведении, мыслях или чувствах. В результате такого переживания самооценка не разрушается. Однако людям, подверженным депрессивным расстройствам, грозит дегенерация. Без профессионального вмешательства они ослабевают, не освоив новый тип адаптации, и тогда их самооценке наносится серьезный ущерб.

Какие же факторы оказывают влияние на склонность данного конкретного человека к депрессивным расстройствам, тогда как у других людей в подобных обстоятельствах возникает нормальная или трансформирующая депрессия?

Юнг приводит множество обстоятельств, которые могут привести к депрессивным расстройствам. Потеря энергии может случиться при избегании человеком сознательной ответственности и деятельности, заколдовывающей энергию и заставляющей ее перетекать в бессознательное. В другой раз, говоря о причинах депрессии, Юнг упоминает об отвержении и потерях. По мнению Хардинга, блокирование либидо и последующая регрессия вызываются тем, что

существует какое-то препятствие в жизни, или разочарование, вызванное тем, что не реализовались некие ожидания, и надежды оказались обманутыми, или долго вынашиваемые планы терпят неудачу, или некое желание эго терпит крах... или смерть любимого человека, или распад брака, или серьезная болезнь, или провал в бизнесе, или крушение всех надежд и амбиций8. Сложность в формулировках и Юнга, и Хардинга заключается в том, что в каждом из этих утверждений не существует ни одной характерной причины, стимулирующей блокирование либидо и депрессивное расстройство. Совсем наоборот, столкновение с препятствиями в жизни приводит многих людей к адаптивному поведению. В таких случаях депрессия характеризуется скорее накоплением, чем истощением либидо. Вынужденные считаться с существованием таких различий, некоторые авторы попали под гипнотическое влияние концепции о предрасположенности к депрессивным расстройствам, которые, по их мнению, основываются на конституциональных факторах или на событиях, происходивших с человеком в детстве, или же на некоторой комбинации этих двух факторов9.

Проведенные мной клинические исследования говорят о том, что одним из значительных факторов, влияющих на развитие депрессии, является серьезная потеря любви в раннем возрасте, а также возникновение идеи, что за это несет ответственность чей-то злой умысел. Эта идея часто подкрепляется родительскими упреками, например такими: "Ты доведешь меня до смерти", или прямой угрозой покинуть ребенка в наказание за плохое поведение. Однако еще более важно то, что потере любви непременно предшествует укрепляющееся у ребенка переживание того, что его любят оба родителя.

В приюте исправительного учреждения Шпитц проводил наблюдения над 123 младенцами10. Он убедился в том, что у многих из них развивались симптомы, которые были заметно одинаковыми, похожими на меланхолию взрослых. Общий фактор у всех детей с развивающимся депрессивным синдромом заключался в том, что их матери были на три месяца разлучены с детьми, которым было около восьми месяцев. В каждом случае развивались симптомы депрессии. Ни у кого из детей, не расстававшихся с матерью, депрессивный синдром не развивался. С другой стороны, не все дети, разлученные с матерью, впадали в депрессию.

В исправительных учреждениях были специальные сотрудники, в чьи обязанности входила забота о детях, лишенных матерей. Оказалось, что гораздо труднее заменить удовлетворяющую ребенка мать, чем ту, которая его не удовлетворяет. А это означало, что депрессия возникала чаще и была более сильной в тех случаях, когда между матерью и ребенком были хорошие отношения. При плохих отношениях между ними не возникало ни одной серьезной депрессии. Таким образом, чтобы впасть в депрессию, ребенок должен был сначала почувствовать, что такое любовь, а затем ее потерять. Если у ребенка изначально не было отношений с. любящей матерью, депрессия не развивалась.

Исследования Шпитца подтверждают мои собственные наблюдения над депрессивными взрослыми. Все они говорили о том, что в раннем детстве, когда они чувствовали себя любимыми, и позже, когда они теряли это чувство, их депрессия походила на попытку снова получить любовь и одновременно — реакцией на ее потерю. Все анализируемые говорили, что их отцы сначала были очень любящими, а затем, в какой-то момент, вдруг и без каких бы то ни было объяснений исчезали. Двух девочек отцы покинули при первом же признаке независимого поведения своих дочерей. Один исчез, когда у его жены развилась психотическая депрессия, сопровождающаяся бредом о том, что дочь украла у нее мужа. Двух мальчиков отцы покинули, став алкоголиками и потеряв с анализируемыми всякую связь. Однако в каждом из этих случаев дети во всем обвиняли только себя и пытались получить обратно потерянную любовь, демонстрируя полное подчинение.

У трех женщин матери большую часть жизни страдали жестокой депрессией. Эти депрессии начинались еще до брака, отягощались рождением ребенка и потом продолжались в течение неопределенного времени. У двух мужчин матери страдали продолжительными органическими расстройствами, когда их сыновьям было менее четырех лет, и, по всей вероятности, все это время находились в депрессии, или, по крайней мере, в основном были недоступны для детей.

Благодаря изначальной любви и заботе, а также идее, что их потеря связана с дурным поведением, эти депрессивные люди начинали верить, что, найдя приемлемую форму поведения, они могли бы сделать так, чтобы их полюбили снова. Поэтому, несмотря на свое отчаяние, они бессознательно были уверены в том, что любящий человек не потерян для них безвозвратно, и эта уверенность была основана на том, что они когда-то были любимыми. Их не покидала надежда, что возрождение для них любимых людей возродит их собственные позитивные чувства по отношению к самим себе.

