I ПСИХОАНАЛИЗ

Врач, так называемый невропатолог, нуждается в психологических занятиях, если он хочет помочь своим пациентам, ибо нервные расстройства — во всяком случае, все то, что называют «нервозностью», истерией и т. д.,— имеют психическое происхождение и логически требуют психотерапевтического подхода. Холодная вода, свет, воздух, электричество и т. д. оказывают преходящее действие, а порой и вовсе неэффективны. То, что заставляет больного страдать,— это его душа, и притом в ее сложнейших и высших функциях, которые теперь уже едва ли осмеливаются причислить к сфере медицины. Здесь врач должен быть также психолдгом, т. е. знатоком человеческой души.
Раньше, более пятидесяти лет назад, с психологической подготовкой врача дело обстояло еще довольно плохо. Его учебник по психиатрии ограничивался лишь клиническим описанием и систематизацией душевных болезней, а преподаваемая в университетах психология была либо философией, либо так называемой экспериментальной психологией, начало которой положил Вильгельм Вундт1. Школа Шарко (Salpetriere(* Название больницы), Париж) дала первые импульсы развитию психотерапии неврозов: Пьер Жане2 начал свои эпохальные исследования психологии невротических состояний, а Бернхейм3 в Нанси с большим успехом снова возродил в свое время забытую инициативу Льебо4 по лечению неврозов суггестивным методом. Зигмунд Фрейд перевел книгу Бернхейма, которая стала значительным импульсом его собственного творчества. Психологии неврозов и психозов тогда еще не было. Именно Фрейд, и в этом его бессмертная заслуга, заложил основы психологии неврозов. Его учение исходило из практического опыта лечения неврозов, т. е. из опыта применения метода, который он назвал психоанализом.
Предваряя более подробное изложение, следует кое-что сказать об отношении к обозначенной проблеме прежней науки. Здесь мы наблюдаем любопытную картину, снова подтверждающую замечание Анатоля Франса: «Les savants ne sont pas curieux»(* «Ученые нелюбопытны» (фр.).). Первая крупная работа5 в этой области с трудом вызвала едва слышный отклик, хотя она дала совершенно новое понимание неврозов. Некоторые авторы отзывались об этом с одобрением и вместе с тем на следующей же странице продолжали рассматривать случаи истерии по-старому. Они поступали примерно так, как если бы кто-то признавал идею или факт шаровидной формы Земли и при этом спокойно продолжал представлять Землю в виде диска. Следующие публикации Фрейда вообще остались без внимания, хотя они, в частности, содержали наблюдения, имевшие для психиатрии неоценимое значение. Когда Фрейд в 1900 г. написал первый труд по психологии сновидений6 (до этого в данной области господствовал почти полный мрак), это вызвало смех, а когда около 1905 г. он выпустил книгу о психологии сексуальности7, это вызвало брань. И не в последнюю очередь именно этот поток «ученого негодования» способствовал чрезвычайно широкой известности, простирающейся далеко за пределы науки.
Мы должны поэтому несколько ближе рассмотреть эту новую психологию. Уже во времена Шарко знали, что невротический симптом носит «психогенный» характер, т. е. исходит от души. Знали также, а именно благодаря работам школы Нанси, что любой истерический симптом может быть вызван посредством суггестии. Равным образом знали, благодаря исследованиям Жане, о психомеханических условиях такого нарушения функций истерического характера, как анестезия, парез, паралич и амнезия. Однако не было известно, каким образом коренится в душе истерический симптом; психические причинные взаимосвязи были совершенно неизвестны. В начале восьмидесятых годов д-р Брейер, венский врач старой школы, сделал открытие, которое, собственно, стало началом новой психологии. У него была молодая, весьма интеллигентная пациентка, которая страдала истерией, в частности, со следующими симптомами: спастический (сковывающий) паралич правой руки, возникающие время от времени «отсутствующие», или сумеречные, состояния сознания; она также настолько утратила способность к речи, что уже не владела своим родным языком, но могла еще изъясняться по-английски (так называемая систематическая афазия). В то время существовали попытки выдвинуть анатомические теории подобных нарушений, хотя в мозговых центрах, обеспечивающих функцию руки, столь же мало наличествовало какое-либо повреждение, как и у нормального человека. Симптоматология истерии имеет много примеров нарушения сенсорных функций. Одна дама, которая в результате истерического возбуждения полностью потеряла слух, имела обыкновение довольно часто петь. Однажды, как раз тогда, когда пациентка пела песню, ее врач незаметно сел за фортепиано и стал тихо ей аккомпанировать; при переходе от одной строфы к другой он внезапно изменил тональность, в ответ пациентка, сама не замечая этого, стала петь дальше в измененной тональности. Итак: она слышит и... не слышит. Сходными явлениями представляются различные формы систематической слепоты. Один мужчина страдал полной слепотой истерического происхождения. В ходе лечения он снова обретает свою зрительную способность, но сначала и притом довольно долго лишь частично, а именно: он видит все, за исключением людских голов. Всех окружающих людей он видит без голов. Итак, он видит и... не видит. Благодаря большому числу подобного рода наблюдений было установлено, что лишь сознание больного не видит и не слышит, тогда как в остальном функция зрения находится в полном порядке. Эти факты прямо противоречат сущности органического нарушения, которое всегда влечет за собой нарушение самой функции.
