Проблемы аналитической психологии, как я постарался их здесь очертить, приводят к выводам, которые удивляют даже меня. Я вообразил, что я разработал лучшее научное направление, подтвержденное фактами, наблюдениями, классифицированное, рассматривающее причинные и функциональные отношения, только для того, чтобы в конце обнаружить, что я вовлек себя в сети рефлексий, которые простираются далеко за пределы естественной науки и распространяются на философию, теологию, сравнительное религиоведение и гуманитарные науки в целом. Этот грех, неизбежный, хотя и подозреваемый, причинил мне немало сожалений. Кроме моей полной некомпетентности в этих областях, мне кажется, что мои рефлексии подозрительны также в принципе, потому что я был глубоко убежден, что "поправка на личные особенности" оказывает сильное влияние на результаты психологического наблюдения. Печально то, что психология не располагает согласованной с ней математикой, а только объективно предубежденными исчислениями. Также, у нас нет огромного преимущества "точки Архимеда", которой обладает физика. Физика наблюдает физический мир с психической точки зрения и может перевести его в психические термины. Психе, с другой стороны, наблюдает сама себя и может только перевести психическое обратно в психическое. Была бы физика в этом положении, она бы не смогла ничего сделать, за исключением того, чтобы предоставить физический процесс в распоряжение приборов, где он протекает, потому что таким путем она должна была бы быть наиболее ясной самой себе. Не существует среды для психологии, где она могла бы отражаться: она может только изображать себя в себе и описывать саму себя. Рассуждая логически, в этом также состоит принцип моего собственного метода: в основе это чисто экспериментальный процесс; где успех и промах, интерпретация и ошибка, теория и спекуляция, доктор и пациент образуют symptosis (Совпадение, признак. — Прим. ред.) (σύμπτωσις) или symptoma (Случай, несчастье (греч.). - Прим. ред.) (συμπτωμα) — идущие вместе - и в то же самое время они являются симптомами определенного процесса или серии событий. То, что я Рассматриваю, является в основе не более чем контуром психических событий, происходящих с определенной статистической частотой. Научно говоря, мы не переносим себя каким-либо образом за пределы психического процесса и не переводим его в другую среду. Физика, с другой стороны, порождает математические формулы - продукт чистой психической активности — и убивает одним ударом семьдесят восемь тысяч человек.
Столь "сокрушительный" аргумент предназначается для того, чтобы заставить психологию молчать. Но мы можем скромно указать, что математическое мышление — это также психическая функция, благодаря которой материя может организовываться таким же образом, как и внезапное появление отдельных могущественных сил, связывающих атомы вместе — что никогда бы не случилось с ними, будь это в реальном мире, по крайней мере, на этой земле. Психе нарушает естественные законы космоса и даже если мы будем преуспевать, делая что-либо на Марсе с помощью расщепления атома, это также будет совершаться посредством психе.
Психе — это основа мира: она является не только одной из величайших условий существования в целом, но также вмешивается в существующий естественный порядок, и никто не может с определенностью сказать, где это вмешательство прекратится. Чрезвычайно важно подчеркнуть достоинство психе в качестве объекта естественной науки. Тогда со все большей настойчивостью мы должны акцентировать, что малейшее изменение психического фактора, если он будет изменять принцип, имеет важнейшее значение для наших знаний о мире и его представлении. Интеграция бессознательных содержаний в сознание, что является главным усилием аналитической психологии, как раз и есть такое изменение принципа; этой интерпретацией уничтожается верховная власть субъективного эго-сознания и оно сталкивается с содержаниями коллективного бессознательного. Соответственно, эго-сознание будет зависеть от двух факторов: от условий коллективного (социального) сознания, и от архетипов или доминант коллективного бессознательного. Последнее феноменологически подразделяется на две категории: инстинктивная и архетипическая. Первая включает природные импульсы, вторая - доминанты, которые проникают в сознание в виде универсальных идей. Между содержаниями коллективного сознания, подразумевающего существование истины, и истинами коллективного бессознательного существует такой явный контраст, что последнее отвергается как целиком иррациональное, даже бессмысленное, и совершенно неподтверждаемое; оно исключается из научной сферы, словно не существующее. Однако, психические явления этого рода существуют повсеместно, и если они являются нам в бессмысленном виде, то это только доказывает, что мы не понимаем их. Когда-нибудь их существование будет признано, и они не смогут больше изгоняться из нашей картины мира, даже если преобладающее осознанное мировоззрение оказывается неспособным усвоить явления, выраженные в следующей проблеме: сознательное изучение этих явлений быстро вскрывает их необычное значение, и нам сложно избежать вывода, что между коллективным сознанием и коллективным бессознательным существует почти несоединимая мостом пропасть, над которой субъект обнаруживает себя подвешенным.
