1 ВВЕДЕНИЕ

Появление в наше время работы по психологии Юнга, написанной фрейдистом, требует некоторых объяснений. Юнг был одним из наиболее видных отступников психоанализа; и в течение нескольких лет после того, как он отверг фрейдовские теории, сторонником которых ранее был, публику забавляли ожесточенные дискуссии между представителями этих двух «школ». По причинам, которые будут рассмотрены ниже, сейчас этот гладиаторский этап уже пройден. В обычных условиях не было бы смысла продолжать подобную словесную войну, если не считать целесообразности периодической и как можно более беспристрастной оценки прогресса психологической науки, в особенности клинической психологии. А поскольку открытия в области психологии, к сожалению, делаются чрезвычайно редко, эту потребность вполне мог бы удовлетворить обзор, выходящий раз в десятилетие. Однако имеются два специфических обстоятельства, которые обусловливают желательность сравнительной оценки значения Фрейда и Юнга на данном этапе. Первое из них сугубо внешнее, второе — внутреннее. Какие бы усилия ни прилагали психологи к тому, чтобы из их работ не делалось более серьезных выводов, нежели самая общая научная концепция, они не могут запретить неутомимым искателям смысла жизни предаваться своему излюбленному занятию. Еще менее они в состоянии предотвратить эксплуатацию своих психологических теорий самозваными и тенденциозными комментаторами. И вот время от времени наши ежеквартальные журналы публикуют работы, в которых исследуется влияние фрейдовской или юнговской психологии на современную мысль, а иногда взаимоотношение этих психологических систем с марксистской диалектикой — исследуется очень бойко, но не всегда с точным пониманием предмета. Куда более извинительны попытки тех, кто занимается исследованиями в области эстетики, развить весьма отрывочные высказывания по этому предмету, которые изредка встречаются в произведениях Фрейда и гораздо чаще — у Юнга. Эти доморощенные попытки применить на практике и развить психологическую теорию в какой-то мере обусловлены вполне понятным нетерпением, причиной которому медлительность прогресса в области психологии, В области эстетики фрейдизм ограничился скупыми формулировками, указывающими на инфантильное и бессознательное происхождение процесса сублимации и на роль, которую играют творческие сублимации в предотвращении, сдерживании и смягчении бессознательного конфликта, иначе говоря — в поддержании душевного покоя, Идти далее этого фрейдисты не сочли возможным. Откровенно говоря, среднему аналитику вообще не следует переступать этот предел. Как и большинство психиатров, он не имеет ни достаточного уровня культуры, ни специального образования, необходимого для того, чтобы исследовать подобные вопросы за пределами своей профессиональной области. Средний психоаналитик — это ремесленник, а не художник. К несчастью, те неспециалисты в области психоанализа, которые располагают необходимой культурной базой, редко обладают технической квалификацией, которая оправдала бы их вторжение в чужую область. Так, в недавно опубликованной статье о психологии сюрреализма (Glicksberg, Polemic № 8) автор испортил в остальном вполне достойную работу тем, что не сумел отличить бессознательный конфликт — универсальное явление, выражающее противоположность между инстинктивным наследием человека и ограничениями, которые накладывает на него реальность — от невротического разрешения чрезмерного конфликта, причинами которого является конституционная предрасположенность, пороки развития мыслительного аппарата и катализирующее действие фрустрации. «Настало время, — пишет автор, — указать и подчеркнуть серьезную ограниченность фрейдистского подхода к искусству. Сосредоточенность фрейдизма на патологии привела к появлению эстетических концепций, в которых художник рассматривается как невротик, а искусство — как разновидность сублимации». Само собой разумеется, автор делает сравнение с Юнгом: «Поскольку Юнг отвергает фрейдовскую концепцию бессознательного, он также возражает против теории, согласно которой искусство является попыткой найти суррогатную замену не удовлетворяющей художника реальности». И далее: «По его (Юнга — Э. Г.) мнению, и здесь он рассуждает абсолютно здраво, произведение искусства существует