Мы установили, что самые нижние пределы психе начинаются там, где функция высвобождается из-под власти принудительной силы инстинкта и становится послушна воле, а также определили волю как энергию, которой некто располагает. А это, как было сказано, подразумевает располагающего данной энергией субъекта, наделенного способностью суждения и сознанием. Таким образом, мы приходим к утверждению собственно того, с отрицания чего начинали, а именно, — к отождествлению психе с сознанием. Дилемма эта разрешается, как только мы уясним себе всю меру относительности сознания, коль скоро его содержания являются одновременно осознанными и бессознательными, то есть в одном отношении осознанными, в другом - бессознательными. Как всякий парадокс, это утверждение поначалу кажется непостижимым[111]. Однако нужно свыкнуться с мыслью, что сознание и бессознательное не имеют четко очерченных границ; одно начинается там, где отступает другое. Дело в том, что психе представляет собой сознательно-бессознательное целое. Что же касается "ничейной земли", названной мною "личное бессознательное", то легко доказать, что ее содержания вполне отвечают нашему определению психического. Однако — если исходить из такого определения "психического" — существует ли психическое бессознательное, которое не является ни "окаймлением сознания", ни личным бессознательным?
[111] Фрейд также пришел к подобному парадоксальному выводу. Так, в его статье "Бессознательное" (с. 177) говорится: "Инстинкт может никогда не стать объектом сознания — может лишь идея, которая представляет инстинкт. Более того, даже в бессознательном инстинкт не может представляться иначе, чем идеей." (Курсив К.Г.Юнга) Как в моем объяснении выше мы ушли от вопроса: "Кто является субъектом бессознательной воли?", так мы должны спросить здесь: "Кто именно обладает идеей инстинкта в бессознательном состоянии?" Для "бессознательного" способность формирования и восприятия идей есть contradictio in adjecto [внутреннее противоречие (лат.). — Прим, перев.]
Я уже упоминал, что Фрейд установил наличие в бессознательном архаических остаточных форм и примитивных способов функционирования. Последующие исследования подтвердили этот вывод и свели воедино богатейший материал наблюдений. Учитывая строение тела, было бы странно, если бы психе оказалась единственным биологическим феноменом, не обнаруживающим различимых следов своей эволюции, и вполне вероятно, что эти вехи тесно связаны с инстинктивной основой. Биологическая концепция "паттернов поведения" соотносит инстинкт с архаическим следом. Аморфных инстинктов фактически не существует, то есть каждый инстинкт несет в себе паттерн соответствующей ему ситуации. Он всегда воплощает некий образ, с неизменно присущими ему чертами. Инстинкт муравья-листореза следует образу, в котором схвачено все — муравей, дерево, лист, его "срезывание", транспортировка и даже маленькая муравьиная плантация[112]. Если какое-то из этих обстоятельств отсутствует, инстинкт не срабатывает, поскольку он невозможен вне своего общего паттерна, своего образа. Такой образ представляет собой априорный прообраз. У муравья он врожденный, первичный относительно любой его активности, поскольку никакая активность вообще немыслима, покуда ее не инициирует и не сделает возможной инстинкт, основанный на соответствующем паттерне. Такая схема верна для всех инстинктов и проявляется в одной и той же форме у всех особей данного вида. Это так же верно и для человека: ему присущи априорные прообразы инстинктов, которые задают основания и паттерны его активности - постольку, поскольку он действует инстинктивно. Как биологическое существо он не имеет выбора, и вынужден действовать специфически человеческим образом и следовать своему паттерну поведения. Это полагает довольно узкие границы возможного для него диапазона желаний и волевых актов; чем уже диапазон, тем примитивнее человек, и тем больше его сознание зависит от сферы инстинктов. Хотя, в каком-то смысле, вполне корректно рассматривать паттерн поведения как сохранившийся архаический след, как это делал Ницше применительно к функции сновидений, хотя такой подход не совсем справедлив применительно к биологическому и психологическому смыслу этих прообразов. Это не просто реликты и рудименты более ранних способов функционирования; это неустранимые и биологически необходимые регуляторы инстинктивной сферы, их область действия распространяется на всю психе и ограничивается в своей безусловности лишь рамками относительной свободы воли. Можно сказать, что в образе выражается смысл инстинкта.
[112] Подробнее смотри С. Lloyd Morgan, Habit and Instinct
Хотя инстинктивные паттерны не противоречат биологии человека, эмпирически доказать существование конкретных прообразов, очень сложно. Ибо орган, посредством которого мы могли бы постичь их, — сознание, — представляет собой не только трансформацию изначального инстинктивного образа, но и сам инструмент трансформации. Поэтому не удивительно, что человеческий разум бессилен выявить присущие человеку прообразы, подобные тем, что известны нам в мире животных. Я должен признать, что не вижу прямого пути для решения этой проблемы. И тем не менее мне удалось (как я полагаю) найти косвенный подход к инстинктивным образам.