Как-то было замечено, что депрессивные личности проявляют себя, теряя интерес к тому, что их окружает. Юнг объяснял их отстраненность тем, что приравнивал депрессию к интроверсии, необходимой для компенсации избыточной экстравертированной ориентации. В этом смысле депрессия является симптомом или символом, указывающим на давление потребности в переходе к внутренней жизни.

Я обнаружил, что люди, страдающие депрессивными расстройствами, как правило, ведут исключительно экстравертированную жизнь. Вследствие своих особых детских переживаний они развивают экстраверсию в качестве защиты от угрозы потери, ведущей их к дезорганизации, а затем — к жестокой депрессии. Обычно они росли в семье, где им запрещались любые способы понимания окружающих, кроме тех, которые поощряли родители. Поведение, отличное от подчинения родительской точки зрения на реальность, вызывало угрозу потери любви. Вследствие пребывания в такой атмосфере, такие люди становятся чувствительными к удовлетворению потребностей других.

У склонных к депрессии людей это обстоятельство вызывает боязнь интроверсии. Эта боязнь возникает не только из-за страха найти в бессознательном нечто, включающее депрессивный цикл, но и потому, что пристальное внимание к своей внутренней жизни может дать страшные последствия. И взгляд, обращенный внутрь, и вытекающее из него признание собственной уникальной сущности представляют собой акты отделения и независимости. Они являются именно теми качествами, которых больше всего боятся склонные к депрессии люди. Они избегают интроверсии, чтобы защитить себя от угрозы потери любви, и одновременно с. этим по той же причине они чрезвычайно развивают экстраверсию.

Юнгианская идея, заключающаяся в том, что депрессия представляет собой форму патологической и принужденной интроверсии, и близкая ей идея, что депрессия является компенсацией экстраверсии, приводят к некоторым проблемам. Прежде всего, люди в депрессивном состоянии никоим образом не кажутся интровертированными. Совсем наоборот, создается такое впечатление, что у них существует навязчивый бред в отношении собственной никчемности. Такая навязчивость встречается при наличии нервных срывов в экстравертированных попытках через подчинение предотвратить или оттянуть негативные чувства по отношению к самим себе. Пребывают ли они в таком случае в состоянии вынужденной интроверсии, или же это всего лишь другая форма подчиненной экстраверсии?

Многие авторы полагают, что сосредоточенные на собственной личности размышления депрессивных людей являются защитой, отвлекающей их от болезненных ощущений потери, которая представляет реальную проблему1'. Депрессивные личности избегают интровертированных переживаний, которые влекут за собой углубленное исследование бессознательного и осознание источников их тоски. Обычно человек может стать интровертом вследствие болезненного переживания, впасть на время в депрессию, а затем прийти к окончательной адаптации. Однако у человека, склонного к сильной депрессии, все происходит совершенно по-иному. Его внимание отвлекают навязчивые тяжелые раздумья. Депрессивный человек ведет себя именно так, поскольку не научился переносить потери и боль, когда-то став плохим и слабым, впервые подчинившись авторитарному родителю, а затем таким же образом ища своего спасения в отношениях с окружающими12.

В таких случаях экстраверсия выражает некую психологическую силу, предрасполагающую определенных людей к депрессии. Это защита от потери любви. Вместо того, чтобы стать формой интроверсии, депрессия продолжает паттерн, ведущий к чрезмерной экстраверсии. Это две формы уклонения от исследования внутренней жизни.

Депрессивные расстройства представляют собой конечный результат распада системы, одним из выражений которого оказывается экстраверсия. Эта система создавалась для достижения искупления через смирение, подчинение властной фигуре, которая обладала способностью спасать человека, даруя ему любовь и смысл жизни. Когда попытка искупления переживается как провал и снова возникают переживания ранней изначальной потери любви, начинается депрессия. У людей с сильной депрессией даже в это время преобладает экстравертированная ориентация. Они по-прежнему концентрируются на внешнем мире, продолжая свои попытки более успешно распознавать потребности других, чтобы их удовлетворить и заслужить прощение.

В таких обстоятельствах также остается вопрос, является ли экстраверсия, характерная для людей, склонных к депрессии, реальной экстраверсией. Либидо человека совершенно не обязательно будет следовать естественному направлению его интереса на другого. Вместо этого человек учится подчиняться и удовлетворять интересы других, заслуживая их одобрение и доставляя им удовольствие, а вовсе не ради собственного удовлетворения или свойственного ему интереса к внешнему миру.

С клинической точки зрения такая склонность к сильной депрессии вызывает потребность научиться становиться более интровертированным. Людям необходимо помочь встретить страх перенесения потери и ощущения опустошенности, которые они готовы связать с обращением к своей внутренней жизни. Точно так же они нуждаются в понимании, что экстраверсия совершенно не обязательно является функцией их заинтересованности в других или естественной адаптацией к жизни; скорее, она оказывается техникой, применяемой для получения одобрения, в ущерб своим собственным потребностям. Кроме того, депрессивные люди должны понять, что их экстраверсия и депрессия — это только защита от потери. Таким образом, цель анализа сильной депрессии заключается в том, чтобы развить необходимое отношение к требованиям внутренней жизни и к подлинным переживаниям красоты и радости жизни внешней.

Признаком улучшения состояния людей, страдающих депрессией, будет уменьшение их защитной экстравер-тированной ориентации и проявление скрытых признаков интроверсии. Как правило, эти признаки проявляются в осознании человеком своих личных реакций, а не в раздумьях о том, каких реакций ожидают от них другие. Так, например, они начинают обращать внимание на то, нравится ли им другой человек, вместо того, чтобы стараться почувствовать, чего он от них хочет.

