Глава 11 Перенос и контрперенос
Автор: procyon, дата: сб, 04/08/2007 - 11:54 Пространство мифа и символа
В любом психотерапевтическом лечении возникает специфическая форма отношений терапевта и пациента, обусловленная используемыми ритуалами, методологией и теоретической традицией. Эта особенная форма отношений отличается от всех других обычных отношений между людьми. Она возникает с самого начала и часто продолжается еще долго после окончания лечения. В своей технической терминологии мы обозначаем эту форму отношений как перенос и контрперенос, причем аналитическая психология в отличие от ранних фрейдовских концепций не делает строгого различения между невротическими переносными и контрпереносными явлениями и так называемыми «нормальными» отношениями. Еще в 1946 году, когда существование контрпереноса не было широко признано в психоанализе, Юнг дал, возможно, самое современное представление о сети эмоциональных отношений, связывающих терапевта и пациента, в своей книге «Психология переноса» (C.W. 16). В его схеме «близкородственного брака» (которую я воспроизвел в слегка измененной форме на рис. 11.1), Юнг описал варианты переноса и контрпереноса.
рис. 11.1
На этой диаграмме мы видим «нормальное» общение между аналитиком и пациентом по линии А, тянущейся от сознания аналитика к сознанию пациента. Т.е. терапевт или пациент вербально передают сознательные содержания друг другу и принимают их. Линия В представляет связь между сознанием терапевта и его бессознательным или на другой стороне диаграммы между сознанием и бессознательным пациента. Бессознательные содержания по этому вектору попадают в сознание и обсуждаются с партнером по вектору А. Со стороны пациента это могут быть его сны, фантазии, спонтанно возникающие мысли, воспоминания и т.п. Дополнительный вектор D идет от бессознательного аналитика к сознанию пациента, а также от бессознательного пациента к сознанию аналитика. По этому вектору, например, терапевт наблюдает бессознательный материал пациента и в подходящий момент делится своими наблюдениями с пациентом. И, наоборот, сознание пациента, в свою очередь, наблюдает бессознательные содержания терапевта, например, оговорки или некоторые стереотипы поведения, которые не осознаются терапевтом.
Последняя линия С представляет отношения между бессознательными частями двух людей. Он наиболее интересен и, конечно, наиболее важен с терапевтической точки зрения, поскольку он отображает бессознательное мистическое соучастие между психиками аналитика и пациента, играющее большую роль в каждой встрече. Осознавание этих взаимодействий в аналитическом процессе очень важно, так как все векторы действуют одновременно, т.е. содержания могут опускаться из сознания в бессознательное так же, как и подниматься из бессознательного в сознание, суммарно есть двенадцать различных путей, по которым сознание и бессознательное доктора и пациента взаимодействуют друг с другом.
В «Психологии переноса», опубликованной в 1946 году, Юнг еще придерживался мнения, что эти тесные отношения переноса и контрпереноса между доктором и пациентом формируются не в любом случае, а только при длительном анализе, и что есть примеры, когда перенос развивается только «умеренно», вообще отсутствует или не играет особенной роли. Сегодня мы знаем, что эта точка зрения была ошибочной и что перенос и контрперенос появляются с первого же момента встречи аналитика и пациента. Фрейд допускал подобную ошибку, считая, например, что нарциссический невроз не развивает переноса (Freud, S.E. vol. 8 and 10). В пересмотр этой установки важный вклад внесли работы Когута (1971). Сегодня мы знаем, что именно при нарциссических расстройствах и психозах интенсивный перенос появляется с самого начала работы. Нет сомнений также, что перенос и контрперенос характерные явления не только для анализа: они присутствуют в любой форме психотерапии, осознают их или нет, даже в так называемой «краткосрочной терапии» типа гипноза, аутогенной тренировки, направленного воображения и т.п. Чтобы проиллюстрировать это лучше, я хочу кратко описать случай, рассказанный недавно на конференции.
Темой конференции был один из методов краткосрочной психотерапии. К счастью, один день был отведен на дискуссию по причине неудачного лечения. Один коллега представил случай пациентки, у которой после прерывания беременности по совету другого врача появились невротические симптомы, побудившие ее обратиться к психотерапевту. Хотя в том случае не было сильного обострения хронических невротических симптомов, терапевтических целей не удалось достигнуть. Наоборот, ее состояние ухудшалось с каждым сеансом, и терапию вынужденно прекратили. Только тогда у нее наступило некоторое улучшение. Фантазии, которыми она делилась с терапевтом на сессиях, показывали чрезвычайно злобное и агрессивное отношение к обоим врачам и мазохистически к себе. Ни терапевт, ни пациент не нашли способа обращаться с ее брутальными деструктивными импульсами. Что стояло за этой проблемой?
После некоторого обсуждения выяснилась следующая информация. Консультировавший ее врач был экспертом в акушерстве и гинекологии, именно он рекомендовал прервать беременность. Из-за того, что ребенок был нежеланным и невозможным, амбивалентное отношение пациентки к беременности (в особенности позитивная роль этой амбивалентности) было подавлено в бессознательное. С точки зрения сознания коллега, конечно, был помощником и желал добра. Но ситуация выглядела совершенно иначе с точки зрения бессознательного. Более того, так как все события происходили в католическом районе, бессознательное пациентки воспринимало врача как убийцу ее ребенка или как сообщника в ее собственном преступлении, строго осуждаемом ее суперэго. Прежде чем любой метод терапии мог бы добиться успеха, должна была быть детально проанализирована тема прерывания ее беременности.
В 1969 - 1974 годах наша Берлинская группа провела исследование контрпереноса (Blomeyer 1971, 1972; Dieckmann.l971d, 1973a, 1974c, 1976c; E. Jung 1973). Наша идея заключалась в наблюдении ассоциаций и фантазий не только пациента, но и аналитика в течение аналитического часа, конечно, не сообщая об этом пациенту. Исследовательская группа затем анализировала эти две серии ассоциаций, принимая в расчет предыдущую и последующую аналитическую работу. В этих исследованиях, охвативших 54 случая, мы смогли продемонстрировать, что чрезвычайно плотная взаимосвязанность переноса и контрпереноса, которую Юнг предположил в «Психологии переноса», присутствует в такой степени, о которой мы даже не подозревали. Принципиально важным результатом этих исследований было открытие почти полного соответствия ассоциаций аналитика и пациента на чувственном уровне и вывод, что сопротивление пациента, по меньшей мере, на 50% обусловлено бессознательным сопротивлением аналитика. Последнее явление в особенности могло играть роль в описанном ранее случае. В этих исследованиях оказалось целесообразным не только в целях научной классификации, но и с практической точки зрения разделить переносные и контрпереносные явления на четыре различные пары противоположных форм. Перенос и контрперенос первого типа происходят через проекции. Бессознательный материал или бессознательные фигуры проецируются одним человеком на другого, и последнего воспринимают так, как если бы он был идентичен с проецируемым содержанием. В сущности, этот процесс соответствует старому знакомому неврозу переноса, о котором говорил Фрейд, когда, например, пациент проецирует на аналитика своего отца, и затем общается с ним так, как если тот был его отцом. Однако не нужно тешить себя иллюзией в отношении обратной ситуации, что аналитик не проецирует на пациента. Такого не бывает. У аналитика тоже есть бессознательное, а проецирование на мир вокруг нас или на других людей является функцией бессознательного, которая действует безостановочно. Следовательно, в процессе терапии аналитикам необходимо снова и снова спрашивать себя, что они проецируют на пациента, чтобы осознавать свои проекции и прорабатывать их. Долгое время (сегодня все еще можно встретить это представление в литературе) проективный контрперенос рассматривался с точки зрения его негативных и деструктивных последствий для анализа, тогда как проективный перенос считали важным фактором в исцелении. Но нужно признать, что проективный контрперенос не только представляет опасность для анализа. Как отмечала психоаналитик Хейманн (1950), его можно использовать в качестве инструмента для понимания происходящих в анализе процессов. Другие авторы, такие как Винникотт (1958), Гитлсон (1952), Уейгерт (1952), Ракер (1968) объясняли, что позитивная контрпереносная реакция оживляет аналитическую ситуацию и сигнализирует об активации глубинных комплексов. Юнг считал, что проективный контрперенос показывает изменения, возникающие в аналитике под влиянием близости с пациентом (т.е. под влиянием тех элементов, которые сводят вместе две личности), и, следовательно, он не только может быть: опасен, но и имеет полезную проспективно-динамическую сторону, если, конечно, он осознается и прорабатывается. В этом смысле не только проективный перенос пациента на аналитика, действия и интерпретации которого обеспечивают терапевтический эффект, но также и проективный контрперенос аналитика служит средством терапевтической помощи в анализе. Наша исследовательская группа часто обнаруживала, что не полностью проработанные детские страхи аналитика играют огромную роль в работе даже опытного аналитика. Они ведут к продуктивному диалектическому обмену между пациентом и аналитиком и приносят с собой эмоциональное оживление. В этих случаях следующий вопрос становится для аналитика очень важным техническим и методологическим средством стимулирования аналитического процесса: «Что я в действительности проецирую на пациента?» Более того, исследование этого вопроса и непрерывное напоминание себе о собственном несовершенстве и нерешенных проблемах может защитить аналитика от сползания в ложную позицию всезнания или, что еще более опасно, от инфляции из-за проекции Самости пациентом на аналитика, проекции, которую каждый пациент делает на своего аналитика. Точно так же, как в случае переносных проекций, важным предварительным условием терапевтической полезности контрпереносных проекций является способность аналитика осознавать свои проекции, отводить их и прорабатывать. Но нужно помнить тот факт, что это не так просто сделать, и то, что нет идеальных аналитиков.