В последующем изложении я хотел бы вкратце описать, как произошло это открытие. Мне часто приходилось наблюдать пациентов, чьи сновидения указывали на богатый запас фантазийного материала. Неизменно, от самих пациентов, я проникался впечатлением, что они преисполнены фантазий, будучи не в состоянии рассказать мне, где, собственно, находится источник внутреннего напряжения. Поэтому я брал в качестве отправной точки тот или иной образ из сновидения или ассоциацию пациента и, исходя из этого, ставил перед ним задачу детализировать или развить эту тему, отпустив поводья своей фантазии. В зависимости от индивидуальных склонностей и талантов, проделать это можно было, прибегнув к любому способу - посредством драмы, умозрительных рассуждений, зрительных и звуковых образов, обращаясь к танцу, живописи, рисунку или же моделированию. Применяя эту технику, я получил огромное количество сложных композиций, которые долгие годы приводили меня в недоумение своим разнообразием, пока я не сумел распознать, что благодаря этому методу я стал свидетелем спонтанных проявлений бессознательного процесса, а навыки и задатки пациента просто способствовали его развитию; позднее я назвал его "процессом индивидуации". Но задолго до этого озарения, снизошедшего на меня, я сделал открытие, что данный метод часто уменьшает частоту и интенсивность сновидений, тем самым снижая не находящее выражения давление, идущее от бессознательного. Во многих случаях это приносило весомый терапевтический эффект, что поощряло и меня, и моего пациента усиленно работать в том же направлении, несмотря на ни с чем не сообразные результаты[113]. Я чувствовал, что вынужден настаивать на том, что они несообразны (если только удерживаться от подтасовок), исходя из определенных теоретических допущений, интерпретаций, которые, похоже, не только не адекватны, но и способны поставить под сомнение простодушные творения пациента. Чем больше я подозревал, что эти построения таят в себе определенную преднамеренность, тем меньше я готов был отважиться строить на этот счет какие-либо теории. Подобная сдержанность давалась мне нелегко, так как во многих случаях я имел дело с пациентами, которые нуждались в умственной point d'appui (Точка опоры (фр.). — Прим. перев.), если они еще полностью не погрузились во мрак. Я должен был попытаться дать хотя бы предварительную интерпретацию, в меру своих возможностей, пересыпая ее бесчисленными "возможно", "если", "однако" и никогда не переступая границ лежащей передо мною картины. Я всегда делал все возможное, чтобы свести интерпретацию каждого побочного образа к вопросу и предоставить ответ на него свободному полету фантазии пациента.
[113] См. "Цели психотерапии", пар.101 cл., Two Essays on Analytical Psychology, пар.343 слл. и "Трансцендентная функция", пар. 166 слл.
Хаотический набор образов, с которым я вначале столкнулся, свелся в процессе работы к определенной, хорошо различимой теме и формальным элементам, которые повторялись в тождественной или близкой форме у совершенно различных индивидах. В качестве наиболее ярких характеристик я упомяну: хаотическое разнообразие и порядок; дуальность; оппозицию света и тьмы, верхнего и нижнего, правого и левого; соединение противоположностей в третьем; кватерность (квадрат, крест); вращение (круговое, сферическое), и наконец, процесс центрирования и расположение вдоль радиуса, которое обычно сопровождало некоторые системы кватерности. Триадные образования, кроме complexio oppositorum (Сплетение противоположностей (лат.). — Прим. перев.) в третьем, были относительно редкими и объяснялись специальными условиями, что и приводило к редким исключениям[114]. В моих опытах процесс центрирования оказывался непревзойденной вершиной всего процесса развития[115] и характеризовался исключительным терапевтическим эффектом. Типичные особенности, перечисленные выше, налагают ограничения; однако, в то же время, они выступают простейшими выражениями формирующих принципов. В действительности паттерны являются значительно более переменчивыми и гораздо более конкретными, чем возможно было бы допустить. Их вариабельность не поддается описанию. Я могу только сказать, что любые мотивы известных мифологий хоть изредка, но проявлялись в этих конфигурациях. Даже если бы мои пациенты хоть в какой-либо степени осознавали мифологические мотивы, то изобретательность творческой фантазии оставила бы их знания далеко позади. В целом же мои пациенты обладали только минимальными знаниями мифологии.
[114] То же самое относится к пентадным фигурам.
[115] Насколько это развитие может объективно устанавливаться.
