Володимир Одайник «Массовая душа и массовый человек»
Юнг считает, что и массовая душа (a mass, psyche) и массовый человек (a mass man) являются продуктом исторического развития, сформировавшего на протяжении четырех веков современную жизнь и сознание западного человека. До эпохи Реформации душа западного человека, по мнению Юнга, обладала определенной цельностью и уравновешенностью, потому что, несмотря на все свои изъяны, средневековая религия с ее как дружественными человеку, так и сатанински-враждебными символами обеспечивала необходимый выход для бессознательных и иррациональных сил души. Вплоть до начала индустриальной революции жизнь каждого человека была тесно связана с природой и другими людьми.
Реформация, Просвещение и индустриальная революция все вместе стали причиной непрерывно увеличивающегося разрыва между сознательным и бессознательным существованием западного человека. Невроз, который можно считать присущим всему человечеству и происхождение которого связано с необходимостью приспосабливаться — во все времена и в любом обществе — к противоречащим друг другу требованиям природы и культуры, — этот невроз все более обострялся, по мере того как индустриальная революция все дальше и дальше отодвигала западного человека от природы. Следствием этого стали разрыв западного человека со стихией общинной жизни, изоляция его и разрушение индивидуальности. В психологическом аспекте игнорирование и подавление инстинктов и бессознательного привели к возникновению массовой души и коллективной психической инфляции. В социологическом аспекте изоляция и атомизация индивидуумов породили массового человека и коллективистское общество и государство.
Пошатнувшийся авторитет римской церкви — наиболее заметный результат Реформации. Среди других важных результатов — возросшее значение земного существования индивидуума, что позднее находит выражение в современных политических идеалах равенства, демократии и социального обеспечения, хотя в то же самое время наблюдается постепенное усиление власти государства, по мере того как оно принимает на себя функции, которые прежде выполняла церковь. Реформация вызвала замешательство и раздоры в религиозной, интеллектуальной, политической и социальной сферах жизни. Европеец, привыкший к патриархально-иерархическому строю жизни, обратился в поисках опоры к государству. Он проецировал сместившийся [с церкви] «отцовский образ» («paternal imago») на государство и через некоторое время стал рассматривать его — подобно тому как он некогда рассматривал церковь — в качестве «власти, ответственной за все, что мыслится и волится», а также В качестве «универсального гаранта», хотя теперь уже в гораздо более материальном смысле. Со своей стороны государство приняло на себя «извечные тоталитарные претензии теократии, неизбежно сопрягающиеся с подавлением свободного мнения», и в конечном счете попыталось «национализировать» религию, а еще позднее в ряде случаев и подавить ее совершенно.
В эпоху Просвещения делались попытки спасти и распространить вширь более гуманные, интеллектуальные и социальные принципы Реформации, а на место традиционной и внешней власти поставить личную и непосредственную власть Разума. Однако, по мере того как это делалось, власть государства еще более усиливалась. Мистическое, таинственное руководство церкви было заменено рациональным, секулярным администрированием государства, а власть феодальной привилегии обернулась безличным, централизованным управлением. Более того, свойственный Просвещению философский упор на индивидуализм, равенство и демократию с неизбежно вытекающими из них эгоизмом, самодовольством и анархией породил «компенсаторное обратное движение к коллективному человеку» — возникновение социализма и коммунизма. Индивидуалистическая анархия и являющаяся следствием этого аморфность общества сделали необходимым в конечном итоге появление на политической сцене абсолютных монархов и диктаторов, которые обычно или потворствовали массам, чтобы лучше ими манипулировать, или правили тиранически * (Все эти моменты заметны уже в «Общественном договоре» Руссо, в эпоху же французской революции они раскрываются в полной мере. Массовые демократии и тоталитарные режимы XX столетия всего лишь расширение и «технологическое усовершенствование» открытий, сделанных ранее. См: Талъмон Дж. Источники тоталитарной демократии. Нью-Йорк, 1961).
С психологической точки зрения чрезмерный нажим этого периода на рационализм и неприятие им «суеверия», т.е. религии, привели к подавлению иррационального, бессознательного содержания души. Определяя душу как tabula rasa, философы-просветители отказывались признать, что старые религии с их возвышенными и смешными, доброжелательными и враждебными символами не были «взяты с потолка», а родились из глубины души, которая по-прежнему пребывает внутри нас. «Все эти элементы, сохраняя свою первоначальную форму, продолжают жить в нас и в любой момент могут вырваться наружу, сокрушая все на своем пути, — вырваться под видом массового психоза, против которого индивидуум беззащитен». Иными словами, просвещение могло свести богов с их тронов и уничтожить духов природы, но не могло разрушить «психические факторы, им соответствовавшие, такие, как внушаемость, отсутствие критического подхода, боязливость, склонность к суевериям и предрассудкам». Более того, Юнг отмечает, что в Европе христианство первоначально нашло отклик главным образом среди примитивных людей. Цель состояла в том, чтобы расколоть душу варвара надвое и, подавляя более низкую половину души, дать ему возможность «одомашнить более светлую и приспособить ее для цивилизации. Но более низменная, темная половина продолжает ожидать искупления и второго этапа одомашнивания (domestication)». Подрывая авторитет христианской религии, игнорируя бессознательное и отказывая его иррациональным аспектам в праве на существование, пришедший с Просвещением культурный способ выражения лишь содействовал общей невротизации современного человека, ибо, «если какая-либо естественная функция... лишена сознательного и намеренного выражения, результатом этого становится общее расстройство (disturbance)». Для западного человека такая ситуация была и продолжает оставаться особенно опасной, потому что, как указывает Юнг, из его сознания были вытеснены элементы крайне грубого, неистового, жестокого свойства. Вытесненное содержание уже в силу самого вытеснения приобретает повышенный энергетический заряд и динамичность — и берет «реванш», возвращаясь в форме разнообразных культов, помешательств, увлечений и т.д., наконец, в современную эпоху — в форме -измов. «Вызывавшие некогда трепет боги не исчезли, — пишет Юнг, — они лишь изменили имена: теперь они рифмуются на -изм». И он настаивает на том, что разнообразные современные -измы «всего лишь изощренный заменитель утраченной связи с психической реальностью», т.е. с силами бессознательного . Они дают выражение и мобилизуют именно те иррациональные влечения, которые были вытеснены и искажены односторонним упором на рационализм и интеллектуализм. Более того, они приводят к идентификации индивидуального сознания с коллективным сознанием, находящей себе воплощение в -изме «избранных людей»; это, в свою очередь, усиливает групповую идентификацию с силами коллективного бессознательного. Подобная амальгама «безошибочно порождает массовую душу (psyche) с ее непреодолимой устремленностью к катастрофе».