Как правило, достижения коллективного сознания завещаются потомству с его благоразумным большинством, их усвоение не составляет какой-либо трудности для человека среднего ума. Он все еще сохраняет веру в необходимость связи причины и следствия и едва ли воспримет факт, что причинность становится относительной. Для него кратчайшим расстоянием между двумя точками по-прежнему является прямая линия, хотя физика будет рассматривать неисчислимые кратчайшие расстояния, что поражает обывателя своей исключительной абсурдностью. Тем не менее, ужасающий взрыв в Хиросиме вызвал благоговейный страх и почтение даже к самым трудным для понимания извлечениям из современной физики. Взрыв, которому мы в Европе недавно стали свидетелями (К.Г. Юнг имеет в виду Вторую мировую войну. — Прим. перев.), хотя и гораздо более ужасный по своим последствиям, лишь некоторыми был признан психической катастрофой. Прежде чем признать это, люди предпочтут большинство нелепых политических и экономических теорий, которые в такой же мере полезны, как и объяснение взрыва в Хиросиме случайным попаданием огромного метеорита.
Если субъективное сознание предпочитает идеи и мнения коллективного сознания и идентифицирует себя с ним, тогда содержания коллективного бессознательного подавляются. Подавление оказывает типичное влияние: заряд-энергия подавленных содержаний отчасти[124] добавляется к энергии подавляющего фактора, чья эффективность, соответственно, увеличивается. Чем выше этот заряд, тем больше подавленная позиция нуждается в фанатичном характере действия и тем больше она подходит к превращению в свою противоположность, т.е. наблюдается энантиодромия. И чем сильнее заряжается коллективное сознание, тем больше эго теряет свою обычную важность. Оно, так сказать, поглощается мнениями и тенденциями коллективного сознания, в результате чего появляется человек массы, всегда готовый пожертвовать неким жалким "измом". Эго сохраняет свою целостность, только если оно не идентифицирует себя с одной из противоположностей, и если понимает, как поддерживать баланс между ними. Последнее возможно только в случае осознания обеих противоположностей одновременно. Однако осуществить необходимый инсайт чрезвычайно трудно не только каким-либо отдельным общественным и политическим лидерам, но также и религиозным наставникам. Все они желают конкретного решения, т.е. полной идентификации индивида с совершенно односторонней "истиной". Даже если это касается вопроса самой великой истины, идентификация с ней все же должна привести к катастрофе, т.к. она задерживает все дальнейшее духовное развитие. Тогда вместо знания как такового остается только одна вера, и иногда это более удобно и, поэтому, более притягательно.
[124] Наиболее вероятно, что архетипы в качестве инстинктов обладают специфической энергией, которая не может впоследствии восприниматься от них. Энергия, присущая архетипу, обычно недостаточна для введения его в сознание. Поэтому ему необходимо определенное количество энергии, втекающее в бессознательное от сознания, то ли потому что сознание не использует эту энергию, то ли потому, что архетип притягивает ее к себе. Архетип может лишиться этого дополнительного заряда, но не своей специфической энергии.
