Полли Янг-Айзендрат "Миф и тело: Наследие Пандоры в постмодернистском мире"

В большинстве психологических или интеллектуальных кругов в настоящее время быть юнгианским аналитиком стало некомфортно. Считается, что юнгианцы верят в универсальные человеческие характеристики, называемые «архетипами» и поддерживают теорию коллективного бессознательного. Несмотря на то, что работы Юнга имеют определенную массовую привлекательность, его идеи кажутся устаревшими в свете современных философских и научных подходов. Обычно его работы не преподаются на психологических факультетах университетов, в медицинских учебных заведениях и в других местах, где они могли бы иметь широкое влияние на практическую психотерапию в США.

 

Так как психология Юнга основана на теории универсалий, предполагающей, что все люди имеют нечто общее, то она находится в конфликте со многими фешенебельными постмодернистскими теориями. Постмодернизм широко критикует культурные и научные основы современности и бросает вызов теориям Самости, когерентности, а также любым притязаниям на истину. За два последних десятилетия любое убеждение о наличии универсальных истин или характеристик попадало под тщательное рассмотрение и часто отвергалось, по крайней мере, в академических кругах. Настали тяжелые времена для юнгианцев, которые, как предполагается, верят в Самость не только как в коллективную характеристику всех людей. Когда я обнаружила, что постмодернизм может быть очень полезен для пересмотра психологии Юнга, я также обнаружила, что он слишком скептичен по отношению к утверждениям об универсальных или общечеловеческих смыслах.

В первой части своей работы я хочу показать, почему вера в универсалии связана с моими утверждениями, что мифология все еще важна в постмодернистском мире. Я соединю свои идеи с проблемой человеческого воплощения, специфической формой, из которой мы - люди происходим со своими ощущениями, познавательными способностями и эмоциями. Затем я хочу продемонстрировать, как я работаю с мифами, и в качестве примера, использую миф о Пандоре и людях. Я расскажу о двойственности современного Пандора-изма.

В заключении, я немного расскажу о важности мифа в психотерапии. Иногда мои клиенты живут в мифе, который причиняет боль и воспринимается как единственная возможная «реальность». Многие из нас ведут себя аналогично. Психотерапия, когда она действует, преобразует миф в метафору и таким образом позволяет нам играть с разными реальностями.

Архетип и универсалии

Частично подтверждено формальное определение архетипа в концепции Юнга как «первичного отпечатка». Юнг обращался к тому, что принято называть «жесткой связкой» (hard wiring) или повторяющимися реакциями людей, – способы мышления и чувствования, которые существуют во всех культурах при любых условиях. В начале этого столетия, психология только получала продвижение, и, казалось бы, что исследование человеческого развития и поведения должно изначально сосредоточиться на том, что универсально и затем на том, что индивидуально. Видимо, в конце столетия мы находимся у другого края спектра с преобладающим убеждением, что можем изучать только то, что является индивидуальным, культурным, локальным, и даже не пытаться – то, что универсально.

Как практикующий психотерапевт и исследователь я думаю иначе. Если бы я не знала, какие примеры использовать фоном в индивидуальном случае, я бы никогда не узнала в каком направлении двигаться. Например, ко мне обратился 28-летний молодой человек, потому что он сомневался в правильном выборе карьеры. Учась в аспирантуре, он готовился к получению профессии и задался вопросом, подходит ли она ему. Но он не только задается этим вопросом, он испытывает волнение, раздражение и беспокойство и днем и ночью. Я знаю одно, что в 28 лет юность заканчивается, и в нашем обществе начинается взрослая жизнь. Хотя возраст для этого перехода в разных обществах варьируется, но везде существует точка, после которой ожидается, что молодые люди станут взрослыми и вольются в общество соответствующими способами. Если они терпят неудачу, то возникают серьезные последствия – явные или неявные. Так что я не рассматриваю тревожность этого молодого человека, главным образом, как невротическую, я вижу ее в связке с развитием, соответствующим для данного возраста.