Эти факты явным образом показывают, как фантазии, ведомые бессознательными регуляторами, совпадают с ментальной активностью человека, зафиксированной в традиционных и этнологических исследованиях. Все абстрактные особенности, Упомянутые мной, являются в определенном смысле осознанными: каждый может сосчитать до четырех и знает, что представляет круг, а что - квадрат; однако в качестве формирующих принципов они бессознательны, а их психологический смысл (по тем же самым признакам) также не осознается. Большинство моих основополагающих идей берет начало в этих экспериментах. Кристаллизация моих взглядов произошла после проведения наблюдений. То же мы можем сказать и о руке, которая водит карандашом или кистью, ноге, исполняющей танец, глазе и ухе, слове и мысли: неясный импульс является верховным арбитром паттерна, a priori бессознательное стремительно вторгается в пластичной форме, и никто не подозревает, что сознание другой личности управляется такими же принципами; по сути, любой чувствует, что находится в области безграничной субъективной причудливой случайности. В течение всего действия, по-видимому, царствует мрачное предвидение не только паттерна, но и его смысла[116]. Образ и смысл идентичны; и если первый определяет форму, то последний придает ей ясность. Действительно, паттерн не нуждается в интерпретации: он описывает свой собственный смысл. Существуют случаи, когда я могу отказаться от интерпретации по терапевтическим соображениям, но научные знания, конечно, другое дело. Здесь мы должны с величайшей тщательностью обосновать концепцию, основанную на данных нашего эксперимента и a priori отсутствующую. Лишь кропотливая работа способствует переводу вневременного, извечно действующего архетипа на современный научный язык.
[116] См. Психология и алхимия, пар. 329
Эти эксперименты и размышления заставили меня поверить, что существуют определенные состояния коллективного бессознательного, действующие как регуляторы и стимуляторы творческой активности-фантазии. Они возбуждают соответствующие образования, используя самостоятельно существующий осознанный материал. Они ведут себя подобно движущим силам сновидений; по этой причине активное воображение, как я назвал этот метод, в некоторой степени замещает сновидения. Существование этих бессознательных регуляторов - я иногда определяю их как "доминанты"[117] из-за типа функционирования - представляется мне настолько важным, что на их основании я выдвинул гипотезу о безличном коллективном бессознательном. С моей точки зрения, наиболее замечательное свойство этого метода состоит в том, что он использует не reductio in primam figuram (Доведение до первоначального образа (лат.). - Прим. перев.), а, скорее, синтез - основанный на позиции добровольного заимствования, хотя в остальном целиком естественный, — пассивного осознанного материала и бессознательных воздействий, следовательно, вид самопроизвольной амплификации архетипов. Образы нельзя представлять посредством редукции содержаний сознания к их простейшим обозначениям, так как это прямо приведет к изначальным образам, которые, как я ранее говорил, невообразимы; они обязаны своему появлению только процессу амплификации.
[117] Cf. Two Essays on Analytical Psychology, par. 151.
На этом естественном процессе амплификации я также основал свой метод выявления смысла сновидений, поскольку поведение снов в точности такое же, как и активного воображения; отличие только в более слабой поддержке содержаний сознания. Когда архетипы вмешиваются в формирование содержаний сознания посредством их регуляции, модификации и мотивации, они действуют подобно инстинктам. Поэтому наиболее естественно предположить, что эти факторы связаны с инстинктами, и следует выяснить, будут ли типичные ситуационные паттерны, которые, по-видимому, представляют эти коллективные формы-принципы, идентичны инстинктивным паттернам, а именно — паттернам поведения. Я должен признать, что вплоть до настоящего времени я не располагаю какими-либо аргументами, которые могли бы окончательно опровергнуть эту возможность.
Прежде, чем дальше следовать этим размышлениям, я должен подчеркнуть один аспект архетипов, очевидный любому, у кого есть практический опыт в этой области. То есть, при появлении архетипы обладают отчетливо выраженным нуминозным характером, который только и может рассматриваться как "духовный", если слово "магический" является слишком сильным. Соответственно, для психологии религии это явление представляет величайшее значение. В своем проявлении оно весьма двусмысленно. Это явление, (конечно, при условии достижения им определенной степени ясности) может быть исцеляющим или разрушительным, но отнюдь не индифферентным[118]. Этот аспект превыше всего заслуживает эпитета "духовный". Редко случается, когда архетип в сновидениях или фантазиях появляется в форме духа, и даже ведет себя подобно духу-призраку. Вокруг этой нуминозности существует мистическая аура, и она обладает соответствующим влиянием на эмоции. Она изменяет философские и религиозные Убеждения даже у тех, кто считает себя на голову выше любых подобных признаков слабости. Часто эта нуминозность ведет к цели путем беспримерного напряжения и беспощадной логики и завлекаeт субъект воздействия своими чарами, от которых, несмотря на самое отчаянное сопротивление, он не способен, а подчас даже и не желает освободиться, потому что переживание, вызванное ею, глубоко и исполнено смысла, ранее непостижимого. Я отлично представляю противодействие, обусловленное соединением всех укоренившихся убеждений и направленное против психологических открытий подобного рода. Скорее опираясь на предчувствия, чем на действительные знания, большинство людей ощущает боязнь угрожающей силы, которая, скованная, покоится в каждом из нас, лишь ожидая магического слова, чтобы освободиться от заклятия. Это магическое слово, всегда оканчиваясь на "изм", работает наиболее успешно с теми, кто имеет малейший доступ к своему внутреннему "я" и в наибольшей степени отклонились от своих инстинктивных корней, попав в поистине хаотический мир коллективного бессознательного.
