Проективная идентификация
"Внутренний мир пограничного пациента пронизан эмоционально заряженным архетипическим материалом. Проекции этого материала могут создавать у объекта этих проекций инородные состояния сознания, которые при этом можно охарактеризовать как зачарованность. Такая динамика проективной идентификации играет существенную роль в работе с пограничными пациентами, которые известны своей исключительной способностью раздражать людей."
...
"Проективная идентификация может быть использована в исследовательских целях или для защиты. "Используемая для защиты, проективная идентификация освобождает сознание от его содержания или (при особо тяжелых переживаниях) избавляет от сознания. Объект, до сих пор отдельный, или становится контейнером для отрицаемого содержания, или смешивается с ним в ходе идентификации..."(Grotstain,1981,р.123) Такие способы действия проективной идентификации могут быть болезненными для объекта, который становится "контейнером" для содержаний, спроецированных в него субъектом."
То есть объект в процессе проективной идентификации чувствует себя по меньшей мере неуютно. В общем мой вопрос в том, что чувствует объект при проективной идентификации и чувствует ли? Чувствует ли он, что он "сам не свой" или действует как бы под давлением?
По сути, через понятия проективной и интроективной идентификации была объяснена как способность к эмпатии, так и значительная часть взаимодействий в терапевтической диаде. В. Бион предложил взгляд на проективную идентификацию как на средство связи с объектом, используя которое, пациент предлагает терапевту разделить с ним невыносимое переживание — страх, ярость, печаль — с тем, чтобы впоследствии реинтернализовать его в смягченной форме. Проекция чувств здесь имеет целью вызвать в терапевте (матери) определенное психическое состояние, которое не может быть вербализовано или передано иными средствами [2:93-109]. М. Пордер описал проективную идентификацию как компромиссное образование, ядром которого служит защитная идентификация с агрессором: пациент манифестирует отношение к терапевту как к могущественному родителю, однако при этом бессознательно перенимает садомазохистические черты родительского поведения и через это «повторение со сменой ролей» вызывает у терапевта чувства, схожие с теми, что сам переживал в детские годы [6:431-451].
Мой собственный практический опыт позволяет мне, с учетом взглядов Байона и Пордера, представить проективную идентификацию не просто как примитивную защиту, но как особую форму диалога. Я понимаю ее как бессознательную попытку донести до терапевта то, что подверглось вытеснению или лежит в сфере довербального опыта: она проникает в отношения, когда пациент переживает неспособность аналитика к восприятию. Проективная идентификация предстает, таким образом, ценным элементом терапевтических связей. Невербальный диалог, в который включаются чувства и действия аналитика — диалог мимикой, жестами, интонациями, взглядами, — присутствует в терапии всегда, но для глубоко нарушенных пациентов он имеет особое значение. Больной с пограничной патологией, ориентированный в принципе на действие, а не на говорение, «беседует» с терапевтом прежде всего именно на этом уровне, «читает» собеседника более внимательно, чем слушает, и сообщает ему о себе без слов больше, чем может сказать. Таким образом он будто предлагает терапевту: «Раз ты не в состоянии понять мои слова, переживи то, что было со мною; ощути, каково мне пришлось когда-то, и в чем я нуждаюсь теперь».Я приведу пример, весьма упрощенный, но в принципе иллюстрирующий суть как традиционного, так и «коммуникативного» понимания проективной идентификации. Представим, что человека обидел тот, кто сильнее, и человек срывает злость на более слабом. С обыденной точки зрения это «примитивное» действие, заслуживающее осуждения. Однако глубинный подход позволяет увидеть в акте «срывания злости» кое-что неожиданное: человек жалуется. Он не способен выразить пережитую боль словами, поскольку над ним довлеют социальные установки (например, стереотипы маскулинности), и избирает идентификацию с агрессором, чтобы заставить более слабого пережить аналогичную боль: дать почувствовать, вместо того, чтобы объяснить. С этой целью он помещает в другого неприемлемую часть себя, в данном случае — ту, что не сумела оказать агрессору должного сопротивления и вступила в конфликт с «маскулинным Эго». Нечто близкое, хотя и гораздо более тонко, проделывает с аналитиком пациент.Рождественский.Д.С.
Что отозвалось, так это заставить более слабого пережить аналогичную боль, типа жалуется и объясняет. И молчание, не говорение, а действие.
Интересно, до какой степени, как долго это будет повторяться? пока не осознает, или пока не доканает аналитика? где точка в этих "играх"? пока "картошка" не отстынет?
Представим, что человека обидел тот, кто сильнее, и человек срывает злость на более слабом. С обыденной точки зрения это «примитивное» действие, заслуживающее осуждения. Однако глубинный подход позволяет увидеть в акте «срывания злости» кое-что неожиданное: человек жалуется. Он не способен выразить пережитую боль словами, поскольку над ним довлеют социальные установки (например, стереотипы маскулинности), и избирает идентификацию с агрессором, чтобы заставить более слабого пережить аналогичную боль: дать почувствовать, вместо того, чтобы объяснить. С этой целью он помещает в другого неприемлемую часть себя, в данном случае — ту, что не сумела оказать агрессору должного сопротивления и вступила в конфликт с «маскулинным Эго».
Мне видится в этом какое-то отклонение. И есть ощущение, что это не соответсвует:
Нечто близкое, хотя и гораздо более тонко, проделывает с аналитиком пациент.
Т.к. более слабый и более сильный имеют принципиальную разницу. Грубое агрессивное воздействие и тонкое неагрессивное воздействие тоже имеют принципиальную разницу. Грубое агрессивное воздействие на более слабого, и тонкое воздействие на более сильного, мне кажется, имеют разные глубинные мотивы.
