Иоланда Якоби. Психологическое учение Карла Густава Юнга
3.30 Тень
Первый этап индивидуации приводит к переживанию тени, символизирующей "другую сторону" или "темного брата", который является невидимой, но неотъемлемой частью нашей психической целостности. "Живая форма не может достичь пластичности, если у нее нет тени. Без тени она так и останется всего лишь двухмерным призраком"[175].
Тень — это архетипическая фигура, которая у первобытных народов принимает вид самых разнообразных персонификаций. Она представляет собой часть индивида, отколовшийся фрагмент его существа, который, как и настоящая тень, остается в неразрывной связи с ним. Первобытный человек воспринимает как плохое предзнаменование, когда кто-нибудь наступает на его физическую тень; нанесенный в результате этого ущерб может быть исправлен только посредством специального магического ритуала. Кроме того, фигура тени получила широкое распространение в искусстве. Художник активнейшим образом черпает из бессознательного; своими творениями он приводит в движение бессознательное читателей, зрителей, слушателей, и именно в этом кроется главная тайна его воздействия на людей. Пробудившись в нем, образы и фигуры бессознательного захватывают и других людей — которые, конечно же, не отдают себе отчета в источнике собственной "захваченности". Шекспировский Калибан, Франкенштейн г-жи Шелли, "Рыбак и его душа" Уайльда, мистер Хайд Стивенсона, "Петер Шлемиль" Шамиссо, "Степной волк" Гессе, "Серый кардинал" Хаксли, не говоря уже о Мефистофеле, этом темном искусителе Фауста, - вот лишь некоторые образцы использования архетипического мотива тени в искусстве.
Встреча с тенью часто совпадает с осознанием личностью своего функционального типа и типа общепсихологической установки. Недифференцированная функция и не получивший развития тип установки — это и есть наша "темная сторона", врожденная коллективная предрасположенность, которую мы отвергаем по этическим, эстетическим или иным соображениям и подавляем ввиду ее несоответствия нашим осознанным принципам. Пока единственной дифференцированной функцией индивида остается его главная функция, пока он воспринимает внутреннюю и внешнюю реальность почти исключительно под углом зрения этой стороны своей психической субстанции, три оставшиеся функции неизбежно пребывают "в тени", из которой они, так сказать, "востребуются" по частям, в формах, не отягощенных фигурами бессознательного. Развитие тени происходит параллельно развитию "Я": качества, в которых "Я" не нуждается или которым оно не может найти применения, отстраняются или подавляются, и в результате их роль в сознательной жизни человека сводится на нет. Поэтому у ребенка по существу нет "тени". Поскольку в течение нашей жизни нам то и дело приходится подавлять в себе те или иные качества, тень никогда не осознается в полной мере. Тем не менее, очень важно, чтобы ее наиболее значительные признаки были осознаны и приведены в соответствие с "Я": это способствует усилению и оздоровлению последнего, развитию чувства его укорененности в нашей природе.
Высвобождение тени тесно связано с тем, чего психоаналитики пытаются достичь с помощью "раскапывания" биографических данных, в особенности относящихся к детским годам. Работая с "теневыми" качествами человека в первой половине его жизни, Юнг в основном придерживается фрейдовских принципов: ведь одного только осознания этих качеств обычно оказывается достаточно для достижения результата.
"Тень" может найти свое проявление как в символической фигуре внутреннего мира, так и в реальной фигуре, принадлежащей миру внешнему. В первом случае она воплощается в материале бессознательного — возможно, в виде фигуры сновидения, персонифицирующей определенные психические качества индивида. Во втором случае мы проецируем те или иные из наших скрытых, не осознаваемых признаков на того представителя нашего окружения, который в силу каких-то своих качеств наиболее приспособлен для этой цели. Но проще всего заметить "теневые" качества в самих себе — для этого нужно только признать их принадлежность нашей природе. Так происходит, например, когда нас охватывает приступ гнева, когда мы внезапно принимаемся изрыгать проклятия или вести себя по-хамски, когда против своей воли совершаем недопустимые в обществе поступки, выказываем мелочность, скупость, несдержанность, трусость, бесцеремонность или лицемерие, тем самым демонстрируя качества, которые при обычных обстоятельствах бывают скрыты или подавлены в нас настолько тщательно, что мы и не подозреваем об их существовании. Когда такие черты характера выплескиваются в столь явной форме, что их уже невозможно не заметить, мы удивленно спрашиваем себя: каким образом это оказалось возможно? Неужели это все — я?
Юнг различает две формы тени. Первая — это "личностная тень", содержащая те психические качества индивида, которые никак не проявлялись в нем с самого раннего детства или проявились лишь в очень ограниченной мере. Вторая форма — "коллективная тень". Она принадлежит к числу фигур коллективного бессознательного и соответствует негативной версии архетипа "мудрого старца" или темному аспекту Самости. Она символизирует, так сказать, "другую сторону" господствующего духа времени, его скрытую антитезу. Обе формы тени играют существенную роль в психической субстанции человека.
