"В тот час, когда священный свет вопрошает тень..."

Мысли в море

"...Корабль плывет между островами. Море спокойное, словно его и нет. Одиннадцать часов  утра, и не знаешь,идет ли дождь. Путешественник мысленно переносится в прошедший год. Как будто бы он вновь пересекает океан в ночной тьме: вспоминает порывистый ветер, порты, вокзалы, свой приезд на Масленицу, дорогу к дому, когда он холодным взглядом смотрел сквозь забрызганное грязью стекло на неприглядные картины народных гуляний. Скоро его будут заново знакомить с родными, друзьями, окрестностями, а потом опять придется уехать. Горечь краткого свидания, словно человеку дано обнять свое прошлое! Потому-то возвращение печальней отъезда. Путешественник возвращается домой как гость, он чужд всему, и все ему чуждо. И служанка не уносит его дорожный плащ, а оставляет на вешалке. Ведь ему опять придется уехать! Вот он вновь садится за стол в кругу семьи, как случайный гость, от которого не знают, чего и ждать. Их и родными не назовешь! Ведь у прохожего, которого они привечают, в ушах все еще звучит грохот поездов и шум моря, его шатает, словно во сне, от морской качки, и море, которое он еще чувствует под ногами, вскоре опять унесет его. Он уже не тот человек, которого вы когда-то провожали на роковом берегу. Разлука свершилась, и началось изгнание, которое теперь следует за ним по пятам..."

ОТВЕТ МУДРОГО ЦИНЬ ЮАНЯ

Премудрый Цинь Юань на склоне лет,
Когда чародей предложил свести его годы к цифре два, сказал в ответ:

– Я знаю все о Весне, я знаю, как Лето продолжительно до изнеможенья.
То, что мне теперь подобает понять, именуется Осенью, вне сомненья.

Не должен ли я подтвердить, что созревает все, что скрыто, и все, что на виду?
Что не преминул приобрести свою форму, цвет и вес каждый плод в моем саду?

Лицо мое, как рукопись на шелку, глядит на меня из зеркал,
И нет часа, чтобы усердный писец новых знаков в нее не вписал.

Как же мнe не покориться столь искусной и властной руке?
Я не оставлю этого чтенья на самой важной строке.

Почему мы считаем концом то, что в действительности – возникновенье?
С надеждой и наслажденьем я предаюсь леденящему дуновенью.

РЕКА

Выразить реку с ее водой – это нечто:
                                      это не что иное, как огромное непобедимое влеченье
И не что иное – на карте или в мысли, – как все без пропусков: поглощенье
Явного и вероятного по ходу теченья.

И никакой задачи, кроме горизонта – да моря где-то вдали, как счастье.
И соучастье рельефа в этом весе и страсти.

И одно усилие – кротость, и одно терпение – связь, и одно орудье – разум,
                                                                                  и одна свобода, и она не что иное,
Как вечно впереди меня идущая встреча с неизбежностью и строем.

Не шаг за шагом, но всей массой сразу, всей, какая растет, тяжелеет; идет
Материк за мной: захваченная мыслью земля дрогнула и двинулась вперед.

Всеми точками своего бассейна – а это мир – и всеми фибрами своего дыханья
Река созывает к себе все, что необходимо для нарастанья.

Грохочущий каменистый поток – или ключ с целомудренных гор,
                                                                                              сверкающий в череде святых теней,
Или настой пахучих болот, от которого овцы делаются жирней, –

Главный замысел, сколько хватает глаз, обогащается от случайностей и противотоков.
И артерия бредет путем своим, не беспокоясь фантазиями притоков.

И вертит мельницы, и города на ее берегах – один за другим – становятся прекрасны и объяснимы.
И тащит всей силой весь этот мир, судоходный, плавающий и мнимый.

И последний порог, как первый, как все, преодоленные в свой черед,
Волей всей земли, идущей за ней, – не сомневайтесь, она возьмет!

О Премудрость, однажды увиденная! Разве не за тобой я пустился в путь с юности моей начальной?
И когда я сбивался и падал, разве не ты поджидала меня с улыбкой терпящей и печальной?