Хотя Просвещение, исходя из предполагаемой универсальной способности каждого человека быть разумным существом, и увеличило индивидуальную независимость и достоинство личности, по иронии судьбы само безграничное доверие к Разуму в конечном счете оказалось направленным против индивида. Потому что приверженность Просвещения к Разуму привела к господствующему в наше время духу «научного рационализма», способствующего омассовлению сознания путем сведения индивида, а по существу и всех индивидуально окрашенных событий к абстрактным статическим единицам. Открылось, что индивид не более чем анонимная взаимозаменяемая частица коллектива, вносящая свой вклад единица массовой организации. И надо признать, что для «рассудочного взгляда со стороны это наиболее адекватное определение индивида, а раз так — представляется совершенно абсурдным продолжать говорить о его ценности или значении . В действительности трудно даже представить, каким образом и когда индивидуальная жизнь сможет быть наделена положенным ей по определению уважением и достоинством. Вместо конкретной личности мы имеем дело лишь с «названиями организаций и в конечном счете с идеей государства как принципа политической реальности». И так как рационализм склоняется перед объективной реальностью, то современный человек воспринимает реальность по преимуществу эмпирически и, убеждаясь в безмерной мощи, принадлежащей крупным организациям и государству, «не имеет при себе ничего, что он мог бы противопоставить свидетельству своих чувств и своего разума»*. [Ibid. P. 254. В ряде других работ Юнг подчеркивает, что всякий дух времени (Zeitgeist.) стремится остановить в росте индивидуальное сознание и развитие. Дух любой эпохи оказывает влияние на большинство людей и определяет характерные черты «коллективного сознания» данного периода. Он не имеет ничего общего с рациональными категориями, даже если рационализм является одним из ключевых для данного Zeitgeist понятий. Zeitgeist — это скорее склонность, предубеждение, эмоциональная тенденция, которая обычно действует на более слабые умы, действует — через бессознательное — с поразительной силой внушения, захватывающей человека целиком. Думать иначе, чем думают мои современники, — в этом всегда присутствует оттенок незаконности, чего-то, что вызывает беспокойство окружающих, и даже чего-то неприличного, болезненного или кощунственного и, следовательно, социально опасного для индивидуума» (Основные постулаты аналитической психологии. Т. 8. С. 340). И если временами мы приходим к результатам, которые заставляют сомневаться в коллективной мудрости эпохи, коллективное сознание «легко добивается победы с помощью «разумных» соображений общего характера, доступных для любого среднего ума в любое время» (О природе души. Т. 8. С. 218).]
Юнг считает, что было бы ошибочным следовать рационалистическим принципам Просвещения до их логического конца и пытаться подчинить все личные и социальные явления рациональной воле. Никогда не было доказано, говорит он, что жизнь и мир рациональны; напротив, есть «серьезные основания для того, чтобы предполагать, что они иррациональны или скорее что в последнем своем основании они оказываются по ту сторону человеческого разума... Следовательно, разум и воля, которая ищет опору в разуме, действительны только до известного момента». То, что находится за его пределами, иррациональные возможности жизни, разум исключает, искажая, таким образом, действительность, чтобы потом, когда реальность начинает мстить за свое искажение, почувствовать себя удивленным и подавленным. Так, в чисто теоретическом плане разум должен был бы положить конец продолжающемуся усовершенствованию и накоплению ядерного оружия, так же как и иррациональной и неэффективной манере решать международные проблемы с помощью войны. Но если история XX столетия что-то и продемонстрировала, так это то, что одного разума недостаточно.
Индустриальная революция, следовавшая по пятам Просвещения и осуществлявшая на практике его рациональные и научные теории, способствовала еще большему отделению западного человека от его бессознательной и инстинктивной природы. Оказалось, что, чем больше человек подчиняет своей власти природу, тем более высокого мнения он о своем знании и мастерстве и тем глубже его презрение ко всему природному и случайному, ко всем иррациональным данным (irrational data), включая бессознательную часть души. Похоже, что ничто не мешает связи между сознательной и бессознательной частями души больше, чем внешний успех и власть. Юнг часто ссылается на эпос о Гильгамеше для иллюстрации психологии комплекса власти: он понимает этот эпос как аллегорическое описание взаимоотношений между сознательным (Гильгамеш) и бессознательным (Энкиду) аспектами души в ситуации, когда сознание стремится господствовать над всем, в том числе и над бессознательным. Судьба современного человека во многом напоминает происходящее с Гильгамешем, и, подобно нашему знанию обэтом эпосе, конец которого пока не найден, будущее его покрыто мраком *(Эпос о Гильгамеше — произведение величиной в три тысячи строк, написанное приблизительно за две тысячи лет до Р. X. и сохранившееся на каменных табличках, найденных среди развалин Ниневии. Оно рассказывает о приключениях воинственного и властного Гильгамеша, согласно вавилонской легенде, царя Эреха, и его примитивного двойника, соперника и друга Энкиду. Когда Энкиду неожиданно умирает, Гильгамеша охватывает страх смерти. Он отправляется на корабле на поиски дерева, дающего вечную жизнь, но, найдя его, оставляет без присмотра, и его похищает змея. Тогда он обращается к духу Энкиду за утешением, но друг рисует ему мрачную картину будущего, ожидающего смертного).