[118] Время от времени оно ассоциируется с синхронистическими или парапсихическими эффектами. Под синхронистичностью я подразумеваю, как я уже объяснял в другом месте [См. К.Г. Юнг "Синхронистичность: принцип акаузальной связи" - Прим. перев.], наблюдаемые необычные "совпадения" субъективных и объективных событий, которые невозможно объяснить причинно, по крайней мере при современном уровне наших знаний. На этой предпосылке основывается астрология и методы из "Книги перемен". Эти наблюдения, подобные астрологическим заключениям, в целом неприемлемы, хотя, как мы знаем, это никогда не причиняло вреда фактам. Я упоминаю эти особые эффекты исключительно ради полноты и только для тех читателей, кто имел возможность убедиться в реальности парапсихических явлений.
Несмотря на или, возможно, благодаря сродству с инстинктами, архетипы представляют подлинный элемент духа, однако этот дух не должен идентифицироваться с человеческим интеллектом, поскольку он является spiritus rector (Духовный правитель (лат.). — Прим. перев.) последнего. По сути, содержимое всех мифологий, всех религий и всех "измов" является архетипическим. Архетип — это дух или псевдо-дух: то, что он показывает, будет зависеть от позиции человеческого ума. Архетип и инстинкт представляют наиболее полярную из вообразимых оппозиций, как можно легко заметить из сравнения людей, управляемых инстинктивными побуждениями, с теми, кто охвачен духом. Но, точно так же как и между любыми оппозициями, здесь достигаются такие прочные узы, что невозможно установить или представить какого-либо состояния без соответствующего ему отрицания, поэтому и в этом случае также les extremes se touchent (Крайности сходятся (фр). — Прим. перев.). Они соответствуют друг другу, что свидетельствует не только о том, что один происходит из другого, но и что они существуют вместе как отражение в нашем уме состояния противопоставления, лежащего в основе всей психической энергии. Человек обнаруживает, что некая сила влечет его к действию и одновременно останавливает для размышлений. Это противоречие его натуры не имеет морального значения, поскольку инстинкт сам по себе не так плох, как и дух не так хорош. Оба могут быть и плохим, и хорошим. Отрицательный заряд так же хорош, как и положительный — вместе они создают электрический ток. Так же и к психологическим противоположностям необходимо подходить с научной точки зрения. Истинные оппозиции не могут быть несоизмеримыми; если они будут несоизмеримыми, они никогда не станут единством. Вопреки всем противоречиям, они показывают постоянную склонность к единению, и Николай Кузанский определил самого Бога как complexio oppositorum.
Противоположности в любом состоянии проявляют крайние свойства, в силу чего это состояние воспринимается как реальное, поскольку противоположности формируют потенциал. Психе состоит из процессов, чья энергия вытекает из баланса всех видов противоположностей. Антитеза дух/инстинкт является лишь одной из самых общих формулировок, однако ее преимуществом является сведение большого числа наиболее важных и наиболее сложных психических процессов к общему знаменателю. С моей точки зрения, психические процессы, по-видимому, уравновешивают энергию, протекающую между духом и инстинктом, хотя вопрос, будет ли процесс рассматриваться как духовный или как инстинктивный, покрыт мраком. Такая оценка или интерпретация полностью зависит от точки зрения или состояния сознания. Например, слабо развитое сознание, которое из-за массовых проекций живет беспорядочно выраженными конкретными или кажущимися конкретными вещами и состояниями, будет, естественно, видеть в инстинктивных побуждениях источник всей реальности. Оно остается в блаженном неведении одухотворенности такого философского предположения и убеждено, что, исходя из своего мнения, оно установило сущностную инстинктивность всех психических процессов. Наоборот, сознание, которое противостоит инстинктам, может, опираясь на огромное влияние, оказываемое архетипами, так подчинить инстинкт духу, что большинство нелепых, так называемых "духовных" сложностей будет восприниматься в их биологической основе. В этом случае игнорируется необходимая для фанатизма инстинктивная основа.
Поэтому, психические процессы можно сравнить со шкалой, вдоль которой сознание "скользит". В один момент оно находится в зоне инстинктов и убывает под их влиянием; в другой момент оно скользит к другому концу, где преобладает дух и Даже происходит ассимиляция инстинктивных процессов, наиболее противоположных последнему. Эти противоположные позиции, такие щедрые на иллюзии, отнюдь не являются патологическим симптомом; наоборот, они образуют парные полюса из этой психической односторонности, типичной сегодня для обычного человека. Естественно, это высказывание характерно не только для антитезы дух/инстинкт; существует много других форм, как я показал в моей книге "Психологические типы".
