Часть 2. Сновидения, эротический перенос и контрперенос

На ранней стадии анализа приводится в действие естественный исцеляющий потенциал психики. Указание на начало процесса психологической трансформации можно найти в сновидениях, рассказанных пациентом. Позже в этой главе мы рассмотрим первое сновидение Джеймса, изложенное им в процессе анализа, — «большой сон», приснившийся ему много лет назад. На этой стадии внимание к форме представления сновидения преобладает над содержанием; начало переноса обнаруживается не в изложении сновидения, а в манере его передачи и привязке ко времени. В пятой главе обсуждаются два сновидения, связанные с диагнозом и лечением опасной для жизни болезни. В шестой главе рассматривается серия сновидений с целью показать способ проявления переноса в рассказах о сновидениях. Вначале, однако, мы исследуем исходную теорию, разъясняющую психологическую значимость сновидений.

ФРЕЙД
Фрейд считал значимыми все сновидения. Согласно его взглядам на психику, все травматические события или желания, неприемлемые для сознательной психики, вытесняются и становятся бессознательными. Они очень часто связаны с детской сексуальностью. В последующей жизни эти вытесненные воспоминания бессознательно вытаскиваются на передней план и проявляются в навязчивых мыслях или действиях. Психоаналитическая задача как раз и заключается в том, чтобы выявить бессознательные истоки этих «симптомов» в сознании. Одним из способов получения доступа к вытесненным влечениям и воспоминаниям служит метод свободных ассоциаций. Он восходит к ранней работе Фрейда с гипнозом. При использовании метода свободных ассоциаций пациенту предлагают лечь на кушетку и сообщать любые мысли, которые приходят ему на ум, без всякого контроля (Freud, 1900, р. 101-102). Цепочки ассоциаций затем прослеживаются и иногда приводят к фундаментальному бессознательному желанию или травматическому воспоминанию. Другой путь лежит через анализ сновидений пациента.
Исследуя свои сновидения и сновидения взрослых пациентов, Фрейд понял, что они выражают сложные значения в закодированной форме. Одни сновидения связаны с забытыми воспоминаниями детства, другие вызваны недавними событиями. Фрейд отметил, что во всех случаях происходит конденсация и очень часто обработка связанных ассоциациями мыслей и чувств занимает больше времени, чем исходный рассказ о сновидении. При раскрытии и дополнении основного содержания сновидений, как их назвал Фрейд, «мыслями в сновидениях» обнаруживается скрытый смысл. «Мысли в сновидениях и содержание сновидения представляются нам как бы двумя версиями одной темы на двух разных языках» (там же, р. 277). Этот подход к анализу сновидений иногда называется упрощенным, как будто в сновидении можно объяснить все, и поэтому необходимо отметить, что хотя Фрейд и верил в возможность анализа большинства аспектов сновидения, он все же написал: «Никогда нельзя быть уверенным в том, что сновидение было полностью истолковано» (там же, р. 279).
Фрейд рассматривал сновидения как психические содержания, сотканные из остатков дня, реакций на телесные ощущения или воспоминаний детства. Юнг считал, что сновидения представляют лишь первый, наиболее доступный слой бессознательного. Другой, «коллективный» слой лежит под личным бессознательным; архетипические темы возникают из этого коллективного бессознательного и принимают определенную форму в сновидениях, мифах и образах. Хотя некоторые авторы усматривают в сновидениях биологическую основу [см., например, работу Стивенса (Stevens, 1995)], мне кажется, что полезнее рассматривать их как продукты культуры. Юнг, как и Фрейд, считал сновидения одним из важнейших средств «обнаружения бессознательного психического или получения доступа к нему» (Jung, 1928, р. 3). Для Юнга сновидения являются фактами бессознательного и поэтому не всегда поддаются расшифровке или полному депотенцированию. Существуют моменты, когда мы можем лишь уповать на возможность достижения сознательной установки относительно сновидений. Это согласуется с точкой зрения Юнга, указывающего на «необходимость действовать в анализе крайне осторожно, избегая предположения, что нам все известно о пациенте» (там же). В конечном счете именно пациент лучше всех разбирается в своих проблемах, и аналитик должен это признавать.
Вера Юнга в автономность психического при соответствующих условиях привела его к понятию активного воображения. Юнговский метод работы с активным воображением отличается от фрейдовского метода свободных ассоциаций тем, что предложенный пациентом материал подвергается не расшифровке, а амплификации. Активное воображение не ограничивается только сновидениями. Оно представляет собой некоторую разновидность мечтательности в бодрствующем состоянии, и появляющиеся при этом образы либо вызываются ассоциациями, либо возникают в результате тщательной разработки. Таким образом, при работе со сновидениями сновидца можно поощрять к погружению в своего рода мечтательность, в рамках которой развивается сновидение и обнаруживаются новые пути развития и видения складывающейся ситуации. Иногда тема сновидений может быть развита посредством сравнения ее с соответствующим мифом или волшебной сказкой, упомянутыми пациентом или, когда это уместно, аналитиком.

СНОВИДЕНИЯ И ТЕЛО
При проведении анализа в случае физической болезни несомненный интерес представляет связь психики с сомой. Фрейд отметил возможность вторжения в сновидение таких простых внешних событий, как падение одеяла с кровати или звонок будильника. Аналогичным образом в рассказ о сновидении могут вторгаться «внутренние (субъективные) сенсорные возбуждения», например звон в ушах или отражение изменений в освещении на сетчатке глаза. Слова и названия, услышанные в дневное время, иногда, словно зрительные образы, повторяются в сновидении, часто в весьма странных контекстах (Freud, 1900, р. 33). Эти вторжения просты и легко объяснимы. Более сложным является вопрос: знает ли психика на каком-то бессознательном уровне о наличии физической болезни. В этом отношении сновидения издревле считались значимыми. Фрейд ссылается на Гиппократа и Аристотеля, считавших, что наличие болезни в теле может вначале обнаружиться в сновидении (там же, р. 3, 33).
Юнг приводит много описаний сновидений, которые, по-видимому, указывают на наличие какого-либо телесного расстройства или заболевания. Приводит он много и примеров сновидений, которые могут рассматриваться как пророческие. Отсюда необходимость проведения определенного различия. В древности люди верили, что сновидения носят пророческий характер. Поэтому в некоторых культурах сновидения рассказывались каждый день, им приписывалось общественно-политическое значение. Юнг пишет о культурах, в которых существовала вера, что правитель получает свои мысли посредством сновидений «прямо с небес» (Jung, 1928, р. 5). В настоящее время сновидения в меньшей степени интегрированы в западную культуру, так что в обществе им уделяется не столько внимания, сколько в психоанализе. Однако последние эксперименты с «общественным сновидением» (social dreaming) показывают, что сновидения указывают на определенное состояние группы (Bion, 1968; Lawrence, 2000). Встречи членов групп «общественного сновидения» обычно проводятся утром, до начала дневной работы. На этих встречах участники рассказывают о том, что им приснилось. Эти рассказы внимательно и с уважением выслушиваются, но на личном уровне сами сновидения не подвергаются истолкованию или расшифровке. По мере изложения участниками сновидений начинают вырисовываться связи между ними и постепенно возникает картина бессознательных опасений группы. Таким образом, сновидения являются важным средством работы с групповым бессознательным и дополнительным средством решения задач, возникающих перед группой.
Юнг приводит пример пророческого сновидения. Его знакомому приснилось, что «он шагнул с вершины горы в пустоту» (Jung, 1960, р. 81). Значение этого сна встревожило Юнга, и он сказал своему знакомому, что бессознательное, возможно, предостерегает его о необходимости проявления осторожности во время опасных альпинистских походов. И действительно, «несколько месяцев спустя, при восхождении на гору, он на самом деле шагнул в пустоту и погиб» (там же). Скептик мог бы назвать эту связь интересным совпадением, но существует и много других примеров пророческих сновидений, особенно в юнгианской литературе. Тогда возникает вопрос: приближают ли нас сновидения к пониманию человеческой психики. Важно признать, что в этой области исследования существует проблема, которая осложняется тем, что в обсуждении почти всегда появляется информация о пользе ретроспективного подхода. Необъяснимость таких событий означает, что уважительное отношение к сновидению как «вещи в себе» способствует временному восстановлению доверия.
Некоторые работы по этой теме подводят нас к чистой спекуляции. Яффе (Jaffe, 1958), юнгианский аналитик и близкий сотрудник Юнга, собрала много народных сказок и рассказов о таинственных случаях, граничащих со сверхъестественным. Множество примеров синхронии напоминает нам о том, что тайны не всегда можно объяснить. Синхрония является акаузальным (непричинным) связывающим принципом, о котором подробно писал Юнг. Он отметил, что некоторые случаи сводят вместе событие реального внешнего мира и определенное внутреннее переживание, когда возможность «простого» совпадения исключена. Это объясняется акаузальным связующим принципом мироздания (Jung, 1955). Из сказанного следует, что учитывать такие события очень важно, особенно когда психологические последствия соматического ухудшения имеют первостепенное значение, как это было в случае Джеймса. В этой книге нет примеров пророческих сновидений, но описанные серии снов обнаруживают изменения отношения Джеймса к своему телу и осознание им прогрессирующего развития болезни.
Со времени Фрейда и Юнга лабораторные исследования по проблемам сна и сновидений привели к значительно более глубокому пониманию данного предмета. В обзоре литературы по этой теме Холл (Hall, 1977) выдвинул предположение, что между сновидениями отдельного пациента и изменениями его физического состояния можно обнаружить и более тонкие корреляции (Hall, 1977, р. 194). Он приводит примечательные случаи, такие, как сон о «чем-то, взорвавшемся внутри», или «сон с постановкой диагноза по поводу аневризмы аорты». Проведенное Велманом и Фа-бером (Welman and Faber, 1992) исследование сновидений умирающих пациентов призвано привлечь внимание к психотерапевтическим нуждам таких людей. Основная идея авторов, с которой я согласна, заключается в том, что депрессия слишком легко принимается как нормальная часть процесса умирания. Цитируя Юнга, они говорят о том, что умирание является частью процесса индивидуации, а депрессия вполне может свидетельствовать о незаконченности опуса жизни, жизненного мероприятия в широком смысле, так что внимание, обеспеченное анализом, оказывается весьма благотворным.
Велман и Фабер отметили, что в сновидениях умирающего часто встречаются животные, при этом они ссылаются на точку зрения Юнга, что животные в сновидениях могут «служить индикатором органического состояния» (Jung, 1935b). Однако животные часто присутствуют в сновидениях совершенно здоровых людей, поэтому и здесь необходима определенная доля скептицизма. В то же время Велман и Фабер приводят замечательный пример серии сновидений, в которых животные, поначалу неподвижные, становятся активными. Терапевт забеспокоился по поводу того, что эти сновидения могут указывать на наличие органического заболевания, и поэтому порекомендовал пациенту пройти медицинское обследование. Обследование обнаружило наличие рака. Следовательно, обнаружение болезни было прямым результатом того, что аналитик обратил внимание на сновидение, и последующее лечение оказалось успешным благодаря своевременной постановке диагноза (Welman and Faber, 1992, p. 66). Следовательно, этот вопрос заслуживает дальнейшего исследования.

РАЗНЫЕ ТИПЫ СНОВИДЕНИЙ
Фрейд заметил, что при переходе от бодрствования ко сну мыслительная активность переключается с понятий на образы. «Поскольку произвольная деятельность уступает место сну, возникающие непроизвольные идеи принимают форму образов» (Freud, 1900, р. 49). Эта пограничная область между бодрствованием и сном является источником многих форм творчества. Писатели и художники часто сообщают, что идеи возникают как раз перед засыпанием. Психоанализ старается имитировать это состояние методом свободных ассоциаций, который может рассматриваться как креативная деятельность. Пациенту предлагают лечь на кушетку и наблюдать за своими непроизвольными мыслями, стараясь погрузиться в промежуточное состояние между бодрствованием и сном в рамках аналитического процесса (там же, р. 102).
Фрейд и Юнг проводили различие между разными типами сновидений. Фрейд отделял простые сновидения от сложных. Простыми являются такие сновидения, в которых осуществляется обработка остаточных дневных впечатлений, сложные сновидения могут отражать воплощение желания, быть галлюцинаторными или регрессивными. При обсуждении культур, в которых сновидения служили признанным средством принятия решений, Юнг отмечает существование двух особых видов сновидений, которые заслуживают разной степени внимания: «большое сновидение, значимое и коллективно важное... и обычное малое сновидение» (Jung, 1928, р. 4). Соответственно происходит анализ больших сновидений. Даже когда при пробуждении невозможно вспомнить действие сновидения, остаточный след остается в виде воплощенного чувства, и сновидение можно вспомнить позже, когда его значимость войдет в сферу сознательного. Таким образом, ощущение значимости большого сновидения может длиться несколько последующих дней, а некоторые большие сновидения производят настолько сильное впечатление, что остаются в памяти навсегда. Сложные или большие сновидения отличаются настойчивым характером и требуют внимания сновидца, тогда как простые или малые сновидения вспоминаются лишь мимоходом и часто забываются.

ПЕРЕНОС
Сновидения отличаются друг от друга по значимости в зависимости от переноса. Содержание одних сновидений позволяет обнаружить перенос, тогда как следы переноса в других сновидениях менее отчетливы. Так, если фигура в сновидении напоминает аналитика или если действие сна происходит в помещении, похожем на врачебный кабинет, то можно заключить, что перенос уже активизировался. Во многих сновидениях аналитик никак не фигурирует, но воздействие терапевтической связи, тем не менее, обнаруживается в форме их изложения. На этом положении мы остановимся несколько подробнее.
В контексте терапевтических отношений присутствие аналитика влияет на сновидца. Присутствие кого-либо, заинтересованного в понимании сновидений, может показаться для сновидца не только необычным, но и волнующим. Однако дело не всегда обстоит так просто; форма изложения сна требует пристального внимания аналитика в тех случаях, когда, при обсуждении сновидения, он чувствует, что душа анализанда не лежит к рассказу. Пациенту может показаться, что аналитик ожидает от него изложения сновидения не потому, что оно загадочно или интересно, а потому, что, как думает пациент, он должен это делать. С другой стороны, анализанд может не знать, о чем говорить на консультации, и тогда рассказывает сновидение, чтобы заполнить пустоту. В обоих случаях аналитик может обнаружить, что изложение носит почти механический характер. Более того, изложение некоторых сновидений может восприниматься как неприемлемое саморазоблачение. Подробное описание сновидения, связанного с телесными функциями или сексуальными актами, может вызвать чувство стыда, и поэтому постыдные или сексуальные сновидения иногда «забываются». Если аналитик внимателен, он может почувствовать, что что-то осталось недосказанным. Изложение сновидения вызывает множество аффектов, и во врачебном кабинете иногда оживает его эротический или зловещий аспект. И вновь перенос играет важнейшую роль, но на сей раз не в сновидении, а в рассказе. Внимание, проявляемое к изложению, может вызвать чувство облегчения и сделать возможным дальнейшее исследование сновидения, поэтому форма его изложения играет значительную роль.
Сознательно или бессознательно, сновидения, как и картины, оказывают на аналитическую ситуацию эстетическое воздействие. Изложение сновидения может очаровать так же, как чтение новеллы или поэмы, в которых описывается то, что невозможно выразить в любой другой форме. Одни сновидения могут завораживать, вовлекая аналитика и сновидца в рассказ и запутывая их в своей символической сложности. Другие сновидения легко обнаруживают едва скрытую цель и просто представляют факты бессознательного на рассмотрение сознательной психики.
Краткий экскурс в мир искусства и графических образов может разъяснить следующий подход. Мой интерес к сновидениям проистекает из анализа нескольких серий картин и их влияния на динамику переноса-контрпереноса арт-объектов в терапевтической ситуации (Schaverien, 1991, 1995, 1997, 1999b). Рассмотренные серии сновидений, как и картины, дают много сведений о психическом, и поэтому подход, примененный к книгам, годится и для некоторой последовательности сновидений. Однако все же необходимо сформулировать различие между сновидениями и картинами. Сновидение в рассказе отличается от демонстрируемой картины, и амплификация этого различия может помочь в рассмотрении последующих сновидений. Используя термин, заимствованный у Кассирера, я высказала мнение, что представленная в терапии картина может «снять маску» с образа, который для художника доселе являлся бессознательным (Schaverien, 1991, р. 7). Суть в том, что картина больше раскрывает, чем рассказывает. Можно считать, что и сновидения «снимают маску с образа» и скорее раскрывают, чем рассказывают. Картину и сновидение можно рассматривать как примеры того, что Кассирер называет «чистым феноменом выражения» (Kassirer, 1957, р. 93). В то же время между ними имеются и существенные различия. В некоторых случаях картины воплощают аффект, который в других обстоятельствах невозможно выразить в иной форме. Картины являются физическими объектами, они материальны в самом прямом смысле: картину можно рассматривать, держать в руках и хранить таким способом, который невозможен в случае сновидений. Тем не менее образы сновидений также дают возможность выразить на словах не выразимый иным способом аффект, но в более преходящей, скоротечной форме.
При рассмотрении картины в терапевтическом контексте оба присутствующих рассматривают один и тот же образ. Хотя их восприятия и могут отличаться друг от друга, сам образ остается неизменным; это конкретный, физически присутствующий объект. Аналогично, когда я пишу о картинах, написанных пациентами, я могу представить их в тексте как иллюстрации. Тогда читатель может увидеть образ, так что здесь есть некоторая общая основа. Этот вид актуального материала, полученного на сессии, имеет неизменную форму. В этом отношении сновидения отличаются от картин: для них характерно некоторое искажение.
Сновидение, по существу, является мысленным образом, который выражается либо вербально, либо визуально, и в процессе выражения неизбежно изменяется. Сновидец обладает мысленной картиной серии событий или образов, воспринимаемых в форме ощущения. Они мимолетны и не могут быть выражены в своем первозданном виде. При переводе их на вербальный уровень происходят едва уловимые изменения, так как сновидец может не суметь подобрать правильные слова для передачи существующих в его сознании образов. В ответ на описание аналитик формирует свой набор образов и ассоциаций. Изложение сновидения рассматривается как другой материал посредством сосредоточения внимания на своих собственных реакциях. Когда аналитик слушает и наблюдает за своими сенсорными восприятиями, он в то же время сознает атмосферу сессии. В любой ситуации сновидения опосредованно передаются в рамках динамики переноса-контрпереноса. Таким образом изложение сновидений может влиять на успешное проведение и раскрытие глубины терапии.
Теперь вернемся к истории и сновидениям Джеймса. В основу их описания легли заметки, которые я делала после каждой сессии, а также первоначальные описания сновидений. Однако даже во время сессии я не могла представить те образы, которые возникали в воображении Джеймса, когда он рассказывал свои сновидения. Точно так же и у вас возникнет свой образ или цепочка образов и вы сформируете свои мысленные представления. Так происходит всегда: при изложении сновидения каждый человек формирует свои мысленные образы в ответ на этот рассказ. В процессе рассказа образ извлекается из своего первоначального контекста, и тогда в той или иной форме неизбежно возникает искажение. По этой причине столь важное значение имеет осознание переноса: он образует новый контекст для передачи содержания сновидения. Это особенно важно в тех случаях, когда такое содержание архетипично по своей природе, так как может увлечь пациента, а иногда и терапевта в воображаемый мир, который мало связан с повседневной жизнью. Поэтому аналитику необходимо внедриться в текущий контекст, в актуальность терапевтической связи.
В первый месяц анализа (период, описанный во второй главе) Джеймс сообщил «большой сон» из своей прошлой жизни. Этот сон приснился Джеймсу, когда ему было 24 года, и с тех пор навсегда остался значимым для него. По словам Фрейда (Freud, 1900, р. 43), многие сны забываются при пробуждении, однако некоторые сны сохраняют свою значимость долгие годы. Джеймс вспоминает один из своих снов, приснившийся ему тридцать лет назад и тем не менее сохранившийся в его памяти. Сон был таким:

Сон 1: ЯНВАРЬ, ПЕРВЫЙ год
Я находился дома, в доме моих родителей. [В том доме, в котором он теперь жил и к которому испытывал чувство привязанности.] Я прогуливался по одной из дорожек и увидел перед собой огромное Золотое Яйцо в окружении множества животных. Среди них были рептилии и дракон. И там же находился замок.

Отклик на сон из далекого прошлого должен быть продуманным. Содержание, несомненно, имеет важное значение, но немедленное рассмотрение содержания без постановки вопроса о том, в каком виде оно излагается в существующем контексте, привело бы к существенным потерям в аналитическом потенциале. Теперь Джеймсу было около сорока пяти лет, а упомянутый сон приснился ему на пороге взрослой жизни. Юнг (Jung, 1931) отмечал психологические различия людей на разных стадиях жизни. Некоторые люди обращаются к анализу в зрелые годы жизни (около 35-40 лет), чтобы высвободить недостаточно развитый психологический потенциал. На такую мотивацию Джеймса, по-видимому, указывало то обстоятельство, что он изложил свой сон в начале анализа. В эмоциональном и психологическом отношении Джеймс был намного моложе своего календарного возраста. Он вспомнил этот сон вскоре после рассказа о своих ранних переживаниях. Он словно уже представил для анализа некоторые части своей личности на различных стадиях психологического развития — те части, которые требовали внимания. Джеймс, казалось, хотел извлечь на свет не только четырехмесячного младенца, отправленного к дедушке и бабушке, и мальчика, отданного в школу-интернат, но и того молодого человека, каким он был в возрасте двадцати с лишним лет. В то время он стоял на пороге взрослой жизни и думал о будущем. Теперь, в начале анализа, его ожидания возродились. Таким образом первое сновидение позволило выявить надежду, которая была возложена на анализ.
Джеймс сказал, что считал упомянутый сон архетипическим: он произвел на Джеймса такое сильное впечатление, что Джеймс рассказал о нем своему самому близкому другу. Джеймс был потрясен до глубины души, когда его друг обратил все в шутку и посмеялся над ним. С тех пор Джеймс всегда относился с подозрением к «любительской психологии». Мне показалось, что он выражал сомнение по поводу безопасности анализа. Джеймс явно был обеспокоен тем, как я восприму его сон. Поэтому я высказала предположение, что он опасается того, что я тоже окажусь психологом-любителем и стану смеяться, если он будет рассказывать свои сны. Иногда интерпретация дает мгновенный эффект. Чувство облегчения у Джеймса было очевидным, и он рассказал другой случай, на этот раз с учителем, который высмеивал его. Таким образом изложение этого сновидения дало возможность Джеймсу проверить, как я буду реагировать, когда он раскроет для анализа ранимые части своей души.
После обсуждения условий изложения сновидения был открыт путь к раскрытию символической значимости различных аспектов его образов. Вначале рассмотрим место действия. Оно происходило в доме родителей Джеймса, который, как мы уже знаем, обладал огромным символическим значением в его внутренней жизни. Место действия не было ограничено домом — оно простиралось в направлении аллеи, напоминавшей ту, на которую Джеймс смотрел из окна в возрасте четырех лет, и уходившей, казалось, в бесконечность. Поэтому родительский дом был чем-то гораздо большим, чем просто домом. С ним были связаны высокие порывы и судьба. Дом был тем местом, из которого Джеймс отправился в дальнейшую жизнь и в которое он всегда стремился вернуться. Впечатления от школы-интерната оставили у Джеймса сильную тоску по матери, поэтому дом символизировал для него домашний очаг в самом глубоком и сокровенном смысле слова. Более того, именно в родительский дом он возвращался в моменты кризиса. Место сновидения служило базовым фоном архетипических образов и вело к замку — архетипическому образу дома — и дракону. Как говорится, мой дом — моя крепость, а крепости в волшебных сказках стерегут драконы, и герой побеждает их, чтобы спасти из темницы прекрасную деву или добыть сокровище. Из второй главы мы уже знаем, что Джеймс научился не плакать, так как ему дали понять, что плачут только девочки, но не мальчики. Таким образом была отщеплена ранимая, чувствительная часть характера Джеймса и спрятана от него самого. Используя классическую юнгианскую терминологию, замок можно назвать образом архетипического женского. В этом свете замок можно рассматривать как хранилище отщепленной женской части психики Джеймса — недостаточно оцененной части его личности, укрывшейся за грозными неприступными стенами «замка». Это толкование сновидения дополнялось следующим сном, в котором Джеймс вошел в крепость (сон б, шестая глава).
Рептилии с их первобытной природой также предвещали появление тех существ, с которыми Джеймсу в аналитическом странствии еще предстояло встретиться. Вне сомнения, эти образы имеют подчиняющий и архетипический характер, а центральный образ — огромное золотое яйцо — имеет особое значение. Оно таит в себе потенциальную возможность новой жизни, и, вспоминая ранее сказанные Джеймсом слова о том, что он «искал "это" всю свою жизнь», мы можем истолковать данное утверждение как представление новой, еще не рожденной части самости. Порабощенные части самости как бы требовали внимания, ожидая условий, которые позволили бы им освободиться. Таким образом, сон можно считать сложным образованием, способным выявлять разные части психического, которые и сам Джеймс хотел прояснить.
Ни одно из приведенных выше соображений не было сформулировано в явном виде, так как подробный анализ сновидения на этой стадии мог бы подавить его суть избыточно когнитивным истолкованием. Вместо этого были выявлены представленные в сновидении психические факты. Интерпретации подвергались контекст, перенос и беспокойство Джеймса по поводу включения в анализ чего-то особенного. Теперь на свет была извлечена непосредственно архетипическая природа сновидения, а сам образ был «разоблачен».
Сновидение было изложено в первый месяц терапии, когда Джеймс сообщил мне с видом победителя, что перестал принимать антидепрессанты. На следующей неделе Джеймс узнал, что его не будут преследовать за управление автомобилем в нетрезвом состоянии в судебном порядке, и поэтому целиком включился в процесс. Однако все это было вовсе не просто. Его депрессия и чувство беспомощности все еще доминировали, и он часто говорил, что хочет умереть. В чем здесь суть? Он больше не мог жить с родителями, и в случае расставания с ними ему пришлось бы отказаться от анализа по финансовым соображениям. Джеймс понимал, что лучшим решением для него было бы найти работу, но это было ему не по силам. Подобная отрицательная установка означала скрытую критику анализа, и эта установка, в конечном счете, уступила место чувству ярости, которое было описано во второй главе. Таким образом, в то время, когда одна часть психики Джеймса «приводилась в действие» в положительном смысле, другая ее часть оказывала яростное сопротивление. За депрессией и чувством беспомощности, по-видимому, скрывалось раздражение Джеймса по поводу того, что никто не собирался его спасать и он сам должен был искать выход из тупика.
Любое обсуждение сновидений в анализе неизбежно носит предварительный характер, так как сновидения многогранны, неуловимы и совершенно неоднозначны. Эта область исследования уводит в метафизику, религию, мистицизм и спиритуализм. Она настолько эфемерна, что может быть упущена в эмпирическом исследовании. В то же время Юнг считал, что сновидения предъявляют сновидцу «факты бессознательного». Сновидения представляют то, что известно на некотором предсознательном уровне, но еще не известно сознанию. В этом духе я и собираюсь представить сновидения Джеймса в следующих главах.

Как уже отмечалось, определенное сомнение вызывает утверждение, что сновидения могут быть пророческими. Тем не менее в этой главе будут обсуждаться два сновидения Джеймса в связи с диагнозом опасной для жизни болезни. По прошествии времени стало ясно, что первое сновидение позволило выявить бессознательное знание о том, что не все обстоит благополучно. Второе сновидение «на грани пробуждения» продемонстрировало, как психическое может продуцировать образы, в которых оно нуждается в моменты кризиса.
По мере вовлечения Джеймса в психологические процессы, вызванные анализом, зарождалось и его беспокойство по поводу своего физического состояния. В феврале он стал подозревать, что в органическом отношении у него не все обстоит благополучно. Вначале Джеймс отклонял свои симптомы как психосоматические и объяснял их подавляющим чувством депрессии, которое он тогда испытывал. Однако когда Джеймс рассказал о симптомах своему терапевту, та направила его на медицинский осмотр. Тогда ему приснился сон, который, по-видимому, показывал, что что-то не так. Хотя этот сон был простым, а не «большим», как упомянутый в предыдущей главе, он означал гораздо больше, чем его простой сюжет.