Отсюда можно сделать вывод, что депрессия является скорее признаком экстравертированного, чем интровертированного переживания. В приведенной выше цитате из книги "Символы трансфармации" Юнг писал, что депрессия возникает вследствие регрессивного взгляда в прошлое, и "эта регрессия является также вынужденной инт-роверсией". Либидо обращается вспять, то есть регрессирует, перетекает в бессознательное и активизирует события, которые происходили в детстве. Либидо, втекающее внутрь, движется по направлению к субъективному осознанию. Юнг объединил эти две идеи, утверждая, что регрессия — это вынужденная интроверсия. Однако Юнг всюду писал, что регрессия может быть интровертированной или экстравертированной, "либо как отдых от внешнего мира (интроверсия), либо как полет в экстравагантное переживание внешнего мира (экстраверсия)"13.

Регрессия и интроверсия — не синонимы. Поэтому, исходя из юнговской теории либидо, его идеи могут быть переформулированы так: депрессия может быть и экстравертированной, и регрессивной, и данное утверждение лучше соответствует клиническим данным и учитывает опустошенное состояние эго, защитную экстравертиро-ванную ориентацию страдающих депрессией людей и возбужденные регрессией инфантильные конфликты.

Избыточная иррациональная вина и самобичевание страдающих депрессией людей часто возникают вследствие родительской угрозы лишить своей любви непослушного ребенка. Такая угроза обычно направлена на самоутверждение малыша, которое обычно воспринимается родителями как враждебность. Ребенок привыкает связывать свое самоутверждение с тем, что его не любят.

Чтобы добиться послушания, некоторые родители вызывают у ребенка чувство вины, внушая ему, что его неприемлемое поведение делает кого-то из них серьезно больным. Часто такое внушение заставляет ребенка почувствовать, что его справедливо не любят из-за его агрессивности, или же оно принуждает его заботиться о больном, тревожном, депрессивном или страдающем ипохондрией родителе. Тогда маленький человек начинает остро ощущать свою ответственность за проявление к родителю заботы и внимания, так как именно его агрессия стала причиной болезни любимого человека.

У меня в анализе находилась депрессивная женщина, у которой была депрессивная мать. Сначала она объясняла депрессию матери жестокостью отца. Пользуясь одобрением матери, пациентка развивала идею, что она была виновата в том, что не пыталась вмешиваться в родительские ссоры, чтобы остановить отца, избивавшего свою жену. Ей внушили, что ее попытки самоутверждения стали причиной того, что отец избивал мать.

Эта женщина, будучи превосходной танцовщицей, фантазировала про свою карьеру, связанную с танцами и движением. Вместе с тем она избегала учиться танцам и переедала до ожирения. В результате анализа стало ясно, что у нее возникало чувство вины за свою способность с легкостью и без усилий совершать танцевальные движения. Замечания преподавателя танцев остальным ученикам в ее фантазиях заставляли их чувствовать свою неполноценность. Пациентка обвиняла себя в том, что вызывала у других танцоров агрессию и упрекала себя в своей воображаемой агрессии по отношению к ним. Она искупала свою вину тем, что не тренировалась с полной отдачей, а при первой возможности избегала занятий.

Из ее ассоциаций стало ясно, что другие женщины символизируют ее мать, которая, по ощущениям пациентки, впадала в гораздо более сильную депрессию, когда у ее дочери были успехи в школе или же когда она проявляла интерес к внешней деятельности. Ее мать демонстрировала ей, что ощущает угрозу остаться покинутой на милость своего жестокого мужа. Чтобы зацепиться за дочь, мать осыпала ее упреками, заставляя чувствовать себя виноватой, при этом внушая, что ее попытки к собственному развитию были всего лишь проявлением агрессии.

Большинство авторов, пишущих о депрессии, отмечают сходную корреляцию между депрессией, в особенности ее меланхолической формой, и подавленной, загнанной внутрь или насильно сдерживаемой агрессией. Имеет ли эта корреляция причинно-следственную природу, и если это так, то  — какую имено,   — это вопрос дискуссионный.

Некоторые авторы рассматривают депрессию как прямое следствие подавленной агрессии. В частности, Фрейд развивал идею о том, что упреки депрессивных людей в сущности предъявлялись или не к самим себе, а к человеку, которого депрессивная личность любит или чувствует, что должна любить14. Большая часть депрессивных симптомов, по мнению Фрейда, может рассматриваться как результат интернализованной агрессии, которая в действительности предназначена объекту любви. В дальнейшем он утверждал, что депрессивная личность обвиняет себя именно в том гневе, который она чувствует по отношению к другим.

С другой стороны, Ариети полагал, что депрессия не является основной защитой против таких агрессивных аффектов, как власть, ненависть или гнев15. Хотя у склонных к депрессии людей они оказываются подавленными и выражают гнев, направленный на себя, а в действительности люди ощущают его по отношению к другим, — вовсе не эти направленные на себя аффекты являются причиной депрессии. Скорее, подавление этих чувств является следствием вызывающей депрессию психологической установки. Открытое выражение злости на окружающих или демонстративное стремление к власти — именно такие проявления непокорного поведения вызывают тревожность и чувство вины. Депрессивные люди в детстве теряли любовь и получали обвинения в своей негодности при попытках самоутверждения. Так они научились связывать ощущение того, что их не любят, с чувством агрессии и ее проявлениями. Вместе с тем у них появляется чувство вины. В результате они стремятся вернуть утерянное ощущение собственной значимости и возможности получить любовь отвергающих их родителей, подавляя агрессивную компоненту своей личности.