По Фордхаму (1957) существует второй уровень, который надо обозначить как объективный перенос и контрперенос. Объективный перенос и контрперенос состоят просто из объективного восприятия психических процессов или обстоятельств жизни партнера. Можно поделиться этими наблюдениями в подходящий момент. Искусство аналитической интерпретации основано главным образом на объективном контрпереносе — на наблюдении и понимании психических содержаний пациента, находящихся за его порогом осознавания. И в психоаналитической литературе, и в литературе по аналитической психологии много обсуждается метод интерпретации, так что мне не нужно здесь вникать в детали. Я отметил бы только один момент в этом контексте. Делая интерпретации в анализе, важно, чтобы аналитик не только описал психическую ситуацию правильно, но чтобы интерпретация прозвучала в правильный момент времени и в форме, приемлемой для пациента. Есть греческое слово кайрос (kairos), означающее, что правильные вещи нужно делать в правильное время и в правильном месте. Тем не менее, ни одна техника не скажет аналитику, в какой момент времени нужно говорить правильные вещи. Кайрос всегда определяется ситуацией переноса и контрпереноса, существующей на данный момент между аналитиком и пациентом. Разобраться, где и когда интерпретация должна быть высказана, аналитик может только с помощью своей интуитивной функции, подсказывающей ему, подходит ли здесь интерпретация и как ее следует формулировать.
Объективный перенос пациента на аналитика исследовался и обсуждался в литературе в относительно слабой степени. Объективный перенос должен относиться к сознательному и бессознательному восприятию пациентом реально существующих особенностей личности аналитика. Я хочу дать пример из своей практики. В ранний период моей аналитической практики у меня был пациент, страдающий заиканием, причины которого лежали в негативном отцовском комплексе. В течение определенной фазы анализа он приносил сны про совершенно авторитарную и строгую учительскую фигуру. Стало ясно, что он проецировал ее на меня. Я проинтерпретировал это, и он полностью согласился. Моя интерпретация освещала некоторые аспекты его поведения на анализе, которые он затем смог изменить. Но сны про учителя не прекратились, лишь несколько уменьшились в частоте. Они стали меня раздражать. Тогда я обратился к сновидениям других моих пациентов и обнаружил среди них относительно высокий процент снов аналогичного содержания. Я понял, что бессознательно вел себя в анализе несколько авторитарно. Конечно, проблему нельзя было решить, подавив свои педагогические наклонности. Так как анализ является процессом эмоционального научения, была, также и позитивная сторона в образе аналитика-учителя. Аналитик может найти разумное решение, только если он осознает этот компонент, использует его сознательно и способен обсудить это с пациентом. Когда я смог с тем пациентом обсудить эту тему, его сны про учителя постепенно прекратились.
Я надеюсь, что приведенный пример иллюстрирует, как переносная фигура авторитарного учителя возникает одновременно из двух источников. Частично, это проецируемая фигура из личной истории пациента, и ее происхождение можно проследить в проблемах в отношениях с отцом. Роль этого компонента в переносе мы обсудили с пациентом. Однако вторым источником явилось соответствие между особенностью личности аналитика и интернализированной фигурой из коллективного бессознательного пациента. С обычной точки зрения здесь мы имеем дело не с проекцией, а с реальным аспектом отношений аналитика и пациента, который они оба не осознают. В этом втором случае перенос является объективным. Объективный перенос может иметь место и без пересечения проективных переносов. С методической точки зрения важно внимательно исследовать переносные фигуры, возникающие во снах пациентов, на предмет неосознаваемых черт личности самого аналитика. Всякий раз, когда во снах ясно появляются переносные фигуры, аналитик должен скрупулезно исследовать, до какой степени бессознательное может быть право, и действительно ли поведение той переносной фигуры соответствует бессознательному поведению аналитика в анализе. Конечно, обратная задача также актуальна, и аналитики должны внимательно наблюдать, что им снится о пациентах, так как сны могут принести важное понимание текущего состояния объективного переноса и объективного контрпереноса в анализе.
В течение последних декад аналитики так же, как, например, социологи, стали больше интересоваться ролевыми играми в межличностных отношениях. Один партнер обычно совершенно бессознательно играет роль, занимая определенную позицию, так сказать, принимая тезис, и проецирует антитезис на другую сторону. Констеллирующаяся сила проекции вынуждает другого человека совершенно бессознательно принять полагающуюся ему роль и участвовать в игре. Возможно, наиболее известное и аналитически полезное описание игр подобного рода дал Берн (1964). Нельзя недооценивать возможность таких игр в аналитической ситуации между доктором и пациентом. Часто эти игры осознаются аналитиком, принимаются и поддерживаются им долгий Период в анализе. Я выбрал термин «антитетический перенос и контрперенос» для обозначения такой разновидности переноса и контрпереноса, когда возникают подобные совместные игры.
Сразу возникает вопрос, есть ли необходимость отделять антитетические игры между аналитиком и пациентом от проекций, так как они всегда основаны на проекциях, по меньшей мере, с одной стороны. Есть ряд очень опасных теневых ролей, которые могут прокрасться в аналитические отношения через аналитика, о которых писал Гуггенбугль-Крайг (1971). С другой стороны, существуют игры, лишенные негативных последствий, которые могут быть даже признаны как необходимые и законные формы помощи в терапевтической работе. Так, длительный период в анализе я могу сознательно направлять заботливую материнскую часть своей личности на пациента, которому сильно не хватало доброго материнского внимания в раннем детстве. Благодаря этому пациент получит возможность найти контакт с позитивной питающей защищающей стороной материнского архетипа, и тогда впоследствии он суме--ет более эффективно и умело конфронтировать с негативной фрустрирующей матерью. Такой же полезной может оказаться ситуация, когда аналитик принимает роль надежного строгого отца по отношению к слабому пациенту, дающего ему толчок и помогающего найти себя. Подход такого рода, т.е. когда аналитик более или менее осознанно принимает приписанную ему роль, нельзя включить ни в категорию проективного, ни в категорию объективного переноса. Аналогичным является случай, когда, чтобы мобилизовать латентные функции в пациенте в смысле, о котором говорил Майер (1972), аналитик отвечает в контрпереносе своей функцией, другой по отношению к главной функции пациента. Например, может оказаться необходимым и терапевтически полезным, чтобы аналитик больше выражал интроверсию и свою чувственную функцию для активизации низшей функции пациента, если последний относится к экстравертированному мыслительному типу и работает в анализе преимущественно экстравертированным мышлением. Хотя есть соблазн рассуждать здесь в терминах концепции персоны, поскольку многое в межличностных играх соответствует функциям персоны, я предпочитаю использовать концепцию антитетического переноса и контрпереноса к тем играм и ролям, в которые втянуты аналитик и пациент, так как последняя концепция идет дальше функций персоны. Если, например, пациентка проецирует своего анимуса на аналитика и аналитик отвечает с необходимой долей соответствия и сотрудничества своим контрпереносом с помощью своей анимы, их антитетические роли и игры выходят за рамки персоны.