Сон 2: 7 МАРТА, ПЕРВЫЙ ГОД
«Выпали все мои зубы». Больше Джеймс ничего не мог вспомнить. При подсказке его ассоциации вернули его в то время, когда у его матери разболелся зуб и у него тоже разболелся такой же зуб. Затем он вспомнил другое время, когда она думала, что больна раком, но ее тревога оказалась ложной. Размышляя об этом, он подумал, что анализы, которые он сдавал, тоже покажут, что его тревога окажется ложной. В ретроспективе казалось, что этот сон не только обнаруживал сильную идентификацию Джеймса с его матерью, но и свидетельствовал о предсознательном знании, что в физическом отношении не все обстоит благополучно.
Меня беспокоило то, что сон мог указывать на наличие у Джеймса более тяжелого заболевания, чем кто-либо из нас мог предположить. Однако никто из нас пока ничего не знал, и чтобы без надобности не напугать сновидца, было важно не считать сон пророческим. «Выпадение зубов» относится к категории тех сновидений, которые Фрейд считает «типичными» (Freud, 1900, р. 37), однако такое сновидение всегда свидетельствует о недомогании. Более того, любое сновидение редко имеет только одно значение, поэтому важно оставаться в исходном неведении. Когда сновидец подготовлен, значение сна осознается им при незначительной помощи со стороны аналитика. В такие моменты аналитик может воздерживаться от предположений, оставив сновидение и его потенциальное значение как бы в состоянии покоя в пространстве между сновидцем и аналитиком. Явление «обнаруживается», и в определенный момент значение сна становится совершенно ясным. Если же при возникновении ассоциаций сновидец проявляет признаки беспокойства по поводу того, что сон может свидетельствовать о наличии болезни, то об этом необходимо говорить. Идентификация Джеймса с матерью стала очевидной; об этом свидетельствовало его беспокойство по поводу анализов. Я не сказала открыто, что именно я воспринимала как разрушительный аспект сновидения. Исследования Холла (Hall, 1997), Велма-на и Фабера (Welman and Faber, 1992) показывают, что сон может привести к постановке диагноза, но к такому предположению я отношусь скептически. Даже в том случае, когда медицинские анализы не проводятся, я предпочитаю воздерживаться от предположения, что сон может указывать на наличие физического недомогания, так как сновидения могут иметь и много других значений.
Сон Джеймса о выпадении зубов, к примеру, мог быть показателем какой-то психологической дезинтеграции, так как в процессе анализа происходило разрушение его начальных защитных механизмов. Сон мог указывать и на наличие регрессии, возвращение к беззубому состоянию младенца. Однако с учетом ярости, которую Джеймс испытывал ко мне на последних сессиях, можно было предположить, что регрессия бессознательно соотносилась с его страхом перед потенциально разрушительными последствиями его гнева. Без зубов невозможно укусить. Я сказала ему об этом, и мои слова привели нас к обсуждению его раздражительной манеры общения, особенно с женщинами. Эта манера сформировалась еще в детском возрасте — он сильно переживал, когда доводил сестер до слез, — и сохранилась до сих пор в общении со многими людьми. Джеймс опасался, что может вспылить, и боялся не сдержать свой гнев, и этот страх приобретал все большее значение. Сон, таким образом, имел много возможных значений.
На следующей неделе рентген грудной клетки Джеймса обнаружил пятно в его легких, и врачи сразу направили его на дальнейшее обследование. Признавая потенциальную серьезность этой ситуации, Джеймс сказал: «Только одно может вызвать такую реакцию. Они думают, что это рак!» Ясно, что остальную часть недели аналитические сессии были посвящены охватившему Джеймса беспокойству. Поскольку он курил, он волновался за последствия этой пагубной привычки. Теперь стало актуальным психологическое значение его курения. Джеймс стыдился того, как могут выглядеть его легкие. Он думал, что ему запретят курить, и сказал: «Если вы курите, врачи не станут с вами возиться». Джеймс стал пассивным курильщиком в обществе курящих бабушки и дедушки, которые присматривали за ним, когда он был совсем маленьким. Размышляя о том, как сильно он их любил, и о том, что курение сигареты, совмещаемое с сосательным действием, было важной частью получаемого им удовольствия, он подумал, что курение символизировало для него любовь. Таким образом Джеймс установил связь со своей острой тоской по женской груди. В его смущении по поводу обнаружения этой связи было бессознательное указание на его тайную внутреннюю жизнь, которая, как он опасался, станет явной благодаря этим исследованиям. Существовала и другая сторона курения: испытывая чувство раздражения, Джеймс часто глубоко затягивался сигаретой. Это ощущение он красочно описал как втягивание гнева, поглощение «стакана бренди». Когда согласование сроков моего отпуска вызвало у Джеймса чувство ярости, он сказал, что ему захотелось закурить. Джеймс предполагал, что мой кабинет был запретной для курения зоной, и поэтому его побуждение к загрязнению или нарушению аналитического/материнского пространства было достаточно очевидным. Это позволило выявить одну из причин, по которым Джеймс старательно стремился сдержать свой гнев: он боялся огромной разрушительной силы своих подавленных чувств. И он дал бы им выход, если бы не «всасывал» свой гнев. В рамках эротического переноса его побуждение к загрязнению можно было истолковать как покушение на материнское тело/ пространство.
Указанное обстоятельство позволило выявить, что Джеймс испытывал ко мне чувство зависти. Перенос был сложным. Мы исследовали вопрос, каким образом я как женщина могла стать предметом его зависти. Женщины лучше устраивались в жизни. Для Джеймса они были не только властными, но и загадочными. С одной стороны, женщины — к примеру, его сестры,— были близкими для него людьми, но мальчику из школы-интерната, который таился в его душе, они казались странными и незнакомыми. Кроме того, он воспринимал меня так, будто я обрела то, чего он не мог обрести: дом и работу. Больше всего Джеймс завидовал мне из-за того, что я обладаю тем, чего у него не было и за что ему приходилось платить. Я, подобно его матери, как бы обладала властью отказывать ему в том, в чем он нуждался. Джеймс вспомнил, как однажды ему сказали о том, что когда он был ребенком, врач рекомендовал его матери использовать соску с меньшим отверстием, чтобы он прилагал больше усилий при сосании. Это воспоминание привело его в ярость. Какая-то часть его души испытывала желание испортить все, чем я обладала. Это включало воображаемые попытки причинить вред моему здоровью курением сигарет в моем кабинете. Джеймс мысленно нарушал все известные ему правила. Чувство раздражения смягчалось сильной привязанностью. По мере раскрытия многослойных граней терапевтических отношений Джеймс все больше стал мне доверять. Перенос проделывал свои волшебные трюки, и аналитик в психике Джеймса стал воплощать в себе все характерные черты женщины и женщин вообще. В то же время имел место и сильный терапевтический альянс, который позволил Джеймсу убедиться в том, что на свете существует человек, способный трезво мыслить и не вмешиваться в его путаные чувства. В сложившейся ситуации было очень важно сохранить этот альянс.
Быть может, кому-то покажется странным, что человек, который всего несколько недель назад думал о самоубийстве, теперь так страстно хотел жить. На самом деле Джеймс никогда не покушался на самоубийство, хотя в прошлом он настолько невнимательно относился к себе, что мог потерять здоровье. Суицидальные мысли могут привести к фактическому самоубийству и действительно приводят к нему, но существуют моменты, когда они выражают не намерение, а чувство безысходности. Есть существенное различие между самоубийством и естественной смертью, между мыслями о необходимости взять все в свои руки, возможно, в результате подавленного или бессознательного чувства гнева, и перспективой умереть от болезни. Это вопрос контроля: человек, совершающий самоубийство, может думать, что он контролирует свою судьбу, однако в случае смертельно опасной болезни возникает чувство бессилия; такая смерть непредсказуема, она пугает. Как и в случае присутствия суровой и властной личности или отправки в школу, здесь не помогут ни мольбы, ни уговоры.
Теперь, когда гнев и деструктивность Джеймса были открыто признаны, а анализ, тем временем, был продолжен, доверие Джеймса к обстановке и ко мне, по-видимому, укрепилось. Он стал подробно рассказывать о днях и ночах, проведенных в одиночестве, о своих тревогах и страхах, о повторяющихся сюжетах своих сновидений и чувствах, которые испытал при пробуждении, о своих связях или отсутствии связей с людьми. Он продолжал медицинское обследование, сдал еще несколько анализов и рассказал в подробностях о своих ощущениях — физических и эмоциональных — при посещении больницы. Он рассказал, что испытывал боль и дискомфорт, когда сдавал анализы, и обо всем, что говорили ему врачи. Он рассказывал так, как маленький ребенок рассказывает своему родителю о том, как он провел день и что пережил за это время, чтобы успокоиться и проанализировать свои переживания. Таким образом я была вовлечена в мир Джеймса и почувствовала, что начинаю испытывать крайнее беспокойство о нем и эмоциональную причастность к его судьбе.

ДИАГНОЗ
Впервые Джеймс пришел ко мне на прием в декабре, и спустя ровно три месяца у него был обнаружен рак. Следующая аналитическая сессия состоялась как раз после того, как врач сообщил ему о страшном диагнозе. Когда Джеймс появился в дверях, я сразу увидела, что он находится в крайне потрясенном состоянии. Не садясь в кресло, он сказал: «Хуже и быть не может — рак легких, уже поражена лимфатическая система». Затем, садясь, он сказал в оцепенении: «Наверное, я умираю... У меня осталось только несколько месяцев».
Джеймс постепенно взял себя в руки и смог рассказать о том, как ему сообщили эту страшную весть. С ним говорил не консультант, к которому он привык, а младший врач. Сообщив Джеймсу страшный диагноз, врач добавил, что жить ему, вероятно, осталось от двух до шести месяцев. Диагноз и бесцеремонность, с которой было сделано сообщение, были подавляющими и непостижимыми для Джеймса. Он был страшно потрясен.
Для того чтобы сообщить подобное известие пациенту, особенно в том случае, если он пришел один, без сопровождения близких людей, требуется особый такт и умение. Люди бессознательно предпочитают узнавать лишь о некоторых аспектах своей болезни, так как всю информацию за один раз невозможно полностью усвоить. Джеймс, по-видимому, выглядел излишне уверенным и стал задавать вопросы. И со вниманием выслушивал ответы, стараясь их запоминать. Быть может, он произвел впечатление человека, который может легко справиться с таким диагнозом. Однако профессионалы, сообщающие смертный приговор пациенту, должны внимательно отнестись к тем последствиям, которые могут возникнуть даже тогда, когда пациент выглядит вполне уверенным в себе человеком.
Немного успокоившись и обретя способность рассуждать, Джеймс поделился со мной тревогой по поводу своей семьи. Он не хотел сообщать им о тяжелом известии, потому что не желал причинять им боль. Джеймс не привык делиться своими бедами с кем бы то ни было и собирался пережить эту беду в одиночестве, как он и поступал в большинстве случаев, когда сталкивался с жизненными трудностями. Когда я заметила, что Джеймс не сможет долгое время скрывать от семьи диагноз, он стал размышлять о том, как можно решить эту проблему. Джеймс подумал, что можно позвонить и сообщить о болезни кому-нибудь из своих знакомых, но нежелание расстраивать их все же возобладало. Он сказал: «Значит, пока достаточно того, что диагноз известен врачу X и вам». Джеймс замолчал, а потом повернулся ко мне и посмотрел мне прямо в глаза. Это было для него необычно. Пожав плечами, он сказал: «Теперь вы получили депрессивную личность с раком!» Я спросила, что он хочет этим сказать. Джеймс смутился и ответил, что это не было предусмотрено в нашем договоре. «Я пришел сюда из-за депрессии, а теперь у меня появилась еще и эта проблема». Джеймс, по-видимому, боялся, что я не смогу продолжать с ним работать. Оказалось, что он не только не хотел обременять своих родственников этой поразительной новостью, но и боялся огорчить меня. И вновь в переносе возникла проблема контаминации. Джеймс почувствовал себя отверженным и понял, что должен нести это бремя в одиночестве. Открытое обсуждение этой проблемы, по-видимому, вызвало у него чувство облегчения.
Здесь уместно вспомнить и о контрпереносе. Я была потрясена и чувствовала себя опустошенной. Подобное известие нарушило границы аналитической структуры. Главными стали наши человеческие отношения: я сознавала свою привязанность к Джеймсу и просто не хотела его потерять. С одной стороны, это был контрперенос, порожденный открытостью и зависимостью Джеймса, его реакцией на явно действующий материнский эротический перенос. С другой стороны, это была еще и реальная ситуация, и объяснять мою реакцию только действием контрпереноса означало бы прятаться за ролью аналитика. Простой человеческий факт смертности Джеймса заставил задуматься меня и о моей недолговечности. Все, кому приходится работать с умирающими людьми, сталкиваются с фактом неизбежности собственной смерти. Так же обстоит дело и в том случае, когда факт смертности возникает в процессе психотерапии.
На следующий вечер Джеймс позвонил одному из членов своей семьи и сообщил о своем диагнозе. Родственник настолько огорчился, что Джеймс резко прервал разговор. Мне было ясно, что с моей стороны требуется интерпретация. Связав воедино несколько случаев, которые раскрывали определенную форму его поведения — неприятие тех, кто сблизился с ним,— я предположила, что любовь и привязанность пугали Джеймса больше, чем гнев. Напомнив ему о той сессии, на которой он разозлился на меня, я предположила, что он разозлился не только из-за разговора о моем предстоящем отпуске, но из-за того, что заметил, насколько я была тронута его рассказом, и это оказалось для него более пугающим, чем перерыв в сессиях. Напомнив Джеймсу о замешательстве, которое он испытал, когда его пение растрогало учителя, я сказала, что хотя он и хотел эмоциональной вовлеченности в общении с людьми, это желание пугало его. Теперь для него легче было порвать со своей семьей, чем осознавать, что они мучаются и переживают из-за него. Гнев стал способом бегства от глубоко личных чувств любви, которых он одновременно и желал, и боялся. Я добавила, что спокойно выдержала вспышку его гнева, но люди, которым он не безразличен, могут иногда сильно расстроиться.
Джеймс поразмыслил над моими словами и признал, что он испытал тогда чувство облечения, когда понял, что гнев его не усилился. Он боялся, что его эмоции выйдут из-под контроля. Ясно, что, страстно желая получить эмоциональный отклик от других людей, Джеймс опасался слишком сильного эмоционального вовлечения со своей стороны. Я посчитала уместным сказать ему о том, что сейчас ему необходимо ощутить поддержку членов своей семьи, даже если они будут огорчаться.
Позже, на той же неделе, Джеймс пришел на прием к свому терапевту и узнал, что результаты биопсии легкого оказались неубедительными и поэтому необходимо сделать повторный анализ. Врач объяснил, что существуют различные типы рака и необходимо в точности определить, с каким типом рака они имеют дело. Во время нашей следующей сессии Джеймс рассердился и сказал: «Это несправедливо. Я уже прошел через все это (анализ) и, наконец, почувствовал, что можно начать жить, а теперь у меня такое чувство, будто мне предстоит взобраться на Эмпайр Стэйт Билдинг!» Джеймс был убежден, что его болезнь имеет психосоматические причины. Хотя он был полон решимости держаться и продолжать борьбу, он сознавал, что в какой-то момент может уступить болезни.
Когда закончился мой двухнедельный весенний отпуск, Джеймс рассказал своим родителям о диагнозе. На последнюю сессию, перед моим отпуском, Джеймс пришел прямо из больницы, где он сдавал дополнительные анализы. Рассматривалась возможность хирургической операции с целью удаления одной доли легкого, но проведение операции зависело от результатов второй биопсии. Возможность сделать хоть что-нибудь вызвала у Джеймса надежду на то, что он, может быть, и не умрет через шесть месяцев. Он подробно рассказал мне о больничных процедурах, анестезирующих средствах и бронхоскопии, от которой у него все еще болело горло. Затем Джеймс передал разговор, подслушанный в больнице. «Тюремный священник сказал человеку, что жить ему осталось три недели». Джеймс возмутился. «Парень не был готов к этому известию». Этими словами Джеймс, по-видимому, выразил свое раздражение по поводу врача, который сообщил ему диагноз. Джеймс сказал, что это было совершенно бездушное обращение. На него просто взвалили бремя диагноза и оставили одного. Джеймс подумал, как бы он справился с этим, если бы сразу не пришел ко мне на консультацию.
Джеймс явно беспокоился о том, как он перенесет медицинские процедуры во время моего отпуска. Наступил критический момент, и я сказала, что при необходимости он может мне позвонить. Предложение позвонить по телефону, по-видимому, доставило ему облегчение. Рамки аналитической структуры расширились: теперь в них был включен телефон как приемлемое средство связи. Хотя перерыв в сессиях и был огорчителен для Джеймса, он позвонил мне только один раз. Джеймс был госпитализирован, но опухоль оказалась неоперабельной. Он, конечно, расстроился и сразу позвонил мне, чтобы сообщить мне о новом прискорбном известии.

ЛЕЧЕНИЕ
При следующей нашей встрече я заметила, что Джеймс похудел. В больнице ему сказали, что прогноз очень неблагоприятен, так как опухоль уже блокировала дыхательные пути, тем самым затруднив дыхание. В мое отсутствие Джеймс регулярно встречался со своим терапевтом, и та настаивала на том, что он должен осознать наличие неизлечимой болезни. Хотя Джеймс и знал, что наступит день, когда он будет вынужден это признать, он все же не был готов согласиться с такой мрачной перспективой. А пока он просто не хотел придавать этому значения. Джеймс согласился участвовать в научно-исследовательском проекте, который предполагал получение им малых доз облучения каждый день на протяжении двух недель. Первый сеанс .тучевой терапии был проведен за день до нашей встречи, и во время процедуры ему приснился приведенный ниже сон. Неясно, действительно ли Джеймс тогда спал, или же сон привиделся ему наяву.

Сон 3:18 АПРЕЛЯ, ПЕРВЫЙ ГОД
Я вошел в свою квартиру, которая находилась на цокольном этаже здания на Кингз Кросс, и понял, что наверху был грабитель. Это был черный человек, который лез в помещение через полуоткрытое окно. Я сосредоточил на нем все свое внимание и не отводил от него взгляда. Грабитель повернулся и ушел.

Джеймс ассоциировал грабителя с раковой болезнью и подумал, что лучевая терапия придала ему достаточно сил, чтобы заставить грабителя повернуться и уйти. Джеймс воспринял этот сон как оптимистичный, но затем, вспомнив прогноз, сказал: «но он не действует». По мнению Фон Франц (Von Franz, 1984, p. 68), «близость смерти часто представляется во снах в образе грабителя, т. е. незнакомого человека, который неожиданно вторгается в чью-то жизнь». Таким незваным гостем, по-видимому, был черный человек, но в данном случае он был изгнан из квартиры силой сосредоточения внимания сновидца. Грезы наяву не тождественны сновидению в состоянии физиологического сна. Они обычно представляют собой некоторую разновидность активного воображения, когда сознание умышленно снижается для восприятия определенных сторон психики, которые могут найти выражение через визуальные впечатления или переживаемый имагинальный опыт (Watkins, 1976; Peters, 1990). Не ясно, спал Джеймс или бодрствовал, но в ответ на ситуацию психика спонтанно продуцировала этот образ.
Квартира (дом сновидца), по-видимому, представляла тело сновидца. Район Кингз Кросс в Лондоне был знаком Джеймсу, но это означало бы слишком буквальное следование логической цепочке или сновидческому образу. Менее буквальным было то обстоятельство, что Джеймс был королем (в квартире во сне) и находился на кресте, т. е. был обездвижен во время сеанса лучевой терапии. Этот сон, по-видимому, был для сновидца понятным; его смысл не был куда-то запрятан или глубоко погружен в бессознательное и имел определенное значение. Джеймс ощутил в себе силы и сознательно их применил, сосредоточив внимание. Сил хватило на то, чтобы прогнать грабителя, и воля Джеймса, несмотря на неутешительный прогноз, оказалась достаточно сильной, чтобы в течение многих месяцев держать незваного гостя под контролем.

СНОВИДЕНИЯ И ЭРОТИЧЕСКИЙ ПЕРЕНОС
Диагноз по поводу опасной для жизни болезни имел серьезные последствия. Мы видели, что Джеймс, которого большую часть жизни не покидали суицидальные мысли, теперь понял, что хочет жить. Серия из пяти сновидений, приснившихся после весеннего перерыва в консультациях, позволила выявить аналитический способ, который привел Джеймса «в движение». В предыдущей главе основное внимание уделялось представлению сновидений. В этой главе на первый план выдвигается их содержание. Сновидения позволили показать развертывание эротического переноса, вовлекающего аналитика и пациента в процесс постоянно углубляющегося взаимодействия. Кроме того, они выявили психологические процессы, активизировавшиеся после того, как Джеймс осознал приближение своей смерти.
Последовательное изложение сновидений раскрыло движение психики и развитие психологического осознания сновидца. Особенно незабываемыми сновидения становятся в моменты кризиса, когда психика мобилизует свои силы благодаря какому-либо важному событию или в переходные периоды жизни.
Однако, как мы убедились, сновидения кратковременны, трудно уловимы, по существу иллюзорны, и поэтому передают свой смысл неявным образом, исподволь, скрытно. Сновидение не является загадкой, и его невозможно расшифровать подобно знаку, который имеет только одно значение. Сновидения многогранны и со временем обнаруживают разные пласты значений.
Поэтому при обработке сновидений отправной точкой обычно служат ассоциации пациента, после чего аналитик может поделиться своими мыслями с учетом выявленного содержания и взаимосвязи образов, фигур и предметов, возникающих во сне. Они могут отражать, наряду с состоянием внутреннего мира сновидца, разные стороны переноса, поэтому важное значение имеет атмосфера, возникшая в процессе сновидения или изложения сна.
Рассмотрение вопроса «Кто является сновидцем?» может помочь в разграничении Эго сновидения и других персонажей. Вопрос, что произошло бы в случае желательного или нежелательного исхода, может привести к дальнейшим интуитивным открытиям. Здесь имеет место амплификация, и пациента поощряют к тому, чтобы «продолжить сновидение» (Hillman, 1977; Hall, 1977; Kast, 1992; Von Franz, 1984). Это может привести к таким образам дневных грез, как, к примеру, грабитель, описанный в предыдущей главе. Амплификация как одна из форм активного воображения позволяет обнаружить те стороны психического, которые остаются не вполне осознанными (Watkins, 1976; Peters, 1990). Это может расширить поле сознания.

На начальной стадии анализа в сновидениях Джеймса стал обнаруживаться эротический перенос, который впоследствии сыграл в анализе важную роль. Как мы увидим в седьмой главе, хорошо организованный эротический перенос может придать глубину психологическому процессу. Это объясняется тем, что аналитическая структура позволяет без риска переживать сильные эмоции и даже страсти. Ее фантомное качество (as if quality) означает, то перенос представляет некоторую разновидность намеренного повторения, способ экспериментирования с чувствами, но без последствий, наступающих в жизни вне рамок аналитической структуры. По этой причине любое разглашение информации со стороны аналитика должно внимательно контролироваться, так как может разрушить аналитическую структуру и привести к серьезным последствиям.
Фрейд (Freud, 1900, р. 105) считал, что сновидение значимо только в контексте всего анализа. Поэтому важно обращать внимание не только на динамику переноса-контрпереноса, но и на представление содержания самого сновидения. Некоторые авторы считают, что такой подход редуктивен и препятствует естественному потоку бессознательного. Однако в большинстве современных школ психотерапии сновидения рассматриваются в рамках переноса. Существуют моменты, когда роль аналитика в развертывании переноса становится очевидной, и пренебрежение этим обстоятельством означает уклонение от рассмотрения одной из важных сторон материала.
Динамика переноса-контрпереноса, хотя и может быть выражена в сновидении, не представляет его содержательной сути. В то же время аналитик является неотъемлемой частью структуры, временным хранителем связующих нитей. Когда между пациентом и аналитиком проявляются сильные эмоции, значение таких эмоций интерпретируется с учетом их воздействия на пациента. Это не всегда легко сделать, и существуют моменты, когда аналитик вынужден реагировать просто как человек. В нашей повседневной жизни мы обычно отвечаем любовью на любовь, а на раздражение — раздражением. Но в данной ситуации аналитик обдумывает побуждение к реагированию и анализирует его в связи с доминирующим материалом. Когда в сновидениях фигурирует аналитик, активизация переноса становится очевидной. Чем меньше анализанд знает аналитика как человека, тем больше вероятность того, что эта фигура в сновидении представляет некоторое внутреннее устремление пациента. Терапевтическая дистанцированность и ограниченный характер терапевтических отношений являются неотъемлемой частью аналитической установки, облегчающей выявление подобного материала.

ЭРОТИЧЕСКИЙ ПЕРЕНОС
Теперь мы вернемся к Джеймсу и ко дню, наступившему после сна о грабителе. Джеймс описал во всех подробностях свою поездку в больницу и лучевую терапию, проверенную утром того же дня. Везде он был один, и это было ужасно. Затем он заговорил о своей бывшей подруге, которая собиралась его навестить: она была замужем, и он понимал, что потерял шанс. Чувствуя, что ему не хватает одного самого близкого человека, который бы беспокоился о нем, Джеймс сказал: «Было бы ужасно, если бы я прошел через всю эту предсмертную суету, так и не испытав этого чувства». Атмосфера была глубоко интимной, и крик отчаяния был обращен ко мне. Я осознала это, а также то, что у нас с Джеймсом формировались более близкие отношения. Ситуация, таким образом, приобрела уравновешенный характер.
Я поняла, что Джеймс хотел, чтобы я сходила с ним в больницу. Я очень сочувствовала тому, что Джеймс посещал врачей один, и в результате моего эмоционального отклика у меня возникло желание его сопровождать. Однако сознавала я и то, что я как аналитик должна была сохранять аналитическую дистанцию, чтобы продолжать служить посредником для его впечатлений. В результате переноса я воспринималась теперь как потенциальная возлюбленная или близкая подруга. Но перенос имел подчиненный и регрессивный характер: Джеймсу нужна была мать/аналитик, которая могла бы позаботиться о нем. Таким образом, моя реакция могла быть понята и как реальный человеческий отклик на печальную ситуацию, и как противодействие его переносу.
Джеймс обратил внимание на связь между его соматическими симптомами и психоанализом. Несколько раньше в тот день, когда терапевт сказала ему, что надежды нет, его дыхание ухудшилось, но, оказавшись в моем кабинете, он полностью успокоился и стал дышать ровно. Таким образом, Джеймс почувствовал безопасность и осознал, что между нами развиваются близкие отношения. С этим обстоятельством, по-видимому, было непосредственно связано приведенное ниже сновидение. Рассказ об этом сновидении на следующей сессии явно давался Джеймсу с трудом. Перед этим он заполнял в больнице анкету, где, в частности, был задан вопрос, потерял ли он интерес к

Сон 4, ЧАСТЬ 1: 25 АПРЕЛЯ, ПЕРВЫЙ ГОД
Я подумал, что у меня все получилось. И тогда мне приснился сон, в котором я задал себе вопрос, как мне в этом убедиться. Я подумал о вас и о том, что получится, если вы просунете свой язык в мое горло и наполните мои легкие своим дыханием.

Было ясно, что Джеймс не говорил об этом сновидении почти до конца сессии потому, что оно тревожило его, но за пять минут перед его уходом я почувствовала, что он хотел сказать мне что-то очень важное. Осталось мало времени для размышлений о сновидении, поэтому я сказала, что оно, возможно, связано с надеждой, которую он теперь, по-видимому, возлагал на меня. Джеймс ответил: «Я действительно возлагаю большую надежду на вас, потому что врачи отказались от меня. Они ничего не могут сделать». Эти слова, похоже, подтвердили его углубляющееся вовлечение в перенос.
На следующий день вся сессия была посвящена негодующим чувствам Джеймса по поводу врачей, так что у меня не было возможности прокомментировать его сновидение. Джеймс привел цитату из «Баллады Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда : «Врач сказал, что смерть есть не что иное, как научный факт» (Wilde, 1896/1996, р. 198). Далее он подробно рассказал о своем ощущении, что смерть для врачей — лишь технический вопрос. Джеймс, по-видимому, негодовал на меня из-за того, что слишком быстро пришел на сессию после приснившегося сна, в котором близкие отношения между нами были столь очевидны, а также из-за того, что его желание, чтобы я пошла с ним в больницу, осталось неисполненным. Негодуя по поводу того, что смерть для врачей — лишь технический вопрос, Джеймс давал мне понять, что очень беспокоится о том, не считаю ли и я также смерть лишь «техническим вопросом». Границы терапевтической связи сбивали Джеймса с толку и причиняли ему страдания. Он говорил так быстро, что у меня не было возможности выразить свое понимание того, как трудно ему было признаться в своих сексуальных чувствах.
Было бы неправдой сказать, что Джеймс был для меня безразличен. Я ожидала его прихода на сессии с необычайно напряженным чувством. Сложные грани эротического переноса, сочетание мать/возлюбленная сильно затрагивали меня. Более того, это сновидение взволновало меня до глубины души, и меня все больше тревожили те надежды, которые Джеймс возлагал на анализ. Моя привязанность к нему носила непростой характер, и в то время мне было нелегко дистанцироваться от нее. Отчасти эта привязанность объяснялась моей реакцией на контрперенос, но в то же время, понимая тяжелое состояние Джеймса, я испытывала чисто человеческое сострадание к нему. Мне хотелось признаться в этом Джеймсу, но такое признание могло бы отпугнуть его. Однако цель эротического переноса заключается в том, что посредством его углубляется связанность. Вначале связанность между клиентом и аналитиком, а затем, постепенно, — и внутреннего мира клиента, в котором происходят определенные изменения. Таким образом, независимо от того, какие эмоции возникают в душе аналитика — любовь или ненависть, — их следует рассматривать, а не отыгрывать. Тем не менее бывают моменты, когда нелегко сохранить аналитическую установку, и такой момент теперь наступил.
Фрейд отметил, что если бы он стал расспрашивать какого-либо человека о том или ином сновидении в целом, то, возможно, озадачил бы его. Но если бы он выбрал для обсуждения только часть сновидения, то появились бы ассоциации и новый материал. Поэтому Фрейд разработал для сновидцев такой метод представления сновидения, при котором оно, так сказать, «разрывается на части» (Freud, 1900, р: 103). В данном случае именно Джеймс представил сновидение разорванным на части, и к нему он вернулся на следующей сессии. Полностью уклонившись от разговора о сновидении на предыдущей встрече, Джеймс вернулся к нему и объяснил, что ему трудно говорить об остальной части сновидения по следующей причине.