само по себе». Таким образом, у неосведомленного читателя создается впечатление, будто фрейдистские ценности были извращены некоей монополией, выпускающей некачественный товар — весьма избитая критика! — и будто, в противоположность этому, юнговские ценности являются в каком-то смысле более «здравыми» или, во всяком случае, они более пригодны для понимания эстетики. Еще более достойные сожаления, а с точки зрения творчества — просто катастрофические последствия плохого усвоения психологических познаний мы находим в опусах писателей и художников, которых либо заинтересовали чрезвычайно психологические истолкования основных конфликтов между людьми, либо заинтриговали результаты ассоциативного мышления, как визуальные, так и словесные. Наиболее удручающими примерами такого подхода следует считать произведения писателей и художников-сюрреалистов, которые, видимо, полагают, будто, усвоив технику «свободного потока сознания», они смогут либо непосредственно выразить содержание бессознательного, либо ускорить творческий процесс. Уже сосредоточенность на себе, характерная для многих сюрреалистических произведений и манифестов, очевидно демонстрирует: в основе этого превратного толкования психологических теорий лежит непонимание различия между первичными процессами, которые управляют функционированием бессознательного, и вторичными процессами, регулирующими деятельность сознания и предсознания.* (В первичном процессе энергия, активизирующая бессознательный компонент, постоянно ищет разрядки и при этом использует некоторые примитивные механизмы, в особенности «сгущение» и «перенос». В системе бессознательного не существует соображений времени, реальности или логики; не признается никаких противоречий; бессознательные системы управляются исключительно принципом удовольствия и навязчивым повторением. Во вторичных процессах, характерных для системы предсознания, это блокирует склонность к разрядке и развивает способность к логическому и разумному рассуждению. Эти процессы ускоряет развитие принципа реальности, возникающего благодаря продолжительному опыту фрустрации, а также дар речи. Совместное действие первичных и вторичных процессов отчетливее всего наблюдается в сновидениях). После того, как вторичные процессы налажены, полностью устранить их невозможно даже при самых глубоких деградациях сознания. Самые искаженные плоды шизофренического воображения включают в себя весьма сложные построения, внесенные предсознательной системой. Поэтому о всех разговорах касательно «непосредственного выражения бессознательного» можно сказать лишь одно: вряд ли там, где терпит неудачу шизофреник, художника ждет успех. Еще большую путаницу можно обнаружить в мыслях тех писателей, которые не устояли перед соблазном включить в художественный оборот истории психической болезни. Забыв, что история болезни пишется не с эстетической, а с профессиональной целью и является, по существу, своего рода бухгалтерским документом, знакомиться с которым следует лишь после серьезной подготовки, они проституируют свой писательский талант, если они им наделены, или чутье на сенсационность, делая своей профессией смакование клинических тем. В недавно вышедшей рецензии на прозаические произведения Пьера-Жана Жува говорится: «Несомненно, функция романиста состоит в том, чтобы включить новые открытия глубинной психологии в свое творчество, однако он способен достичь своей цели только в том случае, если творчески переработает эти открытия и осознает сущность художественной истины, которая скрыта в запутанном научном жаргоне». На самом же деле функция романиста состоит вовсе не в этом; скорее он должен заботиться о том, чтобы выразить художественную истину, которая скрыта в его собственных запутанных мыслях. В противном случае скорее всего он запутает в психологических противоречиях своего читателя. Сам Жув на первый взгляд страстно предан фрейдовским теориям и сочетает эту преданность не только с христианской этикой, которую он понимает весьма своеобразно, но и с архаической концепцией искупления, которая, как мы далее увидим, заставляет вспомнить об архетипической метафизике Юнга. Это, кстати, отчасти объясняет и оправдывает возобновление старых дискуссий между сторонниками Фрейда и Юнга. Само собой разумеется, в