Карл Юнг часто использовал идею архетипов в аспекте, который сейчас кажется устаревшим, как категории Канта или идеи Платона, то есть как форму организации нашей душевной жизни. В более поздних работах, примерно после 1944 года, он пересмотрел свои мысли и определил архетип как общую предрасположенность создавать эмоционально заряженные образы. Образ имел одинаковую форму, распознаваемую во всем мире, например, образ Великой Матери. Юнг начал по-новому соотносить душевные состояния с идеей архетипов. Его окончательное определение архетипа было – врожденный пусковой механизм. Если потребности младенца не удовлетворялись, и он часто испытывал голод, гнев, страх, то формировался образ Ужасной Матери (ведьмы, суки, колдуньи), который был противоположным успокаивающей, лелеющей, удовлетворяющей Великой Матери (хотя оба этих образа были активированы одной и той же фактической матерью). Этот образ Ужасной Матери неоднократно возвращается, когда возникают определенные сигналы. Все эмоции, окружающие архетипический образ, высвобождаются при появлении определенных звуков и определенных предметов. Взрослый мужчина, когда его жена говорит или делает определенные вещи, будет чувствовать те же эмоции, которые он переживал со своей матерью. Ребенок, который чувствовал свою мать как депрессивную, отвергающую и требующую Ужасную Мать, во взрослом возрасте будет воспринимать свою жену таким же образом, когда она плачет, выражает недовольство или критикует. Новая ситуация кажется точно такой же, как старая.

Идея врожденного пускового механизма, связанная с общечеловеческими эмоциями, продвигалась известным Британским психоаналитиком Джоном Боулби. Он и его последователи развили теорию, называемую «теория привязанности», которая показывает, что люди «жестко связаны» определенными способами реагирования в отношениях друг с другом: привязанностью, отделением и утратой. Независимо от того, насколько рациональными мы стремимся быть, как долго мы можем бороться, чтобы преодолеть наши эмоции, мы будем продолжать укреплять связь, будем желать защитить эту связь, бояться разделения и защищать себя от отторжения и т.д.

Кроме того, сейчас существует много теоретиков и исследователей человеческих эмоций (так называемая теория аффектов), например, Томпкинс, Льюис и Изард, которые показали, что определенные первичные эмоции присутствуют у каждого младенца при рождении: радость, печаль, страх, агрессия, раздражение, любопытство, и что позже, примерно после 18 месяцев, у всех развиваются вторичные эмоции. Эти более поздние эмоции называются эмоциями самосознания - стыд, гордость, зависть, вина, смущение. Они встречаются у всех повсеместно. Универсальные эмоции связаны с универсальными образами, которые повторяются всюду: великие и ужасные родители, драконы/монстры, волшебники, мадонны, шлюхи, герои и демоны/дьяволы. Эти архетипические образы, как Юнг с самого начала думал, возникли из оснований внешнего человеческого опыта. Теперь мы можем говорить, что они возникают прямо из человеческого опыта. Они универсальны, потому что они возникают в каждом человеке, в нашей эмоциональной «жесткой связке», в нашем восприятии мира, в биологическом цикле жизни.

Теория привязанности и теория аффектов могут противостоять вызову деконструкции и постмодернистскому скептицизму. Даже притом, что мы сложные, самосознающие и рефлексивные существа, мы не свободны. Мы все связаны формами наших тел, нашими репродуктивными системами, нашим жизненным циклом и неминуемостью смерти. Они неотвратимы и от них нельзя избавиться.

Тысячелетиями мифология создавалась рассказами об универсальных человеческих состояниях. Хотя мифология осуществляла много функций для различных обществ и культур, главной функцией продолжает оставаться иллюстрирование смыслов универсальных эмоций. Когда мифология оживает, она формирует основу того, что мы называем «реальностью». В конце двадцатого столетия главной мифологией Запада является эмпирическая наука и наиболее увлекательные ее виды - генетика, астрофизика, неврология и субатомная физика. Истории, рассказываемые в этих мифах, поразительны. Большинство из нас полагают, что они - реальны. Мы часто принимаем биологические обоснования нашего настроения и намерений (когда я писала эту статью, книга об антидепрессанте «Прозак» стояла вторым номером в списке бестселлеров «Нью-Йорк Таймс»), несмотря на то, что стремимся верить, что древние истории о героях, ведьмах, гигантах и монстрах спасут нас от наших судеб (книга юнгианского аналитика о коренных американцах и других мифах стояла первым номером в списке бестселлеров «Нью-Йорк Таймс»). Но главный миф нашего времени - научный реализм, какими бы ни были альтернативные мнения.