Сон 4, ЧАСТЬ 2: 2 МАЯ, ПЕРВЫЙ ГОД
...я проснулся как раз в тот момент, когда ваша рука коснулась моего пениса.

Таким образом, сновидение позволило выявить сексуальные чувства Джеймса по отношению ко мне. Он сказал, что это сновидение было важным для него; оно воспринималось как возрождение. Язык, который я засунула ему в горло, был длинным и похожим на пенис. Первая ассоциация: он всегда беспокоился о том, что может оказаться гомосексуальным, но теперь подумал, что, возможно, ему нужна была «фаллическая женщина» (его слова). Активизированный перенос явно присутствовал как в сновидении, так и в ассоциациях Джеймса. Длинный, похожий на пенис язык также выглядел как грудь. На психологическом уровне это было связано с ранее сделанным наблюдением, что Джеймс мог свободнее дышать, когда находился в моем кабинете. Мои интерпретации затронули его чувства так, словно воздух, в котором нуждался Джеймс, стал свободно к нему поступать. Однако вторая часть сновидения, наряду со стремлением Джеймса к интимности, представленным этим материнским вторжением, обнаружила его беспокойство о том, что интимность повлечет за собой некоторое требование. От него что-то ожидалось: быть может, он почувствовал, что от него требовалось действие, проникновение в меня, и это чувство разбудило его. При этом возродилось его былое ощущение того, что прежде чем стать сексуальным, он должен что-то обрести, но что именно, он не знал. Инфантильная тоска по материнской ласке смешивалась с ожиданием, что он проявит себя как сексуальный мужчина.
В конце этой сессии Джеймс выразил благодарность и сказал — более откровенно, чем обычно, — что чувствует, как много изменилось с тех пор, как он впервые пришел на аналитическую сессию. Это, по-видимому, было и признанием чувства любви, рожденной этим пониманием, и искуплением за его нападки на врачей и на меня.
Следующий сон приснился Джеймсу в начале мая, когда он прошел последней сеанс лучевой терапии. Он подробно и торопливо говорил о сеансе и бездушии врачей. Теперь я начала понимать, что беспокойство о близких отношениях между нами было определенной формой его поведения, поэтому некоторое время спустя я прервала его и указала на это обстоятельство. Тогда выяснилось, что Джеймс хотел скрыть от меня сон, который приснился ему прошлой ночью.

Сон 5, ЧАСТЬ 1: 3 МАЯ, ПЕРВЫЙ ГОД
Я стучал шариком для настольного тенниса о стену, поглядывая на дом, который находился на территории школы. Шарик попал в проходящую мимо пару, они кинули его обратно, и он застрял в моих волосах, как конфета или что-то липкое. Я старался найти пакет со своими вещами и не смог его найти. Затем там оказалась дамская сумочка, и я знал, что меня могли ограбить. Какие-то паршивцы смеялись надо мной.
И в этот раз не было времени на немедленную обработку сновидения, но Джеймс сказал, что оно причинило ему страдание и беспокойство. Приведу мои последующие размышления о латентном содержании этого сна.
Я стучал шариком для настольного тенниса о стену, поглядывая на дом, который находился на территории школы. Здесь речь, по-видимому, идет о мастурбации. Джеймс стучал шариком для настольного тенниса о стену, значит, там не было реципиента, больше никто не участвовал в этом действии; следовательно, не было никаких половых сношений. Шарик попал в проходящую мимо пару, они кинули его обратно, и он застрял в моих волосах, как конфета или что-то липкое. Этот фрагмент, вероятно, относится к возможной связи двух лиц — половому контакту. В контексте предыдущего сновидения можно было предположить, что при переносе я застряла в волосах Джеймса и он не мог вытащить меня оттуда. Быть может, он сентиментально относился ко мне. Когда у Джеймса был роман с девочкой, с которой он познакомился на школьных танцах, ему сказали, что они вместе смотрятся очаровательно. Здесь тоже была ссылка на связь двух лиц. Я старался найти пакет с вещами и не смог его найти. Затем там оказалась дамская сумочка, и я знал, что меня могли ограбить. В традиционном фрейдовском понимании эта дамская сумочка, возможно, была связана с лоном — женщиной, с которой можно было вступить в половую связь. Желание обладать такой вещью было бы опасным для Джеймса, так как в эдиповых терминах его могли ограбить (отец мог вмешаться и удержать его в положении ребенка). Какие-то паршивцы, смеявшиеся над ним, могли поставить его в дурацкое положение.
Это сновидение тоже имело вторую часть.

Cон 5, ЧАСТЬ 2

Затем, после всех действий, я лег под большое дерево, которое оказалось вязом. Но я у слышал слова, что на самом деле дерево было не вязом, а сосной. Оно спиралью устремлялось к небу и выглядело тихим и умиротворяющим.

Я задумалась о смерти и о том, из каких деревьев делают гробы, но вслух ничего не сказала. Дерево в сновидении выглядело умиротворяющим, соприкасалось с землей и спиралью устремлялось к небу. Иногда полезно обратиться к традиционному толкованию символических образов. Но интерес скорее представляет не прямое толкование образа, а его скрытое значение, способствующее интуитивному пониманию. Образ дерева часто встречается в сновидениях. Среди множества его возможных значений я нашла следующие:
«Дерево означает неиссякаемую жизнь, и поэтому оно равнозначно символу бессмертия... Дерево, с корнями в земле и ветвями, устремленными к небу, символизирует стремление вверх». Кроме того, «волюта в древних культурах имела спиралевидную форму, символизировавшую дыхание и дух» (Circlot, 1962, р. 347, 306). Спираль и дыхание, по-видимому, связывают это сновидение с предыдущим, в котором я вдыхала в Джеймса. После ухода Джеймса в тот день я записала в тетрадь, что испытываю ощущение утраты — я хотела, чтобы он остался со мною подольше. Думаю, что это сновидение было связано с потерей, а может быть, и смертью. На эту связь указывали два обстоятельства: сон Джеймса, что он лежит под деревом, и мои невысказанные ассоциации с гробами. Слово «сосна» может быть связано с тоской — ощущением утраты.
Очередному сновидению, в конце мая, предшествовала сессия, посвященная следующим темам. В процессе лечения у Джеймса проявились различные физические симптомы, которые вызвали у него чувство усталости и недомогания. Всю эту неделю он испытывал сильное головокружение, но теперь чувствовал себя лучше. Однако тут возникла одна проблема: Джеймс не мог больше оставаться у своих родителей, позволять им кормить себя и заботиться о нем.
Брат Джеймса, живший во Франции, пригласил его пожить у него — столько, сколько ему захочется. Но если бы Джеймс принял приглашение брата, то не смог бы приходить ко мне на консультации. Я отметила про себя, что Джеймс беседовал со мной в несколько кокетливой манере, скрывающей его истинные чувства. Он, по-видимому, старался выяснить, как я буду реагировать, узнав, что он собирается уехать.
Как уже отмечалось, на последних сессиях Джеймс стал проявлять себя определенным образом: рассказывал свой сон или жаловался по поводу какой-либо ситуации, не оставляя мне времени с ним поговорить. Я обратила его внимание на это обстоятельство и спросила, что он чувствовал, когда я говорила с ним. Джеймс сказал, что хотел выслушать меня, но боялся, что мои слова могут причинить ему страдания. Казалось, он желал моего эмоционального участия, но одновременно боялся этого. Затем он сказал, что консультант спросил его, что для него означает рак. Джеймс поразмыслил над вопросом и, хотя тогда у него не было определенного ответа, сказал так: «Жизнь в депрессии, а теперь — в психотерапии, и начало преодоления. Но тут и возникло препятствие». И добавил: «Если я умру, то буду очень разочарован».

Сон 6, часть 1: 30 МАЯ, ПЕРВЫЙ ГОД
Я нахожусь в крепости, и ко мне обращается за помощью женщина, совершенно мне незнакомая. За ней кто-то гонится, и я отвожу ее в безопасное место. Мы спускаемся по каким-то ступенькам в недра земли. Тогда я подумал, что нам нужна какая-то связь с внешним миром и электронный прибор.

И вновь сработала сложившая у Джеймса форма поведения — он не дал мне времени на интерпретацию сна, а стал быстро говорить, чтобы я не успела высказать свои замечания.
Я нахожусь в крепости. Крепость немного похожа на замок — строение достаточно крепкое, чтобы защитить тех, кто в нем находится. Джеймс всю жизнь находился под защитой. Быть может, это имело некоторое сходство с жизнью в крепости. В его первом сновидении фигурировал замок, и это обстоятельство, по-видимому, было связано с отторгнутой женской частью его личности. Ко мне обращается за помощью женщина, совершенно мне незнакомая. Юнг Jung, 1928, р. 9) проводит различие между известными фигурами в сновидении, которые, по его мнению, должны считаться реальными, и неизвестными фигурами, которые должны считаться символическими. Эту неизвестную женщину можно было рассматривать как преимущественно символическую, ранимую часть души Джеймса, которой он теперь мог уделить внимание (ранимая часть души человека очень часто выражается в сновидениях женской фигурой). В прошлом Джеймс не обращал внимания на эту часть своей души, но теперь, быть может, в результате психотерапии, она сама смогла обратиться за помощью. За ней кто-то гонится, и я отвожу ее в безопасное место. Здесь Джеймс предлагает защиту ранимой части своей души. Мы спускаемся по каким-то ступенькам в недра земли. Недра земли могли символизировать земную мать или лоно. Все образы в этом сновидении являются традиционным выражением психологического женского: замок/крепость, женская фигура, а теперь и земля. Таким образом, можно считать, что сновидение раскрыло психологическую динамику, касающуюся женского аспекта психики. Тогда я подумал, что нам нужна какая-то связь с внешним миром и электронный прибор. Когда находишься глубоко под землей, необходима связь с внешним миром, и такую связь позволяет установить электронный прибор. Кроме того, электронный прибор мог быть связан с лучевой терапией, способной помочь спасти его жизнь. Но поделиться с Джеймсом этими размышлениями можно было только некоторое время спустя.
Велман и Фабер (Welman and Faber, 1992, p. 70) пишут о неизлечимо больном человеке, которому приснилось, что он пробирается через дымоход в дом и в конечном счете попадает в темный тоннель, из которого не может выбраться, и тогда он замечает, что спускается все глубже и глубже. Авторы ссылаются на Фон Франц (Von Franz, 1986), которая пишет, что образы нисхождения обычно упоминаются в сновидениях умирающих и несомненно являются аллегориями смерти (см.: Welman and Faber, 1992, p. 72). Кроме того, они высказывают предположение, опять-таки следуя Фон Франц, что архетип противоположного пола, фигура противоположного пола по отношению к сновидцу, является в сновидениях как «вестник смерти» (там же, р. 73). Тогда женщина должна была бы означать смерть, сопровождающую его при нисхождении в недра земли. Однако было очевидно, что после сновидений, связанных с переносом, женщина из этого сновидения олицетворяла одну из сторон психики Джеймса. Данное обстоятельство, наряду с углублением переноса, указывало на бессознательное углубление связи с Джеймсом.
Это сновидение тоже имело вторую часть. Поскольку на аналитическом пути часто теряется потенциально богатый материал, я решила при первой возможности вернуть Джеймса к этому сновидению. Однако он контролировал меня, настолько заполняя сессии собой, что я не могла ни реагировать, ни интерпретировать. На следующей сессии Джеймс был очень взволнован: ему сделали рентген, который показал, что в результате лучевой терапии опухоль уменьшилась и теперь от нее почти не осталось и следа. Ему сказали, что на этот раз прогноз очень хороший, и его признали годным к работе. Джеймс знал, что состояние его здоровья могло ухудшиться в любой момент, но пока все казалось весьма обнадеживающим. Он подумал, что грабитель был изгнан из его дома.
Поразмыслив о его соображениях по поводу сна о грабителе, я высказала предположение, что сон, рассказанный Джеймсом в последний раз, заслуживает определенного внимания. Вначале он не знал, какой сон я имела в виду, но затем вспомнил его и сказал: «Он мне снова приснился».

Сон 6, ЧАСТЬ 2: 6 июня, ПЕРВЫЙ ГОД
Каждый раз, когда я спускался на 100 ярдов, я спускался на квадратный корень из числа два. Не знаю полностью, что это означает, но благодаря этому я очень хорошо чувствую себя, когда просыпаюсь.

Джеймс чувствовал, что это число имело магическое значение. Затем он спросил меня: «Что вы думаете об этом?» Я сказала ему, что, по моему мнению, это похоже на возрождение — нисхождение в недра земли означает возрождение. То обстоятельство, что Джеймс находился в крепости, говорило, что многие годы он был защищен от каждого, кто мог эмоционально тронуть его. Затем я высказала предположение, что женщина, обратившаяся к нему за помощью, возможно, означала ту часть его души, которой он наконец мог уделить внимание.
Этот сон, по-видимому, был связан со второй частью пятого сна, когда сновидец лежал под деревом. В том сне он отдыхал на поверхности земли, а в этом спускался в ее недра, возможно, подобно корням (квадратный корень) дерева. Однако я не знала, как быть со 100 ярдами или с квадратным корнем из 2. Более того, корень в этом контексте можно было истолковать и как путь. Таким образом имелось много возможных значений, включая истоки, пути и путешествия.
Квадратный корень, возможно, имел какое-то отношение к самости и двум компонентам души Джеймса, которые спускались в сферу более глубоких отношений. Он мог также отражать нисхождение переноса с участием двух лиц — Джеймса и меня — в недра преисподней/бессознательного. Однако в этот момент мои мысли еще недостаточно четко сформулировались, поэтому я не могла высказать их Джеймсу. Вместо этого я спросила, от кого женщина убегала. Джеймс сразу ответил: «От мужчин с копьями, от образа ма-чо. Мне неприятно об этом говорить, но я чувствую, что меня отправили в школу, чтобы я стал таким мачо. Когда я учился в школе, я прочел рассказ о паже, которого отправили из дома, чтобы он стал рыцарем. Я идентифицировал себя с ним. Но я знаю, что меня нельзя было отправлять из дома. Я не рыцарь».
Это было трогательное принятие Джеймсом своей ранимости. Простое признание того, что его нельзя было отправлять из дома, также свидетельствовало о страдании Джеймса. Это было важным показателем формирования более реалистического представления о самом себе. Джеймс сказал, что благодаря сну он почувствовал себя очень хорошо. Он, по-видимому, стал признавать, что хорошо быть самим собой, даже если ты не достиг особых высот. Таким образом при амплификации этого аспекта сновидения произошло расширение границ обсуждавшейся темы и Джеймс осознал нечто большее, чем мог осознать вначале. Джеймс все еще думал о переезде во Францию, так как чувствовал, что должен переехать: он не мог жить в доме своих родителей, пока те были живы. Здесь имел место явный оптимизм, потому что Джеймс, казалось, думал их пережить. Затем Джеймс стал размышлять о том, что ему придется найти другого аналитика в случае переезда, но ему, возможно, не понравится «способ его интерпретации». Джеймс сказал, что все складывалось бы по-другому, если бы он пришел ко мне как пациент, болеющий раком; поэтому важно то, что он пришел до постановки диагноза. Я высказала предположение, что сказанное им, возможно, в какой-то мере означает, что рак был симптомом более широкой проблемы, а не причиной его первого обращения ко мне. Было также очень важно, что я воспринимала его как личность, а не просто как больного пациента. Была еще одна причина для того, чтобы продолжать анализ до самого конца. Предстояло проделать большую работу, и независимо от того, сколько ему осталось жить, анализ был очень необходим.
Затем Джеймс прямо обратился ко мне: «Вы не сказали, что переезд означал бы бегство». Я обратила его внимание на то, что он сам это сказал, и затем спросила: бегство от чего? Он ответил: «Не знаю, но там были некоторые непристойные моменты». Потом Джеймс сказал, что моя интерпретация его сна как возрождения была очень значима для него, так как подтверждала и его точку зрения, но добавил, что «надежда слишком оптимистична».
Размышляя о своей тендерной идентичности и конфликте мужского и женского, вызванном сновидением, Джеймс сказал: «Я мужчина. Я идентифицирую себя как мужчину, но в то же время и как женщину». И, помолчав в задумчивости, добавил: «Но я не хочу иметь детей. Вы [женщины вообще, в том числе и я] совершенно другие, потому что вы можете иметь детей... Женщины часто причиняли мне страдания». Затем он стал размышлять: «Не думаю, что я гомосексуален. Мне что-то нужно от женщин, но я просто не могу этого добиться. Я чувствую, что меня кто-то, кого я люблю, отвергает, и не понимаю, почему». Джеймс вновь предался воспоминаниям о своей первой любви в школе. Он вспомнил, как задиристые мальчики смеялись над ними и называли «сладкой парочкой», и поэтому вскоре он бросил девочку. Таким образом, в процессе анализа в различные моменты возникают одни и те же темы, и их значение изменяется и проясняется.
В его размышлениях о различиях между телами женщин с их репродуктивной функцией и его мужским телом была какая-то невинность, характерная для человека более молодого возраста, чем Джеймс. Я заметила в порядке эксперимента, что мать была для него той женщиной, которую он любил и потерял. Когда Джеймса отправили в школу, он чувствовал себя так, будто она его отвергла, и мысль об этой главной потере все еще не давала ему покоя. Он согласился с моими словами, сказав, что именно по этой причине ему нужно было уехать из родительского дома, который постоянно напоминал ему о его страданиях. Затем я упомянула сон, в котором Джеймс спускался под землю, и высказала предположение, что этот сон связан с его потребностью зарыться в землю и пустить корни, прежде чем обрести способность к созданию отношений.
На следующей сессии выяснилось, что Джеймс отреагировал на идею зарыться в землю. Он совершал длительные прогулки в парках вокруг своего дома и восхищался красотой окружающего ландшафта. Когда тропинка, по которой шел Джеймс, вывела его из-под деревьев, он остановился, пораженный видом окрестностей в свете утренней зари (когда он говорил, у меня возникло такое чувство, будто он был влюблен в это место). Я сказала ему, что мне вспомнился его сон о сосне или вязе, потому что, как и в том сне, он нашел покой под деревьями. Мое упоминание об этом сне в тот день удивило Джеймса, потому что несколько раньше на той же неделе он узнал из книги о деревьях, что сосну в древности называли вязом. Это потрясло его воображение, так как в пятом сне какой-то голос сообщил ему, что дерево было сосной, а не вязом. Во время прогулок Джеймс также заметил, что из-за засушливой погоды впервые на его памяти высох ручей, протекавший в парке. Он увидел в этом знак, что для него настало время переезда. Я подумала, что высохший ручей означал материнский источник и отсутствие надежды на поддержку, в которой он так нуждался в детстве. Эта тема получила продолжение на следующий день, когда Джеймс рассуждал о том, что совместная жизнь с родителями заставляла его чувствовать себя маленьким мальчиком. Ему повезло, и однажды он стал руководителем, но не мог изменить свою идентичность. Джеймс по-настоящему рассердился — его предали, отправили в школу, чтобы он стал бизнесменом, но когда он достаточно повзрослел, его лишили уготованного ему статуса. Больше всего его теперь потрясло то, что никто не обсудил с ним этот вопрос и не признал его потерю. Затем, возвращаясь в мыслях к дому, Джеймс сказал: «Не знаю, кем я буду без этого места». Я заметила, что его слова звучали так, будто он был влюблен в свой дом, но его описание высыхающего ручья, по-видимому, говорило о том, что там для него ничего больше не осталось. Мне казалось, что дом символизировал мать, а парк — почву, из которой он появился. Она утратила влагу и питание, высохла, подобно ручью, в ней больше не осталось жизненной силы.
Позже, на этой же сессии, Джеймс сказал, что мог бы написать о своих переживаниях. Он думал, что смог бы найти свой подход: «Я сражаюсь с раком с помощью психотерапевта и дубинок Марса». Джеймс засмеялся и объяснил, что «таким образом он хотел бы донести до людей свою мысль». Теперь, когда я пишу эти строки по прошествии нескольких лет, я знаю, что эта книга — его наследство.
В конце июня и начале июля Джеймс прошел несколько дополнительных обследований. Он обсудил со мной свое беспокойство перед встречами с врачами и выбор, с которым он столкнулся: либо жить, либо умирать. Если бы он продолжал жить, ему пришлось бы решать старую проблему: как прожить оставшееся время. А это привело бы Джеймса к проблеме всей его жизни — нахождению работы и места для проживания. Под впечатлением недавних обследований Джеймс стал рассказывать о некомпетентности врачей, и некоторые его обвинения, возможно, имели под собой основания. Анализы показали, что дела пока обстоят благополучно, но врач предупредила Джеймса, что рецидив рака может наступить в любой момент. Затем Джеймс рассказал сон, приснившийся ему накануне встречи с врачом.

Сон 7:4 июля, ПЕРВЫЙ ГОД
Я нес яйца. Я решил, что они, вероятно, недоброкачественные, и поэтому все яйца выбросил. Тогда меня охватило чувство паники, так как не осталось ни одного яйца. Я вернулся на главный склад, и человек дал мне полдюжины яиц. Это было все, что у него оставалось. Я открыл коробку. Сверху они были усеяны чем-то темным, напоминающим запятые.

Я спросила: «Напоминающим что?..» И Джеймс закончил предложение — «утробные плоды». Он, по-видимому, был доволен и удивлен этим пониманием. Думаю, что мы оба избегали другой мысли — все яйца были инфицированы чем-то темным, подобным раку, который разрастался в них.
В то время у меня возникли следующие мысли. Я нес яйца. Я решил, что они, вероятно, недоброкачественные, и поэтому все яйца выбросил. Быть может, это имело сходство с жизнью Джеймса, значительная часть которой была проведена в состоянии депрессии и с мыслями о самоубийстве. Эту часть жизни он и отбросил. Затем был поставлен диагноз, и Джеймс осознал, что жизни у него, возможно, больше не осталось, поэтому его охватило чувство паники и желание жить. Я вернулся на главный склад, и человек дал мне полдюжины яиц. Человек на главном складе мог быть врачом в больнице, которая дала ему не шесть яиц, а шесть месяцев жизни. Сверху они были у сеяны чем-то темным, напоминающим запятые. Яйца, возможно, были утробными плодами, указывавшими на потенциал, но они также могли оказаться инфицированными раком.

ПРЕДСТОЯЩИЙ ПЕРЕРЫВ
Когда пациент тяжело болен, перерывы в анализе могут оказывать на него отрицательное воздействие. Так было и в случае с Джеймсом, поскольку летний перерыв обострил его депрессию. Время, прошедшее с апреля, было относительно положительным, так как сновидения указывали на психологический прогресс. Однако по мере приближения перерыва Джеймсом начала овладевать депрессия, и он стал проводить большую часть времени в постели.
Поначалу я не связывала это с предстоящим перерывом, но, судя по внешнему виду Джеймса, он не заботился о себе. Он отзывался о депрессии как о приступе болезни, сетовал на свою неспособность получить работу и заплатить за аналитические сессии после августа. Когда Джеймса спросили в больнице о том, кто его поддерживает, он понял, что, кроме лечащего врача и меня, у него никого не было. Таким образом, за чувством безысходности, охватившим Джеймса, по-видимому, скрывалось беспокойство по поводу моего предстоящего отпуска.
Джеймс стал размышлять о том, что и он, и его мать сильно переживали, когда его отправили в школу, однако он не мог ей этого простить. Сказав об этом, Джеймс неожиданно сильно опечалился. Предстоящий перерыв, по-видимому, напомнил ему об отправке в школу; каждый новый семестр означал для него новый период отверженности. Джеймс вспомнил, как он болел, стремясь привлечь внимание родителей, и с перекошенным лицом сказал, что рак прогрессирует в тех случаях, когда отсутствуют другие болезни. Затем он вспомнил сон.

Сон 8: 8 июля, ПЕРВЫЙ ГОД
Прошлой ночью я проснулся из-за серьезного скандала с матерью.

Этот сон был предвестником следующего обсуждения, на котором ярость и деструктивность Джеймса почти полностью обратились на анализ. Нападки на анализ, предшествовавшие перерыву в сессиях, свидетельствовали о том, что Джеймса раздражала не только мать.
Темой этих нападок была плата за аналитические сессии. Она была не только реальной проблемой, но и удобной причиной для нападок на анализ/меня. У Джеймса кончались деньги, и он был очень подавлен. Он отказывался выслушивать предлагаемые мною интерпретации его раздражения и беспокойства по поводу перерыва. Инсайт его не интересовал; он был на грани отчаяния. Если он придет на сессию в августе, то не сможет ее оплатить. На другой встрече, будучи менее разраженным, Джеймс сказал, что даже тогда, когда средства у него иссякнут, он найдет выход из положения. Джеймс проверял границы терапевтических отношений. Я предложила ему отчислять за сессии проценты от его дохода. Несколько дней Джеймс оставался непреклонным, говоря, что наши отношения обретут иную основу, потому что он будет в долгу передо мной, а ему не нравилось «жить за чей-либо счет», кроме своих родителей. Затем он посчитал, что будет заниматься со мною в долг до тех пор, пока не сможет оплатить его, и сказал, что высоко ценил наши встречи, даже когда они проводились «ради болтовни». Это был лишь один из способов принизить ценность психотерапии: это просто болтовня. На бессознательном уровне Джеймс старался найти возможность покинуть меня, чтобы избежать боли расставания.
В период, когда Джеймс испытывал повышенное раздражение, он думал о том, что рак вернулся, и ставил под сомнение возможность его побороть. Джеймс, казалось, бессознательно показывал мне, что он обычно заболевал, когда хотел остаться дома. Затем, узнав у врача, что состояние его вполне удовлетворительное, Джеймс подумал, что его недомогание было психосоматическим, но не из-за моего, как я считала, предстоящего отсутствия, а потому что, почувствовав себя лучше, он должен был найти работу. На последней встрече перед перерывом он сказал, что это последняя сессия, так как у него кончились деньги. Предыдущей ночью Джеймс позвонил Самаритянам. Насколько я понимаю, он хотел убедиться в возможности обратиться к ним в мое отсутствие. В моей интерпретации его беспокойство и недовольство мною питались желанием найти повод, чтобы покинуть меня во избежание боли расставания. Я отказалась признать эту встречу последней. Джеймс сказал, что врач X (его терапевт) ему надоела, так как ее никогда не было на месте, когда он нуждался в ней. Я высказала предположение, что ему было легче признаться в том, что ему надоела она, а не я. Он ответил уклончиво, заметив, что наши отношения были только торговой сделкой. А затем несколько более уверенно добавил: «Я думаю о самоубийстве. На этот раз дело действительно безнадежно. Поэтому я и позвонил Самаритянам». Когда я прокомментировала тот факт, что он позвонил им, а не мне, он сказал: «Какой смысл вам звонить? Вы не отпустите меня, если я захочу прекратить встречи и действительно покончить с собой». Я признала, что предстоящий перерыв в анализе вызывал у него беспокойство и что он чувствовал себя связанным со мной своей потребностью во мне. Затем я напомнила ему, что мы договорились встречаться до конца сентября и он будет платить столько, сколько сможет.
Таким образом, как показали сновидения Джеймса, в конце определенного периода психологического развития анализ натолкнулся на главное препятствие — перерыв в сессиях. Потребность Джеймса в зависимости, вызванная этим периодом положительного переноса, теперь стала невыносимой. Его чрезмерно деструктивные побуждения часто одерживали верх над созидательными. Так часто бывает в случае регрессии. Она приводит к инфантильной зависимости, порождающей смятение и причиняющей сильное страдание, особенно при приближении перерывов в анализе.