На примере одной 25-летней пациентки я хочу кратко проиллюстрировать ту проблему, которая может возникнуть между аналитиком и пациентом в такого типа ситуации. Пациентка была младшей из четырех детей в семье промышленника миноритского вероисповедания, который развил свой собственный бизнес после 1945 года, проявив большую инициативу и предприимчивость. Хотя он умер за несколько лет до начала анализа, у пациентки была все еще очень сильная внутренняя связь с отцом. Без сомнения, он был очень ярким и довольно успешным мужчиной, но в описании моей пациентки он также был довольно авторитарным. Он управлял всей семьей, малейшие его директивы должны были немедленно выполняться. Его авторитарная власть распространялась даже на домашнее хозяйство, советы отца немедленно исполнялись матерью и детьми. Однако в целом семейная атмосфера не носила характер брутальной негативной диктатуры, и скорее воспринималась ей в позитивном ключе. Кроме своей профессиональной сферы, моя чрезвычайно разборчивая и легко увлекающаяся пациентка имела ряд других интересов, которым она посвящала себя с большим энтузиазмом. С самого начала она принесла в аналитические отношения много вдохновения, проецируя на меня идеализированную отцовскую фигуру. Эта фигура больше относилась к духовной реальности и была окрашена ее философскими и религиозными интересами, возникшими в период от пятнадцати до двадцати лет. Вскоре я обнаружил, что в ее отношении я вел себя несколько иначе, чем обычно с другими пациентами, как будто я был гораздо сильнее вовлечен. У меня появилась тенденция делать больше интерпретаций, чем я обычно делаю, эмоционально вовлекаться в разговор, и я вынужден был сознаться себе, что каким-то образом влюбился в нее. Конечно, это было методологически и терапевтически неправильно, но я должен был принять этот факт. Ее энтузиазм и живой интерес, очевидно, сильно соответствовали образу моей анимы. Поразмыслив, я понял, что в этой игре принял роль ее духовного отца-анимуса, тогда как она воплощала ту юную часть моей анимы, которая была не слишком полезна пациентам. Через эту игру она получала больше внимания, чем другие пациенты, получала выгоду и попадала в роль любимого ребенка, которой у нее не было в детстве дома. Поэтому я решил занять более дистантную позицию и прекратить свои активные интервенции. К сожалению, я был успешен в своих благих намерениях только две или три сессии. Затем, к своей досаде, я вынужден был признать, что веду себя точно так же, как раньше, и не придерживаюсь своих собственных хорошо обоснованных методологических намерений. Так как я постепенно понял из своей аналитической практики, что бессознательное мудрее моего сознания, я решил предпринять попытку ответить пациентке сознательно выставленной аналитической персоной и просто ждать и наблюдать, как будет развиваться ситуация. Это решение принесло некоторое облегчение и расслабление в атмосферу анализа, и, вопреки моему скептицизму, оказалось, что пациентка смогла продолжать позитивно работать. С большим воодушевлением она стала активно заниматься своей тревогой и страхами. Она вступила в отношения с мужчиной своего возраста и смогла вывести себя из отношений с довольно пожилой отцовской фигурой, мужчиной, который к тому же был женат. Так как у нее начались новые отношения, ее избыточно сильное увлечение анализом, совершенно поглощавшее ее раньше, исчезло. После того, как я приписал свою ревность остаткам контрпереноса, ее анализ пошел по обычному руслу.
Ретроспективно можно сказать, что в начале ее анализа бессознательное пациентки точно попалось на тот элемент в ситуации переноса-контрпереноса, который был абсолютно необходим для ее развития и индивидуации. Предварительным условием для проявления ее способности взять инициативу на себя и предпринять независимое развитие было позитивное отношение отца и дочери, в котором отцовская фигура, в отличие от ее реального отца, не выражала авторитарного контроля над ней, напротив, настаивая на принятии инициативы ею, очень часто к ее ужасу, так как дома она привыкла быть ведомой. Дополнительным элементом в игре переноса и контрпереноса было то, что в контрпереносе отец-анимус был значительно более интересен в физическом плане, чем ее воображаемый духовный герой юношества. Это было необходимо, так как ее отношение к своему телу было весьма неразвито, у нее наблюдался перекос в сторону рационального ума.
Надеюсь, показал этим примером, что принятие в анализе антитетических ролей на некоторое время может иметь очень продуктивное влияние на аналитический процесс, пока они действительно констеллированны бессознательным. Неоднократно я сталкивался с тем, что ничто не работает, если вы принимаете роль искусственно, например, исходя из неверно понятой симпатии к пациентке. Кроме того, этим примером я хотел продемонстрировать, что простое осознавание этих антитетических ролей, несомненно, недостаточно для их прекращения и что попытки изменения эмоционального климата в переносе и контрпереносе силой имеют слабый эффект. Надеюсь, этот пример разубедит тех, кто все еще верит, что можно проводить анализ с помощью технических схем, заякоренных в персоне.
Здесь я хочу упомянуть другую фундаментальную аналитическую проблему, которая, по моему мнению, относится к антитетическому переносу и контрпереносу. Аналитики всегда находятся под влиянием культурного канона окружающих, их коллективных доминант сознания. Следовательно, хотят они того или нет, им не избежать принятия паттернов, соответствующих культурному канону, как нормальных с чувством успокоения, в то время как другие констелляции, не соответствующие реалиям культуры, могут вызвать у них затруднения и ощущение необычности и ненормальности. В большей или меньшей степени мы все склонны воспринимать последнюю ситуацию как патологическую, невротическую или инфантильную, хотя к инфантильным проявлениям неизбежно относятся и те элементы, которые действительно необходимы, чтобы скомпенсировать коллективное сознание, ставшее односторонним. Нам нужно принять и развить эти элементы. В отношении пациента аналитик склонен становиться воплощением коллективного сознания, тогда как пациент в свою очередь начинает представлять коллективное бессознательное. Если аналитик, имеющий обычно больше средств для достижения цели, чем пациент, достигнет в этом успеха, то пациент может развить хорошо адаптированную персону, ядро которой, однако, останется незрелым и неиндивидуированным, так что он в любое время может стать жертвой психических и психосоматических симптомов или развить характерологический невроз. Если же аналитик неуспешен, то анализ обычно прекращается. Пациент остается с его симптомами и теряет шанс для реального развития, изменения и зрелости, которые отнюдь не всегда соответствуют традиционным коллективным нормам. Эта проблема относится не только к темам, имеющим решающее значение для общества (как может показаться на первый взгляд). Она относится и ко множеству форм отношений, слишком легко подверженным патологизирующей ловушке стереотипов, таких как, например, отношения пожилой женщины и молодого мужчины, которым обычно очень быстро и неразборчиво наклеивается ярлык «неразрешенной привязанности к матери».
Итак, мы уже подошли к области, которую я назвал архетипической ситуацией переноса и контрпереноса. В архетипическим переносе и контрпереносе терапевт и пациент сталкиваются с констеллированным архетипическим образом. Обе стороны движутся внутри архетипического поля, созданного их собственным опытом и взаимными процессами идентификации. В основе ролей при антитетическом переносе и контрпереносе всегда находятся архетипы, такие как мать — дитя, отец — сын, пациент — терапевт и т.п. Но их присутствие обычно больше влияет на фон анализа, в то время как непосредственные переживания сторон контрастируют с принятыми в игре ролями, поскольку в архетипическом поле эго-комплексы участников стремятся к взаимодействию с констеллированным архетипическим образом в форме адекватной для каждого. В этом процессе обе стороны являются партнерами и вместе ищут лучшего решения для общезначимой эмпирической психической проблемы. Подобное столкновение с архетипическим полем происходит, например, при работе с депрессивными пациентами. Как продемонстрировал Уилке (1974), на бессознательный процесс депрессивных пациентов часто влияет архетип Великой матери в его примитивном негативном аспекте. Если такой негативный персонаж констеллирован в аналитических отношениях и если он начинает явно выходить на передний план, то перенос и контрперенос становятся особенно тяжелыми. Аналитику особенно трудно, потому что ему нужен специальный запас энергии для проникновения в темноту депрессии и овладения вызванными ей тревогами и страхами. Только после этого в аналитическом процессе становится возможным помочь эго-комплексу депрессивного пациента вступить в депрессивную область и проработать свои страхи и тревоги. Часто собственные бессознательные проблемы аналитика в отношении этого деструктивного и вызывающего тревогу негативного архетипического образа мешают раскрытию этих тем в анализе депрессивных пациентов и переживаются как контрпереносное сопротивление.
