Юнговская психотерапия — при том, что она строго согласуется с достижениями науки и медицины — не является аналитической процедурой в обычном смысле. Ее точнее было бы обозначить термином Heilsweg, имея при этом в виду оба значения этого немецкого слова: путь к исцелению и путь к спасению. Она способна излечивать психические и психогенные страдания человека. Она обладает всеми средствами, необходимыми для устранения всякого рода незначительных психических расстройств, которые могут положить начало неврозу; в то же время ей под силу успешно справляться с серьезными и сложными формами психических заболеваний. Но, сверх того, ей известен путь к спасению и средства, с помощью которых человек может достичь этой высшей ступени самопознания и самоосуществления — то есть того, что во все времена было целью всех духовных устремлений. Сама природа этого пути такова, что говорить о нем в абстрактных терминах очень сложно. Юнговская система мышления может быть объяснена только до определённого момента; чтобы понять её до конца, человек должен всем своим существом пережить, или лучше сказать выстрадать, её, как живую, действенную силу. Как всякий процесс, способный преобразить человека, такое переживание может быть описано лишь в самых общих чертах, но отнюдь не систематически. Как любое душевное переживание, оно в высшей степени личностно; в его субъективности и состоит его самая действенная правда. Как бы часто переживание это ни повторялось, оно всякий раз остается неповторимым; только внутри субъективных рамок оно открыто для рационального понимания.
Итак, будучи медицинской дисциплиной, юнговская психотерапия одновременно представляет собой систему духовного воспитания и руководства, средство, помогающее формированию личности. Лишь немногие хотят и способны пойти по пути спасения. "И эти немногие вступают на путь, только побуждаемые внутренней потребностью, чтобы не сказать страданием; ибо идти им приходится по лезвию бритвы"[95].
Юнг не сформулировал никаких общих предписаний для лиц, готовых довериться его терапии. Метод и интенсивность применения психотерапии зависят от характера расстройства и конституции больного. Юнг признает важную роль сексуальности и стремления к власти. Очень часто происхождение психического расстройства удается возвести к одному из этих двух факторов; соответственно, такие расстройства подлежат фрейдовским или адлеровским методам психотерапии. Но если сексуальность для Фрейда и воля к власти для Адлера — это главные объяснительные принципы, то с точки зрения Юнга не менее существенными могут быть и другие мотивации; Юнг отвергает точку зрения, согласно которой какой-либо один фактор может выступать в качестве источника любых психических расстройств. Помимо названных двух, безусловно очень важных факторов, Юнг обнаруживает и иные мотивации, одна из которых, особенно существенная, свойственна из всех живых существ только человеку: это врожденная духовная и религиозная потребность психической субстанции. Это ключевой момент теории Юнга, отличающий ее от всех прочих теорий и определяющий ее устремленность в будущее, ее синтезирующую направленность. "Духовное начало в психической субстанции выступает также в качестве инстинкта, настоящей страсти... Оно является не производным от какого-то другого инстинкта... а принципом sui generis (лат.: собственного рода), специфической и необходимой формой инстинктивной энергии"[96].
Миру природных, биологических инстинктов Юнг противопоставляет столь же значимое начало, формирующее и развивающее биологическую природу и данное только человеку. "Полиморфизму инстинктивной природы первобытного человека противостоит регулирующий принцип индивидуации... Вместе они образуют пару оппозиций, которая... часто обозначается терминами природа и дух... Это противопоставление служит выражением и, возможно, основой той напряженности, из которой проистекает психическая энергия"[97]. Образно говоря, оно олицетворяет два основных тона, на которых строится полифоническая структура психической субстанции. "Рассматривая психические процессы с этой точки зрения, их можно оценить как процессы, поддерживающие динамическое равновесие энергии, которая перетекает от духа к инстинкту и обратно — хотя вопрос о том, должен ли этот энергетический обмен описываться как духовный или инстинктивный, остается неясным. Такая оценка всецело зависит от точки зрения, от позиции сознания... Итак, психические процессы подобны некоей шкале, вдоль которой „скользит" сознание. Иногда оно вплотную приближается к инстинкту и подпадает под его влияние; иногда же оно достигает другого конца шкалы, где преобладает дух, способный ассимилировать даже те инстинктивные процессы, которые ему диаметрально противоположны"[98].