Разрешение этого противоречия представляет собой предмет будущих исследований, но вне зависимости от их результата любая теория, касающаяся депрессии, должна учитывать ее связь с агрессией. Ни одна концепция, не затрагивая агрессию, не может объяснить самые явные и характерные черты депрессии: ощущение вины и упреки, предъявляемые к себе, а в более утонченном варианте — и к другим. Такова основная идея, расширяющая мысли Юнга.

Мой собственный клинический опыт согласуется с концепциями, в которых агрессия считается подавленной прежде всего вследствие депрессивной динамики и лишь во вторую очередь — вследствие обращения ее человеком на самого себя. Многие пациенты рассказывают о своем переживании отношения отцов, которые их любили в младенческом возрасте и сразу бросали, как только дети стали говорить "нет" или проявлять другие признаки своего самоутверждения. Все они пережили потерю, которая ввела их в депрессию, а затем, "увидев" в том, что с ними случилось, следствие своего самоутверждения, старались подавить в себе агрессию с тем, чтобы искупить свою вину.

Одна пациентка чувствовала, что ее депрессивная мать была слишком слаба, чтобы сдерживать свою агрессию. Будучи ребенком, она ощущала, что сразу теряла даже то незначительное одобрение матери, как только у нее начинало развиваться и проявляться самоутверждение. Она подавляла свои личные потребности и подчинялась потребности матери в том, чтобы ее дочь была послушной, уступчивой — и одновременно "независимой", то есть, чтобы дочь не предъявляла к ней никаких претензий. Пациентка вспомнила о том, как она училась держать под контролем свою агрессию, объясняя себе, что проявлять ее очень плохо, и что именно из-за этого ее не любят.

В приведенных выше примерах вследствие подавления пациентами агрессивных эмоций они попадали в подчинение. Последнее было необходимо для того, чтобы получить любовь и одобрение родителей или хотя бы сделать минимальной угрозу их потери. Это изначальное чувство потери, самообвинения и необходимости в искуплении своей вины через подчинение приводит человека к депрессии, а не к подавлению агрессии. Подавление же агрессии является следствием депрессивной психологии, а не вовсе не ее причиной, и в действительности депрессивные люди подавляют в себе почти все сильные чувства, а не только агрессию.

Позиция, которую в таких случаях занимает терапевт, обуславливает его аналитические интервенции. Лично я считаю, что само по себе оказание помощи склонным к депрессии пациентам в осознании их агрессивных чувств ценно по множеству причин, но только одно осознание не может изменить этот паттерн. Реальную помощь им дает понимание, что те условия, которые приводят к депрессивной психологии, одновременно приводят и к отказу от проявления агрессивных аффектов.

Анализируемые должны понимать сущность следующего процесса. Агрессия или другие реакции самоутверждения вызывают страх потери любви и чувство вины. Тогда возникают искупляющие вину реакции подчинения. Подчинение представляет собой сочетание интрапсихической защиты, использующей механизм вытеснения, и интерпсихической защиты, которая проявляется в депрессивных симптомах откровенной слабости и самообвинения. При самообвинении чувство гнева, которое обычно направляется на других, обращается человеком на самого себя.

При меланхолии симптоматическая агрессия, самообвинение и вина оказываются непереносимо жестокими. Юнг признавал существование меланхолической депрессии и слегка лукавил, делая вид, что собирается объяснить ее соматогенетическими гипотезами, в тот период своей жизни, когда полагал, что причиной меланхолии является конституциональное меланхолическое настроение16. Однако он никогда не разрабатывал эту тему досконально, хотя как-то высказался, что причиной меланхолии является не вытягивание бессознательных фантазий, а нечто совсем иное.

Существует важный вопрос, который затрагивает отношение между интенсивной виной и самообвинением при меланхолии и относительно слабыми их проявлениями во время простой депрессии. Этот вопрос связан с более общей темой: являются простая и меланхолическая депрессия независимыми расстройствами с различной этиологией и динамикой, или же они представляют собой разные области одного континуума, где меланхолия оказывается всего лишь более сильной формой, имеющей дополнительную динамику. Выбор терапевтического подхода отчасти определяется ответом на этот вопрос.

Если простая и меланхолическая депрессия существуют в континууме, то есть в непрерывном единстве, то в процессе психотерапии следует ожидать заметного продвижения от меланхолии к простой депрессии. Если же эти формы абсолютно различны, прогресс будет отсутствовать.

Женщина пришла на аналитическую сессию, страдая от недавнего приступа меланхолической депрессии. Во время свидания с. бывшим мужем у нее возникло ощущение абсолютной подчиненности и сильной вины. В результате анализа стало ясно, что она встречалась с ним только из-за своей потребности в ощущении, что она хоть кому-то нравится, а вовсе не потому, что была в нем заинтересована. Откровенно говоря, ее раздражал его эгоцентризм. Она не могла признать, что все негативные мысли и чувства, которые испытывала к себе, в действительности относились к нему. Осознание своих враждебных чувств привело к изменению ее депрессивного состояния. Удар, нанесенный по ее нарциссизму, обусловленный прекращением самообвинения, свидетельствовал о том, что подавленная агрессия обернулась против нее самой, приняв форму самообвинения.