Юнг также отмечает, что психическая эволюция человека не успевает идти в ногу с его интеллектуальным развитием и что бурный рост сознания, связанный с развитием науки и технологии, оставил бессознательное и моральные силы далеко позади. В то же время атаки со всех сторон на бессознательное принудили его занять «оборонительную позицию, которая находит себе выражение в универсальной воле к разрушению», т. е. бессознательное стремится, в свою очередь, уничтожить мир, который, похоже, решился на то, чтобы разрушить бессознательное. Юнг видит в развитии ядерного оружия отчасти и работу бессознательного, поскольку бессознательное через посредство предчувствий и интуиции принимает участие в изобретениях и открытиях, и, «если оно вкладывает оружие в ваши руки, оно целится в какое-то насилие по отношению к себе».
Наконец, индустриальная революция довела до конца разделение между сознательным и инстинктивным началами и внесла свой вклад в возникновение массовой души, отрывая от земли большие группы населения и скапливая их в огромных городах, где, оторванные от почвы и вовлеченные в одномерное существование, они утратили, по мнению Юнга, всякий живой, здоровый инстинкт, в том числе и инстинкт самосохранения.
Таким образом, конечным продуктом объединенных сил Реформации, Просвещения и индустриальной революции является массовый человек — человек, социально изолированный от других людей, отделенный от своего бессознательного и инстинктов и в силу этого подверженный массовым психическим эпидемиям, наиболее характерным и ядовитым проявлением которых служат массовые политические движения. Фактически Юнг утверждает, что он мог бы без особого труда «построить политическую теорию невроза, поскольку современный человек испытывает возбуждение главным образом от политических страстей». Тем же фундаментальным событиям, которым современный человек обязан своими особыми психическими и социальными расстройствами, он обязан и потому, что ищет выход и разрешение этим расстройствам в политике. Вследствие рационалистического и эмпирического мировоззрения Просвещения религия утратила свою роль исполненной смысла силы, способной иметь дело с психическими и социальными проблемами. Более того, взгляд Просвещения на человеческую душу как на «tabula rasa» логически требует от человечества искать источник любого добра и зла во внешних обстоятельствах.
Следовательно, даже если проблемы, встающие перед обществом, по происхождению явно психологического характера, общественное мнение все равно считает, что только с помощью социально-политических изменений можно разрешить их. Кроме того, вследствие социальной изоляции и психического отчуждения западного человека существует потребность в каком-нибудь объединяющем начале, которое собирало бы разъединенных индивидуумов и давало выражение их инстинктивным и бессознательным влечениям. Политическое движение дает удовлетворение и этой потребности.
В известном смысле современная ориентация на политические средства при решении психологических и социальных проблем представляется обоснованной, поскольку именно специфические особенности развития западного общества и государства поставили западного человека перед лицом социальных и психологических затруднений. Даже из юнговского анализа видно, что политические, и обусловленные окружающей обстановкой изменения действительно имеют очень большое влияние на психологическое состояние человека. Однако суть юнгианского диагноза в том, что такого рода изменения, если они не принимают в расчет бессознательные и иррациональные стороны души, в лучшем случае бесполезны, в худшем опасны. Таким образом, хотя политические движения и могут смягчать некоторые наиболее острые проблемы, по существу они не разрешают их, фактически приносят с собой пагубные последствия. Например, объединяя индивидуумов в группы, политические движения сводят вместе (constellate) силы коллективного бессознательного и порождают опасный эффект, так или иначе связанный с психической инфляцией. А поскольку бессознательное современного человека подверглось вытеснению, то примитивные, иррациональные и агрессивные элементы его содержания получают особенно сильный психический заряд, так что когда они наконец с помощью политического движения освобождаются, то имеют склонность мстить разрушениями как отдельной личности, так и обществу.
Более того, сам масштаб движения оказывает пагубное влияние на индивидуальное и коллективное сознание и поведение: существование в группе подстрекает ее членов к взаимному подражанию и взаимной зависимости, и чем больше группа, тем сильнее этот позыв. Ибо «где большинство, там безопасность; то, как считает большинство, конечно же, верно: то, чего желает большинство, заслуживает того, чтобы за ним стремиться, оно необходимо и, следовательно, хорошо»23. К несчастью, однако, моральность группы или общества, по мнению Юнга, обратно пропорциональна его величине; чем больше по своей величине агрегация индивидов, тем заметнее уменьшается роль индивидуального морального фактора и тем больше каждый отдельный член ее чувствует себя освобожденным от ответственности за действия группы. Следовательно, «всякая большая компания, составленная из превосходных по отдельности личностей, обладает как таковая моральностью и интеллектом неповоротливого, тупого и агрессивного животного. Чем больше организация, тем неизбежнее ее спутниками являются безнравственность и ничего не желающая видеть глупость (Senatus bestia, senatores boni viri)»Сенаторы — добрые мужи, но сенат — животное (лат.).
В данном случае мысль Юнга совпадает с утверждением Густава Ле Бона, что, становясь частью толпы, индивид опускается до морального и интеллектуального уровня первобытного человека. В терминах Юнга это уровень исконного коллективного бессознательного, который активируется в результате, образования массы; потому что «все, что превышает определенный человеческий размер, вызывает в ответ бесчеловечные силы в человеческом бессознательном». По-видимому, многие факторы задействованы здесь: влияние группы посредством внушения на сознательную и бессознательную психику индивида; инстинктивная склонность человека к подражанию; менее требовательная интеллектуальная и моральная природа коллективного мышления и действия; «мягкое и безболезненное ускользание в царство детства, в рай без заботы... и без ответственности», склонность души - в рамках группового сознания — возвращаться к своим истокам и, наконец, мобилизация нуминозного архетипического содержания в коллективном бессознательном. Некоторые из этих регрессивных эффектов, порождаемых психологией толпы, могут отчасти найти себе противодействие в церемониях и ритуале. «Занимая внимание и интерес индивида, ритуал позволяет ему иметь относительно индивидуальный опыт даже внутри группы и поэтому продолжать более или менее отдавать себе отчет в происходящем». Но там, где ритуал или что-либо еще, что способствует сосредоточению индивидуального сознания — например, чувство ответственности у исполняющего какую-либо официальную обязанность, — там, где этот фокус для сознания индивидуума отсутствует, там его душа неизбежно тонет в коллективном переживании и поведении. Возможно, что в данном случае следует проводить различие между спонтанно возникающей толпой и большой, постоянно функционирующей организацией типа церкви, армии или политической партии, хотя в действительности их воздействие на индивид и его психологический ответ часто бывают тождественными .