Термины "природа" и "дух", однако, не должны восприниматься в их обычном философском смысле. Мы не можем однозначно определить понятие Trieb ("инстинкт", "побуждение", "склонность", "влечение"); Юнг использует этот термин для обозначения "инстинктивного действия или процесса", то есть автономной формы функционирования без осознанной мотивации. Следовательно, то, что он имеет в виду под "напряженностью" (Spannung) между природой и духом, есть прежде всего "частное противоречие между сознанием и бессознательным или инстинктивным", поскольку только такой конфликт доступен наблюдению. "В архетипических понятиях и инстинктивном восприятии дух и материя соприкасаются в плоскости психического. И материя, и дух выступают в сфере психического как отличительные качества, присущие содержимому сознания. В конечном счете природа обоих начал трансцендентна, то есть непредставима: ведь психическая субстанция — это единственная реальность, данная нам непосредственно"[99].
Здесь мы подходим к ключевой идее, которая сообщает юнговской мысли направленность, тональность и глубину и делает его психологию открытой системой, не исключающей ни одной из новых проблем, которые почти непроизвольно возникают всякий раз, когда мы приступаем к исследованию неизвестных областей психической жизни. Внимательному читателю может показаться, что в работах Юнга есть противоречия. Но при исследовании психической субстанции представление фактов должно соответствовать тому, что мы наблюдаем — а наблюдаемые нами факты, как некогда выразился сам Юнг, относятся не столько к категории "либо либо" (Entweder — Oder), сколько к категории "либо и либо" (Entweder und Oder). Юнговское проникновение в истину есть одновременно познание и прозрение.
Кто попрекает Юнга "мистицизмом", вероятно, не сознает, что самая строгая из всех современных наук — теоретическая физика — "мистична" ровно в той же мере, что и юнговская психология, с которой у нее много точек соприкосновения[100]. Дуалистическое "либо и либо", которое критики Юнга считают противоречием, принимается современной физикой просто потому, что таково требование, предъявляемое самой действительностью. Так, исследуя природу света, современный физик должен работать с двумя противоречащими друг другу гипотезами — волновой и корпускулярной; все попытки установить логическую связь между теорией относительности и квантовой теорией оканчивались неудачей. Но никто не обвиняет современных физиков в нелогичности или беспорядочности мышления: ведь факты, действительно, бросают вызов логике. Физикам приходится признать, что некоторые феномены, судя по всему, несводимы к единству или даже парадоксальны; конечно, это не лишает нас надежды, что единство — без всякого форсирования — все же когда-нибудь будет достигнуто.
Психология сталкивается с похожими трудностями: отправляясь от эмпирических фактов, она движется туда, где язык опыта способен разве что на самые приблизительные описания. В этом отношении Юнга следует считать "метафизиком" не в большей степени, чем любого специалиста по естественным наукам: ведь все, о чем говорит Юнг, также относится только к эмпирическим данным. Но в психологии, как и в современных естественных науках, существует предел, за которым кончается эмпирическое знание и начинается метафизика. Это признают и такие исследователи, как Планк, Гартман, Икскюль, Эддингтон, Джине и многие другие. Конечно, та область эмпирического опыта, которую изучает юнговская психология, по самой своей природе закрыта для прежней, чисто рациональной методологии. (Попутно можно заметить, что среди современных точных наук только физика имеет возможность выразить свои гипотезы — которые уже не поддаются фактической проверке на чистом, свободном от ассоциаций языке математики.)