Чтобы снова мало-помалу я встал, преследуя непререкаемое твое молчанье.
Это ты была, в час спасения моего, это лицо твое, высокая дева, первая, кого я встретил в Писанье!

Ты как второй Азария, взявший Товию в свое попеченье.
Стадо твое из единой овцы не наскучило тебе на мгновенье.

Сколько же стран мы вместе минули! сколько происшествий и лет!
И после долгой разлуки – радость этих встреч, светлей, чем свет!

И вот уже солнце так низко, что можно, кажется, дотянуться рукой.
И так длинна твоя тень, что, как сама дорога, ложится за тобой.

Сколько хватает зренья, лежит она за тобой и она – твой след.
И для того, кто глаз с тебя не сводит, нет головокруженья и сомненья нет.

Лес или поле, превратности разных мест, ливень, завеса дыма –
Всё в присутствии лица твоего делается золотым и различимым.
И я всюду пойду за тобой, как за матерью боготворимой.

о поэтическом вдохновении

Я с большим интересом прочел, или, вернее, перечел, две ваши книги, “Чистая поэзия” и “Молитва и поэзия”, затрагивающие глубочайшие проблемы духа и самовыражения. Это труды поистине сократические — они ставят больше вопросов, чем дают ответов, но вопросы так хорошо сформулированы, что от них невозможно отделаться простыми отговорками. Никто не любит, когда его “расспрашивают” в такой резкой и вольной манере, и раздраженное замешательство людей, подверженных предрассудкам, вполне объяснимо и сродни тому раздражению, которое испытывали собеседники старого ловца душ. По существу вы тысячу раз правы, и я даже не понимаю, о чем, собственно, идет спор. Поэзия, как гласит расхожая истина, — это продукт “поэтического дара”, больше отвечающий нашему воображению и чувствам, нежели рассудку. Это не означает, что разум, вкус и, главное, чувство меры не играют в творчестве никакой роли, но они отходят на второй план, служа ему опорой и контролируя его. Поэзия выражает определенную потребность созидания, она воплощает в словах наши представления о мире и наши взгляды на ту или иную вещь. Поэтому воображение должно питаться живым и сильным представлением — пусть не очень отчетливым и несовершенным — о предмете, который она хочет облечь в поэтическую форму. Кроме того, необходимо, чтобы мы испытывали желание по отношению к этому предмету, чтобы нас подстегивали тысячи мелких разрозненных прикосновений и призыв откликнуться самовыражением на впечатление. Произведение искусства есть результат совместных усилий воображения и желания.

Слово “вдохновение” можно употреблять в трех различных значениях.

Первое — самое широкое, близкое к понятию “призвание”. Способность творить, соединять воображение с желанием, находить точные слова — это природный дар: “Nascuntur poeta”[5]. “Если бы не тайный голос неба...” Вы приводите, и можно приводить еще и еще, бессчетное множество примеров. В таких случаях принято говорить, что на поэта “снизошло”. Словно кто-то внезапно вдохнул в нас жизнь, пробудив наши дремлющие дарования, и разжег в нас творческий огонь, наделяя нас даром речи. Но никто не может раздуть пламя, если у него нет дров, если они не припасены заранее.

Второе значение относится к реальному вдохновению, на которое проливают свет исследования П. Жусса. Поэт ищет вдохновения с помощью некоего ритмического возбуждения, повторов и чтения нараспев, напоминающего манеру муэдзинов. Вот он, потирая руки, прогуливается взад-вперед, отбивает такт, что-то бормочет себе под нос. И постепенно с помощью этого постоянного раскачивания между полюсами воображения и желания начинает пробиваться родник слов и идей. Все способности напряжены, внимание сконцентрировано до предела, чувства приведены в состояние боевой готовности: память, опыт, фантазия, терпение, отвага, подчас даже героическая, вкус, сверяющий результат и намерение, разум, который все время наблюдает, взвешивает, требует, подсказывает, обуздывает, подталкивает, отделяет, клеймит, соединяет, размещает и наводит повсюду порядок, внося свет и гармонию. Разум действует не сам по себе, а лишь наблюдает за нашими действиями. Если вы хотите понять природу вдохновения, взгляните на оратора: его воодушевляет одобрение публики и, напротив, расхолаживает непонимание. Или на негодующего человека во власти великой страсти. Его переполняют слова и идеи, но тайная, хладная мудрость, стынущая под кипящей лавой идей, подсказывает ему, что сказать, а о чем — умолчать, что предложить и в какой последовательности. Возвращаясь в свое естественное состояние, он поражается собственному красноречию. Даже на совете руководителей слушают того, кто защищает свое мнение убежденно и уверенно. Поздравим его и скажем: “Вы нашли верное слово, убедительный факт, вас посетило истинное вдохновение”. Оратор, как и поэт, — это человек, который по желанию может ввести себя в экстаз. Чувства рождаются не из тьмы, а из горнего света.