Я хочу представить один показательный клинический пример такой констелляции архетипического переноса и контрпереноса. Это был случай молодой пациентки со множеством параноидно-шизоидных симптомов, которая была классифицирована как пациентка с пограничным расстройством. Вначале я был настроен довольно скептически и не строил больших ожиданий от терапии, но затем все пошло на удивление хорошо. Молодая женщина в возрасте 21 года была практически неработоспособна из-за болезни, и вся ее жизнь превратилась в непрекращающийся хаос. Во время терапии она начала обучение в университете. На 280-м сеансе она сообщила, что видела галлюцинаторный образ трамвая, стоящего в лесу. Она сказала мне в волнении, что этот трамвай в лесу был «ужасно разрушен». В Берлине много парков, по которым на самом деле проходят трамвайные линии. Следовательно, видеть трамвай в парке было привычным для каждого жителя Берлина. Поэтому я был несколько удивлен ее возбуждением. В течение сессии, как это часто происходило, она говорила о трамвае стереотипными фразами, используя одни и те же слова, изменяя лишь оттенки чувств: Это стереотипное повторение постепенно вызвало во мне мистическое соучастие, пробудив собственные воспоминания.
Я вспомнил, что несколькими годами раньше мы с другом путешествовали через горы Таурус в Малой Азии по очень малонаселенной местности. Однажды днем мы ехали много часов, не встречая ни одного дома или человека, чувствуя себя, как будто мы единственные люди на Земле. В этом настроении мы огибали откос крутой скалы и неожиданно на дороге перед нами увидели трех мужчин в черных костюмах и в черных шляпах. У одного из них был двойной барабан, у второго аккордеон, а у третьего тромбон. Эта неожиданная гротескная картина, столь странная и необычная для той ситуации, почти шокировала нас. Как мы узнали позже, эти мужчины, конечно, были из близлежащей деревни и шли на свадьбу или похороны..
Это воспоминание, однако, помогло мне понять мою пациентку и ее чувства. В тот момент, когда во мне всплыло это воспоминание, пациентка прекратила свои стереотипные причитания (конечно, я не сообщил ей то, что мне вспомнилось) и сказала с большим возбуждением: «Я не могу адаптироваться к этому разрушенному миру! Я буду страдать и пытаться бежать! Если когда-нибудь я стану достаточно сильной, чтобы это вынести, то либо я все это больше не буду видеть, либо я не буду от этого страдать».
В тот момент я вспомнил очень впечатляющий сон, рассказанный мне однажды другой молодой пациенткой. Сон, приснившийся ей в юности.
Я на улице, которая ведет к школе. В тридцати шагах от меня собралась толпа людей. В центре толпы стояла маленькая девочка одного возраста со мной. Она была целиком обнажена и вся дрожала. Злобные люди втыкали в нее иголки, карандаши, зубные щетки и гвозди. Этими гвоздями они писали правила и требования на ее трясущемся теле. Я смотрела на это зрелище со слезами на глазах, и мое сердце разрывалось. Затем она медленно подняла голову, повернула свое окровавленное и заплаканное лицо ко мне, и я закричала. Я кричала так громко, как могла, потому что эта девочка была мною. Я думаю, что этот сон выражал переживания моей пациентки лучше любого абстрактного описания и показывал, что находилось за фасадом взрослого мира, к требованиям и запретам которого мы все приспособились. Этот образ больно задел и меня, и я почувствовал, что вынужден многое выносить, подавляя в себе крик.
К концу той сессии я почувствовал, что понимаю все события из жизни моей пациентки, и было заметно, что она увидела, что я ее понимаю. После той сессии у нее было два сна, ясно показывающие, что начался процесс внутреннего освобождения и овладения ее тревогой. Сразу после той сессии ей приснился следующий сон.
Я в концентрационном лагере. Мужчина хочет помочь мне бежать. Пытаясь выбраться, мы попадаем в комнату с отделениями, как в большой уборной. Эти отделения таковы, что в каждом есть сиденье и на каждом сиденье лежит мертвый человек. Все они приняли яд,чтобы освободиться. Я также делаю себе укол ядом в руку и ужасно боюсь, что не смогу последовать за ними.
Второй сон был после следующей сессии:
В лесу стоит красно-лиловый автобус. Кажется, это двухпалубный автобус. Он стоит между двух оранжевых зданий в стиле поп-арта. Затем я отправляюсь в Восточный Берлин и там поднимаюсь на гору. Очень красивый вид, погода великолепная, 'приятный воздух. Затем я с 20-летним парнем в лесу. Он дает уроки музыки. В лесу он"разговаривает с очень умным пожилым мужчиной. После разговора ему больше не нужно будет так же бояться, как мне. Я ухожу, поскольку разговор мне надоел.
Пациентка сказала, что этот сон очень отличается от первого с брошенным трамваем, который был для нее скорее «ужасным видением».
Я не буду детально интерпретировать эти сны. Только отмечу, что в первом сне освобождение и трансформация еще воспринимались со страхом, тем не менее, этот мотив все же присутствовал. Во втором же сне вместо трамвая появился и автобус яркой молодежной окраски, показывающий возможность соединения цивилизации и природы. В моем эссе о символике автомобиля в сновидениях (Dieckmann 1976b) я писал, что Самость может проявиться во снах, в которых возможность целостности отражена в сочетании природной витальности, и ярких красок и механических носителей энергии. Хотя ее эго во сне все еще нуждается в старом мудром человеке, который может избавить от «надоевших» страхов, ее анимус устанавливает с тем человеком отношения, дающие ему чувство храбрости.
Давайте вернемся к 280 сессии, которую мы обсуждали, и рассмотрим ее в терминах переноса и контрпереноса. Я думаю, что «проникновенное», эмоционально окрашенное стереотипное причитание пациентки констеллировало архетип puer aeternus или puella в бессознательном аналитика, что принесло соответствующие образы в его сознание. Как писала М-Л. фон Франц (1970), этот архетип выражает особый тип духовности, имеющий очень тесный контакт с бессознательным. Он отвергает конвенциональные ситуации, ставит перед нами глубокие вопросы и имеет способность прямо проникать в суть проблемы.
Молодой человек, идентифицирующийся с этим архетипом, стоит гораздо ближе к природной витальности, которую всем нам дано однажды ощутить, и он упорно сопротивляется подавлению этой витальности в целях адаптации. Но этот архетип также опасен из-за приносимой им нестабильности, недостаточного понимания реальности и деструктивного потенциала, что и вызывает страх. Вот почему ее настойчивые стереотипные причитания вызвали его во мне. Пациентка не смогла бы сделать дальнейшие шаги в своем развитии, пока эмоции не мобилизовали этот архетип в контрпереносе и он (в форме ее слов и эмоций) не столкнулся с моим эго-комплексом. Этот архетип, несомненно, более актуален для нас, чем для детей. Мы его больше боимся из-за притягательности его вдохновляющей силы и инфляционных тенденций. Из-за этого может возникать нежелание аналитика продолжать терапию с молодыми людьми, когда он выносит им приговор, что они для нее не подходят, или ему кажется особенно трудным продолжать терапию. Такого рода переживания внутри архетипического поля фундаментально отличаются от привычных игр с предписанными ролями или процессов проекции личного переносного и контрпереносного материала.
Особенно нечего рекомендовать в отношении методов обращения с архетипическим переносом и контрпереносом. Перед лицом констеллированного архетипа никакие специфические приемы не помогают. Можно обнаружить множество различных возможностей в действиях героев сказок, когда они выполняют свою задачу. Все, что способствует успеху, будет правильным и необходимой случайностью будет поступать в иных ситуациях с точностью до наоборот. Однако представленный выше пример может подсказать важный методологический принцип, необходимый для продуктивного продолжения терапевтического процесса. Решающей является способность аналитика выйти на границы с констеллированным архетипическим ядром комплекса и его готовность отказаться от своей аналитической персоны. Только если это происходит в контрпереносе, проблема может быть действительно поднята и проработана. Если же аналитик не отважится встретить энергию этих образов со всеми приносимыми ими чувствами, то эго-комплекс пациента также не сможет полностью выйти на границы с ними, поскольку пациент зависит от того, как аналитик ведет его. Конечно, временами возникают случаи, когда к пациенту и к аналитику предъявляются слишком большие требования, так что им на время необходимо прибегнуть к защитному маневру. В таких случаях было бы правильным уйти от столкновения с проблемой и, как мы знаем из сказок, отправиться в «волшебный полет» до тех пор, пока ядро комплекса не ослабит в достаточной степени свой деструктивный потенциал, с тем чтобы стало возможным с ним контактировать.