Вернемся после этого отступления к случаю, приведенному Брейером. Органические причины нарушения отсутствовали; случай поэтому следовало понимать как истерический, т. е. психогенный. Брейер заметил, что когда он заставлял пациентку во время ее искусственно вызванных или спонтанных сумеречных состояний рассказывать о своих навязчивых воспоминаниях и фантазиях, то ее состояние затем в каждом случае на несколько часов облегчалось. Это наблюдение он планомерно использовал для дальнейшего лечения. Пациентка придумала для этого удачное название «talking cure»(* «Лечение разговором» (англ.)) или — в шутку — также «chimney sweeping»(** «Чистка дымохода» (англ.)).
Пациентка заболела, когда ухаживала за своим смертельно больным отцом. Понятно, что ее фантазии были связаны главным образом с этим полным переживаниями временем. В сумеречных состояниях реминисценции того времени снова выступали с фотографической точностью, и притом вплоть до последних деталей настолько отчетливо, что пришлось предположить, будто бодрствующая память никогда и не была в состоянии действовать столь пластично и точно. (Это нередко встречающееся в состояниях сужения сознания обострение способности воспоминания называют гипермнезией.) Выявились удивительные вещи. Один из многочисленных рассказов был примерно таким.
Однажды ночью она сидела с охваченным сильным жаром больным, в большой тревоге и напряженном ожидании, так как из Вены должен был приехать хирург для операции. Мать на некоторое время ушла, и Анна (пациентка) сидела у постели больного, положив правую руку на спинку стула. Она стала грезить наяву и увидела, как от стены к больному приближается черная змея, чтобы укусить его. (Весьма вероятно, что на поляне за домом действительно встречались змеи, которых девушка уже раньше пугалась и которые теперь давали материал для галлюцинаций.) Она хотела отогнать животное, но была словно парализована; правая рука, свисавшая со спинки стула, словно онемела, лишилась чувствительности и способности двигаться, и, когда она смотрела на нее, пальцы превращались в маленьких змей с головами мертвецов. Вероятно, она пыталась прогнать змею парализованной правой рукой. Поэтому потеря чувствительности и двигательной способности руки оказалась в ассоциативной связи с галлюцинацией со змеями. Когда галлюцинация прошла, она в страхе хотела молиться, но все языки отказались ей служить, ни на одном не могла она говорить до тех пор, пока наконец не вспомнила один английский детский стишок и смогла тогда продолжать думать и молиться на этом языке.
Такова была ситуация, в которой возникли паралич и нарушение речи; в процессе проговаривания этой ситуации устранялось и само нарушение. И таким способом, судя по всему, этот случай вообще был излечен.