Личностная или коллективная природа проявления тени определяется тем, принадлежит ли сама тень сфере "Я" и личностного бессознательного или сфере коллективного бессознательного. Тень может явиться нам как фигура из области нашего сознания, как наш старший брат или старшая сестра, как наш лучший друг или как лицо, во всех отношениях нам противоположное — наподобие фаустовского помощника Вагнера; если же проецируемое содержание ведет свое происхождение из глубин коллективного бессознательного, тень может обрести мифическую форму и явиться в виде, скажем, Мефистофеля, фавна, Хагена, Локи и т. д.. С тем же успехом она может принять вид брата-близнеца или близкого друга — подобно Вергилию из "Божественной комедии", в качестве верного друга сопровождающего Данте в его путешествии по аду. Дуализм "Я" и "тени" — это широко известный архетипический мотив; в качестве примеров можно упомянуть хотя бы Гильгамеша и Энкиду, Кастора и Поллукса, Каина и Авеля и т. д.
Каким бы парадоксальным это ни казалось на первый взгляд, тень как alter ego может быть представлена также и позитивной фигурой. Подобная инверсия имеет место, когда человек живет, так сказать, "ниже своего уровня", не выявляя своих возможностей в полной мере; в таких случаях темное, "теневое" существование влачат именно его позитивные качества. Личностная "тень", будучи персонификацией того (иногда позитивного) содержимого психической субстанции, которое в течение сознательной жизни отвергалось, подавлялось или, во всяком случае, отодвигалось на вторые роли, символизирует "темные глубины личности". Коллективная же тень символизирует "темные глубины общечеловеческого": врожденное любому человеку стремление к темному и низшему. В ходе анализа мы поначалу сталкиваемся с тенью, представленной фигурами личностного бессознательного; именно поэтому мы должны всегда начинать интерпретацию с чисто личностных свойств и лишь затем обращаться к коллективному аспекту.
Можно сказать, что тень стоит на пороге "Царства Матерей", то есть бессознательного. Это двойник нашего сознательного "Я", растущий и формирующийся параллельно ему. Эта темная масса опыта, никогда или почти никогда не допускаемого в сознательную жизнь, преграждает путь к творческим глубинам бессознательного. Именно поэтому люди, лихорадочно, с крайним, запредельным напряжением всех сил стремящиеся всегда оставаться "на вершине", и неспособные признаться в собственной слабости не только другим, но даже и себе самим, столь часто впадают в бесплодие. Они живут в своего рода духовной и моральной крепости — искусственной конструкции, которая отнюдь не способствует нормальному развитию и легко рушится даже под самым легким нажимом. Таким людям очень трудно или даже невозможно встретиться лицом к лицу с собственной внутренней правдой, вступить в истинную связь с другим человеком, совершить какую-либо жизненно важную работу; чем больше подавленных качеств накапливается в их тени, тем сильнее их стягивают сети невроза. В юности "теневой" слой относительно тонок и переносится безболезненно; но с течением лет, по мере накопления все нового и нового материала, он делается тяжелой, часто невыносимой ношей.
"Каждый несет в себе свою тень, и чем менее она воплощена в сознательной жизни человека, тем она чернее и мрачнее... Если бы подавленные тенденции, которые я называю тенью, были всего лишь очевидным злом, они не представляли бы самостоятельного интереса. Но тень сама по себе не абсолютно плоха; она лишь недоразвита, примитивна, плохо адаптирована и неуклюжа. Она даже содержит детские или первобытные качества, которые по-своему оживляют и украшают человеческое бытие". Личность поднимается против предрассудков, укоренившихся обычаев и соображений респектабельности и престижа, которые, будучи тесно связаны с проблемой "маски", часто играют разрушительную роль и блокируют психическое развитие. "Простое подавление тени — лекарство не более эффективное, чем обезглавливание при головной боли... Если ощущение собственной неполноценности осознано и находится в постоянной связи с другими интересами, человек всегда имеет возможность его исправить. В тех же случаях, когда оно подавляется и изолируется от сознания, оно становится некорректируемым"[176].
Итак, встретиться с собственной тенью — значит принять беспощадно критическую установку относительно своей природы. Но как и все остальные не осознаваемые элементы психической жизни, тень переживается в форме проекции на внешний объект. Вот почему "виноват всегда другой" — пока мы наконец не осознаем, что тьма скрывается внутри нас. Выявление тени в процессе анализа обычно наталкивается на серьезное сопротивление; часто пациент выказывает полную неспособность признать всю эту тьму в качестве части самого себя и страшится, что воздвигнутое и поддерживаемое с таким трудом здание его сознательного "Я" обрушится под тяжестью этого открытия[177]. Многие анализы именно на этом этапе терпят неудачу: неспособный перенести встречу с собственным бессознательным, пациент обрывает процесс на середине и забивается обратно в скорлупу иллюзий и невроза. Сторонний наблюдатель должен помнить об этом обстоятельстве и не делать поспешных выводов о "неэффективности" анализа как такового.