Это "скользящее" сознание досконально характеризует современного человека. Но односторонность сознания может устраняться тем, что я назвал "осознанием тени". Для этой операции может быть легко создан менее "поэтический" и более научный греко-латинский неологизм. Однако в психологии любой должен отказаться от спекуляций подобного рода, по крайней мере, когда имеет дело с абсолютно практическими проблемами. Среди них присутствует проблема "осознания тени", рост осознания нижней (подчиненной) части личности, которая не должна вовлекаться в интеллектуальную активность, поскольку эта часть личности имеет намного большее значение в испытываемых страданиях и страстных увлечениях, чем это присуще всей личности. Сущность того, что должно реализовываться и ассимилироваться, выражено так остро и так пластично в поэтическом языке словом "тень", что было бы большим нахальством не воспользоваться этим лингвистическим наследием. Даже термин "подчиненная часть личности" неадекватен и вводит в заблуждение, в то время как "тень" предполагает только то, что должно быть жестко зафиксировано его содержанием. "Человек без тени" — это, статистически, самый обычный человеческий тип: тот, кто воображает, что он действительно является только тем, что он озабочен знать о себе. К сожалению, ни так называемый религиозный деятель, ни человек науки не претендуют на какое-либо исключение из этого правила.
Конфронтация между архетипом и инстинктом - это этическая проблема первейшей важности, настоятельность которой ощущается лишь теми, кто сталкивается с необходимостью ассимилировать бессознательное и интегрировать свои личности (По-видимому Юнг имеет в виду то, что позже получило название субличности. — Прим. перев.). Это выпадает лишь на долю человека, осознающего, что у него невроз или не все благополучно с психическим состоянием. Определенно, это не относится к большинству. "Обычный человек", преобладающий в массе, действует по принципу - ничего не хочу понимать, а также и не нуждаюсь в этом, — поскольку для него единственная вещь, которая совершает ошибку — это та огромная анонимность, условно называемая "Государством" или "Обществом". Но однажды человек узнает, что он ответственен или должен быть ответственным, он также чувствует ответственность за свое психическое состояние, поэтому он все более и более ясно видит, что он обязан сделать для того, чтобы стать здоровее, стабильнее и эффективнее. Если только он встанет на путь ассимилирования бессознательного, то сможет увериться, что не будет избегать трудностей, которые представляют неотъемлемую часть его естества. С другой стороны, человек массы обладает привилегией быть во все времена "не виновным" в социальных и политических катастрофах, охватывающих весь мир. Его расчеты во всех отношениях схожи; хотя другие, по крайней мере, имеют возможность найти преимущество в духовном состоянии, но царство это "не от мира сего".
Можно совершить непростительный грех, проглядев чувственную ценность архетипа. Это чрезвычайно важно как теоретически, так и терапевтически. В качестве нуминозного фактора архетип определяет природу конфигурационных процессов и путь их следования, опережая, казалось бы, знания или, иначе, будто бы в нем уже присутствует цель - вовлечение в центрирующий процесс[119]. Я хотел бы прояснить способ функционирования архетипа на таком простом примере. Во время пребывания в экваториальной Западной Африке, на южном склоне горы Элгон, я обнаружил, что туземцы на восходе солнца обходят свои хижины, при этом держат руки перед ртом и энергично дуют или плюют на них. Затем они поднимают свои руки ладонями к солнцу. Я попросил их объяснить смысл того, что они делают, но никто не смог дать мне объяснения. Они сказали, что всегда делали так и научились этому от своих родителей. Шаман, вот кто должен знать, что это значит. Поэтому я спросил шамана. Он знал не больше других, но уверил меня, что его дед все же знал. Как раз так люди делали при каждом восходе солнца и при первой фазе новолуния. Для этих людей, как я могу показать, начало новолуния или момент появления солнца было "мунгу", что соответствует меланезийскому слову "мана" или "мулунгу"[120] и переводится миссионерами как "Бог". Действительно, у элгонианцев слово адхиста означает солнце, а также и Бог, хотя они отрицают, что солнце есть Бог. Только тот момент, когда оно появляется, есть мунгу или aдхиста. Плевок и дыхание обозначают солнечную субстанцию. Следовательно, они предлагали свои души Богу, но не знали, что они делают и никогда не знали. Их поступок побуждался тем же самым предсознательным архетипом. Он же лежит в основе изображения поклоняющегося солнцу бабуина с головой собаки на монументах древних египтян. Тем не менее туземцы пребывают в полной уверенности, что этот ритуальный жест предназначен в честь Бога. Определенно, поведение элгонийцев производит впечатление чрезвычайно примитивного, но мы забываем, что образованные уроженцы Запада ничем, по сути, от них не отличаются. Возможно, наши предки знали даже меньше, чем мы, о том смысле, который заключался в рождественской елке, и только совсем недавно мы начали утруждать себя поиском его значения.
[119] Для доказательства этого см. Психология и алхимия, часть II.
[120] [Mulungu - "дух, душа, демонизм, магия, авторитет": Two Essays on Analytical Psychology, pars. 108, 117, 123 cл. — Изд.]