Здесь я вынужден ограничиться лишь одним примером. В цитированной книге Брейера и Фрейда подобных примеров приведено множество. Понятно, что такого рода ситуации производят весьма сильное действие и впечатление, и поэтому легко допустить их причинное значение для возникновения симптома. -Господствовавшая тогда в учении об истерии теория «nervous shock»(*«Нервного шока» (англ.)), имеющая английское происхождение и энергично поддерживаемая Шарко, была способна объяснить открытие Брейера. Отсюда произошло так называемое учение о травмах, согласно которому истерический симптом (и — поскольку симптомы в их совокупности составляют болезнь — истерия вообще) имеет своим источником душевные травмы (Traumata), следы которых неосознанно сохраняются годами. Фрейд, вначале работавший с Брейером, мог весьма основательно подтвердить это открытие. Оказалось, что ни один из сотен истерических симптомов не возникает случайно, а всегда имеет причину в душевных событиях. В этом отношении новая концепция открывала простор для эмпирической работы. Но творческий дух Фрейда не мог долго оставаться на этой поверхности, ибо уже вставали более глубокие и трудные проблемы. Понятно, разумеется, что моменты сильного страха, подобные тем, которые переживала пациентка Брейера, могут оставлять долго сохраняющиеся следы. Однако как вообще случается такое, что именно она переживала такие моменты, которые ведь уже сами по себе имеют весьма отчетливую печать патологии? Может быть, это вызвано напряженным уходом за больным? Но тогда подобное должно было бы случаться гораздо чаще, ибо, к сожалению, необходимость напряженного ухода за больными не редкость, а нервное здоровье сиделки и без того не всегда бывает на высоте. На эту проблему в медицине есть замечательный ответ; говорят: «х в задаче — это предрасположенность». Некто «предрасположен» именно к таким вещам. Но проблема Фрейда была такова: в чем состоит предрасположенность? Такая постановка вопроса логически вела к исследованию предыстории психической травмы. Ведь мы часто наблюдаем, как вызывающие нервное возбуждение ситуации весьма по-разному воздействуют на различных участников или как вещи, которые одним безразличны или даже приятны, другим внушают величайшее отвращение, например лягушки, змеи, мыши, кошки и т. д. Случается, что женщины спокойно ассистируют при кровавых операциях, однако прикосновение кошки заставляет их содрогаться всем телом от ужаса и отвращения. Мне известен случай одной молодой дамы, которая страдала тяжелой истерией, явившейся следствием неожиданного испуга. Она была однажды на званом вечере, и, когда около 12 часов ночи возвращалась домой в сопровождении нескольких знакомых, сзади вдруг быстрой рысью на них выскочил экипаж. Все, кроме нее, отступили в сторону; она же, гонимая страхом, осталась на середине улицы и побежала прочь прямо перед лошадьми. Кучер щелкал кнутом и выкрикивал ругательства, но тщетно: она пробежала вниз всю улицу, которая вела к мосту. Там силы ее оставили, и, чтобы не попасть под лошадей, она в полнейшем отчаянии хотела прыгнуть в реку, однако прохожим удалось ей помешать. Эта же самая дама в С.-Петербурге, в тот самый кровавый день 22 января 1905 г., оказалась случайно на улице, которую солдаты как раз «очищали» залповым огнем. Справа и слева от нее падали убитые и раненые; она же, сохраняя полнейшее спокойствие и присутствие духа, заметила ведущие во двор ворота, через которые ей удалось выбраться на другую улицу и спастись. Эти страшные мгновения не вызвали у нее впоследствии никаких осложнений. Она чувствовала себя потом вполне здоровой и была даже в лучшем расположении духа, чем обычно.
Сходное в принципе поведение можно наблюдать достаточно часто. Отсюда с необходимостью вытекает вывод, что интенсивность травмы сама по себе, очевидно, малозначительный патогенный фактор, но сама травма, надо полагать, имеет для пациента особое значение; т. е. нельзя сказать, что шок сам по себе при любых обстоятельствах имеет патогенный характер,— напротив, чтобы оказать свое действие, он должен сочетаться с некоторой особой психической предрасположенностью, которая при определенных обстоятельствах выражается в том, что пациент бессознательно придает шоку особое значение. Тем самым найден ключ к тайне предрасположенности. Мы должны, таким образом, задать себе вопрос: каковы особые обстоятельства той ситуации с экипажем? Страх охватил даму, когда она услышала топот приближающихся лошадей; ей на мгновение показалось, что здесь заключен страшный злой рок, что это означает ее смерть или еще что-нибудь ужасное; и тогда она уже совсем потеряла рассудок.