Какой бы горькой ни была эта чаша, испить из нее приходится каждому. Наша встреча с другими присутствующими в нашей психической субстанции парами противоположностей увенчается успехом только при условии, что мы признаем реальность тени в качестве части нашей природы, научимся отличать себя от нее и будем постоянно поддерживать это видение собственной тени в нашем сознании. Отсюда начинается наше объективное отношение к собственной личности, без которого не может быть продвижения вперед, по пути обретения психической целостности. "Если вы вообразите себе человека, достаточно смелого, чтобы отбросить все эти проекции[178], вы получите индивида, сознающего свою отягощенность тенью. Такой человек взваливает на свои плечи новые осложнения и конфликты. Он становится для самого себя серьезной проблемой, поскольку уже не может сказать, что это они делают то-то и то-то, что это они не правы, что это с ними нужно бороться... Такой человек знает, что если в мире что-то не так, то проблема кроется в нем самом, и стоит ему совладать с собственной тенью, как он совершит нечто реальное для мира в целом. Он сумел взять на себя хотя бы одну, пусть ничтожно малую частичку гигантской и нерешенной социальной проблематики нашего времени"[179].
3.31 Анимус и анима
Второй этап процесса индивидуации характеризуется встречей с фигурой "образа души" (Gestalt des Seelen-bildes); эту фигуру в психической субстанции мужчины Юнг обозначает термином анима, а в психической субстанции женщины — термином анимус. Архетипическая фигура "образа души" всегда символизирует комплементарную, относящуюся к противоположному полу часть психической субстанции и отражает как наше отношение к этому аспекту нашей души, так и переживание человеком всего того, что связано с противоположным полом. "Образ души" — это образ другого пола, который мы несем в себе как личности и одновременно как представители определенного биологического вида. Как утверждает немецкая поговорка, внутри каждого мужчины есть своя Ева. Уже было сказано, что латентное, недифференцированное, все еще не осознанное содержание психической субстанции всегда проецируется вовне, и это относится как к Еве мужчины, так и к Адаму женщины. При посредстве кого-то иного мы переживаем не только нашу тень, но и содержащиеся в нас фундаментальные контрасексуальные (относящиеся к противоположному полу) элементы. Мы выбираем тех — и привязываемся к тем, — в ком представлены качества нашей собственной психической субстанции.
Здесь, как и в случае тени и всех прочих элементов бессознательного содержимого, мы должны различать внутренние и внешние проявления. С внутренними формами анимуса или анимы мы встречаемся в снах, фантазиях, видениях и других проявлениях бессознательного, когда в них раскрываются контрасексуальные черты нашей психической субстанции[180]; с внешними же формами мы имеем дело тогда, когда проецируем часть нашего бессознательного или бессознательное в целом на кого-то из нашего окружения и при этом не осознаем, что этот "другой" есть в каком-то смысле наша "Самость".
"Образ души" — это достаточно прочный функциональный комплекс; неспособность отделить себя от него приводит к развитию таких типов, как капризный, по-женски импульсивный, эмоционально неуравновешенный мужчина или "одержимая анимусом", самоуверенная, любящая спорить женщина-всезнайка, которая реагирует на вещи по-мужски, а не в соответствии с естественными инстинктами[181]. "Иногда в нас ощущается какая-то чуждая воля, делающая нечто противоположное нашему желанию и нашим наклонностям, но вовсе не обязательно дурное. Эта воля может желать и хорошего — и тогда мы воспринимаем ее как высший источник водительства и вдохновения, как опекающего нас духа, аналогичного сократовскому „даймону""[182]. В подобных случаях со стороны может показаться, будто человека "захватило" иное, чуждое существо, будто в него "вселился чуждый дух". Мы сплошь и рядом сталкиваемся со случаями, когда высокообразованный интеллектуал безнадежно запутывается в сетях, расставленных самой что ни на есть дешевой проституткой — и это происходит только потому, что женская, эмоциональная составляющая его психической субстанции совершенно не дифференцирована; столь же часто вполне достойные женщины без видимых причин связываются с обманщиками и авантюристами. Характер "образа души", анимы или анимуса наших снов служит безошибочным показателем нашей внутренней психологической ситуации. Тот, кто хочет познать себя, должен уделить этому характеру самое пристальное внимание.
Разнообразие форм, которые может принять "образ души", поистине неисчерпаемо. Этот образ почти всегда сложен и неоднозначен; присущие ему качества типичны для соответствующего пола, но в остальном могут изобиловать самыми различными противоречиями. Анима с одинаковым успехом может принять вид нежной юной девы, богини, колдуньи, ангела, демона, нищенки, уличной девки, преданной подруги, амазонки и т. п.
