III. ВНУТРЕННИЙ МРАК: БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ КАК ПРОБЛЕМА МОРАЛИ

-Внутренний мрак -Бессознательное как проблема морали -Разрыв между проповедью и практикой, отличие кафедры священника от кресла аналитика. -Мораль анализа. -Внутренний мрак как подавленное и забытое и как потенциальное и зарождающееся. -Образы тени. -Моральная борьба. -«Лечение» тени. -Парадокс любви и осуждения. -Моральный кодекс анализа как вместилище для развивающейся личности. -Епископ Робинсон и «новая мораль». -Наивный взгляд на любовь в книге «Быть честным перед Богом». -Мораль анализа и углубление конфликта -Интернализация эроса. -Духовный идеализм и психологические дисциплины. -Трансцендентный фон морального импульса. -Совесть. -Саморегуляция. -Дьявол и архетипическое зло. -Тень консультанта-попечителя. -Мораль и чувство. Согласно светским представлениям, существенная трудность пасторской работы заключается в естественно возникающем разрыве между проповедуемой и практикуемой моралью. Предполагается, что сам священно служитель является в известном смысле связующим идеологическим мостом между практикой и проповедью. «Новая мораль» «новой реформации» сосредоточилась на этом конфликте и пытается найти решение. Однако в работе аналитика возникают те же тени. Подобно тому как вопросы этики могут обсуждаться применительно к профессиям, связанным с юриспруденцией, медициной и общественной деятельностью, так и в наше время, когда новый анализ отделяется от психиатрического фона, становясь самостоятельной областью, начинают становиться вопросы аналитической этики. Моральные проблемы, которые констеллируются в областях деятельности, связанных со служению высшему, стоят особенно остро, а противостояние добра и зла проступает здесь особенно наглядно. Кажется, что, когда мы пытаемся внести свет, служить истине и делать добро, обратная сторона вырастает также стремительно. Данное явление столь независимо от наших сознательных намерений, с ним трудно справляться, что постепенно происходит диссоциация, распад личности. В лучшем случае мы выдерживаем напряжение и испытываем моральные страдания в худшем – утаиваем разрыв, и окружающие воспринимают это как лицемерие и предательство. Разрыв между проповедью и практикой, сознанием и тенью, мудростью и безумием едва ли можно ликвидировать. Отдав предпочтение той или другой стороне. Вводя практику в жесткие рамки проповеди, как это происходило со старой моралью, или позволяя проповеди следовать за практикой, как это делает новая мораль, мы не устраняем конфликт, а только загоняем его в глубь. Как проповедь, так и практика подлинны, они коренятся в психике человека. И проповедь, и практика – области деятельности. Возможно, правая рука должна хранить свои тайны от левой, и, наоборот. Вместо того чтобы выбирать одно за счет другого, можно найти и иное решение. Оно состоит в развитии того, что лежит посередине, - темного внутреннего пространства, в котором пребывает сердце. Описание подхода к культивированию этого пространства является предметом данной главы. В массовом сознании тех, кто проповедует с амвона принято считать ответственными за мораль, тогда как аналитиков полагают находящимися на стороне «Оно», неукротимого желания и вступающими против морали. Поэтому предполагают, что конфликт между религией и психологией проявится е только в разногласиях по вопросу о том, кто имеет основания предъявлять прав на душу, но будет решаться и в борьбе между сторонниками морали и теми, кто хочет устранить ее с помощью анализа. Внимательно всмотревшись в ситуацию, мы обнаружим, что порой стороны странным образом меняются местами. Проповедуя сегодня с некоторых кафедр мораль имеет характерный либеральный оттенок и невольно наводит на представление об открытости в отношении к жизни и любви, присущей XVIII веку. Стремясь ускользнуть от власти мертвящей руки викторианской эпохи и пытаясь двигаться вперед, некоторые моралисты – теологи возвращаются назад, в довикторианскую эпоху. Утверждая, что Бог присутствует в столовой комнате в той же мере, что и в церкви, а в человеческих отношениях – в той же степени, как и в отношениях между Богом и человеком, и судя о поступках в зависимости от глубины любви между людьми, мы придаем высказываниям св. Августина удивительно современный оборот: Люби и делай, что пожелаешь»; «Только одна вещь действительно предписывается всем христианам, а именно, любовь». Все вопросы морали должны решаться только в зависимости от любви: «Ибо «ничто иное» не делает поступок правильным или ошибочным. Здесь возникает вопрос: кому же принадлежит ведущая роль в нападении на старую мораль – возможно, самой новой теологии? В сегодняшнем мире высокого давления в коридорах власти находятся мальчики – Фаусты с бритыми головами и гладкими лицами. Они входят в состав правительств, растрачивают средства фондов, руководят корпорациями. Как естественнонаучная модель мышления влияет на психологию и теологию, так и такая технико-физическая модель человека воздействует на психолога и священнослужителя. Мы не желаем быть старомодными, долой старое! И я полагаю, что новая мораль, о которой писал епископ Робинсон, является попыткой оставаться современным, которую можно выразить словами « в ногу с веком». Церкви не хотят отставать от жизни, придерживаться нравов середины XX века, а священнослужители не хотят занимать моральные позиции, отличающиеся от принятых в этой жизни. Таким образом, новая мораль XX века является теологическим прикрытием для современных тенденций. В книге «Быть честным перед Богом» Дж. Робинсон говориться: «Нет необходимости доказывать надобность революции морали. Она разразилась уже давно; и э Та «желанная революция». Ветер перемен превратился здесь в бурю». Это признание свершившегося, признание революции и нового режима не де-юре, де-факто. Корабль плывет, подгоняемый бурей, если не хочет быть опрокинутым или уподобиться старой колокольне, древние камни которой крошатся и рассыпаются. Предполагается, что новая мораль появилась под влиянием работ Фрейда. Открытия глубинной психологии являются «научным» фоном нового освобождения. Однако я хотел бы показать, что анализ не представляет собой моральную процедуру, требования морали и что мораль анализа может даже обозначить выход из противоречия между старой и новой моралью. Вначале конфронтация с внутренним миром, о корой уже говорилось ранее, может явиться волнующим, вызывающим инфляцию