Для большинства из нас древние мифы действуют больше как метафоры, позволяя нам видеть некоторые аспекты своей эмоциональной жизни, как бы проникая в их значения. Однако, для меня, как психоаналитика, древние мифы все еще значимы в постмодернистском мире, потому что они соединяют нас с архетипическими значениями эмоций, с определенными способами чувствования и реагирования.

Например, несколько лет назад я писала интерпретацию «Гимна Деметры», греческого мифа из Элевсинских мистерий. Недавно после перенесенной серьезной хирургической операции по поводу, который мог бы угрожать (но не угрожал) жизни, я перечитала этот миф. В тени моей собственной смерти миф показал кое-что новое для меня, безотносительно значения весны и циклов природы или связи между матерью и дочерью (также допустимое понимание мифа), - значение смерти. То, что я видела, была материнская (переживаемая Деметрой) утрата дочери в подземном мире (смерть), пробудившая в ней все характерные признаки печали: гнев, торговля со смертью, апатия и желание заполнить потерю. В этом древнем мифе дана точная формулировка печали, которую Джон Боулби и его последователи обнаружили, изучая поведения детей, осиротевших во время войны, и других, чьи родители умерли. Деметра очень быстро прошла сквозь все стадии печали и достигла этапа важности замены утраченного. Для меня было удивительно, что древний миф может столь же точно, как современное научное исследование, очертить процесс общечеловеческого опыта - переживания печали.

Из всего того, что я узнала о человеческом развитии из исследований, теории и психотерапевтической практики, я утверждаю, что мы должны понять наши эмоции и образы, связанные с ними, чтобы понять себя. Без этого мы, вероятно, будем чувствовать себя отчужденными, непознаваемыми, изолированными и брошенными на произвол судьбы - вполне хорошее описание экзистенциальных и деконструктивистских сущностей. Я не против постмодернизма и его влияний на психологию и другие дисциплины, напротив, я считаю себя постмодернистом, однако, я - не деконструктивист.

Деконструктивизм - скептическая философия сомнения и «демонтирования», основанная на негативном допущении, что человеческие жизни управляются, главным образом, силами свыше. Это также определяет раздробленность нашего исторического периода - эпохи, когда вынашиваемые надежды и убеждения неоднократно подрывались безумием, ненавистью или расточительными человеческими действиями. Мы были свидетелями ужасов, типа Холокоста. Мы жили с угрозой ядерного уничтожения и страха, что материализм нарушит тонкий баланс наших экологических систем. Наши города рушатся, и мы встречаемся лицом к лицу с бездомностью и болезнями, очевидными более, чем когда-либо прежде. Потеря веры в человеческий разум может быть необходимым шагом в попытке понять то, что привело к существующему хаосу. И, тем не менее, подорвать веру в общечеловеческий опыт значит уничтожить смысл наиболее явного аспекта нашего существования: человеческое тело.

Способы нашего восприятия, мышления и чувствования универсальны, потому что мы все входим в мир в одинаковой «упаковке». Все мы входим в жизнь через рождение и уходим через смерть. В этом могут быть некоторые различия, но сами по себе эти темы очень энергетичны. Если мы будем не в состоянии изучать или понимать то, что является для человечества общим, особенно в данный период безысходности, мы укрепим опасную веру в индивидуализм - что мы изолированы друг от друга, что мы - незнакомцы в странном мире.

История Пандоры

Я могла бы сказать намного больше о важности понимания универсалий, но вместо этого я хочу обратиться к особенному мифу, который все еще является «живым» в нашем постмодернистском мире. Это история о первой женщине в греческой мифологии, которая показывает нам многое о том, как в древние времена была создана «женщина», и как продолжается ее познание. Точно, как Ева в Эдемском саду, эта первая гречанка является и первой смертной женщиной и зачинщиком смертности человеческой расы. Быть смертным означает умирать, и Ева, и Пандора приносят смерть в мир. Это любопытное изменение факта, что женщины приносят в мир жизнь, но это говорит кое-что о значении «женщины» в религии мужских богов.