В высшей степени характерными фигурами анимы являются, например, Кундри из легенды о Парсифале или Андромеда из мифа о Персее; в литературе типичные фигуры анимы — это Елена у Гомера, Беатриче у Данте, дон-кихотовская Дульсинея, "Она" Райдера Хаггарда и т. д. Разнообразные формы может принимать также и анимус; в качестве типичных фигур назовем Диониса, Синюю Бороду, Крысолова, Летучего Голландца, Зигфрида, а на более низком, примитивном уровне — знаменитых киноактеров (типа Рудольфа Валентино), чемпионов по боксу или — что характерно для противоречивых эпох, подобных нашей, — известных политических или военных вождей. Анима или анимус могут символизироваться животными и даже неодушевленными предметами со специфически женскими или мужскими признаками; подобное имеет место, главным образом, тогда, когда анима или анимус еще не достигли уровня человеческой фигуры и проявляются в чисто инстинктивной форме. Так, анима может принять вид коровы, кошки, тигрицы, корабля, пещеры и т. п., тогда как анимус — вид орла, быка, льва, копья, башни или какого-либо иного предмета фаллической формы.
"Первый носитель „образа души" — это всегда мать; в дальнейшем этот образ переносится на других женщин, вызывающих в мужчине положительные или отрицательные чувства". Отделение от матери — это одна из важнейших и самых деликатных проблем в развитии личности, особенно мужчины. Дабы облегчить этот процесс, первобытные народы прибегают к разнообразным церемониям, ритуалам инициации и возрождения и т. д., во время которых инициируемый проходит специальный "курс обучения", предназначенный для того, чтобы отучить его от материнской опеки. Только после этого он может быть признан взрослым представителем своего племени. Что же касается европейца, то он "знакомится" с контрсексуальным элементом собственной психической субстанции через его осознание. В том, что фигура "образа души", то есть контрсексуальная составляющая нашей психической субстанции, загнана столь глубоко в бессознательное (и, соответственно, в том, что она играет столь роковую, часто разрушительную роль в жизни человека Запада), следует во многом винить патриархальную ориентацию нашей культуры. "Мужчина почитает за добродетель подавлять в себе женские черты, а женщина — во всяком случае до последнего времени — рассматривала „мужеподобие" как нечто неприличное. Подавление женских черт и наклонностей естественным образом приводит к тому, что контрсексуальные потребности аккумулируются в бессознательном. Столь же естественно и то, что вместилищем этих потребностей становится имаго женщины („образ души"); вот почему мужчина, выбирая для себя объект любви, столь активно стремится завоевать женщину, наилучшим образом соответствующую его собственной неосознанной женственности — то есть такую женщину, которая без колебаний могла бы принять на себя проекцию его души. Хотя такой выбор часто рассматривается и ощущается как совершенно идеальный, он вполне может обернуться женитьбой мужчины на собственных худших недостатках"[183]. То же можно сказать и о женщине.
Патриархальная ориентация развития нашей западной культуры заставляет женщину признать, что мужское начало как таковое более ценно, нежели женское; понятно, что данная установка во многом способствует усилению анимуса. Аналогичную роль играют и такие факторы, как контроль за рождаемостью, обусловленное техническим прогрессом уменьшение удельного веса домашних обязанностей, несомненный рост интеллектуальных возможностей современной женщины. Но если мужчина по самой своей природе чувствует себя неуверенно в сфере Эроса, женщина всегда будет не вполне в своей тарелке в сфере Логоса. "То, что женщина должна преодолеть по отношению к анимусу, представляет собой не гордость, а инерцию и недостаток уверенности в себе"[184].
Как анимус, так и анима имеют две основные формы: светлую и темную, "высшую" и "низшую", позитивную и негативную. В анимусе, как промежуточном звене между сознанием и бессознательным, "в соответствии с природой Логоса подчеркивается прежде всего познание и, в частности, понимание. Анимус сообщает главным образом не об образе (Bild), а о смысле (Sinn)"[185]. Четверица, детерминирующая принцип Логоса (см. в частности "Фауст" Гете), предполагает элемент сознания[186]. "Образ переносится либо на реального мужчину, который похож на анимуса и отныне принимает на себя роль последнего, либо появляется в виде фигуры сна или фантазии". Представляя живую действительность психической субстанции, "образ души" может в конечном счете придать определенный оттенок всему поведению человека — ибо бессознательное всегда окрашено в контрасексуальные цвета. Следовательно, "важная функция высшего, то есть сверхличностного анимуса состоит в том, что он действует как проводник душ, направляющий и сопровождающий все движения и трансформации души". Конечно, такие архетипы, как анимус и анима, никогда до конца не совпадают с реальными людьми; и чем сильнее индивидуальность человека, тем меньше он соответствует тому образу, который на него проецируется. Индивидуальное — антоним архетипического. "Индивидуальное — это как раз то, что нетипично; это единственное в своем роде смешение частных черт, каждая из которых сама по себе может быть вполне типической"[187]. Несоответствие между индивидуальным и архетипическим, будучи первоначально "затуманено" трансфером, с течением времени становится все более и более очевидным; по мере того, как носитель проекции выявляет свою истинную природу, конфликты и разочарования становятся неизбежными.