переживанием. Открывается дверь, и обнаруживается новый мир. Внезапно вещи, приобретают новую остроту. Нас вновь посещает детство, и можно снова отправляться домой. Затверженные истины расцветают; даже то, что человек проповедовал другим, приобретает для него новый смысл. Такое вновь и вновь случается в терапии: поначалу человек не может дождаться следующего сновидения, следующего откровения БСС, следующего сеанса анализа. Наконец все становиться на свои места, и появляется энергия, необходимая для совершения действий. Этот первичный контакт с БСС –ным является оживляющим переживанием, как если бы вновь забил давно засорившийся фонтан. При этом возникают такие энергетические образы, как русло потока, наполняющееся водой, застоявшийся пруд, который становится проточным, стадо животных, сильный конь на зеленом поле, тающий ледник; или двигатели, машины, механические турбины; или доки для океанских лайнеров, железнодорожные станции, аэропорты, границы. Похоже, что путешествие начинается; однако волнение инфляция, которые сопутствуют началу и без которых начало едва ли могло иметь место, часто приводят к тому, что путешествие превращается – по другую сторону таможенного барьера, после выхода судна в море или отхода поезда от вокзала – в опасное предприятие, в полное приключений плавание по ночному морю или переход по пустыне, где человека полностью охватывает жуткая сила неведомого. Или же появляется пьяница, который не может регулировать свое поведение, или богач -нувориш, грубый миллионер, железнодорожник или напыщенные политические и общественные деятели. Новая энергия получила неверное направление, Эго ассимилировало ее как силу, призыв к гонке и внешней показухе. Фрейд первым описал, что можно встретить, открыв дверь в БСС и спускаясь вниз, когда человек, погружаясь, встречается с внутренним мраком. Там действительно темно! Как мы показали в предыдущей главе, БСС не может быть осознанно. Луна имеет свою неосвещенную сторону, солнце восходит и не может освещать все одновременно, даже у Бога всего две руки. Внимание и фокус зрения требуют, чтобы они оставались во мраке. Человек не может одновременно смотреть в обе стороны. Однако темнота обусловлена двумя причинами: Во-первых, тем, что мир, так старательно исследованный Фрейдом, необходимо подавлять; и во-вторых, тем, что у погруженного во мрак не было ни места, ни времени, чтобы выйти на свет. Это тоже внутренний мрак, почва или основа новой сущности человека, та часть, которая существует потенциально и которую намеревается культивировать юнгианская психология. Это мрак Прошлого и Будущего. Позади подавленного мрака и ночи тени – позади того, что было и истлевает, и того, чего еще нет, но уже зарождается, - расположен архетипический мрак, принцип небытия, который отождествляется с дьяволом, злом, первородным грехом, смертью, экзистенциальным ничто, первичной материей. Далее мы вернемся к указанной проблеме. Переживание внутреннего мрака, каким описал его Фрейд, представляет собой яркую конфронтацию с собственной подавленной природой. Его дремавшее звериное начало выходит из своего логова, и человека охватывает ночной кошмар, он просыпается в поту. В нем словно оживает труп его далеких предков. Обширное болото появляется позади церкви или за домом отца, откуда выползает доисторическое чудовище с удлиненной красной фаллической шеей, а человек, отрицающий своего зверя, удивляется, как такое ему могло привидеться. Преступник, ребенок - идиот, кусок фекалий в кране, загрязняющий текущую свежую воду, престарелый гомосексуалист, нацист, - следуя друг за другом, они ожидают идентификации и признания: да это же моё. «Поскольку ты сделал это одному из самых меньших моих братьев …» В эти мгновения, когда мы встречаемся лицом к лицу с порочными и аморальными существами, населяющими другие части здания, моральные предписания, которые обычно наставляют нас, как быть с другими, учат нас, как поступать по отношению к самому себе. Под этим я подразумеваю не общую идею, гласящую: «Да, все мы грешны» и рождены в грехе, а то, что мы особенно ответственны за специфические действия и специфические черты, противостоящие светлой стороне нашей личности. Разумеется, это моральная борьба. Воспоминания о грехе, угрызения совести и раскаяние становится живым языком анализа. Женщина начинает понимать, сколько неприятностей она доставила мужу своим эгоизмом и что она им действительно никогда не интересовалась. Она интересовалась только его интересом к себе. Или ее мать, теперь бабушка, через свои сновидения вспоминает, какие уловки и силовые меры она применяла в отношении своих детей. А мужчина видит себя в сновидениях обманщиком, хитрым продавцом, он видит, как ускользал от обманутых людей после многолетнего их использования. Но человек может ощутить моральный крах, оказавшись лицом к лицу с самим собой. Это более сложно и сопровождается появлением новых моральных проблем. Ибо ему легче осознать обиду, причиненную другим, чем признать вред нанесенный себе. Коллективная мораль одобряет самопожертвование. Мы причиняем себе вред и ненавидим себя с полного одобрения общества. Говорят, что альтруизм – прямая противоположность Эгоизму. Однако через БСС-ное человек обнаруживает, сто часто альтруизм – всего лишь подделка и компенсация, если им было выбрано неправильное, не соответствующее ситуации проявление эгоизма. Вместо того чтобы придерживаться того эгоизма, который просто соответствует любви к себе и надежде на себя, мы оставляем жить в себе самовлюбленного ребенка, лелеем его и этим останавливаем рост наших потенциальных возможностей. Чтобы достигнуть полного развития, быть может, необходимо отказаться от всех детских качеств. Правда, такой жертвы от нас не требует даже общество. Оно согласно терпеть все причуды, даже пороки, лишь бы избежать присутствия в своей среде сильной личности. Коллективная мораль также слишком часто не находит места для человека, который достаточно сильно любит себя, верит в себя и достаточно силен, чтобы прийти в своё царство и завладеть им. Его окружает зависть. Как отмечал Ницше, в христианском обществе достаточно места для робкого и слабого; последнюю заповедь о скупости и жадности легко соблюдать в коллективе, где в изобилии только нищие духом. Когда у человека есть моральные обязательства по отношению к себе, в тени появляются фигуры, представляющие его положительные возможности, которым не дали шанс. Я виновен не