То, что оказало действие, исходило, очевидно, от лошадей. Предрасположенность пациентки к тому, чтобы столь нелепым образом отреагировать на это незначительное событие, могла, таким образом, состоять в том, что лошади для нее означают нечто особенное. Можно было бы предположить, что она, например, однажды пережила какой-либо связанный с лошадьми опасный случай. Так на самом деле и оказалось. Ей было около семи лет, когда во время ее катания со своим кучером лошади испугались и бешено помчались по направлению к высокому и отвесному берегу реки. Кучер спрыгнул и кричал ей, чтобы она сделала то же самое, на что она из-за смертельного страха едва смогла решиться. Но она все же спрыгнула вовремя, тогда как лошади вместе с каретой разбились вдребезги. То, что такое событие оставляет глубокие следы, едва ли нуждается в доказательстве. Однако это не объясняет, почему впоследствии вполне безобидный намек на сходную ситуацию вызвал столь неадекватную реакцию. Пока нам известно лишь то, что позднейший симптом имел свой пролог еще в детстве. В чем здесь состоит патология, пока неясно. Чтобы проникнуть в эту тайну, нам нужна еще дополнительная информация. А именно: накопленный опыт показал, чтo во всех до сих пор проанализированных случаях наряду с Травматическими жизненными событиями имеют место особого рода нарушения, относящиеся к сфере эротики. «Любовь», как известно, понятие растяжимое, простирающееся от небес до преисподней, объединяющее в себе добро и зло, высокое и низкое. Знание об этой сфере претерпело в концепции Фрейда значительное изменение. Если раньше он, находясь в известной мере под влиянием учения Брейера о травмах, искал причины неврозов в травматических жизненных событиях, то теперь центр тяжести проблемы сместился совсем в другую сторону. Лучше всего пояснить это на примере нашего случая. Хотя мы понимаем, что лошади, пожалуй, могли играть в жизни пациентки особую роль, но мы не понимаем ее позднейшую, столь преувеличенную и неуместную реакцию. Та характерная черта в этой истории, которая свидетельствует о болезни, состоит в том, что она испугалась именно вполне безобидных лошадей. Если же мы вспомним, что часто наряду с травматическими жизненными событиями имеет место нарушение в сфере эротики, то и в данном случае следовало бы выяснить, не имеем ли мы, может быть, дело с чем-либо необычным в этом отношении.
Дама знакома с одним молодым человеком, с которым намерена обручиться; она любит его и надеется стать счастливой с ним. Больше пока ничего не открывается. Однако отрицательный результат поверхностного опроса не должен нас смущать, и нам следует продолжить исследование. Когда прямой путь не достигает цели, имеются окольные пути. Вернемся поэтому снова к тому странному моменту, когда дама бежала перед лошадьми. Мы осведомляемся о званом вечере и о том, что это было за торжество, в котором она участвовала; это был прощальный ужин в честь ее лучшей подруги, которая, чтобы поправить расстроенные нервы, на долгое время отправлялась на заграничный курорт. Подруга замужем и притом, как мы слышим, счастлива; у нее есть также ребенок. К сообщению о том, что она счастлива, мы вправе отнестись с недоверием; ведь если бы это действительно было так, то у нее, вероятно, не было бы причин для требующего лечения нервного расстройства. Задавая вопросы по поводу других обстоятельств, я узнал, что пациентка, когда ее догнали знакомые, была снова доставлена в дом хозяина, принимавшего гостей, так как в столь позднее ночное время это было наиболее подходящее место. Там ее, находящуюся в состоянии изнеможения, радушно встретил хозяин. Здесь пациентка прервала свой рассказ, запнулась и, смутившись, попыталась сменить тему. Здесь явно дело касалось какого-то неожиданно всплывшего неприятного воспоминания. После преодоления упорного сопротивления больной выяснилось, что той ночью произошло еще нечто весьма примечательное. Радушный хозяин страстно признался ей в любви, из-за чего возникла ситуация, которую ввиду отъезда хозяйки дома можно было бы считать несколько затруднительной и тягостной. Это признание в любви, по утверждению больной, было для нее как гром среди ясного неба. Однако подобные вещи обычно всегда имеют свою предысторию. Работа следующих недель состояла в том, чтобы шаг за шагом расследовать всю длинную любовную историю, пока не получилась полная картина, которую я попытаюсь приблизительно обрисовать следующим образом.