Завершая эту главу, я считаю очень важным построить мостик между переносными и контрпереносными процессами и обычными формами отношений. Нельзя не увидеть, что все описанные здесь формы переноса и контрпереноса играют главную роль во всех межличностных связях. Во всех известных формах отношений мы проецируем друг на друга. Мы воспринимаем объективные особенности характера другого человека, узнавая его, и открываем новые для нас способы восприятия и поведения. Мы играем в определенные игры, включающие специфические роли по отношению друг к другу. И,- наконец, в моменты пиковых переживаний и в период кризиса в отношениях мы вступаем в архетипические констелляции. Но для отношений между пациентом и аналитиком характерно то, что эти два человека организуют свое общение в соответствии со специфическими правилами и установками для того, чтобы понимать процессы, происходящие между ними, с акцентом на их бессознательной стороне. Это рефлексивное понимание возможно только при условии соблюдения аналитической дистанции. В этом аналитические отношения отличаются от всех других известных типов человеческих отношений. В сущности, только их форма, а не содержание является искусственной. В остальном им присуща та же ценность, подлинность и взаимное уважение, что и любым другим отношениям. Слова перенос и контрперенос, как упоминалось в начале главы, ничто иное, как необходимые технические термины. К сожалению, об этом слишком часто забывается. Получив опыт анализа, человек переносит что-то из этих отношений в другие отношения в жизни, начиная более внимательно отслеживать бессознательные процессы, точно так же, как все мы непрерывно привносим что-то из наших более ранних отношений в последующие.
рис. 11.1
Последняя линия С представляет отношения между бессознательными частями двух людей. Он наиболее интересен и, конечно, наиболее важен с терапевтической точки зрения, поскольку он отображает бессознательное мистическое соучастие между психиками аналитика и пациента, играющее большую роль в каждой встрече. Осознавание этих взаимодействий в аналитическом процессе очень важно, так как все векторы действуют одновременно, т.е. содержания могут опускаться из сознания в бессознательное так же, как и подниматься из бессознательного в сознание, суммарно есть двенадцать различных путей, по которым сознание и бессознательное доктора и пациента взаимодействуют друг с другом.
В «Психологии переноса», опубликованной в 1946 году, Юнг еще придерживался мнения, что эти тесные отношения переноса и контрпереноса между доктором и пациентом формируются не в любом случае, а только при длительном анализе, и что есть примеры, когда перенос развивается только «умеренно», вообще отсутствует или не играет особенной роли. Сегодня мы знаем, что эта точка зрения была ошибочной и что перенос и контрперенос появляются с первого же момента встречи аналитика и пациента. Фрейд допускал подобную ошибку, считая, например, что нарциссический невроз не развивает переноса (Freud, S.E. vol. 8 and 10). В пересмотр этой установки важный вклад внесли работы Когута (1971). Сегодня мы знаем, что именно при нарциссических расстройствах и психозах интенсивный перенос появляется с самого начала работы. Нет сомнений также, что перенос и контрперенос характерные явления не только для анализа: они присутствуют в любой форме психотерапии, осознают их или нет, даже в так называемой «краткосрочной терапии» типа гипноза, аутогенной тренировки, направленного воображения и т.п. Чтобы проиллюстрировать это лучше, я хочу кратко описать случай, рассказанный недавно на конференции.
Темой конференции был один из методов краткосрочной психотерапии. К счастью, один день был отведен на дискуссию по причине неудачного лечения. Один коллега представил случай пациентки, у которой после прерывания беременности по совету другого врача появились невротические симптомы, побудившие ее обратиться к психотерапевту. Хотя в том случае не было сильного обострения хронических невротических симптомов, терапевтических целей не удалось достигнуть. Наоборот, ее состояние ухудшалось с каждым сеансом, и терапию вынужденно прекратили. Только тогда у нее наступило некоторое улучшение. Фантазии, которыми она делилась с терапевтом на сессиях, показывали чрезвычайно злобное и агрессивное отношение к обоим врачам и мазохистически к себе. Ни терапевт, ни пациент не нашли способа обращаться с ее брутальными деструктивными импульсами. Что стояло за этой проблемой?
После некоторого обсуждения выяснилась следующая информация. Консультировавший ее врач был экспертом в акушерстве и гинекологии, именно он рекомендовал прервать беременность. Из-за того, что ребенок был нежеланным и невозможным, амбивалентное отношение пациентки к беременности (в особенности позитивная роль этой амбивалентности) было подавлено в бессознательное. С точки зрения сознания коллега, конечно, был помощником и желал добра. Но ситуация выглядела совершенно иначе с точки зрения бессознательного. Более того, так как все события происходили в католическом районе, бессознательное пациентки воспринимало врача как убийцу ее ребенка или как сообщника в ее собственном преступлении, строго осуждаемом ее суперэго. Прежде чем любой метод терапии мог бы добиться успеха, должна была быть детально проанализирована тема прерывания ее беременности.
В 1969 - 1974 годах наша Берлинская группа провела исследование контрпереноса (Blomeyer 1971, 1972; Dieckmann.l971d, 1973a, 1974c, 1976c; E. Jung 1973). Наша идея заключалась в наблюдении ассоциаций и фантазий не только пациента, но и аналитика в течение аналитического часа, конечно, не сообщая об этом пациенту. Исследовательская группа затем анализировала эти две серии ассоциаций, принимая в расчет предыдущую и последующую аналитическую работу. В этих исследованиях, охвативших 54 случая, мы смогли продемонстрировать, что чрезвычайно плотная взаимосвязанность переноса и контрпереноса, которую Юнг предположил в «Психологии переноса», присутствует в такой степени, о которой мы даже не подозревали. Принципиально важным результатом этих исследований было открытие почти полного соответствия ассоциаций аналитика и пациента на чувственном уровне и вывод, что сопротивление пациента, по меньшей мере, на 50% обусловлено бессознательным сопротивлением аналитика. Последнее явление в особенности могло играть роль в описанном ранее случае. В этих исследованиях оказалось целесообразным не только в целях научной классификации, но и с практической точки зрения разделить переносные и контрпереносные явления на четыре различные пары противоположных форм. Перенос и контрперенос первого типа происходят через проекции. Бессознательный материал или бессознательные фигуры проецируются одним человеком на другого, и последнего воспринимают так, как если бы он был идентичен с проецируемым содержанием. В сущности, этот процесс соответствует старому знакомому неврозу переноса, о котором говорил Фрейд, когда, например, пациент проецирует на аналитика своего отца, и затем общается с ним так, как если тот был его отцом. Однако не нужно тешить себя иллюзией в отношении обратной ситуации, что аналитик не проецирует на пациента. Такого не бывает. У аналитика тоже есть бессознательное, а проецирование на мир вокруг нас или на других людей является функцией бессознательного, которая действует безостановочно. Следовательно, в процессе терапии аналитикам необходимо снова и снова спрашивать себя, что они проецируют на пациента, чтобы осознавать свои проекции и прорабатывать их. Долгое время (сегодня все еще можно встретить это представление в литературе) проективный контрперенос рассматривался с точки зрения его негативных и деструктивных последствий для анализа, тогда как проективный перенос считали важным фактором в исцелении. Но нужно признать, что проективный контрперенос не только представляет опасность для анализа. Как отмечала психоаналитик Хейманн (1950), его можно использовать в качестве инструмента для понимания происходящих в анализе процессов. Другие авторы, такие как Винникотт (1958), Гитлсон (1952), Уейгерт (1952), Ракер (1968) объясняли, что позитивная контрпереносная реакция оживляет аналитическую ситуацию и сигнализирует об активации глубинных комплексов. Юнг считал, что проективный контрперенос показывает изменения, возникающие в аналитике под влиянием близости с пациентом (т.е. под влиянием тех элементов, которые сводят вместе две личности), и, следовательно, он не только может быть: опасен, но и имеет полезную проспективно-динамическую сторону, если, конечно, он осознается и прорабатывается. В этом смысле не только проективный перенос пациента на аналитика, действия и интерпретации которого обеспечивают терапевтический эффект, но также и проективный контрперенос аналитика служит средством терапевтической помощи в анализе. Наша исследовательская группа часто обнаруживала, что не полностью проработанные детские страхи аналитика играют огромную роль в работе даже опытного аналитика. Они ведут к продуктивному диалектическому обмену между пациентом и аналитиком и приносят с собой эмоциональное оживление. В этих случаях следующий вопрос становится для аналитика очень важным техническим и методологическим средством стимулирования аналитического процесса: «Что я в действительности проецирую на пациента?» Более того, исследование этого вопроса и непрерывное напоминание себе о собственном несовершенстве и нерешенных проблемах может защитить аналитика от сползания в ложную позицию всезнания или, что еще более опасно, от инфляции из-за проекции Самости пациентом на аналитика, проекции, которую каждый пациент делает на своего аналитика. Точно так же, как в случае переносных проекций, важным предварительным условием терапевтической полезности контрпереносных проекций является способность аналитика осознавать свои проекции, отводить их и прорабатывать. Но нужно помнить тот факт, что это не так просто сделать, и то, что нет идеальных аналитиков.