В предыдущей главе мы видели, как по мере углубления эротического переноса нарастала интенсивность вовлечения Джеймса в анализ. Перенос, проявившись вначале в сновидениях, стал втягивать анализанда и аналитика в сферу более близких отношений. В этой главе обсуждается теория, легшая в основу моего понимания этого процесса.
В 1995 г. я опубликовала большой обзор литературы по проблемам переноса и контрпереноса, возникших между мужчиной-пациентом и женщиной-аналитиком. Цель обзора заключалась в исследовании характера вовлечения, испытанного мною при работе с мужчинами, подобными Джеймсу, в случае которого глубоко эротический перенос доминировал с самого начала анализа. В то время часто отмечалось, что, несмотря на большое количество публикаций по проблемам эротического переноса в работе мужчин-аналитиков с женщинами-пациентками, существовало относительно мало сообщений о длительных эротических переносах у мужчин-пациентов. Предполагалось даже, что мужчины-пациенты не формируют эротические переносы. Это противоречило опыту моей работы, и поэтому я просмотрела существующую литературу. В процессе изучения этой литературы выяснилось, что некоторые авторы-женщины отметили этот же недостаток и каждая из них внесла свою лепту в исследование проблемы работы женщин-аналитиков с мужчинами (Tower, 1956; Капле, 1979; Kulish, 1984; Guttman, 1984; Chasseguet-Smirgel, 1984; Gold-berger and Evans, 1985; Spector Person, 1985). С тех пор по этой проблеме было опубликовано небольшое, но значимое количество работ, включая работы Шаверен и Ковингтон (Schaverien, 1995; Covington, 1996). Тем не менее остается непреложным тот факт, что до сих пор опубликовано относительно мало работ по проблеме длительных эротических переносов в случае пациентов-мужчин. Психология мужчин не исследовалась ни мужчинами-аналитиками, ни женщинами-аналитиками так широко, как психология женщин. Хотя некоторые авторы и рассматривали эту тему (Jukes, 1993; Mitchell, 2000), определенные психологические вопросы и проблемы переноса, с которыми сталкиваются мужчины, заслуживают дальнейшего исследования. Таким образом, наряду с воздействием постановки диагноза тяжелой болезни на терапевтическую связь, я собираюсь рассмотреть здесь темы, которые возникают при лечении мужчин женщиной-аналитиком. Я не буду приводить свой обзор литературы (Schaverien, 1995, 1996), но обобщу и уточню данные, имеющие отношение к рассказу о моем странствии с Джеймсом. Вначале я коротко остановлюсь на истории эротического переноса.
ПЕРЕНОС
Известно, что фрейдовское понимание переноса исходит из его наблюдения, что женщины, в частности, склонны влюбляться в своих мужчин-аналитиков. Хотя эта склонность вначале рассматривалась как проблема, Фрейд скоро понял, что здесь имела место регрессия к более раннему состоянию, которая позволила обнаружить первопричину невроза. Он написал, что форма эротической жизни, сформировавшаяся в ранние годы, оказывает влияние на цели и объекты любви в последующей жизни. Если потребность какого-либо человека в любви не была удовлетворена, то он подходит к каждому новому человеку, встречающемуся на его пути, с либидинозными антиципирующими намерениями (Freud, 1912, р. 100). Таким образом, Фрейд стал рассматривать «любовь в переносе» как главную опорную точку в лечении (Freud, 1915). Он подчеркивал важность воздержания и рекомендовал не потакать желаниям пациента, а поддерживать их дальнейшее существование. Это порождает борьбу, которая позволяет осознать бессознательные побуждения. Задача анализа при переносе заключается не в действии, а в понимании (Freud, 1912, р. 100). Потакание желанию лишь «повторяет то, что необходимо вспомнить» (Freud, 1915, p. 166). Таким образом, на этой ранней стадии Фрейд активно возражал против отреагирования. Задача аналитика как раз заключается в том, чтобы, несмотря на требования пациента, сохранять объективную позицию.
Гринсон (Greenson, 1967) вслед за Фрейдом делил терапевтическую связь на три условные составные части: реальную связь, терапевтический альянс и перенос. Конечно, эти части не фиксированы, но они дают имагинальную структуру для понимания терапевтической связи.
Реальная связь— это реальные взаимоотношения между пациентом и аналитиком. Она включает реальные взаимодействия — такие, как обсуждение гонорара, продолжительности сессий и рамок терапии. На начальной стадии происходит встреча двух людей, каждый из которых признает автономность другого. При этом неизбежно отмечаются некоторые реальные особенности другого человека, такие, как пол, возраст и стиль поведения. В случае тяжелого заболевания анализанда реальная связь неизбежно становится более значимой, чем обычно.
Терапевтический альянс представляет союз, который заключается при начальной встрече и развивается при последующей совместной работе. Здесь имеет место негласное соглашение о том, что анализанд отчасти в союзе с аналитиком будет размышлять о возникающих эмоциях и различных формах поведения. Для того чтобы анализанд мог оставаться наблюдателем в процессе вовлечения его в перенос, необходимо психологическое расщепление.
Перенос имеет место во всех терапевтических взаимодействиях. Типичной особенностью переноса является его амбивалентность, и поэтому при доминировании любой эмоции присутствует ее противоположность, но на бессознательном уровне. Если, к примеру, имеет место сильнейший положительный перенос, то отрицательный перенос также будет иметь место, но на бессознательном уровне. Точно так же отрицательный перенос будет маскировать бессознательный положительный перенос. Обстановка и пристальное внимание аналитика порождают регрессию. В переносе реактивируются переживания ранней жизни, которые были интернализированы и поэтому продолжают оказывать влияние на формирование отношений. Аффект, связанный с первоначальным переживанием, «оживает» и вновь переживается как внешний. Это сбивает с толку, и анализанд испытывает «беспокойство, напряжение, страдания и потребность в любви» (Backer, 1974, р. 73). Но у психоаналитического процесса есть и другая сторона: «он объединяет обособленное, соединяет разъединенное и, таким образом, по существу, выражает эрос» (там же).
Проблемы могут возникнуть в том случае, когда реальная связь под воздействием переноса становится неясной. Это состояние может быть временным, доступным для интерпретации, но при его предельном выражении может сформироваться мнимый перенос с соответствующей утратой терапевтического альянса. Несостоятельность символической функции позволяет понять «виртуальную» природу («as if» nature) терапевтической связи. В случае непонимания такой природы утрачивается обучающий потенциал переноса (Blum, 1973). Эротический перенос тогда может привести к сексуальному возбуждению, пациент перестает воспринимать интерпретации, и возникает настойчивое требование взаимности. В 1960-е годы Грин-сон заметил, что все известные ему случаи эротизированного переноса связаны с женщинами, аналитиками которых были мужчины (Greenson, 1967, р. 339), но за прошедшее с тех пор время выяснилось, что такие переносы встречаются во всех тендерных комбинациях (Goldberger and Evans, 1985; Spector Person, 1985; Lester, 1990). Хотя некоторые авторы не проводят различие между эротическим и эротизированным переносом (Wry and Welles, 1994, p. 45), я считаю это различие значимым, так как при эротизации требование удовлетворения может стать более настойчивым и навязчивым и подавить опосредующую функцию терапевтического альянса. Эротический перенос может быть одной из защитных реакций, противодействующих его осознанию, но он отличается от крайнего проявления эротизации, которая может привести к трудно разрешимой ситуации или психотическому срыву. Это различие весьма значимо: у Джеймса, например, формировался интенсивный эротический перенос, но он всегда был доступен для интерпретации.

ЭРОТИЧЕСКИЙ ПЕРЕНОС

Расхождения во взглядах Фрейда и Юнга на роль сексуальности в развитии человека хорошо документированы. Для Фрейда значение эроса в переносе заключалось в том, что эрос уводил к реальному детству и инцестуозным желаниям эдиповой стадии. Юнг связывал эрос с более широким культурным контекстом. Он считал, что инцестуозные желания в переносе указывают на необходимость возвращения к более раннему психологическому состоянию для дальнейшего нового роста (Jung, 1956). Поэтому регрессия в переносе имеет «значение и цель» (Jung, 1959a, р. 74). Сама природа бессознательного означает, что оно недоступно без помощи «другого», и именно аналитик сохраняет сознательную установку, к которой стремится пациент. Таким образом между анализандом и аналитиком устанавливается временная связь, и поэтому сексуальное желание в переносе символизирует формы отношений. Кажущаяся инфантильной эротическая связь мотивирована стремлением к индивидуации, обретению состояния сознательности (Jung, 1956, р. 7-16).
Юнговское понимание динамики переноса-контрпереноса (Jung, 1946) базировалось на сведениях, почерпнутых из алхимии. Алхимия, несмотря на кажущиеся загадочными источники ее возникновения, дает полезное средство для понимания влечения, возникающего в случаях, подобных случаю Джеймса. Юнг понял, что духовной аналогией поисков алхимика — стремления превратить неблагородные металлы в золото—является вовлечение в перенос-контрперенос. В перегонном кубе алхимика химические элементы соединялись мощным химическим притяжением, которое связывало их вместе и трансформировало каждый из них. Хотя эта метафора преимущественно гетеросексуальна, она применима ко всем тендерным комбинациям. Бессознательные элементы психики пациента объединяются с бессознательными элементами психики аналитика, и тогда между этой парой образуется глубоко личная связь. (Более подробное обсуждение см. Schaverien, 1998; Young-Eisen-drath, 1997, 1999). Получившаяся бессознательная смесь может оказаться непреодолимой. Так бывает не всегда, но если это все-таки происходит, аналитик может на некоторое время попасть под влияние материала пациента и оказаться вовлеченным в бессознательную инцестуозную динамику. Тогда этот процесс глубоко затягивает обоих лиц.

РАЗВИТИЕ РЕБЕНКА И САМОСТЬ
Регрессия в условиях переноса пробуждает самые ранние интимные связи жизни, и поэтому диада мать-ребенок стала доминирующей метафорой в психоанализе. Эту самую раннюю эротическую привязанность и первую родственную связь по-разному описывали различные психоаналитики. Каждый автор вносил свой вклад в понимание пути развития ребенка от полной зависимости в раннем детстве через различные стадии проявления интереса к миру до автономной идентичности в зрелом возрасте (Freud, A., 1965; Klein, 1975a, b, 1980; Bowlby, 1974, 1980а, b;Fordham, 1976; Mahler etal., 1975; Winnicott, 1971, 1965, 1958). Если возникает какая-либо неполадка в модели раннего развития, она обнаруживается в процессе анализа в модели, воспроизводимой в переносе.
Юнг не разрабатывал теорию развития ребенка; его интересовали не реальные дети, а характерные для детства состояния сознания у взрослых пациентов (Jung, 1930, р. 392). Однако Фордем развил юнгианский подход, который определяет самость как основный смысл бытия и характеризуется использованием строчной «с» в ее написании, в отличие от базирующейся на Эго Самости (Astor, 1995). В его время доминировала установка, что ребенок испытывает множество недифференцированных ощущений и, пока мать или кормилица их не организует, не начинает формировать ощущение самости. Фордем (Fordham, 1976) поставил ребенка в более активную позицию, предположив, что если ядро самости присутствует у взрослого человека, то оно должно присутствовать там изначально. В противовес доминирующей точке зрения Фордем заметил, что реакцию матери вызывает именно ребенок. Ребенок является интегрированным существом, которое деинтегрируется из своей самости, побуждая окружение давать ему то, в чем он нуждается. При достижении достаточного уровня побуждения ребенок засыпает и таким образом интегрируется, возвращаясь к своей самости, чтобы ассимилировать впечатления, полученные в бодрствующем состоянии (Fordham, 1985).
Фордем, как и Винникотт (Winnicott, 1971), считал, что ребенок тонко улавливает настроение матери и адаптируется к нему, и поэтому, не получая того, что он требует, например когда мать находится в подавленном состоянии или озабочена чем-либо, адаптируется и старается ей угодить. Таким образом, ребенок, по Фордему, является не пассивным получателем, а полноправным участником взаимодействия матери и ребенка. Эта работа внесла существенный вклад в теорию развития и была новаторской в сфере аналитической мысли. Она имеет несколько общих черт с работой Винникотта и Кляйн, но в то же время отражает, бесспорно, юнгианскую позицию. Теория межсубъективности признает, что мать и ребенок являются двумя индивидами, изначально участвующими во взаимоотношениях (Stern, 1985; Benjamin, 1988). Это относится и к случаю Джеймса, так как в ранние годы, живя с матерью, которая, по-видимому, находилась в угнетенном состоянии, он научился адаптироваться, а не выражать свои потребности. Эта модель поведения оказывала влияние на его отношения с женщинами в течение всей жизни.

РЕГРЕССИЯ И МУЖЧИНА-ПАЦИЕНТ
Дисбаланс сил в терапевтических взаимоотношениях вызывает воспоминание о прошлых отношениях, особенно тех, которые существовали в раннем детстве. Кажущийся парадокс имеет место в тех случаях, когда аналитик — женщина, а пациент — мужчина. Женщины как матери могущественны в ранние годы жизни ребенка. Именно мать или кормилица является первым объектом желания. Именно на ней сосредоточены амбивалентные эмоции, связанные с зависимостью. Мужчина прилагает огромные усилия, чтобы утвердиться отдельно от своей матери. Поэтому при включении в терапевтический процесс с участием женщины-аналитика у него могут проявиться конфликтные чувства, связанные с тендерной принадлежностью и властью. Испытывая бессознательный благоговейный страх перед ощущаемой властью аналитика, он может отчаянно защищаться от любой формы зависимого переноса. Таким образом, возвращение аффекта, связанного с матерью детских лет, может пробудить эрос, но в зрелом возрасте это порождает смятение.
Парадоксальным является случай, когда эротический перенос пациента вызывает у него регрессивную тоску по матери. Ранний материал — связь ребенка — может пробудить у него влечение к идеализированному состоянию единства с заботливой «доброй матерью», существующей в его фантазиях. В то же время сложная смесь влечения и отвращения, испытываемых взрослым человеком к этому образу, может породить цепочку отрицательных эмоций, озадачивающих и унизительных. Сексуальные темы могут смешиваться с материалом доэдиповой стадии. Несомненно, материнские образы часто содержат сексуальный элемент, а откровенно сексуальные образы могут быть связаны с материнским элементом (Guttman, 1984). Исследование Нойманна (Neumann, 1955) позволило представить «Великую мать» как архетипическую констелляцию огромных размеров, вызванную, возможно, регрессивным переносом.
Идеализация, которая часто встречается в переносе пациента, работающего с женщиной-аналитиком, может быть защитной реакцией против упомянутой выше смеси. Впервые на это обстоятельство обратила внимание Хорни (Ногпеу, 1932) в своей статье «Благоговейный страх перед женщинами» (The dread of women). Оспаривая фрейдовскую точку зрения, что беспокойство по поводу кастрации является основным страхом пациента, Хорни высказала предположение, что идеализация женского скрывает бессознательный страх перед женщинами, в частности, страх перед вагиной, и особенно это проявляется в анализе с участием женщины. Ужас мальчика, что женщина «обладает органом, обеспечивающим доступ к ее телу», вызывает у него бессознательный страх, что он может оказаться засосанным в лоно и таким образом быть полностью уничтоженным. Следовательно, «тоска по матери ассоциируется у него со страхом смерти» (Chasseguet-Smirgel, 1984b, p. 171).
Нечто подобное испытывают и пациентки, но обычно в менее пугающей для них форме, так как женское не является для них «другим», как для мужчин (Chodorow, 1978, р. 182). Развитие отдельной мужской идентичности носит проблематический характер для мальчика, и в подростковом возрасте существует период, когда женское отвергается с последующим отказом от связи с ним (там же, р. 174). В процессе разработки некоторых из этих идей Рай и Веллес (Wry and Welles, 1994) проанализировали «материнский эротический перенос» во всех его ужасающих и чарующих проявлениях. Они наглядно показали, что материнский перенос может не только быть либидинозным и агрессивным, он может содействовать генитальной сексуальности (там же, р. 35).
Традиционно в аналитической теории считается, что именно отец облегчает переход к мужской идентичности. Выполнение этой отцовской функции облегчается в анализе благодаря ограничивающему характеру данного предприятия. Женщина-терапевт, сохраняя границы и структуру аналитического процесса, может стимулировать отцовский перенос. Очень важно, чтобы аналитик избегал избыточной фиксированности на своей тендерной принадлежности и сексуальности. Слишком жесткое представление аналитика о самом себе может ограничивать его интерпретации женской сферой и удерживать анализанда в зависимом положении. В случае блокирования эрос может проявиться с огромной силой. Высвобождаясь в аналитическом контексте во всем многообразии его обликов, эрос может вызвать кажущиеся неуместными возбуждения, которые нарушат постижимые пределы тендерной принадлежности и сексуальности. У аналитика это может вызвать сильную тревогу.
Хотя требования к аналитику и связаны с ранними переживаниями, я считаю, что ограничение интерпретаций исключительно сферой материнского может привести к отрицанию сексуальности взрослого человека. Однако з момент инфантильного переноса может наступить осознание реальной связи и того обстоятельства, что аналитическую пару составляют взрослый мужчина и взрослая женщина. Поэтому, добиваясь удовлетворения предгенитальных желаний, анализанд может испытывать характерные для взрослого человека сексуальные чувства и телесные ощущения. Возникший в детстве паттерн близости теперь воспринимается как желание. При этом могут возникать провоцирующие и сексуально мощные образы аналитика, которые в свою очередь могут вызывать у пациента-мужчины страх перед потенциальным насильником в нем самом. Он не только требует, но и боится отклика аналитика на его сексуальные желания, и боится потери контроля над самим собой. Поэтому допущение того, что взрослый пациент хочет сексуальной близости, необходимо делать при появлении возможности выразить регрессию.