"Образ души" находится в прямой связи с маской. "Если маска интеллектуальна, „образ души" почти наверняка будет сентиментальным"[188]: ведь маска соответствует обычной внешней установке человека, тогда как анимус или анима отражает его обычную внутреннюю установку. Маску мы можем обозначить как посредника между "Я" и внешним миром, а "образ души" — как посредника между "Я" и миром внутренним. Диаграмма 5 представляет собой попытку прояснения сказанного. А — маска, соединяющая "Я" с внешним миром; Б— анима (или анимус), то есть звено, которое соединяет "Я" с внутренним миром бессознательного; В — совокупность "Я" и маски, характеризующая нас с фенотипической, внешней, видимой стороны; Г— генотипическая составляющая, то есть наша невидимая, латентная, бессознательная внутренняя природа. Маска и "образ души" взаимно дополняют друг друга: чем безоговорочнее маска "отрезает" индивида от его естественной, инстинктивной жизни, тем более архаичным, недифференцированным и могущественным становится "образ души". Освободиться от маски или "образа души" невероятно сложно. Но если человек утратил способность отличать себя от первой или от второго, такое освобождение становится насущной необходимостью.
Пока различные аспекты или черты бессознательного пребывают в недифференцированном состоянии и не интегрированы в сознание (скажем, пока индивид не успел распознать собственную тень), все бессознательное мужчины остается преимущественно женским, а бессознательное женщины — преимущественно мужским; в сфере бессознательного господствуют контрсексуальные качества. Когда Юнг хочет акцентировать эту особенность, он называет соответствующую область бессознательного просто "анимой" или "анимусом".
Диаграмма 5
Когда маска становится слишком жесткой и малоподвижной — то есть когда в качестве единственной дифференцированной психической функции выступает главная функция, — анима, естественно, аккумулирует в себе те три функции, которые дифференцированы в меньшей степени. Но стоит двум вспомогательным функциям достичь определенного развития (например, в результате анализа), как анима становится воплощением четвертой, самой темной, низшей функции. Недифференцированная, то есть еще не вышедшая из глубин бессознательного тень часто бывает контаминирована свойствами анимы. В подобных случаях человеку могут поначалу сниться целые триады фигур, представляющих тень и принадлежащих трем все еще не осознанным функциям. Аналогично, в сновидениях могут встречаться триады фигур, представляющих аниму или анимуса. Контаминация в снах может распознаваться как род "брачного союза" между фигурой тени и фигурой анимы или анимуса. Чем сильнее в мужчине ощущается господство маски, тем глубже "в тени" оказывается анима. При первой же возможности эта анима проецируется вовне, и в результате мужчина "оказывается под каблуком собственной супруги" — ведь "отсутствие внешнего противодействия соблазну маски означает отсутствие внутреннего противодействия влияниям со стороны бессознательного"[189]. Одержимому анимой мужчине грозит утрата "хорошо подогнанной" мужской маски и феминизация — точно так же, как обычная женственная маска женщины, одержимой анимусом, может оказаться бессильной против "аргументов" анимуса. Одно из наиболее типичных порождений обеих фигур — то, что издавна известно как Animositat ("ожесточение", "нетерпимость").
Анимус редко проявляет себя как одиночная фигура. Как нам уже известно, содержание бессознательного компенсирует нашу осознанную установку; следовательно, поскольку мужчина в своей внешней жизни стремится скорее к полигамии, его анима обычно выступает в одиночестве, сочетая признаки самых разнообразных и противоречивых женских типов в едином образе[190]. Именно этим объясняется особого рода обаяние, "волшебство", исходящее от истинной фигуры анимы. С другой стороны, женщина в реальной жизни обычно стремится к моногамии; соответственно, в ее "образе души" выявляются полигамные черты, то есть комплементарная ей мужская фигура персонифицируется в целой серии самых разнообразных фигур. Вот почему анимус так часто выступает во множественном числе. Он похож скорее на "сборище отцов или каких-то важных персон, ex cathedra изрекающих бесспорные, безапелляционные, „рациональные" суждения"[191]. Последние часто выступают в форме некритически принимаемых мнений, предрассудков, принципов, что сплошь и рядом побуждает женщин спорить и браниться. Подобное обычно для женщин, чья главная функция — чувство, а функция мышления пребывает в недифференцированном состоянии. Судя по всему, такие женщины составляют весьма высокий процент — даже несмотря на изменения, происшедшие с начала века и обусловленные эмансипацией женщины.