По Фордхаму (1957) существует второй уровень, который надо обозначить как объективный перенос и контрперенос. Объективный перенос и контрперенос состоят просто из объективного восприятия психических процессов или обстоятельств жизни партнера. Можно поделиться этими наблюдениями в подходящий момент. Искусство аналитической интерпретации основано главным образом на объективном контрпереносе — на наблюдении и понимании психических содержаний пациента, находящихся за его порогом осознавания. И в психоаналитической литературе, и в литературе по аналитической психологии много обсуждается метод интерпретации, так что мне не нужно здесь вникать в детали. Я отметил бы только один момент в этом контексте. Делая интерпретации в анализе, важно, чтобы аналитик не только описал психическую ситуацию правильно, но чтобы интерпретация прозвучала в правильный момент времени и в форме, приемлемой для пациента. Есть греческое слово кайрос (kairos), означающее, что правильные вещи нужно делать в правильное время и в правильном месте. Тем не менее, ни одна техника не скажет аналитику, в какой момент времени нужно говорить правильные вещи. Кайрос всегда определяется ситуацией переноса и контрпереноса, существующей на данный момент между аналитиком и пациентом. Разобраться, где и когда интерпретация должна быть высказана, аналитик может только с помощью своей интуитивной функции, подсказывающей ему, подходит ли здесь интерпретация и как ее следует формулировать.
Объективный перенос пациента на аналитика исследовался и обсуждался в литературе в относительно слабой степени. Объективный перенос должен относиться к сознательному и бессознательному восприятию пациентом реально существующих особенностей личности аналитика. Я хочу дать пример из своей практики. В ранний период моей аналитической практики у меня был пациент, страдающий заиканием, причины которого лежали в негативном отцовском комплексе. В течение определенной фазы анализа он приносил сны про совершенно авторитарную и строгую учительскую фигуру. Стало ясно, что он проецировал ее на меня. Я проинтерпретировал это, и он полностью согласился. Моя интерпретация освещала некоторые аспекты его поведения на анализе, которые он затем смог изменить. Но сны про учителя не прекратились, лишь несколько уменьшились в частоте. Они стали меня раздражать. Тогда я обратился к сновидениям других моих пациентов и обнаружил среди них относительно высокий процент снов аналогичного содержания. Я понял, что бессознательно вел себя в анализе несколько авторитарно. Конечно, проблему нельзя было решить, подавив свои педагогические наклонности. Так как анализ является процессом эмоционального научения, была, также и позитивная сторона в образе аналитика-учителя. Аналитик может найти разумное решение, только если он осознает этот компонент, использует его сознательно и способен обсудить это с пациентом. Когда я смог с тем пациентом обсудить эту тему, его сны про учителя постепенно прекратились.
Я надеюсь, что приведенный пример иллюстрирует, как переносная фигура авторитарного учителя возникает одновременно из двух источников. Частично, это проецируемая фигура из личной истории пациента, и ее происхождение можно проследить в проблемах в отношениях с отцом. Роль этого компонента в переносе мы обсудили с пациентом. Однако вторым источником явилось соответствие между особенностью личности аналитика и интернализированной фигурой из коллективного бессознательного пациента. С обычной точки зрения здесь мы имеем дело не с проекцией, а с реальным аспектом отношений аналитика и пациента, который они оба не осознают. В этом втором случае перенос является объективным. Объективный перенос может иметь место и без пересечения проективных переносов. С методической точки зрения важно внимательно исследовать переносные фигуры, возникающие во снах пациентов, на предмет неосознаваемых черт личности самого аналитика. Всякий раз, когда во снах ясно появляются переносные фигуры, аналитик должен скрупулезно исследовать, до какой степени бессознательное может быть право, и действительно ли поведение той переносной фигуры соответствует бессознательному поведению аналитика в анализе. Конечно, обратная задача также актуальна, и аналитики должны внимательно наблюдать, что им снится о пациентах, так как сны могут принести важное понимание текущего состояния объективного переноса и объективного контрпереноса в анализе.
В течение последних декад аналитики так же, как, например, социологи, стали больше интересоваться ролевыми играми в межличностных отношениях. Один партнер обычно совершенно бессознательно играет роль, занимая определенную позицию, так сказать, принимая тезис, и проецирует антитезис на другую сторону. Констеллирующаяся сила проекции вынуждает другого человека совершенно бессознательно принять полагающуюся ему роль и участвовать в игре. Возможно, наиболее известное и аналитически полезное описание игр подобного рода дал Берн (1964). Нельзя недооценивать возможность таких игр в аналитической ситуации между доктором и пациентом. Часто эти игры осознаются аналитиком, принимаются и поддерживаются им долгий Период в анализе. Я выбрал термин «антитетический перенос и контрперенос» для обозначения такой разновидности переноса и контрпереноса, когда возникают подобные совместные игры.
Сразу возникает вопрос, есть ли необходимость отделять антитетические игры между аналитиком и пациентом от проекций, так как они всегда основаны на проекциях, по меньшей мере, с одной стороны. Есть ряд очень опасных теневых ролей, которые могут прокрасться в аналитические отношения через аналитика, о которых писал Гуггенбугль-Крайг (1971). С другой стороны, существуют игры, лишенные негативных последствий, которые могут быть даже признаны как необходимые и законные формы помощи в терапевтической работе. Так, длительный период в анализе я могу сознательно направлять заботливую материнскую часть своей личности на пациента, которому сильно не хватало доброго материнского внимания в раннем детстве. Благодаря этому пациент получит возможность найти контакт с позитивной питающей защищающей стороной материнского архетипа, и тогда впоследствии он суме--ет более эффективно и умело конфронтировать с негативной фрустрирующей матерью. Такой же полезной может оказаться ситуация, когда аналитик принимает роль надежного строгого отца по отношению к слабому пациенту, дающего ему толчок и помогающего найти себя. Подход такого рода, т.е. когда аналитик более или менее осознанно принимает приписанную ему роль, нельзя включить ни в категорию проективного, ни в категорию объективного переноса. Аналогичным является случай, когда, чтобы мобилизовать латентные функции в пациенте в смысле, о котором говорил Майер (1972), аналитик отвечает в контрпереносе своей функцией, другой по отношению к главной функции пациента. Например, может оказаться необходимым и терапевтически полезным, чтобы аналитик больше выражал интроверсию и свою чувственную функцию для активизации низшей функции пациента, если последний относится к экстравертированному мыслительному типу и работает в анализе преимущественно экстравертированным мышлением. Хотя есть соблазн рассуждать здесь в терминах концепции персоны, поскольку многое в межличностных играх соответствует функциям персоны, я предпочитаю использовать концепцию антитетического переноса и контрпереноса к тем играм и ролям, в которые втянуты аналитик и пациент, так как последняя концепция идет дальше функций персоны. Если, например, пациентка проецирует своего анимуса на аналитика и аналитик отвечает с необходимой долей соответствия и сотрудничества своим контрпереносом с помощью своей анимы, их антитетические роли и игры выходят за рамки персоны.