Отделенный от церкви, лишенный коммунальной и экономической поддержки со стороны гильдии или цеха и помещенный в урбанизованную среду, составленную из множества атомизированных, изолированных индивидов, современный человек особенно предрасположен к массовым психическим эпидемиям. При этом даже его физического присутствия в группе не требуется для того, чтобы эпидемия могла вспыхнуть * (Юнг здесь имеет в виду панику в Нью-Йорке и чуть позже в Кито (Эквадор), последовавшую в 1938 г. вслед за радиопередачей по роману Уэллса «Война миров». Другой пример — практика национал-социалистов, хотя Гитлер понимал воздействие массовых митингов, агитации и пропаганды и использовал их, чтобы направить коллективный ответ немцев).
Итак, современный человек — это массовый человек, а массы, будучи безымянны и безответственны, и если их архетипическое содержание приведено в активное состояние (having activated), вынуждены искать — и находить вождя. Вождь же дает им ориентиры и говорит, подобно Гитлеру: «Всю ответственность я принимаю на себя!».
Оценка Юнгом главных событий западной истории на протяжении последних четырех с половиной веков, описание которых лучше помогает понять теперешнее психологическое и политическое состояние западного человека, далека от того, чтобы быть положительной. И далеко к тому же не оригинальна. Критический, пессимистический взгляд на западную цивилизацию стал общепринятым среди европейских аристократов и либеральных демократов юнговского поколения, особенно благодаря разочарованиям, связанным с первой мировой войной и большевистской революцией [В трудах соотечественника Юнга Якоба Буркхардта (1818-1897) содержатся явные признаки такой критики. Юнг учился в Базельском университете, где Буркхардт был признанным авторитетом. Сходные установки находим и у Ле Бона в «Толпе» (1895)]. Фашизм и вторая мировая война только укрепили эту реакцию; многое из того, что стремится доказать Юнг, представлено в более детальном и исчерпывающем виде у Ортеги-и-Гасета в «Восстании масс» (1930).
Что, однако, является у Юнга оригинальным - это исследование и критика основных культурных, социально-экономических и политических достижений нового времени с точки зрения того, что он считает потребностями души (needs of the psyche). Дело не в том, что он испытывает ностальгию по средневековой церкви, но в том, что, по его мнению, средневековая церковь обеспечивала правильно организованную отдушину для иррациональной и бессознательной жизни души. Подобным же образом именно с этой точки зрения Юнг критикует рационалистические установки Просвещения. И его спор с наукой и индустриализацией состоит в том, что последние склонны делать упор на сознательное господство и власть и разрывают связи человека с природой, с его инстинктивной и бессознательной сферой. Добавьте ко всему этому последствия урбанизации и перенаселенности, и вы получите в результате, с точки зрения Юнга, собрание изолированных, отчужденных, бессильных, невротических субъектов, для которых единственной формой коллективного существования является масса. Массовый невроз порождает массовый психоз, следовательно, «массовую психическую эпидемию», которая в силу исторических и социологических причин принимает в современном западном мире форму массовых политических движений. Цель Юнга состоит в том, чтобы дополнить и обогатить современный политический разум психологическим измерением; при этом его не особенно интересуют экономический и идеологический факторы, во многом определившие характер политических движений в XX в.
Делая эмфазу на психологическом в противовес современной эмфазе на социально-экономическое, Юнг не проявляет интереса ни к исследованию их взаимодействия, ни к более ранним историческим примерам массовых психических эпидемий. Поскольку такие эпидемии свойственны не только нашему столетию, они могли проявляться не только в политической, но и в других формах. Крестовые походы и многочисленные милленаристские движения средних веков также являются примерами массовой психической инфляции. Одного наличия религии, допускающей выражение иррациональных и бессознательных сил, еще недостаточно для предотвращения массовых психозов; сами эти движения просто принимают религиозную форму.
Представляется, однако, очевидным, что средневековые милленаристские движения были реакцией на социально-экономические условия, весьма сходные с теми, которые принесла с собой индустриальная революция. Рост населения и расцвет торговли и текстильной промышленности в XI—XII в. принесли с собой уже знакомую цепь связанных между собой явлений: резко возросшую социальную мобильность, распад обширных и коммунальных связей, крушение традиционных норм и авторитетов, крайности богатства и бедности, излишек рабочих рук, появление массы незанятых, без определенного социального положения людей, выход на арену деклассированной, низкопробной интеллигенции, хроническую экономическую неуверенность и социальную фрустрацию и, наконец, отсутствие каких-нибудь регулярных, установленных законом методов высказывать недовольство и настаивать на своих требованиях. Такая ситуация — как тогда, так и теперь, — стала причиной появления множества разобщенных, неустойчивых, отчужденных, озабоченных, бессильных и подавленных людей. Любое выводящее из равновесия, пугающее или возбуждающее событие — война, революция, призывы к крестовому походу, экономическая депрессия — действует на этих потерявших почву под ногами, отчаявшихся людей совершенно особым образом: на языке Юнга оно сводит вместе, констеллирует (constellates) коллективное бессознательное. Кризис вызывает массовую реакцию, «психическую эпидемию» в форме мессианского движения, возглавляемого авторитарным, харизматическим лидером, который не скупится на страстные обещания экономической обеспеченности, равенства и счастья — в этом мире или в том, который надлежит построить. Если учитывать многообразие и изменчивость процесса, то нет ничего удивительного в том, что интенсивность и формы отмеченных выше явлений и реакций на них сильно различаются. Тем не менее легко можно различить определенную общую модель среди множества массовых движений начиная с первых веков христианства и вплоть до современных националистических движений в странах третьего мира.
Конечно, тот факт, что психические эпидемии не являются исключительной особенностью Европы XX в., ни в коей мере не обесценивает юнговского психологического анализа. Этот факт лишь показывает, что социально-экономические условия оказывают влияние на психологические состояния и реакции точно так же, как психическое силы, хотя бы раз, но существенно влияют на социально-экономические условия. Главное, что нужно иметь в виду, — это вопрос о том, как осуществляется их конкретное взаимодействие, как работает их конкретный механизм. С этим предупреждением мы теперь переходим к более детальной разработке Юнгом проблемы последствий воздействия современной политики на психику человека.