только по отношению к своему прошлому, но и по отношению к моим потенциальным возможностям. Тень часто разделяется между послушной фигурой, нетворческой, получающей коллективное одобрение, и бородатым битником, бунтарем и бродягой, человеком со способностями, но не имеющем ни «клочка земли», который он мог бы назвать своим собственным. Опять же в такой ситуации встает моральная проблема: кому оказать доверие – шерифу или нарушителю законов, профессору или первокурснику, кардиналу или лишенному сана священнику? Кто положителен, а кто отрицателен? Односторонний свет сознания подразумевает, что мрак означает пренебрежение. Именно элементы, которыми пренебрегли, появляются в тени. Там, где Эго пренебрегало своими способностями и талантами, эти способности и таланты будут воплощаться в фигуры сновидений, которые стали изгоями общества, то есть были выброшены законами, установленными нами в нашем внутреннем обществе. Тогда указанные потенциальные возможности должны появляться в виде нарушителей закона, неудачников, даже калек или душевнобольных. Их исцеление, исцеление слепых, прокаженных, воскрешение мертвых становится внутренней потребностью оздоровления личности. Символы внутреннего мрака человека можно увидеть не только на фоне развития всего человечества. Геркулес должен был расчистить авгиевы конюшни; он должен был реки энергии, что бы совершить такой колоссальный труд. Ему так же надо было убить льва своих собственных честолюбивых замыслов, своего властолюбия, прежде чем начать убирать конюшни. Улисс должен был прежде встретится с одноглазым великаном, с целеустремленным демоном принуждения, прежде чем он смог продолжить свой путь. Где-то находится чудовище, с которым предстоит встреча, где-то существует зверь, который должен быть убит, тяготение, которое необходимо преодолеть. Где-то существует ангел, с которым предстоит сразиться, прежде чем перейти реку. Когда человек остается один в пустыне, современной ли – в пригороде или в здании офиса или в пустыне ранних отцов церкви, на него набрасываются все демоны, его окружают искушения, соблазны, извращения, проекции, иллюзии. Каждая жалоба имеет некоторый фон; чем более неожиданной и странной является жалоба тем с большей уверенностью можно предположить что она имеет архетипический фон, который использует симптом в качестве символа; причем речь может идти не просто о патологическом состоянии но о состоянии которое может стать религиозным переживанием. С одной стороны, излечение тени представляет собой моральную проблему, узнавание того, каким образом мы осуществляли подавление, как мы все объясняем себе и как обманываем себя, какого рода цели ставим, чему мы наносим вред, что мы иногда даже калечим в себе во имя достижения поставленных целей. С другой стороны, излечение тени есть проблема любви. Как далеко может простираться наша любовь к поврежденным и разрушенным частям нашей собственной личности, к отвратительному и порочному? Сколько у нас милосердия и сострадания к нашим слабостям и болезням? В какой мере мы можем построить внутреннее общество, основанное на принципе любви, оставляющее место для каждого. Я пользуюсь термином «излечение тени», чтобы подчеркнуть важность любви. Если мы подходим к себе с целью излечения, ставя своё Я в центр, то слишком часто целью становится излечение Эго – желание стать сильнее, лучше, расти в соответствии с целями Эго, которые часто являются механическими копиями целей общества. Но, подходя к себе с целью излечить постоянные, неподатливые, врожденные слабости, упрямство и слепоту, низость и жестокость, обман и тщеславие, мы подходим к необходимости абсолютно нового способа существования, когда Эго должно прислуживать множеству неприятных теневых фигур, прислушиваться к ним, а также проявить способность любить даже самые низменные из них. Любить себя нелегко именно по тому, что это означает любить в себе все, включая тень, где человек низок и социально неприемлем. Внимание, уделяемое этой низкой стороне личности, тоже является лечением. Более того, как лечение зависит от внимания, так и последнее означает иногда просто поддержку. Первым важнейшим шагом по спасению тени является способность носить ее за собой, как делали старые пуритане или евреи в бесконечном изгнании, постоянно помнившие о своих грехах; остерегаясь дьявола, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться, они совершали долгий экзистенциальный путь с мешком за плечами, не имея возможности переложить его на кого-нибудь, без точной цели впереди. Однако такое поведение не может быть программирующим, способствующем развитию, направленным на подчинение низких качеств целям Эго, ибо оно едва ли есть любовь. Начинать любить тень можно поддерживая её, но этого недостаточно. В какой-то момент должно прорваться что-то иное, тот смеющийся взгляд в глубину (инсайт) на парадокс собственного безрассудства, который тоже характерен для каждого. Затем может последовать радостное приятие отвергнутого низменного, пребывания с ним и даже частичное его проживание. Такая любовь может даже привести к идентификации с тенью и отреагированию тени под воздействием её очарования. Поэтому никогда не следует забывать о морали. Таким образом, лечение является парадоксом, требующим сочетания двух несовместимых вещей: морального признания, что эти мои черты обременительны и невыносимы и должны измениться, и принятия их такими, какие они есть, с радостью и навсегда. Человек одновременно старается удержать и давать волю, строго судить и радостно прощать. Западная страсть к морализированию и восточная отрешенность: каждой составляющей принадлежит только одна сторона истины. Я полагаю, что такая парадоксальная установка сознательного по отношению тени имеет архетипический пример в иудаистском религиозном мистицизме, где у Бога два лица: одно - моральной праведности и справедливости, а другое – милосердия, прощения и любви. Хасиды поддерживали этот парадокс; по рассказам, им свойственно глубокое моральное благочестие в сочетании с удивительной жизнерадостностью. Описание, которое Фрейд дал найденному им темному миру, не был справедливым в отношении психического. Оно было чрезмерно рационалистическим. Он не полностью понял парадоксальный мир символов, на котором говорит психическое. Он не увидел в полном объеме, что у каждого образа и каждого переживания есть проспективный и редуктивный аспекты, как положительная, так и отрицательная сторона. Он