На примере одной 25-летней пациентки я хочу кратко проиллюстрировать ту проблему, которая может возникнуть между аналитиком и пациентом в такого типа ситуации. Пациентка была младшей из четырех детей в семье промышленника миноритского вероисповедания, который развил свой собственный бизнес после 1945 года, проявив большую инициативу и предприимчивость. Хотя он умер за несколько лет до начала анализа, у пациентки была все еще очень сильная внутренняя связь с отцом. Без сомнения, он был очень ярким и довольно успешным мужчиной, но в описании моей пациентки он также был довольно авторитарным. Он управлял всей семьей, малейшие его директивы должны были немедленно выполняться. Его авторитарная власть распространялась даже на домашнее хозяйство, советы отца немедленно исполнялись матерью и детьми. Однако в целом семейная атмосфера не носила характер брутальной негативной диктатуры, и скорее воспринималась ей в позитивном ключе. Кроме своей профессиональной сферы, моя чрезвычайно разборчивая и легко увлекающаяся пациентка имела ряд других интересов, которым она посвящала себя с большим энтузиазмом. С самого начала она принесла в аналитические отношения много вдохновения, проецируя на меня идеализированную отцовскую фигуру. Эта фигура больше относилась к духовной реальности и была окрашена ее философскими и религиозными интересами, возникшими в период от пятнадцати до двадцати лет. Вскоре я обнаружил, что в ее отношении я вел себя несколько иначе, чем обычно с другими пациентами, как будто я был гораздо сильнее вовлечен. У меня появилась тенденция делать больше интерпретаций, чем я обычно делаю, эмоционально вовлекаться в разговор, и я вынужден был сознаться себе, что каким-то образом влюбился в нее. Конечно, это было методологически и терапевтически неправильно, но я должен был принять этот факт. Ее энтузиазм и живой интерес, очевидно, сильно соответствовали образу моей анимы. Поразмыслив, я понял, что в этой игре принял роль ее духовного отца-анимуса, тогда как она воплощала ту юную часть моей анимы, которая была не слишком полезна пациентам. Через эту игру она получала больше внимания, чем другие пациенты, получала выгоду и попадала в роль любимого ребенка, которой у нее не было в детстве дома. Поэтому я решил занять более дистантную позицию и прекратить свои активные интервенции. К сожалению, я был успешен в своих благих намерениях только две или три сессии. Затем, к своей досаде, я вынужден был признать, что веду себя точно так же, как раньше, и не придерживаюсь своих собственных хорошо обоснованных методологических намерений. Так как я постепенно понял из своей аналитической практики, что бессознательное мудрее моего сознания, я решил предпринять попытку ответить пациентке сознательно выставленной аналитической персоной и просто ждать и наблюдать, как будет развиваться ситуация. Это решение принесло некоторое облегчение и расслабление в атмосферу анализа, и, вопреки моему скептицизму, оказалось, что пациентка смогла продолжать позитивно работать. С большим воодушевлением она стала активно заниматься своей тревогой и страхами. Она вступила в отношения с мужчиной своего возраста и смогла вывести себя из отношений с довольно пожилой отцовской фигурой, мужчиной, который к тому же был женат. Так как у нее начались новые отношения, ее избыточно сильное увлечение анализом, совершенно поглощавшее ее раньше, исчезло. После того, как я приписал свою ревность остаткам контрпереноса, ее анализ пошел по обычному руслу.
Ретроспективно можно сказать, что в начале ее анализа бессознательное пациентки точно попалось на тот элемент в ситуации переноса-контрпереноса, который был абсолютно необходим для ее развития и индивидуации. Предварительным условием для проявления ее способности взять инициативу на себя и предпринять независимое развитие было позитивное отношение отца и дочери, в котором отцовская фигура, в отличие от ее реального отца, не выражала авторитарного контроля над ней, напротив, настаивая на принятии инициативы ею, очень часто к ее ужасу, так как дома она привыкла быть ведомой. Дополнительным элементом в игре переноса и контрпереноса было то, что в контрпереносе отец-анимус был значительно более интересен в физическом плане, чем ее воображаемый духовный герой юношества. Это было необходимо, так как ее отношение к своему телу было весьма неразвито, у нее наблюдался перекос в сторону рационального ума.
Надеюсь, показал этим примером, что принятие в анализе антитетических ролей на некоторое время может иметь очень продуктивное влияние на аналитический процесс, пока они действительно констеллированны бессознательным. Неоднократно я сталкивался с тем, что ничто не работает, если вы принимаете роль искусственно, например, исходя из неверно понятой симпатии к пациентке. Кроме того, этим примером я хотел продемонстрировать, что простое осознавание этих антитетических ролей, несомненно, недостаточно для их прекращения и что попытки изменения эмоционального климата в переносе и контрпереносе силой имеют слабый эффект. Надеюсь, этот пример разубедит тех, кто все еще верит, что можно проводить анализ с помощью технических схем, заякоренных в персоне.
Здесь я хочу упомянуть другую фундаментальную аналитическую проблему, которая, по моему мнению, относится к антитетическому переносу и контрпереносу. Аналитики всегда находятся под влиянием культурного канона окружающих, их коллективных доминант сознания. Следовательно, хотят они того или нет, им не избежать принятия паттернов, соответствующих культурному канону, как нормальных с чувством успокоения, в то время как другие констелляции, не соответствующие реалиям культуры, могут вызвать у них затруднения и ощущение необычности и ненормальности. В большей или меньшей степени мы все склонны воспринимать последнюю ситуацию как патологическую, невротическую или инфантильную, хотя к инфантильным проявлениям неизбежно относятся и те элементы, которые действительно необходимы, чтобы скомпенсировать коллективное сознание, ставшее односторонним. Нам нужно принять и развить эти элементы. В отношении пациента аналитик склонен становиться воплощением коллективного сознания, тогда как пациент в свою очередь начинает представлять коллективное бессознательное. Если аналитик, имеющий обычно больше средств для достижения цели, чем пациент, достигнет в этом успеха, то пациент может развить хорошо адаптированную персону, ядро которой, однако, останется незрелым и неиндивидуированным, так что он в любое время может стать жертвой психических и психосоматических симптомов или развить характерологический невроз. Если же аналитик неуспешен, то анализ обычно прекращается. Пациент остается с его симптомами и теряет шанс для реального развития, изменения и зрелости, которые отнюдь не всегда соответствуют традиционным коллективным нормам. Эта проблема относится не только к темам, имеющим решающее значение для общества (как может показаться на первый взгляд). Она относится и ко множеству форм отношений, слишком легко подверженным патологизирующей ловушке стереотипов, таких как, например, отношения пожилой женщины и молодого мужчины, которым обычно очень быстро и неразборчиво наклеивается ярлык «неразрешенной привязанности к матери».
Итак, мы уже подошли к области, которую я назвал архетипической ситуацией переноса и контрпереноса. В архетипическим переносе и контрпереносе терапевт и пациент сталкиваются с констеллированным архетипическим образом. Обе стороны движутся внутри архетипического поля, созданного их собственным опытом и взаимными процессами идентификации. В основе ролей при антитетическом переносе и контрпереносе всегда находятся архетипы, такие как мать — дитя, отец — сын, пациент — терапевт и т.п. Но их присутствие обычно больше влияет на фон анализа, в то время как непосредственные переживания сторон контрастируют с принятыми в игре ролями, поскольку в архетипическом поле эго-комплексы участников стремятся к взаимодействию с констеллированным архетипическим образом в форме адекватной для каждого. В этом процессе обе стороны являются партнерами и вместе ищут лучшего решения для общезначимой эмпирической психической проблемы. Подобное столкновение с архетипическим полем происходит, например, при работе с депрессивными пациентами. Как продемонстрировал Уилке (1974), на бессознательный процесс депрессивных пациентов часто влияет архетип Великой матери в его примитивном негативном аспекте. Если такой негативный персонаж констеллирован в аналитических отношениях и если он начинает явно выходить на передний план, то перенос и контрперенос становятся особенно тяжелыми. Аналитику особенно трудно, потому что ему нужен специальный запас энергии для проникновения в темноту депрессии и овладения вызванными ей тревогами и страхами. Только после этого в аналитическом процессе становится возможным помочь эго-комплексу депрессивного пациента вступить в депрессивную область и проработать свои страхи и тревоги. Часто собственные бессознательные проблемы аналитика в отношении этого деструктивного и вызывающего тревогу негативного архетипического образа мешают раскрытию этих тем в анализе депрессивных пациентов и переживаются как контрпереносное сопротивление.
Я хочу представить один показательный клинический пример такой констелляции архетипического переноса и контрпереноса. Это был случай молодой пациентки со множеством параноидно-шизоидных симптомов, которая была классифицирована как пациентка с пограничным расстройством. Вначале я был настроен довольно скептически и не строил больших ожиданий от терапии, но затем все пошло на удивление хорошо. Молодая женщина в возрасте 21 года была практически неработоспособна из-за болезни, и вся ее жизнь превратилась в непрекращающийся хаос. Во время терапии она начала обучение в университете. На 280-м сеансе она сообщила, что видела галлюцинаторный образ трамвая, стоящего в лесу. Она сказала мне в волнении, что этот трамвай в лесу был «ужасно разрушен». В Берлине много парков, по которым на самом деле проходят трамвайные линии. Следовательно, видеть трамвай в парке было привычным для каждого жителя Берлина. Поэтому я был несколько удивлен ее возбуждением. В течение сессии, как это часто происходило, она говорила о трамвае стереотипными фразами, используя одни и те же слова, изменяя лишь оттенки чувств: Это стереотипное повторение постепенно вызвало во мне мистическое соучастие, пробудив собственные воспоминания.
Я вспомнил, что несколькими годами раньше мы с другом путешествовали через горы Таурус в Малой Азии по очень малонаселенной местности. Однажды днем мы ехали много часов, не встречая ни одного дома или человека, чувствуя себя, как будто мы единственные люди на Земле. В этом настроении мы огибали откос крутой скалы и неожиданно на дороге перед нами увидели трех мужчин в черных костюмах и в черных шляпах. У одного из них был двойной барабан, у второго аккордеон, а у третьего тромбон. Эта неожиданная гротескная картина, столь странная и необычная для той ситуации, почти шокировала нас. Как мы узнали позже, эти мужчины, конечно, были из близлежащей деревни и шли на свадьбу или похороны..