Итак, современная глубинная психология не может не быть двуликим Янусом: одно из ее лиц направлено к действительному опыту, а другое — к абстрактному мышлению или познанию. Не случайно многие глубокие европейские мыслители — в том числе Паскаль, Кьеркегор и Юнг — приходили к парадоксам (иногда очень плодотворным) всякий раз, когда им случалось сталкиваться с вопросами, на которые невозможно дать единственный, недвусмысленный и непротиворечивый ответ — а ведь именно таковы все вопросы, обусловленные двойственной природой психической субстанции.
Великое достижение Юнга состоит в разрыве с линейным, чисто причинным образом мышления прежней психологии; именно Юнгу мы обязаны открытием, что дух следует рассматривать не просто как эпифеномен или "сублимацию", а как sui generis формирующий и, значит, высший принцип, который выступает в качестве неотъемлемого условия любой психической и, возможно, даже физической формы[101]. Даже при самом осторожном отношении к поспешным аналогиям нельзя не заметить, что революционными потрясениями в современной физике мы обязаны именно логическим сложностям, с которыми столкнулся принцип причинности перед лицом новых данных. Согласно современным воззрениям, в интерпретации физического процесса место понятия строгой причинно-следственной связи должна занять концепция простой последовательности событий. Несколько десятилетий назад Юнг заметил, что для психологии категория причинности в том смысле, в котором она используется в естественных науках, не подходит. В своем предисловии к "Собранию работ по аналитической психологии"[102] он писал: "Причинность — это лишь один из возможных принципов; психологию нельзя исчерпать только причинными методами, поскольку дух живет также и целеполаганием". Это последнее свойство духа укоренено во внутреннем законе, недоступном нашему сознанию — законе, воздействие и проявления которого основываются на символах, порождаемых нашим бессознательным. Начиная с того времени Юнг, как уже было сказано, посвятил ряд трудов проблеме акаузальности и предложил ее в качестве особого принципа для объяснения некоторых явлений, объединенных им под рубрикой "осмысленных совпадений".
По существу, проявления творческого начала в психической субстанции человека не могут быть продемонстрированы и объяснены на основе чистой причинности. "В этом ключевом пункте психология отличается от естественных наук. С одной стороны, она придерживается того же метода наблюдения и эмпирической верификации фактических данных; с другой же стороны, ей недостает архимедовой внешней точки опоры и, значит, возможности объективного измерения"[103]. "Нет архимедовой точки, на которой можно было бы основывать суждения, так как психическая субстанция неотличима от своих проявлений. Психическая субстанция — это не только объект психологии, ной — роковым образом — ее субъект. От этого никуда не уйти"[104]. И выводы, сделанные на основании данных современной физики такими мыслителями, как Уайтхед и Эддингтон, указывают на существование первичных формообразующих духовных сил, которые могут быть — и были-таки — названы "мистическими".
Итак, нам уже не следует по привычке страшиться слова "мистика". Прежде всего мы не должны смешивать мистику с дешевым иррационализмом, ибо речь — как и в случае современной логики — идет о честном стремлении разума к установлению собственных границ, причем не путем отказа от признания автономной значимости "мистического", а путем признания за ним определенной суверенности исходя из верного представления о том, что такое "знание".
Работая в области, пограничной между познанием и переживанием, Юнг использовал весь свой творческий потенциал, чтобы преодолеть "капризный", во многом иррациональный характер предмета и установить необходимые и разумные разграничения. Отличительный признак "метафизика" заключается в смешении познания и переживания, в стремлении перевести любое переживание на язык понятий. И Юнг делает все от него зависящее, чтобы избежать этой ошибки.
Не случайно юнговская психология и современная логика прилагают один и тот же эпитет ко всем вопросам, на которые нельзя дать ответ и которые можно лишь пережить. Этот эпитет — "трансцендентные". Именно к разряду "трансцендентных" относятся проблемы, составляющие содержание юнговской психологии и психологического воспитания. Конечно, в данном случае также — и этого не следует забывать — определенную роль играет "субъективное уравнение" (subjektive Gle-ichung), применимое ко всем людям, в том числе и к выдающимся ученым.