недостаточно ясно увидел тот парадокс, что гниющий мусор одновременно я является удобрением, а ребячество – детской чертой, что полиморфная перверсия является радостью и физической освобожденностью, а самый уродливый человек – одновременно спаситель в маске. Иными словами, описания тени, сделанные Фрейдом и Юнгом, - это не различные конфликтующие позиции. Юнговское описание следует наложить на описание Фрейда, оно дополнит последнее и придаст ему новое измерение, которое обращается к тем же самым фактам и открытиям, но показывает, что это парадоксальные символы. Та же комплементарность относится к фрейдовским и юнговским правилам анализа. У Фрейда были строгие правила, и сегодня фрейдисты соблюдать в анализе те же строгие правила и процедуры, отношений между аналитиком и пациентом, а также правила поведения пациента во время анализа. Эти правила представляют собой новый моральный кодекс, новые предписания для супер – Эго и моделируются в основном по образцу поведения аналитика, в соответствии с его установками. Их цель – гарантировать минимум отреагирования. Поскольку силы тени могут быть, с одной стороны, столь динамичны, а с другой стороны, столь антисоциальны, необходима моральная выдержка до тех пор, пока прорабатываемый материал будет обладать примитивными, инфантильными, теневыми качествами. Однако, с юнгианской точки зрения, существует иная причина введения аналитической морали, как существует и иной аспект тени. Мораль укрепляет контейнер, внутри которого личность может трансформироваться. Рассмотрим это более подробно. Сексуальность констеллируется тенью и обретает новую жизнь. Сексуальность начинает выражать свободу и удовольствие, взрослость, силу и творческие способности. Мир сексуализируется, а сексуальность, по-видимому, подтверждает существование, сама становиться конечной истиной. Переживая этот аспект БСС – ого, начинаешь чувствовать, что Фрейд был полностью прав. Разумеется, велика опасность беспорядочного отреагирования. Возникает очень трудный конфликт между новым либидо и старой моралью. Кажется, что данный этап прохождения тени занимает все наше общество, особенно последние двадцать лет. Другие моральные проблемы, такие, как агрессия, гнев, гордыня и власть, лень, нечестность и притворство, также относятся к теням чувств и тоже заслуживают рассмотрения новой моралью. В аналитической работе эти проблемы не менее важны, чем сексуальность. Однако, поскольку новая мораль опирается на любовь и сексуальность – это современные знамена, под которыми ведутся даже юридические, образовательные и политические баталии, мы тоже обязаны обратиться к этому вопросу. Все же реальная революция, происходящая в душах людей, связана не столько с сексуальностью, сколько с психическим и символическим; это борьба за совершенно новые (хотя и самые древние и религиозные) переживания реальности, носителями которых являются наши сексуальные фантазии. Рассмотрим вначале ответы на вопросы о любви и сексуальности, которые дает «новая мораль». Новая мораль, по-видимому, считает, что внебрачная связь и прелюбодеяние не являются преступлением против нее, если они происходят с обоюдного согласия взрослых людей, не публично, основаны на глубоком чувстве и не причиняют вреда, если они основаны на любви, то есть на признании личности партнера. Так епископ Робинсон говорит: «…суждения о Боге являются в современном анализе суждениями о любви – о конечном основании и смысле личных отношений». «Вера в Бога есть доверие; это почти невероятная вера в то, что отдаваться в любви не означает заслужить проклятие, а означает быть «принятым» что любовь – основа нашего бытия, к которой мы приходим, «возвращаемся домой»». Является ли «значимость», «трансцендентность», «глубина» и «безвредность» достаточными критериями для оправдания любви, если во имя этой любви оправдываются внебрачная связь и прелюбодеяние? Более того, если даже признание Бога основывается на указанных критериях? Разве не существует градации трансцендирования, с тем чтобы не все лежащее по другую сторону границ моего Эго, что трансцендирует его, называлось конечным и божественным? Существует ли любовь без вовлечения и вовлечение без вреда? Что говорят нам мифы о Купидоне, о Трое, о знаменитых влюбленных парах, случаи из нашей собственной жизни? Если даже любовь смысл и исцеление, то, закрывая старые раны, она открывает новые; она не может застраховать от разрушительных проявлений в дальнейшем. Любовь можно рассматривать на многих уровнях; часто кабинет аналитика или пастора-консультанта является конечным пунктом многих любовных историй, в которых люди отдавались полностью, доходили до предела, имели благие намерения и испытывали глубокие чувства, заявляли, что любовь – основа их существования, что она дает ощущение возвращения домой, даже переживание Бога и трансцендентности – и тем не менее все заканчивалось плохо, страшно, ужасно, иногда дело доходило до самоубийства. Вопрос, который мы должны поставить в отношении «новой морали», относится не к ее моральной или даже теологической оправданности, речь идет о ее психологической обоснованности. Отражена ли в книге «Быть честным перед Богом» жизненная правда? Убрав Бога из внешнего и высшего мира, низведя его в глубины, мы внезапно поместили самый мощный и нуминозный образ на территорию, которая ранее была местом обитания дьявола; как же нам определить, от кого исходят импульсы любви, приходящие из этих глубин? Как нам понять, какие духи поднимаются из глубин? Не следует обольщаться; преобладающее в новой морали внимание к межличностным отношениям – к их глубине, тотальности вовлеченности – неизбежно приводит к проблеме сексуальных взаимоотношений. Однако редко обходится без другого, для этого необходимо провести большую психологическую работу. Отстаивая сексуальный смысл полной отдачи, новая мораль проявляет, по меньшей мере, мужество. Но оправдано ли это с точки зрения психологии? Сексуальность – не только созидающий дар, вручаемый другому, это одновременно демоническая сила. Мифы, демонстрирующие созидание сознания, например, мифы о Геракле и Улиссе, эпос о Гильгамеше, а так же ритуалы инициации у первобытных племен, показывают, что следует укрощать демонический аспект или избегать его, жертвовать им или противостоять ему. Мы должны знать что-то о внутреннем мраке, загрязняющем нашу любовь. Сначало необходимо освободить теневую составляющую сексуальности – особенно в нашей культуре