На следующей сессии она почувствовала энергетическую истощенность, полную неспособность себя мотивировать и беспомощность, хотя уже освободилась от меланхолических самообвинений.  Остаточная депрессия привела к конфликту ее негативных чувств. Признание гнева на своего бывшего мужа вытащило на поверхность глубинный конфликт с. внутренним образом матери, который находился в центре переживания, связанного с потерей любви и необходимостью в подчинении для умиротворения отвергающих ее родителей. Несмотря на то, что осознание своих агрессивных чувств означало для нее невозможность их использовать в дальнейшем как основу для самообвинения, этот скрытый конфликт продолжал истощать ее энергию.

Этот случай, как и ряд других, схожих примеров с другими пациентами, наводят на мысль, что меланхолическая депрессия действительно существует в непрерывном единстве с простой депрессией, сочетаясь с самообвинениями, вызванными обращенной на себя подавленной агрессией. Анализ таких случаев позволяет сделать вывод, что тенденция к обращению агрессии внутрь связана с родительской критикой и агрессивным отношением к ребенку. Люди, страдающие меланхолической депрессией, переживали такую критику в более раннем возрасте, более продолжительно и более серьезно, по сравнению с людьми, переживавшими простую депрессию.

Юнг видел разницу в том, чтобы рассматривать депрессию как нормальный процесс и как патологию. Тем не менее, создавая свой терапевтический подход, предполагающий соприкосновение эго с. содержанием бессознательного, необходимое для компенсации односторонней эго-установки, он не отличал нормальную депрессию от патологической.

Юнг даже не акцентировал внимание на том, существует ли какая-то особая психологическая проблема, связанная с тенденцией к наступлению депрессии. Просто он сделал обобщение: какой бы комплекс ни активизировался в бессознательном, он притягивает к себе либидо. Чтобы открыть бессознательный комплекс,  притягивающий к себе энергию эго и создающий депрессию, следует направить регрессирующее либидо в бессознательное. При этом предпочтение отдается всевозможным фантазиям: рисованию, скульптуре и другим средствам объективации. Предполагается, что, интегрируя содержание бессознательного при поддержке аналитика, пациент высвобождает либидо, в котором это содержание проявляется, и тем самым облегчает свою депрессию. Однако клиническая практика указывает на то, что человек, страдающий серьезным депрессивным расстройством, будет просто продуцировать навязчивые негативные мысли и образы.

Аналитикам гораздо полезнее знать, какой именно конфликт и динамический паттерн ассоциируется с депрессивным расстройством, чем просто поддерживать контакт с бессознательным, и использовать это знание для собственной ориентации. Понимая этиологию и особенности динамики этого расстройства, аналитик может выбирать в огромном материале бессознательного, предъявляемого на сессии, тот, который наиболее соответствует состоянию анализируемого. Иначе существует равная опасность интерпретации или избегания интерпретирования бессознательного материала, в основе которого лежит сопротивление пациента или собственный невротический перенос аналитика.

Кроме того, при терапевтической работе с депрессией следует принимать во внимание то, как реагирует на бессознательное эго депрессивного пациента. Исследование содержания бессознательного часто приводит к дальнейшей депрессии. Это происходит вследствие того, что у депрессивного пациента существует ассоциативная связь между его собственным существованием и потерей любви. Интерпретации приводят анализируемого либо к подчинению точке зрения аналитика, либо к появлению характерных для депрессии комментариев, которые высказываются специально для того, чтобы заставить аналитика почувствовать свою беспомощность.

Ошибки в различении нормальной депрессии от патологической могут привести не только к неверным шагам в в лечении, но и к его полному провалу. Работая с трансформирующей депрессией, аналитик должен оказывать поддержку и давать содержательные интерпретации. Серьезные депрессивные расстройства требуют другого подхода к лечению. В ответ на послушное поведение депрессивные пациенты ожидают поддержки, любви и одобрения — такой паттерн образовался и укрепился у них с раннего детства. В подобных случаях ключевую роль играет динамика переноса и контрпереноса. В ответ на подчиненное поведение к аналитику предъявляются настоятельные требования взять на себя роль авторитарной родительской фигуры. Удовлетворение этого требования воспроизводит выученное с детства патологическое уравнение, которое гласит, что депрессивное поведение будет вознаграждено любовью и поддержкой. В таких случаях особенно важны интерпретации переноса-контрперено-са, которые привносят в сознание характерную динамику, связывающую депрессивную симптоматику с родительской любовью.

Реакции переноса и контрпереноса, возникающие в процессе анализа депрессивных пациентов, отличаются многими характерными признаками от подобных реакций пациентов с другими расстройствами. В главе 5 я уже говорил о связи, существующей между идеализацией и депрессией. Здесь мне хочется обсудить реакции аналитика на конфликты депрессивного пациента, связанные с его зависимостью.

Люди, страдающие сильной депрессией, очень зависимы, что вызывает у них очень серьезные конфликты. У них возникают сильные ассоциации, уходящие корнями в раннее детство, связанные, с одной стороны, с потерей любви при попытках независимого поведения, — а с другой — с возможностью получения ее вновь, попадая в зависимость от других. Их конфликты, как правило, проявляются в переносе двояко: либо анализируемый становится слишком зависимым, либо он получает исключительную, но мнимую независимость.

Слишком зависимые пациенты делают аналитику категоричные заявления. Они становятся требовательными, критичными и злыми, если аналитик не может ответить соответствующим образом на их беспомощность: дать совет, установить контроль или проявить свою заботу каким-то иным образом. Они не видят в интерпретациях адекватного выражения заботы и поддержки. Наоборот, они ощущают, что аналитик им не помогает: их состояние ухудшается, и депрессия даже усиливается. Аналитик должен что-то сделать,а не только интерпретировать.