Одним словом, поэзия не может существовать без чувства или, если угодно, без движения души, управляющего словами. Стихотворение — это не безжизненный, хорошо отлаженный часовой механизм, иначе лучше было бы заниматься версификацией на тему жизненных неурядиц или игры в бильярд. Даже разум не может работать в полную силу без импульса желания.

Второе значение слова наводит на мысль, что вдохновение задевает способность души, которую схоласты именуют “вожделеющей” и “раздражительной”. Так же как слову предшествует дыхание[6], выражению должен предшествовать душевный порыв, который у человека претворяется в слова, а у животных — в щебет. Но в этом дыхании и желании уже есть свой строй и свой разум.

Слово “вдохновение” имеет еще одно, более узкое значение, и выражение “чистая поэзия”, употребленное вами, вполне оправданно. Говорят, что привычка — вторая натура. То есть в обыденной речи мы употребляем слова не для того, чтобы раскрыть значение предмета, а для того, чтобы его обозначить. Таким образом, мы употребляем слова, чтобы иметь возможность пользоваться предметами. Слова в этом случае представляют собой образчик грубого, подручного и урезанного смысла и становятся расхожей монетой. Но поэты употребляют слова совсем иначе. Они используют их не в утилитарных целях, а создают из тех звуковых оболочек, которые слово предоставляет в их распоряжение, изображение одновременно внятное и приятное. Привычка сообщает естественной природе вещей иную суть, то есть практическое, утилитарное значение слова становится его врагом — врагом, которого нужно запутать, сбить с толку и усыпить, как некогда флейта Гермеса усыпила жестокого Аргуса. Вот для чего нужны ассонансы и аллитерации, чередование слогов, упорядоченность ритмов и вообще вся просодия. Как только приоткрывается повседневная и подневольная часть души, отныне покоренная и захваченная, душа свободно следует вперед бесконечно легким и быстрым шагом, обходя предметы, обретшие свой первозданный смысл:

Light on the coerule

Levels of the air[7].

Я говорю о бесконечно легких и быстрых шагах, поскольку наше упрямство, наше невежественное любопытство, наша непокорность Божьей деснице увлекают нас с пути истинного, порочат целомудрие этого образа, возникающего не перед нами, но рядом с нами, грозя разрушить чары внутреннего стража и вернуть словам их вторую натуру — собственническую и эгоистичную. Говоря о “чистой вещи”, я не хочу сказать, что она не служит нашим повседневным целям, но скорее в своем полном значении она представляет собой образ некой Божественной сущности, различимый и сладостный, и слово во всей его полноте, слово по преимуществу, слово — корень и ключ дарует нашему разуму совершенное понимание, но всегда вместе с той фразой, что увлекает нас за собой. Мы понимаем (в поэтическом смысле слова), что же происходит на самом деле.

Именно в этом смысле поэзия соединяется с молитвой, поскольку она высвобождает чистую сущность вещей, сотворенных Богом и свидетельствующих о Нем.

Но и в этом смысле она все же бесконечно ниже молитвы, ибо человек создан для одного Бога, а не для вещей, и если он сподобится приблизиться к Богу, то лучшим путем к Нему будет самый прямой.

1927

 http://magazines.russ.ru/nov_yun/2003/2/klod.html

правда, иногда река может собрать столько мусора, что не сдвинуть. 

если берега высокие - проглотит и переварит, а если низкие - обойдет, развалившись надвое. 

ей хорошо, она могучая, её потока не остановить.