Реформация, Просвещение и индустриальная революция все вместе стали причиной непрерывно увеличивающегося разрыва между сознательным и бессознательным существованием западного человека. Невроз, который можно считать присущим всему человечеству и происхождение которого связано с необходимостью приспосабливаться — во все времена и в любом обществе — к противоречащим друг другу требованиям природы и культуры, — этот невроз все более обострялся, по мере того как индустриальная революция все дальше и дальше отодвигала западного человека от природы. Следствием этого стали разрыв западного человека со стихией общинной жизни, изоляция его и разрушение индивидуальности. В психологическом аспекте игнорирование и подавление инстинктов и бессознательного привели к возникновению массовой души и коллективной психической инфляции. В социологическом аспекте изоляция и атомизация индивидуумов породили массового человека и коллективистское общество и государство.
Пошатнувшийся авторитет римской церкви — наиболее заметный результат Реформации. Среди других важных результатов — возросшее значение земного существования индивидуума, что позднее находит выражение в современных политических идеалах равенства, демократии и социального обеспечения, хотя в то же самое время наблюдается постепенное усиление власти государства, по мере того как оно принимает на себя функции, которые прежде выполняла церковь. Реформация вызвала замешательство и раздоры в религиозной, интеллектуальной, политической и социальной сферах жизни. Европеец, привыкший к патриархально-иерархическому строю жизни, обратился в поисках опоры к государству. Он проецировал сместившийся [с церкви] «отцовский образ» («paternal imago») на государство и через некоторое время стал рассматривать его — подобно тому как он некогда рассматривал церковь — в качестве «власти, ответственной за все, что мыслится и волится», а также В качестве «универсального гаранта», хотя теперь уже в гораздо более материальном смысле. Со своей стороны государство приняло на себя «извечные тоталитарные претензии теократии, неизбежно сопрягающиеся с подавлением свободного мнения», и в конечном счете попыталось «национализировать» религию, а еще позднее в ряде случаев и подавить ее совершенно.
В эпоху Просвещения делались попытки спасти и распространить вширь более гуманные, интеллектуальные и социальные принципы Реформации, а на место традиционной и внешней власти поставить личную и непосредственную власть Разума. Однако, по мере того как это делалось, власть государства еще более усиливалась. Мистическое, таинственное руководство церкви было заменено рациональным, секулярным администрированием государства, а власть феодальной привилегии обернулась безличным, централизованным управлением. Более того, свойственный Просвещению философский упор на индивидуализм, равенство и демократию с неизбежно вытекающими из них эгоизмом, самодовольством и анархией породил «компенсаторное обратное движение к коллективному человеку» — возникновение социализма и коммунизма. Индивидуалистическая анархия и являющаяся следствием этого аморфность общества сделали необходимым в конечном итоге появление на политической сцене абсолютных монархов и диктаторов, которые обычно или потворствовали массам, чтобы лучше ими манипулировать, или правили тиранически * (Все эти моменты заметны уже в «Общественном договоре» Руссо, в эпоху же французской революции они раскрываются в полной мере. Массовые демократии и тоталитарные режимы XX столетия всего лишь расширение и «технологическое усовершенствование» открытий, сделанных ранее. См: Талъмон Дж. Источники тоталитарной демократии. Нью-Йорк, 1961).
С психологической точки зрения чрезмерный нажим этого периода на рационализм и неприятие им «суеверия», т.е. религии, привели к подавлению иррационального, бессознательного содержания души. Определяя душу как tabula rasa, философы-просветители отказывались признать, что старые религии с их возвышенными и смешными, доброжелательными и враждебными символами не были «взяты с потолка», а родились из глубины души, которая по-прежнему пребывает внутри нас. «Все эти элементы, сохраняя свою первоначальную форму, продолжают жить в нас и в любой момент могут вырваться наружу, сокрушая все на своем пути, — вырваться под видом массового психоза, против которого индивидуум беззащитен». Иными словами, просвещение могло свести богов с их тронов и уничтожить духов природы, но не могло разрушить «психические факторы, им соответствовавшие, такие, как внушаемость, отсутствие критического подхода, боязливость, склонность к суевериям и предрассудкам». Более того, Юнг отмечает, что в Европе христианство первоначально нашло отклик главным образом среди примитивных людей. Цель состояла в том, чтобы расколоть душу варвара надвое и, подавляя более низкую половину души, дать ему возможность «одомашнить более светлую и приспособить ее для цивилизации. Но более низменная, темная половина продолжает ожидать искупления и второго этапа одомашнивания (domestication)». Подрывая авторитет христианской религии, игнорируя бессознательное и отказывая его иррациональным аспектам в праве на существование, пришедший с Просвещением культурный способ выражения лишь содействовал общей невротизации современного человека, ибо, «если какая-либо естественная функция... лишена сознательного и намеренного выражения, результатом этого становится общее расстройство (disturbance)». Для западного человека такая ситуация была и продолжает оставаться особенно опасной, потому что, как указывает Юнг, из его сознания были вытеснены элементы крайне грубого, неистового, жестокого свойства. Вытесненное содержание уже в силу самого вытеснения приобретает повышенный энергетический заряд и динамичность — и берет «реванш», возвращаясь в форме разнообразных культов, помешательств, увлечений и т.д., наконец, в современную эпоху — в форме -измов. «Вызывавшие некогда трепет боги не исчезли, — пишет Юнг, — они лишь изменили имена: теперь они рифмуются на -изм». И он настаивает на том, что разнообразные современные -измы «всего лишь изощренный заменитель утраченной связи с психической реальностью», т.е. с силами бессознательного . Они дают выражение и мобилизуют именно те иррациональные влечения, которые были вытеснены и искажены односторонним упором на рационализм и интеллектуализм. Более того, они приводят к идентификации индивидуального сознания с коллективным сознанием, находящей себе воплощение в -изме «избранных людей»; это, в свою очередь, усиливает групповую идентификацию с силами коллективного бессознательного. Подобная амальгама «безошибочно порождает массовую душу (psyche) с ее непреодолимой устремленностью к катастрофе».