Ребенком пациентка имела совершенно мальчишеский характер, любила только бурные мальчишеские игры, презирала свой собственный пол и избегала каких бы то ни было свойственных своему полу форм поведения и занятий. С наступлением половой зрелости, когда проблемы, связанные со сферой эротики, могли бы стать ей ближе, она стала избегать общения, ненавидела и презирала все, что хотя бы издалека напоминало о биологическом назначении человека, и жила в мире фантазий, не имеющем ничего общего с действительностью. Так, примерно до 24 лет, она избегала каких бы то ни было маленьких приключений, надежд и ожиданий, которые обычно в этом возрасте глубоко волнуют женщину. Но затем она ближе познакомилась с двумя молодыми людьми, которые, видимо, прорвали окружавшую ее колючую изгородь. Господин А. был супругом ее тогдашней лучшей подруги; господин В. был его холостым приятелем. Оба ей нравились. Однако вскоре ей показалось, что господин В. ей нравится гораздо больше. Вследствие этого между ней и господином В. быстро установились близкие отношения, и даже шла речь о возможной помолвке. Благодаря своим отношениям с господином В. и со своей подругой она часто встречалась и с господином А., чье присутствие ее нередко необъяснимым образом возбуждало и нервировало. В то время пациентка как-то оказалась на большом званом вечере. Там присутствовали также ее знакомые. Она была задумчива и мечтательно играла своим кольцом, которое вдруг соскочило с ее пальца и укатилось под стол. Оба молодых человека стали искать его, и господину В. удалось его найти. Он с многозначительной улыбкой надел кольцо ей на палец и сказал: «Вы знаете, что это означает!» Тогда ее охватило странное, непреодолимое чувство; она сорвала кольцо с пальца и выбросила его в открытое окно. Возникла, как легко понять, неловкая ситуация, и она вскоре, глубоко расстроенная, покинула общество. Вскоре после этого, по воле так называемого случая, она, находясь в летнем отпуске, была на курорте, где отдыхали также господин и госпожа А. У госпожи А. в то время явно начали расстраиваться нервы, вследствие чего она из-за недомоганий часто оставалась дома. Пациентка поэтому имела возможность гулять вдвоем с господином А. Однажды они катались в маленькой лодке. Она бурно веселилась и внезапно упала за борт. Плавать она не умела, так что господин А. лишь с трудом смог ее спасти и поднял ее, находящуюся в полуобморочном состоянии, в лодку. Там случилось так, что он ее поцеловал. Это романтическое событие закрепило ее привязанность. Однако пациентка не давала себе осознать глубину этой страсти, очевидно, потому, что она издавна привыкла проходить мимо таких впечатлений, или — точнее говоря — привыкла бежать от них. Чтобы обмануть себя, она с тем большей энергией устремилась к обручению с господином В. и каждый день убеждала себя в том, что любит господина В. Эта странная игра не могла, разумеется, остаться незамеченной острым взглядом женской ревности. Госпожа А., ее подруга, чувством проникла в тайну и поэтому страдала; тем самым росла ее нервозность. Отсюда возникла необходимость поездки госпожи А. за границу на лечение. На прощальном ужине злой дух подступил к нашей больной и прошептал ей: «Сегодня ночью он будет один; с тобой должно что-нибудь произойти, чтобы ты попала в его дом». И это действительно произошло: посредством своего странного поведения она попала в его дом и достигла того, чего хотела.
После такого разбора всякий, пожалуй, будет склонен полагать, что только дьявольская изощренность может изобрести и задействовать такое сплетение обстоятельств. В изощренности сомневаться не приходится; однако ее моральная оценка вызывает сомнения, так как я считаю долгом подчеркнуть, что мотивы этого драматического представления никоим образом не осознавались пациенткой. История произошла с ней, как казалось, сама собой, без того, чтобы она осознавала какие-либо мотивы. Однако вся предыстория делает очевидным, что все бессознательно было направлено к этой цели, тогда как сознание трудилось над тем, чтобы добиться помолвки с господином В. Бессознательное влечение, вынуждавшее ее пойти по другому пути, оказалось сильнее.
Здесь мы возвращаемся к нашему первоначальному рассмотрению, а именно к вопросу о том, чем определяется патологический характер (соответственно странность, преувеличенность) реакции на травму. На основании тезиса, выведенного из других опытных данных, мы сделали предположение, что и в данном случае помимо травмы имеет место нарушение в сфере эротики.
Это предположение полностью подтвердилось, и это учит нас, что травма, которая якобы имеет болезнетворное действие, есть не более чем толчок к тому, чтобы проявилось нечто ранее не осознавшееся, а именно — существенный эротический конфликт. Тем самым травма теряет свое исключительное значение, и место учения о травмах занимает более глубокая и объемлющая концепция, где в качестве патогенного фактора предстает эротический конфликт.
Часто задают вопрос: почему именно эротический конфликт должен быть причиной неврозов, а не какой-либо другой? На это следует ответить: никто не утверждает, что так должно быть; однако оказывается, что часто бывает именно так. Вопреки всем возмущенным заверениям в обратном, дело обстоит все же так, что любовь8, ее проблемы и ее конфликты имеют фундаментальное значение для человеческой жизни, и, как всегда выясняется при тщательном исследовании, они гораздо важнее, чем предполагает индивидуум.
От теории травм поэтому отказались как от устаревшей; ибо с пониманием того, что не травма, а скрытый эротический конфликт есть источник невроза, травма теряет свое каузальное значение9.