КОНТРПЕРЕНОС И СЕКСУАЛЬНОСТЬ
При активизации столь сильного материала аналитик и пациент должны найти возможность дистанцироваться от пробудившихся чувств, но без их искоренения. Понимание символической природы переноса может вызвать чувство облегчения; оно помогает пациенту, если тело аналитика понимается им как связанное с ранними стадиями его развития. Такое понимание может помочь и аналитику, но при использовании его в качестве средства избегания могут возникнуть определенные проблемы. При слишком быстром обращении к концептуальному пониманию без полного выражения реальности реляционных последствий пациент может почувствовать, что его эмоции являются запретными. Это осложняется в тех случаях, когда женщина-аналитик считает, что лучше оставаться в пределах материнского, чем открыто признавать откровенно сексуальное.
Более того, сексуальность и насилие могут отвергаться как пациентом, так и аналитиком (Guttman, 1984). Этот материал может оказаться особенно трудным для женщины-аналитика, так как он делает ее тело предметом обсуждения на аналитических сессиях, и тогда она может бессознательно противиться его осознанию. Смущенный или испуганный аналитик неохотно обсуждает такой материал. Аналитик-женщина испытывает дискомфорт, когда ее считают соблазнительной, и бессознательно отрицает свой сексуальный интерес или возбуждение. Упомянутая выше идеализация может показаться более предпочтительной, чем открытое обсуждение образов женщин как сексуально активных или порочных. Эти образы могут искусно маскироваться и поначалу проявляться только в замечаниях, сделанных вскользь, или в случайных пренебрежительных замечаниях о женщинах вне рамок анализа. Этот материал становится осознанным только при внимательном рассмотрении переноса. Тогда задача заключается в такой интерпретации материала, которая позволяет выразить отрицательный эротический перенос.
Контрперенос поначалу рассматривался как неустра-ненный перенос аналитика на анализанда, подлежащий устранению последующим анализом аналитика. Теперь же контрперенос обычно рассматривается как реакция аналитика на аналитическую ситуацию в целом. О переносе как суммарной реакции писали в основном (но не исключительно) женщины [Хейман (Heimann, 1949) и Литтл (Little, 1950)]. Гутман (Guttman, 1949) высказала предположение, что женщины-аналитики более склонны открыто признавать свои контрпереносы, тогда как мужчины охотнее концентрируются на переносе. Хотя это предположение, возможно, и было справедливым в раннем периоде, сейчас оно подвергается сомнению, так как в последние годы некоторые мужчины открыто признались в своих переживаниях эротического контрпереноса (Samuels, 1985a; Rutter, 1989; Sedgwick, 1994; Mann, 1997; Bonasia, 2001).
Эротическое не просто касается любви, как мы увидим, а любовь — это не однозначное чувство. Ламберт (Lambert, 1981) проводит различие между платонической любовью, страстью и сексуальной любовью. Все эти чувства могут пробуждаться анализом и переживаться в нем. В социальных взаимодействиях любовь обычно пробуждает любовь, а ненависть вызывает ненависть. Точно так же происходит и в анализе, но здесь задача заключается в том, чтобы наблюдать, а не воздействовать на чувства. Этот Закон Талиона (от лат. talio — возмездие, равное по силе преступлению) означает, что положительный перенос должен вызывать положительный контрперенос, а отрицательный перенос — отрицательный (Racker, 1974, р. 137). Бессознательная установка в условиях переноса приписывается аналитику, и поэтому сознательная установка может маскировать бессознательную. В предельном случае это проявляется как проективная идентификация, посредством которой чувства пациента так эффективно отсекаются и проецируются, что аналитик переживает их как свои собственные (Klein, 1946).
Даже в этих условиях существуют моменты, когда между аналитиком и анализандом возникает подлинное чувство привязанности. Тауэр (Tower, 1956) заметил, что это чувство, по-видимому, способствует положительному исходу. Соединяя это положение с теорией развития, Сирлз (Sear-les, 1959) отмечает, что на эдиповой стадии родитель ощущает своего ребенка как потенциального партнера. Точно так же и в анализе аналитик, подобно родителю, отвергает свои инцестуозные желания (там же, р. 289). Сэмуэлс (Samuels, 2001) развил эту точку зрения, предположив, что здоровая форма эротической игры между родителем и ребенком, особенно ребенком противоположного пола, имеет существенное значение для их ощущения себя как желанных.
В анализе бывают случаи, когда между аналитиком и анализандом возникает подлинное сексуальное влечение, и мы уже убедились в том, что истоки такого чувства достаточно сложны. Даже в этих условиях несомненную пользу анализанду может принести ощущение, что он привлекателен для своего аналитика. Поэтому осознанное влечение аналитика к своему пациенту может помочь последнему испытать чувство собственного достоинства и выразить чувства, которые в иных условиях он с трудом мог бы выразить (Guttman, 1984). Если подобные чувства не осознанны, они передаются невербальными средствами — мимикой и жестами. Таким образом, как и при работе с другим материалом, аналитик должен внимательно относиться к воздействиям такого переноса, независимо от половой принадлежности или ориентации. Женщины-аналитики могут в целях защиты или даже с превышением полномочий сводить все испытываемые пациентом желания к остаточному материалу раннего детства; взрослому человеку это может показаться оскорбительным.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В этой главе рассматривалась только одна тендерная диада, но ни одна из форм переноса не отличается тендерным своеобразием. На медицинском и культурном уровне старые тендерные определенности утратили доминирующую роль, и преимущественно гетеросексуальная модель переноса уступает место более гибкому подходу. Теперь принято считать, что гомоэротические элементы разыгрываются в одно- или кросс-тендерных парах независимо от доминирующей сексуальной ориентации участников. Тем не менее остается непреложным тот факт, что до сих пор немногие мужчины открыто написали о гомоэротическом пробуждении при работе со своими пациентами-мужчинами (Mann, 1997, р. 116). Осознание такого пробуждения, возможно, блокируется мужчинами с гетеросексуальной и гомосексуальной ориентацией как неприемлемое для превалирующей — гетеросексуальной — мужской идентичности. Хотя упомянутые в первой главе Боснак (Bosnak, 1989) и Ли (Lee, 1996) не предлагают каких-либо теоретических высказываний по этому вопросу, они оба описывают длительные эротические переносы, возникшие в работе со своими неизлечимо больными пациентами.
Перенос требует имагинативной способности со стороны аналитика. Для наблюдения за постоянно меняющейся природой переноса необходим гибкий подход к тендерной идентичности и сексуальности. Поэтому вместо тендерной определенности в клинической практике можно с пользой применять то, что Сэмуэлс (Samuels, 2001) называет здоровой формой тендерной путаницы. Из следующих глав, по мере изложения клинического материала, станет ясно, что аналитика можно рассматривать в различных ипостасях. Многие проявления эроса в процессе анализа не остаются неизменными. Проблема, как это выяснится в следующей главе, заключается в том, чтобы продолжать анализ с целью раскрытия его постепенно развивающихся и многогранных значений.
Как уже отмечалось, одна из задач этой книги заключается в том, чтобы проанализировать продолжительный эротический перенос у пациента, работающего с женщиной-аналитиком. Мы видели, что, несмотря на большое число работ по проблемам эротического переноса у женщин на мужчин-аналитиков, работы по проблемам продолжительного эротического переноса у пациентов-мужчин встречаются очень редко. В моей книге «Желание и женщина-терапевт» (Desire and Female Therapist) я задала вопрос, почему женщины-терапевты, работающие с мужчинами-пациентами, написали относительно мало работ по проблемам эротического переноса, и высказала следующее предположение:
Пациенты, возможно, прекращают консультации до начала или в начале переноса. Кроме того, женщины-терапевты, по-видимому, считают более приемлемым оставаться в рамках материнского, чем открыто рассматривать сексуальный перенос (там же, р. 24).
В статье «Мужчины, которые слишком быстро бросают терапию» («Men who leave too soon», 1997) я еще глубже развила эту тему и высказала предположение, что одной из причин, почему пациенты слишком быстро бросают терапию, является путаница между различными проявлениями эротического. Во всех эротических переносах происходит смешение детских и взрослых аспектов сексуальности. Это смешение может привести мужчину в замешательство, так как он не знает, как следует относиться к ощущению неуместного возбуждения по отношению к авторитетной женской фигуре, и тогда во избежание навязчивых мучений, вызываемых этим ощущением, он может бросить терапию. Феминистки убедительно показали, что под давлением социальных и культурных условностей психологическое развитие мальчиков и девочек обычно идет в разных направлениях. Для того чтобы утвердить свое отличие, мальчики должны отсечь свою первичную идентификацию с матерью и сформировать отдельную мужскую идентичность. Поэтому интимность может рассматриваться как угроза их мужественности, способная вовлечь их в материнскую сферу. Девочки тоже должны отделиться от первичной идентификации со своей матерью, но затем им приходится вновь идентифицироваться с материнским началом. Их схожесть с матерью означает, что они с большей вероятностью склонны бояться подобного разделения (Chodorow, 1978; Gilligan, 1982; Eichenbaum and Orbach, 1983; Olivier, 1989).
Как уже отмечалось, во избежание возможной близости некоторые пациенты бросают терапию с женщинами-аналитиками либо до начала формирования эротического переноса, либо в момент возрастания его интенсивности. На этой стадии анализа, после возвращения из летнего отпуска, Джеймс был очень близок к тому, чтобы стать «одним из тех мужчин, которые слишком быстро бросают терапию» (Schaverien, 1997).
Когда потрясение от поставленного диагноза несколько ослабло, центр нашей работы сместился от рака и вернулся к изначально представленной проблеме. В первые недели после летнего перерыва в сессиях стал более очевиден конфликт между противоборствующими силами в психике Джеймса. В рамках аналитического процесса сильно активизировались любовь и ненависть, креативные и деструктивные аспекты его личности. Его желание любить и быть любимым — стремление участвовать в жизни — часто подавлялось влечением к мести и связанным с ним желанием умереть. В процессе воспроизведения, разыгрывания и отреа-гирования в рамках переноса актуализировались резкие колебания между этими чувствами. Сформировалась определенная закономерность: если на одной сессии Джеймс чувствовал себя хорошо, то на другой — ужасно. Если он какое-то время испытывал чувство любви, то вскоре его охватывало чувство ненависти. Его потребность в мести часто приводила к мыслям о самоубийстве, отчасти вызванным воображаемым воздействием, которое оно окажет на своих родителей или на меня. В конечном счете эта закономерность стала настолько очевидной, что Джеймс больше не мог ее не замечать, и в результате сознательное понимание стало постепенно замещать бессознательное отреагирование. Желание Джеймса наказать других своим самоубийством противоречило его растущим надеждам на анализ, а следовательно, и на самого себя.
Становилось все более очевидным, что депрессия и оторванность от других людей, побудившие Джеймса обратиться к анализу, не покидали его с детства. Интенсивный перенос, характерный для этого случая, позволил обнаружить цель эроса в анализе — установление связи. Перенос привел также и к острому кризису, который чуть было не ознаменовался прекращением сессий. Без сильной эротической связи, установленной до перерыва в сессиях, Джеймс почти наверняка бросил бы терапию. Как ни парадоксально, но именно это и привело его к кризису. В рамках терапевтической связи сильно проявилось бессознательное побуждение Джеймса к сохранению привычной для него формы поведения — отказа от любого проекта, за который он брался в своей жизни. Однако — возможно, благодаря тому, что терапевтическая связь уже была установлена, — эту стадию удалось успешно пройти и сохранить анализ. Необычайно сильное вовлечение в контрперенос означало, что я выстояла в тот момент, когда гораздо легче было бы позволить Джеймсу бросить терапию. Для того чтобы передать, как проявилась эта форма и как она, в конечном счете, привела к углублению переноса, я расскажу — иногда дословно, — о сессиях, проведенных после первого летнего отпуска.
В начале сентября Джеймс находился в полном отчаянии. Его отпуск, проведенный с родителями, удался на славу. Однако при возвращении он вновь столкнулся со своим одиночеством. Это усилило контраст между удовольствием, испытываемым им в обществе других людей, и ощущением тщетности и депрессии, возникающем в одиночестве. Обсуждая эту тему, Джеймс, казалось, говорил мне, насколько бесполезным был анализ. Я напомнила ему, что до перерыва в сессиях он был очень недоволен мной, и высказала предположение, что он, возможно, все еще испытывал нечто подобное. Джеймс сразу же ответил, что был потрясен силой своего гнева — он показался ему «почти первобытным».
Это замечание свидетельствовало о том, что Джеймс был готов к интерпретации и нуждался в ней, так как она могла помочь ему разобраться в его путаных чувствах. Я сказала, что сила гнева и тот факт, что он назвал его первобытным, свидетельствовали о возможном повторении чувств, испытанных им в прошлом. Используя термин «перенос», я объяснила, что в рамках анализа иногда проявляются эмоции, отражающие чувства, испытанные в прошлом. Предстоящий перерыв в сессиях вызвал у него такое чувство, будто я покидала его, а также чувства, связанные с ранними расставаниями. Поразмыслив о моих словах, Джеймс, по-видимому, почувствовал облегчение и расслабился.
Джеймс обсудил проблему платы за сессии и объяснил, что ему пока трудно оплачивать анализ. Поскольку он не работал, его финансовое положение было непрочным. Оно останется таковым, пока не будет установлено его право на пособие по болезни. Перед этой сессией я уже думала об уступке, которую была готова предоставить ему. Поэтому после некоторого обсуждения сложившегося положения я предложила ему проводить сессии за половину платы до конца месяца, когда мы сможем пересмотреть его финансовое положение.
При нашей следующей встрече Джеймс сказал: «После последней сессии я подумал: она, конечно, заработала свои деньги. Что-то действительно изменилось, и тогда я задал себе вопрос, могу ли я позволить себе не приходить на наши встречи». Его поразили две вещи. Во-первых, он признался, что испытал ко мне сильный гнев, и назвал его первобытным. Во-вторых, это признание помогло ему разобраться в своих путаных чувствах. Джеймс испытывал все эти чувства ко мне и в то же время каким-то образом понимал, что они предназначались его матери. Это понимание было настолько сильным, что оказало на него физическое воздействие, и Джеймс ушел по-настоящему потрясенным. Было такое впечатление, будто земля ушла из-под его ног. Позже в тот вечер Джеймс смотрел по телевизору репортаж из района военных действий. Он не мог забыть увиденное, так что в ту ночь и в следующие две ночи ему приснились сны со сценами насилия. Джеймс не мог вспомнить эти сны во всех подробностях, но в одном из них на него обрушилось какое-то взорвавшееся здание. Он связал эти сны со своим гневом на мать. Его отношение к ней изменилось. Джеймс был раздражен, потому что не мог вспомнить, как она обнимала его в детстве, и еще потому, что она отправила его из дома, когда ему было всего четыре месяца. Он понял, что бессознательно всегда искал объект, на который мог бы направить чувства, испытываемые к матери. Это понимание навело его на воспоминание о подруге юности. Каким-то образом он всегда знал, что его чувства к подруге предназначались его матери, но раньше не мог этого понять. Я развила его мысль, отметив, что когда он находился с женщиной, то мальчик, желавший ласковых объятий, по-видимому, мешал мужчине, испытывавшему сексуальные чувства. По этой причине он воспринимал любовь как обязательство: как будто для того, чтобы быть любимым, он должен был что-то сделать.
После короткой паузы Джеймс сказал: «Что вы делаете, когда мечтаете о своем аналитике? Это самые близкие отношения, которые были у меня в жизни». Он признался, что причиной его отчаяния по поводу отсутствия денег была боязнь потерять меня. Потом он сказал: «Я привык к тому, что меня отвергают, и рядом со мной нет людей, которым я не безразличен. Но вы были рядом со мной, когда я заболел раком. А тут еще деньги. И все же вы не отпустили меня».
Я была глубоко тронута. К тому же это чувство было взаимным: меня влекло к нему. Но я не сказала этого, так как мои слова могли внушить ему надежду на невозможные отношения. Как отметил сам Джеймс, любовь и сексуальные чувства смешались. Моя любовь и влечение к Джеймсу были искренними, но в то же время отражали один из аспектов сложного контрпереноса. Особое право аналитика заключается в том, чтобы временно любить и быть любимым. Эту мысль выразила Кристева (Kristeva, 1983, р. 13), когда написала следующее: Аналитик изначально пребывает в сфере любви, и, забывая об этом, он обрекает себя на неудачу в аналитической работе. ...Аналитик занимает место Другого; он оказывается неким субъектом, который должен знать — и знает, — как любить, и, как следствие, становится в процессе исцеления главным возлюбленным и первоклассной жертвой.
В этот момент я заняла центральное место в жизни Джеймса. Любовь наших пациентов, выражаемая к нам, редко находит такой отклик, как было в данном случае. Но когда такое случается, ответное чувство может считаться одной из привилегий нашей работы. Однако все обстояло не так просто. Чувства, проявленные Джеймсом ко мне, относились также и к его прошлой жизни; они отражали один из аспектов переноса. Аналитическая ситуация действует как лаборатория, в которой могут проявляться способы пребывания пациента в близких отношениях. Аналитик выступает в роли партнера, и тогда начинается осознание этих форм взаимоотношений.
С учетом вышесказанного можно понять, почему в рамках терапевтических отношений происходят случаи сексуального насилия. Во внешнем мире мои чувства к Джеймсу, вероятно, очень быстро рассеялись бы. В реальной жизни мы не были бы партнерами, но это не снижало напряженности наших отношений. Когда чувства взаимны, женщина-аналитик должна быть непреклонной, ей нужна сильная поддержка, чтобы воспротивиться мощному влечению, затягивающему ее в мир пациента. Об этом влечении Юнг пишет в «Психологии переноса»:
Перенос... изменяет психологическую фигуру врача, хотя поначалу и незаметно для него. Он тоже оказывается во власти аффекта и с большим трудом отличает пациента от того, что овладело им и самим пациентом. Это приводит их обоих к прямой конфронтации с демоническими силами, затаившимися во мраке (Jung, 1946, par. 375).
Признание Джеймса в силе своей любви привело к возникновению противоположного чувства и конфронтации (описанной Юнгом) с теневыми сторонами его личности. В ретроспективе можно понять, что страх, порожденный осознанием своего гнева, поставил анализ на грань краха. Описывая сессии, последовавшие после этого открытия, я надеюсь показать одну из причин, по которым сексуальное отреагирование в терапии может быть весьма губительным. Перенос является повторением ранее подавленных и неудовлетворенных желаний, причем их проявление в настоящем оказывается мучительным. Для того чтобы установить различие, повторение скорее необходимо понимать, а не разыгрывать. Воздействие на эти деликатные чувства устраняет эротическое напряжение; оно может на короткое время принести удовлетворение, но приводит к разрушению развивающегося сознания. Воздействие на чувство любви, пробудившееся в анализе, помогает избежать боли первоначальной утраты, а также встречи с тенью. Противоположностью любви является ненависть, и она тоже сглаживается и сдерживается. При воздействии на один набор чувств не учитываются противоположные чувства. Так аналитик, превышая свои служебные полномочия, не смягчает страдания пациента и вновь приводит его к депрессии и бессознательности.
По этой причине ослабляется потенциал взаимоотношений вне рамок анализа. Воздержание — это жертва, которую оба партнера приносят в этой сфере деятельности ради осознания происходящего. Аналитик, с его бережным отношением к хрупкой природе постепенно зарождающегося понимания, скорее похож на родителя, который наслаждается красотой своего ребенка ради самой красоты, а не ради обладания ею. В конечном счете, аналитик, подобно родителю, отпускает от себя пациента, наслаждаясь его способностью к развитию отношений вне рамок анализа. Существенное значение для этого процесса имеет сохранение аналитических границ, даже при сильном побуждении к отреагированию. И только тогда анализ может стать креативным и трансформирующим. Эту мысль хорошо выразила Кристева (Kristeva, 1983, р. 30): «В процессе работы аналитик интерпретирует свое желание и любовь, и интерпретация позволяет ему дистанцироваться от неправильной позиции соблазнителя».
Темы любви и ненависти и проблемы, связанные с деньгами, обсуждались нами в течение следующих месяцев работы. Джеймс стал вновь испытывать сильную депрессию. Он не мог или не хотел есть в доме родителей, и поэтому не принимал пищи вовсе, проводя все время в постели. Джеймс думал, что если это будет продолжаться, родители откажутся от него, и тогда приедут социальные работники, чтобы отвезти его в психиатрическую лечебницу. Иногда по вечерам он выпивал бутылку вина и звонил по телефону друзьям. Это приносило ему временное облегчение, но на следующий день он просыпался в ужасном состоянии. Джеймс сказал, что он столкнулся со старой проблемой в своей жизни, существующей еще до заболевания раком, — жить или умереть.
Поведение Джеймса, по-видимому, выражало его злость по отношению к родителям. Он хотел, чтобы родители заботились о нем как о маленьком мальчике, но они не могли дать ему то, в чем он нуждался. Я сказала ему, что такое же чувство он испытывал и ко мне, так как я тоже не предлагала ему того, что ему было нужно, и была свидетельницей его саморазрушительного поведения. Джеймс ответил: «У нас осталось только три четверга и два понедельника». Похоже, он считал дни, оставшиеся до наступления согласованного нами срока пересмотра его финансового положения. Джеймс предполагал, что сессии закончатся, так как он не мог представить себе возможность заключения соглашения, которое было бы приемлемым для нас обоих. Это привело к кризису, который мог положить конец анализу.
Джеймс продолжал приходить на сессии два раза в неделю, но однажды за два часа до встречи позвонил мне по телефону, чтобы сообщить, что хочет прекратить терапию и поэтому не придет. Я отказалась обсуждать по телефону эту проблему и предложила ему прийти в назначенное время, чтобы обсудить все при личной встрече. Джеймс был непреклонен; он решил «отделаться от старых вещей», и аналитические сессии относились к числу таких вещей, так как оставалось только пять встреч. Я не нашла в себе сил, чтобы возразить ему, но сказала, что зарезервировала для него сессии до конца сентября. Тогда он, как бы провоцируя (даже очаровывая) меня, спросил: «Как бы вы попрощались со своим терапевтом?» Я отметила, что как раз по этой причине он должен прийти и обсудить все лично, и напомнила ему, что совсем недавно он сказал, что «не может позволить себе не приходить на сессии». Джеймс был непреклонен и прервал разговор.
У меня возникло ужасное ощущение — я чувствовала себя покинутой. Это была сложная реакция контрпереноса, это была моя собственная утрата, и я переживала из-за того, что искренне была привязана к Джеймсу. Но в то же время, полагала я, мои ощущения отражали и его чувство утраты. Джеймс бросал терапию, несмотря на то, что анализ был очень важен для него. Возможность самоубийства серьезно обеспокоила меня, и я задала себе вопрос, как далеко может увести эта попытка уничтожить возникшие между нами отношения. Такое происходило много раз в его прошлых отношениях, когда возникала потенциальная возможность любви. Тогда не происходило никаких переговоров, и у каждой женщины оставалось чувство удивления, почему этот мужчина с романтической душой бросил ее. Ясно, что именно эта ситуация воспроизводилась в переносе. Джеймс осознал свои чувства любви и в результате ощущал себя уязвимым. Возникшая у него зависимость означала, что я обладала способностью причинить ему страдание, отвергнуть его, и поэтому он первым отвергал меня. Джеймс испытывал ярость и, по-видимому, старался уничтожить свои чувства, разрывая эмоциональную связь.
Казалось, финансовая неопределенность поставила Джеймса в трудное положение. Если бы я потребовала полную оплату за сессии, он не смог бы заплатить и его неплатежеспособность актуализировала бы дисбаланс сил. Альтернативное решение — сокращение платы — вызвало бы у Джеймса чувство бессилия. Существовала и другая возможность: он боялся, что у меня хватит сил, чтобы не отпустить его. Он также, вероятно, боялся и того, что его заманят в мир женского — архетипический мир Великой Матери во всех ее пугающих и соблазнительных обликах. Джеймс желал, но и боялся связи с той частью своей психики, которую олицетворяла я. Я написала ему стандартную записку с подтверждением пропущенной консультации и указанием времени следующей сессии, которая должна была состояться через два дня.
Джеймс оставил сообщение на моем автоответчике: «Спасибо за ваше письмо — я не приду в "полшестого, как обычно". Не звоните мне». Его слабый голос дрожал, но, как ни парадоксально, в его тоне и просьбе не звонить ему слышался крик о помощи. В назначенное время я прождала Джеймса в кабинете десять минут, но он не появился, и я ушла в соседнюю комнату. Пациенты знали, что, если меня не окажется в кабинете, они могут позвонить в звонок. Я вновь отправила ему стандартную записку с напоминанием о следующей встрече.
Ответа не было, и Джеймс не пришел в назначенное время. Джеймс уже пропустил три сессии, и я решила, что он нуждается в помощи, чтобы вернуться к аналитической работе. Я написала ему более обстоятельное письмо с напоминанием о том, что он может посещать сессии до конца сентября, и с выражением понимания его финансовых трудностей. Я отметила, что дальнейшее проведение сессий станет невозможным после конца сентября, но этот вопрос можно обсудить только в том случае, если он свяжется со мной. Проявление определенного психологического понимания в этой ситуации казалось уместным, и поэтому я написала, что он, по-видимому, оказался во власти каких-то очень сильных эмоций: «Я не могу делать подробные интерпретации в письме, но, быть может, вы сможете распознать перенос в ваших переживаниях». Письмо заканчивалось указанием времени его следующей сессии. Интерпретации осуществляются при личной встрече, чтобы контролировать их воздействие. Уклонение от интерпретаций в письме позволяет сохранять аналитические границы.
Прошло две недели. Джеймс не пришел на четвертую сессию, и я сидела в комнате, размышляя о сообщении, продиктованном им намой автоответчик. Он сказал, чтобы я не звонила ему, но в голосе его слышалась мольба о том, что я должна поступить как раз наоборот. Наконец, по прошествии четверти часа, я решила ему позвонить. Когда меня соединили с ним, я сказала ему, что признаю его право бросить терапию, но вначале мы должны понять, с чем это связано. Он сказал: «Я не могу приблизиться к вам. Раньше вы были в безопасности, а теперь нет». Когда я спросила, что это означает, он саркастически заметил: «Использование гамбита. Я не могу обсуждать это по телефону». Я спросила:
— Мне угрожает опасность, когда я говорю с вами по телефону?
Джеймс ответил отрицательно и, помолчав, добавил:
— Вы просто невыносимы.
— Кажется, я понимаю, — сказала я. — Вы чувствуете слишком много, и вас пугает то, что вы чувствуете.
— Что-то вроде этого; последнее ваше письмо помогло (он произнес это неохотно); оно короткое, но немного помогло.
Я признала существующую трудность и объяснила, что это была часть аналитического процесса. Если бы Джеймс смог открыто рассмотреть эти чувства вместе со мной, в ситуации с четкими границами, то, быть может, он смог бы преодолеть эту форму своего поведения и в других отношениях.
— Вы можете просто дать мне время? — спросил он.
— Да, я могу дать вам время, но вы вызываете у меня беспокойство.
— Я сам беспокоюсь о своем состоянии.
— Вы придете в понедельник?
— Не знаю. Пожалуйста, просто дайте мне время.
— Хорошо. Вы знаете, что можете связаться со мной, когда вам будет нужно.
— Хорошо. До свиданья.
После звонка я поняла, что меня глубоко взволновало тяжелое состояние Джеймса.
Этот телефонный звонок раскрыл другой аспект, касающийся границ психотерапии. Строго говоря, я знала, что должна дождаться, когда Джеймс сам придет ко мне, но сомневалась, что он способен сделать это без моей помощи. Я сильно сомневалась в том, следует ли мне звонить ему, так как это ослабило бы строго аналитическую установку. Телефонный звонок в такой ситуации мог быть сопряжен с риском, что пациент увидит в нем навязчивость или стремление манипулировать им. Однако терять было нечего, поскольку анализ находился на грани полного краха. Я доверилась своей интуиции, основанной на знании этого пациента. Джеймс нуждался в сердечном отношении, которое я искренне испытывала к нему. Он был покинут в прошлом и нуждался в помощи, чтобы изменить стожившуюся у него форму поведения, при которой он сначала отвергал близких людей, а потом чувствовал себя отвергнутым. Если рассматривать нынешнюю ситуацию с точки зрения его прошлого поведения, то можно сделать общий вывод о том, что «к мужчинам, которые слишком быстро бросают терапию», иногда необходимо применять другой подход. В таких случаях, возможно, важно протянуть им руку помощи. Существенно также и то, что любое вмешательство следует понимать в контексте определенных аналитических взаимоотношений.
Любое ослабление обычных границ первоначально должно быть проанализировано аналитиком, а затем в подходящее время проанализировано им совместно с пациентом. Как и на всех этапах анализа, необходимо проводить различие между побуждением и самим действием. Это важно с точки зрения потенциального сексуального отреагирования: возникновение желания неизбежно, но между его осознанием и воздействием на него существует определенное различие. Пациент не способен установить такое различие, и поэтому аналитик должен ясно сознавать пределы взаимоотношений. Ограниченный подход позволяет выражать аналитику чувства без предъявления каких-либо требований к пациенту.
Накануне очередной встречи Джеймс сообщил мне по телефону, что находится во Франции. Он объяснил, что один из членов его семьи заболел, и поэтому он отправился проведать его. Джеймс сказал: «Думаю, что если было бы иначе, то я бы к вам пришел». Возвращение к анализу, по-видимому, все еще тревожило его, и теперь он убегал. Я прокомментировала его слова и напомнила, что в начале анализа он сказал мне, что в своей жизни он никогда ничего не сделал до конца. Теперь, казалось, он старался вести себя так, чтобы не завершить анализ. По словам Джеймса, он понял, что это могло продолжаться многие годы, но он не мог понять, почему это возможно, и поэтому теперь ему лучше остановиться. Он сказал, что деньги являются препятствием и всегда были проблемой, но существует другая, возможно, более значимая проблема.
«Когда я прихожу на сессию, на самом деле я хочу, чтобы меня обняли, и не знаю, как этого добиться. Невыносимое чувство». Джеймс был явно раздражен, когда сказал: «Это чисто техническая проблема, которую вы называете переносом». Затем он заметил, что привык спать, свернувшись калачиком, но теперь спал между двумя подушками. «Я читал о детской сексуальности и думаю, что со мною что-то было не так. Быть может, я лежал на моей матери и испытал эрекцию, а она осудила это. Не знаю». Потом он сказал: «Другая проблема заключается в том, что я все-таки пришел в тот раз, когда сказал, что не приду. И вас там не было. Я приехал в пять тридцать, но не смог припарковаться и уехал. Потом вернулся через десять минут. Я мог бы пойти дальше и обвинить вас в этом, но знал, что все это я сам и устроил». Далее Джеймс сказал: «Прошло ровно десять месяцев с тех пор, как я впервые пришел к вам на сессию. Мне казалось, что я появился из плода и вступил в младенческую стадию. Я пришел на первое кормление, а вас там не оказалось».
Я была очень тронута этим образом и признанием Джеймса в глубине его чувств. Образ эрекции, осуждаемой матерью, по-видимому, резонировал со всеми другими отрицаниями потенции, с которыми он сталкивался многие годы. К ним относится и его огорчение, что меня не оказалось на месте, когда он нуждался во мне.
Джеймс сказал: «Когда вы позвонили мне во второй раз, на часах было пять сорок пять, поэтому я знаю, как долго вы ждали. Не знаю, что бы я делал, если бы в тот день вас там не оказалось». Помолчав, он добавил: «Я не могу позволить себе приходить на сессии».
«Вы связываете свою способность зарабатывать деньги с наличием этой проблемы. Тогда почему бы вам не придти и не обсудить ее?»
«Это означает, что вы уверены во мне ... да ... Хорошо. Я приду в четверг».
Таким образом, во вторую неделю октября Джеймс, наконец, вернулся. Он был небрит и, похоже, немного прибавил в весе. Он сразу заговорил, сообщив мне, что пришел в ярость тогда, когда я не отпустила его, и это чувство усилилось, когда он получил первое письмо. Джеймс знал, что он бессознательно устроил все так, чтобы меня не было на месте в тот день в сентябре, но даже в этом случае он испытал сильное потрясение, обнаружив, что я его не ждала. Он подумал, что воспроизвел некое событие из своего раннего детства. Когда я установила связь между его неплатежеспособностью и неспособностью найти работу, он пришел в ярость. Это напомнило ему о подругах, которые хотели, чтобы он нашел работу, а он не мог это сделать. Предложение об уменьшении или отсрочке платы за сессии вызвало у Джеймса чувство стыда и смущения. То обстоятельство, что я была готова изменить рамки анализа, чтобы позволить ему и в дальнейшем посещать сессии, не только обрадовало его, но и вызвало чувство опасности.
Актуальным тогда стал деструктивный аспект его личности. Джеймс жаловался, что ничего не делает, просто сидит дома в кресле и чувствует себя ужасно. Он был не в силах найти работу и вновь стал курить, «чтобы рак распространился быстрее». Я истолковала эти слова так: «Если я вам не безразличен, то я постараюсь ускорить свой конец, чтобы причинить вам страдание». Эта форма его поведения становилась все более очевидной. Едва ощутив положительное чувство или приняв что-либо предложенное ему, он тотчас же принимался это разрушать. Вспомнив о том, как Джеймс оценивает свой эмоциональный возраст, я предположила, что, находясь дома, он чувствует себя пойманным в ловушку, застрявшим в материнском чреве. Джеймс сказал: «Да. К тому же мне уже сорок восемь лет. Нужно с этим что-то делать. У меня такое ощущение, будто вы моя мать, но это не так».
В подобных случаях в моих размышлениях мне обычно помогает Юнг:
Мотив инцеста неизбежно возникает, так как при интровертировании регрессирующего либидо... он всегда активизирует родительские имаго и таким образом как бы восстанавливает инфантильную связь. Но эта связь не может быть восстановлена, так как либидо не является либидо взрослого, которое уже связано с сексуальностью... И теперь уже его сексуальный характер формирует символизм инцеста. Поскольку необходимо любой ценой избегать инцеста, это приводит к смерти сына-возлюбленного или к его самокастрации в наказание за совершенный им инцест, или же к жертве инстинктивности, и особенно сексуальности, как средству предотвращения или искупления инцестуозного желания (Jung, 1956, р. 204).
Целью регрессии к инцестуозным желаниям в переносе, по мнению Юнга, является не столько желание действительного инцеста, сколько желание вернуться к материнскому убежищу и «оттуда вновь расти». «Устремленное вперед либидо, которое контролирует сознательную психику сына, требует отделения от матери, но его детское стремление к ней предотвращает это отделение, порождая психическое сопротивление, которое проявляется в различных невротических страхах, т. е. в виде общего страха перед жизнью» (там же, par. 456). Юнг описывает мучительное замешательство, вызванное разыгрыванием в переносе детского инцестуозного материала, — подобного тому, который испытывал Джеймс:
Существование элемента инцеста связано не только с интеллектуальной трудностью, но, что хуже всего, и с эмоциональным осложнением терапевтической ситуации. Он служит убежищем для самых тайных, болезненных, напряженных, деликатных, робких, пугливых, гротескных, аморальных и в то же время священных чувств, которые создают неописуемое и неизъяснимое богатство человеческих взаимоотношений и придают им непреодолимую силу (Jung, 1946, par. 37l).
Признание, что эти чувства священные, имеет чрезвычайно важное значение для аналитика, работающего с клиентом в подобном состоянии, потому что дар аналитика заключается также в том, чтобы устанавливать связи с другим человеком на глубоко личном уровне.
Хотя встреча и не была назначена на следующий день, Джеймс позвонил вечером:
Последний раз, когда я позвонил Самаритянам, вы сказали, чтобы лучше бы я позвонил вам. Я позвонил. Я не мог больше этого не делать. Я хочу расспросить вас о вашей жизни. Кто вы? Почему вы это делаете? Не понимаю, как вы делаете свою работу. Вы пережили трудные времена? Мне хочется сблизиться с вами — и оттолкнуть вас. Я знаю, что это перенос, и, когда я взрослый, я могу думать о вас и устанавливать с вами отношения, но когда я ребенок, я не могу этого делать. Не знаю, как мне быть. Когда я впервые пришел к вам на консультацию, я подумал, что вам около тридцати лет. Затем я подумал, что вам должно быть около 60 лет, чтобы вы смогли справиться со всем этим. Я думаю, вам где-то между 30 и 80 годами. Потом я взглянул на вас, и мне показалось, что вам 47 лет, а это говорит о том, что я хочу, чтобы вы были моего возраста. Я знаю, что вы не ответите на эти вопросы. Я ненавижу вас, хочу убить вас, задушить. Но я не сделаю этого.
Было очень важно, что Джеймс начал выражать свою агрессивность и сексуальность, поэтому я не прервала его сразу. Я лишь отметила легкость, с которой он высказал такие вещи по телефону:
Да. Я даже закрыл лицо, когда последний раз был с вами. Я хочу причинить вам боль — найти слабые места и обрушиться на них. Я думал покончить с собой, но тогда я не увидел бы результат. После разговора с вами в понедельник я начал курить. Я выкурил всего десять сигарет и больше не буду курить. [Другим тоном]. В своих фантазиях я расправлялся с собой и затем возвращался к вам со словами: вот я и пришел!
Значительно позже я узнала, что эта тирада подогревалась бутылкой вина. Вино придало ему мужества и позволило сказать то, что в других обстоятельствах, вероятно, осталось бы невысказанным. Юнг ярко выражает сложность процесса, в который мы были вовлечены:
Человек, распознающий свою тень, очень хорошо знает, что он не безобиден, ибо это знание приводит архаическую психику, целый мир архетипов, в прямое соприкосновение с сознательной психикой и насыщает ее архаическим влиянием. Это, естественно, усиливает опасности «сродства» с ее обманчивыми проекциями и побуждением ассимилировать объект в рамках проекции, вовлечь ее в семейный круг, чтобы актуализировать ситуацию скрытого инцеста, которая кажется тем привлекательнее и пленительнее, чем меньше она понимается. Преимущество этой ситуации, при всех ее опасностях, заключается в том, что обсуждение может добраться до самих основ, как только будет выявлена голая истина; Эго и тень более не раздельны, а объединены в предположительно подозрительное единство (Jung, 1946, par. 452).
Свою любовь ко мне Джеймс выражал довольно парадоксальным способом. Но выражение любви смешивалось с любопытством, ненавистью и сексуальной агрессивностью. Он находился в тени:
Это большой шаг вперед, который, однако, позволяет все более отчетливо выявить несхожесть с партнером. При этом бессознательное обычно старается уменьшить разрыв усилением привлекательности, чтобы привести к желательному союзу (там же).
Таким образом мы все более интенсивно вовлекались в процесс. Джеймс вначале описал себя как автоэротичную личность, но теперь казалось, что это не так. Его смятение по поводу моего возраста было примером того, как анима действует в психике мужчины. В условиях переноса пациент может приписать аналитику любую часть своей психики. Разум подводил Джеймса, поэтому иногда я казалась ему молодой женщиной, а иногда — старухой.
В течение остальной части телефонного разговора я очень мало говорила, но все же сказала, что нам необходимо все обсудить при личной встрече. Джеймс сказал, что купил по случаю «Искусство психотерапии» Сторра (Storr, 1999), который вполне ясно подчеркнул важность оплаты. Я сказала: «Тогда мы обсудим и этот вопрос, но только не по телефону». Мне с трудом удалось прервать Джеймса. И тогда он сказал, что придет ко мне на консультацию в понедельник.
С одной стороны, положительным здесь было то, что Джеймс позвонил мне, а не Самаритянам, и поддерживал беседу примерно в рамках аналитической структуры. Он был явно встревожен нашими сложными отношениями, но предпочел обсудить это непосредственно со мной, а не с посторонними. Однако к выражениям насилия необходимо относиться очень серьезно. Женщина-аналитик должна контролировать свою реакцию; если она опасается за свою безопасность, ей следует прервать работу и найти какое-то другое решение, например, направить пациента к коллеге. Страх может быть вполне оправданным, поэтому важно не отмахиваться от него без надлежащего рассмотрения. Пациенты действительно нападают на своих терапевтов, поэтому безопасность терапевта имеет первостепенное значение. Мы не можем работать, если не чувствуем себя в безопасности. Для контроля таких ситуаций очень важна супервизия. В свете вышесказанного может показаться странным, что меня не очень пугали агрессивные намерения, выраженные Джеймсом. В моем понимании я скорее походила на родителя, которого не пугает гнев его ребенка. Такой ребенок может на какое-то мгновение сильно возненавидеть своих родителей, вызвавших у него чувство разочарования. Но при этом он остается любимым. Любовь и способность Джеймса к пониманию символических аспектов переноса означали, что он способен переживать сильные чувства без реальной опасности их отреагирования. Таким образом, мы вместе находились в алхимическом сосуде, где с определенной интенсивностью происходил обмен чувствами. Однако такую беседу невозможно было долго оставлять без внимания.
На следующую сессию Джеймс вновь пришел небритым. В общем, у него был неухоженный и нездоровый вид. Он сказал: «Извините за пятницу. Я собирался поговорить по телефону минут пять. Но получилось вроде дополнительной консультации». Я согласилась и поинтересовалась, как он к этому относится. Он сказал: «У меня такое чувство, будто в тот момент я вел себя как сумасшедший». Затем Джеймс заговорил о своих крайне сильных чувствах к родителям. Он испытывал не только гнев, но и презрение, ярость и даже ненависть. По-видимому, когда Джеймс находился со мной, ему было легче выразить гнев к родителям, чем гнев ко мне. Он сказал, что если бы я не позвонила ему перед этим сама, он никогда не стал бы мне звонить. Это имело важное значение, так как он воспринимал мое беспокойство как личное, а не просто как служебно-профессиональное. (Вероятно, это было правдой, хотя между личным и профессиональным в аналитической работе трудно провести различие). Джеймс бросил терапию, потому что, как он понял, я сказала: «Если вы хотите продолжать аналитическую работу, вам придется найти способ заплатить за нее». По отношению к одной из своих подруг Джеймс подумал: «Даже если я и придумал, что ты испорченная женщина, я брошу тебя, потому что ты хочешь, чтобы я нашел работу». Точно так же он чувствовал себя обязанным найти работу, чтобы удержать меня. Таким образом, в условиях переноса одновременно воспроизводились многие различные аспекты психологических моделей его жизни.
До этого момента Джеймс критически относился к анализу. Когда он впервые пришел на сессию, у него сразу появилось чувство облегчения благодаря возможности обсуждать свое эмоциональное состояние без того, чтобы его считали сумасшедшим. Затем наступил перерыв в сессиях, после которого Джеймс осознал, что испытывает гнев к своей матери. Однако он понял, что коснулся только поверхности проблемы. Потом Джеймс испытал шок от диагноза рака и в этот момент почувствовал, что я стала его подругой, которой у него никогда не было, но в которой он так сильно нуждался. После летнего отпуска в наших отношениях возник перенос, и Джеймс осознал, что чувство безысходности у него вызвали не только денежные проблемы, но и возможность потерять меня.
Во время сессии наступил момент напомнить Джеймсу, что по телефону он сказал, что хочет убить меня. Джеймс, ни минуты не колеблясь, сразу связал эти слова с нежеланием пользоваться кушеткой. «Как мне справиться с желанием убить вас и в то же время с чувством любви к вам? Ситуация может выйти из-под контроля». Вспомнив тот день, когда меня не оказалось в кабинете во время его прихода, он сказал: «Я думаю, что готов был рискнуть и воспользоваться кушеткой, чтобы посмотреть, что произойдет. На самом деле я просто хотел найти утешение в объятиях». Сессия подходила к концу, и я сообщила Джеймсу об этом. Он сказал: «Да, и это тоже. Как я могу уложиться в пятьдесят минут, если консультация заканчивается, когда я добираюсь только до середины этих чувств?»
Осознание того, что он не сможет найти столь желанного утешения в объятиях, вызвало у Джеймса чувство безнадежности и разрушительной ярости по отношению к анализу. Однако Джеймс вернулся и сумел признать существование сексуальности и насилия, от которых он старался убежать. Я думаю, что многие из «мужчин, которые слишком быстро бросают терапию», убегают как раз от подобных сложных эмоций. Но вместо открытого рассмотрения этих эмоций они просто уходят. Признание его потребности в анализе и во мне, по-видимому, означало, что установившееся относительное доверие позволило депрессии и отчаянию проявиться на более сознательном уровне. Таким образом, если «мужчины, которые слишком быстро бросают терапию», все-таки в ней остаются, то из этой ситуации можно извлечь большую пользу, хотя странствие по бурному морю может быть и весьма рискованным.