Хотя Просвещение, исходя из предполагаемой универсальной способности каждого человека быть разумным существом, и увеличило индивидуальную независимость и достоинство личности, по иронии судьбы само безграничное доверие к Разуму в конечном счете оказалось направленным против индивида. Потому что приверженность Просвещения к Разуму привела к господствующему в наше время духу «научного рационализма», способствующего омассовлению сознания путем сведения индивида, а по существу и всех индивидуально окрашенных событий к абстрактным статическим единицам. Открылось, что индивид не более чем анонимная взаимозаменяемая частица коллектива, вносящая свой вклад единица массовой организации. И надо признать, что для «рассудочного взгляда со стороны это наиболее адекватное определение индивида, а раз так — представляется совершенно абсурдным продолжать говорить о его ценности или значении . В действительности трудно даже представить, каким образом и когда индивидуальная жизнь сможет быть наделена положенным ей по определению уважением и достоинством. Вместо конкретной личности мы имеем дело лишь с «названиями организаций и в конечном счете с идеей государства как принципа политической реальности». И так как рационализм склоняется перед объективной реальностью, то современный человек воспринимает реальность по преимуществу эмпирически и, убеждаясь в безмерной мощи, принадлежащей крупным организациям и государству, «не имеет при себе ничего, что он мог бы противопоставить свидетельству своих чувств и своего разума»*. [Ibid. P. 254. В ряде других работ Юнг подчеркивает, что всякий дух времени (Zeitgeist.) стремится остановить в росте индивидуальное сознание и развитие. Дух любой эпохи оказывает влияние на большинство людей и определяет характерные черты «коллективного сознания» данного периода. Он не имеет ничего общего с рациональными категориями, даже если рационализм является одним из ключевых для данного Zeitgeist понятий. Zeitgeist — это скорее склонность, предубеждение, эмоциональная тенденция, которая обычно действует на более слабые умы, действует — через бессознательное — с поразительной силой внушения, захватывающей человека целиком. Думать иначе, чем думают мои современники, — в этом всегда присутствует оттенок незаконности, чего-то, что вызывает беспокойство окружающих, и даже чего-то неприличного, болезненного или кощунственного и, следовательно, социально опасного для индивидуума» (Основные постулаты аналитической психологии. Т. 8. С. 340). И если временами мы приходим к результатам, которые заставляют сомневаться в коллективной мудрости эпохи, коллективное сознание «легко добивается победы с помощью «разумных» соображений общего характера, доступных для любого среднего ума в любое время» (О природе души. Т. 8. С. 218).]
Юнг считает, что было бы ошибочным следовать рационалистическим принципам Просвещения до их логического конца и пытаться подчинить все личные и социальные явления рациональной воле. Никогда не было доказано, говорит он, что жизнь и мир рациональны; напротив, есть «серьезные основания для того, чтобы предполагать, что они иррациональны или скорее что в последнем своем основании они оказываются по ту сторону человеческого разума... Следовательно, разум и воля, которая ищет опору в разуме, действительны только до известного момента». То, что находится за его пределами, иррациональные возможности жизни, разум исключает, искажая, таким образом, действительность, чтобы потом, когда реальность начинает мстить за свое искажение, почувствовать себя удивленным и подавленным. Так, в чисто теоретическом плане разум должен был бы положить конец продолжающемуся усовершенствованию и накоплению ядерного оружия, так же как и иррациональной и неэффективной манере решать международные проблемы с помощью войны. Но если история XX столетия что-то и продемонстрировала, так это то, что одного разума недостаточно.
Индустриальная революция, следовавшая по пятам Просвещения и осуществлявшая на практике его рациональные и научные теории, способствовала еще большему отделению западного человека от его бессознательной и инстинктивной природы. Оказалось, что, чем больше человек подчиняет своей власти природу, тем более высокого мнения он о своем знании и мастерстве и тем глубже его презрение ко всему природному и случайному, ко всем иррациональным данным (irrational data), включая бессознательную часть души. Похоже, что ничто не мешает связи между сознательной и бессознательной частями души больше, чем внешний успех и власть. Юнг часто ссылается на эпос о Гильгамеше для иллюстрации психологии комплекса власти: он понимает этот эпос как аллегорическое описание взаимоотношений между сознательным (Гильгамеш) и бессознательным (Энкиду) аспектами души в ситуации, когда сознание стремится господствовать над всем, в том числе и над бессознательным. Судьба современного человека во многом напоминает происходящее с Гильгамешем, и, подобно нашему знанию обэтом эпосе, конец которого пока не найден, будущее его покрыто мраком *(Эпос о Гильгамеше — произведение величиной в три тысячи строк, написанное приблизительно за две тысячи лет до Р. X. и сохранившееся на каменных табличках, найденных среди развалин Ниневии. Оно рассказывает о приключениях воинственного и властного Гильгамеша, согласно вавилонской легенде, царя Эреха, и его примитивного двойника, соперника и друга Энкиду. Когда Энкиду неожиданно умирает, Гильгамеша охватывает страх смерти. Он отправляется на корабле на поиски дерева, дающего вечную жизнь, но, найдя его, оставляет без присмотра, и его похищает змея. Тогда он обращается к духу Энкиду за утешением, но друг рисует ему мрачную картину будущего, ожидающего смертного).
Юнг также отмечает, что психическая эволюция человека не успевает идти в ногу с его интеллектуальным развитием и что бурный рост сознания, связанный с развитием науки и технологии, оставил бессознательное и моральные силы далеко позади. В то же время атаки со всех сторон на бессознательное принудили его занять «оборонительную позицию, которая находит себе выражение в универсальной воле к разрушению», т. е. бессознательное стремится, в свою очередь, уничтожить мир, который, похоже, решился на то, чтобы разрушить бессознательное. Юнг видит в развитии ядерного оружия отчасти и работу бессознательного, поскольку бессознательное через посредство предчувствий и интуиции принимает участие в изобретениях и открытиях, и, «если оно вкладывает оружие в ваши руки, оно целится в какое-то насилие по отношению к себе».