Если, с другой стороны, реализуются содержания коллективного бессознательного, если признается существование и действенность архетипических представлений, тогда между тем, что Фехнер назвал "дневными взглядами и ночными", вспыхивает неистовый конфликт. Средневековый человек (и современный также, поскольку он сохраняет точку зрения прошлого) жил, полностью осознавая разногласие между суетностью, которая была субъектом princeps huius mundi (Князь мира сего (лат.). — Прим. перев.) (Иоанн 12:31 и 16: И[125]), и стремлением к Богу. На протяжении столетий это противоречие он наблюдал в виде борьбы за власть между императором и папой. В моральном плане конфликт между добром и злом, в который человек вовлекается по причине первородного греха, раздувается вечным космическим плутом войны. Однако, средневековый человек не превращался в такую беспомощную жертву суетности, как современный человек массы, поскольку для того, чтобы компенсировать известные и, так сказать, реальные силы этого мира, он все же признавал и учитывал влияние метафизических возможностей. Хотя, с одной стороны, он был политически и общественно бесправен — как, например, крепостные, — и также оказывался в чрезвычайно неприятной ситуации, подвергаясь тирании мрачных суеверий, но средневековый человек, по крайней мере, был биологически ближе к этой бессознательной целостности, которой человек примитивной культуры наслаждался даже больше него, а дикие животные обладали в совершенстве. Если смотреть с позиций современного сознания, то может показаться что плачевное положение средневекового человека нуждалось в улучшении. Но огромная потребность расширения ума посредством науки только заменила средневековую односторонность — а именно, эту древнюю бессознательность, которая когда-то господствовала и постепенно исчезала — на новую односторонность, выражающуюся в переоценке "научно" удостоверенных взглядов. Эти взгляды (в отдельности и совокупно) относятся к знаниям внешнего объекта хронически односторонним образом, так что в настоящее время отсталость психического развития в общем и самопознания в частности стала одной из наиболее довлеющих современных проблем. Как результат преобладания односторонности и, несмотря на ужасающую оптическую демонстрацию бессознательного, ставшего чуждым для сознания, все еще существует огромное число людей, которые являются слепыми и беспомощными жертвами этого конфликта. Они используют свою научную добросовестность только по отношению к внешним объектам, но никогда — к своему собственному психическому состоянию. Однако психические факты в большой мере нуждаются в объективной и точной проверке и признании. Существуют объективные психические факторы, в которых каждый бит информации также важен, как радио и автомобили. В конце концов все (особенно в случае с атомной бомбой) зависит от сферы использования этих факторов, а это всегда обусловлено неким состоянием ума. В этом отношении текущие "измы" являются наиболее серьезной угрозой, потому что они не представляют ничего иного, кроме опасности отождествления субъективного сознания с коллективным. Такая тождественность безошибочно производит массовую психе с ее непреодолимым стремлением к катастрофе. Субъективное сознание должно для спасения от этой гибели избегать отождествления с коллективным сознанием путем признания своей тени так же, как и существование и важность архетипов. Последние представляют эффективную защиту от животных сил коллективного сознания*, и от массовой психе, которая сопутствует ему. Что касается эффективности, религиозная точка зрения средневекового человека грубо соответствует установке, вызванной в эго интеграцией бессознательных содержаний, с тем отличием, что в последнее время восприимчивость окружающих влияний и бессознательного замещается научной объективностью и осознанными знаниями. Но поскольку религия для современного сознания все же означает, если вообще что-либо означает, вероучение и, следовательно, коллективно воспринимаемую систему религиозных положений, искусно классифицируемых как религиозные наставления, она обладает близким сродством с коллективным бессознательным, даже если ее символы выражают некогда действовавшие архетипы. При условии, что контроль Церкви над общинным сознанием объективно присутствует, психе, так сказать, продолжает наслаждаться определенным равновесием. Во всех событиях она конституирует достаточно эффективную защиту от инфляции эго. Но однажды Мать Церковь и ее материнский Эрос впадают в состояние неопределенности, индивид оказывается во власти любого проходящего коллективизма и сопутствующей массовой психе. Он уступает действию социальной или национальной инфляции, и трагедия заключается в том, что он поступает так, руководствуясь той же самой психической установкой, которая однажды связала его с церковью.
