Ютта, если правильно поняла ваш вопрос, то он о том, как эго одновременно может быть отделённым и связанным от чего-то, обладающего большей энергией, чем он сам, что помогает стать эго самостоятельным. Мне кажется, здесь большую роль играет то, что человек создан по образу и подобию Бога, то есть эго в какой-то мере это маленькая самость, фон-Франц писала про маленький шар, включенный в большой. Примерно похожая тема как маленький ребёнок вырастает и отделяется от родителей, сохраняя связь с ними. Вначале он слит, затем во многом тождественен, затем индивидуален и тождественен одновременно.
С точки зрения Китса, невинная душа, божественная субстанция, или искра, формируется страданием, по мере того как она проходит через боль и беды этого мира. Согласно этой точке зрения, мы все начинаем с единства человеческого и божественного, с состояния слияния, но процесс нашего развития как отдельной личности – это истощение или опустошение нашей «божественности» (kenosis) и обретение человеческой индивидуальности и ограничений. Наше развитие представляет собой потерю того первоначального ощущения единения в райском саду и переход к двойственности (twoness). Развиваясь, мы неизбежно становимся центрированными на себе и самосознании. Мы покидаем сад нашей невинности и теперь, познав добро и зло, живем в изгнании – «к востоку от Эдема», сознающие, но отчужденные.Такое отчуждение от своей природной сути, видимо, является необходимой и неизбежной расплатой за становление сознания. Все же внутри нас остается частица первоначального единства, которая жаждет вернуться к той великой духовной реальности, из которой мы вышли и о которой мы забыли. Этот отблеск божественного сияния мы называем душой. Памятованию души о своих истоках воздается должное во многих религиозных и мифологических историях всего мира, а также в сновидениях современных людей. Одной из самых красивых культурных версий является иранская гностическая история «Гимн жемчужине», найденная в апокрифических «Деяниях апостола Фомы» (Jonas, 1963: 112f), где главный герой покидает свое небесное жилище, низвергается в «Египет» (этот мир), утрачивает память о своем небесном предназначении. Получив послание от своего отца, он должен пробудиться и вспомнить свое божественное происхождение и участь. Он не помнил, кем он является на самом деле, пока не услышал обращенный к нему призыв из другого мира.Аналогичный процесс может происходить в глубинной психотерапии с теми, кто пережил раннюю травму. В психоанализе люди снова и снова проживают свою историю, чтобы интегрировать разрозненные части своего прошлого я, и в течение всего этого времени они ищут новый объединяющий паттерн, новый центр, который сможет изменить их видение самих себя. Они ждут такого послания – такого восстановления воспоминаний, которое выведет их за пределы личной памяти к более глубоким основам, и через это обрести смысл своей жизни, когда все остальное уже утратило его. Иногда «послание» приходит в сновидении. Мы увидим драматические примеры этого в главах 4, 7 и 9.На психоаналитическом языке развития объектных отношений и теории привязанности это звучало бы так: невинная душа, нисходящая в сферу реальности, ограниченной пространством и временем, при нормативном протекании этого процесса, в своем стремлении к опыту, встречает умеренно эмпатичное окружение, и тогда душа поселяется в теле, формируется надежная привязанность. Винникотт описал этот процесс как «вселение» (indwelling) психики в сому – таинство, которое происходит, когда мать «раз за разом знакомит друг с другом психику младенца и его тело» (Winnicott, 1970: 271).В результате ребенок совершает опосредованный отказ от всемогущества в пользу принципа реальности, от невинности он переходит к опытности. Это всегда сопровождается болезненным крушением иллюзий (Kohut, 1971), но «достаточно хорошее» материнство означает, что это не происходит слишком быстро и что любая утрата всемогущества и грандиозности компенсируется структурированием психики или укреплением Эго. Наряду с психосоматическим воплощением, еще одно приобретение в ходе такого оптимального процесса – то, что Винникотт (Winnicott, 1964: 112) называет «персонализацией», при этом подразумевая становление я как когерентной структуры, как целостной личности. Целостная личность – это психосоматическое единство, которое содержит жизненную искру в центре своего интегративного духовно-телесного бытия. Глава 5 посвящена психосоматической целостности – тому, как защитная система ее искажает и как глубинная психотерапия дает надежду на ее восстановление.Читатель заметит, что есть нечто таинственное, даже духовное в концепциях Винникотта о персонализации и «вселении». Винникотт не уточняет, что именно нисходит в сому при посреднической роли матери. Иногда он называет это «разумом» (mind), иногда «психикой» (psyche). Однажды он даже осторожно предположил, что это можно рассматривать как «самость, которая отлична от Эго [но] – это личность, которая является «мной», только мной, которая является всем… и обнаруживает себя естественным образом помещенной в тело, но может… стать диссоциированной от тела» (Winnicott, 1970: 271)--------Калшед.