Реакции контрпереноса, которые обычно возникают у аналитика, связаны с ощущением вины и некомпетентности. Аналитику хочется знать, достаточно ли того, что он сделал, и тогда он удваивает свои усилия, добиваясь точной и сильной интерпретации, которая может катализировать прорыв и облегчение страданий пациента. Такая интерпретация тоже отвергается, ибо интерпретация — это совсем не то, чего пациент хочет. Аналитик чувствует свою некомпетентность и неадекватность, и в конце концов у него появляется раздражение. Вслух или про себя аналитик обвиняет пациента в том, что тот не дает ему возможности достичь желаемого эффекта с помощью "хороших" интерпретаций. Часто аналитик может считать депрессию слишком серьезной и видит необходимость в ее облегчении, прежде чем эффективно применять интерпретативную терапию. В таких случаях он может рекомендовать кратковременный прием антидепрессантов.

Дальнейшее осложнение таких реакций контрпереноса связано с неприкрытой и ярко выраженной зависимостью, возникающей при идентификации аналитика с воспитывающим аспектом Великой Матери, когда он старается оказать пациенту эмоциональную поддержку. Аналитик думает, что если пациент однажды почувствует, что его любят, он с готовностью примет инсайты аналитика. Опыт показывает, что это не действует. Несмотря на возможность кратковременного улучшения, длительный исцеляющий эффект отсутствует. У аналитика, который идентифицируется с героем или архетипом спасителя, возникает очень сложный контрперенос.

В таких случаях аналитик должен понимать, что он переживает те же чувства, что и анализируемый. Депрессивные чувства аналитика, связанные с потерей любви, виной и некомпетентностью и, одновременно с ними, — раздражение на себя и на пациента — точно такие же, как у пациента. Аналитик потерял любовь, потому что не соответствовал требованиям пациента или не отдавал должного подчиненному поведению последнего. Аналитик чувствует вину и некомпетентность и раздраженно обвиняет пациента, поскольку зависит от его одобрения, избавляющего его от депрессивных чувств. Разумеется, таким образом у аналитика повторяется детская парадигма пациента и проявляется динамика, связанная с образами родителей, существующих в бессознательном пациента.

Аналитик прежде всего должен все это понимать, а потом упорно и настойчиво указывать пациенту на то, что тот чувствует себя не способным к конкуренции ребенком, о котором нужно заботиться и которого когда-то приучили к тому, что, в конце концов, кто-то возьмет на себя ответственность, если он окажется беспомощным. Если пациент демонстрирует абсолютную истинную беспомощность, аналитик должен снова отметить, что это происходит потому, что самодостаточность заставляет пациента чувствовать себя нелюбимым, поскольку беспомощность и зависимость в прошлом помогали ему получить некоторую долю любви.

Другой тип пациентов, склонных к депрессии, представляют собой люди, которые являются столь же зависимыми, но при этом упорно сопротивляются своей привязанности к аналитику. Такие люди всего лишь слишком хорошо осознают свое чувство исключительной зависимости. Иногда они даже его признают, но при этом сразу добавляют, что ненавидят это чувство и не хотят ему поддаваться. Они часто бравируют своей независимостью, если находятся не в самой глубокой депрессивной яме. У них всегда существует, по крайней мере, один родитель, страдающий серьезной депрессией, как правило, мать. С раннего возраста они понимают, что их матери не могут перенести их потребность в зависимости и в ответ от них отстраняются. Матери учили их быть независимыми, но делали это, устанавливая зависимость. То есть дети учились всегда поступать независимо, даже если они ощущали свою зависимость: только тогда их никогда не покинет мама. Их независимость становится формой подчинения в обмен на любовь.

Одна пациентка, имевшая депрессивную мать, с малых лет вела домашнее хозяйство целой семьи. Она готовила еду и убирала в доме, поскольку мать не могла этого делать. Выполняя все функции домашней хозяйки, дочь чувствовала молчаливое одобрение находившейся в депрессии матери. А другая моя пациентка вспоминала, что очень рано стала независимой, так как поняла, что мать только глубже впадала в депрессию всякий раз, когда дочь становилась от нее зависимой. Она тоже взяла на себя всю работу по домашнему хозяйству, желая содержать дом в порядке.

Такие пациенты проживают этот паттерн с аналитиком. Ощущая свою зависимость на ранних стадиях анализа, они проявляют ее, только впадая в глубокую депрессию. Впоследствии они ненавидят себя за проявленную слабость. Они всячески стараются вновь утвердиться в своей независимости, как только могут. В своих фантазиях переноса они воображают, что аналитик действительно от них этого требует, как раньше требовал их депрессивный родитель.

Реакции контрпереноса на таких анализируемых отличаются от тех же реакций на откровенно зависимых пациентов. В данном случае аналитик переживает горячее желание той самой зависимости, которую пациенты в себе ненавидят. Аналитик старается им объяснить, что зависимость от других — это нормальное явление, а поэтому нет никаких причин в том, чтобы ненавидеть себя за это. Выбор аналитиком того или иного подхода в той или иной степени часто основан на его собственной бессознательной потребности в ощущении своей нужности. Такое поведение защищает его от тревожности, которая может появляться, если пациент больше не испытывает нужды в аналитике.