с ее давними традициями подавлениями – от инцестных влияний, соединить с любовью и осознанием близости, то есть следует воспитать и развить ее. Новая мораль делает слишком мало разграничений; у нее всего один главный критерий: г л у б и н а. Однако глубинному психологу известно, что скрывается там, внизу, в глубине. Образы сновидений, сказки и мифы рассказывают нам достаточно о нижнем мире материнских образов, о зверях и огне, о фальшивых невестах и чудовищах, с которыми герой должен повстречаться, прежде чем он сможет прийти в свое царство и вступить во владение им, прежде чем он станет человеком и сможет понять, что епископ Вулвичский подразумевает под любовью. Романтическая любовь – это сладкозвучный обманчивый ответ нашему сухому, технократическому миру; романтическая любовь – только оборотная сторона, энантиодромия преуспевающих мальчиков-Фаустов, представляющая оставленные в прошлом устремления мальчиков-школьников. Слишком часто, как известно аналитикам и консультантам испытывая глубоко личную любовь, стремясь к благородной цели – отдать всю любовь без остатка, мы отдаем нашего самого низменного зверя на сохранение кому-то другому. Предполагать, что каждое любовное переживание есть Любовь Божественной основы Бытия; воображать, глубинная личная значимость преодолеет препятствия и преграды на пути к любви и может быть критерием неосвященной любви; быть обманом вовлеченным в любовь философией, которая пренебрегает грозной природой любви (ибо если Бог есть любовь, то начало мудрости есть страх перед любовью), называть это наивное незнание теневой стороны любви «честностью перед Богом» означает, что огромная часть любви лежит в тени. Лучше назвать новую мораль в любви «Наивен перед Богом». Психолог не разбирающийся в вопросах теологии, тем не менее ожидает от «новой реформации» большего, чем простой замены наивного богообраза «там наверху» наивной концепции любви «здесь внутри». Хотя и написано, что Бог есть любовь, но значит ли это, что всякая любовь – Бог? Если мы будем поклоняться любви как Богу – независимо от формы, которую она принимает, от влюбленного, который ее отдает, от ее высот и глубин – не сотворим ли мы себе кумира, перечеркивая тем самым вторую и третью заповеди? Не включат ли в себя именно они больше теологической морали, чем седьмая и десятая заповеди, которыми так очарованы современные священнослужители? Психолог должен поставить перед своими коллегами-священниками вопрос: почему вы оказались добычей этой софистики, этих упрощенных решений? Почему вы запутываете иерархии трансцендентности и конечности, пренебрегаете мирами различий, традиционно представленных планами бытия и классами ангелов, между уровнями и видами любви; почему вы путаете голоса автономных комплексов с божественным глаголом; как вы можете приравнивать влюбленность к возвращению домой, к Богу? Любовь более сложна, чем эмоции, ею вызванные, как и Бог есть тайна, а не появление восторга. Дифференциация ее сложностей – длительный процесс, который только начинается с влюбленности, постепенно разгорающейся и переходящей в любовь. Любовь жаждет света, хочет, чтобы ее вывели к свету. (Подобно этому изучение Бога в теологии является длительным процессом, сложным и запутанным.) Мы совершенно беспомощны перед архетипическим переживанием любви, мы мало понимаем; даже случающиеся прозрения представляют всего лишь новые возможности проявлений любви. Ни один человек не осмелится считать, что он может за один день стать теологом, однако некоторые считают это возможным для себя после одной ночи любви. А что будет с теми, кто не имел такой возможности не испытал радости полной отдачи в любви? Они лишаются права входа в царствие небесное? Кажется, что в новой морали новой реформации присутствует старая доктрина предопределения, деления на тех, кто «внутри», и тех, кто «вне», - в любви или вне ее. Иными словами, новая мораль, при всей ее смелости, заключающейся в том, что она придает посланию любви Иисуса Христа живую, современную интерпретацию, психологически необоснованна, поскольку она предполагает лишь общий ответ. Однако никакие общие ответы не могут быть эффективны в моральных конфликтах; психологически моральные конфликты переживаются индивидуально через кризисы, которых не касаются кодексы и проповеди. В настоящем моральном конфликте, представляющем собой кузнечный горн, в котором выковывается личность и усиливается характер, человек остается один и должен выковать свой ответ в собственном сердце. Для психологической культуры важно, чтобы такие конфликты происходили. Мораль, которая устраняет источник конфликта, снижает роль вины и уменьшает значение внутренних противоречий; она не является больше моралью, превращаясь в новый теологический транквилизатор, называемой любовью. Аналитики поддерживают моральные кодексы по двум причинам: во-первых, последние усиливают конфликт, без чего невозможно существование сознательного; и, во-вторых, моральные кодексы способствуют интернализации. Аналитики выступают в поддержку моральных кодексов не только ради внешней морали, ради социальной благопристойности и этики. Анализ касается развития любви, эроса, сексуальности внутри индивида. Такому развитию не способствует отреагирование. Теневая сторона не развивается при подавлении, но обратная сторона подавления – отреагирование – отрицательно сказывается на ней. Подавление и отреагирование являются двумя сторонами одной медали. Третий путь можно назвать интернализацией, символизацией или «жизнью внутри» - «жизелизацией». Эрос воспитывается через интенсивную интернализацию, которая, возможно, является наиболее трудным видом деятельности, ибо эрос – по определению и по импульсной природе – приводит нас в мир других и создает с ними запутанные отношения. Поэтому «жизнь внутри эроса» представляет собой действительно д е л о, п р о т и в о р е ч а щ е е п р и р о д е. Сам любовный импульс содержит в себе культурные семена интернализации и символизации; это не сублимация, наложенная сверху волевым усилием, рассуждением или правилами социальной этики. Такие культурные семена представляют собой управляющие и запрещающие регуляторы самого инстинкта; они действуют через сознание, ритуал и фантазию. Любовная поэзия, любовные письма, подарки – это все действия, не сводимые к функциональной сексуальности; они наблюдаются даже среди животных в виде ритуалов ухаживания, это танцы и краски самой любви. Освобождающая игра