«Когда моё сердце перестало биться, я почувствовал себя так, будто бы я круглый мяч или маленький шарик, а я сам нахожусь внутри него. Я просто не могу это описать так, чтобы Вы поняли». [9] Это изображение особенно бросается в глаза, т.к. по всей видимости, оно описывает «правильное» («должное») отношение эго к самости, т.е. то, в котором эго является частью целого, но в то же время оно едино с этим целым. Именно отношения между эго и Самостью пытался построить Юнг в каждом анализанде, занимаясь глубинной психологией на протяжении всей жизни. [10] Отождествлённое с Самостью эго страдает инфляцией. Если же эго становится слишком далёким от самости, погружаясь в желания, надежды и опасения, оно теряет себя в мире. Приведённые выше примеры иллюстрируют необычные и даже парадоксальные отношения между очищенным эго и Самостью. Иногда происходит слияние эго и Самости, но в остальное время эго и Самость разделены, как если бы маленький шарик был включён в большой. До тех пор, пока эго не очищено, оно переживает себя как отделённое от Самости, очищенное эго же в значительной степени слито с Самостью. Однако осознание эго себя, которое необходимо для восприятия Самости, кажется непрерывным. Юнг говорил, что эго является неотъемлемой частью Самости, и оно может быть использовано как часть, заменяющая целое, когда в памяти откладываются значимые осознания. Но когда мы хотим сделать акцент на психической совокупности, лучше использовать термин «Самость». В нём не стоит вопрос противоречивого определения, но он отличается от стандартной позиции. [11]Мария-Луиза фон Франц«О снах и смерти
"..Юнг (1942а) говорил, что эго на службе Самости – «представитель Самости на земле». Он называл Самость «Большей Личностью», до конца не познаваемой, связанной с универсальным ощущением космического единства; неудивительно, что он связывал ее с образом Бога внутри нас. Он шел дальше и описывал самореализацию в религиозных или метафизических терминах как инкарнацию Бога. Юнг рассматривал Бога в психологических терминах как архетип; в психике должно быть что-то, что резонирует с многочисленными образами божества, существовавшими на протяжении всей истории человечества. Однако, он уточняет:
«Психология… не может делать метафизических выводов. Она может лишь установить, что символизм психической целостности совпадает с образом Бога, но не может доказать, что образ Бога и есть сам Бог, либо что самость занимает место Бога» (Jung 1951, para. 308).
Юнг (1931) говорит, что мы часто ошибочно принимаем эго за Самость вследствие той пристрастности, которая побуждает нас всех жить, опираясь на эго, и которая является следствием переоценки сознательной психики. Эго приходится страдать, чтобы позволить Самости выразить себя. Юнг считает, что практически во всех процессах индивидуации действует миф о герое. Он признает, что
«индивидуация – это героическая и часто трагическая задача, сложнейшая из всех, включающая в себя страдание эго: обычный эмпирический человек, которым Вы когда-то были, принимает на себя тяжкий судьбоносный груз – он должен отдаться чему-то большему и лишиться столь ценной для него свободы воли. Он, так сказать, страдает от насилия над собой со стороны собственной же самости» (1942а, para. 233).
Он продолжает:
«В человеческой природе заложен непобедимый страх самосознания. Но именно самость толкает нас к нему, требуя жертв и принося себя в жертву нам» (Jung 1942, para. 400)...
...Эдингер (1972) утверждает, что все мы рождаемся в состоянии инфляции, когда эго идентифицировано с самостью. Столкновение с реальностью приводят к росту и сепарации эго. Опыт отчуждения и сепарации эго-Самость продолжает повторяться и во взрослой жизни. В то же время у нас есть и повторяющийся опыт воссоединения Самости с эго, что поддерживает целостность личности. Если этот механизм не работает, и эго не способно взаимодействовать с проявлениями Самости, нарушается жизненно важная связь между эго и Самостью. Это отчуждение от собственных глубин, от своего ощущения самости, прокладывает путь развитию нарциссического расстройства. Эдингер подчеркивает, что процессы сепарации и воссоединения эго-Самость не линейны, это сменяющие друг друга в течение всей жизни циклы. Однако, он также утверждает, что в первой половине жизни эти циклы воспринимаются как чередование инфляции и отчуждения. Но затем, во второй половине жизни, появляется третье состояние, когда ось эго-Самость достигает сознания; это состояние характеризуется сознательным диалектическим отношением между эго и Самостью.
....
«Индивидуация: поиск себя в анализе, риск, жертвоприношение». Мартин Шмидт,
Отрывок из книги Пола Кюглера «Вторжения в Немыслимое»
Одним из наиболее важных вкладов Юнга в западную историю субъекта было его осознание того, что в рамках личности имеет место не один, но два субъекта, что в те годы (1920ые) представлялось радикальной новой идеей. Юнг считал эго сознательным субъектом и артикулировал свою мысль о второй, более первичной психологической структуре, которая бы включала в себя сознательноеибессознательное измерения психики. Этого высшего другого субъекта Юнг назвал самостью. Эго в его отношении к самости занимает такое же положение, какое соответствует роли субъекта по отношению к дискурсу в случае критической теории. И поскольку картезианский субъект уступил своё онтологическое первенство языку, так и эго уступило своё первенство самости.
Самость была концептуализирована как инстанция, находящаяся в рамках психики и превосходящая эго, направляющая личность к взрослению и завершенности. Стремясь к репрезентации целостности психики, самость функционирует как само-регулирующееся образование, внутренняя система самопомощи. И хотя Юнг рассматривал самость ответственной за психическую целостность, создание личных ценностей, самоутверждение и индивидуацию, он, тем не менее, также признавал, что концепция самости является теоретическим домыслом:
«На данный момент я не обнаружил никакого устойчивого определенного центра в бессознательном, и я не верю, что такой центр может существовать. Я верю, что то, что я называю Самостью, является идеальным центром… мечтой о целостности»1.
Юнгианская концепция самости лежит между модернистским понятием субъекта и пост-модернистским понятием дискурса или, возможно, бытием языка у Хайдеггера. И хотя своеобразное понятие самости отличается от того, что из себя представляет модернистский «субъект», оно всё равно несёт на себе ряд его характеристик: привилегированное положение, стремление к целостности, значение единства и исключительной идентичности.