Кроме того, таким реакциям не хватает существенной психологической динамики, необходимой для работы с такими пациентами, то есть получается так, что поведение пациентов оказывается зависимым изначально. Их "независимое" поведение полностью подчинено фантазиям о том, кем хочет их видеть депрессивная мать (аналитик). Эти пациенты с присущей депрессивным людям экстраверсией забывают о своих собственных потребностях и демонстрируют независимое поведение, обусловленное своими чувствами и своим восприятием. Тем самым их поведение становится косвенно зависимым, таким же подчиненным поведением, к которому их приучили в детстве.

В качестве примера такого отношения может послужить пара депрессивных людей, в которой мужчина занимал позицию слабой и зависимой стороны. Женщина выступала в качестве сильного независимого партнера; такую же роль она играла в отношениях со своей депрессивной матерью. Женщина постоянно негодовала, что ей приходится быть сильной и независимой, не имеющей никакой возможности в удовлетворении своей потребности в зависимости, но при этом она опасалась, что ее муж рассердится и уйдет, как в свое время поступила ее мать. Плюс ко всему она чувствовала к себе неимоверную ненависть, как только ее поведение становилось зависимым. Когда она начала осознавать, что ее независимое поведение в отношениях с мужем в действительности являлось продолжением ее подчинения и зависимости от депрессивной матери, она смогла получить определенный инсайт относительно своих конфликтов, связанных с зависимостью-независимостью.

Основная тема искупления имеет большое значение для страдающих депрессивными расстройствами. Депрессивные личности пытаются спастись от людей, которые угрожают им лишением любви или же просто ее их лишают. Кроме того, они стремятся спастись от людей, в отношении которых у них появляются фантазии, что они лишат их любви. Текущее переживание символизирует многие значительные первичные потери в детстве. Процесс искупления через подчинение направлен на то, чтобы превратить другого человека в спасителя, трансформировать его из плохого и нелюбящего в хорошего и любящего. И если депрессивная личность добивается в этом успеха, у нее облегчается ощущение ненависти к себе, вины, беспомощности и безнадежности.

В этом процессе интересно то, что такой механизм часто работает по крайне мере временно. Значимый другой может спасти депрессивного человека от сиюминутного страдания. Тогда депрессия уменьшается, и депрессивная личность переживает вполне приемлемые чувства по отношению к себе и внешнему миру. Терапевт, который, руководствуясь проявлением любви и поддержки, помогает депрессивному пациенту выйти из депрессии, обычно чувствует себя вполне удовлетворенным. Но, к сожалению, так называемое "исцеление" не является окончательным. Очередная реальная или воображаемая потеря приводит к следующему депрессивному срыву. Что еще хуже, — подчиняясь мыслям других — или тому, что депрессивной личности кажется их мыслями, депрессивный человек страдает от потери собственной души. Таким образом человек держится за факсимиле любви, одновременно отчуждаясь от ощущения самого себя. Это делает его еще более уязвимым и зависимым от других в надежде обрести смысл своей жизни и узнать ее ценность. Такова выгодная сделка, которую совершает депрессивная личность.

Процесс искупления и возрождения депрессивного человека полностью противоположен цели и смыслу искупления и возрождения, понимаемого с точки зрения христианства, алхимии и волшебных сказок. Юнг указывал на то, что и в христианстве, и в алхимии возрождающаяся ценность Самости проецируется в одном случае на Христа, а в другом   — на lapis (философский камень)17.

Страдания искупления, которые в христианстве приводят к примирению человека с Богом, переносятся на отдельный божественный образ. Алхимики приписывают страдания и потребность в искуплении божественной душе, заключенной в тюрьму материи. Тяжкий труд искупления, деяние совершает алхимик, личное спасение которого становится единичным проявлением освобождения anima mundi (мировой души —В.М.). Страдания героев волшебных сказок выступали в качестве отличительного признака наложенного заклятия или колдовства. Фон Франц утверждает, что наложенное заклятие является психологическим аналогом невроза, возникающего вследствие односторонней эго-установки18. В таком случае избавление представляет собой функцию инстинктивно "правильной" реакции. Оно становится возможным только в соединении со всей ситуацией в целом через Самость.

При таких обстоятельствах целью искупительных страданий становится укрепление связи с Самостью. Но для депрессивной личности смысл искупления появляется не в результате связи с Самостью, а через установление связи с родителями или спроецированными родительскими образами. Цель работы по искуплению заключается именно в восстановлении связи с фигурами родителей; в этом процессе связь с Самостью приносится в жертву. Вопрос: "Почему так происходит?" влечет за собой вопрос, который был поставлен раньше: почему одни люди реагируют на связь с бессознательным адаптивной депрессией, тогда как другие   — депрессивным расстройством?

В процессе их личностного роста эго должно достичь адекватного отношения между внешним окружением и бессознательным. Развитие эго можно рассматривать в качестве последовательности дезорганизующих явлений, возникающих вследствие компенсаторного переживания, которое может сопровождаться нормальной депрессией. Она приводит к последующей интеграции эго на более психологически адаптивном уровне. Новая организация эго позволяет ближе подойти к Самости. Депрессии, которые сопутствуют этому процессу, адаптивны и несут в себе элемент творчества.

Выступая в качестве структуры личностной идентичности, эго несет в себе консервативную тенденцию, но в качестве телеологически ориентированной психологической структуры оно непрерывно трансформируется. Трансформация означает актуализацию Самости в мире феноменов. Этот процесс, направленного изменения Юнг называл процессом индивидуации.