[125] Хотя оба фрагмента намекают, что дьявол был изгнан во время жизни Иисуса, в апокалипсисе воздаяние ему от ни в чем не повинных откладывается до Страшного суда (Откр. 20:2 слл.).
* Возможно что здесь Юнг говорит о животных силах коллективного сознания, т.е. фактически о падении (регрессии) в коллективное бессознательное. В коллективном бессознательном существуют как деструктивные аспекты, т.е. те, что проявляются в массовой психике и животной толпе, так и созидательные - творческие аспекты, которые способствуют развитию сознания. Коллективное сознание накапливает эти достижения и закрепляет их, способствуя общему росту и расширению сознания. Т.е. происходит формирование ноосферы (по Вернадскому). Это смешение понятий не удивительно, учитывая сложность проблемы, затрагиваемой Юнгом. — Прим. перев.
Но если он достаточно независим, чтобы признать нетерпимость социального "изма", ему тогда может угрожать субъективная инфляция, поскольку обычно он не способен увидеть, что религиозные идеи в психологической реальности, не покоятся исключительно на традициях и вере, но возникают вместе с архетипами, "тщательное рассмотрение" которых — religere! - конституирует сущность религии. Архетипы непрерывно присутствуют и действуют; в качестве таковых они не нуждаются в вере, а только в интуиции касательно их смысла и в определенном мудром благоговении, δεισιδαιμονια (Богобоязненность, суеверный страх (греч.) - Прим. ред.), что не позволит потерять из виду их важность. Отточенное опытом сознание знает о катастрофических последствиях, вызванных пренебрежением этим наследственным для индивида так же, как и для общества приобретением. Точно так же, как архетип является частично духовным фактором, а частично подобен скрытому смыслу, внутренне присущему инстинкту, так и дух, как я уже показал[126], является двуликим и парадоксальным: огромная мощь, равно как и огромная опасность[127]. Это похоже на то, как если бы человеку предназначалась главная роль в решении этой неопределенности. Более того, осуществлять это следовало при помощи своего сознания, однажды возникшего подобно свету из мрака первозданного мира. Мы знаем, что нигде нет уверенности в отношении этих проблем, но, по крайней мере, все "измы" процветали, поскольку они были только искаженной заменой утерянной связи с психической реальностью. Массовая психе - это неизбежный результат нарушения смысла существования индивида и культуры в целом.
[126] См. "Феноменология духа в сказке".
[127] Подходящее выражение в изречении, приписываемому Христу, цитируется Оригеном: (Homiliae in Jeremiam, XX, 3): "Тот, кто близок ко мне, близок к огню. Тот, кто далек от меня, далек от царства". Это "не претендующее на что-либо изречение Мастера" отсылает к Исайе 33:14.
Из сказанного ясно, что психе не только нарушает естественный порядок, но и, если ее баланс нарушается, действительно разрушает свое собственное творение. Поэтому тщательное рассмотрение психических факторов важно для сохранения не только индивидуального баланса, но также и общественного; в противном случае разрушительные тенденции легко приобретут верховную власть. Как в случае атомной бомбы - этого беспримерного средства психического массового разрушения; поэтому неверное развитие души должно привести к психическому массовому разрушению. Современная ситуация настолько зловеща, что возникает подозрение в планировании Творцом другого потока, который окончательно искоренит существующую расу людей. Но если кто-то вообразит, что здоровая вера в существование архетипов может внедряться извне, он просто подобен человеку, который хочет объявить вне закона войну или атомную бомбу. Такое мероприятие напоминает одного епископа, который отлучил от церкви майских жуков за их неподобающую плодовитость. Изменение сознания начинается с себя; это продолжительный процесс, целиком зависящий от того, насколько далеко у психе простирается способность развиваться. В настоящее время мы уже знаем, что существуют личности, способные развиваться. Мы не знаем, насколько их много, точно так же, как мы не знаем, какой суггестивной силой может обладать расширяемое сознание, или какое влияние оно может оказывать на мир в целом. Эффекты такого рода никогда не зависят от благоразумности идеи, а в значительно большей мере от ответа на вопрос (на который можно ответить только ex effectu - Исходя из действия (лат.). - Прим. ред.): подошло ли время для изменений или нет?