Архетип — это чистая, неиспорченная природа[121]. Именно эта природа заставляет человека произносить слова и выполнять действия, смысл которых он не осознает, настолько не осознает, что даже не задумывается о них. Позже человечество с более развитым сознанием, сталкиваясь с такими многозначительными вещами, чей смысл никто не может определить, использует идею, что это, должно быть, следы Золотого века, когда существовали люди, обладавшие знанием всех вещей и передававшие мудрость народам. Затем последовало вырождение, и эти учения были забыты и сейчас повторяются лишь как бессмысленные механические жесты. Исходя из открытий современной психологии, нельзя сомневаться, что существуют предсознательные архетипы, которые никогда не были осознаны, а могли утверждаться только косвенно посредством своих воздействий на содержания сознания. По моему мнению, не существует логических аргументов против гипотезы, что все психические функции, которые сегодня кажутся осознанными, когда-то были бессознательными, но, однако, работали так, как будто бы они были осознанными. Мы можем также сказать, что все психические явления, обнаруженные у человека, уже присутствовали в природном бессознательном состоянии. На это можно возразить, что мы тогда будем далеки от прояснения существования такой вещи, как сознание в целом. Я должен, однако, напомнить читателям, что как мы уже видели, функционированию бессознательного присущ непроизвольный характер инстинкта, и эти инстинкты всегда приводят к противоречию или (из-за их компульсивности) следуют своему течению, не изменяемому любыми влияниями, даже при наличии безусловной угрозы для жизни индивида. В противовес этому сознание дает возможность адаптироваться упорядоченным образом и контролировать инстинкты и, соответственно, оно не может обходиться без них. Способность человека действовать сознательно — это единственное, что делает его человеком.
[121] "Природа" здесь означает просто то, что есть и всегда было как данность.
Достижение синтеза сознания и бессознательных содержаний и осознанное понимание воздействия архетипов на содержания сознания представляют высшую точку концентрирования духовных и психических усилий, в той степени, насколько это предпринимается сознательно и исходя из установленных целей. Иначе говоря, процесс синтеза может также готовиться заранее и подвести к определенной точке — "точке прорыва" Джемса — бессознательно, после чего этот комплекс врывается в сознание по собственному желанию и вступает в противоречие с последним, выдвигая огромную задачу ассимилирования содержаний, которые внезапно появились, однако без нанесения ущерба возможностям двух систем, т.е. эго-сознанию, с одной стороны, и ворвавшемуся комплексу — с другой. Классическим примером этого процесса является обращение Павла и видение троицы Николаем из Флуе.
Благодаря "активному воображению" мы оказываемся в благоприятном положении, поскольку тогда мы можем открыть архетип без погружения в инстинктивную сферу, что может привести только к бессодержательному бессознательному или, еще хуже, к своего рода мыслительному заменителю инстинкта. Это означает — используя еще раз сравнение со спектром — что инстинктивный образ должен располагаться не на красном, а на фиолетовом конце цветовой шкалы. Динамическая энергия инстинкта располагается как бы в инфракрасной части спектра, в то время как инстинктивный образ лежит в ультрафиолетовой части. Если мы вспомним наш цветовой символизм, тогда, как я уже говорил, красный - не такое уж плохое соответствие для инстинкта. Но духу, как можно предположить[122], Должен больше соответствовать синий, чем фиолетовый. Фиолетовый - это "мистический" цвет, и он определенно отражает несомненные "мистические" или парадоксальные качества архетипа наиболее приемлемым образом. Фиолетовый состоит из синего и красного, хотя в спектре имеет и свое собственное место. Теперь, когда мы скорее случайно, чем благодаря наводящей мысли, нащупали границы, подчеркивая, что архетип более точно характеризуется фиолетовым цветом, то, поскольку он является образом, как таковым, он в то же самое время является и динамической энергией, которая и заставляет почувствовать нуминозную и очаровывающую силу архетипного образа. Осознание и ассимиляция инстинкта никогда не происходит на красном конце спектра, т.е. путем погружения в инстинктивную сферу, а только через соединение в целое значимого образа и, одновременно, вызванного инстинкта, хотя и в форме, полностью отличной от той, что мы встречали на биологическом уровне. Когда Фауст заметил Вагнеру: "Ты осознаешь лишь единичный импульс/ Но, возможно, ты никогда не узнаешь, что знают другие!" — это изречение равно хорошо может служить для общей характеристики инстинкта. Он имеет два аспекта: с одной стороны, он узнается из опыта как физиологический динамизм, в то время как с другой стороны его многочисленные формы входят в сознание в качестве образов и групп образов, где они развивают нуминозные эффекты, которые представляют, или кажется, что представляют, сильнейший контраст по отношению к инстинкту, наблюдаемому психологически. Для любого, знакомого с религиозной феноменологией, не будет секретом, что хотя физические влечения и духовные страсти - это смертельные враги, они, несмотря на это, являются "братьями по оружию", вследствие чего часто требуется лишь легчайшее прикосновение, чтобы превратить одно в другое. Они реальны, и вместе образуют оппозицию, один из наиболее плодотворных источников психической энергии. Они не происходят друг из друга, что не дает приоритета ни одной из них. Даже если мы знаем вначале только об одной из них, а другую не замечаем, или обращаем на нее внимание много позже, это совсем не доказывает, что другая не существовала все это время. Тепло не может происходить из холода, как и высокое из низкого. Оппозиции или существуют в своей бинарной форме, или не существуют вовсе, и бытие без противоположностей совершенно немыслимо, поскольку будет невозможно обеспечить его существование.