Сравнивая между собой центральные, наиболее значительные идеи ведущих психотерапевтических учений нашего времени[105], мы можем сказать, что Зигмунд Фрейд ищет исходные причины психических расстройств, тогда как Альфред Адлер исследует фактическую ситуацию, толкуемую как "конечная причина" (causa finalis); и оба они в качестве материальных причин рассматривают инстинкты. Что же касается Юнга, то он также принимает во внимание материальные причины, он также считает "конечные причины" альфой и омегой[106], но при этом делает весьма показательное дополнение в виде формальных причин (causae formales). Последние представляют собой прежде всего символы, выполняющие роль посредников между бессознательным и сознанием, а в более общем случае — между психическими парами противоположностей.
Юнговская психология, "имея в виду конечный результат анализа, рассматривает исходящие из бессознательного мысли и импульсы как символы, указывающие на определенную направленность будущего развития. Мы могли бы согласиться с тем, что... для такой процедуры не существует научного обоснования, поскольку вся наша современная наука базируется на принципе причинности. Но причинность — это лишь один из возможных принципов; психологию нельзя исчерпать только причинными методами, поскольку дух живет также и целепола-ганием. Помимо этого спорного аргумента философского порядка, мы можем привести в пользу нашей гипотезы и другие, значительно более ценные аргументы — в частности, жизненную необходимость. Невозможно жить, повинуясь только собственным инфантильно-гедонистическим побуждениям или инфантильному же стремлению к власти. В таких стремлениях и побуждениях следует видеть символический смысл. Из символического приложения инфантильных устремлений проистекает определенного рода философская или религиозная установка, в терминах которой должно характеризоваться дальнейшее развитие личности. Человек — это не просто устойчивый, не подверженный изменениям комплекс психологических данных; это еще и чрезвычайно переменчивая целостность. Редукция всего содержания психики до уровня чисто причинных факторов акцентирует присущие личности примитивные тенденции; такая редукция имеет смысл только при условии, что за примитивными тенденциями признается символическая значимость. Анализ и редукция приводят к выявлению истинных движущих причин; само по себе это не столько помогает нам выжить и жить дальше, сколько порождает резиньяцию и чувство безнадежности. С другой стороны, признание имманентной значимости символа приводит к выявлению конструктивной истины и помогает нам жить; оно порождает надежду и способствует дальнейшему развитию личности"[107].
В своей книге о структуре и движущих силах психической субстанции Юнг пишет: "Приступая к объяснению психологического факта, следует помнить, что любые психологические данные предполагают двуединый — причинный и в то же время финалистический — подход. Я преднамеренно использую термин финалистический", чтобы избежать смешения с телеологическими категориями. „Финалистичность" — это всего лишь имманентное психологическое стремление к цели. Вместо „стремление к цели" (Zielstrebigkeit) можно было бы с тем же успехом сказать „чувство цели" (Zwecksinn)"[108]. Иными словами, если в основе фрейдовского метода лежит редукция, то в основе юнговского — устремленность в будущее. Фрейд трактует свой материал чисто аналитически, растворяя настоящее в прошлом; что же касается Юнга, то его трактовка материала синтетична: исходя из ситуации, сложившейся на данный момент времени, он намечает модель будущего, поскольку пытается связать между собой сознание и бессознательное — то есть психические противоположности — и тем самым создать личности ту основу, на которой могло бы быть построено длительное и устойчивое психическое равновесие.
Юнговский метод "диалектичен" не только потому, что он представляет собой диалог двух личностей и, следовательно, взаимодействие двух психических систем. Он диалектичен также и внутренне — поскольку это процесс, который, сталкивая между собой сознание и бессознательное, "Я" и "не-Я", порождает взаимодействие, в своей высшей точке приводящее к третьему звену, к синтезу, объединяющему и превосходящему два первых звена. Психотерапевту необходимо знать данный диалектический принцип и следовать ему: ведь будучи практиком, он не столько анализирует объект теоретически, на расстоянии, сколько пребывает внутри самого процесса анализа в той же мере, что и его пациент[109].