Кроме того, в случае отыгрывания на слабом - это процесс, можно сказать, без спроса слабого. А в случае с аналитиком процесс, можно сказать, со спросом, т.к. психоаналитическая работа как раз подразумевает работу с таким.
Еще в случае отыгрывания на слабом - это погружения слабого в его реальные негативные эмоции. А в случае с аналитиком, мне так видится, эмоции будут, как бы это выразиться, не его и не реальные в большей степени, т.к. эти эмоции будут касаться другого, а не его лично. А не реальные в том смысле, что эти эмоции будут на какую-то ситуации другого когда-то...
Т.о. в работе с аналитиком, соглашусь, цель пожаловаться. А в случае обижания слабого - что-то другое. Может, использование другого без спроса для эвакуации своих непереномых эмоций?
Снежинка, в обоих случаях - человек жалеет себя и жалуется, только с аналитиком проработка, а со слабым другим - неосознаваемое с обоих сторон.
Снежинка, в обоих случаях - человек жалеет себя и жалуется, только с аналитиком проработка, а со слабым другим - неосознаваемое с обоих сторон.
Мне кажется, в обоих случаях - помещение какой-то непереносимой части в другого. Но в этих случаях так много принципиальных отличий, что количество переходит в качество. И получается принципиально разное.
Наверное, в работе с аналитиком, еще одно отличие, все-таки человек что-то контейнирует сам, имеет какие-то силы на это. Т.е. имеет силы донести непереносимую часть себя через время и пространство, пожаловаться, и, возможно, освободиться. В случае обижания слабого у человека нет психических сил для этого. Он ничего не контейнирует в себе, а грубо вываливает на другого. В этом случае, мне кажется, он не жалуется со всеми рисками и собственными усилиями, а просто освобождается.
В этом случае, мне кажется, он не жалуется со всеми рисками и собственными усилиями, а просто освобождается.
Снежинка, и в этом освобождение заключена неосознаваемая жалоба.
В этом случае, мне кажется, он не жалуется со всеми рисками и собственными усилиями, а просто освобождается.
Вряд ли "освобождается", потому что если процесс неосознан, то он повторится. Жалуется - скорее разделяет свою боль, т.е. можно сказать частично освобождается, на мой взгляд. Какие "риски и собственные усилия" при жалобе? Если жалуешься - говоришь о собственном бессилии.
Пример проективной идентификации. Но почему, именно, это проективная идентификация, а не самостоятельное отношение терапевта и пациента?
В моей практике был пример длительной не отслеженной идентификации с проекцией пациента. Это был пограничный пациент с весьма сложными отношениями с родителями. В его рассказах в первые пол года в основном фигурировал строгий подавляющий отец и его страх перед этим отцом. На сессиях пациент проявлял довольно выраженную агрессию по отношению ко мне в том числе. Я же удивительным образом, не чувствовала ни обиды, ни протеста, а напротив мне было приятно работать с этим пациентом. Его грубость и буйность воспринимались, как нечто «живое» и «непосредственное»
Так длилось до тех пор, пока пациент не рассказал, что его мать никогда на долго и всерьез не злиться на проявления его агрессии, а напротив подзадоривает его и у них есть некий свой способ общения – общение в скандалах, даже если мать плачет и обижается потом. В целом от этих скандалов остается ощущение близости и интенсивного общения. После этого сообщения я поняла, что все это время была жертвой не замеченной мной проективной идентификации с материнском образом этого пациента.
Какие "риски и собственные усилия" при жалобе?
Жалоба в этом обсуждении, на мой взгляд, это условное название эмоционально страдающего состояния человека. И при этом состоянии у человека возможны разные собственный усилия с рисками.
"...все это время была жертвой не замеченной мной проективной идентификации с материнском образом этого пациента." Снежинка 2012-09-18 13:05:49
Но почему, именно, это проективная идентификация, а не самостоятельное отношение терапевта и пациента?С моей точки зрения, это ни то, ни другое. То, что описано в цитате, - материнский контрперенос аналитика, который возникает из идентификации аналитика с матерью пациента. При этом пациент, скорее всего, создавал обычную, относительно зрелую проекцию, потому что материнский образ вполне целостный, устойчивый, скорее позитивный, уместный, поддается описанию и переживанию.
При ПИ же происходит эвакуация пациентом невыносимого для НЕГО внутреннего смутного психосоматического состояния, крайне дискомфортного и по эмоциям, и из-за того, что оно временно делает его "тупым", вообще неспособным думать и понимать. Его не выразить словами, оно "каша", смесь архаического беспокойства, неописуемый "тихий ужас" хаоса, толкающий к отчаянию и бессилию. Когда такое состояние вкладывается в другого, он начинает это тоже чувствовать - и либо мощно защищается (обычные люди), либо "ментально его переваривает", задействуя свою натренированную символизирующую функцию (обученный аналитик).
Sorella 2012-09-18 14:04:07
либо "ментально его переваривает", задействуя свою натренированную символизирующую функцию (обученный аналитик).
что потом?
============ "Чтобы тебе ни говорил продавец саженца на рынке, узнаешь и оценишь все тогда, когда получишь плод, дождешься его.” Старец Антоний
что потом?Так повторяется многократно, и с такой разгрузкой и поддержкой постепенно клиент восстанавливает прерванное и/или искаженное развитие собственной символизирующей функции. Также как дети учатся - сначала подражают, потом усваивают и осваивают навык, затем вырабатывают его индивидуальный стиль. А дальше - сами (завершение терапии или переход к другой стратегической задаче).