Поскольку "образ души" совпадает со все еще не проявившейся и не осознанной функцией, он антитетичен главной функции, и эта противоположность воплощена в символизирующей его фигуре. Поэтому анима ученого, вообще говоря, простовата, эмоциональна и романтична, тогда как анима живущего интуицией и чувством художника приземлена и одержима плотью. Феминизированные, эмоциональные мужчины обычно несут в своем сердце образ амазонки, в наше время замаскированный под феминистку или "синего чулка". Аналогично, анимус женщины, согласно основной функции ее психики, принимает форму опасного донжуана, бородатого профессора или бравого героя, олицетворенного в виде солдата, рыцаря, футболиста, шофера, пилота, кинозвезды и т. п.
Но анима воплощает не только инстинктивные соблазны, затаившиеся во тьме бессознательного, но и руководящее мужчиной мудрое, светлое начало — иначе говоря, другой аспект бессознательного, который ведет мужчину не вниз, а вперед. Точно так же и анимус — это не только самоуверенный, враждебный всяческой логике "дьявол", но и творящее, производящее существо, причем его творческая функция выражается не в форме мужских свершений, а в форме "оплодотворяющего Слова" (logos spermatikos). И как полноценный мужчина дает жизнь своим творениям благодаря своей внутренней "женственности" — аниме, которая становится вдохновляющей его Музой, "внутренний мужской аспект женщины порождает семена творения, способные оплодотворить женский аспект мужчины"[192]. Так между полами возникают естественные отношения комплементарности не только на физическом уровне — что делает возможным рождение "телесного дитяти", — но и на уровне таинственного потока образов, протекающего сквозь глубины их душ и объединяющего их для рождения "духовного дитяти". Стоит женщине осознать это, стоит ей научиться владеть своим бессознательным и руководствоваться собственным внутренним голосом — и она сама будет решать, строить ли ей свои отношения с мужчиной по примеру "вдохновительницы" Беатриче или "старой ведьмы" Ксантиппы.
Когда в зрелом возрасте мужчины становятся женоподобными, а женщины — воинственными, это всегда указывает на то, что часть их психической субстанции, которая должна была бы оставаться обращенной внутрь, в действительности обращается в сторону внешнего мира; иными словами, это указывает на недостаточное внимание людей к собственной внутренней жизни. Не зная истинной природы нашего контрсексуального партнера, мы всецело зависим от его милостей и не готовы к тем неожиданностям, которые он в любой момент может нам преподнести. Но эту природу мы способны воспринять только в нас самих — ибо, как правило, мы избираем того партнера, который символизирует для нас бессознательную часть нашей психической субстанции. Осознав эту составляющую нашей личности, мы перестаем сваливать наши ошибки на партнера; иными словами, проекция "снимается". Мы возвращаем себе ту психическую энергию, которая из-за проекции находилась в связанном состоянии, и можем направить ее на пользу нашему сознательному "Я". Такое устранение проекции не должно смешиваться с нарциссизмом. В обоих случаях индивид "приходит к самому себе", но существует огромная разница между самопознанием и самолюбованием.
Восприняв и осознав контрсексуальный элемент в себе, мы достаточно уверенно овладеваем собственными эмоциями и аффектами. Прежде всего мы достигаем настоящей независимости, а вместе с ней, конечно, и известной изоляции. В каком-то смысле мы оказываемся одинокими, ибо "внутренняя свобода" означает, что любовные отношения больше не могут нас связывать; противоположный пол утрачивает для нас свое магическое значение, поскольку мы приходим к познанию его существенных признаков в глубинах нашей собственной души. Теперь нам становится сложно "влюбиться" — ведь мы больше не можем "исчезнуть", "раствориться" в другом; но зато мы обретаем способность к более глубокой любви, к тому, чтобы осознанно посвятить свою жизнь другому человеку. Наше одиночество не отчуждает нас от мира; оно просто устанавливает между нами и миром соответствующую дистанцию. Более прочно закрепляя нас в нашей же природе, оно даже обеспечивает нам возможность отнестись к другому человеку с большей, чем прежде, самоотверженностью: ведь теперь наша личность оказывается вне опасности. Путь к достижению всего этого обычно занимает добрую половину жизни и, по-видимому, никому не дается без борьбы. К тому же он предполагает наличие богатейшего опыта — не говоря уже о разочарованиях.
Итак, непосредственная встреча с "образом души" — это задача не юношеского, но зрелого возраста. Обычно в молодые годы и не возникает потребности в том, чтобы заняться этой проблемой вплотную. В первую половину жизни контакт с противоположным полом бывает нацелен прежде всего на достижение физического единения, плодом которого должно стать "телесное дитя"; во вторую же половину жизни главная роль переходит к психическому coniunctio — единению с противоположным полом как в пределах собственного внутреннего мира, так и в аспекте отношений с носителем "образа души" во внешнем мире. Таким образом, встреча с "образом души" означает, что первая половина нашей жизни с ее необходимой адаптацией к внешнему миру и вытекающей отсюда экстравертной ориентацией сознания пришла к завершению, и теперь мы должны предпринять самый важный шаг для адаптации к миру внутреннему — взглянуть в лицо контрасексуальному аспекту внутри нас самих. "Активация архетипа „образа души" — это событие судьбоносного значения, безошибочный признак того, что вторая половина жизни действительно началась"[193].