воображения, которая сопровождает состояние влюбленности, является частью самого эроса и указывает путь, на котором дело, противоречащее природе, как это ни парадоксально, то же является естественным и инстинктивным. Все мистические дисциплины признавали важность интернализации для воспитания эроса и значимость суровых ограничений в эротической жизни. Я не желаю предписывать ни практику аскетизма, ни «проживания любви», какой она случается в мире. Интернализация – не единственный и не всегда правильный путь, однако она требует обсуждения и аргументации, поскольку была почти забыта в современную эпоху так называемой «сексуальной революции» и поскольку она главным образом представляет аналитический метод. Поэтому может оказаться полезным указание на психологическую важность аскетической практики, даже если мы такую практику не реализуем. Изучая ее, мы сталкиваемся с всеобщим осознанием и архетипическим учением, согласно которому человеку – и это характеризует его человеческую сущность – необходимо посвящение в тайны любви. Однако если Бог есть любовь, то что в этом удивительно. Традиционные дисциплины, одной из которых являлась алхимия, занималась главным образом трансформацией сознательного или тем, что можно назвать развитием личности в самом глубоком смысле. Исправление низшей личности, в частности, низшего эроса, для которого характерны такие черты, как отсутствие любви, Эгоизм, присоединение без вовлечения, тщеславие и поверхностность, примитивная сексуальность и сексуализация чувств, торопливость и принуждение, растрата энергии в повторяющихся эротических фантазиях, - одна из главных задач анализа. Поэтому сведения о развитии личности можно получить из таких мистических дисциплин, как алхимия. В китайской и западной алхимии прежде, чем человек принимался за великое д е л о, за эксперимент над своей природой, он был обязан заглянуть в свое сердце и проанализировать свои моральные устои. Рекомендовались такие основные добродетели, как здоровье, смирение, благочестие, целомудрие, вера, надежда, любовь, доброта, чтение молитв, умеренность и.т.д. Тем или иным путем указанные качества вновь и вновь возвращались в алхимию. Имела место тесная связь с моралью. Аналогичные строгие моральные требования мы находим в Йоге, у католиков, в суфизме, шаманстве, дзен-буддизме и.т.д. Присутствовал определенный духовный идеализм, существовала строгая мораль, и мы обязаны задать вопрос о причинах необходимости такой морали. Алхимики знали о существовании внутреннего мрака, о теневой стороне личности, которая высвобождалась, когда эрос подвергался трансформации. Мораль являлась сдерживающей силой, защитой от разъедающей, взрывной стороны природы – от подавленных аффектов и желаний. Моральные принципы служили практическим руководством, которое позволяло справляться с яростным внутренним Богом. Как скрытое божество, он мог разрушить мироздание снизу, подобно тому как находящийся наверху Бог насылает на нас саранчу, молнии и потопы. Мораль как нечто спускаемое сверху выведена из теологической модели «Бога там наверху». Однако сама эта теологическая модель базируется на архетипической идее, заложенной в психическом, согласно которой существует нечто высшее, расположенное вовне. Душа еще не все. Существует нечто вне ее. Если все утверждения отражают психическое, то утверждение старой теологии, что совершенство наверху, а дух выше психического и телесного, служит предостережением, которое душа делает себе, заявляя: «Смотри вверх!» Низведение Бога вниз в глубину, повлечет за собой, возможно, появление новой морали. Такая мораль будет устремлена к трансцендентно имманентному, то есть к тому, что расположено глубоко внутри и одновременно вовне. Такое понятие «внутри которое вовне» выражают в алхимии глаза рыб в морской глубине, которые одновременно являются далекими звездами наверху. На нашем языке это психическая реальность вне уровня Эго. Одновременное расположение вовне и внутри является конечной целью внутренней связи; некая связь, общая для всех, кто расположен вне Эго. Указанная область психической реальности всегда устремляется за свои пределы, трансцендирует и поэтому порождает мораль, которой необходим процесс трансцендирования, сопровождающийся постоянным продвижением вдаль, в глубину. Мы могли бы назвать это моральным импульсом процесса индивидуации. Но, куда бы ни была помещена конечная величина, будет ли Бог вверху или внутри, именно устремление «вовне» направляет моральный импульс. Таким образом, моральные качества остаются психологическими императивами, призывами, раздающимися от чего-то, расположенного вне Эго, независимо от местоположения теологического Бога. Так, в дополнение к потребности в моральном конфликте мы имеем теперь вторую психологическую причину необходимости морали. Само развитие личности требует от Эго соблюдение определенных правил. Личность в целом требует, чтобы Эго, как ее часть, чем-то жертвовало. Эго ограничено ценностями и принципами, формирующими супер-Эго, поскольку они трансцендируют Эго. Процесс трансформации налагает на Эго такие ограничения, чтобы оно могло должным образом служить этому процессу. В таком смысле установки и принципы традиционной морали являются трансцендентальными ценностями, поскольку, согласно кантианской и идеалистической философии, главные добродетели всегда трансцендентальны. Однако с точки зрения аналитика они трансцендентальны психологически. Это не гипостазированные добродетели, плавающие в небесах, или в мире идей Платона, или в эмпирическом мире немецкой метафизики. Скорее это ограничения и императивы, налагаемые целостной самостью на Эго с целью принудить его к интернализации. Как таковые они выходят за пределы Эго. Эго переживает их как трансцендентальные, поэтому выход вызывает чувство вины, относящееся к собственной способности к саморегуляции или самоискуплению. Таким образом, моральный импульс совести играет важную роль в процессе саморазвития. Эссе, посвященное совести было написано Юнгом в конце жизни. На английском языке оно было впервые опубликовано в десятом томе собраний его сочинений. Он описывает два вида совести. Существует совесть, которую мы приобретаем в процессе обучения, благодаря внушенным родителями ценностям, получаем из традиционных религиозных представлений о добре и зле; ее мы можем назвать супер-Эго. Однако существует и совесть иного рода, ибо, по утверждениям Юнга, «сам по себе феномен совести не