[122] Это предположение основывается на том, что синий цвет воздуха и неба более охотно используется для описания духовных содержаний, в то время как красный, "теплый" цвет, используется для описания чувств и эмоций.
Поэтому абсорбция в инстинктивной сфере не приводит и не может привести к осознанному пониманию и ассимиляции инстинкта, поскольку сознание в панике борется против поглощения примитивной и бессознательной чистейшей инстинктивности. Этот страх - вечная тема мифа о герое и основа неисчислимых табу. Чем ближе кто-либо подходит к миру инстинктов, тем более сильное стремление возникает бежать прочь от него и обрести спасение в свете сознания от довлеющего мрака бездны. Однако психологически архетип как образ инстинкта является духовной целью, куда стремится вся природа человека; это море, куда все реки направляют путь, приз, который герой добывает в борьбе с драконом.
Поскольку архетип является формообразующим принципом инстинктивной энергии, его синий загрязнен красным: так появляется фиолетовый, или, иначе, мы можем интерпретировать это сравнение как апокатастасис (Т.е. возвращение к первозданному состоянию благости, ведущее ко всеобщему просветлению. — Прим. перев.) инстинкта, поднимаемого на высшую частоту, именно так мы можем легко извлечь инстинкт из латентного (т.е. трансцендентного) архетипа, который проявляет себя на большей длине волны[123] (Т.е. на более низкой частоте, соответствующей красному цвету cпектра, высокие частоты (синий цвет спектра) характерны для духовных проявлений. - Прим. перев.). Хотя это не более чем аналогия, я, тем не менее, чувствую искушение рекомендовать моим читателям этот образ фиолетового цвета как иллюстрацию близости архетипа с его противоположностью. Творческая фантазия алхимиков нашла выражение этой трудной для понимания тайны природы в виде другого не менее точного символа: Уробороса, змеи, пожирающей свой хвост.
[123] Сэр Джеймс Джине (Jeans, Physics and Philosophy, p. 193) указывает, что тени на стене пещеры Платона совершенно так же реальны, как и невидимые фигуры, которые отбрасывают их, и чье существование может быть выведено лишь математически.[См. Платон, Государство, кн. 7, пар. 514 слл. - Прим. перев.]
Я не хочу заниматься этим сравнением со смертью, но как понимает читатель, любой обрадуется, когда обсуждая трудную проблему, найдет поддержку в полезной аналогии. К тому же это сравнение, помогает пролить свет на проблему, которую мы, однако, не поднимали, на значительно менее разработанный вопрос касательно природы архетипа. Архетипические представления (образы и идеи), выступающие посредником между нами и бессознательным, нельзя смешивать с архетипами как таковыми. Они имеют самые различные структуры, и все они указывают на по сути "непредставимую" основную форму. Последняя характеризуется определенными формальными элементами и определенным фундаментальным смыслом, хотя это можно понять лишь приблизительно. Архетип, как таковой, это психоидный фактор, который принадлежит как бы невидимому, ультрафиолетовому концу психического спектра. Он не может появиться сам, он не способен достигнуть сознания. Я спекулирую этой гипотезой, потому что все архетипическое, получаемое сознанием, как оказывается, представляет набор вариаций на основную тему. Одним из наиболее впечатляющих наборов вариаций является бесконечный ряд вариаций мотива мандалы. Эта относительно простая основная форма, чей смысл можно определить как "центральная". Но хотя ее вид подобен структуре с центром, все же неизвестно, на что эта структура больше акцентирует внимание -или на центр, или на периферию, раздельно или совокупно. Так как другие архетипы вызывают подобные сомнения, мне кажется вероятным, что реальная природа архетипа не способна осознаваться, она трансцендентальна, из-за чего я назвал ее психоидной. Более того, каждый архетип, представленный в уме, является уже осознанным, и, поэтому, отличается в неопределенной степени от архетипа, который стал причиной представления. Как подчеркивал Теодор Липпс, природа психики бессознательна. Все сознательное является частью феноменального мира, который — так учит современная физика — не объясняет то, что требует объективная реальность. Объективная реальность требует математической модели и опыт показывает, что это основано на невидимых и непредставимых факторах. Психология не может избежать универсальности этого факта, к тому же изучаемая психе уже в какой-то мере включается в формулировки объективной реальности. Нельзя психологические теории формулировать математически, поскольку мы не имеем меры измерения, с помощью которой можно было бы измерять количество психики. Мы можем полагаться только на качественные характеристики, то есть на ощутимые, познаваемые явления. Соответственно, психология лишается права делать какое-либо обоснованное утверждение о состоянии бессознательного, или, иначе говоря, мало вероятно, что обоснованность какого-либо утверждения о состояниях или процессах в бессознательном