Великолепный образец такого развития мы находим в "Фаусте" Гете. В первой части фаустовская анима проецируется на Гретхен. Трагический конец этой связи, однако, побуждает героя отказаться от проекции анимы на внешний мир и предпринять поиски этой части психической субстанции внутри себя самого. Он находит ее в другом мире — в "подземном мире" собственного бессознательного, который символизируется Еленой Троянской. Вторая часть "Фауста" изображает процесс индивидуации со всеми его архетипическими фигурами; Елена — это типичная фигура анимы, "образа души" Фауста. Герой вступает в борьбу с различными ее трансформациями, вплоть до ее высшего проявления, Mater Gloriosa. Только после этого ему отпускаются грехи и позволяется вступить в мир вечности, где "сняты" все противоположности.
Осознавая собственную тень, мы познаем другую, темную сторону нашей природы в той ее части, которая принадлежит нашему полу; осознавая же "образ души", мы познаем контрсексуальный аспект нашей психической субстанции. После того, как этот образ распознан и выявлен, он перестает воздействовать на нас извне, то есть из бессознательного. Дифференцировав эту контрсексуальную составляющую нашей психической субстанции, мы затем интегрируем ее в единое целое с нашей сознательной установкой. Итогом этого процесса становится обогащение содержания нашего сознания и расширение масштабов нашей личности.
3.32 Архетипы "духа" и "матери"
Пережив встречу с "образом души", мы обретаем выход к новым духовным горизонтам. Нам предстоит встретиться и прийти к сосуществованию с новыми архетипическими фигурами; для этого мы должны еще раз скорректировать свою ориентацию. Насколько можно видеть, весь этот процесс носит целенаправленный характер. Хотя бессознательное, как чистая природа, не имеет однозначно определенной цели, в нем есть своего рода "потенциальная направленность": собственная внутренняя упорядоченность и имманентная целеустремленность. Поэтому "когда сознание активно соучаствует на всех этапах процесса и переживает его или, по меньшей мере, выказывает ту или иную степень его интуитивного понимания, следующий образ возникает на более высоком уровне, нежели тот, который был достигнут на предыдущей стадии; в итоге целенаправленность обретает новый смысл"[194]. Суть этого процесса — не в последовательной демонстрации все новых и новых символов; он периодически возобновляется всякий раз, когда очередная задача вводится в определенные рамки и становится неотъемлемой частью сознания.
Поэтому следующий после встречи с "образом души" шаг должен характеризоваться появлением архетипа мудрого старца — персонификации духовного начала. У женщин аналогией этому архетипу служит великая мать — мать-Земля, представляющая холодную, внеличностную правду природы. Пришло время осветить самые интимные тайники человеческого бытия: "духовное" в мужчине и "материальное" в женщине. В отличие от ситуации с анимусом и анимой, мы уже не исследуем контрсексуальную составляющую, а стремимся достичь самого глубинного, последнего источника психической субстанции мужчины и женщины — того первичного образа, из которого она сформировалась. Прибегая к несколько рискованной формулировке, можно было бы сказать, что мужчина — это материализованный дух, тогда как женщина — одухотворенная материя; сущность мужчины определяется духовным, тогда как сущность женщины — материальным началом. На этой стадии нам нужно выявить в нашем бессознательном как можно больше латентных фигур и сделать их достоянием нашего сознания; при этом речь должна идти как о самых грубых первообразах, так и о высокоорганизованных, дифференцированных и доведенных до совершенства символах.
Обе названные выше фигуры, "мудрый старец" и "великая мать", могут принимать бесконечно разнообразные формы. С их добрыми и злыми, светлыми и темными сторонами мы сталкиваемся в представлениях первобытных народов и во всех без исключения мифологиях; мы встречаем их в образах колдунов и колдуний, пророков и пророчиц, магов, проводников — в том числе и в царство умерших, — богинь плодородия, сивилл, Матери Церкви, Софии и т. д. Обе фигуры излучают настолько непреодолимое обаяние, что каждый человек, сталкивающийся с ними лицом к лицу, подвергается соблазну впасть в самовосхваление и манию величия; избежать этого можно только при условии, что этот человек сумел различить и осознать их и, таким образом, избавился от опасности самоотождествления с их обманчивым образом. В качестве примера воздействия этих архетипов приведем Ницше, безоговорочно отождествившего себя с фигурой Заратустры.