Именно поэтому, а также в силу автономного действия бессознательного, "перенесение" ("трансфер", Ubertragung), то есть слепое проецирование всех мыслей и чувств пациента на аналитика, при юнговской психотерапии не столь неизбежно, как при использовании других аналитических методов. Юнг даже склонен считать трансфер препятствием для достижения реальных терапевтических результатов — особенно если он приобретает преувеличенные формы. Как бы то ни было, "привязанность" к третьему лицу — например, отношение влюбленности — он считает не менее удовлетворительной основой для аналитического разрешения неврозов или для способствующего психическому развитию диалога с бессознательным. В отличие от Фрейда Юнг считает, что самое главное — не "пережить заново" давнюю; испытанную еще в детстве и породившую невроз травматическую эмоцию, а "прожить" нынешние затруднения с конкретным партнером и таким образом суметь их понять. Как аналитик, так и анализируемый должны полностью "отдаться" процессу; но при этом оба — в меру своих возможностей — должны сохранять объективность.
Каждый из участников анализа бессознательно влияет на партнера, и это обстоятельство играет в терапевтическом процессе весьма существенную роль. Встреча двух личностей подобна смешению двух химических веществ: если происходит реакция, она приводит к трансформации обоих исходных компонентов. "Участвуя в диалектической процедуре... врач должен отказаться от анонимности и дать такой же отчет о себе самом, какого он ждет от своего пациента".[110] Таким образом, в рамках юнговского метода роль аналитика не столь пассивна, как во фрейдовском анализе; врач руководит пациентом, воодушевляет его и на равных участвует в общении. Ясно, что при такой форме вмешательства, сильнейшим образом стимулирующей процесс психической трансформации (поскольку предполагающей взаимодействие двух жизненных процессов), личность врача, его позиция и кругозор, чистота его помыслов и его духовная мощь несравненно более значимы, нежели при использовании других методов глубинной психологии. Именно поэтому Юнг настаивает, чтобы аналитик, прежде чем приступать к психотерапевтической деятельности, сам непременно прошел через всестороннюю аналитическую процедуру: ведь никакой душеводитель не может провести своего подопечного дальше той точки, до которой ему удалось дойти самому. Следует отметить также, что даже самому умелому психотерапевту не дано извлечь из пациента больше того, что в нем заложено; никакая терапия не способна расширить конститутивные пределы психической субстанции. Психическое развитие любого человека обусловлено структурой его личности, и терапевт обязан оптимально действовать в заданных этой структурой пределах.
[95] Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten, S. 205; Collected
Works, vol. 7, par. 401.
[96] Uber psychische Energetik, S. 103; Collected Works, vol. 8, p. 58.
[97] tJber psychische Energetik, S. 93; Collected Works, vol. 8, pp. 51—52.
[98] Von den Wurzeln des Bewusstseins, VII, S. 567 f.; Collected Works, vol. 8,
p. 207.
[99] Von den Wurzeln des Bewusstseins, S. 580; Collected Works, vol. 8, p. 216.
[100] Юнг сам проводит параллель между материей и психической субстанцией и
указывает на возможность того, что они являются двумя сторонами одного и того же
феномена (Von den Wurzeln des Bewusstseins. VII, S. 578; Collected Works, vol.
8, p. 215).
[101] "Некоторые свойства микрофизического мира атома настолько живо напоминают
то, что известно о психической субстанции, что поражают даже физиков" (Psychologic
und Erziehung, S. 45 f.; Collected Works, vol. 17, p. 89). Более подробное
рассмотрение данной темы и связанных с нею соображений см. в: С. A. Meier.