условиях свободы печати никому нельзя помешать публиковать труды по прикладному психоанализу, прикладной юнговской психологии или тому и другому сразу; но по крайней мере, автор должен иметь четкое представление о тех принципах, которые он применяет на практике, и понимать, до какой степени несовместимы взгляды этих психологических школ. Второе обстоятельство, оправдывающее необходимость переоценки вкладов в психологическую науку, сделанных Фрейдом и Юнгом, имеет, как уже указывалось, главным образом внутренний характер, то есть является фактором, коренящимся в самой эволюции психологической науки. Это обстоятельство можно также считать типичной послевоенной реакцией, симптомом того искупительного процесса, который всегда наступает после крупных катастроф, будь то природных или произошедших по вине человека. Опыт двух мировых войн показал, что после прекращения боевых действий в обществе превалируют две противоположные тенденции: к продолжению ведения войны в неофициальной и менее разрушительной форме и к довольно агрессивной борьбе за мир. С одной стороны, внезапное исчезновение мишени для враждебных чувств, которой являлся общий противник, приводит ко всякого рода социальным пертурбациям; с другой стороны, чрезмерно сильное стремление к установлению мира, не имея достаточного выхода на поприще дипломатии, отвлекается в любой род деятельности, где наличествуют те или иные конфликты. Немалый интерес представляет такая чрезмерно интенсивная «борьба за мир», наблюдаемая в области психологической науки. Нельзя отрицать как то, что в предвоенный период между психологами тлел конфликт, так и то, что сейчас в их среде заметно стремление к примирению и компромиссу. После Объединенных Наций — Объединенная Психология. Прежде чем бездумно согласиться с предположением, согласно которому такой поворот событий продиктован исключительно идеалами науки, следует вспомнить о причинах тех конфликтов, которые омрачали взаимоотношения между школами в психологии до самого начала второй мировой войны — поскольку за время войны в области психологии не было сделано каких-либо открытий, которые бы оправдывали примирение между участниками этих дискуссий. Напротив, несмотря на царившее в период войны всеобщее увлечение психиатрией, какой-либо прогресс в психологической науке в это время полностью отсутствовал. Более того, для психологической науки это был период стремительного регресса, избежать которого, впрочем, было нельзя, поскольку главной движущей силой исследований в это время служили не научные принципы, а военная необходимость. Единственный вывод, который можно сделать из психиатрических разработок военного времени, заключается в том, что необходимость — мать компромисса; это заключение настолько аксиоматично, что оно вряд ли нуждается в дополнительном подтверждении. Однако если новых открытий, оправдывающих появление в раздираемой конфликтами науке коллаборационистского движения, не имеется, мы вынуждены предположить, что либо ранее имевшие место конфликты были несущественны, либо по той или иной причине эти конфликты теперь пытаются замазать. По моему убеждению, конфликты в психологической науке были неизбежны и фундаментальны. Хотя с момента открытия Фрейдом бессознательного прошло немало времени, попытки оспорить это открытие как внутри самого психоаналитического движения, так и вне его не прекращаются. В среде сторонников психоанализа об этом свидетельствуют расколы и конфликты; вне этой среды теории Фрейда либо открыто отвергаются, либо ловко выхолащиваются или смешиваются с не имеющими отношения к психоанализу разработками, в результате чего получается внутренне противоречивая мешанина. Именно этому последнему виду противодействия и отдают свою энергию психологи-«эклектики». Кичась своей научной беспристрастностью и способностью брать от каждой школы только «лучшее», эклектик ничуть не заботится о том, может ли в его лоскутном одеяле кусочек, взятый у Фрейда и кусочек, взятый у Юнга, подойти без прорех к кусочкам из теорий Адлера или Штекеля: для него главное, чтобы это «одеяло» давало терапевтический эффект — критерий, который, как мы увидим ниже, не является определяющим для оценки какой-либо теории. На самом же деле эклектик препятствует прогрессу клинической