Наконец, индустриальная революция довела до конца разделение между сознательным и инстинктивным началами и внесла свой вклад в возникновение массовой души, отрывая от земли большие группы населения и скапливая их в огромных городах, где, оторванные от почвы и вовлеченные в одномерное существование, они утратили, по мнению Юнга, всякий живой, здоровый инстинкт, в том числе и инстинкт самосохранения.
Таким образом, конечным продуктом объединенных сил Реформации, Просвещения и индустриальной революции является массовый человек — человек, социально изолированный от других людей, отделенный от своего бессознательного и инстинктов и в силу этого подверженный массовым психическим эпидемиям, наиболее характерным и ядовитым проявлением которых служат массовые политические движения. Фактически Юнг утверждает, что он мог бы без особого труда «построить политическую теорию невроза, поскольку современный человек испытывает возбуждение главным образом от политических страстей». Тем же фундаментальным событиям, которым современный человек обязан своими особыми психическими и социальными расстройствами, он обязан и потому, что ищет выход и разрешение этим расстройствам в политике. Вследствие рационалистического и эмпирического мировоззрения Просвещения религия утратила свою роль исполненной смысла силы, способной иметь дело с психическими и социальными проблемами. Более того, взгляд Просвещения на человеческую душу как на «tabula rasa» логически требует от человечества искать источник любого добра и зла во внешних обстоятельствах.
Следовательно, даже если проблемы, встающие перед обществом, по происхождению явно психологического характера, общественное мнение все равно считает, что только с помощью социально-политических изменений можно разрешить их. Кроме того, вследствие социальной изоляции и психического отчуждения западного человека существует потребность в каком-нибудь объединяющем начале, которое собирало бы разъединенных индивидуумов и давало выражение их инстинктивным и бессознательным влечениям. Политическое движение дает удовлетворение и этой потребности.
В известном смысле современная ориентация на политические средства при решении психологических и социальных проблем представляется обоснованной, поскольку именно специфические особенности развития западного общества и государства поставили западного человека перед лицом социальных и психологических затруднений. Даже из юнговского анализа видно, что политические, и обусловленные окружающей обстановкой изменения действительно имеют очень большое влияние на психологическое состояние человека. Однако суть юнгианского диагноза в том, что такого рода изменения, если они не принимают в расчет бессознательные и иррациональные стороны души, в лучшем случае бесполезны, в худшем опасны. Таким образом, хотя политические движения и могут смягчать некоторые наиболее острые проблемы, по существу они не разрешают их, фактически приносят с собой пагубные последствия. Например, объединяя индивидуумов в группы, политические движения сводят вместе (constellate) силы коллективного бессознательного и порождают опасный эффект, так или иначе связанный с психической инфляцией. А поскольку бессознательное современного человека подверглось вытеснению, то примитивные, иррациональные и агрессивные элементы его содержания получают особенно сильный психический заряд, так что когда они наконец с помощью политического движения освобождаются, то имеют склонность мстить разрушениями как отдельной личности, так и обществу.
Более того, сам масштаб движения оказывает пагубное влияние на индивидуальное и коллективное сознание и поведение: существование в группе подстрекает ее членов к взаимному подражанию и взаимной зависимости, и чем больше группа, тем сильнее этот позыв. Ибо «где большинство, там безопасность; то, как считает большинство, конечно же, верно: то, чего желает большинство, заслуживает того, чтобы за ним стремиться, оно необходимо и, следовательно, хорошо»23. К несчастью, однако, моральность группы или общества, по мнению Юнга, обратно пропорциональна его величине; чем больше по своей величине агрегация индивидов, тем заметнее уменьшается роль индивидуального морального фактора и тем больше каждый отдельный член ее чувствует себя освобожденным от ответственности за действия группы. Следовательно, «всякая большая компания, составленная из превосходных по отдельности личностей, обладает как таковая моральностью и интеллектом неповоротливого, тупого и агрессивного животного. Чем больше организация, тем неизбежнее ее спутниками являются безнравственность и ничего не желающая видеть глупость (Senatus bestia, senatores boni viri)»Сенаторы — добрые мужи, но сенат — животное (лат.).
В данном случае мысль Юнга совпадает с утверждением Густава Ле Бона, что, становясь частью толпы, индивид опускается до морального и интеллектуального уровня первобытного человека. В терминах Юнга это уровень исконного коллективного бессознательного, который активируется в результате, образования массы; потому что «все, что превышает определенный человеческий размер, вызывает в ответ бесчеловечные силы в человеческом бессознательном». По-видимому, многие факторы задействованы здесь: влияние группы посредством внушения на сознательную и бессознательную психику индивида; инстинктивная склонность человека к подражанию; менее требовательная интеллектуальная и моральная природа коллективного мышления и действия; «мягкое и безболезненное ускользание в царство детства, в рай без заботы... и без ответственности», склонность души - в рамках группового сознания — возвращаться к своим истокам и, наконец, мобилизация нуминозного архетипического содержания в коллективном бессознательном. Некоторые из этих регрессивных эффектов, порождаемых психологией толпы, могут отчасти найти себе противодействие в церемониях и ритуале. «Занимая внимание и интерес индивида, ритуал позволяет ему иметь относительно индивидуальный опыт даже внутри группы и поэтому продолжать более или менее отдавать себе отчет в происходящем». Но там, где ритуал или что-либо еще, что способствует сосредоточению индивидуального сознания — например, чувство ответственности у исполняющего какую-либо официальную обязанность, — там, где этот фокус для сознания индивидуума отсутствует, там его душа неизбежно тонет в коллективном переживании и поведении. Возможно, что в данном случае следует проводить различие между спонтанно возникающей толпой и большой, постоянно функционирующей организацией типа церкви, армии или политической партии, хотя в действительности их воздействие на индивид и его психологический ответ часто бывают тождественными .