***
Как я говорил, психология комплекса оказывается в неравном положении по сравнению с другими естественными науками из-за того, что ей недостает внешней опоры. Она может только переводить саму себя на свой язык или сама придавая форму своим собственным образам. Чем больше она расширяет область своих исследований, и чем более сложными становятся ее объекты, тем больше она ощущает отсутствие точки, где бы существовало ее отличие от этих объектов. И как только комплексы достигли этого эмпирического человека, его психология неизбежно объединится с самим психическим процессом. Они не могут более отличаться от этого процесса и, таким образом, превращаются в него. В результате этот процесс достигает сознания. Таким образом психология актуализирует бессознательное стремление к сознанию. В действительности, психология — это вхождение в сознание психического процесса, а не, в широком смысле, объяснение этого процесса, поскольку нет объяснения, как психические может быть чем-то другим, кроме существующего процесса самой психе. Психология обрекает себя на исчезновение в качестве науки и в этом отношении она точно достигает своей научной цели. Каждая другая наука имеет, так сказать, внешнюю сторону; с психологией не так, ее объект находится внутри субъекта всей науки.
Поэтому психология неизбежно достигает высшей точки развитии процесса, характерного для психе и состоящего в интеграции бессознательных содержаний в сознание. Это означает, что психическое человеческое существо становится целым, и становление целым имеет замечательное влияние на эго-сознание, чрезвычайно трудное для описания. Я сомневаюсь в своей способности сделать подходящий доклад об изменениях, которых происходят с субъектом под влиянием процесса индивидуации; это относительно редкое событие, переживаемое только теми, кто прошел через изнурительные муки, но если бессознательное должно интегрироваться, то обязательно нахождение согласия с бессознательными компонентами личности. Однажды эти бессознательные компоненты становятся осознанными; этот результат проявляется не только в их ассимиляции в уже существующую эго-личность, но и в трансформации последней. Главная трудность заключается в описании способа этой трансформации. Говоря в общем, эго — это жесткий и прочный комплекс, который из-за связи с сознанием не может легко изменяться, и не должен изменяться, если только кто-то не захочет навлечь патологические нарушения. Ближайшую аналогию изменению эго можно обнаружить в области психопатологии, где мы встречаемся не только с невротической диссоциацией, но также и с шизофреническим расщеплением или даже с растворением эго. В этой области мы также можем наблюдать патологические попытки интеграции — если позволить такое выражение. Они состоят в более или менее неистовом внедрении в сознание бессознательных содержаний, а эго не способно ассимилировать эти вторжения. Но если структура эго-комплекса достаточно прочная, чтобы противостоять их атаке без фатального смещения своего основания, тогда ассимиляция может произойти. В этом событии происходит изменение эго также, как и бессознательных содержаний. Хотя эго способно сохранить свою структуру, оно вытесняется со своей центральной и доминирующей позиции и, таким образом, оказывается в роли пассивного наблюдателя, которому недостает силы для утверждения своей воли при любых обстоятельствах; оно не такое сильное не из-за того, что ослаблено по какой-либо причине, а потому, что определенные соображения предоставляют ему паузу. То есть эго не может не обнаружить, что влившиеся бессознательные содержания вдохнули новую жизнь в личность, обогатили ее и создали облик, который неким образом затмил эго широтой действий и интенсивностью. Это ощущение парализует сверх-эгоцентричную волю и заставляет эго осознать, что, несмотря на все трудности, лучше будет ему сбить спесь, чем включиться в безнадежную борьбу, где любому неизменно вручается грязный конец посоха. Таким образом воля, как энергия, которой можно распоряжаться, постепенно подчиняется более сильному фактору, а именно — новому целостному облику, я назвал это Самостью. Естественно, в этих обстоятельствах существует величайшее искушение просто следовать силе-инстинкту и прямо идентифицировать эго с Самостью, для того, чтобы поддерживать иллюзию господства эго. В