Я использую здесь описание истории Пандоры, данное Гесиодом. Пандора была создана в качестве наказания Прометею. Прометей был титаном (старым богом), который сделал людей из глины и дал им огонь, чтобы помочь развивать цивилизацию. Чтобы дать огонь людям, Прометей украл его у богов. Зевс, главный олимпийский бог, прогневался на Прометея за то, что он украл огонь (который должен был оставаться бессмертной энергией), он сказал ему «... ты счастлив, что украл огонь и перехитрил меня, но это обернется большим горем тебе и людям, которые придут после. Как плату за огонь я дам им зло, и все люди будут лелеять его, держать у сердца и получать от этого удовольствие». Зевс долго и тяжело смеялся, он велел скромному Гефесту смешать землю и воду, придать этой смеси голос и силу. Он поручил Гефесту создать пробуждающую желания девушку, чье лицо будет подобно лицам бессмертных богинь. Афина научила создание искусству творения и ткачества, Афродита затуманила ее голову прекрасной вызывающей любовью и жестокостью желаний, которые изнашивают тело, Гермес поместил в ее разум коварный характер, а вместо сердца ложь, лесть и предательство. Гермес назвал это творение «Пандорой», так как все Олимпийцы приняли участие в создании этого «подарка» для людей, который должен был стать ядом, разрушителем цивилизации столь же мощным как огонь.

До ее создания люди жили без зла, свободные от утомительного труда и от всяких болезней. До появления первой женщины все у людей шло действительно хорошо. Это был фактически рай. Но Пандора обнаружила захороненный глиняный сосуд и в порыве любопытства подняла крышку. И из сосуда разлетелись во всех направлениях смерть, болезни, зло и неприятности - все беды человечества. Надежда была единственной, что осталось в сосуде, поскольку Пандора закрыла большую крышку и удержала ее там. Гесиод следующим образом описывает горе, которое женщина принесла в мир: «...беды тысячами парили над людьми, земля наполнилась злом, и море переполнилось им. Болезни, приходящие к людям днем, в течение ночи перемещаются и преследуют нас, принося страдания смертным (from Lattimore, 1959, lines 54-105, pp. 25-31).

Пандора, чье имя буквально означает «всеми одаренная», выпустила в жизнь людей болезни и смерть. Она провела различие между божественной и человеческой смертностью. Теперь мы вспоминаем ее в большей мере как владелицу «ящика», которая выпустила в мир зло и расточительство своим собственным любопытством. Хотя немногие из нас знают более, чем фразу «ящик Пандоры», ее история рассказывает многое о современных страданиях девушек и женщин, о невысказанных смыслах, которые лежат позади товара женской красоты. Я называю это товаром, чтобы подчеркнуть факт, что персональная красота является единственной социально оправданной силой, которую женщины открыто поддерживают, входя во взрослую жизнь. Сила женской внешности ужасно противоречива, как мы можем видеть в истории Пандоры.

Какие эмоции представлены в истории? Вообще говоря, олимпийские боги в борьбе за господство и обладание разыгрывают драму осознаваемых эмоций: гордость, стыд, зависть, ревность, вина. Ревность, гордость и стремление оставаться победителем заставляют Зевса послать Пандору человечеству. Она символизирует столкновение между мужчинами и их желанием доминировать над женщинами. Ее красота и все, что она означает - это пешка в борьбе за мужское господство.

Хотя ее красота столь же мощна как огонь, она основана на лжи и обмане. Люди должны учиться опасаться и контролировать ее. Красота Пандоры - могущественный товар среди мужчин. Она заманчива, но пуста. Она опасна. Что она приносит человечеству - тотальное поражение и смерть.

Противоречие женской красоты

Миф о Пандоре все еще живет среди нас. Журналист и писательница Наоми Вульф (Naomi Wolf) (1991) называет современные требования женского тела «мифом красоты». Вульф помещает историю Пандоры в структуру современной социобиологии и говорит:

«миф красоты повествует, что качество, названное «красотой» объективно и повсеместно существует. Женщины должны хотеть воплощать собой красоту, а мужчины должны хотеть обладать этими женщинами. Это воплощение - обязательно для женщин, но не для мужчин... Потому что оно детерминировано биологически, сексуально и эволюционно: сильные мужчины борются за красивых женщин, и красивые женщины - более репродуктивно успешны...» (р.12)

Наша современная биологическая история женской красоты заключается в том, что сильные мужчины сражаются за прекрасных женщин и хотят обладать ими. Она не так уж отлична от греческой истории. Женщины соблазнительны своей красотой, и мужчины хотят контролировать силу красоты.