будет когда-либо подтверждена научно. Что бы мы ни говорили об архетипах, они относятся к области сознания, где визуализируются и конкретизируются. Во всяком случае - мы не можем говорить об архетипах как-нибудь иначе. Мы должны, однако, постоянно иметь в виду — то, что мы подразумеваем под "архетипом", является, по сути, непредставимым, но отличается такими эффектами, которые делают возможным его визуализацию, а именно — архетипическими образами и идеями. С подобной ситуацией мы встречаемся в физике: существуют мельчайшие частицы, сами непредставимые, но имеющие эффекты, исходя из которых мы можем построить модель. Архетипический образ, мотив или мифологема - это конструкции подобного рода. Когда предполагается существование двух или более непредставимых факторов, всегда существует возможность - которую мы имеем склонность просмотреть — что это, возможно, проблема не двух или более факторов, а только одного. Идентичность или неидентичность двух непредставимых величин - это нечто, что не может быть доказано. Если на основании этих наблюдений психология предположит существование определенных непредставимых психоидных факторов, она, в принципе, сделает то же самое, что и физика, когда физики построили модель атома. Но не только психология страдает от присвоения своему объекту, бессознательному, имени, часто критикуемому только из-за того, что оно несет просто отрицание; то ж самое случилось и с физикой, так как она не смогла избежать использования древнего термина "атом" (означающего "неделимый") для мельчайших частиц материи. Точно так же как и атом не является неделимым, так же, как мы увидим, и бессознательное не является просто бессознательным. И так же, как физика в своем психологическом аспекте не может сделать больше, чем утвердить существование наблюдателя, не будучи в состоянии утверждать что-нибудь о природе этого наблюдателя, так и психология может только указать на отношение психе с материей, не имея возможности доказать хотя бы незначительное количество фактов касательно ее природы.
Так как психе и материя содержатся в одном и том же мире и, более того, находятся в непрерывном контакте друг с другом и в конце концов основываются на непредставимых, трансцендентных факторах, то не только возможно, но даже и весьма вероятно, что психе и материя - это два различных аспекта одной и той же вещи. Как мне кажется, на это указывают синхронистические явления, поскольку они показывают, что непсихическое может вести себя подобно психическому, и наоборот, без существования какой-либо каузальной связи между ними. Наши современные знания позволяют нам всего лишь сравнить отношение психического и материального мира с двумя конусами, чьи вершины соединяются в одной точке — По сути, в нулевой точке - касаясь и не касаясь друг друга.
В моих предшествующих работах я уже рассматривал архетипические явления в качестве психических, потому что излагаемый или исследуемый материал связывался исключительно с идеями и образами. Выдвинутая здесь гипотеза о психоидной природе архетипа не противоречит этим ранним формулировкам; она только подразумевает дальнейшее уточнение понятий, что стало неминуемо, как только я понял необходимость предпринять более общий анализ природы психе и прояснить эмпирические понятия, относящиеся к ней.
Точно также, как "психический инфракрасный", биологическая инстинктивная психе, постепенно проникает в физиологию организма и, таким образом, сливается с его химическим и физическим состоянием, так и "психический ультрафиолетовый", архетип, описывает область, где не проявляются физиологические особенности, но, однако, исходя из последнего анализа, она не может больше рассматриваться как психическая, хотя и проявляет себя психически. Ведь физиологические процессы ведут себя таким же образом, но их не объявляют психическими. Хотя нет такой формы существования, которая не была бы связана с нами психически и только психически, вряд ли можно сказать, что все дело только в психике. Будет логично применить этот аргумент также и для архетипа. Так как их сущность для нас является бессознательной, и все же они ощущаются как спонтанные действия, вероятно, не существует сейчас альтернативы, кроме как описать их природу в соответствии с их руководящим влиянием в качестве "духа", в том смысле, который я попытался осветить в моей статье "Феноменология духа в сказке". Если это так, то архетип должен находиться вне психической сферы, аналогично физиологическому инстинкту, непосредственно укорененному в ткань (stuff) организма, и, в соответствии с его психоидной природой, в целом образовывать мост к материи. В архетипической концепции и инстинктивной перцепции дух и материя на психическом плане противостоят друг другу. Как материя, так и дух появляются в психическом царстве в качестве отличительных качеств содержаний сознания. Изначальная природа обоих трансцендентальна, то есть непредставима, поскольку психе и ее содержания являются всего лишь реальностью, данной нам без среды.