психологии больше, чем кто-либо иной. Заглаживая фундаментальные расхождения в психологической науке, он оказывает ей весьма дурную услугу, так как при этом затемняется основополагающий факт, а именно: до тех пор, пока существуют психологические школы, основанные на объективном изучении бессознательного, неизбежны непримиримые конфликты между теми, кто их поддерживает безоговорочно, теми, кто поддерживает их только на словах и теми, кто их отвергает. Хотя в настоящее время было бы преждевременно оценивать влияние усилий профессиональных миротворцев от психологии на широкую публику, будет справедливо предположить, что средний читатель окажется весьма восприимчив к новоявленному эклектизму. А это фактически означает, что со временем создадутся условия для восстановления влияния самых «удобных» теорий умственной деятельности. Такому развитию событий, без сомнения, будут усердно способствовать церковники всех вероучений. Открытие бессознательного, совершенное Фрейдом, поставило перед богословами немало трудных вопросов, и уже имеются свидетельства о том, что, когда прихожане спрашивают у католических священников их мнение об учениях Юнга и Фрейда, те, будучи не в состоянии отвергнуть сразу обе теории, становятся на сторону теории Юнга, которая почему-то считается ближе к религиозным верованиям, нежели «детерминистское» учение Фрейда. Следует признать, что точно оценить общественное мнение по подобным вопросам нелегко; однако за неимением более точной информации, вероятно, будет оправданным процитировать сделанные публично высказывания одного из тех, кого обыватель считает своими апостолами. В своем недавнем выступлении по радио, посвященном Юнгу, мистер Дж. Б. Пристли заявил следующее: «Он (Юнг — Э. Г.) кажется мне не только единственным великим оригинальным мыслителем нашей эпохи, но также одним из немногих живущих в эту эпоху освободителей, он сделал Запад ближе древнему и отличающемуся глубокой интуицией Востоку; а еще он открыл по меньшей мере один путь из кошмарного лабиринта, выход из которого современный западный человек уже начал отчаиваться найти». Говоря о сформулированной Юнгом концепции коллективного бессознательного, Пристли замечает: «Я, со своей стороны, нахожу в его теории освобождающую силу... Она возвышает человека вместо того, чтобы его принизить... Оно (коллективное бессознательное — Э. Г.) является неотъемлемой частью нашей личности... Именно об этом говорили нам все великие религии, и здесь Юнг, доведя научное исследование до логического конца, приблизился к религии». И далее: «Возможно, это и есть величайшее достижение Юнга — используя инструмент современного западного человека, научный интеллект, он прорубил сквозь сумрачные джунгли путь к синему горному небу, между тем как внизу, на извилистой тропинке попыток человека постигнуть дух...» — и так далее, в лучших юнговских традициях. Как и следовало ожидать, Пристли отвергает Фрейда в нескольких фразах, не имеющих себе равных по степени невежества, которое обнаруживается за столь краткий промежуток времени: «Таким образом, бессознательное (юнговское — Э. Г.) — это явно не то бессознательное, которое описывали фрейдисты: не более чем маленький чулан сознания». «Эта теория (фрейдизм — Э. Г.) была чересчур ограниченной» — и так далее. Нет смысла ожидать от апостолов чувства научной ответственности. Единственное, чему они хранят верность — это их вероучение. Прочитав и перечитав Юнга «со все большим удовольствием и пользой для себя», мистер Пристли, само собой, желает поделиться со слушателями утешением, которое получил, читая его, он, обычный человек, «знающий, что такое жизненные трудности и тупики». Более того, он всеми силами старается подчеркнуть, что не является авторитетом в данной области, а значит — не несет никакой ответственности. Обращение мистера Пристли начинается с короткой фразы, которой ему следовало бы закончить: «Я не психолог», — заявляет он. Это, безусловно, правда; однако миллионы радиослушателей, знающих, что такое жизненные трудности и тупики, не меньше этого скромника, могут принять его слова как дополнительное подтверждение силы здравого смысла. Будучи, подобно мистеру Пристли, не в состоянии понять, что в психологии Юнга взято у Фрейда, а что безусловно принадлежит самому