противном случае эго окажется слишком слабым для создания необходимого сопротивления наплыву бессознательных содержаний, и вследствие этого ассимилируется бессознательным, которое затемняет и размывает эго-сознание и его идентификацию с предсознательной целостностью[128]. Оба эти направления развития делают реализацию Самости невозможной и, в то же время, они являются фатальными для поддержания эго-сознания. Это равносильно патологическому аффекту. Психические явления, в настоящее время наблюдаемые в Германии (Имеется в виду только что завершившаяся Вторая мировая война. — Прим. перев.), относятся к этой категории. Совершенно ясно, что такое abaissement du niveau mental, то есть подавление эго бессознательными содержаниями и, соответственно, идентификация с предсознательной целостностью, обладает невероятной психической ядовитостью или инфекционной силой, и способно привести к самым катастрофическим последствиям. Поэтому такого рода развитие должно отслеживаться чрезвычайно тщательно; оно требует неусыпного контроля. Я должен порекомендовать любому, кто почувствует угрозу со стороны такой тенденции, повесить на стене картину с изображением св. Христофора и медитировать на ней. Функциональное значение Самости проявляется только тогда, когда она может действовать компенсаторно по отношению к эго-сознанию. Растворение эго в Самости и идентификация с ней вызывает рост этакого смутного супермена с вздымающимся эго и обесцененной Самостью. Однако, такой спасителеподобный или злобный персонаж нуждается в scintilla, душе-искре, маленькой частичке божественного света, который загорается наиболее ярко, когда борется против наступающей тьмы. Возможна ли радуга без фона из темнеющих туч?
[128] Осознанная целостность состоит из успешного союза эго и самости, так что оба сохраняют свои внутренние качества. Если вместо этого союза самость превосходит по силе эго, тогда она также не достигает необходимой формы, а остается зафиксированной на примитивном уровне и может выражаться только через архаические символы.
Это сравнение должно напомнить читателю, что существуют и не патологические аналоги процесса индивидуации. Они представлены в духовных памятниках и являются положительной иллюстрацией нашего процесса. Прежде всего я должен упомянуть коаны дзен-буддизма, эти возвышенные парадоксы, которые озаряют подобно молнии непостижимые взаимоотношения между эго и Самостью. Сан Хуан (Сан Хуан де ла Крус (1542-1591), реформатор католического ордена кармелитов и писатель-мистик. — Прим. перев.) предложил совершенно отличное решение той же самой проблемы в более доступной для уроженца Запада форме в своем описании "Темной ночи души". Мы только надеемся обнаружить аналогию между психопатологией, с одной стороны, и восточным и западным мистицизмом, с другой: процесс индивидуации является, с точки зрения психологии, пограничным явлением, и для того, чтобы он стал осознанным, требуются специальные условия. Возможно, это первый шаг на пути развития, куда должен ступить человек будущего — пути, который в настоящее время принял патологическое направление и привел Европу к катастрофе.
Любому, кто хорошо знаком с нашей психологией, может показаться излишним тратить время на непрерывные разговоры о постоянно утверждаемой разнице между становлением сознания и явлением Самости (индивидуации). Но я снова и снова отмечаю, что процесс индивидуации смешивается с приходом эго в сознание и что, вследствие этого, эго идентифицируется с Самостью, что, естественно, вызывает безнадежную концептуальную запутанность. Индивидуация представляет тогда всего лишь эго-центрированность и аутоэротизм. Однако Самость заключает в себе бесконечно больше, чем просто эго, о чем с древнейших времен свидетельствует символизм. Он показывает, насколько больше любая Самость, и все другие Самости, чем эго. Индивидуация не закрывает кого-то от мира, а помогает соединить мир с собственным я.
На этом я буду рад подвести свое изложение к концу. Я постарался обрисовать развитие и основные проблемы нашей психологии, и выделить квинтэссенцию, дух этой науки. Учитывая необыкновенную трудность моей темы, читатель может простить меня за чрезмерные требования к его доброй воле и вниманию. Фундаментальные суждения заключены среди вещей, которые отливают науку в форму, но они редко развлекают.