Существенной частью этого процесса являются внимание эго требованиям Самости и капитуляция перед ними. Эго необходимо принести в жертву свое поведение и ценности, обусловленные его окружением, а как только появится возможность, — воспринять инстинктивный ответ, характеризующий целостную личность. В процессе такого соединения важно иметь соответствующую связь с архетипом героя. Если герой мыслится не в качестве символа эго, а, как полагает фон Франц, в качестве эго-сози-дающей функции Самости, то он становится олицетворением эго, обладающим инстинктивно правильным ответом на ситуацию. В основе этого ответа лежит восприятие Самости19. Только путь, соответствующий правильному ответу, в волшебных сказках приводит к снятию с эго колдовского заклятия. Эго высвобождается от ограниченного одностороннего состояния, в котором оно до сих пор пребывало, и теснее приближается к Самости. Оно все дальше идет по пути индивидуации.

Однако этот процесс не касается людей с депрессивными расстройствами. Вместо подчинения внутренним требованиям Самости депрессивные личности подчиняются требованиям личных родительских образов. Это происходит вследствие того, что эго-идентичность не имеет никакой связи с Самостью. При активизации эго-созидающей функции Самости, выраженной в архетипе героя, склонные к депрессии личности впадают в расстройство. Активное проявление Самости мгновенно и бессознательно вызывает детскую парадигму. Чтобы получить любовь, ребенок должен соответствовать родительским идеалам и отражать их значимость, а не значимость Самости. Самоутверждение, возникающее у ребенка из врожденного чувства правильного ответа на ситуацию, сталкивается с отстранением "любящего" отца или депрессивной матери. Вслед за потерей любви возникает самообвинение и другие одобряемые родителями симптомы депрессии. Подчинение требо-' ваниям родителей приносит спасительное облегчение. Спустя какое-то время ребенок привыкает к тому, что само-осознание и обращение к Самости приводят к депрессии, тогда как экстраверсия, удовлетворяющая требованиям других, ее предотвращает. В результате исключается возможность независимого роста эго, которое моделируется в соответствии с ожиданиями родителей и стереотипами культуры.

Подчинение требованиям окружения — необходимая стадия в развитии любого эго, на которой вырабатывается способность адекватного поведения в коллективе. Однако само по себе такое подчинение ведет к бесплодному конформизму "хороших деток". Главное, что они теряют, — это способность говорить "нет". Даже в тех случаях, когда по практическим соображениям человек должен отвергнуть Самость, очень важно не только обладать способностью переносить напряжение от сознательного отказа от истинной потребности, но и не терять способности к ощущению грусти и потерь. Тогда внутренняя дисгармония становится намного меньше, ибо, по крайней мере, имело место признание Самости.

Одна из главных задач терапии заключается в оказании помощи пациенту в осознании его стремления избежать депрессии, жертвуя отношениями с Самостью. Символ жизни депрессивной личности — подчинение превосходящей силе во имя сохранения любви — является основным религиозным мотивом. Он разыгрывается на личностном уровне при подчинении эго изначальным носителям спроецированной Самости, называемым родительскими образами. Депрессивные личности ощущают временное облегчение, ибо такое подчинение несет в себе эффект искупления. Депрессия уходит в тень, поскольку человек принес в жертву ощущение собственной ценности, которое он должен был найти в отношениях с Самостью. В обмен на факсимиле родительской любви человек пожертвовал любовью к Самости.

Пациенты, имеющие депрессивные расстройства, по-разному понимают свое состояние. Они видят необходимость в подчинении, но переживают ее на уровне симптома. Они должны научиться прислушиваться к Самости и чувствовать свой внутренний отклик. Им следует махнуть рукой на симптом, на отчаянную попытку выиграть родительскую любовь в обмен на подчинение и раскрыть объятия символу, Самости. Истинное возрождение приходит от подчинения самому себе, а не от покорности родителям.

Женщина, страдавшая от депрессии на протяжении всей своей жизни, едва получив ощущение этого различия, решила бросить анализ. Она чувствовала, что терапия отвечала ее интересам и имела для нее огромное значение. Пациентка вела уединенный образ жизни, и часть ее личностного роста составляли обязательства перед самой собой в своем внутреннем развитии, на которое сильно повлияли аналитические отношения. Однако у нее возникли серьезные материальные затруднения, и после долгих размышлений она решила, что должна пожертвовать анализом.

Несмотря на ожидаемую потерю, у нее не возникло депрессивных реакций. Напротив, она переживала нормальные чувства потери и печали. Это было важным психологическим достижением.

В последнюю сессию перед окончанием анализа у нее возникло спонтанное ощущение, что, несмотря на возникающие серьезные денежные затруднения, ей следует продолжать анализ. И при этом немедленно впала в депрессию. Сначала ее реакция была для меня непонятной. Депрессию можно было ожидать в тот момент, когда она собралась уходить, а не тогда, когда решила остаться.

В процессе обсуждения прояснилась следующая ин-трапсихическая динамика. В тот момент, когда у пациентки возникло спонтанное желание продолжать анализ, она чувствовала, что оно правильно. Это ощущение пришло из хорошего внутреннего источника. Вслед за ним немедленно возник образ гневной фигуры родителя, взбешенного ее капитуляцией.

"Капитуляцией перед кем?" — спросил я. "Перед необходимостью в своем личностном росте, — ответила она. — Этот образ взбесился, потому что вместо того, чтобы сдаться ему, я сдалась самой себе. Поэтому я оказалась в депрессии. Делая что-то хорошее для себя, я впадаю в депрессию".