Молодой совершеннолетний человек психологически запрограммирован покинуть материнский кров. В традиционной психоаналитической теории предполагается, что переход из детства в мир взрослых облегчается отцом (Winnicott, 1971; Lacan, 1977). Рассуждения феминисток поставили на обсуждение вопрос: кто или что играет значимую роль в этом отношении — действительный отец или отцовская функция? (Irigaray, 1974; Wright, 1992; Samuels, 1993, 2001). В рамках аналитической ситуации родительская функция устанавливается независимо от тендерной принадлежности аналитика. Это способствует появлению материала, который имеет отношение к отцу. Важно помнить, что в психоанализе и психотерапии речь идет не о действительных родителях, а об их образах или имаго, остаточных следах истинных родителей. У взрослого пациента эти представления внутреннего мира продолжают перемещать устарелые формы поведения в сферу существующих отношений. Аналитическая задача как раз и заключается в том, чтобы довести эти формы до сознательного уровня. Вначале это осуществляется с помощью переноса, когда приписываемые аналитику роли меняются каждую неделю изо дня в день, указывая на наличие различных стадий развития. Чтобы проиллюстрировать эту модель, мы вновь обратимся к истории Джеймса. Три сновидения, которые будут описаны в этой главе, позволяют выявить изменчивую природу внутренних родительских образов, поскольку выход из архетипически заряженной материнской сферы облегчается отцовской функцией.
Во время событий, описанных в предыдущей главе, характер и пределы границ терапевтической связи подверглись всесторонней мучительной проверке. Теперь анализ вступил в фазу, на которой стало очевидным, насколько тесно депрессия Джеймса была связана с его гневом. Эта связь обнаружилась в цикле эпизодов, показавших, что за всем положительным, что случалось с Джеймсом, почти сразу же следовало его деструктивное поведение. Таким образом стала явно прослеживаться связь между неспособностью Джеймса к работе и его давнишним неосознанным гневом по отношению к родителям.
Мы видели во второй главе, что отношения Джеймса с родителями стали проблематичными с тех пор, как его отослали в школу. Хотя родители, которые принимают подобные решения, возможно, желают добра и придерживаются давней английской традиции, фактический результат таких решений часто оказывается травмирующим для ребенка (Meltzer, 1992; Duffell, 2000). Детство Джеймса было омрачено переживанием изгнания из дома. Следующий удар был нанесен по его самолюбию и ощущению его положения в мире. Когда Джеймсу было шестнадцать лет, было принято решение продать семейный бизнес. Предположение родителей о том, что Джеймс не заинтересован в ведении бизнеса, вызвало у него чувство опустошенности, потому что единственным утешением во время пребывания в школе была мысль о том, что его готовят к выполнению определенной миссии в семейном бизнесе. Лишившись надежды выполнять эту миссию, Джеймс растерялся, и его ощущение безнадежной отвергнутости еще более усилилось. С тех пор прошло тридцать лет, но это ощущение неотступно преследовало Джеймса, подпитывая чувство его обиды. Он был исключительно одаренным учащимся и поэтому в течение многих лет получал много перспективных предложений. Но хотя Джеймс приступил к изучению университетского курса и начинал работать в нескольких местах, он бросал все начинания. Он никогда не понимал причин этой череды неудач, но смысл постепенно начал проявляться.

ОТЦОВСКАЯ ФУНКЦИЯ
В психотерапии пациент приписывает аналитику многие роли, которых ему психологические не хватает, или роли, унаследованные из прошлого, которые остались неразрешенными. Когда эти роли проявляются в переносе, они могут подвергнуться исследованию, и тогда может быть достигнута новая установка. Для того чтобы понять множество возможных проекций, аналитик должен ослабить избыточную фиксацию на реальном восприятии самого себя. Так обстоит дело с тендерной принадлежностью и сексуальной ориентацией, а также с другими реальными аспектами ситуации. Напряженно эротический фундамент, который сформировался с самого начала анализа Джеймса, имел под собой реальную тендерную основу: формирование пары мужчина-женщина повлияло на первоначально возникший материал. Но если бы понимание остановилось в этой точке, анализ быстро бы закончился. Перенос — не только воображаемое, но и вполне реальное явление, и идентификация с любой его частью может ввести в заблуждение. Эрос — это огонь, и поэтому требует немедленного внимания, но его притягательная сила может скрывать глубокие страдания. Уклонение от воздействия на какой-либо аспект переноса приводит к более внимательному отношению пациента к себе, а затем и к другим. Страдания, причиненные Джеймсу отвержением его желаний, описанных в предыдущей главе, привели к появлению более серьезного материала, связанного с родительскими образами.
Для Джеймса наступил этап, когда внимания потребовала не только его продолжающаяся эротическая связь с матерью, но и отцовский перенос. Отцовский эротический материал первоначально очень часто появляется в связи с эмоциональными границами. Установленные сочувствием, они имеют эротический, но не обязательно сексуальный элемент. Успешное обсуждение границ приводит к психологическому разъединению, возможности авторитетной беседы (Gilligan, 1982) и участию в мире взрослых. Существенным здесь является не столько настоящий отец, сколько отцовская функция. Тендерная принадлежность аналитика менее значима, чем устанавливающая границы и законы функция. В данных терапевтических отношения границы, прочность которых была проверена в предыдущем периоде, неявным образом указали на наличие отцовской функции у женщины-терапевта. Теперь это стало очевидным, так как прояснилось значение неспособности Джеймса к работе.

РАБОТА
Стараясь решить проблему оплаты психотерапии, Джеймс вспоминал различные связанные с его работой случаи из разных периодов своей жизни. Особенно значимым был случай, который произошел с ним в возрасте 11 лет. Джеймсу в школе порою было очень тяжело. Несколько раз подряд его жестоко наказывали за незначительные проступки, и он знал, что наказание было несправедливым. Джеймс с нетерпением ждал школьных каникул, но по возвращении домой не смог ни с кем поделиться своими проблемами. Несчастный, он отправился спать, а утром не смог встать. Родители не догадались о его переживаниях и истолковали его поведение как лень. Они решили, что проблему можно решить, поручив ему выполнять работу. Работа была связана с семейным бизнесом, но это осложнило проблему, поскольку Джеймс подвергся безжалостным насмешкам как хозяйский сын. Здесь тоже не было убежища, и дома Джеймс чувствовал себя столь же отвергнутым, как и в школе.
Рассказав эту историю, Джеймс почувствовал недомогание и целую неделю провел в постели с симптомами простуды или гриппа. Он сообщил, что старался избегать своего отца, так как не мог посмотреть ему в глаза. Он представлял себе, как отец задаст ему вопрос: «Почему бы тебе не найти работу после всего, что я сделал для тебя?» Мать Джеймса, беспокоясь о нем, была более твердой и заходила в его комнату, что вызывало у него желание закричать: «Не трогай меня! Иди прочь!» Джеймс, по-видимому, регрессировал к чувствам и поведению описанного им маленького мальчика, который нуждался в утешении и понимании, но был отправлен вместо этого на работу. Истоки отчаяния и ярости, преследовавшей его всю жизнь, начали осознаваться и влиять на существующие отношения с родителями. Даже теперь единственным способом, которым он мог выразить свой мстительный гнев, было не соответствовать их ожиданиям. Это усугубляло его неспособность или бессознательный отказ работать, а тем самым — и его депрессию. Таким образом, эти факторы маскировали то обстоятельство, что Джеймс все еще тосковал по любви и одобрению со стороны своих родителей. Гневные чувства Джеймса по отношению к родителям теперь были осознанными, но базисное ощущение утраты осознавалось гораздо меньше. Как было упомянуто в седьмой главе, какая бы эмоция ни доминировала в переносе в определенный момент, одновременно почти всегда бессознательно присутствует и ее противоположность (Jung, 1946; Racker, 1974). За последние несколько месяцев выяснилось, что гневные чувства, испытываемые ко мне Джеймсом, питались его потребностью в любви. Эта потребность, по-видимому, лежала в основе его гнева к родителям, поэтому с моей стороны нужна была соответствующая интерпретация, чтобы обратить на это внимание Джеймса.
Я отметила, что гневные чувства Джеймса, вызванные мыслями о том, что отец осуждает его за лежание в постели и нежелание найти себе работу, возникли у него в возрасте 11 лет, когда родители отправили его работать. Джеймс надеялся на то, что отец задумается над этим. Его неприятие материнской заботы объяснялось тем, что мать проявила ее слишком поздно: он уже не был маленьким мальчиком, тосковавшим по ее любви. И в то же время причина его ненависти к родителям и неприятия их инициатив отчасти заключалась в том, что он все еще тосковал по их нежным чувствам. Маленький мальчик, которым он некогда был, по-прежнему жаждал их одобрения.
После этой интерпретации наступило долгое молчание. В комнате воцарилась глубокая печаль, и я почувствовала, что Джеймс был готов расплакаться. На меня повлияло огромное чувство печали, заполнившее комнату, и я была потрясена, когда Джеймс быстро заговорил о чем-то другом. Я не смогла переключиться на другую тему, меня по-прежнему не покидала грусть, и я держала паузу. Когда Джеймс замолчал, я отметила, что он сильно погрустнел, когда я предположила, что он тосковал по любви родителей, и поинтересовалась, не по этой ли причине он сменил тему. Он тихо сидел, размышляя над моими словами, и в помещении вновь воцарилась печаль. Так мы и просидели в молчании до конца сессии. Задача аналитика как раз и заключается в том, чтобы удерживать глубину эмоции, когда пациент избегает ее. Это позволило определить первый уровень значения его упорного отказа от работы и обнаружить лежащее в его основе ощущение утраты. Связанная с этим ощущением глубокая печаль не покидала Джеймса с тех пор, как его впервые отправили из дома. Но до настоящего времени ее истоки оставались скрытыми.

ПЛАЧ
Теперь появилась цепочка воспоминаний, связанных с плачем, поскольку Джеймс осознал, что плач не мог изменить ситуацию, когда он был ребенком. Родители, по-видимому, не уделяли ему такого внимания, какое обычно родители уделяют детям, когда дети чем-то огорчены. Он вновь вспомнил случай (описанный во второй главе), который произошел с ним, когда ему было пять лет. Джеймс проснулся ночью с ужасным пониманием, что в один прекрасный день его родители умрут. Он вспомнил, как он заплакал, но никто не услышал его и не пришел утешить. Он плакал в одиночестве, пока не нашел утешение во сне. Теперь, рассказывая об этом, он боролся со своими эмоциями. Всплыли и другие схожие воспоминания. Когда Джеймс в восьмилетнем возрасте приехал в школу, он втайне плакал по ночам, накрывшись с головой одеялом, но ситуация была безнадежной. Джеймс сказал с грустью: «Плач никогда не мог помочь мне вернуться к домашнему очагу». Когда он вспомнил об этом, в комнате воцарилось ощущение горя и страшной безнадежности. Хотя раньше Джеймс уже упоминал об этих случаях, признание того, что они оказали эмоциональное воздействие на его жизнь, теперь было более глубоким. Джеймс понял, что плач никогда не приносил ему утешения. Со временем возникли и другие связанные с этим воспоминания. Джеймс вспомнил, что после одного особенно унизительного случая он поклялся никогда не плакать. Теперь, даже когда ему хотелось плакать, он не мог это делать, так как чувствовал себя парализованным.
Отношения Джеймса с женщинами развивались по аналогичной схеме. Он внезапно прекращал большинство этих отношений, так по-настоящему и не осознав, почему он это делает. Джеймс вспомнил случай, когда в разгар страстных объятий с подругой он неожиданно ретировался. Она спросила его, в чем дело, но он не смог ей ответить. Теперь Джеймс сказал: «У меня что-то заклинило в голове — в этом огромном пустом пространстве — и я пришел в ужас. Не знаю, что это было, но я знаю, что я не мог ответить». Казалось, он был потрясен эмоциональным воздействием их взаимной привязанности. К этой привязанности он стремился всю свою жизнь, и вот эта привязанность обнаружила его эмоциональную ранимость и вызвала слезы. И он будто окаменел. Вскоре после этого Джеймс бросил свою подругу без каких-либо объяснений, сам не понимая, почему. Бросил, вопреки тому, что она была единственным человеком, старавшимся понять эту часть его души. Немного помолчав, он сказал в задумчивости: «Теперь, думаю, вы понимаете это».
Таким образом, Джеймс признал существование другой стороны переноса. Распознавание Джеймсом этой формы саморазрушающего поведения стало более очевидным, когда он осознал, что ретировался потому, что не знал, как следует поддерживать отношения. Он вспомнил, как женщина, испытывавшая к нему ответное влечение, предложила ему остаться у нее на ночь. Джеймс отказался, «чтобы не рисковать». Он сказал: «Не знаю, что делать. Как сказать взрослой женщине о том, что вы хотите поддерживать с ней отношения мальчик-девочка?» Его невыраженная печаль, по-видимому, атрофировалась, приняв форму упорного неповиновения. Оно стало хроническим и проникло во все части его жизни: он не мог работать, устанавливать сексуальные связи, поддерживать близкие отношения и даже есть. Несмотря на это, у него было несколько друзей из разных периодов его жизни, которые откликались на его просьбы, если он обращался к ним. В большинстве своем это были бывшие подруги, обычно замужние, с которыми он периодически перезванивался. Джеймс, по-видимому, мог бы справиться с ситуацией, если бы они жили подальше от него и имели другие привязанности, так что к нему не предъявлялись бы никакие требования.

В ЛОВУШКЕ МАТЕРИНСКОЙ СФЕРЫ
Самодеструктивный аспект указанного поведения воспроизводился в переносе. Более отчетливое проявление формы чередующихся взлетов и падений позволило обнаружить, насколько безысходным Джеймс воспринимал свое состояние. Если на какой-нибудь сессии Джеймс чувствовал себя хорошо, то следующая встреча была полной противоположностью: он уничтожал свои небольшие достижения последующими значительными потерями. Его неспособность выразить свое душевное страдание и гнев означали, что эти эмоции обращались внутрь и приводили к депрессии или отреагированию, такому, как курение. Его креативность была полностью блокирована. Джеймс размышлял о том, как он жил в домах других людей, пока не надоедал им и они не «выставляли» его. Злоупотребляя их гостеприимством, он заставлял этих людей принимать меры, после чего уступал и уходил, но с невысказанным чувством обиды. Теперь бессознательная цель его негативного поведения, по-видимому, заключалась в том, чтобы заставить меня прогнать его с анализа или побудить родителей выгнать его из дома. Быть может, здесь нашло выражение компульсивное побуждение к воспроизведению первоначальной травмы изгнания из дома в слишком юном возрасте.
В подавленном состоянии духа Джеймс жаловался, что анализ бесполезен и на самом деле ему нужна практическая помощь. Он не раз говорил, что ему нужен социальный работник, который взял бы его за руку и увел бы из этого помещения. Джеймс признался: «Уйдя от вас, я полчаса чувствую себя хорошо, но это состояние длится недолго. Остальное время я сижу в кресле, испытывая упадок сил». На последующих сессиях царила атмосфера отчаяния, депрессии, безнадежности и принижения ценности психотерапии. В конечном счете Джеймс признал, что проблема отчасти заключалась в том, что его потребность унижала его. Я была единственным человеком, с которым Джеймс мог откровенно разговаривать, и он хотел, чтобы я отказалась от него, и в то же время боялся, что я так поступлю. Мои встречи с ним на льготных условиях вызвали у него глубокое чувство стыда. То, что я предлагала, казалось, было и слишком большим, и слишком малым. Социальный работник в его фантазии был менее настойчив. Он воплощал образ комбинированной родительской фигуры, способной сделать что-то практическое. Как и образ кормящей матери, эта доброжелательная родительская фигура могла взять его за руку и показать, как можно жить в мире. В то время эта фигура не соответствовала представлению Джеймса обо мне: я противилась его мольбам и попыткам манипулировать мной. И это приводило его в ярость. Отрицательный перенос на комбинированный образ школы-интерната и отца, преграждавшего Джеймсу путь в мир мужчин, проявился с тем большей силой, что, как он думал, я отказывала ему в том, в чем он нуждался.
Была необходима интерпретация, которая помогла бы Джеймсу осознать бессознательное значение его поведения. Я высказала предположение, что психологически он попался в ловушку материнской сферы. Его очевидная беспомощность свидетельствовала о том, что он вернулся внутрь материнского тела, как если бы еще не родился. Джеймс, по-видимому, бессознательно хотел возвращения матери — такой, какой она была в его раннем детстве, — и близкой связи с нею. В то же время он ждал, что его спасет сильный социальный работник/отец, который возьмет его за руку и покажет ему путь в мир мужчин.
Существует несколько способов проверки эффективности интерпретации, например, с помощью контроля непосредственной реакции, вызванной во время сессии, или материла, появившегося на последующих встречах. Сразу же после этой интерпретации Джеймсу приснился «большой» сон, который активизировал ряд ассоциаций. В начале следующей сессии Джеймс не снял пальто и сдержанно сообщил, что испытывает какое-то странное ощущение: боль и кашель. Сообщение Джеймса напомнило нам обоим о проблемах с его здоровьем. Как только Джеймс ощущал какие-либо физические симптомы, он сразу вспоминал о раке. Я тоже тут же вспомнила об этом и сказала, что на следующей неделе ему предстоит консультация в больнице. Он был удивлен, что я помнила об этом. Затем Джеймс рассказал сон, который приснился ему прошлой ночью.

Сон 9: 31 ОКТЯБРЯ, ПЕРВЫЙ ГОД
Я вновь оказался в подземелье, но на этот раз в месте, похожем на Харродс (универмаг в Лондоне. -Прим. ред.). Пол был мраморный, а колонны и балки дубовые. Окружение было мужское. Я спросил какого-то мужчину, почему мятные конфеты так дорого стоят. Он ушел, чтобы выяснить этот вопрос. В то же время за прилавком передо мной находилась женщина с двумя картонными коробками для мороженого - белой и красной. Продавщица за контрольным прилавком сказала: «Это неприемлемая комбинация». Я понял, что у меня были такие же цвета, и оглянулся, чтобы узнать, нельзя ли их заменить. Затем я решил, что никто не должен указывать мне. Я очень рассердился и проснулся, размышляя о том, как рассказать вам, насколько я рассердился.

Первая ассоциация Джеймса была связана с мужским окружением. Он думал, что она была вызвана интерпретацией его потребности в положительном отце, который помог бы ему покинуть «материнскую сферу» — подземелье. Джеймс вспомнил, что в этом сне было что-то, связанное с кожаной дамской сумочкой и шкатулкой для драгоценностей. Затем во время рассказа он упомянул телевизионную программу, которую смотрел накануне вечером, где говорилось о фрейдовской связи между сумочками и женскими гениталиями. Джеймс вспомнил, что ему раньше снилась сумочка, из-за которой его могли ограбить сон 5, часть 1, глава 6). Размышляя о дорогих мятных конфетах, он осознал, что они стоят столько, сколько стоит терапевтическая консультация. Он спросил во сне: «Почему мятные конфеты так дорого стоят?» И человек ушел, чтобы выяснить этот вопрос. Это, по-видимому, тоже было связано с интерпретацией, проведенной на предыдущей сессии. В чем тут было дело? Только в мятных конфетах? И мог ли Джеймс доверять интерпретации? Первая часть этого сна проходила в мужском окружении, зато вторая, несомненно, в большей степени была связана с женской сферой: продавщица за прилавком и другая женщина с двумя картонными коробками для мороженого — белой и красной. Это содержание ассоциировалось у Джеймса с молоком и менструальной кровью. Следуя этому направлению ассоциаций, я высказала предположение, что коробки с мороженым могли походить на две женские груди. Значимым здесь, по-видимому, было то, что у Джеймса была такая же комбинация цветов, но он хотел их поменять. Джеймс интерпретировал это обстоятельство как свою идентификацию с женским началом.
Затем во сне Джеймсом овладел гнев — никто не должен указывать и говорить ему, какая комбинация приемлема. Гнев, испытанный Джеймсом при пробуждении, породил тираду, направленную против его матери за несправедливые наказания в детстве. Потом появилось воспоминание, касающееся таинства женского тела, которое пугало и сбивало с толку. Джеймс наблюдал, как мать кормила грудью его младшую сестру, и ее межгрудная расщелина напугала его, так как напомнила ему его заводную игрушку, которую он разобрал на части. Он встревожился, что тело его матери подобным образом распадется на части. Страх Джеймса перед внутренностями женского тела и его загадочными порождениями был очевиден. Вместо прежней идентификации теперь появился благоговейный страх перед ним: телесность матери пугала Джеймса. В седьмой главе мы видели, что маленькому мальчику тело матери кажется особенно таинственным и пугающим. Для описания этой крайней формы страха перед внутренностями матери, которая появляется в «материнском эротическом переносе», Рай и Веллес (Wrye and Welles, 1994) используют термин «эротический ужас».
Джеймс был настолько разгневан и обращен в прошлое, что с трудом мог есть, хотя — и это значимо — он выпил немного молока и съел несколько печений. Я отметила, что это удивительно походило на детское питание, а две картонные коробки с мороженым и ассоциация с грудным кормлением, по-видимому, были связаны с текущей регрессией. Это сновидение, казалось, способствовало углублению нашего понимания психологического состояния Джеймса, и вскоре за ним последовали два других сновидения. Психика, по словам Башляра, была «приведена в движение», и через некоторое время стали возникать инсайты. Следующий сон, по-видимому, привел Джеймса в мужской мир, открыв перед ним основу страха перед этим миром. Хотя с этого времени в сновидениях стал отчетливо проявляться психологический импульс, сами сновидения начали обретать более сильную связь с зарождающимся осознанием смерти.

Сон 10: 4 НОЯБРЯ, ПЕРВЫЙ ГОД
Я находился в парке, и в нем была аллея, которая соединяла одну сторону парка с другой. Я шел в гору, неся доску, на которой находилось липкое месиво с двумя лягушками, мышью и каким-то неизвестным животным. Мне приходилось придерживать их, потому что они могли свалиться. Лягушки все время прыгали, а мыши бежали ко мне. Затем я пошел по краю утеса. Потом я неожиданно оказался в небе, меня втащили в колесницу, запряженную двумя быками. Я посмотрел вниз, высота была около 1000 футов. В парке бегали сотни взбешенных быков, которые поднимали на рога всех попавшихся им на пути людей. Даже одного быка подбросили в воздух. Колесница рухнула, и быки упали на землю, но я продолжал оставаться в небе и наблюдать за всей сценой.

Значение сновидения редко проявляется во всей полноте сразу после сна. Мотивы его вероятнее всего возникают в течение нескольких сессий, а позже появляются вновь. Так обстояло дело с этим и следующими сновидениями. Значения, по-видимому, связывались друг с другом и со временем проявлялись в некотором количестве косвенных ассоциаций. Первые ассоциации Джеймса были связаны со смертью — колесница напомнила ему о небе. Аллея, соединявшая одну сторону парка с другой, могла быть связью между противоположностями — небом и землей. В контексте предыдущего сновидения эта аллея также могла проходить между женским и мужским. Джеймс считал, что оба эти сновидения готовили его к смерти. Затем он поинтересовался, не проверяла ли девушка за прилавком (из предыдущего сновидения) его готовность отправиться на небеса. В начале той сессии Джеймс беспокоился о своем здоровье, поэтому «проверка» девушки могла быть метафорой предстоящей проверки в больнице. Он поинтересовался, будет ли у него приемлемая комбинация для прохождения этого теста.
Словари символов полезны только тогда, когда значения, представленные в них, рассматриваются как предположения, а не конкретные факты. Более того, они имеют смысл только в контексте жизни и текущего состояния сновидца и наиболее важны в сочетании с его ассоциациями. С учетом всех этих факторов они могут указывать на потенциальные значения, скрытые в первых впечатлениях от сна. В этом отношении уместно рассмотреть традиционные символические взгляды на некоторых животных в сновидении Джеймса. По мнению Купера (Cooper, 1978, р. 72), «Великая Лягушка представляет предвечную материю (prima materia), первичную слизь, основу сотворенной материи». На доске во сне находилось липкое месиво, которое можно было истолковать как «первичную слизь». Кроме того, там были две лягушки, мышь и «какое-то неизвестное животное». Согласно Куперу, лягушку часто считают символом плодовитости, плодородия и эротизма. Лягушка — лунный символ и поэтому связывается с женским началом и землей. «Появляясь из вод, лягушка символизирует возрождение жизни и воскресение; она представляет жизнь в противоположность сухости смерти» (там же, р. 7). В сновидении лягушки все время прыгали — они были активны и являлись, вероятно, символом жизни или возрождения. Психотерапия, конечно, была плодотворной и эротичной, и предыдущие ассоциации с внутренностями материнского тела говорили в пользу этой интерпретации. Лягушки, по-видимому, представляли оптимистические элементы и были связаны с землей. Однако эта ситуация была «сбалансирована», так как лягушки находились в неустойчивом равновесии на доске и их несли в гору.
Мышь имеет более зловещее значение. Согласно Куперу, она символизирует «хтоническое, силы тьмы, непрерывное движение, бессмысленное волнение, неистовство» (там же, par. 452). Эта мышь бежала к сновидцу, так что она, возможно, представляла опасность, исходящую от рака. Это согласуется с юнгианской точкой зрения (см. четвертую главу), что сны о животных могут свидетельствовать о наличии физической болезни. Кроме того, в христианской символике мышь изображается грызущей корень Дерева Жизни (там же, р. 110). Затем сновидец сменил место: вначале он шел по краю утеса, что придавало сцене более зловещий вид, а затем неожиданно очутился на небе, в колеснице, которую тащили два быка. Образ быков, тащивших колесницу, архетипичен. Купер пишет, что «быки, влекущие за собой колесницу, являются... атрибутом солнечного воина, связанным с небом, бурей и солнечными богами» (там же, р. 26). Бык — глубинно мужской образ: «мужской принцип в природе; солнечная порождающая сила, священная для всех небесных богов; плодородие; мужская порождающая сила; королевское достоинство; король; но в то же время бык символизирует землю и влажную силу природы» (там же, р. 26). Поэтому бык, по-видимому, является могучим символом инстинктивной мужественности. Во сне сотни быков неистово носились по парку и рогами подбрасывали людей в воздух. Быки были неуместны: в парке относительно домашняя обстановка, и он не предназначен для быков; они были там, где не должны были находиться. Быки тоже могли олицетворять рак. Сновидец был далеко от этой опасности, он находился на небе. Колесница рухнула, и быки, тащившие ее, упали на землю. Сновидец остался на небе, за пределами земного насилия. Транспортное средство (колесница) и движущая энергия (быки) рухнули на землю, когда жизнь сновидца начала клониться к закату. Возможно, именно это вызвало у Джеймса ассоциацию с небом. Это напоминало расставание духа с телом во время смерти.
Если рассмотреть этот сон в связи с другими недавними снами, то можно заметить, что связь Джеймса с мужским в его психике претерпевала изменения. В шестом сне (шестая глава) сновидец прятался глубоко под землей в обществе женщины, которая нуждалась в его помощи, чтобы спастись от неизвестных преследователей. Здесь мужское представляло что-то ужасающее и неизвестное. В девятом сне Джеймс находился в подземном магазине, который он идентифицировал как мужское окружение. В Джеймсе не было правильного сочетания мужского и женского: в нем преобладало женское начало. То обстоятельство, что действие происходило под одной крышей, показывало, что теперь эти элементы были более интегрированы.
Последний сон контрастировал с двумя предыдущими. Находясь в небе на высоте тысяча футов, сновидец наблюдал сцену грубого насилия; агрессивность открыто проявилась. Мощное воздействие и символические образы этой сцены указывали на ее архетипическую природу. Психика, по-видимому, находилась в переходном состоянии. Психологически Джеймс возвращался к жизни, но в то же время шел навстречу смерти. Поскольку обнажились многие слои этих сновидений, у Джеймса поднялось настроение. Осознание смысла пробудило у Джеймса интерес и ощущение свободы. Затем, поразмыслив в молчании, Джеймс с тоской сказал: «Так ужасно умирать, когда все становится на свои места».