Для многих современных женщин, особенно молодых девушек, миф красоты ведет к навязчивым идеям, влекущим ослабление и/или снижение самоуважения. Хотя красота не является ни универсальной (красота находится в глазах наблюдателя), ни повышающей репродуктивность (антропологи часто показывали, что более репродуктивно успешной является скорее более агрессивная представительница женского пола, чем более красивая), женская красота доминирует в жизни женщин и мужчин через формулу, что женская красота = сила. Где бы и кем бы я ни была, я прислушиваюсь к оценочным комментариям о женской внешности (иногда к своим собственным комментариям, приходящим мне в голову). И женщины, и мужчины оценивают женщин по формам и размерам их лиц, ног, бедер и груди. Как психотерапевт и феминистка, я часто чувствую беспомощность в попытках разрушить связь между женской внешностью и силой.

В истории о Пандоре мы можем увидеть, что отождествление с этой «силой» имеет внутреннее противоречие: вы прокляты, если отождествляете, и прокляты, если нет. Если вы идентифицируетесь с образом женской красоты, вы помещаете себя в ящик Пандоры: красивый, но пустой. С возрастом женщина чаще всего находит, что идентификация с красивой внешностью – проигрышная игра. Она проиграет игру, старея, когда больше не будет выглядеть как Пандора - «дева» юная, стройная, привлекательная. Идентификация с красивой внешностью и преследование «силы» ведет к обесцениванию других ее достоинств и, в конечном счете, к депрессии по причине несоответствия стандартам. Разотождествление с силой внешности обычно ведет к ощущению себя посторонней, низкой уверенности в себе и страху не найти гетеросексуального партнера или быть объектом определенного мужского внимания.

За последние два десятилетия противоречие, изначально документально обоснованное Грегори Бэйтсоном (Gregory Bateson) и другими, стало условием, у которого не имеется правильного решения. Что сохраняет в противоречии энергию, достаточно мощную, чтобы свести человека с ума, - чувство, что оно неизбежно. Когда люди чувствуют себя втянутыми в противоречие, у них возникает ощущение, будто они сходят с ума. Единственный способ разрушить противоречие, выйти из него полностью и прекратить идентифицироваться с одной из двух сторон. Чтобы это сделать, нужно очень хорошо осознавать источник и значения противоречия.

Противоречие женской красоты – хорошо охраняемый секрет. В противном случае, мы бы не поддерживали триллиондолларовую модную и косметическую индустрию для женщин, или не продолжали бы зачислять женщин в 12000 классов контроля веса по всей Америке. Женская красота – товар и, в большей степени, товар мужского господства.

Что теряют мужчины, воспринимая в женской внешности мифологическую Пандору? Если мы вернемся назад к первоначальному мифу, то сразу увидим, что боги побеждают мужчин, когда те заглатывают образ Пандоры. Когда мужчины считают женскую красоту могущественной, они начинают сражаться за то, чтобы ее контролировать. Это неизбежно ведет к конкуренции с другими мужчинами (за обладание красивыми женщинами) и к чувству беспомощности в присутствии прекрасных женщин. Чувство беспомощности может вести к реагированию агрессией и подавлением, даже мужчин, которые способны иначе ощущать женщин и их значимость. Чувство беспомощности в лице женской красоты может вести к фантазиям о насилии и/или изнасилованию как таковому.

Согласно исследователю и писателю Тиму Бенеке (Tim Beneke) (1982), среди мужчин в нашем обществе принято оправдание и логическое обоснование насилия. (Мы знаем из исследования студентов университета, что это распространено среди студентов-мужчин.) Бенеке, исследуя установки мужчин к насилию после реабилитационной работы с мужчинами-насильниками, был потрясен, обнаружив, что его собственное отношение к женской красоте по многим параметрам совпадало с отношением насильников. Основное разделяемое многими значение было, что насилие не может быть предотвращено и иногда необходимо, потому что люди не могут контролировать свои сексуальные побуждения, вызванные красотой (то есть силой) женщины (даже если она - ребенок).