совпадает с моральным кодексом, но предшествует ему, выходит за пределы его содержания…». В действительности супер-Эго, совесть первого рода, вторична. Этим я хочу сказать, что мы можем принимать определенные принципы, следовать правилам морального кодекса, следовать советам родителей и религиозным наставлениям только благодаря наличию психологической, врожденной способности ощущать вину. Совесть – это своего рода психологическая функция. Совесть – голос саморегуляции. Саморегулирующая деятельность психического дает совести ее власть. Мы можем изменять моральные кодексы и даже отказаться от морали, но не можем избавиться от психологического феномена совести. Совесть – один из аспектов саморегуляции, голос самости; она может конфликтовать и конфликтует с содержанием совести супер-Эго. Человек оказывается перед дилеммой между индивидуальной совестью и коллективным моральным кодексом, между совестью самой по себе и ее содержанием. Это предмет большой литературы и повседневного консультирования. Организованная (конфессиональная) религия давно знает о конфликте внутренних голосов и справедливо называло его борьбой между светом и тьмой, добром и злом. К сожалению, организованная религия была слишком уверенна в том, где свет, а где тьма, слишком быстро идентифицировала этику света с хорошей этикой. Я говорю «к сожалению», потому что в моральных конфликтах добро часто разделяется на противоречивые составляющие. Голос Старого Короля, принадлежавший супер-Эго, и голос самости, который еще предстоит родиться, принадлежащий Божественному Ребенку, оба правы. Из таких конфликтов может появиться новая психологическая точка зрения, которую также можно было бы назвать новой моралью. Указанная психологическая точка зрения представляет собой сдвиг в позиции личности, от односторонности в направлении правды, расположенной ближе к центру. Эта правда признает, а затем, со временем, вводит в сознательную жизнь нити тени, которые до тех пор в нее не допускались. Властные импульсы становятся властолюбием, обманы - социальной ложью, страх перед неудачей становится откровенной слабостью, сексуальные фантазии проживаются как реальные отношения. Интеграция тени трансформирует тень. Свойства становятся не такими темными, когда их выводят на дневной свет, а человек набравшись смелости, позволяет этим свойствам существовать, но держит их в узде. С психологической точки зрения подавление не только Зло, а интеграция – Добро, но подавление – источник зла, а интеграция – освобождение от него. Внутренняя необходимость, которая заставляет Старого Короля (супер-Эго) изменить свои взгляды, вначале говорит тихим голосом индивидуальной совести. В сновидениях это временами дитя в опасности, больное, раненное, тонущее, потерянное… или это может быть преступник в тюрьме, изгой общества, враг – иностранец, человек другого цвета кожи, другой расы, чужой веры; или животное, которое невозможно убить, неустанно преследующее человека, подобно гончим псам звездного неба, и человек чувствует вину, чувствует ответственность, потребность что-то сделать. То есть существует настоятельная необходимость что-то предпринять, а мы не делаем того, что следует, что должно быть сделано. Но «должное» есть не что иное, как команда саморегулирующей функции личности; каждый раз нас вынуждают реализовать центральную сущность личности. Юнг называл такие динамические центры архетипами. Архетипом, по большей части «привлекаемой к работе» в ситуации мрака, является архетипическая тень, а это не что иное, как дьявол. Конфронтация с собственным мраком приводит человека к острым моральным конфликтам, которые являются вечными архетипическими переживаниями как роста, так и разрушения. Задача человека при соприкосновении с тенью состоит в тщательном разделении ее нитей с помощью мыслей и чувств, всех переживаний и образов по мере их появления; это делается, что бы высвободить замаскированного избавителя и осуществлять пристальное наблюдение за замаскированным разрушителем. Поскольку нити обычно сильно переплетены, если мы поощряем одного, то не должны упускать из вида другого (дьявола). Это приводит нас к третьей и последней психологической причине потребности в морали – борьбе со злом. С точки зрения аналитической практики эта третья причина, возможно, еще важнее, чем две предыдущие, - потребность в моральных конфликтах и потребность в интернализации. Самый глубокий уровень внутреннего мрака, тени, выходит за пределы наших личных прегрешений, преступлений, пренебрежений и упущений. Под ними находятся переживания зла, которые невозможно очеловечить и которые в различных религиях представлены в виде дьявольских сил. Мы пережили власть этих сил в Европе в 30-е и 40-е годы, они продолжают действовать в различных точках земного шара. Теологически можно рассматривать зло как утрату добра, однако до возвращения добра, до обретения потери переживание зла психологически весьма реально. Причем страдания вызваны не только утратой добра, сколько наличием и активным воздействием зла. Оно присутствует во всей жестокой реальности. Архетипическое зло невозможно ни излечить, ни интегрировать, ни очеловечить. Можно всего лишь не подпускать его к себе. Эту мысль настойчиво подчеркивал доктор Адольф Гугген-бюль-Крейг. В своих лекциях, прочитанных в Андровер-Ньтоновской теологической школе. Переживание зла в виде жестоких преследований и репрессий, мучительных страданий, эксплуатации, физической боли и пыток всегда содержит в себе, помимо демонического, еще нечто. «Нечто», помимо демонического, может быть только человеческим; именно человеческая составляющая дьявола придает злу полную реальность. Демоническое или дьявольское, само по себе произвольно, случайно, часто это вопрос удачи или жребия. Оно приходит и уходит и кажется таким бессмысленным. Чем более зло архетипично, тем более мы воспринимаем его как нечто неличное. Оно непостижимо, и мы его не заслуживаем. (Тем же языком пользовались испытавшие божественную благодать: «я ее недостоин»; «она превосходит мое понимание».) В какой-то степени зло становится более понятным и приемлемым, когда его можно связать с чем-то человечным, например, с прегрешениями предшествующих поколений или личными мотивами враг. Когда зло выступает в виде божества (Локи, Люцифер, Гермес-Меркурий, Трикстер), нон имеет двойственную природу и, подобно духу, может нести добро и зло. Оно становится огромным, только будучи наполовину