ПРОВЕРКА
После посещения больницы Джеймс позвонил мне по телефону, чтобы сообщить, что новости хорошие: признаков изменения нет, так что следующий прием у врача состоится только через три месяца. Несмотря на очевидное чувство облегчения, Джеймс считал, что отсутствие признаков изменения сбивает его с толку, и на следующей сессии объяснил, что ждал смерти, но теперь столкнулся со своей старой проблемой — необходимостью как-то распоряжаться своей жизнью. Он сказал лечащему врачу, что проводил в постели по 16 часов в день и хотел умереть. «Говорят, что для борьбы с раком необходима положительная установка. А я опробую отрицательную». Мне казалось, что эти слова отражали тревогу Джеймса по поводу результатов обследования. Но вместо того чтобы признать серьезность ситуации, а также испытать чувство облегчения после получения положительного результата, он не придал этому особого значения. Это защитное поведение скрывало его уязвимость. Поскольку подобные новости всегда радовали пациентов, врач, увидев такое отношение, встревожилась и спросила, что он предпринимает в связи с депрессией. Когда он сказал, что проходит курс психотерапии, она дала ясно понять, что от психотерапии мало толку и ему нужен психиатр. Она бессознательно мстила ему за то, что воспринимала как критику ее успешного лечения. Хотя Джеймс сам дал ей оружие, он был потрясен ее горячностью и расстроился.
Похоже, Джеймс находился во власти архетипа и отреагировал его. Архетипическая атмосфера подавляет мышление и побуждает к действию, в основе которого лежит бессознательный импульс, а не рациональное мышление. Связав это обстоятельство с последним сновидением Джеймса, я высказала предположение, что он побудил доктора стать быком по отношению к нему, а потом с некоторого расстояния стал наблюдать за тем, как доктор использовала данное им оружие, чтобы отбросить меня в сторону. Его самодеструктивные действия проявились потому, что он получил хорошее известие.

РОДИТЕЛЬСКОЕ
Сходная форма поведения проявилась в отношениях Джеймса с отцом. На следующей сессии Джеймс хорошо выглядел. Он приготовил еду для семьи, отец похвалил его, и они все вместе поужинали. Его удовлетворение одобрением отца, казалось, свидетельствовало о начале положительной мужской идентификации. Он чувствовал себя полезным, с удовольствием приготовил еду и поел вместе с членами семьи. Вскоре это положительное ощущение было разрушено. На следующий день Джеймс также собирался приготовить ужин, но увидел, что отец сам занялся стряпней. У Джеймса сразу же испортилось настроение, и проявилась та форма его поведения, при которой любую свою креативную попытку он воспринимал как обреченную на неудачу. Это так взбесило его, что он в гневе лег в постель. Джеймс спросил меня: «Что мне делать с гневом?» Он, по-видимому, наконец признал, что гнев питал его депрессию.
Чтобы Джеймс мог поразмыслить об этом, я вновь упомянула его сон о быке. В этом сне с высоты 1000 футов над землей он наблюдал за тем, как быки в неистовстве носились внизу и подбрасывали рогами людей. Я высказала предположение, что его уход вверх по лестнице в спальню представлял подобную же ситуацию. Наверху ему не грозила неприятная встреча с отцом, который находился внизу. Таким образом, этот более прагматический подход, наряду с анализом символических аспектов материала сновидения, помог ему обдумать свое поведение. Быть может, это позволило Джеймсу начать формировать свое отношение к женскому как к чему-то отдельному и поэтому способному что-то предложить ему.

УСТАНОВЛЕНИЕ СВЯЗИ с ПСИХОЛОГИЧЕСКИМ ЖЕНСКИМ
После рассмотрения родительских фигур Джеймс стал по-другому относиться ко мне. Используя терминологию, описывающую внутренний мир, можно сказать, что осознание — и, таким образом, отделение от материнской идентификации — началось. В то же время признание Джеймсом потребности в отцовском одобрении и его гнев по поводу того, что он перестал его получать, привели к тому, что Джеймс стал чувствовать себя более свободно. Теперь обозначилось начало более зрелого отношения к психологическому женскому. Это стало очевидным на последующей сессии, когда Джеймс вновь размышлял о посещении больницы. Он обдумал предложение врача и порадовался тому, что не пошел к психиатру. Джеймс осознал, что психиатр или социальный работник, возможно, смогли бы помочь ему выйти из затруднительного положения, но тогда он не сделал бы этого сам. Он признался, что причиной его огорчения был не только подрыв врачом моего авторитета, но и то, что было трудно выразить словами,— ее нападки на того, кого он любил.
Сразу после этой сессии Джеймс начал беспокоиться о своем здоровье. Он сообщил, что у него перехватило горло, когда он покинул мой кабинет. Я выслушала его описание физических симптомов. Затем я напомнила ему, что в конце той встречи он говорил о любви. Он рассказывал мне о том, как его «бычий» импульс вызвал критические нападки врача, и это пробудило у него желание защитить меня. Комок в горле, возможно, был как-то с этим связан. Джеймс ответил, что не собирался вновь упоминать об этом, поскольку думал, что может меня огорчить. Он неожиданно сменил тему разговора, но спустя некоторое время прервался и сказал: «Мне это не нравится просто потому, что мы говорили о любви». Тогда я отметила, что он начал злиться вместо того, чтобы открыто рассмотреть свое беспокойство, вызванное доставленным мне огорчением. Джеймс замолчал, чтобы поразмыслить над моими словами, и затем сказал: «Да. Я, вероятно, раздражен, и поэтому больше не вернусь сюда». Важно отметить это наблюдение Джеймса за своими процессами, потому что оно обнаруживает осознание им определенных форм поведения при формировании отношений. Вот так происходит в психотерапии: как только начинается интернализация впечатлений от процесса, пациент начинает присваивать себе функцию аналитика.
Так обстояло дело и с чувствами Джеймса ко мне, которые теперь уже открыто обсуждались. Был ноябрь, и Джеймс, размышляя о том времени в сентябре, когда он приехал на сессию и меня не оказалось на месте, заметил: «Удивительно , что мы танцевали под одну мелодию; вы ждали 10 минут и потом ушли в другую комнату, а я ждал 10 минут, прежде чем прийти». Это замечание, по-видимому, подтверждало существование определенного ритма общения между нами: «мы танцевали под одну мелодию». Затем, упомянув сон о мороженом, Джеймс сказал, что обдумывал результаты интерпретации молока и менструальной крови. Джеймс понял смысл того, почему он тоже идентифицировался с женским и что сон о быках представлял мужское. Теперь он, по-видимому, принял то, что я предложила ему, обдумал этот материал и вновь вернулся к нему. После всех терзаний и неприятия эти замечания, по-видимому, подтверждали тот факт, что мы являемся двумя отдельными индивидами, но между нами существует определенная связь. Признание этой связи свидетельствовало о том, что в его внутреннем мире происходило психологическое отделение.
Винникотт (Winnicott, 1971) обсуждает процесс развития, в ходе которого ребенок в возрасте нескольких месяцев осуществляет переход от «формирования отношения к объекту» к «его использованию». В ранние месяцы женская грудь воспринимается ребенком как полностью подвластная ему. Затем на определенной стадии ребенок испытывает разочарование, раздражается и нападает на грудь. Для этих экстремальных нападок ребенок собирает всю свою энергию. Если мать выдерживает их, то рассматривается ребенком как отдельная личность, которую можно любить и ненавидеть и которая способна продолжать свое существование. За этим следуют любовь и благодарность. Именно в эту фазу вступил анализ Джеймса. Ему приснился сон, в котором было «полно животных». Прежде чем приступить к обсуждению этого сна, Джеймс сказал, что его интересовало, сможет ли он вновь увидеть во сне животных, чтобы получить от меня дальнейшие интерпретации. (С этого времени он, по-видимому, стал обращать внимание на мой интерес к сновидениям. Меня увлекала огромность того, что могут открыть сновидения как на архетипическом, так и на личностном уровне. Вполне возможно, что это выразилось в моем отклике на сновидения Джеймса).

Сон 11:14 НОЯБРЯ, ПЕРВЫЙ ГОД
Там были жирафы с длинными шеями, доходившими до неба, очень голубого. Голова самого большого жирафа упиралась прямо в небо. Его рот был похож: на жующий рот коня, тянущегося за едой. Но ел он зайца, который сам ел кролика. Кролик упал на землю слева "от меня. Он был немного изжеван, и мать стала зализывать его. На левом боку у него не было шерсти. Потом я стал носить его на руках. Кролик оказался самкой. Я положил ее на землю, чтобы сходить в туалет. Меня за ноги стал кусать другой кролик. Затем появились два коня: они шли по воде, доходившей им до груди. Они были в одной упряжке.

По ассоциации Джеймс вначале заговорил о своем желании. Он хотел от меня чего-то физического, но в точности не знал чего. Джеймс понимал, что не получит того, что ему нужно. Он был раздражен тем, что я не могла стать его женщиной. Временное сокращение платы за сессии походило на акт любви, в путах которой он оказался. Это напомнило ему о том, что его бывшая жена стала проявлять терпение и чуткость по отношению к нему, когда истощились его финансовые и эмоциональные ресурсы. Джеймс чувствовал, что мог справиться с этой ситуацией, потому что жена поддерживала его. Я думала, что это также напоминало сон 5 (шестая глава), в котором женщина бросила ему теннисный шарик: что-то застряло в его волосах, и он не мог избавиться от этого. Я застряла в его волосах.
В связи с предыдущим сновидением, в котором Джеймс, изолированный от земли, был на небе, жирафы в его сне приобрели особое значение. Поскольку их ноги упирались в землю, а длинные шеи тянулись к синему небу, они как бы были посредниками между небом и землей. Жирафы, подобно дереву во второй части пятого сна, соприкасались и с землей, и с небом. Примечательно также и круговое движение. Жираф со ртом, похожим на рот коня, ел зайца, который, в свою очередь, ел кролика. В реальной жизни все эти животные питаются растительной пищей. Заяц и кролик обычно ассоциируются с женским (Circlot, 1962). Заяц связан с луной и может символизировать возрождение, омоложение, воскрешение, интуицию и свет во тьме. Он также выполняет функцию посредника между Богом и человеком (Cooper, 1978) и поэтому, подобно жирафу, служит связующим звеном между небом и землей.
Кролик упал на землю слева от Джеймса. В классической юнгианской традиции левое представляет бессознательное или женское. Кролик, к тому же, потерял часть шерсти на левом боку, после того как его пожевал заяц. Джеймс ассоциировал это с тем, что в результате лучевой терапии на левой части его груди отсутствовали волосы. Крольчиха, зализывавшая кролика, могла быть аналитиком. Затем сновидец начал носить кролика на руках. Кролик оказался самкой. Исходя из замечания Джеймса, сделанного на предыдущей сессии, о том, что он заключал в себе слишком много женского, сейчас он, вероятно, достаточно далеко дистанцировался от раненой женской части психики, чтобы самому заняться ею. Для того чтобы сходить в мужской туалет, ему пришлось положить раненую крольчиху на землю, и тогда другой кролик стал кусать его за ноги. Это, по-видимому, означало, что уход в мужской туалет был сопряжен с опасностью.
По мнению Купера (Cooper, 1978), кролик и заяц являются лунными животными и ассоциируются с богинями луны и земными матерями. Заяц символизирует плодородие и вожделение. Это могло бы в какой-то мере объяснить то, что первой ассоциацией у Джеймса после рассказа сна было желание добиться от меня чего-то физического. В достаточном объеме в этом сне был представлен оральный контакт — от пожирающих друг друга животных до крольчихи, которая зализывала раны своего детеныша. Эти образы, по-видимому, представляли инстинктивную пожирающую, поглощающую часть женского и в то же время — ее вскармливающий потенциал. В любом случае они выступали элементами сложного эротического переноса. Два коня в воде, доходившей им до груди, могли совместно представлять инстинктивную силу мужского и женского начала; кони не походили на быков, но, тем не менее, развивали их образ. Запряженные вместе кони могли символизировать совместное пребывание сновидца и аналитика в водах бессознательного или погружение в аналитический сосуд. (Пример довольно похожих образов см. в другой моей работе (Schaverien, 1991), где на иллюстрациях 5 и 13 мужчина и женщина по грудь погружены в воду. Они представляют аналитическую пару и аспекты психики анализанда.) Крольчиха, зализывающая раны кролика, может быть аналитиком. Это напоминает язык аналитика, вдыхающего жизнь в сновидца в четвертом сне (шестая глава). Однако сновидец тоже заботится о раненом кролике, так что это можно рассматривать как совместный проект (анализ). Эти сны, по-видимому, показывали, что мужской и женский элементы в психике начали отходить от ранее фиксированных позиций.
Тем не менее противоположности мужского и женского находились в конфликте. Это стало очевидным, когда Джеймс осознал связь между отсутствием у него мотивации и ощущением, что его не любят. Упомянув бланки, которые он должен был заполнить, Джеймс сказал: «Я просто не могу этого сделать». Затем, оценив свои немалые возможности, Джеймс осознал, что в моем присутствии он чувствовал вдохновение и начинал верить в свою способность к самомотивации, но, оказываясь в одиночестве, впадал в отчаяние. Он нуждался во мне, чтобы понять невозможность самомотивации, объясняя это тем, что теперь дело обстояло так, как и в случае с его женой: без нее, а теперь без меня он не мог поддерживать свою творческую энергию. Казалось, Джеймс утратил свою автоэротичность — он не мог действовать без связи с кем-либо, ему не хватало внутренних ресурсов для самомотивации. Как и в том случае, когда никто не видел, как он победил в школьных состязаниях в беге, ему казалось бессмысленным достигать чего-либо в жизни без родителя или партнера, с которым можно было бы отпраздновать достижение.
Рассматривая повторяющуюся в его жизни череду взлетов и падений, Джеймс рассказал, что после предыдущей сессии он составил список всех дел, которые нужно было сделать, но их оказалось так много, что он отказался от этой затеи. Часто казалось, что его воля к жизни начинала одерживать верх над потребностью в мести только для того, чтобы вновь потерпеть неудачу. Это раскрывало его мыслительные процессы. Джеймс видел путь, но, прежде чем ступить на него, замечал проблемы, которые могут возникнуть, и оставался на месте. Это могло свидетельствовать об отсутствии интернализации родительской функции в его психике. Однако при соотнесении с состоянием здоровья Джеймса это обстоятельство приобретало более зловещий оттенок. Джеймс описал свою неспособность ходить по комнате без того, чтобы не сопеть носом (в качестве примера он встал и стал ходить по комнате, пытаясь найти мой счет, чтобы оплатить его). Он сказал, что, возможно, это связано с раком, так как ночью у него был сильный кашель и ему было трудно уснуть. Он проспал весь день, поднялся в девять вечера и поел только черствого хлеба, который родители держали для собак. По признанию Джеймса, ему пришла в голову мысль: «Как ужасно вот так заканчивать жизнь».
Отреагировав на эти симптомы и успешно проанализировав основные символические аспекты его поведения, я посчитала уместным осуществить терапевтическое вмешательство с учетом реально сложившейся обстановки. Я сказала Джеймсу, что вызвала у него раздражение, и поэтому ему было трудно найти мой счет. Кроме того, я сказала, что мне трудно сидеть и наблюдать, как он умирает от голода; это зрелище, по-видимому, еще труднее было выносить его родителям, но это, вероятно, как раз и входило в его намерения. Сильный отец/аналитик начал уставать от наблюдения этих саморазрушительных действий. Интуитивно я чувствовала, что Джеймс вполне осознавал свои поступки, и теперь с моей стороны потребовалась определенная ответная реакция.
В этой главе я намереваюсь показать, что эротические аспекты переноса не ограничиваются реальностями внешнего мира. По мере расширения сферы сознания внутренние родительские образы изменяются по отношению друг к другу. Далее начинают изменяться отношения во внешнем мире.
В западном обществе секс считался главной запретной темой, но еще более запретной сегодня оказалась тема смерти. Обе эти главные проблемы человечества в тот или иной момент возникают в ходе любого анализа. Когда пациенты тяжело больны, неизбежно приходится учитывать их отношение к смерти и умиранию. Поскольку система обучения в английских школах-интернатах образует культуру поведения, при которой считается неприемлемым выражать свои эмоции, дети, получившие образование в этой системе, испытывают особые затруднения при обсуждении этих волнующих и общественно табуированных предметов. В данной главе мы рассмотрим, как перенос открывает эти области для обсуждения. В ходе анализа интенсивность психологического развития смертельно больного пациента обычно возрастает по мере упадка физических сил. В этом как раз и заключалась трагедия обсуждаемого нами случая: когда возродился вкус к жизни, Джеймс был безжалостно поставлен перед фактом ухудшения своего здоровья. Из-за реальных физических проблем было очень трудно провести различие между психологическими и физическими значениями симптомов Джеймса. Взаимосвязь этих симптомов проявлялась по мере постепенного установления связи между его затрудненным дыханием и гневом. На одной из сессий в конце первого года после подробного объяснения своей ярости по отношению к другим Джеймс прямо обрушился на меня, раздраженно спросив, почему я продолжаю встречаться с ним: «Вы могли бы отказаться. Все равно я умираю, и вы мне не поможете». И, помолчав, добавил: «Трудно. Вы единственный человек, с кем я могу поговорить».
Я уловила подоплеку его слов й допустила, что предстоящий перерыв в терапии болезненно напоминал ему, что я не была его женщиной. Моя реплика вызвала продолжение тирады: «Да. Это так. Вы просто человек, который сидит в кресле. И все-таки почему вы встречаетесь со мной? Это что, личный или профессиональный интерес? А может быть, дело в раке? Какой прок вам от этого?» Джеймс стал еще более раздраженным и сказал, что хочет умереть. Затем он замолчал и после паузы серьезно добавил: «Но в один прекрасный день я проснусь и пойму, что натворил».
Наступила тишина. Мы оба тихо сидели, усваивая смысл только что сказанного им. Перед окончанием сессии я прервала молчание, подтвердив, что он должен прийти на следующую встречу именно потому, что был раздражен. Даже чувствуя безысходность, Джеймс знал, что я была на стороне той части его души, которая хотела жить. Это ужасное осознание продолжало тревожить его, и в следующий вечер, когда он позвонил мне, в его голосе звучало отчаяние. Причина его ужасного самочувствия заключалась в том, что он стал осознавать, что он натворил: рак!
В соответствии с теперь уже предсказуемой моделью состояние Джеймса улучшилось перед следующей сессией. Это произошло по одной простой причине: один из членов семьи проявил внимание к Джеймсу — позвонил и спросил, как тот себя чувствует. Вместо обычного отказа от общения Джеймс признался ему, что чувствует себя плохо. Это был главный прорыв, так как обычно Джеймс почти ничего не говорил о своем самочувствии и поэтому никто не мог поддерживать с ним связь. Теперь, казалось, он начинал обретать способность немного говорить о состоянии своего здоровья, в том числе и вне рамок терапии. Отклик был незамедлительным. Как только Джеймс позволил своей родственнице проявить заботу о нем, она сразу же это сделала. Более того, она сказала ему, что любит его. Он был в приподнятом настроении, но затем произнес: «Мне с этим не справиться». Джеймсу казалось, что от него чего-то ожидают. Бескорыстное проявление любви он воспринимал как некое требование.
Едва ощутив чувство облегчения после этой встречи, я осознала бремя ответственности за данную терапевтическую связь. Мне было утешительно узнать, что кто-то из жизни Джеймса вне анализа получил разрешение заботиться о нем и, таким образом, мог разделить со мной ответственность. Это можно было определить как контрперенос, но даже если это было так, то все равно при работе со смертельно больным пациентом аналитик по-человечески вовлекается в ситуацию. В особенности это относилось к такому пациенту, как Джеймс, который находился в социальной изоляции большую часть своей жизни. Психологический и физический аспекты болезни продолжали взаимодействовать, постоянно требуя к себе внимания. Пока Джеймс делал психологические успехи, болезнь прогрессировала, и дыхание иногда становилось затрудненным. Когда он простудился, болезнь обострилась. Сильный кашель изнурял Джеймса, и он думал, что умирает. Но когда Джеймс оправился от простуды, перспективы перестали казаться столь мрачными. Следующий сон вновь привел его в подземелье.

Сон 12:16 ДЕКАБРЯ, ПЕРВЫЙ год
Я оказался под землей на глубине 500-600 футов. Произошел ядерный взрыв. Со мной там была женщина. Я понял, что это была моя мать, и собирался поговорить с ней об этом - о том, чтобы заняться с ней сексом.

Затем последовал второй сон.

Сон 13
Я носил повсюду мертвого кролика. Я застрелил его. Поблизости находились другие охотники, и поэтому это было опасно. За ' электрической изгородью находился бык, что показалось мне очень странным.

Сначала внимание Джеймса привлек второй сон. Он напомнил ему об опасности, исходившей от быка, которого мы теперь истолковали как его инстинктивную природу. В этом сне быка держали за недостаточно надежной электрической изгородью, которая, возможно, была образным воплощением границ аналитической связи. Мертвый кролик мог представлять испуганную, ранимую часть души Джеймса, которую он старался уничтожить. Бессознательное беспокойство Джеймса, обнаружившееся в этом сне, заключалась в следующем: если его инстинктивная природа освободится, то изгородь не выдержит, и он может причинить вред своему ранимому кролику/самости или совершить убийство. Возможность убийства стала очевидной, когда Джеймс связал сон с газетной статьей о человеке, который задушил свою подругу. Джеймс понял это, так как статья напомнила ему о том, как он тревожился, что может задушить меня (восьмая глава). Описывая фантазии со сценами насилия, которым он предавался перед сном, Джеймс сказал: «Некоторые считают овец, а я — трупы. Я бомбил людей ядерными бомбами, и это помогало мне засыпать в течение нескольких недель, когда я был подавлен». Таким образом, ранее не принимавшиеся побуждения к убийству теперь стали осознанными.
Вернувшись к первому сну, Джеймс признался, что сон о сексе с матерью вызвал у него смущение: он не сознавал своего влечения к ней. Когда я высказала предположение, что этот сон можно объяснить его чувствами ко мне, он испытал большое облегчение. Развивая эту мысль, я объяснила, что эти чувства коренились в его детском вожделении к матери, которое он не осознавал. Эти слова произвели на него впечатление и помогли ему признаться в том, что он был зол на меня, так как хотел услышать, что я проводила с ним сессии из-за испытываемого к нему влечения. Джеймс спросил, был ли мой интерес к нему личным или профессиональным, так как сам считал, что мой интерес носил и личный, и профессиональный характер.

КОНТРПЕРЕНОС
Размышляя о вопросе Джеймса, я поняла, что из-за особых обстоятельств — его болезни — трудно было провести различие между личным и профессиональным. Его замечание можно было интерпретировать неоднозначно, но я действительно беспокоилась о Джеймсе. Поэтому я признала, что мой интерес, вероятно, был и личным, и профессиональным. Однако, желая дать ему понять, что метафорическая изгородь все еще сохранялась, я повторила, что наши отношения являются профессиональными и не выйдут за рамки аналитической структуры. Джеймс подумал немного и сказал: «Это из-за вашей работы и моего статуса. Но меня влечет к вам, и все должно остаться по-прежнему. Ни о чем другом я не могу думать». Таким образом, после восстановления границ, по-видимому, он почувствовал себя в безопасности. Это привело к признанию пределов того, что могло быть между нами, и позволило ему размышлять о значении его желания.
Мое влечение к Джеймсу было вызвано сложным переносом; здесь действовало «сродство», описанное Юнгом (Jung, 1946, р. 77). Притяжение противоположностей вовлекало нас обоих в сферу глубоко личных отношений. В этот момент существовала альтернатива: отойти от силового поля, характерного для такого мощного эротического переноса, или поддаться прелестям «областей интимности» (Bachelard, 1969b). Было сильное желание отказаться от аналитической позиции, перестать думать и начать действовать. Однако суть переноса заключается в том, что он носит переходный, постоянно изменяющийся характер, и поэтому воздействие на один аспект означает игнорирование остальных аспектов. Обнаружение чувств с моей стороны было бы обольщением; оно подчеркнуло бы значение нашего взаимного влечения и поэтому ограничило бы его имагинальную область. Как отметил Гуттман (Guttman, 1984), влечение передается разными бессознательными, тонкими путями, посредством невысказанных сообщений, мимики и жестов. Поэтому, не отрицая влечения, я старалась учитывать то значение, которое оно имело для Джеймса.
Если бы я постаралась сблизиться с Джеймсом, он отступил бы, следуя своей старой модели поведения: уходить тогда, когда кто-либо проявлял о нем заботу. Это соображение нашло подтверждение, когда во время той же сессии Джеймс продолжил обсуждение женщины, которая также испытывала к нему влечение. Она пригласила его остаться у нее на ночь, но он предпочел отправиться домой. (Упоминание Джеймсом этого случая, по-видимому, подтвердило существование между нами взаимного притяжения). Затем Джеймс рассказал о своей молодой подруге. Он не чувствовал себя старше ее, но секса у него с ней не было, так как в прошлом она подверглась жестокому обращению со стороны мужчины. Я истолковала слова Джеймса как признание, что моя уступка его требованиям была бы оскорбительной. Джеймс был раним, и сексуальный контакт между нами разрушил бы его непрочные достижения, однако неосознанно я все же попыталась сблизиться с ним. Эта попытка описана в следующем разделе.

БЕСЕДА О ЛЮБВИ
На последней сессии перед зимним перерывом атмосфера была очень интимной. После подробного обсуждения здоровья и предстоящего перерыва Джеймс сидел, погрузившись в размышления. Наконец он с грустью сказал: «Хороший я парень, и все это будет потеряно зря [он указал на себя]. Кто-нибудь мог бы иметь то, с чем мне придется расстаться: теперь все это отправится в крематорий — в небытие». Я была глубоко тронута его словами, и мы некоторое время сидели молча. В моих глазах были слезы, и я искренне сказала: «Да. Думаю, вы хороший парень». Остальную часть сессии Джеймс молчал, и было неясно, что он чувствовал.
Позже я подвергла сомнению правомерность моего замечания. Мне казалось, что я нарушила какой-то запрет, потеряла аналитическую установку, мое замечание могло нанести вред. Я опасалась, что оно могло быть воспринято как соблазнение, и в тот момент, возможно, я не заметила агрессивности своих слов. Только после перерыва в анализе мне удалось понять, как мое спонтанное замечание подействовало на Джеймса.