Бенеке разговаривал с адвокатами, судьями и обычными людьми (и с насильниками) о том, как они оценивают насилие. Он начал понимать, что многие сообщения из каждодневной жизни (шутки, медиа, реклама) являются «признаками насилия» - указаниями, что насилие является естественным и даже необходимым. В шутках, объявлениях, кино и на телевидении женская красота часто изображается как властвующая над мужчиной.

Ниже следует выдержка из интервью, изданного в книге Бенеке. Он берет интервью у обычного парня «Джея» из Питтсбурга, который никогда бы не изнасиловал женщину не потому, что он этого не хочет, а потому что «это неправильно и незаконно». Когда его спросили о том, что он чувствует, когда он видит сексуальную женщину, Джей ответил:

«Скажем, я вижу женщину, и она выглядит очень привлекательной и действительно чистой и сексуальной, она источает очень женские сексуальные флюиды, я думаю: «Ничего себе, я бы хотел заняться с ней любовью», но я знаю, что она в этом, на самом деле, не заинтересована. Это дразнит меня. Женщина, которая знает, что выглядит действительно хорошо, будет использовать это и щеголять этим и заставит меня чувствовать, словно она смеется надо мной, и я почувствую себя униженным... Я не люблю чувство, что я обязан оказаться рядом и овладеть ею... Это - оскорбительное чувство, потому что женщина вынудила меня выключить мои чувства и реагировать тем образом, как в действительности я не хочу».

Так проявляется миф о Пандоре в интервью с обычным парнем. Ее красота сильна, и это оскорбляет. Он видит обман. Он воспринимает ее внешность как своего рода уловку. Она «знает, что выглядит действительно хорошо», и она хочет «использовать это и щеголять этим». Чего Джей не понимает, так это то, что тайна женской красоты = силе, которая узаконена среди мужчин (или мужчин-богов и мужчин); она не имеет отношения к женщинам.

Когда женщины принаряжаются и выглядят красивыми, они или 1) пытаются быть самими собой, следуя пройденному пути социализации, или 2) пытаются стать привлекательными, получить одобрение и хорошую оценку себя как человека. Женская красота - жульничество, и женщины были ее жертвами, как показывает история Пандоры. Общество поощряет молодых женщин и девушек использовать свою внешность, фокусироваться на ней. Их внешностью открыто восторгаются, тогда как их ум и, конечно, агрессия или стремление к достижениям явно недооценены. Создавая красивую внешность, молодая девушка или женщина не знает, что мужчины могут использовать ее для конкуренции между собой. Использовать в качестве товара, который может быть куплен и продан, или в качестве опасной силы, которая может быть приручена.

С другой стороны, мужчины знают закон. Многие были захвачены мифом о Пандоре. Они слышали, что присутствие красивой женщины приводит в восторг других мужчин. Они слышали, как красивая женщина может использовать свою силу, чтобы унизить мужчину. Они также слышали, что «нет может означать да», и что сопротивление сексу должно быть «преодолено». Почему у мужчин присутствует такое подозрение, страх и враждебность по отношению к женской красоте? Насколько я понимаю, это наследство Пандоры. Мужчины захвачены и напуганы мифом о пустоте, обмане, о красивой деве, которая приносит в мир все виды горестей. Это чрезмерно энергетичная история, которая начинается с власти Зевса над мужчинами и заканчивается мужской властью над женской красотой и женским телом.

Раскрыть историю Пандоры в современной жизни означает осторожно продвигаться в захватывающих нас направлениях и искать выход из противоречия женской красоты. Женская красота не равна силе. Женская красота подразумевает контроль и подчинение женского тела, контроль со стороны мужских ожиданий и навязанных культурой стандартов. История Пандоры предполагает, что миф женской красоты оставляет мужчинам некоторую свободу. Это история о созданном Зевсом проклятии, наказывающем людей. Проклятие - красивая, но лживая и пустая дева. Это образ, который приносит много горя и неприятностей мужчинам так же, как и женщинам.

Что же тогда красота? Как я сказала ранее, красота - условие, которое живет, главным образом, в глазах наблюдателя. Среди людей нет единого стандарта. Нет никакого архетипа красоты. Вы, возможно, заметили, что наши восприятия окрашены эмоциями таким образом, что в один момент возлюбленный выглядит красивым (когда вы чувствуете радость, привязанность, удовольствие), а в другой раз она или он может выглядеть ужасным (когда вы чувствуете гнев, обиду, страх) или даже скучным (когда вы чувствуете скуку). Культуры устанавливают стандарты для красоты, которые отражают направления, в которых люди должны исполнять роли связанные, главным образом, с воспроизводством.