человечным. Только соединяясь с Эго человека, с волей, рассудком, и желанием, с которыми человек может выбирать способ действий и стремиться к поставленной цели, просто дьявольское становится истинным злом. Это значит, что архетипическая тень никогда не достигнет подлинной реальности, пока не вступит в союз с человеком. Мы склоняемся к выводу, что и дьявол воплощается в человеке и через него. Только мораль защищает меня от этого союза, от воплощения в моей жизни по моей воле и желанию дьявольских намерений. Сказанное заставляет нас вновь оценить значение морали, ибо чем, кроме морали, может психическое защитить себя от воздействия силы зла? В таком смысле вся мораль порождена дьяволом; мораль – ответ психического на собственное зло. Возможно, на уровне, выходящим за рамки человеческих отношений, мы едва ли в состоянии с уверенностью различать источники зла и морали. С человеческой точки зрения (и на это указывает аналитическая работа) они имеют один и тот же источник – трансцендентное. Случайные роковые происшествия приходят извне, как и сами моральные импульсы. Судьбоносные события могут оцениваться человеком положительно или отрицательно, как облагораживающие нас трагедии или как проявления жестокости. Закладывающие семена разрушения в последующие поколения. Возможно, человеческая мораль не способна изменять судьбы, но она может по крайней мере предотвращать прямую инкарнацию архетипической тени. Человеческая мораль может защищать человека от реализации зла и делает это, а человеческая доброта смягчает удары судьбы. Представляется, что дьявольские силы вырастают на в нашей тени, а под воздействием нашего света. Дьявол побеждает, когда мы утрачиваем контакт с нашим собственным мраком, когда мы перестаем видеть свою собственную разрушительную силу и не осознаем, что занимаемся самообманом. Теология утверждает, что гордыня ведет прямо к дьяволу; психология может это подтвердить, ибо, с точки зрения аналитика, гордыня есть отрицание существования своей тени и ослепление собственным светом. Поэтому лучшей защитой является не усиление добра и света, а хорошее знание своей тени, своего сходства с дьяволом. Гомеопатические дозы меньшего зла в виде горьких пилюль моральных страданий могут служить хорошим средством профилактики большего зла. Человеку свойственно ошибаться; иметь тень и находиться в тени. Не отбрасывать тени может только божественное и демоническое. Человек не отбрасывает тень только в полдень, только в блеске и зените своей гордыни. Но полдень есть также час Пана, так что в час своего большего возвышения мы находимся по угрозой опаснейшего падения. Пан заставляет бунтовать нашу цивилизованную мораль, опьяняет нас и распаляет похотливость. Он все же не умер, он появляется теперь как наследник Люцифера, снизу и изнутри, как амбивалентный Сатана, несущий сплав жизненных сил и мрака, чудовищную смесь под названием «дионисийского обновления». В нашей исступленной одержимости, стремлении к возрождению через БСС-ое – под действием музыки, танцев, наркотиков, бесконечного оргазма либо бунтов – ясно видны копыта Пана-Диониса. Любая психология или теология, подступающая к реальным глубинам, должна будет признать существование Пана и его влияния, исходящего из этих глубин, на нашу любовь и наши страхи. Наконец, реальность тени при консультировании означает, что честность – это качество, которого мы не можем ожидать ни от тех, кто приходит к нам, ни от себя по отношению у ним, ни от кого-либо по отношению к Богу. Дьявол и наше сходство с ним подразумевают предательство, даже если нами владеют самые благие намерения. Такова реальность зла. Мрак никогда не рассеется, пока мы человечны и живем в тени первородного греха, а Люцифер – первородный сын. Везде присутствует ложь и обман; даже честность Бога может быть поставлена под сомнение, ибо в случае с Иовом Он прислушался к голосу Сатаны. Однако признание реальности зла не подразумевает цинизма. Оно просто означает, что на оптимизм возможности «быть честным перед Богом» падает пессимистическая тень психологической реальности. Чтобы «быть честным перед Богом», нам следовало бы сначала гораздо больше узнать об истине, но что есть истина? Намек на истину, возможно, содержится в ответе на вопрос о загадочном присутствии разбойников и грабителей вокруг Иисуса Христа в последние часы его земной жизни. Реальность тени подразумевает признание каждым консультантом огромного собственного и коллективного БСС-ого, теней собственной души, ибо именно незнание этих теней более всего остального обусловило долговременный упадок престижа его профессии и падение нашего доверия. Самая длинная из теней этих глубин сегодня та же, что и всегда: грех гордыни, идентификация с фигурой Христа, которая может особенно сильно появиться в наше время с целью поддержания престижа пастора-консультанта. Такая идентификация особенно пагубна теперь, поскольку именно «мертвый Бог», пошедший неверным путем, погибший, разложившийся и воскресший, настигает священника сзади, не позволяя ему различить, что за ним: Христос дьявол или его собственные комплексы. По накрытым тенью краям картины современного мира христианство и преступность вполне могут перетекать одно в другое. Многое можно оправдать комплексом мученика у страдальца-слуги и комплексом героя у «война во имя Христа»! В наши дни, находясь во мраке Голгофы, можно всего лишь на один - два градуса отклониться от верного пути и оказаться на коленях перед грабителем. Инструментом, которое сознание держит в руках и использует для суждения о ценностях, для поддержания моральных ценностей, распознавания человеческого и личностного в лучшем смысле слова, для поддержания связей, сохранения достоинства, приличия и доброты, является сама функция чувств. Если чувство дает спасительный человеческий импульс, то величайшей опасностью является захват и овладение чувствами дьяволом (капризность Меркурия, сатанинская холодность, дикие аффекты Пана). Моральное чувство давно признано дополнительной функцией чувства. Моральные кодексы защищают от дефицита чувств, уделяя значительное внимание манерам и обычаям. Моральные кодексы оценивают ошибки в свете намерений человека в контексте ситуации, а не по содержанию логических и эмпирических ошибок. Так, психопатия или социопатическое поведение, обычно воспринимаемые как зло, некогда называвшиеся моральным безумием, проявляются в дефиците чувства вины и любовного соучастия в делах человечества.