Moderne Physik — Moderne Psychothera-pie, in: Die kulturelle Bedeutung der
komplexen Psychologic (Festschrift zum 60 Geburtstag von C. G. Jung). — Berlin,
1935; здесь же содержится соответствующая библиография. Особое внимание следует
обратить на работы Нильса Бора: N. Bohr. Das Quantenpostulat und die neuere
Entwick-lung der Atomistik. — Die Naturwissenschaften (Brunswick), XVI (1928),
S. 245; id. Wirkungsquantum und Naturbeschreibung. — Die Naturwissenschaften (Brunswick),
XVII (1929), S. 483. Недавно физик Паскуаль Иордан из Ростока также обратил
внимание на некоторые аналогии между открытиями современной физики с одной, и
биологии и психологии — с другой стороны (P. Jordan. Die Physik des 20
Jahrhunderts. — Brunswick, 1936; id. Positivistische Bemerkungen iiber die
parapsychischen Erscheinun-gen. — Zentralblatt fur Psychotherapie (Leipzig), 9
(1936); id. Anschauliche Quantentheorie. — Berlin, 1936, S. 271 ff.; id. Die
Physik und das Geheimnis des organischen Lebens. — Brunswick, 1941, S. 114 f.;
id. Quantenphysikali-sche Bemerkungen zur Biologic und Psychologic. — Erkenntnis
(Leipzig), 4 (1934)); см. также работы физика Макса Кнолля из Принстона и
Мюнхена: М. Knoll. Wandlungen der Wissenschaft in unserer Zeit. —
Eranos-Jahr-buch XX (1951), Zurich, 1952; id. Quantenhafte Energiebegriffe in
Physik und Psychologie. — Eranos-Jahrbuch XXI (1952), Zurich, 1953. См. также:
Von den Wurzeln des Bewusstseins, VII, S. 497 ff.; Collected Works, vol. 8, Pp.
159ff.
[102] Collected Papers on Analytical Psychology, 2nd Ed. — L. and N. Y., p. X—XII;
Collected Works, vol. 4, p. 292.
[103] Psvchologie und Erziehung, S. 45: Collected Works, vol. 17. p. 88.
[104] Psvchologie und Relieion.~S. 91: Collected Works, vol. 11. pp. 49 f.
[105] Систематическое сопоставление трех основных психотерапевтических течений
см. в: W. Kranefeldt. Die Psychoanalyse. — Leipzig, 1930; G. Adler. Entdeckung
der Seele. — Zurich, 1934; J. Jacobi. Two Essays on Freud and Jung. — Zurich,
1958.
[106] "Согласно концепции фипалиапичности, причины понимаются как средства,
ведущие к достижению некоторой конечной цели. В качестве простого примера можно
привести процесс регрессии. Рассматривая регрессию с точки зрения причинности,
ее можно определить, к примеру, как -фиксацию на матери" (Fixierung an die
Mutter). Но если рассуждать с точки зрения финалистичности, мы придем к
следующему выводу: либидо регрессирует к imago матери для того, чтобы обнаружить
там элементы ассоциативной памяти, которые могли бы способствовать дальнейшему
развитию — например, от сексуальной к интеллектуальной или духовной подсистеме"
(Uber psychische Energetik, S. 41; Collected Works, vol. 8, p. 23).
[107] Из предисловия к первому изданию сборника: Collected Papers on Analytical
Psychology. — L., 1916; Collected Works, vol. 4, pp. 292 ff.
[108] Ober psychische Energetik, S. 154; Collected Works, vol. 8, p. 241.
[109] Здесь и далее термин "пациент" (или "анализируемый") относится как к
больным, так и к здоровым людям, ко всем тем, кто ищет исцеления или спасения,
будь то невротики или лица, решившиеся пройти курс юнговской психотерапии ради
того, чтобы с ее помощью сформировать свой характер.
[110] Grundsatzliches zur praktischen Psychotherapie. — Zbl. fur Psychotherapie,
VIII, 2, 1935; Collected Works, vol. 16, p. 18.