Последние два десятилетия в нашем обществе изменялись представления о женских ролях и их значении. Миф красоты не изменился наряду с другими культурными формами. Юные девушки все еще помещают свою сексуальность в термины того, как они должны смотреться. Они поощряются быть «объектами желания» вместо представления своей собственной воли и желаний. Молодые женщины ощущают контроль, управляя своей внешностью и весом. Чтобы ощущать сексуальность, они стараются выглядеть сексуальными. Наоми Вульф (1991) подчеркивает влияние телевидения и рекламы в процессе социализации:

Девочки учатся познавать свою сексуальную принадлежность одновременно с мальчиками; появляется пространство, посвященное ее изучению, об этом читают и пишут, к этому стремятся и получают это. Сексуальность остается заложником красоты, и правила выкупа рано и глубоко запечатлеваются в умах девушек. (p. 157)

Единственный путь выхода из этого процесса - осознание его природы, понимание противоречия женской красоты и затем высвобождение из него. Как только это выполнено, миф становится метафорой, и Пандора становится метафорой женского угнетения через красоту.

 

Живые мифы и метафоры

Занимаясь психотерапией, индивидуальной или с парами, я решаю задачу раскрытия мифов, в которых люди живут. Я помогаю им осознавать предположения, которые были приняты как «реальность». Конечно, многие из этих мифов являются неписаными правилами и невысказанными фантазиями семейного происхождения. Карл Юнг говорил: «нам всем предначертано прожить непрожитые жизни наших родителей: страхи и фантазии, которые они спроецировали в нас». Если мы считаем их реальностью, то мы живем в их границах, не сознавая последствий. Как все мифологии, наши семейные мифы содержат архетипические ядра, которые вызывают определенные эмоции, когда случаются определенные вещи. Например, если вы росли с матерью, которая отчаянно мечтала стать музыкантом или сделать карьеру адвоката, но не осуществила этого желания, вы можете ощущать радость и воодушевление при исполнении Баха или написании конституционного закона, хотя в деятельности это абсолютно не сочетается с вашими талантами или интересами. Если кто-то наивно спросит: «Почему Вы хотите этим заниматься?», вы ответите: «А разве не каждый хочет этим заниматься? Разве это не естественно?».

То же самое происходит и с мифом о Пандоре и с мифом научного реализма, хотя это скорее мифы широко-культурные, а не уникальные семейные. Люди, живущие в этих мифах, чувствуют, что они делают то, что естественно, что является наиболее реалистичным. Когда я работаю в терапии с женщинами, страдающими булимией или анарексией, они не могут представить кого-либо, кто не заботится о собственном весе или фигуре. Они говорят: «Разве не естественно хотеть быть худыми?»

Очевидно, все мы нуждаемся в живых мифах. Мы нуждаемся в них, чтобы перевести наши эмоции в смыслы, особенно в смыслы жизни. Все общества используют мифологию, чтобы продвинуть определенные образы жизни и определенные принципы поведения. В основе этих мифов лежат архетипы универсальных эмоций и образов. Мифы становятся мучительными, когда они служат помехой эмоциональному развитию, когда они связывают нас с детскими страхами и фантазиями, когда они мешают нам соприкоснуться с нашими собственными желаниями и побуждениями. Такие мифы создают драмы психопатологии, в которых мы излишне страдаем от наших собственных образов и эмоций.

Основная часть моей психотерапевтической работы построена на конфронтации и анализе вредоносных мифов, подобных мифу о Пандоре, где в основе лежит страдание. Это задача не из легких, поскольку людям не свойственно расставаться с каким-либо мифом, не имея возможности найти замену утраченной реальности. С большинством людей я работаю над тем, чтобы заместить верование в конкретный миф через самоанализ и самоосознание, что позволяет моим пациентам видеть их мифы скорее в терминах метафор, нежели как единственно возможную действительность. Этот вид осознания обеспечивает «пространство» или перспективу, которая подталкивает нас исследовать наши верования с разных точек зрения. Мы подходим к пониманию, что наше чувство реальности зависит от способности видеть вещи определенным образом, и что это видение всегда окрашено эмоциями.