Юнгу, они скорее всего еще больше укрепятся в своих прежних предрассудках и будут и дальше считать Юнга великим мистиком и заодно великим освободителем, а Фрейда не более чем создателем ущербного учения в психологии — скучного, сухого, приносящего одни разочарования, а вероятно, к тому же еще и грязного. КРИТЕРИИ ОЦЕНКИ Если приведенные выше соображения убедили читателя в том, что возобновление спора между сторонниками Фрейда и Юнга будет вполне своевременным, он вправе потребовать, чтобы ему указали, на основе каких критериев он должен делать свои оценки. И в самом деле, как можно сравнить одну психологическую теорию или систему с другой? Первым шагом в этом направлении должно быть избавление от одного вполне естественного предрассудка. Поскольку теории как Фрейда, так и Юнга были разработаны на основе изучения психических расстройств, поначалу считалось логичным предположить, что ценность клинической теории должна определяться результатами лечения, основанного на этой теории. Однако увы, к сожалению, терапевтический критерий на поверку оказался весьма ненадежным. Так, наиболее удовлетворительное теоретическое объяснение шизофрении не в силах преодолеть характерную для большинства шизофреников недоступность для влияния психоанализа. «Выгода от болезни», бессознательно получаемая благодаря простому на первый взгляд психоневрозу, может привести к тому, что последний не будет поддаваться лечению никаким методом. Если на то пошло, поездка в Брайтон или случайное заболевание гриппом может совпасть с ремиссией психического расстройства, кажущегося хроническим; однако было бы опрометчиво строить на основании таких наблюдений теорию психологической климатологии или психотоксических функций, а еще более опрометчиво — делать эти факты основой для общей теории умственной деятельности. Правда состоит в том, что ни одна психологическая теория не стоит той бумаги, на которой написана, если она не может дать объективного представления о структуре, функциях и динамике психики, не может проследить стадии психического развития от младенчества до преклонных лет, не может указать на основные факторы, вызывающие психические расстройства и соотнести их с механизмами, на которых основываются наиболее значительные проявления нормальной умственной деятельности, как индивидуальной, так и общественной. Здесь возникает трудность, которая, на первый взгляд, должна помешать любым попыткам применить эти критерии для сравнительного исследования психологических теорий. Например, «классический» психолог, который в самых смелых своих путешествиях в глубины психики никогда не забирался дальше поверхностных слоев предсознания, где большая часть увиденного знакома ему, логична и безопасна, вполне может заявить — и, я полагаю, заявляет — что его описательная система удовлетворяет большинству указанных требований. Тем не менее, как однажды заметил Фрейд: «Психология, которая не в состоянии объяснить сновидений, также бесполезна и для истолкования нормальной психической деятельности и вообще не имеет права именоваться наукой». Фактически, с момента открытия Фрейдом бессознательного нельзя считать удовлетворительным ни одно описание умственной деятельности, которое не включает в себя полной характеристики бессознательных процессов. Приверженцы Юнга, возможно, сочтут, что такая аксиома создает по данному вопросу предвзятое мнение, поскольку утверждает ценность фрейдовской концепции бессознательного; однако на самом деле она не мешает проведению сравнений между фрейдовской и юнговской системами. Не подлежит сомнению, что до разрыва с Фрейдом Юнг открыто разделял его взгляды. То, что впоследствии формулировки Юнга в основе своей разошлись с его первоначальными взглядами, хотя и мешает сравнительному исследованию, дает нам удобную точку отсчета для сравнений — ведь рано или поздно нам неизбежно придется задать два вопроса. Во-первых, не имеет ли концепция бессознательного, выдвинутая Юнгом после его отпадения от Фрейда, нечто общее с фрейдовской концепцией бессознательного, и во-вторых, соответствует ли истине распространенный тезис, согласно которому те элементы юнговской теории, которые не имеют ничего общего с фрейдизмом и даже противоречат ему, более прогрессивны по сравнению с фрейдовскими концепциями.