Отделенный от церкви, лишенный коммунальной и экономической поддержки со стороны гильдии или цеха и помещенный в урбанизованную среду, составленную из множества атомизированных, изолированных индивидов, современный человек особенно предрасположен к массовым психическим эпидемиям. При этом даже его физического присутствия в группе не требуется для того, чтобы эпидемия могла вспыхнуть * (Юнг здесь имеет в виду панику в Нью-Йорке и чуть позже в Кито (Эквадор), последовавшую в 1938 г. вслед за радиопередачей по роману Уэллса «Война миров». Другой пример — практика национал-социалистов, хотя Гитлер понимал воздействие массовых митингов, агитации и пропаганды и использовал их, чтобы направить коллективный ответ немцев).
Итак, современный человек — это массовый человек, а массы, будучи безымянны и безответственны, и если их архетипическое содержание приведено в активное состояние (having activated), вынуждены искать — и находить вождя. Вождь же дает им ориентиры и говорит, подобно Гитлеру: «Всю ответственность я принимаю на себя!».
Оценка Юнгом главных событий западной истории на протяжении последних четырех с половиной веков, описание которых лучше помогает понять теперешнее психологическое и политическое состояние западного человека, далека от того, чтобы быть положительной. И далеко к тому же не оригинальна. Критический, пессимистический взгляд на западную цивилизацию стал общепринятым среди европейских аристократов и либеральных демократов юнговского поколения, особенно благодаря разочарованиям, связанным с первой мировой войной и большевистской революцией [В трудах соотечественника Юнга Якоба Буркхардта (1818-1897) содержатся явные признаки такой критики. Юнг учился в Базельском университете, где Буркхардт был признанным авторитетом. Сходные установки находим и у Ле Бона в «Толпе» (1895)]. Фашизм и вторая мировая война только укрепили эту реакцию; многое из того, что стремится доказать Юнг, представлено в более детальном и исчерпывающем виде у Ортеги-и-Гасета в «Восстании масс» (1930).
Что, однако, является у Юнга оригинальным - это исследование и критика основных культурных, социально-экономических и политических достижений нового времени с точки зрения того, что он считает потребностями души (needs of the psyche). Дело не в том, что он испытывает ностальгию по средневековой церкви, но в том, что, по его мнению, средневековая церковь обеспечивала правильно организованную отдушину для иррациональной и бессознательной жизни души. Подобным же образом именно с этой точки зрения Юнг критикует рационалистические установки Просвещения. И его спор с наукой и индустриализацией состоит в том, что последние склонны делать упор на сознательное господство и власть и разрывают связи человека с природой, с его инстинктивной и бессознательной сферой. Добавьте ко всему этому последствия урбанизации и перенаселенности, и вы получите в результате, с точки зрения Юнга, собрание изолированных, отчужденных, бессильных, невротических субъектов, для которых единственной формой коллективного существования является масса. Массовый невроз порождает массовый психоз, следовательно, «массовую психическую эпидемию», которая в силу исторических и социологических причин принимает в современном западном мире форму массовых политических движений. Цель Юнга состоит в том, чтобы дополнить и обогатить современный политический разум психологическим измерением; при этом его не особенно интересуют экономический и идеологический факторы, во многом определившие характер политических движений в XX в.
Делая эмфазу на психологическом в противовес современной эмфазе на социально-экономическое, Юнг не проявляет интереса ни к исследованию их взаимодействия, ни к более ранним историческим примерам массовых психических эпидемий. Поскольку такие эпидемии свойственны не только нашему столетию, они могли проявляться не только в политической, но и в других формах. Крестовые походы и многочисленные милленаристские движения средних веков также являются примерами массовой психической инфляции. Одного наличия религии, допускающей выражение иррациональных и бессознательных сил, еще недостаточно для предотвращения массовых психозов; сами эти движения просто принимают религиозную форму.
Представляется, однако, очевидным, что средневековые милленаристские движения были реакцией на социально-экономические условия, весьма сходные с теми, которые принесла с собой индустриальная революция. Рост населения и расцвет торговли и текстильной промышленности в XI—XII в. принесли с собой уже знакомую цепь связанных между собой явлений: резко возросшую социальную мобильность, распад обширных и коммунальных связей, крушение традиционных норм и авторитетов, крайности богатства и бедности, излишек рабочих рук, появление массы незанятых, без определенного социального положения людей, выход на арену деклассированной, низкопробной интеллигенции, хроническую экономическую неуверенность и социальную фрустрацию и, наконец, отсутствие каких-нибудь регулярных, установленных законом методов высказывать недовольство и настаивать на своих требованиях. Такая ситуация — как тогда, так и теперь, — стала причиной появления множества разобщенных, неустойчивых, отчужденных, озабоченных, бессильных и подавленных людей. Любое выводящее из равновесия, пугающее или возбуждающее событие — война, революция, призывы к крестовому походу, экономическая депрессия — действует на этих потерявших почву под ногами, отчаявшихся людей совершенно особым образом: на языке Юнга оно сводит вместе, констеллирует (constellates) коллективное бессознательное. Кризис вызывает массовую реакцию, «психическую эпидемию» в форме мессианского движения, возглавляемого авторитарным, харизматическим лидером, который не скупится на страстные обещания экономической обеспеченности, равенства и счастья — в этом мире или в том, который надлежит построить. Если учитывать многообразие и изменчивость процесса, то нет ничего удивительного в том, что интенсивность и формы отмеченных выше явлений и реакций на них сильно различаются. Тем не менее легко можно различить определенную общую модель среди множества массовых движений начиная с первых веков христианства и вплоть до современных националистических движений в странах третьего мира.
Конечно, тот факт, что психические эпидемии не являются исключительной особенностью Европы XX в., ни в коей мере не обесценивает юнговского психологического анализа. Этот факт лишь показывает, что социально-экономические условия оказывают влияние на психологические состояния и реакции точно так же, как психическое силы, хотя бы раз, но существенно влияют на социально-экономические условия. Главное, что нужно иметь в виду, — это вопрос о том, как осуществляется их конкретное взаимодействие, как работает их конкретный механизм. С этим предупреждением мы теперь переходим к более детальной разработке Юнгом проблемы последствий воздействия современной политики на психику человека.
» Войдите или зарегистрируйтесь для отправки комментариев