Когда человек обретает глубокое понимание образов и эмоций, которые сформировали ее или его реальность, он становится способен видеть действительность иначе. Теперь это не кажется «чем-то совершенно естественным», но и «как будто» может иметь место. По мере вникания в миф о Пандоре вы можете обнаружить противоречие, которое заключается в том, что женская красота не всегда означает силу, независимость или контроль. Как раз наоборот, обладая красотой (если вы женщина) или имея в качестве партнера красивую женщину (если вы мужчина), вы сможете почувствовать неоднозначный характер силы, которую она якобы дает. В нашей культуре образ красивой женщины – это метафорический образ, наделенный силой определенного вида, и эта сила также имеет другие значения и последствия. Как только вам удастся отойти от двоякого характера женской красоты и увидеть Пандору как метафорический образ, отображающий женское место в обществе, вы сможете принять для себя решение держаться вам или нет за миф о значимости для вас женской красоты. Мой пациент, 30-летний мужчина, знает, что красивая женщина не увеличит его силу, не заменит достижений, но он все еще хочет иметь красивую женщину в качестве партнера, потому что считает это важным. У него были отношения с множеством привлекательных и умных женщин, и он остановился на наиболее красивой, потому что символ ее внешности все равно многое для него значит. Главным образом, ему приятно знать, что он «может привлечь и удержать» такую красивую женщину. Хотя он ведет себя так, словно ее красота имеет для него большое значение, он также готов к тому, что со временем его партнерша состарится, и тогда не красота партнерши, а ее личность будет играть главную роль в сохранении его привязанности к ней. Для него женская красота – это скорее метафора мужской силы, нежели миф о мужской силе.

Когда мы поймем, что наиболее близкие нашему сердцу верования и желания опираются на «как бы» истинные вещи, мы станем восприимчивы для других значений. Мы можем держать открытым пространство, которое психоаналитик Дональд Винникотт назвал «пространством игры» в пределах нашего воображения. В этом игровом пространстве мы можем принимать другие значения этих убеждений и желаний и видеть последствия изжившего себя значения. Эта способность дает нам большую свободу, основанную на самопонимании, чем мы имеем, когда просто живем в мифе и предполагаем, что это реальность. В то же самое время древние мифы, которые больше не живут среди нас, например, мифы сильных богов и волшебных королей могут использоваться как метафоры для изучения наших собственных эмоциональных состояний. Используя пару примеров из греческой мифологии, Вы можете иногда ощутить пульсацию Героподобной ревности или имперскую уверенность Зевса. Когда мы не живем внутри мифов, их образы освещают наш эмоциональный опыт.

 

Замечания в заключении

Я надеюсь, что вы получили некоторое представление о том, почему я считаю столь важным изучение и понимание архетипических образов в постмодернистском мире. Я также надеюсь, что Вы озаботились, если этого не произошло прежде тем, как мы обращаемся в настоящее время с темой человеческих универсалий. Если мы обесцениваем эмоции, ограничения человеческого тела и жизненный цикл, а также распространенные во всем мире формы человеческих отношений, то это приведет к убежденности, что мы изолированные индивидуумы, трудно понимаемые или даже глубоко непознаваемые.

Я полностью одобряю современный фокус различения людей на рода, расы, привилегии и этническую принадлежность. Мы пытаемся освободить себя от старых мифов господства-подчинения, которые держат нас в путах желания власти друг над другом и естественной окружающей средой. В середине этого фокуса, тем не менее, нам нужно держаться на волоске нашей общей психологии. Если мы можем изучать мифологию и человеческое развитие в контексте человеческих эмоций и сопутствующих им образов, мы также можем найти новые понимания человеческих различий. Нам следует сломать живущие мифы, которые угнетают нас темами господства и подчинения, как это делает миф о Пандоре. Когда мы видим эти мифы как метафоры, мы видим себя в новом свете. Часть этого света происходит от понимания общего коллективного и неизменного в человеческой жизни. Постоянно переоткрытие границы между изменяемым и неизменным - это то, что оживляет работу постмодернистского юнгианского аналитика.

Опубликовано:  www.cgjungpage.org