Это воспоминание, однако, помогло мне понять мою пациентку и ее чувства. В тот момент, когда во мне всплыло это воспоминание, пациентка прекратила свои стереотипные причитания (конечно, я не сообщил ей то, что мне вспомнилось) и сказала с большим возбуждением: «Я не могу адаптироваться к этому разрушенному миру! Я буду страдать и пытаться бежать! Если когда-нибудь я стану достаточно сильной, чтобы это вынести, то либо я все это больше не буду видеть, либо я не буду от этого страдать».
В тот момент я вспомнил очень впечатляющий сон, рассказанный мне однажды другой молодой пациенткой. Сон, приснившийся ей в юности.
Я на улице, которая ведет к школе. В тридцати шагах от меня собралась толпа людей. В центре толпы стояла маленькая девочка одного возраста со мной. Она была целиком обнажена и вся дрожала. Злобные люди втыкали в нее иголки, карандаши, зубные щетки и гвозди. Этими гвоздями они писали правила и требования на ее трясущемся теле. Я смотрела на это зрелище со слезами на глазах, и мое сердце разрывалось. Затем она медленно подняла голову, повернула свое окровавленное и заплаканное лицо ко мне, и я закричала. Я кричала так громко, как могла, потому что эта девочка была мною. Я думаю, что этот сон выражал переживания моей пациентки лучше любого абстрактного описания и показывал, что находилось за фасадом взрослого мира, к требованиям и запретам которого мы все приспособились. Этот образ больно задел и меня, и я почувствовал, что вынужден многое выносить, подавляя в себе крик.
К концу той сессии я почувствовал, что понимаю все события из жизни моей пациентки, и было заметно, что она увидела, что я ее понимаю. После той сессии у нее было два сна, ясно показывающие, что начался процесс внутреннего освобождения и овладения ее тревогой. Сразу после той сессии ей приснился следующий сон.
Я в концентрационном лагере. Мужчина хочет помочь мне бежать. Пытаясь выбраться, мы попадаем в комнату с отделениями, как в большой уборной. Эти отделения таковы, что в каждом есть сиденье и на каждом сиденье лежит мертвый человек. Все они приняли яд,чтобы освободиться. Я также делаю себе укол ядом в руку и ужасно боюсь, что не смогу последовать за ними.
Второй сон был после следующей сессии:
В лесу стоит красно-лиловый автобус. Кажется, это двухпалубный автобус. Он стоит между двух оранжевых зданий в стиле поп-арта. Затем я отправляюсь в Восточный Берлин и там поднимаюсь на гору. Очень красивый вид, погода великолепная, 'приятный воздух. Затем я с 20-летним парнем в лесу. Он дает уроки музыки. В лесу он"разговаривает с очень умным пожилым мужчиной. После разговора ему больше не нужно будет так же бояться, как мне. Я ухожу, поскольку разговор мне надоел.
Пациентка сказала, что этот сон очень отличается от первого с брошенным трамваем, который был для нее скорее «ужасным видением».
Я не буду детально интерпретировать эти сны. Только отмечу, что в первом сне освобождение и трансформация еще воспринимались со страхом, тем не менее, этот мотив все же присутствовал. Во втором же сне вместо трамвая появился и автобус яркой молодежной окраски, показывающий возможность соединения цивилизации и природы. В моем эссе о символике автомобиля в сновидениях (Dieckmann 1976b) я писал, что Самость может проявиться во снах, в которых возможность целостности отражена в сочетании природной витальности, и ярких красок и механических носителей энергии. Хотя ее эго во сне все еще нуждается в старом мудром человеке, который может избавить от «надоевших» страхов, ее анимус устанавливает с тем человеком отношения, дающие ему чувство храбрости.
Давайте вернемся к 280 сессии, которую мы обсуждали, и рассмотрим ее в терминах переноса и контрпереноса. Я думаю, что «проникновенное», эмоционально окрашенное стереотипное причитание пациентки констеллировало архетип puer aeternus или puella в бессознательном аналитика, что принесло соответствующие образы в его сознание. Как писала М-Л. фон Франц (1970), этот архетип выражает особый тип духовности, имеющий очень тесный контакт с бессознательным. Он отвергает конвенциональные ситуации, ставит перед нами глубокие вопросы и имеет способность прямо проникать в суть проблемы.
Молодой человек, идентифицирующийся с этим архетипом, стоит гораздо ближе к природной витальности, которую всем нам дано однажды ощутить, и он упорно сопротивляется подавлению этой витальности в целях адаптации. Но этот архетип также опасен из-за приносимой им нестабильности, недостаточного понимания реальности и деструктивного потенциала, что и вызывает страх. Вот почему ее настойчивые стереотипные причитания вызвали его во мне. Пациентка не смогла бы сделать дальнейшие шаги в своем развитии, пока эмоции не мобилизовали этот архетип в контрпереносе и он (в форме ее слов и эмоций) не столкнулся с моим эго-комплексом. Этот архетип, несомненно, более актуален для нас, чем для детей. Мы его больше боимся из-за притягательности его вдохновляющей силы и инфляционных тенденций. Из-за этого может возникать нежелание аналитика продолжать терапию с молодыми людьми, когда он выносит им приговор, что они для нее не подходят, или ему кажется особенно трудным продолжать терапию. Такого рода переживания внутри архетипического поля фундаментально отличаются от привычных игр с предписанными ролями или процессов проекции личного переносного и контрпереносного материала.
Особенно нечего рекомендовать в отношении методов обращения с архетипическим переносом и контрпереносом. Перед лицом констеллированного архетипа никакие специфические приемы не помогают. Можно обнаружить множество различных возможностей в действиях героев сказок, когда они выполняют свою задачу. Все, что способствует успеху, будет правильным и необходимой случайностью будет поступать в иных ситуациях с точностью до наоборот. Однако представленный выше пример может подсказать важный методологический принцип, необходимый для продуктивного продолжения терапевтического процесса. Решающей является способность аналитика выйти на границы с констеллированным архетипическим ядром комплекса и его готовность отказаться от своей аналитической персоны. Только если это происходит в контрпереносе, проблема может быть действительно поднята и проработана. Если же аналитик не отважится встретить энергию этих образов со всеми приносимыми ими чувствами, то эго-комплекс пациента также не сможет полностью выйти на границы с ними, поскольку пациент зависит от того, как аналитик ведет его. Конечно, временами возникают случаи, когда к пациенту и к аналитику предъявляются слишком большие требования, так что им на время необходимо прибегнуть к защитному маневру. В таких случаях было бы правильным уйти от столкновения с проблемой и, как мы знаем из сказок, отправиться в «волшебный полет» до тех пор, пока ядро комплекса не ослабит в достаточной степени свой деструктивный потенциал, с тем чтобы стало возможным с ним контактировать.
Завершая эту главу, я считаю очень важным построить мостик между переносными и контрпереносными процессами и обычными формами отношений. Нельзя не увидеть, что все описанные здесь формы переноса и контрпереноса играют главную роль во всех межличностных связях. Во всех известных формах отношений мы проецируем друг на друга. Мы воспринимаем объективные особенности характера другого человека, узнавая его, и открываем новые для нас способы восприятия и поведения. Мы играем в определенные игры, включающие специфические роли по отношению друг к другу. И,- наконец, в моменты пиковых переживаний и в период кризиса в отношениях мы вступаем в архетипические констелляции. Но для отношений между пациентом и аналитиком характерно то, что эти два человека организуют свое общение в соответствии со специфическими правилами и установками для того, чтобы понимать процессы, происходящие между ними, с акцентом на их бессознательной стороне. Это рефлексивное понимание возможно только при условии соблюдения аналитической дистанции. В этом аналитические отношения отличаются от всех других известных типов человеческих отношений. В сущности, только их форма, а не содержание является искусственной. В остальном им присуща та же ценность, подлинность и взаимное уважение, что и любым другим отношениям. Слова перенос и контрперенос, как упоминалось в начале главы, ничто иное, как необходимые технические термины. К сожалению, об этом слишком часто забывается. Получив опыт анализа, человек переносит что-то из этих отношений в другие отношения в жизни, начиная более внимательно отслеживать бессознательные процессы, точно так же, как все мы непрерывно привносим что-то из наших более ранних отношений в последующие.