Юнг именует эти архетипические фигуры бессознательного "мана-личностями" (Mana-Personlichkeiten)[195]. Мана означает надприродную силу. Обладать маной — значит иметь власть над другими; но это обладание чревато опасностью впасть в самонадеянность и тщеславие. Полноценное осознание того содержания, которое составляет архетип "мана-личности", означает для мужчины "второе и реальное освобождение от отца, тогда как для женщины — освобождение от матери; после того, как это произошло, к индивиду впервые приходит настоящее, полное ощущение собственной истинной личности"[196]. Лишь по достижении этой стадии развития человек вступает на путь, который ему предстоит пройти как "духовному сыну Бога" — но только при условии, что он воздержится от соблазна раздуть свое и без того расширившееся сознание и тем самым впасть в психическую инфляцию, которая, "как это ни парадоксально, представляет собой обратное движение от сознания к бессознательному"[197]. Впрочем, на фоне тех глубочайших прозрений, к которым он в итоге приходит, подобная гордыня не кажется чем-то удивительным; никому из тех, кто решился углубиться в процесс индивидуации, не удалось совершенно избежать ее. Но если человек хочет по-настоящему овладеть силами, которые активизируются благодаря этим прозрениям, он должен научиться смирению и понять, где кроется истинный источник этих сил.
[175] Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten, S. 204; Collected Works, vol. 7. par. 400.
[176] Psychologic und Religion, S.
137—142; Collected Works, vol. 11, pp. 76—78.
[177] Первоочередное значение, которое
Юнг придает осознанию собственной тени, служит одной из
важных — хотя и чаще всего не осознаваемых — причин
того, что столь большое количество людей боится
подвергнуться анализу по методу Юнга.
[178] Слово "все" в этой цитате не следует понимать буквально, так как все проекции никогда не могут быть осознаны и тем самым отброшены; если бы это было возможно, в сфере бессознательного ничего бы не осталось. Лишь от ситуации, сложившейся в психической субстанции человека, зависит, с какой частью своих проекций он сможет совладать.
[179] Psychologic und Religion, S. 150; Collected Works, vol. 11, p. 83.
[180] Хотя научного определения того, что такое "мужские" или "женские" признаки, не существует, мы можем опираться на общепризнанные представления, которые, вероятно, укоренены в свойствах половых клеток.
[181] Т. Wolff. Studien, S. 155ff.
[182] Emma Jung. Ein Beitrag zum Problem des Animus, in: Wirklichkeit der Seele, S. 297.
[183] Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten, S. 133, 118; Collected Works, vol. 7, pars. 315, 297.
[184] Emma Jung. Ein Beitrag zum Problem des Animus, S. 329.
[185] Emma Jung. Ein Beitrag zum Problem des Animus, S. 332.
[186] В своем только что процитированном замечательном исследовании Э. Юнг утверждает, что в фаустовской градации "слово-смысл-сила-дело" (Wort-Sinn-Kraft-Tat), считающейся определением греческого Логоса, выражена квинтэссенция мужского характера, а каждая из этих четырех ступеней представлена определенным этапом в жизни мужчины и в развитии фигуры анимуса. Модифицируя изначальный порядок, она относит "сильного" (или "волевого") человека к первой, "человека дела" -— ко второй, "человека слова" — к третьей, и, наконец, человека, живущего в соответствии со "смыслом" к четвертой ступени
[187] Emma Jung. Ein Beitrag zum Problem des Animus, S. 302, 312, 342.
[188] Psychologische Typen, S. 635; Collected Works, vol. 6, par. 804.
[189] Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten, S. 128—129; Collected Works, vol. 7, pars. 308—309.
[190] Впрочем, это верно только для весьма "мужественного" типа мужчины. Чем более явно выражены в мужчине женские черты — то есть чем сильнее развит в нем материнский комплекс (а это в наши дни встречается весьма часто), — тем многочисленнее женские фигуры, представляющие признаки его анимы в снах и видениях. Часто это бывают целые серии женских фигур одного и того же типа (как, например, группа балерин или одетых в униформу сиделок и т. п.), и только в условиях прогрессирующего развития личности они сливаются в единый образ, воплощающий все разнообразие признаков анимы.
[191] Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten, S. 141; Collected Works, vol. 7, par. 332.
[192] Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten. S. 154; Collected Works, vol. 7. par. 336.
[193] Т. Wolff. Studien, S. 159.
[194] Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten. S. 192; Collected Works, vol. 7. par. 386.
[195] Очевидно, значение таких выразительных и захватывающих фигур, как "мана-личности" соответствующего пола, в снах мужчин и женщин должно быть различным. В сновидении мужчины женский образ данного рода, вероятно, следует толковать как разновидность анимы, тогда как в сновидении женщины аналогичный образ символизирует, очевидно, "великую мать" — один из "объединяющих символов", наиболее тесно связанных с Самостью. То же — mutatis mutandis — относится и к фигуре мудрого старца или "вечного дитяти" в сновидении мужчины (см.: Das gottliche Madchen, in: С. G. Jung, К. Kerenyi. Einfiihrung in das Wesen der Mythologie. — Amsterdam, 1942; Collected Works, vol. 9,1).
[196] Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten, S. 98; Collected Works, vol. 7, par. 393.
[197] Psychologie und Alchemic, S. 645; Collected Works, vol. 12, par. 563.