Новый год
Когда Джеймс вернулся после зимнего перерыва в анализе, он выглядел очень хорошо. Джеймс начал с рассказа об отдыхе со своей семьей: он хорошо ел, и у него было много энергии. Однако по возращении в родительский дом им вновь овладела депрессия. Затем он прервал свой рассказ и сказал: «Это поверхностный уровень... Этот перенос я должен рассмотреть. Входя в эту дверь, я никогда не знаю, какой вы будете. В одни моменты вы просто психотерапевт, который сидит в том кресле, в другие моменты вы женщина, которая производит очень сильное впечатление».
Затем, упомянув о встрече перед перерывом в анализе и о моем замечании, что он хороший парень, Джеймс сказал: «Понимаете, тогда был не теперешний я, это был маленький мальчик, такой, как сорок лет назад. Теперь я так не говорю, но так я говорил тогда. Я как бы издалека слышал, как вы сказали: "Думаю, вы хороший парень". У меня словно земля ушла из-под ног». И, помолчав немного, он задумчиво добавил: «Но тогда про меня сказали бы, что я маленький дрянной мальчишка. Тогда вы были моей матерью, и тогда эти слова должны были быть сказаны. Это был голос из детства».
После этого Джеймс стал размышлять о словах из сна: он должен поговорить с матерью о сексе. Подобный разговор не имел смысла, если это была его мать, но имел смысл, если это былая. Джеймс понял, что ему действительно нужно поговорить о сексе, но «это пугало — походило на прыжок в бассейн». Мои слова, по-видимому, прорвали его оборону и дошли до мальчика, который психологически долгое время находился в заключении. Они в сочетании со сновидением Джеймса принесли ему психологическую свободу. Теперь психика готовилась ослабить свои защитные механизмы, препятствовавшие разговору на запретную тему секса.
Мое согласие с тем, что Джеймс — хороший парень, навело его на мысль, что меня могло влечь к нему. Это существенно меняло дело, и Джеймс подумал, что именно по этой причине он чувствовал себя так хорошо. Он сказал: «Это похоже на возрождение — появление бабочки из куколки». Поскольку Джеймс позволил своей родственнице выразить любовь к нему, он был готов выслушать мои слова. Прежде ни одно из этих утверждений не было бы возможным, потому что он блокировал бы их. Теперь они способствовали формированию более положительного ощущения самости. В седьмой главе мы обсуждали, что умело управляемое влечение к пациенту может содействовать возникновению в нем чувства своей ценности (Tower, 1956; Guttman, 1984). Моя искренняя привязанность к Джеймсу передалась ему и позволила интернализировать представление о себе как о привлекательном человеке.
Такую интервенцию, как эта, невозможно было подделать. В тот момент я словно соприкасалась с Джеймсом, и, вместо того чтобы уйти или убежать, он остался со своей печалью и позволил мне заботиться о нем. На следующей сессии Джеймс не отверг меня, как обычно. Таким образом из интуитивной искренней реакции на трагичность ситуации возникло что-то положительное. Очевидно, я неосознанно высказала одобрение, в котором он отчаянно нуждался всю свою жизнь. Джеймс, казалось, многие годы был невольным изгнанником. Печальное ощущение этого признания царило на последней сессии перед перерывом в анализе. Оно, казалось, освободило Джеймса от повторяющихся приступов гнева и депрессии. Он наконец стал жалеть об огромных потерях прошлого и обретать твердую почву под ногами для размышления о будущем.
Джеймс сказал, что размышлял о том, мог ли он мне нравиться и мог ли понравиться кому-нибудь еще. Затем после паузы, криво улыбнувшись, он произнес: «Не знаю только, кому бы я мог понравиться. Таким человеком должен быть тот, кто хочет длительных отношений». Хотя мы оба улыбнулись его саркастическому юмору, я заметила: особенно печально это потому, что смерть стала грозить ему именно тогда, когда его приобщение к жизни стало вселять надежду на более оптимистичное будущее. Вновь разыгрывалась прошлая модель вовлечения и последующего ухода, но на этот раз — в более зловещем виде.

ВСТРЕЧА СО СМЕРТЬЮ
В начале второго года анализа обсуждение эротического элемента терапевтической связи проходило относительно легко, и поэтому сила архетипического переноса начала уменьшаться. В результате нарциссические защитные реакции Джеймса постепенно отступили, и его доступность для межличностного взаимодействия стала возрастать. Это отразилось и на других его связях, и Джеймс стал допускать более близкие отношения с некоторыми членами своей семьи. Я все еще испытывала сильное желание ослабить аналитические границы и подружиться с ним. Ситуация осложнилась, когда он стал открыто рассматривать возрастающую вероятность преждевременной смерти и неизмеримость предстоящих утрат.
Странствия и потеря собственности — обычные темы в сновидениях умирающих (Gordon, 1971; Hall, 1977; Von Franz, 1984) — стали появляться и в снах Джеймса. Он сказал: «Я проснулся ночью от ужасного сна».

Сон 14: 13 ЯНВАРЯ, ВТОРОЙ ГОД
Там было трое мужчин. Я собирался отправиться в путешествие с двумя другими. Один был руководителем, у него были деньги. Другой был теневой фигурой. Один из них направился ко мне, как бы собираясь драться со мной, но обнаружил, что у меня ранена грудь. Затем у меня исчезла грудь, остался лишь остов из ребер, как у рыбы. Потом раздался шум, который разносился повсюду, и я понял, что шумело мое дыхание.

Самочувствие Джеймса настолько улучшилось, что он был потрясен однозначным указанием сна на ухудшение его здоровья. Руководитель, у которого были деньги, возможно, означал отцовское присутствие — одаренную активную часть его психики. Теневая фигура была его противоположностью, неактивной частью. Ее можно было рассматривать как смерть, подкрадывающуюся к Джеймсу и угрожающую сразиться с ним. Третьей фигурой было Эго сновидения, часть действия, но в то же время и наблюдатель. Сильнее всего Джеймса поразил в сновидении тот факт, что из-за раненой груди он не мог сражаться. Это обстоятельство — остов из ребер и тяжелое дыхание — открыто столкнули его с реальностью телесной болезни и привели к шоковому пробуждению. Состояние здоровья явно встревожило Джеймса.
Затем Джеймс объявил, что собирается попросить терапевта направить его к онкологу. Я поинтересовалась, зачем ему нужен онколог, когда у него уже есть психотерапевт. Джеймс безапелляционно заявил, что онколог, вероятно, окажется женщиной, хотя у него и так уже достаточно женщин. Эта тирада, по-видимому, отрицала положительный перенос, доминировавший в последнее время, и служила мерой предосторожности, позволявшей ему убедиться в том, что он не возлагал на меня избыточных надежд. Я решила, что мысль об обращении к онкологу могла возникнуть у Джеймса также и по другим причинам. Джеймс, возможно, беспокоился о том, что рак может оказаться для меня непосильным бременем. Возможно, он боялся, что я откажусь от него. Встреча с онкологом защитила бы меня от тяжелых переживаний, оставив проблему рака вне рамок анализа. Эта и многие другие причины хорошо вписывались в теперь уже хорошо известную форму его ощущения, что он является потенциальным разрушителем своих взаимоотношений с другими людьми.

ОПЛАТА ГОНОРАРА
На следующей сессии Джеймс оплатил свой счет. Он отметил, что в прошлом при попытке заплатить мне всегда возникала проблема: либо он не мог найти свою чековую книжку, либо что-то другое мешало ему. Теперь произошел какой-то эмоциональный сдвиг, и проблема исчезла. Это изменение в психологической установке нашло отражение в сновидении, рассказанном Джеймсом в тот же день.

Сон 15: 23 ЯНВАРЯ, ВТОРОЙ ГОД
Я проводил аудиторскую проверку для моей компании. Позади меня сидела какая-то женщина, положив свою руку на мою. Это успокаивало. Затем она сказала: «Теперь я задам вам очень трудный вопрос». Вопрос касался какой-то оплаты, которую не следовало акцептовать. Я очень разозлился на своего начальника. Потом я понял, что могу уладить проблему, и это было замечательно.

Мы предположили, что женщина в сновидении могла быть аналитиком, сидевшим позади него. Она положила свою руку на его, и это обстоятельство было символическим. Теперь он мог принять поддержку. Женщина в сновидении, по-видимому, представляла также интернализацию этой функции, а потому и поддерживающий аспект личности Джеймса. «Какая-то оплата» могла быть чеком, и Джеймс предпочел бы, чтобы я его не акцептовала. Раздражение по отношению к начальнику имело аналогичный смысл: он все еще получал пособие по болезни и принимал деньги, но чувствовал, что должен отказаться от них. Однако наиболее важной частью этого сна было осознание того, что он сам мог уладить проблему. Теперь Джеймс почувствовал себя свободным от барьеров, обычно стоявших перед ним, и способным принести чек.

РАЗГАР ЗИМЫ
Ощущение Джеймса, что теперь он может улаживать проблемы, нашло отражение в его способности к формированию отношений. Джеймс понял, что убегал от женщин потому, что не знал, как ему поступить. Теперь у него было иное чувство. Кто-то немного знакомый с психотерапией спросил Джеймса, не влюбился ли он в меня. Джеймс воспринял вопрос как бестактный и тем не менее ответил на него: «Не все так просто». Затем он добавил: «Очень странное чувство — сидеть здесь и говорить с вами о том, как представляешь вас в своих фантазиях. Я не могу поговорить об этом с кем-нибудь, сидя в кабаке». Я спросила: «Почему?» Он ответил: «Это запретная тема». Позже выяснилось, что мой простой вопрос оказал на Джеймса сильное воздействие.
На следующую сессию Джеймс принес букетик подснежников в маленькой вазе — он поставил ее между нами на стол. У меня сразу возникло впечатление, оставшееся невысказанным, что ваза была похожа на маленькую погребальную урну. Джеймс признался, что хотел принести подснежники в прошлом году, и добавил: «Но я думал, что вы можете сомневаться в том, что я осознаю свои побуждения. На этот раз я их осознаю». Похоже, Джеймс, сознавая рамки аналитической структуры, ухаживал за мной внутри аналитического сосуда.

Сон 16: 27 ЯНВАРЯ, ВТОРОЙ ГОД
Я участвовал в битве. Битва проходила в горах и была связана с территориальным спором. К столбам были привязаны три женщины: две знакомые, а третья стояла спиной ко мне. [Он признался, что думал, будто это была я]. Их всех застрелили. Я подумал, что если они были обречены на смерть, то хотел бы сам их убить.

Число три напоминало сон 14, в котором трое мужчин отправлялись в путешествие. На этот раз во сне были три женщины. Джеймс подумал о территориальных спорах, которые он должен был урегулировать на последней работе. Затем, поразмыслив о том, что всех женщин должны были застрелить, он подробно описал множество возможных причин того, почему он испытывал злость в отношении этих знакомых женщин. Женщина, стоявшая спиной к нему, была его аналитиком — знакомой, но в то же время и незнакомой женщиной. Я прокомментировала сексуальную агрессию, скрывавшуюся в его мысли о том, что если они были обречены на смерть, то он хотел бы сам расправиться с ними.

Сон 17
Я ставил силки для кроликов: зерновые едва взошли. Затем я нашел там крошечного крольчонка, за которым должен был присматривать. Потом зерновые оказались цветной капустой, выросшей до огромных размеров.

Установка силков для кроликов, вероятно, могла быть истолкована как установка силков для раковой болезни. Крольчонок, по-видимому, означал вновь рожденную часть самого Джеймса, за которой он должен был присматривать. Джеймс заметил, что цветная капуста была половыми органами кочанной капусты. Затем он высказал предположение, что кочаны капусты были похожи на легкие с недостающими кусочками, как его собственные легкие, но с цветной капустой все обстояло благополучно. Никто из нас не высказал замечания, что это, по-видимому, означало развитие рака. Очевидно, сон обнаружил тяжелый факт, что психологическое развитие Джеймса сопровождалось непреклонным развитием болезни.

ПРЕДСТОЯЩАЯ ПРОВЕРКА
Больничная проверка, которую Джеймсу предстояло пройти через две недели, вызывала у него сильную тревогу. Она требовала от него большого мужества, но на этот раз он прямо спросил меня, буду ли я его сопровождать. Объяснил он это так: «Вы единственный человек, к которому я могу обратиться». Джеймс представлял себе, что, если новость будет хорошей, он скажет мне такие слова: «Болезнь, по крайней мере, развивается медленно, и в моем распоряжении осталось некоторое время». Однако он сознавал, что, если новость будет хорошей, он захочет физической близости со мной. Если же новость окажется плохой, Джеймс не представлял себе, что будет делать: о чем будет разговаривать со мной и сможет ли вообще позвонить мне. Затем Джеймс сказал, что если я пойду с ним к врачу, то он хотел бы, чтобы я вошла вместе с ним в кабинет, а не ждала его снаружи. Он задумался: «Конечно, это невозможно, потому что я желал бы, чтобы вы присутствовали там в качестве моей подруги/возлюбленной, а не моего психотерапевта».
Это была очень трогательная просьба, и я восприняла ее очень серьезно. Мне стоило большого труда отказать ему, так как в данной ситуации это казалось таким бесчеловечным. Я сказала Джеймсу, что очень хотела бы пойти с ним, но не сделаю этого. Я сохраню границы, чтобы защитить терапевтическую связь. Джеймс ответил, что какая-то часть его знала: на самом деле его просьба не сработает, но он, по крайней мере, выразил то, что чувствовал, и это было очень необычно. Затем в некотором изумлении он произнес: «Все в порядке». Перемена была поразительной, так как раньше он не стал бы обсуждать такие интимные желания, а просто убежал бы. «Я начинаю чувствовать, что не убегу. Я могу раскрыть перед вами все что угодно, так как мне нечего скрывать». Когда Джеймс сказал на предыдущей сессии, что не мог говорить подобным образом с кем-нибудь в трактире, его удивил мой вопрос: «Почему?» Он добавил, что это побудило его подумать, «что, возможно, это нормально». Таким образом, мой простой вопрос освободил ученика школы-интерната от чего-то такого, что он бессознательно считал запретным.

ПЕРЕНОС, КОНТРПЕРЕНОС И ГРАНИЦЫ
Мы остановимся здесь, чтобы вновь поразмышлять о переносе и контрпереносе. Джеймс теперь был достаточно защищен, чтобы узнать, что я хочу порадоваться вместе с ним, если новость окажется хорошей. Его неспособность делиться плохими новостями раскрыла старую форму поведения — стремление нести в одиночестве бремя плохих новостей из страха огорчить других. Так ведет себя ребенок, знающий о том, что его огорчение расстроит мать. Как мы видели в седьмой главе, такой ребенок учится адаптироваться к настроению матери и не проявлять эмоций, которые огорчат ее. В рамках контрпереноса подснежники и приглашение к совместной поездке произвели на меня сильное впечатление. Я была глубоко растрогана и в какой-то степени увлечена Джеймсом. Однако ключом к пониманию этих реакций стало признание, что он хотел, чтобы я пошла с ним на прием к врачу в качестве подруги/возлюбленной. Подснежники и приглашение к совместной поездке предназначались не для его аналитика, а для подруги/возлюбленной. В настоящее время у Джеймса не было подруги, и хотя иногда у нас возникало ощущение, будто я была его женщиной, на самом деле я к нему так не относилась. Я встречалась с Джеймсом два раза в неделю, и это позволяло мне воплощать в себе множество различных обликов женщины, в которых он хотел видеть меня. Слово «подруга», а не «любимая женщина», более подходило для стадии развития отношений, олицетворяемую этим образом.
В сознании Джеймса я временно была его подругой, и иногда я разделяла эту фантазию. Но если бы я повлияла на нее, процесс индивидуации остановился бы, так как «подруга» — это одна из ролей, которые Джеймс приписывал мне. В другие моменты я была в его сознании идеальной матерью и иногда даже сильным отцом. Интимность эротического переноса иногда бывает очень привлекательной, но если в него включиться, то перенос может разрушиться. Нарушение границ происходит тогда, когда аналитик слишком конкретно воспринимает сновидения как включение в перенос/контрперенос. Воздействие на такие деликатные чувства оказывается деструктивным для зарождающегося ощущения самости. Такие непрочные достижения легко разрушаются слишком сильной идентификацией с одним из аспектов проекции — подобно бабочке, разрушающей кокон, как описал Джеймс.
Анализ иногда может принимать форму репетиции жизни. В условиях переноса аналитик может быть дублером, временным заместителем реального партнера в будущем, символическим воплощением желанного возлюбленного. Аналитик также похож на родителя, который положительным отношением дает ребенку ощущение того, что однажды он станет достаточно взрослым, чтобы иметь реальную возлюбленную. Этот развивающийся потенциал уничтожается, если родитель злоупотребляет доверием. Аналитик предъявляет мало требований и поэтому доступен, подобно родителю в раннем детстве. Это порождает идеализированный образ совершенной матери/возлюбленной. Если аналитическая структура нарушается, то в нее включается аналитик как человек. Затем, подобно любой другой женщине или мужчине, она или он предъявляет требования, и иллюзия разрушается. Хотя на определенном уровне Джеймс отчаянно хотел, чтобы я пошла с ним в больницу, я была уверена в том, что если бы я согласилась, он был бы весьма озадачен. Таким образом очень важное значение имеет именно такое понимание природы переноса. Привлекательность дружеской поддержки означает в то же время привлекательность нарушения первоначального договора.

ОТКРЫТОЕ РАССМОТРЕНИЕ ГНЕВА
Положительное развитие ситуации приостановилось. На следующей сессии Джеймс бросил взгляд на подснежники и заметил: «Они все еще живы». Они действительно были полны жизни, но после последней встречи со мной Джеймс чувствовал себя очень плохо. Он с шумом уселся на стул. Он хотел поговорить с кем-нибудь по телефону, но не смог позвонить мне «из-за существующих ограничений». Джеймс был очень раздражен и жаловался на всех. Он привел целый ряд причин своего раздражения и отчаяния. Но только когда Джеймс заговорил о холистической терапии и терапевте, которая не помогла ему получить пособие, я поняла, что он был недоволен мной. Я отметила это, сказав, что его недовольство объясняется моим отказом пойти с ним в больницу. Я признала, что это усугубило его отчаяние, так как он чувствовал, что уже поздно строить новые отношения, но было и другое объяснение. Его желание того, чтобы я пошла вместе с ним в больницу, помещало меня в его сознании на место матери, которая пошла бы с ним и поговорила с врачами о его болезни. Это вызвало воспоминание о том, как в детстве ему удалили миндалины. Его «оставили в одиночестве, чтобы он сам справился со своими переживаниями». Затем Джеймс описал сложную игру, которую разыгрывал в своем сознании. Он притворялся, что не живет с родителями. Каким-то чудесным образом Джеймс, по-видимому, сумел убедить себя в том, что если он не ест их еду и не говорит с ними, значит, его там нет. На протяжении всей сессии он явно негодовал на родителей и меня. Два сна, описанные Джеймсом на этой встрече, подтвердили самодеструктивный характер его гнева.

Сон 18: 30 ЯНВАРЯ, ВТОРОЙ ГОД
Я поднимаюсь в машине на гору. Затем машина срывается с обрыва и падает, объятая языками пламени. Эта сцена повторяется, и каждый раз добавляются новые детали. Падая, я застрелился. Моя голова отлетела прочь, и ружье исчезло. Потом я заметил, что на машине нет номерных знаков.

Повторяющееся саморазрушающее действие этого сна поразительно. Не менее поразительна и странность образа. Самоубийство во время падения и последующее повторение этого акта, по-видимому, указывали на активную роль Джеймса в этой драме. Машина без номерных знаков, т. е. незарегистрированная и никому не принадлежащая, по-видимому, означала смерть, неизвестное.

Сон 19
Я заталкивал мужчину в яму, а тот не помещался в ней. На моих ногах были стремена, и они вонзались в меня. Я решил, что, так как я не могу затолкать его в яму, мне придется позаботиться о нем. Так я и сделал.

Джеймс ассоциировал оба сна со своей установкой на саморазрушение. Он понял, что не мог ни убить себя, ни затолкать в яму, так что ему придется позаботиться о себе. Поездка на машине в гору означала, что предстоял трудный подъем. Кроме того, это означало, что Джеймсу придется приступить к открытому рассмотрению большого горя, которое находилось сразу под поверхностью земли.

ВСТРЕЧА СО СМЕРТЬЮ
Эта сессия проходила непосредственно перед больничной проверкой. Джеймс был очень серьезен. Он с грустью говорил об умирании и своих детях и задавал себе вопрос, как сообщить им новость, если она окажется плохой. Обсуждая мой отказ пойти с ним в больницу, Джеймс сказал, что знал, каким будет мой ответ, но он должен был задать мне этот вопрос, поскольку ему было необходимо проверить границы наших отношений. Затем, взглянув на подснежники и увидев, что они все еще живы, он произнес довольным голосом: «Поразительно». (Мне казалось, что они представляли Джеймса, и в этом был символический смысл: я начала чувствовать ответственность за сохранение их живыми.) Джеймс, казалось, стал примиряться с границами терапевтических отношений. И хотя их существование вызывало у него грусть и разочарование, примирение также означало признание, что жизнь действительно существует в рамках этих границ.
Поскольку в тот день, когда Джеймс должен был пойти на прием к врачу, мне предстояло находиться вне дома, я дала ему другой номер телефона, по которому он мог мне позвонить. Джеймс хотел позвонить мне в случае, если новость окажется хорошей, но в случае плохой новости он не собирался это делать. Я знала, что это серьезная проблема, и поэтому согласилась позвонить ему, если до шести часов от него не будет известий. Джеймсу могли сказать, что жить ему осталось 3-6 недель, а могли сказать, что и два года. Поскольку он сильно переживал, я сказала: «Я буду думать о вас». Это, казалось, было для него очень важным.
На этот раз новость была плохой. Джеймс позвонил мне сразу после приема, чтобы сообщить, что опухоль увеличилась до размера яблока. Химиотерапия могла замедлить ее развитие, но не исцелить его. Врачи дали Джеймсу максимум год жизни. На следующей консультации он выглядел крайне несчастным. Своей семье он ничего не сказал: «Мне это не по силам». Он просто хотел остаться в одиночестве. Очень ощущались его переживания, связанные с детьми, и в течение всей сессии он боролся с собой, чтобы не заплакать. Джеймс стал размышлять о хосписе и сказал, что Витгенштейн умер от рака, когда ему был 51 год. Диагноз «рак» был поставлен Витгенштейну в возрасте 49 лет, и он тоже был одинок и не имел близких людей. Но его приютили врач с женой. Я сказала, что понимаю желание Джеймса, чтобы я приютила его в моем доме, а также его печаль, вызванную тем, что это невозможно. Во время сессии Джеймс кашлял; возможно, таким образом он пытался сдержать слезы. Я тоже сильно переживала и чувствовала, что могу расплакаться, но в то же время понимала: заплакать нужно было не мне, а ему.
Размышляя о проблеме места, где можно было умереть, Джеймс сказал, что было бы замечательно, если бы это произошло у него дома, но у него не было ни дома, ни близких — никого и ничего. Он сказал: «Как я жил, так и умру». Затем, напомнив мне о том, что раньше он интересовался, существуют ли предзнаменования смерти, он сказал: «Вот они и появились».

Сон 20:10 ФЕВРАЛЯ, ВТОРОЙ ГОД
Я еду на машине в гору. Машина заглохла. Сломался двигатель.

Сон 21
Мои дети отправились повидаться со мной, но из-за гололеда на дорогах не смогли до меня добраться. Я проснулся от того, что кричал на них: «Нельзя принимать меня как нечто само собой разумеющееся. Я не буду вечно здесь находиться!»

В связи с этими снами Джеймс долго и очень трогательно говорил о своих детях. Они были ему очень близки. Он беспокоился о том, как они переживут потерю отца, когда они так молоды, и о том, как они будут жить после его смерти. В течение всей сессии он снова еле сдерживал себя, чтобы не заплакать.
Я тоже была готова заплакать, так как боль и страдание были почти невыносимыми. После сессии я призналась себе, что мои чувства отражали невысказанные чувства Джеймса, но, пока я находилась с ним, у меня было сильное ощущение, будто это глубокое горе было моим собственным. Мне хотелось прикоснуться к нему, взять за руку, помочь выразить свое горе. Но я воздержалась от этих действий, отчасти из-за сексуального напряжения, которое так часто возникало между нами. Я не была уверена в том, как он истолкует это сближение. Впоследствии я сожалела об этом и думала, что должна была пойти на этот физический контакт.
Аналитику время от времени приходится иметь дело с подобного рода конфликтами. Запрет на прикосновение в терапии объясняется рядом важных причин. В первую очередь, необходимостью сохранить личное пространство клиента и уменьшить возможность сексуального контакта. Физический контакт, инициируемый терапевтом, не способным вынести страдания пациента, может оказать на последнего инфантилизирующее воздействие. Такой контакт может быть бессознательной попыткой исправить то, что невозможно исправить, и при этом подавить эмоции. Но даже в этом случае я чувствовала, что прикосновение моей руки могло помочь Джеймсу в выражении его горя.
Теперь подснежники засохли, и я вновь осознала их символическую значимость, отметив еще раз схожесть пустой вазы с погребальной урной. Джеймс заметил, что подснежники завяли. Между нами воцарилась трогательная тишина, и мы оба признали ее символическую значимость. Некоторое время спустя я сказала, что он, возможно, задавал себе вопрос, как я переживу его умирание. Джеймс признался, что именно по этой причине он собирался проконсультироваться с онкологом. Он предполагал, что «на самом деле психотерапевты не готовы к тому, чтобы справиться с этой ситуацией. Две вещи находятся под запретом — рак и умирание. Это означает, что вам придется столкнуться с фактом вашей смертности, и это несправедливо». Затем, поговорив о своей семье, Джеймс сказал: «Я не хочу, чтобы меня оплакивали. Я хочу умереть в мире и покое». Я поняла, что он, вероятно, заметил, как меня тронула его печаль на последней встрече, и подумал, что на самом деле я «не готова справиться с этой ситуацией». Джеймс не хотел, чтобы я оплакивала его. С учетом этого обстоятельства и интерпретации моей печали как отражения невыраженного горя Джеймса я сказала, что видела: он был готов заплакать — сегодня и в прошлый раз. Джеймс признал правоту моих слов, но сказал, что сумел себя сдержать: ему пришла в голову мысль, что если он и заплачет, то только без меня. Он сказал: «Я недостаточно хорошо знаю вас. Я не могу на вас вполне положиться. Для этого, вероятно, понадобится еще два года». Джеймс был уверен, что так долго он не проживет. Это соответствовало его отношению к сексу: плач был одной из форм общения, когда он мог потерять контроль в присутствии другого человека.
К этой теме Джеймс вернулся на следующей сессии. Без надежды на то, что он будет жить, затрагивать эти эмоции не имело смысла. «Горе воспринимается как непосильное бремя. Оно похоже на бомбу замедленного действия, ожидающую определенного времени, чтобы взорваться». Плакать он боялся потому, что у него в горле действительно была опухоль. Джеймс мог кашлять и бессвязно говорить, но не знал, что из этого выйдет. Бомба замедленного действия, очевидно, означала рак, опухоль в его горле. Я сказала ему о своем ощущении, что, если бы з последний раз я прикоснулась к нему, он бы заплакал.
Джеймс сразу откликнулся: «Это верно. Произошел бы взрыв». Размышления о детях очень огорчили Джеймса. Он всегда клялся, что никогда не покинет их. Затем, после некоторого размышления, Джеймс сказал: «Но ведь мне было только восемь лет». На очередную сессию он пришел со следующим сновидением.

Сон 22:14 ФЕВРАЛЯ, ВТОРОЙ ГОД
Я находился в тоннеле, который уходил под землю глубже, чем обычно. Там был огонь, очень горячий. Затем я направился в сторону, и там оказалась дорожка, уводившая от огня. Я стал выбираться из тоннеля на склон холма. И как только моя голова и плечи оказались снаружи, огромный валун рухнул и задавил меня насмерть.

Этот сон, по-видимому, был явным обобщением ситуации Джеймса. Джеймс избежал опасности, исходившей от огня, только для того, чтобы погибнуть, когда почти уже спасся. Голова и плечи, появляющиеся из горы, навели меня на мысль о рождении. Я высказала предположение, что Джеймс как бы собирался родиться, но был раздавлен. Это напомнило Джеймсу вопрос, который он себе задавал: «Почему мы рождаемся только для того, чтобы умереть?» Он не мог ответить на этот вопрос. Но если бы Джеймс мог дать ответ, то он легче бы относился к смерти.
Глубоко печальное значение этого сновидения резонировало с чувственной атмосферой сессии. Сновидение инкапсулировало трагедию анализа жизни пациента с диагнозом неизлечимой болезни. Джеймс погружался в глубь земли, где были огонь и тепло. Это погружение, по-видимому, служило метафорой анализа. Регрессия в условиях переноса привела обратно в лоно матери/земли, к истоку вибрирующей жизни, либидо: это был долго сдерживаемый под землей огонь. Джеймс нашел путь, похожий на родовые пути,— путь, уводивший от этой опасности. Затем он стал выбираться на склон холма, вначале появились его голова и грудь. Это был образ рождения, возможно, психологического возрождения. Затем огромный валун рухнул и задавил его насмерть. Таким образом, этот сон инкапсулировал целую ситуацию в нескольких лаконичных образах. Сказать здесь было почти нечего. Единственное, что нам оставалась делать, так это принять очевидное значение сна и постоянно ощущать глубину трагедии, переданной этим сном.
Сон 23: 27 ФЕВРАЛЯ, ВТОРОЙ год
Я вел боксерский поединок с Фрэнком Тайсоном. Я ударил Тайсона, и mom упал. Затем мы стали гоняться друг за другом, будто вели бой с тенью. Потом Тайсон исчез.
Джеймс чувствовал, что сон был оптимистический. Он напомнил Джеймсу тот сон, в котором он выгнал грабителя из своего дома (сон 3, глава 6). Следуя ассоциации с предыдущим сном, Тайсон, известный боксер, мог представлять инвазивную болезнь. Раньше опухоль уменьшилась, и, возможно, поэтому Джеймсу приснилось, что Тайсон упал. Последующее преследование друг друга — бой с тенью — по-видимому, указывало на повторную активизацию болезни. Это сновидение также напоминало сон 14, где фигурировали трое мужчин, один из которых был затенен. В том сне один мужчина собирался драться с Джеймсом, но затем указал на его раненую грудь. В последнем сне Джеймс дал отпор и ударил Тайсона, и тот упал. Однако они возобновили преследование друг друга, как в бою с тенью. Тень часто используется в качестве термина для обозначения бессознательного, и здесь она, по-видимому, также могла обозначать смерть. Затем Тайсон, болезнь или смерть, исчез, оставив у Джеймса оптимистическое чувство. Вполне возможно, сон обнаружил осознание того, что, хотя непосредственной угрозы жизни Джеймса на данный момент не было, полностью эта угроза не исчезла.